Туркестанцы

Ликвидация басмачества в Матче

Разгромом Энвер-паши по существу закончилась гражданская война в Средней Азии. Ставка бухарского эмира и его хозяев — английских империалистов — на массовое движение против Советской власти была окончательно бита. Но наиболее реакционная феодальная верхушка не хотела признать себя побежденной. Пользуясь поддержкой джадидов, еще остававшихся в правительстве Бухарской Народной Советской Республики, беки и ханы продолжали вооруженную борьбу. Эта борьба всячески разжигалась из-за рубежа. Эмир получал и пересылал главарям банд оружие и деньги. Но это мало помогало. Большинство местного населения отвернулось от басмачей. Эмиру, несмотря на все его старания и щедрую иностранную помощь, больше не удавалось создать серьезную угрозу завоеваниям бухарской революции. Его агенты и приверженцы на всей территории потерпели политическое поражение и перестали играть в жизни народа какую-либо роль.

Главари басмаческих банд уже не выдвигали политических требований. В своей звериной ненависти к народу они дошли до того, что видели главную задачу в физическом уничтожении дехкан, признавших Советскую власть своей родной властью. Видя всю безнадежность своей борьбы, они продолжали грабежи и убий-ства, стараясь устрашить население, задержать мирное строительство.

К концу 1922 года очаги басмачества сохранились лишь в труднодоступных районах Туркестана — в горах и пустынях. В Локайской долине действовал Ибрагим-бек, в песках Кизыл-Кума оперировали банды Абду-Саттар-хана, в Хорезме и Кара-Кумах орудовал Джунаид-хан, в Матче отсиживались бек Саид-Ахмет-ходжа и Халбута. Пользуясь малочисленностью частей Бухарской Народной Советской Республики и войск Красной Армии, басмачи совершали налеты на беззащитные города и кишлаки, чинили зверские расправы над мирным населением, угоняли скот, грабили и жгли жилища дехкан, насиловали женщин, а затем уходили на свои базы, отсиживались за труднодоступными горными перевалами и в безводных песках пустынь.

Войска Туркестанского фронта были распределены по боерайонам в зависимости от численности и активности действующих в этих районах банд.

Летом и осенью 1922 года наибольшую активность проявляли шайки матчинского бека. Пользуясь тем, что основная часть Бухарской группы войск была занята ликвидацией Энвер-паши, банды матчинского бека совершали налеты на Самаркандскую область.

Главной базой басмачей было матчинское бекство Восточной Бухары, расположенное в горах по обе стороны реки Матчи и в верхнем течении реки Зеравшан. Главарем шаек был Саид-Ахмет-ходжа. Одно время он являлся председателем исполкома Букса-Исфанайской волости Ходжентского уезда. Разоблаченный трудящимися как ярый враг революции, Саид-Ахмет-ходжа бежал в Матчу и после смерти бека Абду-Хафиза объявил себя его преемником. Саид-Ахмет взял себе в качестве военного советника бывшего царского офицера Венедиктова, который пробрался на пост начальника канцелярии Ура-Тюбинского военного комиссариата и, уличенный в предательстве, бежал в Матчу. В шайках крупных курбашей Халбуты и Арсор-хана (брата убитого бека) было около 700 хорошо вооруженных всадников.

В июле 1922 года в распоряжение штаба Бухарской группы войск прибыла из Гомельской области 11-я кавалерийская дивизия, входившая в 1-ю Конную армию. Прославленная дивизия состояла из шести полков, укомплектованных до полного штата. Но, к сожалению, личный состав дивизии не имел опыта боевых действий в горах. Полевые пушки и пулеметные тачанки, состоявшие на вооружении дивизии, трудно было применять в горной местности. Все это сказалось в первых же боях.

Командующий Бухарской группой войск Н. В. Лиссовский поставил перед 1-й бригадой 11-й кавалерийской дивизии задачу (командир бригады Деларм был болен, и его замещал комиссар И. Е. Петров) разгромить банду Абду-Саттар-хана, скрывавшуюся в песках Кизыл-Кум, а перед 2-й бригадой этой же дивизии (командир бригады И. И. Иванов) — уничтожить басмаческие шайки в Матче. Это была первая серьезная попытка покончить с матчинским беком после ряда неудач, постигших небольшие подразделения Красной Армии и войск ВЧК, но, к сожалению, и она окончилась неудачей.

В первые годы Советской власти в Матчинской волости, входившей в состав Ура-Тюбинского уезда Самаркандской области, не было ни одной дороги, по ко-торой могли бы пройти артиллерия и обозы. Сюда вели из долины лишь горные тропы. Даже привычные к горам лошади и ишаки с трудом проходили по этим тропам. Со стороны Пенджикента тропа проходила по узкому ущелью реки Зеравшан, то подымаясь на крутые склоны, то спускаясь к самой воде. У не привыкнувшего к горам человека захватывало дух, когда он заглядывал в пропасть, на дне которой бешено мчалась река. К тому же тропа во многих местах была разрушена вешними водами. Положив два — три бревна, таджики прикрывали их хворостом и засыпали землей.

Получались искусственные карнизы, которые висели над бездной, и трудно было узнать, подгнила их деревянная опора или нет. Однако местные жители — таджики — пользовались этими тропами уверенно, так как с детства привыкали к ним. Совсем по-другому вел себя человек, впервые вступивший на такую тропу. Каждый шаг давался ему с трудом. Люди буквально заставляли себя идти вперед, преодолевая страх сорваться в пропасть. Чувство беспомощности усиливал разреженный воздух: дышать было трудно, и у многих начиналась горная болезнь — тутек. В этих сложных условиях и пришлось действовать совершенно не подготовленной для борьбы в горах 2-й бригаде 11-й каралерийской дивизии.

Командир 2-й бригады Иванов повел бригаду к Зеравшанскому ущелью. У кишлака Урмитан бригада по узкой тропе втянулась в ущелье и стала подниматься в горы. Иванов по неопытности допустил грубейшую ошибку, не выслав вперед спешенное охранение и не прочесав заросли, окружавшие ущелье, пулеметным огнем. Эту ошибку использовали басмачи. Халбута дал возможность бригаде полностью втянуться в ущелье, где головной отряд натолкнулся на засаду. Сталкивая на тропу огромные камни, басмачи осыпали бойцов градом пуль. Красноармейцы срывались вместе с конями с узких карнизов. Лишь с большим трудом, потеряв много людей и бросив несколько пулеметов, бригада вырвалась из ущелья и отошла к Пенджикенту.

Чтобы читатель яснее представил себе место 11-й кавалерийской дивизии в ликвидации басмачества, расскажу о первой операции 1-й кавалерийской бригады. Операция эта протекала более удачно.

1-я бригада была переброшена по железной дороге до станции Каган и двое суток шла походным порядком в глубь пустыни Кизыл-Кум. На рассвете около ко-лодцев Такай-Кудук 61-й и 62-й кавалерийские полки атаковали басмачей. Банда была наголову разбита, а главарь банды Абду-Саттар-хан убит.

В течение шести месяцев части 11-й кавалерийской дивизии вели тяжелые бои в Западной Бухаре и Самаркандской области. Дивизия понесла большие потери, и в декабре 1922 года Реввоенсовет Республики приказал вывести дивизию в Оренбург для пополнения личным составом. В конце декабря дивизия ушла из Средней Азии и вернулась туда только весной 1923 года.

В начале ноября 1922 года Бухарская группа войск была реорганизована в 13-й стрелковый корпус. Командиром корпуса остался Лиссовский, членом Реввоенсо-вета был назначен Исаев, начальником штаба — Захаров.

‘ После разгрома в пустыне Кизыл-Кум Абду-Саттархана в боерайоне корпуса продолжали действовать шайки матчинского бека. Против них велись главным образом оборонительные операции, целью которых было оградить Самаркандскую область от частых набегов басмачей. В этих операциях участвовала 4-я Туркестанская стрелковая дивизия, 10-й Усманский и 17-й Нижегородский отдельные кавалерийские полки, а также бухарские национальные части.

Неудача 2-й бригады 11-й кавалерийской дивизии придала смелости матчинским басмачам. В начале декабря 1922 года Халбута ворвался через горный перевал Обурдон (высота перевала 11 209 футов) в Ура-Тюбинский уезд. Разбив советские малочисленные гарнизоны в кишлаках, Халбута пошел к городу Ура-Тюбе, угрожая одновременно узловой железнодорожной станции Урсатьевская. Командующий фронтом A. И. Корк приказал командиру 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады К. П. Ушакову направить навстречу банде два кавалерийских полка.

15 декабря 4-й кавалерийский Актюбинский Краснознаменный полк (командир полка Б. Я. Лавиновский) и 5-й кавалерийский Бегалинский полк (командир полка B. Н. Символоков) прибыли в Ура-Тюбе и начали поиски банды.

Около 5 часов 16 декабря, совершив ночной переход, головной эскадрон 4-го кавалерийского полка под командованием В. В. Бардадина в ущелье горной речки Басманды столкнулся с шайкой Халбуты, насчитывавшей около 600 джигитов, напал на нее и погнал вверх по ущелью. Басмачам удалось занять выход из ущелья, и они открыли по эскадрону сильный огонь. Эскадрон спешился и начал перестрелку с басмачами. Вскоре подошли главные силы бригады, которые также вступили в бой. Противник несколько раз пытался перейти в атаку, но безуспешно. Перейдя к оборонительной тактике, басмачи стали отходить, последовательно задерживаясь на удобных рубежах. Бригада с боем прошла более пятнадцати километров и с наступлением темноты прекратила преследование. Противник ушел по ущелью речки Басманды, и бригада заночевала в кишлаке Янги-Арык.

Ночью командир бригады Ушаков направил 2-й эскадрон 5-го кавалерийского полка под командованием К. Э. Андерсона для занятия перевала Шахристан на Туркестанском хребте. Пройдя за ночь 60 километров по горным отрогам, эскадрон на рассвете 17 декабря был встречен у кишлака Коирма шайкой в 500 джигитов, которая также спешила занять перевал Шахристан. Андерсон успел захватить отдельно стоявшую кибитку и приготовился к обороне. Неравный бой продолжался весь день. Ни атаки всей шайки, ни попытки отдельных джигитов подобраться к стенам кибитки успеха не имели. Басмачи ушли только поздно вечером, когда к месту боя подошел весь 5-й кавалерийский полк.

Для разведки перевала Шахристан командир полка Символоков направил ночью 1-й эскадрон под командованием С. М. Швецова. Но у перевала на эскадрон нале-тела крупная шайка басмачей. Эскадрон отразил эту атаку, но вскоре басмачи снова попытались атаковать эскадрон. Так продолжалось много раз, и каждый раз Швецов встречал их короткими контратаками в конном строю. Понеся большие потери, басмачи отошли к перевалу.

Шайка Халбуты, разделившись на два отряда, направилась к перевалам Шахристан и Обурдон, являвшимся ключом к Матчинской долине. Потеряв в боях с 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригадой убитыми свыше 100 джигитов, Халбута уходил с шайкой в Матчу, увозя с собою свыше 200 раненых, завернутых в кошмы и привязанных к седлам.

За умелое руководство эскадронами в бою Василий Бардадин, Карл Андерсон и Семен Швецов были награждены орденом Красного Знамени.

Борьба за перевалы продолжалась. Командир бригады Ушаков приказал 4-му кавалерийскому полку выступить на рассвете 20 декабря из кишлака Аучи и преследовать басмачей. Участник боев с басмачами С. Н. Севрюгов так рассказывает об этом переходе:

— К 7 часам утра полк подошел к подножью перевала. Снеговая вершина тонула в облаках и тумане, создавая впечатление бесконечной высоты. Командир полка приказал начать подъем. Шли целиной, утаптывая метровый слой снега, под которым были острые камни и лед. Лошади, проваливаясь по брюхо, ломали копыта, в кровь резали ноги. Красноармейцам приходилось вытаскивать их на руках. В 9 часов с гор потянул ветер. Он непрерывно усиливался и вскоре перешел в настоящую бурю. Шли медленно. В час проходили не более километра. То и дело люди и кони скользили на крутизне и срывались вниз. Оставив внизу патронные и хозяйственные вьюки, полк лишь к тринадцати часам с огромным трудом преодолел первый подъем. Впереди виднелись покрытые снегом острые вершины…

Немного передохнув и подтянув отставших, полк снова пошел, вернее, пополз вверх… Подъем стал еще круче: бойцы карабкались, держась за хвосты лошадей, или, наоборот, вытягивали своих коней за повод — снег между камнями бывал так глубок, что кони проваливались по седла. Сильнейшие порывы ветра несли мелкую ледяную пыль, и она со страшной силой била в лицо, в кровь рассекая кожу. Но полк продолжал упорно подниматься к перевалу, растянувшись чуть ли не на два километра. К пятнадцати часам полк, вернее, те, кто шли впереди, были в 200–250 метрах от вершины. Но это были уже не люди, а тени… Полк встал… Командир полка Лавиновский, все время находившийся впереди, желая ободрить бойцов, с криком «ура» бросился к вершине. За ним побежало еще несколько человек. Но не сделали они и десятка шагов, как командир полка провалился по грудь и уже не имел сил выбраться из снежного месива. Попытка преодолеть перевал сорвалась… А ветер все усиливался и не давал ни говорить, ни дышать. Люди как попало валились на снег. Лошади, шатаясь от усталости, еле держались на ногах. Некоторые из них ложились и не хотели вставать, а у бойцов не хватало сил, чтобы поднять их. Оставаться на месте в изорванном обмундировании было невозможно. Приказано было начать спуск. К девятнадцати часам полк возвратился в кишлак Аучи[28].

Неудача постигла и 5-й кавалерийский полк, пытавшийся выйти на перевал Шахристан. Халбута укрылся в неприступном горном гнезде — Матче — и стал готовиться к новым набегам. Уже в начале января 1923 года он вторгся в Самаркандскую область.

В это время штаб 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады находился в Самарканде. В начале октября 1922 года сюда прибыл и вошел в состав бригады 3-й кавалерийский Бальджуанский полк. 1-й Алайский и 2-й Гиссарский полки по-прежнему находились в Восточной Бухаре.

Командир 13-го стрелкового корпуса Лиссовский приказал моей бригаде закрыть все выходы из Матчи в Пенджикентскую долину. Для выполнения этого рас-поряжения у меня был только Бальджуанский полк[29], но моральные и боевые качества его были столь высоки, что большего трудно было и желать. Личный со-став — семиреченские казаки, привычные к действиям в горной местности, — прошел хорошую боевую школу и был прекрасно подготовлен для выполнения поставленной задачи.

Получив мой приказ, командир полка Деларм (бывший командир 1-й бригады 11-й кавалерийской дивизии) выслал к горному проходу один эскадрон. Командир эскадрона Строганов в свою очередь направил в кишлак Миндона один взвод с пулеметом, поручив ему охрану прохода.

Халбута, узнав, что в кишлаке Миндона стоит небольшой отряд, спустился со своей бандой из Урмитана вниз по реке. Командир взвода Лобов встретил бас-мачей на окраине кишлака пулеметным огнем. Весь день шел неравный бой. К ночи басмачи окружили кибитки, в которых укрылись бойцы, обложили глинобитные стены камышом и подожгли. Чтобы заставить красноармейцев покинуть укрытия, басмачи бросали в огонь куски кошмы и всякое тряпье. Бойцы задыхались от едкого дыма. Во взводе было много раненых. Лобов приказал бойцам прорываться через улицу в соседний двор. Басмачи набросились на бойцов, но нескольким красноармейцам все же удалось добежать до укрытия, и Лобов организовал здесь круговую оборону. Красноармейцы мужественно отбивали атаки басмачей, не подпуская их к дувалам.

На исходе второго дня в Пенджикент к командиру эскадрона пришел узбек. Халат на нем был изорван, лицо в крови. Он что-то говорил по-узбекски, с трудом шевеля распухшими губами. Командир эскадрона Строганов уловил знакомое слово «Миндоу» и понял, что речь идет о кишлаке Миндона, в котором был взвод Лобова. Об остальном нетрудно было догадаться по растерзанному виду рассказчика.

Через несколько минут поднятый по тревоге эскадрон мчался по дороге из Пенджикента. Рядом с командиром эскадрона скакал узбек, знаками показывая до-рогу. К вечеру подошли к кишлаку и с ходу атаковали ничего не подозревавших бандитов. Пользуясь быстро наступившей темнотой, Халбута покинул кишлак и ушел в Матчу.

Двое суток 28 бойцов Лобова выдерживали атаки басмачей. Никто за это время не сомкнул глаз. Не было ни воды, ни пищи. Когда появился эскадрон, во взводе оставалось 2–3 патрона на винтовку. Так благодаря самоотверженности дехканина Али Усманова были спасены бойцы Лобова.

Как только Халбута ворвался в кишлак, басмачи начали избивать дехкан, сочувствующих Советской власти. Али был схвачен и избит до полусмерти. Когда к вечеру он очнулся, в кишлаке слышались стрельба и крики басмачей. Али понял, что взводу кизыл-аскеров угрожает смертельная опасность. Едва держась на ногах, он выбрался из кишлака, поймал пасшуюся на лугу лошадь и на другой день прискакал в Пенджикент.

Однако в донесении командира полка Деларма подвиг 28 бойцов и бедняка дехканина выглядел совсем иначе. Деларм обвинил Лобова в трусости и потребо-вал отдать его под суд за то, что бойцы, покидая горящие кибитки, бросили лошадей. Командующий фронтом Корк поверил донесению командира полка и приказал судить Лобова.

Я хорошо знал бальджуанцев по совместным боям в Восточной Бухаре и заподозрил неладное в этой истории. Расследование показало, что я был прав. Деларм решил опорочить храброго и умелого командира взвода, только бы оправдать невыполнение приказания о закрытии выходов из Матчи. А виноват во всем этом был сам Деларм, передоверивший серьезное дело командиру эскадрона.

Я лично докладывал Корку о результатах расследования, и Лобов был оправдан.

За мужество и героизм, проявленные при обороне кишлака Миндона, командир взвода Лобов, красноармейцы Костусов, Байков и Куксин были награждены орденом Красного Знамени.

Тогда же я поставил перед Корком вопрос об отстранении Деларма от командования полком. «Это неудобно, — ответил Корк. — Деларм был комбригом. Назначение на полк и без того для него понижение. Присмотритесь к нему повнимательней. Снять его всегда успеем». Я согласился с командующим и впоследствии не раз пожалел об этом.

В начале декабря 1922 года штаб 13-го стрелкового корпуса переехал в Каган, и я был назначен начальником Самаркандского боерайона. В это же время по решению партии и правительства были созданы «тройки» по борьбе с басмачеством. В «тройку» входили: председатель местного ревкома, начальник боерайона и начальник ГПУ. Председателем Самаркандского ревкома был Дуст Мухамедович Устабаев. Сын бедняка башмачника из Катта-Кургана, Устабаев был стойким коммунистом. Он завоевал доверие местного населения, знал нужды и чаяния своего народа, и это помогло нам при ликвидации банд Бахрам-бека и Мирзы-Палвана.

В конце 1922 и в начале 1923 года нашим опаснейшим противником по-прежнему оставался матчинский бек Саид-Ахмет-ходжа и его курбаши Халбута. Увеличив свою шайку до 1000 джигитов, вооружив их английскими винтовками и пулеметами, 8 февраля 1923 года Халбута вновь появился на территории Самаркандского боерайона. Наши неудачные попытки проникнуть в Матчу подсказывали нам единственно правильное решение: отрезать банду от горных дорог и уничтожить ее в пределах Самаркандской области. Я доложил план операции командующему фронтом Корку. Он согласился со мной и приказал овладеть кишлаком Варзаминор, чтобы перехватить узел дорог Ура-Тюбе — Дюшамбе, Пенджикент — Матча.

По моему приказу Деларм выступил с полком из Самарканда и пошел к Пенджикенту, где, по данным разведки, оперировала банда Халбуты. Но вместо того чтобы попытаться отрезать басмачам пути отхода на Матчу, Деларм вступил с бандой Халбуты в открытый бой. Под нажимом 3-го кавалерийского Бальджуанского полка Халбута начал медленно отходить, задерживаясь на удобных для обороны рубежах. 11 февраля полк вступил в кишлак Урмитан, а Халбута поднялся в горы и занял оборону в пяти километрах от кишлака, в горном ущелье. 12 февраля полк в походной колонне втянулся в ущелье, и сразу же на него обрушилась лавина камней. Деларм растерялся. Вместо того чтобы орга-низовать пулеметную группу и под прикрытием ее огня перестроить полк для атаки, Деларм приказал отступать и, бросив полк, первым ускакал в кишлак Урмитан. Только опытность командиров эскадронов и умелые действия бойцов-бальджуанцев спасли полк.

О позорном поведении Деларма мне стало известно 13 февраля, и уже на другой день я прибыл в полк с конно-горной батареей. Со мною был помощник командира 1-го кавалерийского Алайского полка Кравцов, который приехал в Самарканд из Восточной Бухары в отпуск. Вечером того же дня на собрании командно-политического состава помощник командира полка Бедель и политрук Смирнов рассказали собравшимся о том, как вел себя Деларм в последней операции, и тут же на собрании я отстранил его от командования полком и назначил вместо него Кравцова.

Через несколько дней полк был приведен в порядок, организована разведка. От Устабаева я получил адреса преданных нам людей, с которыми немедленно связался, и вскоре уже знакомый мне Али Усманов сообщил ценные сведения о банде Халбуты.

В кишлаке Варзаминор находилось около 600 пеших джигитов. По дороге от Варзаминора на Вешаб в узкой горной расщелине словно притаился небольшой кишлак Испан, где были сосредоточены лошади и коноводы банды.

Я решил атаковать главные силы басмачей и, захватив кишлак Испан, отрезать банду от коноводов.

17 февраля дул сильный ветер. С утра повалил снег, заметая дороги. Шли последние приготовления к бою. Саперы командира взвода Еринева, пользуясь плохой видимостью, переправляли на левый берег Зеравшана конно-горную батарею Дьяконова. Отделение Харченко готовило плоты. Саперы Азаров, Байбулатов и Еремеев, стоя по пояс в ледяной воде, закрепляли на плотах пушки. Стремительное течение сбивало с ног. Руки коченели на морозном ветру.

— Скоро там? — нетерпеливо спрашивал Харченко. Сильный порыв ветра помешал услышать ответ. Азаров поскользнулся и с головой ушел под воду. Товарищи подхватили и вытащили его. Мгновенно вся одежда, лицо и руки Азарова покрылись тонким слоем льда. Командир взвода приказал уйти в кишлак, но Аза-ров просил разрешить ему остаться, пока не отвалит от берега последний плот.

Снежная пелена закрывала вершины гор. Ветер наметал под колеса орудий снежные сугробы. Артиллеристы Криницын и Ковалев готовили орудия к стрельбе с учетом того, что огонь придется вести во время густого снегопада.

Красноармейцы двигались, облепленные снегом, в заледеневших на ветру шинелях. Изредка слышалось ворчливое:

— Вот тебе и солнечная Азия…

Криницын покрикивал на свой расчет. Жители кишлака Кум, вблизи которого стала на позицию батарея, поили бойцов горячим чаем, принося его в чайниках, укутанных в ватные халаты.

К 3 часам утра 18 февраля 3-й кавалерийский Бальджуанский полк занял исходное положение. 1-й и 3-й эскадроны (Шнеля и Строганова) залегли против кишлака Варзаминора, 2-й эскадрон (Лобанова) стоял за горным отрогом в трех километрах от кишлака Испан. Бойцы прятались от пронизывающего ветра, прижи-маясь к теплым лошадиным бокам.

Труднее всего было пулеметчикам. Наводчики Шилин, Омаров, Павлухин в темноте по глубокому снегу вытащили свои пулеметы на позиции. Теплая вода, залитая в кожухи, быстро остывала. Пулеметчики укутывали кожух своими шинелями, оставаясь на ветру в одних гимнастерках. Командир эскадрона Девятов то и дело посматривал на часы, а красноармейцы — на него.

Зная, как трудно бойцам, я приказал Кравцову подать сигнал, хотя время, назначенное для атаки, еще не наступило. Взвилась ракета и, рассыпавшись, по-гасла в мутной мгле рассвета. Сразу же загремели орудия. Разрывы снарядов разбудили тишину гор. Заговорили пулеметы. Стало как будто теплее. Но вот воздух прорезала вторая ракета и еще не погасла в вышине, как слева, нарастая, раздалось раскатистое красноармейское «ура». Спешенные эскадроны пошли в атаку. Одновременно второй эскадрон Лобанова в конном строю ворвался в кишлак Испан, захватывая в плен басмаческих коноводов и лошадей. В Варзаминоре еще шел рукопашный бой, а эскадрон Лобанова уже оседлал дорогу на Матчу, пулеметным огнем отражая попытки Халбуты прорваться в горы.

К утру бой стих. Остатки банды Халбуты ушли на юг. Большая группа пленных дрожала от холода на окраине кишлака. Специально выделенные команды подбирали раненых басмачей, тут же оказывая им первую помощь. К штабу полка сносили оружие английского образца.

В этом бою особо отличились командир полка Кравцов, помощник командира полка Бедель, политрук Смирнов, командиры эскадронов Шнель, Строганов, Лобанов, командиры взводов Лобов, Рахматулин и Литовский, отделенный командир Пашков, красноармейцы Костусов, Попов, Максимов. Все они были награждены орденом Бухарской Звезды.

Матчинскому беку был нанесен удар, от которого он уже не смог оправиться.

Количество войск, находившихся в распоряжении командования Туркестанского фронта, не позволяло нанести удар одновременно по всем очагам басмачества.

Этим пользовались курбаши, активизируя свою деятельность там, где ослабевал наш нажим. И Советское правительство по просьбе правительства Бухарской Народной Советской Республики приняло решение усилить войска Туркестанского фронта.

Из Оренбурга в Западную Бухару по железной дороге были переброшены 11-я кавалерийская дивизия и 6-я отдельная Алтайская кавалерийская бригада. В Дер-бент пришла 3-я бригада 2-й Ставропольской кавалерийской дивизии имени Блинова.

В начале марта 1923 года в командование 13-м стрелковым корпусом вступил прибывший в распоряжение Туркестанского фронта П. А. Павлов.

Павел Андреевич Павлов — один из выдающихся советских военачальников периода гражданской войны.

Осенью 1919 года, когда «Добровольческая армия» Деникина захватила Курск и Воронеж и угрожала Орлу и Туле, стрелковая бригада под командованием П. А. Павлова в боях под Кромами и Курском покрыла себя неувядаемой славой.

Партия всегда посылала Павлова на труднейшие участки фронтов. В июле 1920 года части 46-й стрелковой дивизии И. Ф. Федько и сводная бригада курсантов под командованием П. А. Павлова разгромили Врангеля под Ореховом. В этом бою Павлов был тяжело ранен.

За боевые заслуги перед Родиной П. А. Павлов был награжден двумя орденами Красного Знамени.

В статье генерал-лейтенанта запаса А. И. Тодорского «Встреча с Сун Ят-сеном», напечатанной в октябрьском номере журнала «Советско-китайская дружба» за 1958 год, рассказывается о помощи, которую Павлов оказывал молодой Китайской революционной армии, находясь в ее рядах в качестве советника. «Коммунист Павлов, — говорится в статье, — снискал в Китае уважение и доверие трудящихся и революционных солдат, стал другом великого Сун Ят-сена… На своем революционном посту он горел пламенной верой в правоту и торжество великого дела освобождения китайских трудящихся». 3 июля 1924 года, находясь в Южном Китае, Павлов трагически погиб в реке Синцзян. Сун Ят-сен объявил саблю Павлова, верно служившую интересам трудящихся, высшей наградой за особые заслуги перед Китайской республикой, а славное имя героя присвоил воздушной эскадрилье.

Вступив в командование корпусом, Павлов приехал в Самарканд и 17 марта созвал совещание командного состава корпуса. До начала совещания Павлов пригласил меня к себе.

— Вы уже третий год воюете с басмачами, — сказал мне Павлов. — Почему до сих пор не удается с ними покончить?

— Политическая обстановка сложилась в нашу пользу, — ответил я. — Мы пользуемся симпатиями и полной поддержкой местного населения. Трудовое дехканство безоговорочно встало на позиции Советской власти. И в том, что басмачи еще продолжают существовать, виновны только мы, военные, допускающие не: мало ошибок.

Я перечислил Павлову эти ошибки. Рассказал, что во время двух походов в Восточную Бухару наши части оставили нетронутым Локай — базу Ибрагим-бека.

— Как только мы добиваемся некоторых успехов, — говорил я, — командование перебрасывает части в другие места, не заботясь о полной ликвидации того или иного очага басмаческого движения. Многие ваши предшественники недооценивали самостоятельной роли кавалерии в борьбе с басмачами. Кавалерийские части нередко придаются стрелковым дивизиям, в которых кавалерию не могут правильно использовать. И, наконец, — закончил я, — нам нужно заботиться об уничтожении басмаческих баз, а не о захвате территории.

Павлов слушал меня не перебивая, а потом долго ходил по кабинету, видимо обдумывая сказанное мною.

— Ну что ж, все это правильно, — сказал он, остановившись напротив меня. — Вы только не назвали джадидов. Связь курбашей с этими предателями помогает басмачам раньше срока узнавать наши планы.

— Да, джадиды — это зло, с которым придется бороться очень долго, — ответил я, — и особенно теперь, когда после разгрома Энвер-паши они ушли в глубокое подполье. Военный разгром басмачей поможет быстрее разоблачить и джадидов.

В комнату вошел адъютант и доложил, что командиры собрались.

На совещании Павлов подробно ознакомил командиров с обстановкой и задачами корпуса. Слушая его, я убеждался, что взгляды наши полностью совпадают. А Павлов между тем продолжал:

— Сейчас враг номер один — Ибрагим-бек. По агентурным данным, эмир прислал ему фирмат на пост главнокомандующего войсками ислама. Таким образом, де-лается новая попытка разжечь гражданскую войну. Ибрагиму удалось собрать и вооружить за счет англичан до 3000 джигитов. Мой предшественник товарищ Лиссовский предпринял против Ибрагима две операции, но обе они закончились неудачно. В чем причина этих неудач? По-моему, в том, что Лиссовский не сумел определить направление главного удара. Вместо того чтобы бросить основные силы в Локай и уничтожить базу басмачества, он гонялся за Ибрагим-беком, нанося ему малочувствительные удары. Неправильно поступил Лиссовский, лишив кавалерию самостоятельности и передав ее в подчинение 3-й стрелковой дивизии, — при этих словах Павлов посмотрел на меня, и я с радостью подумал, что с таким начальником будет легко и приятно работать.

— Главные силы корпуса будут брошены против Ибрагим-бека, — продолжал Павлов. — Но было бы ошибкой оставить Матчу и дать возможность Саид-Ахмет-ходже оправиться после поражения, нанесенного ему в Варзаминоре. Матчинскую базу басмачей необходимо ликвидировать. Приказываю: командиру 4-й стрелковой дивизии товарищу Швецову выделить стрелковый батальон, усилив его горцами таджиками, горной батареей и двумя эскадронами кавалерии, и этими силами занять Матчу и освободить дехкан от власти бека. Командиру 4-го полка 2-й отдельной кавалерийской бригады нанести удар по Матче через Обурдонский перевал.

Командиру 1-й отдельной кавалерийской бригады товарищу Мелькумову со всеми частями походным порядком идти в Восточную Бухару и, присоединив к себе 1-й Алайский и 2-й Гиссарский кавалерийские полки, овладеть Локаем и ликвидировать Ибрагим-бека.

Командиру 11-й кавалерийской дивизии товарищу Волынскому выкорчевать остатки басмачества в Западной Бухаре, после чего идти в Бабатаг и уничтожить банды Хурам-бека.

Командиру 3-й отдельной кавалерийской бригады товарищу Тархову очистить от банд Сами-паши Бальджуанский район.

Этот приказ Павлова был хорош тем, что, несмотря на кажущееся распыление сил, удар наносился в одну точку и преследовал цель помешать Ибрагим-беку объединить разрозненные банды басмачей. Впервые за все время борьбы с басмачеством в распоряжении командования оказалось достаточно войск, чтобы действовать одновременно против наиболее активных очагов басмачества. Правда, и в этом случае численность наших частей во много раз была меньше численности басмаческих отрядов.

Мне лично не пришлось участвовать в ликвидации матчинского бекства. Об этой операции я знаю по оперативным сводкам и рассказам командира 4-й стрелковой дивизии Швецова. Но сказать о ней несколько слов я считаю необходимым.

После поражения, нанесенного Халбуте бальджуанцами, матчинский бек не имел возможности прикрывать все подступы в Матчу. Этим обстоятельством воспользовался Швецов. Он повел операцию против Матчи с трех направлений.

28 марта отряд под командованием командира горной батареи Боброва, усиленный горцами таджиками, прекрасно знающими местность, пошел на восток по Зеравшанскому хребту, готовый в любой момент открыть артиллерийский огонь по ущелью. Из кишлака Варзаминор вышла вторая колонна, состоявшая из роты 12-го Туркестанского стрелкового полка с четырьмя станковыми пулеметами и эскадрона 17-го кавалерийского полка с четырьмястами горцами таджиками. Командовал этой колонной Кузнецов. Третья колонна (4-й кавалерийский полк) действовала в направлении Обурдонского перевала.

Ход операции задерживался из-за плохой погоды. В марте в горах нередко происходили снежные обвалы. Недалеко от кишлака Такфон вторая колонна чуть было не погибла под снежной лавиной.

Идти приходилось по узким обледенелым карнизам. Каждый-неверный шаг грозил гибелью. Горцы таджики собрали у местного населения кошмы и, идя впереди колонн, стелили их на тропе, чтобы не скользили кони и орудия.

9 апреля части 4-й стрелковой дивизии после двухнедельных боев и тяжелых горных переходов овладели Матчой.

Матчинская группировка басмачей распалась на три части и покинула территорию бекства. Халбута через ледяной перевал Пакшиф уходил в Каратегин, брат бека — Афар-хан по Зеравшанскому леднику пытался прорваться к перевалу Матча, а сам бек — Саид-Ахмет-ходжа через перевал Кырк-Булак хотел уйти в Фергану.

Но ни одной группе басмачей уйти не удалось. Халбута, преодолев перевал Пакшиф, погиб в Пакшифской щели со всей своей шайкой, засыпанный сорвавшейся с гор снежной лавиной. Афар-хан был захвачен колонной Кузнецова. А матчинский бек, видя, что вырваться из окружения невозможно, сдался.

Считавшееся неприступным матчинское гнездо басмачей пало.

В Локайской долине

В начале марта 1923 года 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада была сформирована по штатам мирного времени. Бригада состояла из трех кавалерийских полков (1-й Алайский, 2-й Гиссарский и 3-й Бальджуанский), в каждом из которых было по три сабельных и по одному пулеметному эскадрону, отдельной конно-горной батареи (из шести орудий), саперного полуэскадрона и полуэскадрона связи.

К этому времени произошли небольшие изменения в личном составе бригады. Взамен старых бойцов, уволенных в долгосрочный отпуск, в бригаду пришло молодое пополнение. Вместо уехавшего на учебу в Артиллерийскую академию командира батареи Дьяконова батареей командовал Александр Николаевич Янус — опытный артиллерист, краснознаменец, участник боев с Энвер-пашой. В Самарканд приехал после ранения и вступил в командование Бальджуанским полком Всеволод Александрович Лихарев.

Утром 29 марта, выполняя приказ командира корпуса П. А. Павлова, штаб бригады с Бальджуанским полком и специальными частями выгрузился на станции Карши и в походном порядке пошел в Восточную Бухару.

В Дербенте я встретился с Тарховым — командиром 3-й отдельной кавалерийской бригады. Мы были знакомы с 1918 года, когда я командовал 1-м, а он — 3-м полком 1-й Московской кавалерийской дивизии. Тар-хов попросил меня, как бывалого туркестанца, посмотреть его бригаду. Я согласился. Передо мной проводили великолепных дончаков и кабардинцев. Тархов любовался лошадьми и с удивлением посмотрел на меня, когда я сказал:

— Проси у комкора разрешения заменить этих коней на лошадей местной породы..

Я объяснил Тархову, что они не выдержат тяжелых горных переходов и окажутся непригодными в предстоящих боях в труднодоступном Бальджуанском районе. Позже Тархов признался, что мое замечание показалось ему в то время проявлением зависти, и только потом он понял, насколько я был прав.

Мы договорились о порядке смены в Бальджуанском районе моего Гиссарского полка, тепло попрощались, и я поехал догонять бригаду, которая должна была остановиться в Байсуне.

9 апреля 1923 года моя бригада вступила в Локай. Я был назначен начальником Локайского боерайона и немедленно начал стягивать свои полки из Кулябского и Бальджуанского районов в Яван.

В Яване, где находился штаб бригады и куда прибыл обоз с обмундированием, амуницией и продовольствием, я провел смотр 1-го Алайского и 2-го Гиссарского полков. Молодые бойцы, загорелые и веселые, уже успевшие привыкнуть к трудной походной жизни, произвели на меня и комиссара Ратникова приятное впечатление. Но конский состав выглядел ужасно. Из докладов командиров полков выяснилось, что командиры стрелковых частей, которым была придана кавалерия, использовали ее варварски. Стрелковые командиры считали, что, если кавалерист ездит на лошади, значит, он не устает и может действовать безотказно. Сейчас кавалерии нет, и, казалось бы, незачем вспоминать далекое прошлое. Нет, стоит, и вот почему. Многие бывшие кавалеристы стали танкистами, и они рассказывали мне, как некоторые общевойсковые командиры относились к танкистам. Считая, что танкист в танке не устает, они нередко гробили дорогую боевую технику. Я не хочу обидеть общевойсковых командиров. Мне просто хочется сказать: для того чтобы успешно командовать различными родами войск, надо хорошо знать их возможности и условия применения.

Возвращаюсь к теме своего рассказа.

Я обходил ряды, оглядывая побитые конские спины — следы тяжелых переходов, обломанные копыта, посеченные ноги. Хорошо еще, что из Самарканда мы привезли с собой все необходимое, чтобы быстро подлечить лошадей.

После смотра я подписал специальный приказ, в котором ставилась задача в течение двух недель привести бригаду в полную боевую готовность. Из Явана бригада проводила в Россию тяжело заболевшего командира Алайского полка Красильникова. Вместо него этим же приказом был назначен Марк Варфоломеевич Мельников — опытный командир-туркестанец, командовавший 4-м полком 1-й Туркестанской кавалерийской дивизии.

Пока бригада отдыхала, готовясь к боям, я принялся изучать Локай — это грозное гнездо басмачества, родину Ибрагим-бека, главную базу и опорный пункт контрреволюции в Восточной Бухаре.

В начале XIII века Восточная Бухара была покорена Чингис-ханом и вошла в состав Великой Монгольской империи. После смерти Чингис-хана другой выдаю-щийся полководец Тамерлан, подчинив себе племена Восточной Бухары, Самаркандское и Ташкентское ханства, создал новое многонациональное государство, в котором господствующее положение принадлежало узбекам. Но и это искусственно созданное государство оказалось непрочным и после смерти Тамерлана распалось на ряд самостоятельных бекств и ханств.

Среди других бекств Восточной Бухары Локай занимал особое место. Правителями Локая — беками были обычно вожди самого многочисленного и воинственного местного племени исан-ходжа. Со второй половины XIX века эмиры Бухары начали проводить политику объединения феодальных бекств в единое монархическое государство. Но сделать это своими силами они не могли, и в 1873 году эмир бухарский Абдул-Ахад-хан обратился к русскому царю с просьбой взять под свой протекторат Бухарское государство. С помощью царских солдат эмиру удалось установить свою власть в границах бывшего государства Тамерлана. Во все ханства и бекства Бухары стали назначаться правители, близкие к царствующей фамилии. Исключение составлял Локай. Назначенный эмиром бек Мухамеди был убит по дороге в Локай. Такая же участь постигла его преемника бека Санди. После этого эмир изменил свою поли-тику, и беками Локая по-прежнему становились вожди племени исан-ходжа, которые признавали власть эмира, но фактически бесконтрольно правили локайцами. Во главе остальных племен оставались их племенные вожди. Кишлаки наводнялись чиновниками, которые назначались беком из числа влиятельных лиц и духовенства Локая, а затем утверждались эмиром.

Географические условия и отсутствие дорог способствовали тому, что Локай жил обособленной от остальной территории Восточной Бухары жизнью.

Коренной Локай, или, как его называли, первый Локай, занимал территорию между реками Вахш и Кафирниган. Второй Локай находился в Кулябском ви-лайете. Он образовался задолго до революции. Сюда бежали те, кто скрывался от кровной мести, — нарушители законов эмира, не желавшие подчиняться бекам и ханам. Горы Сарсарьяк надежно укрывали беглецов. Нежелание подчиняться чьей-либо власти делало пришельцев опасными для феодальной верхушки. Поэтому правители племен коренного Локая всячески отгораживались от своих беспокойных соседей.

По официальным сведениям, которыми располагало командование Туркестанского фронта, население Локая считалось зажиточным, тесно сплоченным в совместной борьбе против Советской власти. Эту мысль нам все время старались внушить младобухарцы, утверждавшие, что каждый взрослый локаец — басмач, и требовав-шие применять в Локае самые суровые меры. Это насторожило нас, а когда мы пришли в Локай, мы Поняли всю провокационность утверждений националистов, которые хотели, чтобы Красная Армия крутыми мерами восстановила против себя воинственные племена локайцев.

В Локае проживало более 33 тысяч человек, из них больше половины составляли узбеки. Они называли себя локайцами, считая своим родоначальником чингис-хановского полководца Локая. Все другие народности — таджиков, туркмен, киргизов — локайцы считали пришлыми. В свою очередь локайские узбеки не пред-ставляли собой единого целого и разделялись на племена исан-ходжа, бадракли, карлюк и марка. Эмиры Бухары всячески разжигали шовинистические настроения локайцев, натравливая их против таджиков, составлявших большинство населения Восточной Бухары.

Таким образом, национального единства в Локае не было. Там издавна существовало господство одной национальности над другими.

Будучи наиболее многочисленными, поощряемые эмиром, локайцы постепенно захватывали лучшие земли, оттесняя таджиков и туркмен в горы. До революции локайцы нападали на своих соседей по любому поводу. Это настолько запугало таджиков и туркмен, что даже в 1923 году они боялись оказывать локайцам открытое сопротивление.

Помимо вражды национальной, в Локае существовала и межплеменная вражда, которая имела старые корни. К 1923 году племя исан-ходжа безраздельно вла-ствовало и угнетало остальные племена.

Мифом оказались и сведения о поголовной зажиточности локайцев. По данным, которые мне удалось собрать, к 1923 году 30 процентов населения Локая совсем не имело земли, 55 процентов являлось мелкими арендаторами, остальные 15 процентов составляли баи, беки, ишаны, муллы и эмирские чиновники. О том, как жилось населению Локая, можно судить по налоговой системе, существовавшей там вплоть до нашего прихода.

Сбором налогов занималась огромная армия чиновников — амлякдаров. Они не получали жалованья от эмира и жили за счет процентов с собранного ими налога. Нетрудно представить себе, как обирали амлякдары трудовое население. За арендуемую землю безземельные крестьяне платили баям и бекам высокую аренду и, кроме того, обязаны были отдавать одну шестую урожая эмиру и одну десятую мечетям. Для удобства взимания налогов все гузарства (уезды) были разделены на амляки (налоговые участки). Среди амлякдаров было сильно развито взяточничество. За взятки они уменьшали налоги богачам, перекладывая их на плечи бедняков. Доведенные до отчаяния трудовые массы Локая нередко восставали, но каждый раз, используя национальную и межплеменную рознь, правители Локая жестоко расправлялись с этими восста-ниями.

Красноармейцев бригады, в большинстве крестьян, поражал примитивный способ обработки земли, приме-. няемый локайцами. В деревянный омач[30] впрягалась пара быков. Острый крюк царапал землю, даже не переворачивая пласта. И несмотря на это, плодороднейшие земли Локая давали большие урожаи. Нигде в Восточной Бухаре не было таких хлебов, как в Локае. Пахотные земли располагались на плоских вершинах и по крутым склонам. На них прекрасно вызревали пшеница, ячмень, лен, арбузы, дыни, хлопок. В долинах рек население занималось возделыванием риса. Такое разнообразие сельскохозяйственных культур и высокие урожаи способствовали распространению мифа о поголовной зажиточности локайцев.

К моменту бухарской революции в Локае сохранился феодальный строй со всеми присущими ему особенностями. Идеи бухарской революции не достигли Локая, и к нашему приходу в Локайской долине еще господствовал шариат. И если в 1923 году по всей территории Средней Азии шла ломка старых устоев, то Локая она даже не коснулась. По сравнению с другими районами Западной и Восточной Бухары положение женщин здесь было особенно тяжелым. Жена оставалась в доме мужа бессловесной рабыней. Даже смерть мужа не делала ее свободной: хозяином ее судьбы становился старший сын. Вдова не имела права выйти замуж, пока сын не продаст ее.

Купля и продажа женщин были здесь обычной торговой сделкой. Отец смотрел на дочь как на одну из доходнейших статей в своем хозяйстве.

Цена женщины определялась рыночной стоимостью. Чтобы купить невесту, жених должен был отдать семь пар быков, семь баранов и семь лошадей. Это была минимальная цена. Она возрастала в зависимости от физических достоинств невесты. Легко понять, как трудно было обзавестись семьей бедняку. Нередко женитьба приводила к полному обнищанию и закабалению жениха. Пользуясь этим, крупные баи получали дешевых батраков, которые жили у них на положении кре-постных.

В Локае, отгороженном от всего мира высокими горами, религия играла огромную роль. Основным законом, который регламентировал жизнь населения, яв-лялся шариат. Неграмотный дехканин, никогда не покидавший своей долины, шагу не мог ступить, не боясь впасть в грех. Ишаны и муллы делали все, чтобы удер-жать народ в темноте и невежестве.

Религиозный фанатизм, феодально-патриархальные отношения, вековая зависимость от бая и бека, муллы и ишана — все это воспитывало в локайце психологию раба. В то же время частые междоусобные столкновения заставляли локайцев учить детей с малых лет владеть оружием. Покорность и воинственность, воспитанные в локайце условиями жизни, делали из него превос-ходного солдата.

Познакомившись с особенностями Локая и его населением, я понял, почему Ибрагим-бек пользовался среди локайцев популярностью и авторитетом.

Не зная правды о революции и о целях Красной Армии, локаец верил на слово муллам и бекам, которые запугивали его небылицами, изображая красноармейцев насильниками и врагами мусульман.

Выше я уже рассказывал о приеме, который был оказан Ибрагиму в Локае, куда он бежал от гнева эмира. В то время Ибрагима встретили в Локайской долине как бунтаря, восставшего против власти эмира. Локайцы проявили к нему сочувствие как к соплеменнику. Впоследствии, когда революция подошла вплотную к подножью Локайских гор, Ибрагим объявил себя защитником ислама, борцом за шариат. То, что Ибрагима признал эмир и назначил его главнокомандующим войсками ислама, также льстило самолюбию локайцев. Именно этими особенностями и объяснялось массовое басмаческое движение в Локае. Если бы еще во время Гиссарской экспедиции наши части вошли в Локай, что облегчило бы начало советизации этого стратегически важного района, Ибрагим-бек давно лишился бы своей главной базы.

Надо было действовать немедленно, чтобы исправить допущенную ошибку.

Вместе с комиссаром бригады Ратниковым мы решили начинать массово-политическую работу с пропаганды политики Коммунистической партии и Советской власти, провозгласивших равноправие наций. Успешная пропаганда этого основного тезиса национальной политики нашей партии неизбежно должна была вызвать среди таджиков и туркмен сочувствие к Советской власти. Вторым важным вопросом нашей массово-политической работы был вопрос о земле. Изъятие земли у баев и духовенства и передача ее дехканам в корне подрывали социальную зависимость бедноты от феодальной верхушки.

Проникая в локайские кишлаки и аулы, идеи революции создавали благоприятную почву для более широкой пропаганды и агитации. Правда, при этом необходимо было учитывать исторические особенности Локая и религиозный фанатизм его населения. В связи с этим Ратников на совещании командиров, политработников и политбойцов говорил:

— Политика партии заключается в том, чтобы не навязывать революционные идеи сверху, а разъяснять их массам. И когда большинству дехкан эти идеи станут близки и понятны, дехкане сами будут проводить их в жизнь. Наша задача — неустанно вести самую широкую пропаганду и агитацию, чтобы сочувствующих нам людей становилось все больше и больше.

Наши планы шли вразрез с установками младобухарцев, которые требовали насильственной советизации Локая. Но мы с Ратниковым решили не обращать вни-мания на эти требования младобухарцев. Тем более что нас поддерживали коммунисты в правительстве Бухарской Народной Советской Республики.

Изучая Локай, мы совершали многочисленные поездки. Локайцы отличались гостеприимством, и отказ от приглашения в гости расценивался у них как тяжкое оскорбление. С локайцем, к которому отказался прийти в гости приглашенный им человек, не будут разговаривать не только его соплеменники, но даже близкие родственники: раз к нему отказался прийти гость, значит, он плохой человек. Отказ наносил обиду всему роду, и нередко дело кончалось кровной местью. Если же локайца посетил какой-нибудь начальник, то не только хозяин — весь род гордился этим.

В штабе бригады и в квартирах, где жил я и Ратников, почти всегда кипели самовары и варился плов. Двери были открыты днем и ночью для всех посетите-лей, с которыми мы знакомились во время поездок.

В поездках меня обычно сопровождали несколько бойцов комендантского взвода. Но я всегда чувствовал себя в полной безопасности, так как знал, что вождь племени, к которому я ехал, позаботился о том, чтобы оградить меня от нападения басмачей. Нередко при этом мой хозяин вынужден был ссориться с курбаши, которому Ибрагим-бек поручал совершить на меня нападение. Но так как и сам курбаши вынужден был считаться с законом гостеприимства, дело обычно кончалось словесной перепалкой, о которой я зачастую и не догадывался.

Вспоминаю такой случай. Я ехал в гости к вождю племени бадракли — Абдул-Азису. Дорога проходила по широкому плато. За кишлаком Яван, в котором нахо-дился штаб бригады, меня поджидала группа всадников. Когда я приблизился к ним, они съехали с дороги и последовали сзади. Я приказал ординарцам не обра-щать на них внимания. Проехав километров десять, мы обнаружили другую конную группу. Всадники рассыпались веером, перехватывая дорогу и объезжая нас с флангов. Те, что ехали позади, неожиданно вырвались вперед, и обе группы соединились. Я спокойно продолжал свой путь. Всадники ехали впереди на до-вольно большом расстоянии, и я не слышал, о чем они говорили, но по резким жестам и по тому, как они наезжали друг на друга, я понял, что разговор ведется далеко не мирный.

Но вот всадники остановились. И, когда я поравнялся с ними, молча расступились, освобождая дорогу. Я проехал шагом, вежливо поздоровавшись. Мне ответили традиционным «селям алейкум», после чего богато одетый всадник на буланом коне взмахнул камчой, и вся группа поскакала вслед за ним в горы.

А был и другой случай. По приглашению Карши-аксакала я собирался навестить племя карлюк. Неожиданно прискакал его брат и в цветистых выражениях попросил меня не ехать. Он был явно смущен, то и дело прижимал руку к сердцу, но причину, из-за которой я не должен был ехать, тщательно от меня скрывал. Тогда я прямо сказал, что меня оскорбляет поведение Карши, нарушающего закон гостеприимства. Брат Карши не смог выдержать такого обвинения и признался, что Карши боится за мою жизнь, так как в долину приехал сам Ибрагим-бек.

Я вспомнил об этих двух случаях, чтобы показать, насколько сложной была обстановка.

Вскоре выявились беззаветно преданные Советской власти люди не только среди бедняков, но и среди вождей угнетенных локайских племен. Такими были Доны-аксакал из племени марка, уже знакомый мне по прошлогодней операции, Абдул-Азис из племени бедракли, Карши-аксакал и Шариф из племени карлюк. Однако все наши попытки связаться с племенем исан-ходжа, самым влиятельным племенем локайцев, кончались неудачей.

Посоветовавшись с Ратниковым, я пригласил к себе Абдул-Азиса и за пловом пытался выяснить, кто из племени исан-ходжа может оказаться для нас полезным. Абдул-Азис сказал, что, пока на нашу сторону не встанет правитель племени и всего Локая Абду-Рашид-бий, никто из исан-ходжинцев не решится сотрудничать с нами.

Я знал, что Абду-Рашид-бий ненавидит Ибрагим-бека, завидуя его славе. Это подтвердил и Абдул-Азис, и я посоветовал ему поговорить с Рашид-бием.

— Рашид-бий видит, что наши племена при вашей помощи перестают бояться исан-ходжинцев, — сказал Абдул-Азис. — Вожди племени склоняются на вашу сторону, но боятся об этом заявить открыто. Вам нужно встретиться с Рашид-бием. Но к вам он первым не придет, потому что тогда Ибрагим-бек обвинит Рашида в измене.

Абдул-Азис правильно оценил обстановку. Абду-Рашид-бий, безусловно, нашел бы предлог отклонить мое приглашение в гости. Правда, я мог бы сам поехать к нему, но в этом случае у меня были бы связаны руки, если бы возникла необходимость прибегнуть к решительным мерам.

Ратников, Абдул-Азис и я долго совещались и пришли к выводу, что единственно правильным будет захватить Абду-Рашид-бия, доставить его в штаб бригады и обращаться с ним здесь как с гостем. Это оправдывало бы Рашид-бия в глазах Ибрагим-бека и в то же время позволило бы правителю Локая вступить с нами в переговоры. Абду-Рашид-бий, разумеется, не должен был догадываться об этом.

Абдул-Азис сообщил, что в горах, у кишлака Баш-Кайнар, живет одна из жен Рашид-бия и что он изредка навещает ее. Немедленно было установлено на-блюдение за кишлаком и ведущими к нему горными дорогами. Но для полного успеха операции необходимо было, чтобы кто-нибудь из племени исан-ходжа сооб-щил нам о приезде Рашид-бия к своей жене. АбдулАзис сказал, что такой человек у него есть.

Готовясь к боевым действиям, эскадроны изучали местность и переправы в Локае. Особое значение мы придавали разведке горных долин и перевалов, а также берегов Вахша и Кафирнигана. За месяц не только командиры, но и рядовые бойцы настолько хорошо изучили Локай, что могли действовать в любом районе без карты.

Территория Локая была заселена следующим образом: племя исан-ходжа располагалось в самой плодородной части Локая — в горах Нарын-Тау, северной и восточной части гор Ренген-Тау, Джитым-Тау и Карши-Тау и в северной и западной частях Ляурской и Яванской долин вплоть до урочища Ай-Камар; таджики жили в горах Ходжа-Абдул-хан, Кара-Тау, Гази-Малек и частично в горах Карши-Тау; племя бадракли населяло южную и юго-западную части Ренген-Тау, южные склоны Джитым-Тау, южную окраину Ляурской долины, Донгуз-Адыр, горы Арык-Тау и южные склоны Кара-Тау; племя марка расселялось по берегам Кафирнигана, а племя карлюк раскинуло свои селения в восточной части Яванской долины и на западных склонах гор Кара-Тау. Следует сказать, что постоянно в горах жили только таджики и туркмены, локайские же племена использовали горы в качестве пастбищ, разбивая свои кишлаки преимущественно в долинах и на плоскогорьях.

Из всех рек Восточной Бухары-Вахш — самая бурная и полноводная река. Свое начало она берет в горах Заалайского хребта и, протекая по территории Локая между горами Сарсарьяк и Кара-Тау, впадает в Аму-Дарью. Оба берега Вахша крутые, скалистые и непригодные для переправ. Лишь при выходе реки из гор Кара-Тау и Сарсарьяк, при повороте на юго-запад от переправы Санг-Туда, берега Вахша становятся пологими, а течение более спокойным. Вброд реку Вахш перейти было почти невозможно: в верховье — из-за бурного, стремительного течения, в низовье — из-за глубины и многоводности. Переправа была возможна лишь в конце года в районе Кизыл-Кала, где имелся каючный перевоз. В мае, июне и первой половине июля Вахш сильно разливался и становился совершенно непреодолимым.

На территории Локая каючные переправы имелись в районе Чартут, Вафля-Абад, Джам-Кала, Санг-Туда и Кизыл-Кала. В этих местах басмачи переплывали Вахш, привязывая по два бурдюка (бычьи пузыри, надутые воздухом) к седлу и один к спине. Эскадроны за время выездов на местность освоили этот способ переправы.

При выходе из гор в южной части Локая Вахш разделяется на два рукава, образуя остров Арал-Тугай. Правобережный Локай был соединен с левобережным двумя мостами: Пули-Сангинским в районе Нурека и мостом у Санг-Туда. Но Санг-Тудинский мост был сожжен эмиром еще в 1921 году, а Пули-Сангинский был узок и не имел перил. Поэтому переход по нему крупных частей конницы был рискованным.

Кроме превосходного знания местности, которое приобрели бойцы и командиры бригады во время полевых выездов, удалось установить также контакт с населе-нием. Если в первые дни после прихода бригады в Локай приближение к кишлаку наших бойцов вызывало такой переполох, что жители все бросали и убегали в горы, то через месяц положение резко изменилось. Локайцы убедились в добрых намерениях красноармейцев и перестали их бояться. Приходя в кишлак, красно-армейцы не только занимались агитацией, но и засучив рукава помогали населению очищать арыки, рыть новые, давали беднякам лошадей, чтобы вспахать землю. Такое поведение бойцов и командиров, уважение, которое они проявляли к местным обычаям, привело к тому, что приход эскадрона в кишлак становился чуть ли не праздником.

В конце апреля ко мне явился от Абдул-Азиса посланец, который сообщил, что жена Рашид-бия ждет мужа. Я приехал в Султанабад, где стоял 3-й кавалерийский Бальджуанский полк, и поставил перед командирами эскадронов Лобановым и Шнелем задачу тщательно изучить подходы к кишлаку Баш-Кайнар. Через несколько дней Лобанов доложил:

— Каждый красноармеец с закрытыми глазами найдет свое место.

В полку с нетерпением ждали сигнала от АбдулАзиса. Эскадроны находились в постоянной боевой готовности. Бойцы спали не раздеваясь, кони стояли осед-ланными.

С наступлением весны Локайская долина предстала перед нами во всей своей красе. Снежные вершины гор сверкали под голубым небом. Поля покрылись нежной, шелковистой зеленью. Цвели сады, и тончайший аромат был разлит в теплом, пронизанном солнцем воздухе. Вечерами, почистив и накормив лошадей, бойцы собирались возле юрт. Лихие казачьи и красноармейские песни будоражили тишину. От походных кухонь тянуло дымком. И этот горьковатый запах, везде одинаковый, напоминал о далекой России, о затерянных среди полей и лесов деревнях.

Часто вокруг бойцов собирались дехкане. Понимая настроение бойцов и как бы желая развеять их грусть, они начинали петь свои песни. Порой совершенно не-ожиданно за глинобитным дувалом на женской половине раздавалось пение, слышался звон украшений танцующих девушек, смех. Для локайских женщин это было необычайной смелостью. И, вслушиваясь в их голоса, я понимал, что и они почувствовали приближение новой жизни и радостно шли ей навстречу.

Я лежал в юрте на груде одеял и долго не мог заснуть. Среди ночи меня разбудил оклик часового, который кого-то остановил. Я узнал голос Абдул-Азиса и, накинув шинель, вышел. Абдул-Азис держал в поводу коня, и луна освещала влажные от пота, в хлопьях пены бока и грудь лошади. При виде меня Абдул-Азис, забыв поздороваться, сказал:

— Якуб-тюря, Рашид-бий час назад вошел в спальню своей жены…

Через пять минут я уже стоял на краю кишлака, прислушиваясь к затихающему топоту копыт.

На рассвете мне принесли донесение Лобанова, в котором тот писал: в горной щели, южнее кишлака, была обнаружена стоянка родственников Рашид-бия. Конвой удалось разоружить без единого выстрела. Рашид-бий сам вышел из юрты, услышав голоса. Ему было предложено следовать с эскадроном.

Итак, начало было успешным.

Я приказал готовить завтрак и вместе с Ратниковым стал поджидать возвращения эскадрона.

В шесть часов утра ко мне в юрту привели Абду-Рашид-бия — последнего правителя Локая. Рашид-бий был мой старый знакомый. В 1921 году он часто приезжал к председателю Диктаторской комиссии Усман Ходжаеву. За два года внешность его нисколько не изменилась. Несмотря на то что Рашид-бию было шестьдесят лет, держался он прямо.

Я поздоровался с ним и посадил его на почетное место, на гору подушек. По глазам Рашида, холодным и настороженным, я понял, что в юрту вошел враг, и, тем не менее, с этим врагом я должен был договориться во что бы то ни стало, чтобы спасти сотни жизней дехкан и предотвратить ненужное кровопролитие.

Даже сидя, Рашид-бий почти касался головой потолка юрты. Я сел поодаль, чтобы не так заметен был мой невысокий рост. В предстоящих переговорах и это обстоятельство играло немаловажную роль.

Начал я с того, что напомнил Рашид-бию наше первое знакомство.

— Тогда вы говорили Усман Ходжаеву, что ничего не имеете против бухарской революции, что власть эмира ненавистна локайцам, — сказал я и после небольшой паузы продолжал: — Усман Ходжаев оказался плохим человеком. Он предал Советскую власть, которой обещал служить. Усман Ходжаев бежал, как последний трус, а Советская власть осталась и вместе с нами пришла в Локай. Хотите ли вы служить ей, как обещали в 1921 году?

— С тех пор много воды унес Вахш, — уклончиво ответил Рашид-бий.

— Это верно. С тех пор многое изменилось. Локайский вор Ибрагим стал главнокомандующим войсками ислама. А почтенный правитель Локая, который не боялся даже эмира, стал его слугой.

Я видел, как, несмотря на загар, покраснело лицо Рашид-бия, и понял, что слова мои достигли цели.

— Правители Локая ведут свой род от Тимура и никогда никому не были слугами. Ибрагим-бек пришел в Локай, чтобы защитить его от русских, — сказал Рашид-бий.

— Но русские ничем не угрожают Локаю. Мы готовы уйти хоть сегодня, если вы поручитесь, что после нашего ухода никто из локайцев не возьмет в руки ору-жия, не пойдет в банды Ибрагим-бека и не будет воевать против Советской власти. А сам Ибрагим-бек должен быть изгнан вами из Локая.

Я долго и тщательно формулировал это условие, не раз обсуждая его вместе с Ратниковым, и теперь с нетерпением ждал ответа Рашид-бия. Этот ответ должен был показать, насколько откровенен со мною Рашид-бий.

— Я ничего не могу приказать Ибрагиму. У Ибрагима много джигитов, и он делает то, что находит нужным. Справиться с Ибрагимом мне не под силу, — ответил Рашид-бий, и крупные капли пота выступили у него на лбу.

Это было откровенное признание, и оно нелегко далось гордому бию.

— Ибрагим-бека мы берем на себя, — сказал я. — От вас мы требуем полного нейтралитета. Вы не должны посылать в шайку Ибрагима своих дехкан. Не должны давать ему коней и продовольствие. Мы не собираемся силой оружия устанавливать в Локае Советскую власть. Народ сам должен решить, какую власть ему установить. Мы будем применять оружие только против тех, кто попытается силой навязывать локайцам свое господство. Подходят ли вам эти условия? Согласны ли вы на них?

— Хоп[31], — после долгого раздумья сказал Абду-Рашид-бий. — Только у Ибрагима очень много джигитов. Больше чем у вас. Трудно будет разбить Ибрагима.

— Это уже наша забота, — ответил я и приказал подавать завтрак. С этого момента я стал обращаться с Рашид-бием как с гостем. За завтраком я объявил ему, что пока он останется в штабе бригады, так как возвращаться к себе ему опасно. Я гарантировал ему полную свободу в общении со своим племенем и исполнении своих обязанностей вождя.

Ибрагим-бек внимательно наблюдал за всеми нашими действиями. Очень скоро он почувствовал, что его влияние на локайцев заметно ослабло. Чтобы восстановить свой пошатнувшийся авторитет и помешать проникновению в среду трудового дехканства революционных идей, Ибрагим предпринял ряд мер. В вилайетах, где дехкане отобрали землю у баев, басмачи жгли кишлаки, пороли плетьми бедняков. Чтобы оградить локайцев от нашего влияния, Ибрагим-бек насильно угонял в горы население целых кишлаков.

После разговора с Абду-Рашид-бием мне стало ясно, что медлить нельзя. Нужно было нанести Ибрагим-беку сокрушительный удар, чтобы люди, сочувствующие Со-ветской власти, стали более решительными. Поражение Ибрагим-бека развязало бы руки и Рашид-бию. Он мог бы многое сделать, чтобы помешать басмачам пополнять свои банды людьми, а также лишить их материальной опоры в Локае.

Операция против Ибрагим-бека была решена. Нужно было только дождаться его появления. В Локай он приезжал очень редко, действуя через своих курбашей, среди которых наиболее влиятельным был Хурам-бек. По всему Локаю люди Абдул-Азиса были оповещены о том, что, как только станет известно, где находится Ибрагим, об этом необходимо сообщить нам. АбдулАзис организовал агентурную сеть по границам Локая и следил за каждым шагом басмачей.

Дней через десять после нашего разговора Рашид-бий обратился ко мне с просьбой разрешить ему съездить домой помыться и переодеться. Я разрешил. К вечеру прибыл его личный конвой. Я вышел проводить Рашид-бия. Мы попрощались. Он вскочил на коня и, окруженный полусотней джигитов, продолжал стоять, как бы чего-то ожидая. Я спросил, почему он не едет.

— Якуб-тюря настолько мне доверяет, что не пошлет даже своих аскеров? — ответил он вопросом на мой вопрос.

Я сказал, что он мой гость, а слово гостя лучше всякого конвоя. Про себя же я думал, что Рашид-бий, боясь Ибрагим-бека, не посмеет обмануть меня.

Через несколько дней Абду-Рашид-бий вернулся и сообщил, что в Локай должен прийти Хурам-бек с полутора тысячами джигитов.

Борьба с басмачеством и укрепление Советской власти в Локае

В начале мая 1923 года части 13-го стрелкового корпуса, выполняя приказ П. А. Павлова, сосредоточились в отведенных им районах и приступили к боевым операциям. Нажим, произведенный на басмачей по всей территории Восточной Бухары одновременно, оказался для них неожиданным.

В Дюшамбе прибыл со своим полевым штабом командир корпуса Павлов. 7, 8 и 9-й стрелковые полки 3-й Туркестанской стрелковой дивизии занимали кишлаки, расположенные на больших дорогах, 6-я отдельная Алтайская кавалерийская бригада (командир бригады Степной-Спижарный) пошла в Кулябский боерайон, а 3-я бригада (11-й Камышинский и 12-й Саратовский полки) 2-й кавалерийской Ставропольской дивизии имени Блинова (командир бригады Тархов) нанесла первые удары басмачам в Бальджуанском районе.

В кампанию 1922 года, когда боевые действия наших войск велись разрозненно и кавалерийские полки гонялись за отдельными бандами, Ибрагим-бек имел воз-можность широкого маневра. Свои операции он проводил вдали от Локая, отвлекая от своей базы наши части и возвращаясь в Локай, чтобы привести в порядок свои банды, пополнить их людским составом.

Новая тактика, которой придерживался Павлов, противоречила привычным представлениям басмачей. В мае 1923 года бандам Ибрагим-бека наносились удары везде, где бы они ни появились.

Начало активных действий в Восточной Бухаре вынудило Ибрагим-бека уйти в Локай. Таким образом, я получил возможность нанести первый удар если и — не самому Ибрагим-беку, то одному из его главных курбашей — Хурам-беку.

Хурам-бек переправился со своей бандой через Кафирниган и поднялся в горы Ак-Тау в районе кишлака Ишкабад племени марка.

Это известие привез мне Доны-аксакал. Он приехал в штаб бригады ночью и сообщил, что, когда он покидал кишлак, Хурам-бек уже ушел в горы. Появление Доны в штабе бригады необходимо было сохранить в тайне, иначе его жизни угрожала бы опасность. Его накормили у меня в юрте, и он сразу же уехал к своим родственникам.

Остаток ночи прошел в подготовке к предстоящей операции. Вместе с командиром 2-го кавалерийского Гиссарокого полка Панкеевым мы наметили маршрут преследования и договорились, каким образом будем держать связь. Утром 18 мая Гиссарский полк выступил из Явана.

Путь его лежал через утопающие в садах кишлаки Шурча и Оби-Кеик. Дорога постепенно поднималась в горы. По склонам паслись отары овец и табуны коней. На пашнях трудились дехкане. Бойцы знали, что нужны решительность и смелость, чтобы оградить мирный труд людей от басмаческих набегов, заставить басмачей навсегда покинуть цветущую Локайскую долину.

Отдохнувшие кони легко шли по каменистой дороге. Ио уже веяло тревожным ветерком близкого боя и связанной с ним опасностью. Даже такие бывалые воины, как Панкеев, и те ощущали в груди тревожный холодок. Позднее Панкеев признавался, что он давно не испытывал такого волнения, как в это утро. А ведь за плечами Панкеева были тысячи километров дорог по горам и пустыням, десятки смертельных схваток и лихих кавалерийских атак.

Проводником в полку был Абдул-Азис. Организованная им агентурная связь работала безукоризненно. К головному отряду, с которым ехали Абдул-Азис и Панкеев, постоянно подъезжали всадники, быстро обменивались с Абдул-Азисом двумя — тремя фразами и снова исчезали на горных тропах. Иногда Абдул-Азис сворачивал в горные щели, чтобы встретиться со своими людьми.

В ночь на 20 мая полк остановился на последний перед боем ночлег. Абдул-Азис уехал вперед и вернулся неожиданно быстро. Оказалось, что в кишлаке Тюльки-Булак, километрах в десяти от места ночлега полка, появились басмачи. Абдул-Азис сказал, что одному из наших разведчиков — Набиеву удалось перехватить связного басмачей, который сообщил, что Хурам-бек ожидает прихода в Локай главнокомандующего войсками ислама Ибрагим-бека.

Ночью Панкеев окружил кишлак Тюльки-Булак. На рассвете два спешенных эскадрона, расположенные по склонам гор, увидели в садах кишлака привязанных к коновязям лошадей и спавших бандитов. Открыли огонь станковые пулеметы. Спешенные цепи пошли в атаку, расстреливая сверху метавшихся в панике басмачей. Разгром банды завершился конной атакой 3-го эскадрона, ворвавшегося в узкие улочки кишлака.

Басмачи садами пробирались к южной окраине, где была не замеченная ими ночью горная щель, размытая весенними потоками. Воспользовавшись ею, Хурам-бек в сопровождении десятка всадников ушел на юг.

Гиссарский полк сосредоточился в кишлаке Зарын-Булак, где командир полка Панкеев решил сделать дневку.

Весть о поражении Хурам-бека быстро распространилась по Локаю, и я узнал об этом раньше, чем получил донесение Панкеева. Хурам-бек принадлежал к знатному роду кунград, и разгром его банды значительно укреплял наши позиции в Локае. В донесении 6 разгроме Хурам-бека Панкеев сообщал, что в Локай идет Ибрагим.

В тот же день дехканин из кишлака Кара-Манды пивез в Яван известие, что Ибрагим-бек с 2000 всадников находится в кишлаке Беш-Булак. Как ни спешил командующий войсками ислама на помощь к своему курбаши, мы опередили его. Обстановка сложилась благоприятно для нас, и я отдал приказ Алайскому и Бальджуанскому полкам немедленно выступать. Получив дополнительные данные разведки на марше, я уточнил полкам их задачи. Командир Бальджуанского полка Лихарев должен был выйти к кишлаку Кара-Манды и к четырем часам утра обойти Беш-Булак с запада. Командиру Алайского полка Мельникову было приказано войти в ущелье возле кишлака Кайнар и по тропе идти к Беш-Булаку, чтобы в четыре часа атаковать банду с востока.

Марш совершали ночью. Бойцам и командирам помотало превосходное знание местности. Шли, соблюдая полную тишину. Бесшумно ступали кони — их копыта были обвязаны кошмой, хорошо подогнанное снаряжение не издавало ни единого звука. Я и комиссар Ратников находились с 1-м кавалерийским Алайским полком. В головном отряде шел 3-й эскадрон Плотникова. Часа в три ночи из головного отряда привели пленных басмачей. Возбужденный первым боем, командир взвода Рахматулин рассказывал:

— Только вошли в ущелье, смотрим — костер. Вокруг, как куры на насесте, басмачи. Винтовки между ног, все как один спят. Взяли их без выстрела. Дорога на Беш-Булак открыта.

Пошли рысью, прогревая лошадей перед предстоящей атакой. Край неба посветлел. Видны стали окружающие дорогу предметы, выступы скал, покачиваю-щиеся в седлах всадники. Края ущелья резко вырисовывались в зеленоватом воздухе. Впереди замаячили фигуры верховых. На дорогу выехал Плотников, доло-жил:

— Кишлак в двухстах метрах. Все спокойно. Эскадрон готов к атаке.

В кишлак ворвались карьером с криком «ура!». Одновременно с запада на сонный кишлак обрушилась конная лавина бальджуанцев. Басмачи беспорядочно отстреливались из-за глинобитных дувалов. Бойцы ломали ворота, врывались в сады. Через полчаса узкие улицы кишлака заполнили пленные, которых вели к площади против мечети. В пестро одетой толпе искали Ибрагим-бека, но его не оказалось. Не нашли его и среди убитых. Опрошенные пленные и местные жители сообщили, что в кишлаке была только часть банды. Ибрагим-бек ночевал в горах и таким образом избежал плена.

Высланные во все стороны разъезды напали на следы его стоянки. Удалось установить, что, как только начался бой, Ибрагим-бек ушел к Вахшу на переправу Кизыл-Кала.

Ибрагим-бек ускакал несколько часов тому назад, преследовать его было бессмысленно. Оставалась надежда на Гиссарский полк, который находился в киш-лаке Найза-Булак. Но никакой связи с полком не было. О действиях полка я узнал позже из доклада Панкеева.

Идя на соединение с бригадой, Панкеев миновал кишлак Найза-Булак и на рассвете начал спускаться в долину. На переправе Кизыл-Кала он заметил крупную банду. Не зная, что это Ибрагим-бек, Панкеев ускорил спуск и обрушился на толпившихся у переправы басмачей. Началась жестокая рубка. На противоположный берег переправилось человек сто всадников — все, что осталось от двухтысячной банды Ибрагим-бека.

Бегство Ибрагим-бека я был склонен расценивать как неудачу бригады, ибо понимал, что, пока он жив, полностью ликвидировать басмачество не удастся. Горечь досады мешала мне трезво оценить обстановку и осознать все значение одержанной победы.

Я уже говорил, что Локай являлся основной базой басмачества и Ибрагим-бек в период кампании 1922 года прилагал много усилий, чтобы не допустить в Локай наши части. Он смотрел на Локай как на надежное убежище, где можно было укрыться после поражений, наносимых ему Красной Армией и национальными частями Бухарской республики. Но вот впервые поражение было нанесено ему в Локае, и он вынужден был бежать оттуда, спасая свою жизнь.

Бегство Ибрагим-бека и множество пленных басмачей, которых провели по дорогам через базарные площади кишлаков, нанесли непоправимый удар по басмачеству. Сочувствующие идеям Советской власти локайцы стали смелее выступать в кишлаках, а сторонники Ибрагим-бека, почувствовав шаткость своего положения, резко снизили контрреволюционную активность, стали всячески заискивать перед беднотой.

После разгрома Хурам-бека и своего поражения Ибрагим-бек понял, что Локай ускользает из его рук. Хитрый и изворотливый, он резко изменил тактику, пе-рейдя от массового террора к заигрыванию с местным населением. Через несколько дней нам стало известно, что Ибрагим-бек распустил все свои басмаческие шайки на полевые работы. Действительно, на полях стало зна-чительно больше молодых мужчин. Нас заинтересовал этот факт, и вскоре мы полностью раскрыли карты Ибрагим-бека.

Зная, что лето — наиболее удобное время года, для боевых действий Красной Армии, Ибрагим-бек решил создать видимость, что басмаческое движение замерло. Расчет был на то, что обманутые наступившим затишьем войска покинут пределы Локая и тогда можно будет расправиться с Советской властью и непокорным бедняцким населением.

Уходя на левый берег Вахша, Ибрагим-бек оставил в Локае мелкие шайки басмачей под общим командованием Асадуллы. Эти шайки должны были наблюдать за поведением локайцев и уничтожать наиболее активных сторонников Советской власти. Во главе шаек стояли курбаши Еганберды из племени исан-ходжа, Сафар-тохсаба из племени карлюк и Ильбаши из племени бадракли. Шайки избегали столкновений с крупными подразделениями наших частей, нападал на одиночных красноармейцев и советских работников.

Воспользовавшись затишьем в басмаческом движении, мы решили принять контрмеры. В Яван были вызваны на совещание вожди племен. И мы прямо заявили им, что для нормализации жизни в Локае, для полной ликвидации басмачества и прекращения межплеменной вражды необходимо изъять у населения оружие, а также разыскать и передать органам власти продовольственные запасы и склады оружия Ибрагим-бека.

Вожди племен поглядывали на Абду-Рашид-бия. Тот сидел, не поднимая глаз. Племя карлюк и его вождь Карши-аксакал были готовы принять наше требование, так как слабое в военном отношении и наиболее угнетаемое племя карлюк не было заинтересовано в том, чтобы межплеменные споры решались силой оружия.

Но Карши-аксакал не решался проявить инициативу, опасаясь воинственных исан-ходжинцев.

Первым взял слово Абдул-Азис. Он заявил, что племя бадракли готово сдать оружие. Осмелевший Карши-аксакал немедленно поддержал его. Я с нетерпением ждал, что скажет Абду-Рашид-бий. После долгих раздумий он обещал употребить все свое влияние, чтобы убедить исан-ходжинцев сдать оружие.

В середине июля на склады бригады стало поступать оружие. Первыми его сдали бадраклинцы, затем племена карлюк и марка, таджики и туркмены. Не поступало оружие только от исан-ходжинцев.

Я вызвал к себе Рашид-бия и сказал ему:

— Если вы не собираетесь воевать против Советской власти, то зачем вам оружие? Ведь на вас никто не нападает и не собирается нападать. Почему племя ушло в горы?

Рашид-бий сидел, пощипывая бороду. После длительного молчания сказал:

— Мои люди завтра утром привезут все оружие…

На другой день перед штабом бригады остановились арбы, на которых лежало триста винтовок и два пулемета, отобранные у 8-го стрелкового полка во время контрреволюционного восстания в Дюшамбе. Самое малочисленное племя локайцев — карлюк и то сдало оружия в два раза больше. Я сказал об этом старшему конвоя и просил его передать Рашид-бию мои слова.

К вечеру в Яван приехал Абду-Рашид-бий. Он уверял меня, что у него нет больше оружия.

— Все остальное оружие держат Асадулла и Еган-берды, — заявил он. — Как я могу у них его отнять?

К исан-ходжинцам были посланы наши лучшие политбойцы-агитаторы, владевшие узбекским языком и в большинстве принадлежавшие к народностям Средней Азии. Возвратившись в бригаду, они доложили, что большинство исан-ходжинцев отказывалось сдать оружие потому, что боялось мести со стороны других племен за все нанесенные им в прошлом обиды.

Снова созвали вождей племен, и на этом совещании решено было изменить существующий порядок управления Локаем, основанный на племенном превосходстве, и всю власть по примеру других областей Бухары сосредоточить в руках ревкомов.

Создание ревкомов явилось делом очень трудным. В самом Локае не было партийных работников, а все сочувствующие нам люди были неграмотные и имели весьма туманное представление о советском строительстве. Националисты из состава бухарского правительства предложили прислать в Локай своих ставленников. С этим не согласились бухарские коммунисты, которые высказались за привлечение к работе местных людей. Это было правильное предложение, ибо никого со стороны локайцы не признали бы.

На совещании вождей племен было принято решение создать на первое время туменный (уездный) ревком. Первоочередной задачей ревкома являлось выявление наиболее способных к советской работе людей из числа дехкан.

Вновь созданный ревком взял в свои руки всю полноту власти в Локае. На это басмачи ответили усиленным террором. Первой жертвой пал замечательный че-ловек, преданнейший сын своего народа Доны-аксакал. Бандиты Асадуллы захватили его на дороге, когда он возвращался домой из соседнего кишлака, где проводил беседу о земельной и налоговой реформах.

Но времена, когда басмачи могли безнаказанно расправляться с неугодными им людьми, безвозвратно прошли. В ответ на их террористические акты была объяв-лена беспощадная война локайским курбашам и их скрытым сторонникам.

В июле 1923 года по решению Центрального Комитета Бухарской коммунистической партии был создан Революционный Военный совет Восточной Бухары. Председателем РВС был назначен председатель Совета назиров Бухары Файзулла Ходжаев. Членами РВС являлись командир 13-го стрелкового корпуса Павлов и комиссар корпуса Мулин. С этого времени высшим органом законодательной власти в Восточной Бухаре стал РВС, а Диктаторская комиссия продолжала оставаться исполнительным органом.

По предложению Диктаторской комиссии ЦК Коммунистической партии Бухары принял также решение о введении в состав ревкомов представителей Красной Армии и национальных частей Бухарской республики.

В отличие от других областей Восточной Бухары, где уполномоченные РВС входили только в вилайетные (губернские) ревкомы, в Локае в состав туменного ревкома на правах уполномоченных РВС вошли комиссар Ратников и я.

Туменный ревком находился в Яване — административном и политическом центре Локая. Председателем ревкома был избран таджик коммунист Мирза-Махмуд, заместителем — Карши-аксакал. К концу июля был создан кентский (волостной) ревком, во главе которого встал Абдул-Азис, а заместителем председателя избрали Кара-Муллу — газималекского таджика, проявившего себя в борьбе с басмачами — исан-ходжинцами.

Впервые в истории Локая таджики пользовались властью наравне с локайцами. Для того чтобы оградить ревкомы от басмаческих налетов, в Яван и Догана-киик прибыли постоянные гарнизоны из подразделений 9-го Туркестанского стрелкового полка.

Под руководством ревкомов проводилась систематическая работа по советизации Локая. Активное участие в этом принимал политотдел, бригады. Начальник полит-отдела И. В. Орлов пользовался большим авторитетом как среди бойцов и командиров, так и среди местного населения. Под руководством политотдела бригады политработники и комиссары полков И. И. Жуков и Л. Л. Раппопорт вели большую партийно-политическую работу.

Значительную роль в подавлении враждебных вылазок сыграл также особый отдел бригады. Начальник его А. В. Анохин прошел хорошую партийную школу и был опытным чекистом. Анохин вступил в партию в 1917 году в городе Сызрани и работал в особом отделе 1-й армии. В 1920 году его назначили старшим уполно-моченным в бригаде Марсова. А при реорганизации дивизии в отдельную бригаду он возглавил особый отдел. За мужество и отвагу, проявленные в боях с Энвер-пашой, Анохин был награжден орденом Красного Знамени. Помощником Анохина был А. М. Коробко — также опытный чекист, чуткий и отзывчивый товарищ, участник героической Гиссарской экспедиции.

Анохин и Коробко делали все, чтобы обезвредить активных помощников Ибрагим-бека из числа зажиточных локайцев. В своей работе они опирались на преданных Советской власти людей, растили из них национальные кадры чекистов.

При ревкомах были созданы туменные и кентские суды, которые подчинялись Бухарскому назирату юстиции. Но суды продолжали выносить решения, опираясь на шариат, который был для мусульман сводом духовных, гражданских и уголовных законов, а также сводом морально-этических правил повседневной жизни. В ус-ловиях Локая, где господствовали темнота и отсталость населения, нельзя было не считаться с фанатичной приверженностью населения к религии. Отмена шариата должна была произойти не сверху, а снизу, по мере роста сознательности масс. В практической работе суды, правда, отказались от таких реакционных положений шариата, как телесные наказания, кровная месть, всевозможные незаконные сборы. Новый советский суд объявил беспощадную борьбу бесправному положению женщины. Деятельность суда вызывала одобрение большинства трудового населения Локая, но была враждебно встречена зажиточным меньшинством.

Вскоре работа ревкома дала свои плоды. В родные кишлаки вернулись таджики Яванского и Газималекского районов, не опасаясь больше воинственных сосе-дей. Стали возвращаться в свои селения и семьи исан-ходжинцев. Первыми вернулись жители кишлаков Пакрабад, Ляур, а также Султанабада, где в это время стоял штаб бригады.

Влияние Ибрагим-бека в Локае резко упало, и туменный ревком решил провести 1-й Локайский курултай (съезд).

Съезд открылся 4 августа в кишлаке Султанабад и обсудил такие вопросы: о сущности и значении Советской власти, о борьбе населения с басмачеством, о задачах Красной Армии и о мероприятиях Советской власти в связи с осуществлением реформ, выдвинутых бухарской революцией.

Перед ревкомом стояла задача привлечь на курултай возможно большее число представителей племен, поэтому нормы представительства не устанавливались. От племени бадракли приехало 400 делегатов, племя карлюк прислало 300 человек, таджики — 150, а исан-ходжинцы — только 80. По числу приехавших на съезд делегатов можно было судить о степени влияния басмачества на каждое из племен.

На съезд прибыли председатель Совета назиров Бухары Файзулла Ходжаев и член Реввоенсовета комиссар 13-го стрелкового корпуса В. М. Мулин, член КПСС с 1906 года.

Высокая активность делегатов съезда свидетельствовала о том, что влияние Ибрагим-бека сильно упало. Однако националисты не хотели сдавать позиции. На съезде выступил Файзулла Ходжаев. Он потребовал проведения таких реформ, к принятию которых население Локая еще не было готово, в частности отмены ша-риата и замены его новым советским законодательством. Член Реввоенсовета Мулин охарактеризовал требование Файзуллы Ходжаева как «левый загиб». Вы-ступление Мулина помогло делегатам съезда единогласно принять решения, направленные на укрепление Советской власти.

Выступление Файзуллы Ходжаева было не случайным. Левыми требованиями он маскировал — свою националистическую сущность. Занимая ответственный пост председателя Совета назиров БНСР и председателя РВС Восточной Бухары, Ходжаев своей деятельностью пытался восстановить народ против Советской власти. То, что ему не удалось сделать на съезде, Файзулла Ходжаев попытался осуществить во время своей поездки по Локаю. Прежде всего он потребовал силой вернуть исан-ходжинцев в свои кишлаки. Мулин приказал мне не выполнять распоряжение председателя Совета назиров. Между ним и Ходжаевым произошел резкий разговор. Мы с Ратниковым были целиком на стороне Мулина.

В августе 1923 года на совещании в ЦК РКП (б) работников национальных республик была подвергнута резкой критике антипартийная деятельность действовавшей в БНСР национал-уклонистской группы (Файзулла Ходжаев и другие).

Мудрая и дальновидная политика партии помогала нам на местах бороться с явными и тайными врагами. Намереваясь возобновить против нас боевые действия после уборки урожая, когда органы Советской власти начнут сбор налога, Ибрагим-бек просчитался: население Восточной Бухары (в том числе и локайцы), разоренное басмачеством, было освобождено от уплаты сельскохозяйственного налога. Больше того, локайцы получили большие кредиты на восстановление своего хозяйства. Советская Россия, еще сама не залечившая раны, нанесенные ей двумя войнами, направила в Туркестан эшелоны с промышленными товарами. Ставка Ибрагим-бека на недовольство локайцев действиями Советской власти была бита.

В августе 1923 года банды Ибрагим-бека пришли в Локай. Население встретило басмачей настороженно. Жители кишлаков, к которым приближались банды, уходили в горы. По всему Локаю носились шайки Асадуллы, Ильбаши, Бабаджана и Курбака, но все их усилия поднять население на восстание против Советской власти были тщетны.

В течение месяца полки бригады наносили басмачам одно поражение за другим, и лишь в результате ошибок и промахов отдельных командиров басмачам удавалось одерживать победы над мелкими подразделениями наших войск.

8 августа мне сообщили, что Ибрагим-бек с 800 всадниками находится в районе кишлака Беш-Булак. Полки по тревоге покинули свои стоянки. В головном отряде бригады шел эскадрон Афанасьева из 2-го кавалерийского Гиссарского полка. За кишлаком Нарын меня догнал начальник связи штаба корпуса и передал распо-ряжение Павлова срочно идти в Кок-Таш, где, по сведениям корпусной разведки, Ибрагим-бек назначил сбор локайских банд. Я отправил Афанасьеву приказание следовать в арьергарде и повернул бригаду. В это время эскадрон Афанасьева стоял в кишлаке Баш-Кайнар у входа в ущелье. Жители кишлака угощали бойцов кислым молоком, лепешками и чаем.

Получив мое приказание, Афанасьев не спешил покинуть гостеприимных жителей. Он даже не позаботился выставить сторожевое охранение. Между тем бригада поднялась на перевал и повернула на Кок-Таш. Сзади послышалась пулеметная и ружейная стрельба. Это заставило меня повернуть назад Гиссарский полк.

Произошло следующее. Ибрагим-бек шел в Кок-Таш и, увидев в кишлаке Баш-Кайнар красноармейцев, остановился в ущелье. Когда бригада повернула на пере-вал, Ибрагим-бек воспользовался беспечностью Афанасьева и обрушился всей бандой на эскадрон. Гиссарцы вовремя пришли на помощь товарищам. Как только Ибрагим-бек увидел скачущие в атаку эскадроны, он бросился по ущелью на юг. Беспечность Афанасьева дорого обошлась эскадрону, потерявшему сорок бойцов. Хорошо еще, что двое жителей кишлака, заметив выходящую из ущелья банду, подняли тревогу и бойцы успели открыть пулеметный огонь.

Пленные басмачи рассказали, что Ибрагим-бек, обеспокоенный результатами курултая, решил бросить в Локай все силы, чтобы уничтожить бригаду и вернуть себе потерянное влияние. С этой целью он стягивал в Кок-Таш все свои банды и сам намеревался пройти туда. Встреча с главными силами бригады помешала выполнению его планов.

Удачный налет на эскадрон Афанасьева как бы подсказал Ибрагим-беку новую тактику: не вступая в сражения с крупными частями Красной Армии, наносить удары небольшим подразделениям.

В середине августа эскадрон Ложкина 1-го кавалерийского Алайского полка, ведя разведку в горах Карши-Тау, остановился на ночлег в кишлаке Джалтыр-Тепе. Жители кишлака предупреждали Ложкина, что неподалеку прячется в горах банда Асадуллы. Несмотря на это, он отправил под вечер взвод Иванова с одним пулеметом в кишлак Карагач. По дороге к кишлаку взвод был неожиданно окружен конной бандой в двести джигитов. Лишь небольшой группе бойцов удалось вы-рваться из окружения и вернуться в эскадрон. Басмачи захватили пулемет, который возили по всем кишлакам, хвастаясь своей победой.

Я понял тактику Ибрагим-бека. Полкам было приказано действовать силами не менее эскадрона. Одновременно необходимо было вернуть захваченный пулемет, чтобы показать местному населению, что ни одно вооруженное нападение на наши части не пройдет для басмачей безнаказанно. В погоню за Асадуллой был брошен эскадрон Алайского полка под командованием Куца. Куц подкараулил шайку Асадуллы в горах и разбил ее наголову, захватив пулемет, 65 пленных и 50 лошадей.

Тактике басмачей мы противопоставили свою тактику. Против банд, рассредоточенных по Локаю, самостоятельно действовали эскадроны. Операции, как правило, проводились ночью, так как басмачи совершенно не умели вести ночной бой. И под покровом темноты, малочисленные эскадроны действовали против банд, которые намного превосходили их по силе.

В конце августа нам стало известно, что через переправу Кизыл-Кала должна уйти на левый берег Вахша шайка Ибрагим-бека.

Я взял из 1-го кавалерийского Алайского полка эскадрон Плотникова и в ночь на 29 августа пошел из Явана в Арал-Тугай. Ночь была тихая, светлая. На до-роге виден был каждый камень. На рассвете подошли к переправе Кизыл-Кала. Река была покрыта туманом, слышен был лишь шум стремительно текущей воды. Эскадрон спустился в глубокий овраг.

Когда небо над горами окрасилось в розовые тона, наблюдатель, оставленный наверху, доложил, что по ущелью из кишлака Найза-Булак идет большая банда.

Плотников приказал выкатить на край оврага пулеметы. Банда выходила из ущелья к переправе, ничего не подозревая. Когда басмачи приблизились к реке на 300 метров, пулеметы открыли огонь. Это был первый бой, в котором я лицом к лицу столкнулся с Ибрагим-беком.

О храбрости Ибрагим-бека ходили легенды. Говорили, что его не берет ни пуля, ни шашка. Обычно он стоял где-нибудь на возвышенности, окруженный лич-ным конвоем, и наблюдал за ходом боя. Если намечался успех, он бросался в ряды басмачей, воодушевляя их криками. Но наши бойцы, имевшие дело с бандами Ибрагима, знали, что близко к передовым линиям он никогда не подходил.

Пулеметный огонь отрезал банде путь к ущелью. Басмачи сбились в кучу, но быстро оправились и, развернувшись веером, галопом помчались на нас. Наши пулеметчики заставили их остановиться и повернуть назад, к ущелью. Однако путь к ущелью был отрезан, и басмачи снова повернули и с криком «алла, алла!» вторично пошли в атаку.

В это время кто-то из бойцов крикнул:

— Смотрите, Ибрагим-бек!

Я посмотрел в указанном направлении и увидел Ибрагим-бека. Он стоял на скалистом выступе. Конь его приседал от выстрелов. Время от времени из окру-жавшей Ибрагим-бека группы всадников отделялся то один, то другой и стремительно мчался к метавшейся под пулями банде. Повинуясь ему, басмачи снова и снова шли в атаку, теряя десятки убитых.

Я приказал пулеметчику обстрелять Ибрагим-бека. И мы увидели, как упали с коней несколько человек из его конвоя. Но сам он продолжал стоять на скале. Посмотрев в бинокль, я увидел, что скала, на которой находился Ибрагим-бек, была выше, чем площадка, где расположился конвой, и пули почти не долетали до него. Так вот она, «храбрость» прославленного курбаши! Вот где корни легенды о «неуязвимости» Ибрагим-бека!

Между тем захлебнулась третья атака басмачей. Я подал команду «По коням» и повел эскадрон в контратаку. Банда быстро рассеялась. Когда я взобрался на скалу, где находился Ибрагим-бек, то нашел там среди камней трех раненых басмачей. На вопрос, где Ибрагим-бек, один из них махнул рукой в направлении гор. Вверх по ущелью, нахлестывая коней, уходили четыре всадника.

Эскадрон пришел в Тюльки-Булак и остановился на отдых. — В этом бою было захвачено три знамени, два пулемета и много пленных.

С наступлением темноты эскадрон пошел по хребту Гардани-Ушти. В кишлаке Ак-Су мы застали эскадрон алайцев Куца и провели там весь день, а вечером я по-вел оба эскадрона в кишлак Кара-Манды на соединение с 1-м кавалерийским Алайским полком Мельникова. В этом кишлаке у меня была назначена встреча с Абдул-Азисом. Он приехал в полночь и сообщил важные новости.

Ибрагим-бек делал отчаянные попытки поднять локайцев на борьбу против Советской власти. С этой целью он лично объезжал Локай, встречался с вождями племен и насильно вербовал в свои банды молодежь. По сведениям, которыми располагал Абдул-Азис, банда Ибрагим-бека в эту ночь шла на Кок-Таш.

1-й Алайский кавалерийский полк Мельникова выступил на рассвете наперерез банде. К середине дня полк достиг Аул-киика и остановился на большой привал. Вокруг не было ничего подозрительного. Высланные разъезды никого не встретили. Абдул-Азис разыскал пастухов, но и они ничего не слыхали о басмачах. Ибрагим-бек как в воду канул. Я уже знал его повадки: когда вблизи появлялись наши части, он прятался в горных ущельях, выжидая удобного момента для внезапного нападения.

В полдень я решил спуститься в Кок-Таш. Головным пошел эскадрон Куца. В широком ущелье Куц был атакован бандой. Басмачи выскакивали из всех щелей и с обнаженными кривыми саблями обрушивались на эскадрон. Куц не растерялся и бросился с бойцами на басмачей, которых было в десять раз больше, чем красноармейцев. Расчет его был прост. В рукопашном бою, стиснутые ущельем, басмачи не могли использовать свое численное превосходство. Ибрагим-бек, как всегда, наблюдал за боем в стороне. Увидев спускающиеся к ущелью главные силы полка, дозорный басмач закричал: «Якуб-тюря!» Услышав этот возглас, басмачи повернули и помчались к кишлаку. Не давая банде задержаться, бойцы Куца рубили басмачей с хвоста. Вскоре к Куцу присоединились остальные эскадроны и погнали банду через кишлак Султанабад к перевалу Зардалю. В пылу погони никто не заметил, как Ибрагим-бек отделился с двумя всадниками от банды и ускакал в направлении Файзабада. Банда рассыпалась по горам, и, по показаниям жителей Нурека, часть ее перешла на левый берег Вахша. Вскоре ушел из Локая и Ибрагим-бек. Так полной неудачей закончилась его попытка поднять восстание в Локае.

В середине сентября в Локай прибыл командир 13-го стрелкового корпуса Павлов. Выслушав мой доклад о положении в Локае, он сказал:

— В Восточной Бухаре дело обстоит хуже. Ваш старый знакомый Хурам-бек активизировал свои действия. Положение в Бабатаге создалось напряженное. Я вынужден взять у вас один полк и бросить его против Хурам-бека..

Я высказал предположение, что активизация Хурам-бека — дело не случайное. Очевидно, Ибрагим-бек помогает ему, чтобы отвлечь внимание от Локая и осла-бить наши части в Локайском боерайоне.

Павлов со мной согласился.

— Вполне вероятно, что это именно так, — сказал он. — Но и тогда я не вижу другого выхода. Бригада Тархова потеряла почти весь конский состав. Полки 11-й кавалерийской дивизии еще не подошли. Да и после их прихода соотношение сил в Восточной Бухаре будет далеко не в нашу пользу.

Чтобы успешно наносить удары по всем бандам одновременно, комкор вынужден был маневрировать частями. Мне это было ясно, и возразить против его решения я не мог. Оно было правильным и своевременным.

— Могу я надеяться, что вы с двумя полками справитесь со своей задачей? — спросил Павлов.

— Другого выхода нет. Значит, надо справиться, — ответил я.

В соответствии с новой обстановкой Павлов переместил кавалерийские части. 6-я отдельная Алтайская кавалерийская бригада сменила в Бальджуанском районе бригаду Тархова, которая, потеряв не приспособленный к горной войне конский состав, ушла из Восточной Бухары. Полки 11-й кавалерийской дивизии пришли в Восточную Бухару и действовали против басмачей в Гиссарской и Сурханской долинах, а также в Бабатаге. 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада продолжала оперировать в Локае без 3-го кавалерийского Бальджуанского полка, который ушел в Бабатаг.

Мои предположения о намерениях Ибрагим-бека оказались правильными. В первых числах сентября были демобилизованы остатки старослужащих, и в части пришел молодой необученный состав. Уход Бальджуанского полка сильно ослабил бригаду, и боеспособность ее резко упала. Этим немедленно воспользовался Ибрагим-бек, который в сентябре снова появился в Локае.

На этот раз Ибрагим-бек действовал весьма решительно. Он понимал, что либо он должен одержать победу, либо от его авторитета не останется и следа.

Штабу бригады стало известно, что Ибрагим-оек провел повальную мобилизацию племени исан-ходжа. Всех, кто отказывался идти в банду, казнили. Но с помощью этих драконовских мер ему удалось провести мобилизации только в кишлаках Шурчи, Беш-Булак и Нарын. Жители других кишлаков уходили в горы либо в населенные пункты под защиту гарнизонов Красной Армии.

В ночь на 21 сентября 1923 года в горы на разведку был послан один из дивизионов Алайского полка под командованием помощника командира полка Гегера.

И когда на рассвете дивизион подходил к кишлаку Баш-Кайнар, он был неожиданно атакован на окраине кишлака бандой в 2000 всадников, скрывавшейся в окрестных садах. Басмачи буквально задавили своей массой малочисленные эскадроны. У Гегера был один выход — попытаться прорваться в кишлак. Это ему удалось.

Заняв центр кишлака, эскадроны Ложкина и Плотникова стали готовиться к обороне. Оставив во дворах лошадей, бойцы спешно пробивали бойницы в глиняных стенах кибиток. На крыши были втянуты и замаскированы снопами клевера и грудами подушек пулеметы. Молодые красноармейцы проявили исключительную вы-держку и расторопность. Не было ни малейшей паники.

Оправившись от неожиданно дерзкой встречной атаки, басмачи попытались войти в кишлак, но встретили организованный отпор.

Ибрагим-бек понял, что победа ускользает у него из рук. Избивая камчой джигитов, он посылал их на пулеметы. Находившиеся среди басмачей муллы громко выкрикивали молитвы. Басмачи шли на приступ кишлака словно обреченные, подставляя грудь под пули. На улицах под дувалами росли груды трупов. Потери, понесенные басмачами в первых атаках, отрезвили Ибрагим-бека. Он приказал окружить кишлак, отвести из арыков воду и взять бойцов измором.

Покидая кишлак еще до прихода наших бойцов, жители унесли с собой все продовольствие, которое не успели отнять у них басмачи. Голодные, измученные бойцы жевали сухой клевер, но это не утоляло голода, а лишь разжигало жажду.

Чтобы запугать красноармейцев, басмачи волочили на арканах изуродованные трупы бойцов, убитых при встречной атаке.

Гегер решил послать донесение в штаб бригады и предложил командирам эскадронов выделить двух бойцов. Добровольно вызвались выполнить приказ красноармейцы Владимир Кириченко и Ахмет Самиров. Им дали лучших лошадей, и под прикрытием пулеметного огня эскадрона Плотникова они вырвались из кишлака. Вдогонку им бросилось около двадцати басмачей. Самиров был убит километрах в трех от кишлака, а Кириченко удалось ускакать. Километрах в десяти он встретил спешивший к кишлаку 2-й Гиссарский полк Панкеева, которому стало известно от местных жителей о тяжелом положении дивизиона.

Я тоже узнал от нашего проводника Набиева, что в кишлаке Баш-Кайнар идет сильный бой, и пошел туда с эскадроном Куца и батареей Януса. На этот раз нам не удалось захватить Ибрагим-бека врасплох. Басмачи атаковали батарею на подходе к кишлаку. Но в этот момент подошел Гиссарский полк Панкеева и ударил во фланг и тыл атакующей банды, а эскадрон алайцев Куца отрезал ей отход к кишлаку.

Вся банда бросилась к Нарынской щели. Обгоняя друг друга на узких тропах, басмачи срывались в обрыв вместе с конями. Среди разбившихся насмерть всадни-ков был опознан труп Мурды-Мурата — заместителя Ибрагим-бека.

Ибрагим-беку с остатками банды удалось достигнуть Кафирнигана и переправиться в Бабатаг к Хурам-беку.

Значение этого боя трудно было переоценить. Самые упорные приверженцы Ибрагим-бека из племени исан-ходжа вскоре добровольно привезли и сдали ревкому оружие. Небольшие шайки басмачей, лишенные всякой поддержки со стороны местного населения, вынуждены были скрываться в горах.

За героическую оборону Баш-Кайнара помощник командира Алайского полка Гегер был награжден орденом Красного Знамени. Красноармеец Владимир Кириченко за мужество и инициативу был награжден третьим орденом Красного Знамени.

В Бабатаге Ибрагим-беку удалось соединиться с сильно потрепанной бандой Хурам-бека, но оказать серьезное сопротивление 1-й бригаде 11-й кавалерийской дивизии и 3-му Бальджуанскому кавалерийскому полку басмачи уже не могли.

В конце сентября в горах Бабатага в одной из схваток с басмачами геройски погиб командир 1-й бригады Краснов. В командование бригадой вступил командир Бальджуанского полка Лихарев, вместо которого командиром полка был назначен начальник штаба полка Корытников..

Вскоре произошел бой, развеявший легенду о «неуязвимости» Ибрагим-бека. Меткая пуля красноармейца Бальджуанского полка выбила Ибрагим-бека из седла, когда он после очередного поражения уходил от преследования.

В начале октября раненый Ибрагим-бек появился в Локае. К этому времени уже ничего не осталось ни от его былой славы, ни от его влияния. В Локае были со-зданы отряды местной самообороны, которые не пускали Ибрагим-бека в кишлаки. Банда его таяла с каждым днем. А 10 октября ночным налетом Алайский и Гиссарский полки нанесли под Арпа-Булаком банде решительное поражение. Ибрагим-бек снова бежал в Бабатаг.

С ликвидацией массового басмаческого движения в Локае и во всей Восточной Бухаре на первый план выдвинулись задачи советского строительства. Для связи Локая с остальными районами Бухарской республики была построена телеграфная линия, и это сразу облегчило деятельность войск и ревкомов.

Советское строительство в Локае велось с учетом особенностей этой области. В своем революционном развитии Локай на десятки лет отстал от других районов республики. Давали себя, знать присущие локайцам феодально-родовые пережитки. Прежде всего необходимо было ликвидировать межплеменную рознь и создать условия для слияния племен и родов в единую народность.

Кое-что в этом направлении уже было сделано. В Локае существовали смешанные ревкомы, в которых вместе работали таджики и узбеки, представители различных племен. Положительный опыт деятельности этих ревкомов было решено распространить по всему Локаю.

Разгром Ибрагим-бека позволил приобщить к советскому строительству племя исан-ходжинцев. Правитель племени Абду-Рашид-бий под разными предлогами са-ботировал распоряжения ревкома и, как впоследствии выяснилось, вел двойную игру: на словах поддерживал Советскую власть, а на деле тайно помогал басмачам. Свое нежелание подчиняться ревкому Рашид-бий объяснял тем, что племя исан-ходжа — главное в Локае и что для исан-ходжинца оскорбительно находиться под властью таджика. В связи с этим в ревкоме состоялся серьезный разговор.

На заседании туменного ревкома, куда был вызван и Рашид-бий, председатель кентского ревкома Мирза-Махмуд спросил:

— Почему правитель племени Абду-Рашид-бий не хочет, чтобы исан-ходжинцы жили дружно с другими племенами и народностями Локая?

— Аллах повелел исан-ходжиндам быть первыми среди локайцев, — ответил Рашид-бий.

— Почему же, когда били Ибрагим-бека, исан-ходжинцы не были впереди всех локайцев? — возразил Абдул-Азис. — Может быть, Рашид-бий не считает Ибра-гим-бека врагом Локая?

Вопрос Абдул-Азисом был поставлен в упор. Прижатый к стене, Рашид-бий стал оправдываться, говоря, что ему очень трудно уговорить своих соплеменников признать равными себе остальные племена и народности Локая. На это ему возразил Карши-аксакал:

— Воды, которые унес Вахш сегодня, не потекут снова завтра. То, что было в Локае вчера, не повторится сегодня.

Это заседание ревкома показало, как сильно выросло политическое сознание первых руководителей Советской власти в Локае.

В результате обсуждения этого вопроса ревком пришел к выводу о необходимости как можно скорее положить конец национальной розни в Локае и принял решение расширить сеть ревкомов. В связи с этим необходимо было пересмотреть административное деление Локая и новое деление провести с таким расчетом, чтобы оно помогало постепенно изживать племенную рознь. Для этого в кент (волость) надо было на первых порах объединять племена, имеющие наиболее тесные родственные связи. Кроме того, необходимо было привлечь к участию в советском строительстве таджиков Шурьянского района и племя дурмен, которые в Догана-киикском ревкоме не имели своих представителей.

Во время борьбы с басмачеством в племенах выдвинулись люди, на которых вполне можно было положиться как на преданных и растущих деятелей Советской власти. Но одновременно приходилось считаться и с племенными вождями, которые среди значительной части локайцев еще пользовались авторитетом старших рода.

В результате такого подхода к решению сложной национальной проблемы к концу ноября 1923 года на территории Локая появились новые органы Советской власти.

Был создан новый Султанабадский кент (волость) с центром в Султанабаде. Председателем Султанабадского ревкома, объединявшего племена исан-ходжа и бадракли, был избран Абду-Рашид-бий, а его заместителем— Абдул-Каим-бий, вождь племени бадракли. Утверждая этих людей в должности, ЦК Коммунистической партии Бухары и бухарское правительство тем самым подчеркивали демократический характер органов Советской власти. Это помогло дехканам племен исан-ходжа и бадракли на деле убедиться в двурушничестве Абду-Рашид-бия и лишить его доверия и власти. Именно это и произошло впоследствии, когда в Локае была проведена земельная реформа.

Догана-киикский кент после отхода племени бадракли к Султанабадскому кенту объединял таджиков Газималекского, Шурьянского и Карши-Тагского районов, а также племя дурмен. Председателем ревкома остался Мирза-Махмуд.

В результате нового административного деления в декабре 1923 года оформился туменный ревком, состоявший из представителей местного населения. Пред-седателем ревкома был Абдул-Азис, представитель племени бадракли, 1-м заместителем председателя — Карши-аксакал, представитель племени карлюк, 2-м заместителем — Юзбай-аксакал, представитель племени исан-ходжа, членами ревкома — Абдул-Рахман от яванских таджиков и представитель командования Красной Армии.

Новые органы власти провели земельную реформу, которая подрывала корни экономического могущества байско-феодальной верхушки локайцев. Бедняки локайцы впервые получили наделы земли, на которой могли трудиться для себя. Одновременно с этим была введена единая налоговая система обложения. Налог на середняцкие хозяйства был снижен наполовину, а бедняки, нуждавшиеся в помощи, вообще освобождались от налогов.

Ревкомы занимались подбором и выдвижением кадров, способных возглавить население кишлаков и аулов. В 1924 году в Локае открылись три школы, куда пошли учиться дети бедняков.

Органы Советской власти уделяли много внимания работе среди женщин. Специальный закон устанавливал возраст, по достижении которого девушка могла вступать в брак. Этот закон запрещал отдавать замуж 11—12-летних девочек и отменял калым. Специальные агитаторы разъясняли молодежи ее право выходить замуж и жениться свободно, по любви.

В 1924 году в Локае, как и на территории всей Бухары, задачи бухарской народной революции были в основном решены.

В конце 1923 года с массовым басмаческим движением в Локае было покончено. Против мелких шаек басмачей поднялось местное население. Отряды местной самообороны, организованные ревкомами, получили оружие. Население отказывалось давать басмачам продовольствие и фураж, не пускало в кишлаки.

Главарь локайской шайки Ильбаши с полусотней всадников попытался силой овладеть кишлаком Пакрабад. Двести джигитов племени бадракли, посланные ревкомом, наголову разбили басмачей и вынудили Иль-баши бежать из Локая. Это настолько устрашило остальные банды, что они не решались даже приближаться к населенным пунктам.

В конце декабря 1923 года в штабе 13-го стрелкового корпуса стало известно, что Ибрагим-бек и Хурам-бек задумали уйти в Среднюю и Западную Бухару на соединение с бандой Абдукагара.

Чтобы не выпустить Ибрагим-бека, командир корпуса Павлов приказал мне вывести бригаду из Локая, занять рубеж Дейнау — Ширабад и запереть выход из Восточной Бухары.

Полки бригады были стянуты в Яван. На смену нам пришли 64-й и 65-й кавалерийские полки 11-й кавалерийской дивизии.

После митинга, на который съехались жители со всех окрестных кишлаков, бригада выступила из Явана. В авангарде шел 2-й кавалерийский дважды Краснознаменный Гиссарский полк. Бригада походной колонной двигалась по дороге к Янги-Базарской переправе. Почти год назад этой же дорогой бригада шла в Яван. Но сколько перемен произошло за это время! В апреле 1923 года, когда мы вступили в пределы Локая, нас встречали опустевшие, будто вымершие кишлаки. Жители прятались в горах. Почти все население, за исключением дряхлых стариков, женщин и малолетних детей, было вовлечено в ряды басмачей. Снежные вершины гор, бурные реки, узкие глубокие ущелья казались неприступными. Помню тяжелое ощущение затерянности, охватившее меня, когда мы вступили в незнакомую, враждебно настроенную долину Локая — это грозное гнездо Ибрагим-бека.

За короткое время мы привыкли к суровой величественной природе Локая, полюбили его людей, за свободу и счастье которых было отдано так много красноармейских жизней, и теперь с грустью покидали этот край. Жители кишлаков выходили на дорогу, чтобы проститься с бригадой. Резкие звуки карнаев прорезали воздух, эхом отдавались в горах, извещая население о нашем уходе. В проводах бригады принимали участие все, от мала до велика. Провожали нас даже женщины. Кутаясь в паранджу, они выбегали из дворов и при одобрительном молчании мужчин совали в руки красноармейцев скромное угощение. Лица их еще были закрыты чадрой, но сам факт, что женщины не побоялись покинуть женскую половину дома и выйти на дорогу к войскам, говорил о том, что многое здесь изменилось за истекший год.

По обочинам дороги скакали локайские всадники, провожавшие нас до самой переправы. Вместе с нами ехали ревкомовцы Абдул-Азис, Карши-аксакал, Мирза-Набиев — наши верные боевые товарищи и преданные друзья. Когда последний красноармеец перешел Кафирниган, на локайском берегу все еще стояли толпы людей.

В начале 1924 года я уехал в Москву на Высшие Академические курсы Красной Армии и на год расстался со Средней Азией.