Туула

XIV

«Мой голоштанный сын, обопрись о мою руку и я вышвырну тебя в окно!» — так в старом литовском фильме молодой негодяй говорит пролетарскому поэту, кстати, тоже молодому. Но это всего лишь угроза. А вот меня водитель грузовика и в самом деле вышвырнул из кабины, стоило признаться, что в карманах у меня пусто. На Украине такого не случалось! Правда, подобным образом повел себя только один прапорщик, но уж слишком ретивым он был патриотом... к тому же мы с ним успели проехать приличный конец от Киева, да и вообще... А этому водиле я и словом не обмолвился о какой-то там свободе... ведь свой... литовец! Видно, не бог весть какой птицей я ему показался — никто меня не пинал, не ругал, просто вышвырнули, и все. Я упал задом на мягкую придорожную траву, поплевал на ладони, потер оцарапанную щеку и запустил вслед автомобилю обломком кирпича — все равно не видит!

Прихрамывая, я забрел в самую гущу ельника, лег, положил под голову рюкзак... И не упомню, когда еще так сладко спал. Все равно проспал только до полудня: вокруг посвистывали дрозды, над освещенной солнцем поляной носились стрекозы... Снова лето, пора ящериц и стрекоз...

Асфальт плавился от жары, воздух переливчато светился и был мутно-зеленым, как и покрытые пылью придорожные сосны.

Найду ли я то место? Ведь год прошел после того, как мы с Ютой-японкой... Ага! Вот оно! Не спутаешь: курилка для автомобилистов возле шоссе, исписанный вкривь и вкось навес уже прохудился, закоптился, скамейки из сухостойных деревьев разъехались, перекосились - покурю-ка и я для начала. Граффити тут попроще городских, хотя один вон как распоясался: «Там, где слабо фашистским танкам, преграды нет удрийским панкам!». Воинственная Удрия! Даже сюда твои сыны и дочери добрались. Ну да ладно, мне не до них. Здесь, определенно здесь! Сворачиваю к лесу...

Я шагал по сизой от зноя лесной широкой тропе к Туулиной могиле. Одинокий ястреб в поднебесье да вечные хлопотуньи сойки среди ветвей. В нескольких местах из-за деревьев блеснула светлая обмелевшая речушка - значит, иду в верном направлении. По-моему, здесь мы присели с Ютокой перекусить и... о, как давно это было!

Снова мухоморы, жухлые сыроежки с выщербленными шляпками, белые птичьи косточки во мху, снова сойки и - просторные вырубки: светлое, унылое пространство, в другое время года они нагоняли бы на меня страшную тоску. Никакой романтики -одинаковые, тронутые засухой березки, зардевшиеся уже осинки... материковые плоские дюны, чистые и белые, как на взморье, негустой, с проплешинами белый мшаник. Тучи мотыльков и крупных бабочек, тьма-тьмущая насекомых, возможно даже редких. Героям Шатобриана или Тика тут негде было бы развернуться, разве что на берегах ручьев: там, в гуще ельников, столько потаенных уголков, влаги, теней, шорохов - подлинной и мнимой таинственности, а это по душе и путнику, и головорезу. Кто убил тебя, Туула, кто сжег живьем или уже после смерти? Мертвую... Теперь я почему-то в этом не сомневаюсь, хотя это лишь плод моих догадок да мрачного воображения...

Я шел по мягкому, теплому, совершенно не пылящему лесному песку, оставляя округлые, почти бесформенные следы - кому они понадобятся? Мне не было нужды скрываться. Даже если бы я встретил тут людей, ни я, ни они ничуть не удивились бы, хотя грибной сезон еще не наступил. Человек с рюкзаком на лесной дороге? Мало ли куда он идет — на хутор, в лесную усадьбу возле реки... Что, если ее сначала застрелили, потом подожгли баню и... Однако в любом случае ее душа успела выпорхнуть из бренного тела...

Вон он, вот! Дорогу мне перебежал маленький тощий пес. Пес? Ну да, или енот, прижившаяся в наших краях уссурийская собака, волки-то боятся людей, разве что бешеные...

Теперь я шел уже вдоль самой кромки воды, мимо ольховника, засыхающего можжевельника, на котором завязывались ягоды, мимо низких сосенок. Еще несколько излучин, родник, упавшая поперек течения ель - все верно!

Вот и тот камень, к которому в прошлом году меня привела Ютока Япака, — это здесь! Если бы не знал, в жизни не догадался бы, что рядом с валуном на глубине добрых полутора метров (так, по крайней мере, утверждала Юта) зарыта коробка от кинопленки с прахом Туулы... Не исключено, что тут разводят костер рыбаки, охотники. Подстелив куртки, усаживаются на них и закатывают пирушку. И хоть бы хны, ничего не меняется. Шелестят ветвями стоящие у воды деревья - черная ольха, ели, ныряют в воздухе лесные голуби, а над лесом кружат зоркие ястребы. И мне не помешало бы закусить. Подкрепиться, пригубить прозрачной водочки и уснуть в можжевеловой рощице, ну хотя бы попытаться... ведь работа предстоит нелегкая - я откопаю тебя, Туула! Чего ради я тащился бы в этакую даль, пробирался один по лесу? Ради тебя! У меня и саперная лопатка в рюкзаке на этот случай - легкая, удобная, острая. Почти новая, даже зеленая краска на черенке не облупилась.

Уже рдеют рябинки, становясь неотличимыми по цвету от морковки и кирпича. Весенней моркови, найденного спустя столетия во время раскопок кирпича... Я откопаю тебя и увезу из этих лесов - а ведь ты наверняка думала, что я позабыл, предал, похоронил?.. Нет. Ты все еще моя, а отныне и вовсе будешь в моем полном распоряжении, во всяком случае сейчас, когда ты никому не нужна, когда тебя оставили одну в глухом лесу... Никто не должен об этом знать, знание лишь отягощает участь людей, навлекает на них страшные напасти... Не сердись, Туула, что я делаю это только сейчас... Я все хорошенько обдумал, все предусмотрел! Вот этот пепел из весело потрескивающего костерчика, смешанный с обугленными птичьими костями, я насыплю в ту киношную коробку, а тебя заберу в целости и сохранности!.. Зря что ли я захватил с собой в рюкзаке пару мешочков: один холщовый, другой целлофановый - поместишься, Туула, я снова обниму тебя, заброшу за плечи и той же дорогой вернусь назад, на шоссе... Теперь-то ты легче перышка, да и раньше была нетяжелой, помнишь, как я занес тебя на «Ташкент», наш единственный корабль, на котором мы отправились в настоящее плавание?

«Intruder in the dust»³¹, Фолкнер. Ну нет, ничего подобного, разве я осквернитель праха, ведь нет же! Остатки разума, остатки совести? Возможно, возможно. А только нет никакого чувства исполненного долга, никакого облегчения!.. И все равно не нужно терять контроль, не нужно пить все сразу, все свои запасы, они еще могут пригодиться, еще как понадобиться! А ведь у меня были деньги — целый красненький червонец, я бы мог рассчитаться с тем шоферюгой, но разве мне впервой ездить за «спасибо»? Один присвистнет, другой пожмет плечами или сплюнет, а третий просто не возьмет... Впервые со мной вот так... ну, ничего. Главное сейчас заснуть, а когда стемнеет, откопать Туулу, потом заровнять яму — и берегом, берегом, ведь речка сама выведет к железнодорожной станции. А больше нам, Туула, ничего не надо, вместе и вернемся.

Пройдя немного вверх по ленивому течению, я сорвал возле самой воды красивый василистник, разулся и опустил ноги в воду. Так и просидел, не двигаясь, с пустой от удручающе-раскаленного солнца головой. Она ничем не отличалась от черепа собаки или лисицы, который кто-то нацепил высоко на сук ели. Нет, нужно вздремнуть... Сколько можно талдычить одно и то же, настраивать себя! Совсем близко от меня с тихим шипением прополз, извиваясь, уж, который словно предупреждал о приближении чего-то непредвиденного... я видел, как он соскользнул с кромки в воду и уплыл... Я отпил из бутылки солидную дозу и отключился - то ли уснул, то ли задремал, то ли во сне, то ли наяву слышал человеческие голоса... В полудреме я постепенно шалел от духоты, выпитой водки, от сбившихся на краю неба кучевых облаков и монотонного колыхания на волнах рухнувшей в речку березки... Но вот наконец и стемнело - день, тускнея, перешел в сумерки. Я вернулся к валуну, к Туулиной могиле... Вытащил лопатку, сквозь ветки елей подобно прожектору сверкнула уютным светом луна, она была совсем не такая, как над Мотыльковым кладбищем...

Копать было легко — земля, хотя и утоптанная, оказалась податливой, преобладал песок, без корней, затем попались влажный гравий, несколько крупных камней. Обычная ночная работа, за которую платят дороже. И еще подумалось, что для самой смерти не бывает тайн, она знает все; это живые, уже позднее, когда безносая отправляется со своей косой за другими, окутывают ее тайнами и домыслами. Но ведь и я заплатил недешево: отчаянно бьющимся сердцем, обострившимся слухом, хотя и не клад искал... «Осквернитель праха!» Один, ночью, тайком...

Я стоял в яме уже почти по пояс, когда лопатка со скрежетом царапнула по металлу - здесь! Вруша эта Ютока - да если бы они углубились на полтора метра, я бы вконец умаялся. Здесь метр с хвостиком, не больше. Я выбрался из ямы, заполз под можжевельник и, прикрыв огонек ладонью, покурил. Сейчас, Туула, сейчас, потерпи немножко, и пойдем домой. В лесу ни звука. Я осторожно огляделся вокруг - было бы обидно, если бы меня спугнул какой-нибудь лось или кабан... Нет, тихо, как на кладбище. Stille Nacht, heilige Nacht!³² — хоть и не Рождество на дворе. Все, гашу окурок. Сейчас мы эту штуку вытащим... вот так. Крышка прикручена плоскогубцами, проволока проржаветь успела, крак! Теперь остается отломить этот ржавый... как его, клапан? Пусть будет клапан. Это мы запросто. Где же мой фонарик?

Горстка пепла... золы... угольков. Туула! Как бы не просыпать хоть крошку тебя! Взмокла ты, Туула, я ведь чувствую, промокла... ну да ладно. Вот эту серенькую косточку мы туда, в мешочек... и эту тоже... Вот так. Все, теперь уже окончательно все. Осторожно подношу к яме и другой, предусмотрительно принесенный ненастоящий пепел - ссыпаю его в киношную коробку, скручиваю проржавевшую проволоку: бряк! Осталось закопать, уже не тебя, Туула, а самую обыкновенную золу из моего костра - может зря? Они даже не удосужились вложить жетон, зато я оставил в коробке пластину, медную, с надписью: «Здесь покоится Туула, Бог знает ее подлинное имя...»

Летом ночи такие светлые... Пока я приводил все в порядок, заравнивал, притаптывал, рассвело, хотя до настоящего утра было еще далеко. Нет, по берегу не пойду, речка такая извилистая, знай поди, когда еще до станции доберешься. Отправлюсь-ка я лучше той же проселочной дорогой.

На прощание я бросил взгляд на валун возле можжевельника, под которым покоилась ты, Туула: разумеется, и слепой увидит, что земля в этом месте потревожена, но кому какое до этого дело! Впереди осень, зима, а весной, когда сойдет снег, никакой следопыт ничего не учует. Пошли, Туула! Прости, что смутил твой покой... нам пора... Одно удовольствие шагать ночью - налегке, ноги после отдыха сами поспешают, дорога знакомая. И пусть к подошвам прилипает мокрый прибрежный песок, это всё мелочи...

Стреляют!.. Далеко, может быть даже в нескольких километрах отсюда, но я отчетливо слышу: стреляют! Разве летом на кабана охотятся? Или местным жителям мяса не хватает? Что-то уж больно похоже на очередь... А мне-то какое дело? К тому же стреляют далеко, а сейчас выстрелы и совсем смолкли. Та-та-та-та-а! — раздается еще раз. Потом другой. Ну, конечно, на кабана вышли. Э-э, да это же автоматная очередь! Короткая автоматная очередь!.. И чего только в голову не взбредет, когда остаешься в лесу один. Почему-то вспоминается прошлое — «лесные братья»... Но ведь здесь, конечно же, не они. И все-таки прямо поджилки трясутся... Как ты там, Туула, в рюкзаке? Молчит. Ага, вон и ракета! Зеленая. Маневры. Военные учения. Высадка десанта в «лесистой местности», выполнение боевой задачи - «прорваться» к железной дороге и занять станцию N... удержать ее до... до моего прихода вместе с тобой?

Чем больше вопросов, тем больше ответов, и так с самого голоцена. Стоило ледникам отступить, и сразу же возник вопрос: а как они тут появились? И так далее...

Вот и знакомая просека, а дальше - густой соснячок, способный надежно укрыть замаскировавшегося десантника или притаившегося на вышке охотника, неважнецкое это место только для господина кабана — шагу не сделаешь: шум, треск, ветки-то сухие. Побольше бы таких ночных прогулок — чего только не узнаешь! А значит, и выводы кое-какие для себя сделаешь, когда-нибудь, глядишь, и пригодятся.

— Стой!

Дождался. Из соснячка, того самого, вылазит милиционер, литовец, и храбро наводит на меня дуло: стой! Стою. Выходят еще двое. А вон и их джип у обочины, с голубой веной по желтому брюху, даже в темноте видно, а внутри еще кто-то возится. Ну и ситуация: встреча ночью с милицией на лесной дороге. Где-то щелкают выстрелы, одиночные или короткие очереди. Маневры? Мною занимаются уже трое, один из которых стоит за спиной, что особенно неприятно. Двое сержантов. Здоровенные, с желтыми зубами, я знаю - они желтые не только при лунном свете. В машине, ясное дело, рация, не исключено, что и радиотелефон.

— Бродяга какой-то! — заключает сержант № 1, обращаясь к сидящим в машине. - Что делать будем, капитан?

— Погоди! — обрывает его капитан, который, судя по всему, передает или принимает тактические указания. Со времен голоцена. С момента своего появления послеледниковый человек без промедления принялся за решение тактических задач. Стратегия же одна - выжить! Это желание владеет сейчас и мною. Ведь цель так близка. Все так прекрасно складывалось: Туула в рюкзаке, до поезда четыре часа. И на тебе — ночной патруль! Картина в духе Рембрандта, только копий да мечей не хватает. Это оружие сейчас на нашивках подошедшего капитана - ага, видал, каков голубчик! Дело принимает серьезный, прямо-таки угрожающий оборот. Где я мог его видеть, этого капитана?

Опыт общения с милицией у меня кое-какой имеется, поэтому веду себя, на мой взгляд, умно: ничему не удивляюсь, не задаю лишних вопросов и, самое главное, не выражаю недовольства по поводу задержания. Никогда не надо опережать события, они тебя все равно рано или поздно настигнут. Досада разбирает - стоит мне проявить хотя бы малейшую строптивость, и уж тогда они будут знать, что со мной делать! Капитан испытующе разглядывает меня, несколько раз направляет прямо в лицо яркий луч, затем возвращается к машине, связывается по рации с Центром. А сейчас они еще не знают - ждут, когда капитан кончит переговоры. Прием! - орет он. - Прием! Тра-та-та-та!!! Та-та-та... Маневры, не иначе!

Капитан снова подкрадывается к нам. Снова посвечивает. Потихоньку матерится. Где я его видел?

- Ты что тут делаешь ночью? — спрашивает он. — Червей копал или?..

Тон почти дружелюбный, однако я вздрагиваю - неужели он? Хорошо еще, что темно. Так где же? Где ты болтался? Нет, даже его служебная фантазия наверняка не достигнет высот моей, кишка тонка, в жизни не догадается что и как.

- Живешь-то где, в Вильнюсе? - почти интимно спрашивает он. - Или?..

- Везде понемножку, - пытаюсь попасть в тон и я.

- Так ты червяков накопал? Ведь ты червей копал?

Начинает куражиться. Все-таки это издевка. Небось скука смертная заела. Инструкций не получил, вокруг тишь да гладь, вот и изгаляется...

- Нет, - отвечаю. - Железную руду. Она тут совсем неглубоко залегает.

Капитан разражается хохотом. Нет, это, скорее, не хохот, а нутряное урчание, которое сродни хрюканью. Отсмеявшись, он начинает говорить серьезно.

- Здесь сейчас находиться нельзя. Ты, случайно, не у Шимаса был? В усадьбе?

И то верно. У маэстро Шимаса где-то здесь усадьба. Общий знакомый? Чего ради он спрашивает? Хочет помочь мне? Ведь можно запросто выяснить, был я там или нет.

- У Шимаса, - говорю я. - Но никого не застал. Надо было заранее условиться.

- Ага-а... Шимас в Финляндии... Ребята! - неожиданно встает капитан, который до этого присел рядом со мной покурить. - Отвезите-ка этого малого на станцию и живо назад, ясно? - Затем оборачивается ко мне: - Чтобы духу твоего здесь не было, понял? А иначе я из тебя такую руду, такую бурду сделаю... Жаль, некогда.

Значит, узнал. Как и я его. Этот торс с насаженной на него головой. С щитами и мечами на нашивках.

Капитан подталкивает меня к машине. Давненько я на такой не катался...

— И живо назад! — это он своим.

А знаешь, говорит мне встреченный после стольких лет труженик пера, автор «Сепии» и других повестей и романов, с которым мы, сидя друг против друга и положив на столик руки подобно молельщикам в костеле, едем в зеленом поезде на северо-восток. А знаешь, произносит мой попутчик таким тоном, будто он ясновидящий, король информации или по меньшей мере отец ядерной физики, кто этой ночью охотился в наших глухих лесах? Он небрежным жестом показывает в сторону мелькающего за окном сосняка. Наступает пауза, во время которой писатель отпивает из плоской бутылки отличного коньяка, а я отхлебываю из своей фляжки дешевой сорокаградусной - дрянь последняя. И лишь тогда он провозглашает: два друга! Министр обороны и шеф НКВД, понятно? Шеф, разумеется, наш, так сказать, местный. Ну и ну! Все рассчитано с точностью до минуты, спокойно продолжает он тоном докладчика на заседании Генерального - только вот чьего? - штаба. Из персонального самолета в вертолет, из вертолета в машину и — прямо в берлогу! Двести натасканных загонщиков... И тогда - пиф-паф! Говорят, лес был целиком оцеплен, на дорогах посты... Да, был, только я ему ничего не говорю. Помалкиваешь и ты, Туула. Затаилась у меня в рюкзаке. А что тут говорить, он и сам все знает. Ну и страна! — размышляю я, сначала закрывшись в туалете, а потом покуривая в тамбуре, что за страна, если даже щелкоперы с точностью до одного градуса знают маршруты таких птиц? Может быть, его кто-то заранее оповещает? Вот вернусь в вагон, он и расскажет, кто кого подстрелил...

Девятерых кабанов уложили на месте, - говорит писатель, едва я опускаюсь на скамью, - несколько косуль... стреляли-то, как на маневрах! Не слыхал, случайно?

Слышал, а как же.