Творцы и памятники

Огромный источник энергии

От мелкого озера Ильмень течет до бурной Ладоги река Волхов. Длина ее невелика — всего 224 километра. Сравнить ли с гигантами, пересекающими материки? Но еще в древней русской истории река эта была широко известна. Где-то на берегу ее принял смерть от коня своего князь Олег и был похоронен тут же, в насыпанном дружиной кургане. В каком? Кто знает… Много их на берегах Волхова.

Волхов был одним из участков Великого торгового пути из варяг в греки. Нехорошим, неспокойным участком. Дело купца и без того рисковое: то от княжеских поборов потеряешь все барыши, то от встречи с лихими людьми и вовсе живота лишишься. А коварный Волхов этот риск увеличивал вдвойне. Минуешь ли, нет ли перегородившие реку пороги? Не каждому судну удавалось благополучно это сделать. И часто вслед за глухим ударом днища о камни раздавался треск ломающихся досок, вопли прыгающих в воду людей. Купцы рвали на себе волосы, проклинали пороги, били по скулам лоцманов — мужиков окрестных деревень. Те ссылались на божью волю, призывали всех святых в свидетели своей невиновности. В конце концов торговля на Волхове замерла. Купцы стали предпочитать более спокойные реки.

Тихо и неслышно проходили столетия над Волховом. Мужики деревень Дубовики и Гостинополье, что расположены у самых порогов, пахали землю, сеяли хлеб, ловили знаменитого на всю Россию волховского сига, мололи зерно на почерневшей от времени, неизвестно когда построенной мельнице. Господа помещики — дворяне Новгородской губернии — исправно брали с них подати. А наука в далеких отсюда местах тем временем все развивалась да развивалась. Шел к концу XIX век. И вот уж учение о реках появилось — гидрология; и вот уж стали ходить по берегам Волхова люди с рейками и нивелирами. Мужикам было не до городских — пусть себе ходят. А измерения дали между тем поразительные результаты. От истоков на протяжении 190 километров уровень Волхова понижается всего на два метра; зато следующие 10 километров дают десятиметровый перепад. Уже были изобретены водяные турбины, и люди знали, как можно использовать силу падающей воды. Тот факт, что рядом с Санкт-Петербургом, столицей, городом, в котором сосредоточены крупнейшие заводы Российской империи, расположен колоссальный источник энергии, производил огромное впечатление. Идея постройки гидроэлектростанции на волховских порогах овладела мыслями многих инженеров. И в первую очередь Генриха Осиповича Графтио.

Мальчик, юноша, инженер

Мы все из страны детства, и каждый выносит из нее что-то главное, определяющее всю его дальнейшую жизнь. Что вынесет из своего детства мальчик, просыпающийся рано утром от стука тяжелых кувалд? Ими забивают в шпалы костыли — крюки, крепящие рельсы. В России сооружается много железных дорог; Осип Иванович Графтио — десятник на строительстве. Семья десятника кочует: он строит дороги Москва — Смоленск, Смоленск — Брянск, Ряжск — Вязьма. Мальчика, сына десятника, зовут Генрих. Ему не надо игрушек: какая игрушка может произвести впечатление по сравнению с настоящей, большой стройкой! Конечно, рабочие уже не гибнут тысячами, как это было тридцать лет назад, когда сооружали первую в стране железную дорогу Москва — Петербург. Но все равно условия их труда очень тяжелы. Машин по-прежнему почти нет, все приходится делать вручную.

Копать землю — вручную.

Насыпать земляное полотно — вручную.

Таскать подстилку — щебенку и гравий — вручную.

Укладывать рельсы и шпалы — вручную.

Это невероятно тяжелый труд, а рабочий день долог, и, закончив его, люди засыпают тяжелым, беспробудным сном. Мальчик видит все это; все это вынесет он из страны детства.

Осип Иванович Графтио — очень способный человек. Не имея законченного образования, он изобрел прибор для измерения скорости движущегося поезда; он рассказывает сыну о машинах, которые могут и землю копать, и рельсы укладывать, и многое другое делать. Часть из них уже сконструирована, другие вполне можно построить. Мальчик слушает, смотрит, размышляет. Как же так, почему же тогда столько людей заняты отупляющим, не приносящим никакой радости физическим трудом? Нет, когда он вырастет, то обязательно придумает что-нибудь такое, чтоб люди работали легко и чувствовали себя при этом счастливыми. Надо только выбрать главное направление. Тогда легче станет всем — и землекопу, и каменщику, и лесорубу.

1896 год. Петербургский институт инженеров путей сообщения. Студент Графтио выбирает тему дипломного проекта. Ему не о чем долго размышлять; он знает силу, способную изменить условия труда в любой области.

— На чем вы остановились? — спрашивает профессор.

— Тема моего диплома «Электрификация железных дорог», — отвечает Графтио.

Профессор смотрит на него с изумлением.

— Помилуйте, тема абсолютно нереальна…

— Надо же когда-то и начинать, — спокойно отвечает студент.

И следующие двадцать лет жизни он, не разбрасываясь, занят только одним: составляет проекты гидроэлектростанций. Реально удается сделать немногое. Вот в 1870 году пошел по Петербургу трамвай; Графтио был главным инженером строительства. Но ведь публика, которая любуется новенькими красивыми вагонами, понятия не имеет о том, как получается для трамвая электрический ток. На окраине города, на Казачьем плацу построено здание электрической станции. Целый день голые по пояс кочегары бросают в прожорливые топки уголь. Кипит вода в котлах; пар заставляет вращаться лопатки турбин. Чем отличаются эти кочегары от землекопов, на которых насмотрелся; Графтио в детстве? Та же грязь — только уголь вместо земли, тот же однообразный, отупляющий труд. Таких тепловых станций, работающих на привозном английском угле «кардиф», много. Они снабжают огромный город электрической энергией. Станции коптят и без того хмурое петербургское небо; работа на них грязная и тяжелая. А зачем все это нужно? Ведь Петербург окружен реками с большим напором воды. Пусть вода крутит лопатки турбин — и тогда исчезнут грязь, копоть и тяжелый труд. И Графтио составляет проекты гидроэлектростанций. Сначала на финляндских водопадах. Затем…

1909 год. Пароход министерства путей сообщения плывет по Волхову. Дождливый, холодный день. Графтио, завернувшись в плащ, стоит на мостике. Вот они, знаменитые волховские пороги. Бурлит, перекатываясь через камни, вода. А по обеим сторонам реки — глухомань, угрюмое место. Каменная церковь Михаила Архангела над водой, темная, покосившаяся от времени ветряная мельница, деревня Дубовики, заболоченный лес, маленькая железнодорожная станция Званка на пути Петроград — Вологда. И здесь вот должна быть сооружена гидроэлектростанция, какой еще не знала Россия.

Проект, разработанный в последующие лета, по смелости инженерной мысли опережает все, что было известно. Напряжение в 110 тысяч вольт, длина линий передачи в 120 километров — цифры эти на знающих людей производят ошеломляющее впечатление.

И тем не менее профессору электротехнического института, видному специалисту министерства путей сообщения пришлось превратиться в просителя. Он ходит по приемным разных чиновников, добивается решения, по которому можно было бы начать сооружение гидроэлектростанции на волховских порогах. На него смотрят по-разному.

Большинство говорит прямо и откровенно: «Генрих Осипович, не будьте Дон-Кихотом, не боритесь с ветряными мельницами. Допустим, построили вы электростанцию на реке, а те, что работают на угле, закрывать прикажете? Ведь в них капиталы вложены, ими солидные акционерные компании владеют, среди которых и иностранных много к тому ж. Осуществить ваш проект — значит разорить их, Да неужели ж они это допустят? Горой встанут, чтоб вам дорогу преградить. А влияние у них огромное».

Годы идут. Графтио не сдается, он все улучшает и улучшает свой проект. Но доведется ли начать по нему строительство? Правительство не собирается финансировать постройку гидроэлектростанции на реке Волхов, а капиталистов тоже не заставишь вложить деньги: слишком много их нужно. Неужели так и не доведется ему взяться за реализацию дела своей жизни, неужели все так и останется на бумаге?

Начало

Стоял январь 1918 года — холодная, вьюжная петроградская зима. Генриха Осиповича Графтио мучили дурные мысли. Всего два года осталось ему до пятидесяти; он накопил огромный опыт, у него были обширнейшие познания, коллеги считали его ведущим специалистом по строительству гидроэлектростанции. Но сейчас все так неопределенно. Уже четвертый год идет эта несчастная война. И вот нет царя, и Временное правительство тоже свергнуто. У власти большевики. Кто они, что смогут сделать для страны? Теперь уж наверняка не увидеть ему осуществленным свои проект. Всюду разруха, нет необходимого. Кто будет начинать сейчас постройку огромных сооружении. Скорей всего придется до конца жизни заниматься преподавательской работой, готовить людей — специалистов для электрификации страны, время которой неизбежно настанет. Но, увы, она будет проходить без его участия.

Во входную дверь, не рассчитывая на звонок, сильно постучали. Графтио оторвался от своих мыслей, прислушался. Стук повторился.

— Тоня, открой! — крикнул жене Генрих Осипович.

Жена подошла к двери, спросила: «Кто там?» — «Из Смольного», — ответил глуховатый голос. Она сняла цепочку, посторонилась. При тусклом свете Графтио разглядел вошедшего. Человек в очках, с седеющей бородкой стоял в прихожей.

— Вы профессор электротехнического института Генрих Осипович Графтио? — спросил он.

— Я!

— Смидович, Петр Гермогенович. — Незнакомец протянул руку. Пожатие ее было сильным. — Я от товарища Ленина…

— Пойдемте в кабинет, — сказал Графтио.

Гость увидел высокую голландскую печь, выложенную зелеными изразцами, небольшой письменный стол перед ней, большой, в глубине комнаты, ряд чертежных досок — и стеллажи, стеллажи, стеллажи…

— Вы составляли проект строительства гидроэлектростанции на реке Волхов? — спросил Смидович.

— Вам известно это? — удивился Графтио.

— Я инженер-электрик по образованию, окончил во Франции Высшую электротехническую школу. Правда, как член партии большевиков, занимался в основном политической деятельностью. Но вполне могу говорить и на языке техники.

— Хорошо, — сказал Графтио, — я изложу вам коротко суть дела…

Наконец-то

— …Так вот, — продолжал Графтио, — ясно же было, что в случае войны энергоснабжение Петрограда нарушится. Германский флот блокирует Балтийское море, и пароходы с английским углем перестанут приходить… Резко возрастут перевозки угля из Донбасса, но железнодорожный транспорт не сможет с ними справиться. Так и получилось. Огромный город, множество предприятий которого работает на оборону, переживает энергетический кризис. — Графтио показал пальцем на слабо мерцающую лампочку. — Вот, посмотрите, Столица почти без света. А у меня иногда создавалось впечатление, что я занимаюсь ненужным делом. Возьмите хотя бы Общество электрического освещения 1886 года. Контролировалось из-за границы, имело огромные капиталы, своих людей во всей петербургской верхушке. И конечно, отчаянно боролось против строительства на Волхове, потому что станция эта стала бы конкурентом тепловой, находящейся в распоряжении Общества. Дешевая электроэнергия этим господам была не нужна.

— Несколько дней тому назад, — сказал Смидович, — Советским правительством принят декрет о конфискации всего имущества Общества электрического освещения 1886 года и передаче его в собственность Российской республики.

— Но ведь и не только акционеры препятствовали! — воскликнул Графтио. — Есть много инженеров, моих, с позволения сказать, коллег, которые тоже против станций на реках. Они стоят за тепловые. Есть и просто люди, которые по уровню своих знаний находятся где-то в конце прошлого века.

— Владимир Ильич Ленин, — сказал Смидович, — интересуется вашим проектом Волховской станции. Просьба: в ближайшее время подготовить все материалы, составить приблизительную смету. Советское правительство намерено рассмотреть вопрос о Волховской ГЭС, с тем чтобы приступить к строительству…

Графтио проводил гостя до двери, вернулся в кабинет, достал папки с проектом Волховстроя.

Да, голод, холод, разруха… Но нет самодовольных и косных чиновников, нет господ землевладельцев, которым свои интересы дороже интересов всего государства, нет хитроумных концессионеров, на все готовых, лишь бы не допустить уменьшения прибылей. Путь для осуществления проекта Волховстроя открыт. Разве не этого ждет он всю жизнь?

И вот прошло несколько лет, полных напряженной, трудной работы. Страна воевала; стройка то замирала, то возобновлялась вновь. Если бы не поддержка Владимира Ильича, ее не удалось бы довести до того этапа, на котором она сейчас находится. Идет 1923 год, за пять лет сделано очень много. Но и сейчас еще есть люди, считающие, что от Волховстроя надо отказаться. Настал переломный момент. Миновать его — и ничто уже не сможет остановить строительство.

Один раз в день — целый день

В четыре часа утра рабочий день Генриха Осиповича Графтио, начавшийся в полдень накануне, завершился. Он работает один раз в день — целый день. Так говорят о нем на стройке. Начальник и главный инженер строительства Волховской гидроэлектростанции отодвинул учебник шведского языка — скоро ехать в Швецию за турбинами, — встал из-за стола, взглянул на неутвержденные пока чертежи здания гидростанции, развешанные по стенам кабинета. Мысль возвращалась к ним в свободные промежутки времени. Мало этих промежутков — иначе разве стал бы он работать до такой поры. Только ночью можно оторваться от волнами набегающих неотложных дел, почитать специальные журналы, поразмышлять.

Тишина. Лишь со стройки доносится неясный гул. Лучи прожекторов стелются над Волховом. Дома в поселке на левом берегу реки погружены в темноту; только в кабинете Генриха Осиповича Графтио светло. Графтио надевает шерстяные носки, заправляет в них брюки — грязь, закалывает булавками. Подбитые гвоздями солдатские ботинки, фуражка инженера-путейца, кирка вместо палки. Графтио выходит на крыльцо, ежится от порывов холодного ветра.

Какое-нибудь средство да найдется

Графтио неторопливо шел по берегу, заваленному бревнами, щебнем, камнем, изрытому ямами и канавами. Узкоколейки пересекали строительную площадку в разных направлениях. Маленькие паровозики, гудя, выпуская пар, тащили платформы с песком и камнем.

В дизельной шумели два двигателя, обеспечивающие электроэнергией всю стройку. И почти не слышен был вечный грохот воды среди волховских порогов. Его заглушал шум компрессоров, подававших сжатый воздух на дно реки, в кессоны[7]. Там под этими огромными колпаками, защищенные их стенками и сжатым воздухом от воды, согреваемые горячим паром, который идет сверху, из котельных, голые по пояс люди бурят в дне ямки, закладывают в них динамит, поджигают фитиль. Гремит взрыв. Пыль и дым заполняют кессон, но из компрессорной все время подается свежий воздух. Грязь и камни поднимаются по транспортеру, идущему через трубу, вверх.

Так взрывают и разламывают известняк, добираясь до гранитных пород, разравнивают площадку, на которой должны встать и плотина и станция.

Тяжелый, самый тяжелый труд на строительстве. И очень опасный.

Попробуй поднимись быстро на поверхность! Азот, растворенный в крови, от мгновенной перемены давления вскипит — и человек умрет. Кессонная болезнь — слова, хорошо известные всем, кто имел дело с подводными работами. Недаром наверху постоянно дежурит врач, при малейших признаках нездоровья в кессон не пускает.

Навстречу Генриху Осиповичу идет утренняя смена. Кессонщики переговариваются.

— Ты вот в Севастопольском порту работал, на дно моря опускался, — говорит один из молодых рабочих кессонному мастеру Алексееву. — Скажи-ка, там пострашней Волхова будет?

— Да нет, — отвечает Алексеев. — Волхов поопаснее. Но вы, ребята, не робейте. На всякую его хитрость у инженера Графтио какая-нибудь хитрость да найдется.

Широкое, с глубокими морщинами лицо Графтио задумчиво. Рабочие не знают, какой ответственный момент наступил, сколь серьезно решение, которое инженер Графтио должен принять. Возможно оно определит судьбу Волховстроя. А лично для него, инженера Графтио, успешное его завершение означает, что главное дело жизни будет выполненным. И среди десяти тысяч человек нет ни одного, кто не знал бы, что сооружают они первую в стране гидроэлектрическую станцию, кто тайно или явно этим бы не гордился. Инженер Графтио думает о завтрашнем, решающем совещании.

«Решение, которое мы должны принять, — особенное»

За длинным столом сидели начальник работ Василий Иванович Пуговкин, гидротехник Георгий Сергеевич Веселаго, молодой инженер Иннокентий Иванович Кандалов, заведующий электротехническим отделом Спиридон Дмитриевич Мавромати и другие. Графтио внимательно оглядывал своих помощников. Это люди, на которых он оставляет стройку во время частых своих отлучек в Москву, Петроград, за границу.

Генрих Осипович придвинул к себе блокнот, написал дату совещания, фамилии участников, слово «плотина», поднял голову. Все знали его привычку — на каждом обсуждении какого-нибудь дела вести протоколы, чтобы и много времени спустя можно было установить, какой вопрос разбирался, кто что говорил, какое принято решение.

— Товарищи, — сказал Генрих Осипович. — Мы уже построили основание под гидроэлектростанцию. Теперь надо сооружать водосливную плотину. Вы знаете, что длина ее составляет двести десять метров. Сооружений подобного рода не только в нашей стране, но и в мире немного. Реку между левым берегом и станцией надо перегородить. Предлагайте способы.

— Зачем нам изобретать? — сказал инженер Совримович. — Надо воздвигнуть перемычку. Так делается всегда и везде…

— А я думаю другое. — Василий Иванович Пуговкин встал, в волнении начал крутить ус.

Графтио вспомнил, как этого человека с огромным опытом кессонных работ, строившего мосты через Енисей и Оку, промышленные и портовые сооружения, не хотели признавать старые инженеры. Даже письмо писали: не хотим подчиняться человеку без диплома. Ничего, признали, когда работа пошла.

— В дно реки, — произнес Пуговкин, — опускаются железобетонные кессоны, от одного берега до другого. Они образуют как бы зубья гребенки. Это и будет основа плотины. А между ними поставим щиты, и таким образом полностью перегородим реку…

— Да где мы возьмем такие огромные кессоны? — удивился Совримович. — Вы представляете, какого размера и веса они должны быть? Какой кран их поднимет, какое судно перевезет?..

Графтио молча слушал, постукивая по чертежу то одним, то другим цветным карандашиком. Наконец спорящие утихли, повернули лица к Графтио.

— Решение, которое мы сейчас должны принять, — начал Графтио, — особенное. Оно может определить судьбу всего Волховстроя. Вы знаете: мы не только возводим сооружение — мы ведем борьбу за то, чтобы нам позволили довести эту огромную работу до конца. К нам постоянно приезжают комиссии; все вы часто общаетесь с людьми, которые входят в их состав. Выводы, которые они делают, нередко бывают для нас весьма скверными. Стройку надо законсервировать — вот мнение, которое обсуждается зачастую в самых разных сферах после приезда очередной комиссии. Да, все мы, здесь собравшиеся — и каждый рабочий на строительстве, — знаем, что в нашей только-только поднимающейся стране лишних денег нет. Знаем не хуже любого представителя любой комиссии и то, что Волховстрой стоит очень дорого. Именно поэтому, говорят наши противники, надо оставить стройку, подождать, пока страна станет богаче. Именно поэтому, возражаем мы, надо строить, ибо то государство богато, где вырабатывается много электроэнергии, производится много машин. Предприятия Петрограда ждут волховский ток, чтоб сделать резкий рывок. Волховстрой окупится очень быстро, к тому ж вызовет промышленный подъем целого края. Боюсь, однако, что наши аргументы убеждают далеко не всех. Но мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы стройка была остановлена. Да, действительно, перемычка — способ более изученный. Но это займет год, а такого срока у нас нет. За это время стройка может быть остановлена. Если же мы опустим кессоны в дно реки, законсервировать стройку окажется уже невозможным, Река будет «испорчена» для судоходства. — Графтио улыбнулся. — Принимаем решение — кессоны. Как только они будут готовы, опустим в реку. Это потребует очень немного времени. Таким образом мы сэкономим целый год…

«Хитрость» инженера Графтио

Стапель[8] в длину равнялся 45 метрам, а в ширину — 8. На этой огромной опоре сооружали сразу два кессона — каждый по 400 тонн весом. 10 таких кессонов должны были перепоясать бурный Волхов. Но какой корабль сможет вывезти эту тяжесть на середину реки, какой кран поднимет и опустит в воду? Генрих Осипович никогда не занимался проблемами водного транспорта, но в самых разных областях техники он накопил столько знаний, что мог разобраться в сложных вопросах. Он не спешил принимать решение сразу, долго обдумывал, никакими другими делами в это время его старались не занимать. И выход был найден.

Стучат топоры на верфи в 40 километрах от стройки; местные мастера, привычные к сооружению деревянных судов, взялись за две огромные баржи — понтоны. Мостовой кран обопрется одной опорой на одну баржу, другой на другую и поднимет кессон. Вот решение, которое принял Графтио. Выполнять его он поручил Каюкову, местному жителю — человеку почти неграмотному, но замечательному мастеру.

Тук да тук! — стучат топоры. Жители этого лесного края с топором не расстаются — и дом срубить, и ложку сделать — на все у них инструмент один. Виртуозы могут, положив руку с растопыренными пальцами на чурку, мгновенными ударами топора между пальцев расколоть чурку на равные части.

Каюков привел свою «эскадру» из двух барж-понтонов на стройку. Но сразу за перевозку кессонов не взялись — ждали, пока изготовят кран из толстых бревен. Металлическими были только цепи да лебедки.

Решающие

И вот он настал — день решающей операции. Накануне слышались глухие взрывы, из реки поднимались фонтаны, а мужики ловили оглушенных сигов. Это водолазы расчищали дно реки от валунов, чтобы баржи не зацепились. Ранним утром 4 октября 1923 года огромное сооружение из двух барж, на которые опирается кран, тихонько двинулось по реке. Двигателей нет: от барж к опорам временного моста тянутся тросы. Рабочие на обеих палубах крутят лебедки, тросы наматываются, и огромное сооружение медленно-медленно движется. Другие способы Генрих Осипович отверг. Буксиру не одолеть такую громадную тяжесть. Течение в этом месте бурное, скорость его достигает семи верст в час. Оно просто снесет баржи с краном и кессоном. А авария роковым образом отразится на строительстве. Чтобы поднять кессон, потребуется столько сил и средств, что придется просто остановить стройку. Да, на огромный риск пошел инженер Графтио.

По обоим берегам реки черным-черно от высыпавшего народа. Казалось, ни одного человека не осталось на рабочем месте — все прибежали смотреть. Самый ответственный момент за все время стройки — это понимал каждый. На верхней площадке крана стояли Графтио и мастер Каюков — руководитель всей операции, начальник группы из двух инженеров и двадцати рабочих. Блестит большой медный рупор в его руках, отражая лучи холодного осеннего солнца, зычный голос старого мастера разносится далеко над рекой.

Кран подъехал к первому стапелю. Это был длинный островок; на нем стоял кессон. Одна баржа встала по одну сторону островка, другая — по другую. Крюки крана оказались над кессоном. Заскрипели, поворачиваясь, огромные блоки; залязгали, опускаясь, цепи, загремели крюки, вдеваемые в железные кольца — по 16 штук с каждой стороны кессона. С обеих сторон помоста на верху крана рабочие налегли грудью на огромные рукоятки домкратов — тоже по 16 с каждой стороны. Графтио напряженно смотрел вниз. Вот-вот должен показаться просвет между основанием кессона и стапелем. Вот-вот. Вот-вот… Кессон уже приподнят, но просвета нет, будто бетонное ложе стапеля поднимается следом. Этого не может быть, но это есть. Неужели не предусмотрено что-то, неужели ошибка?..

И вдруг — вот он! — тоненький просвет. Он все увеличивается, увеличивается — и вот уже четырехсоттонный кессон висит между пролетами крана. Графтио облегченно вздохнул. Бетонная поверхность стапеля поднималась вслед за кессоном, освобождаясь от страшного груза. Поэтому так долго не было просвета. Но теперь все в порядке. Кран выдержал, и баржи не перевернулись. Однако радоваться рано. Предстоит большой путь по реке.

Сто пятьдесят метров — огромный путь

Какой же большой — даже не километр! Всего 150 метров — совсем рядом это место, где должны остановиться баржи и опустить свой груз кран. Но с подвешенным кессоном следует двигаться так медленно и осторожно, как только можно. И опустить в воду четырехсоттонную махину надо в строго определенном месте с точностью до сантиметров. На берегу стоят геодезисты с теодолитами. Красными флажками покажут они, пришел кран в назначенный пункт или нет. А течение быстрое, удержаться на одном месте трудно. Якоря за скалистое дно не уцепятся, поползут. Пришлось выше того места, где будут погружать кессоны, уложить на дно огромные бревенчатые ящики с камнями. За них уцепятся якорями обе баржи. Так предусмотрено, а как получится…

Кран со своей ношей медленно плывет вдоль берега. Из собравшихся на берегу многие только учатся грамоте и сейчас медленно, по складам читают надписи на бортах обеих барж: «В добрый путь». И радуются, что могут это прочесть. Графтио в мохнатой кепке, в плаще, в брюках, как всегда на стройке, заправленных в носки и заколотых булавками, внимательно смотрит на опоры временного деревянного моста, за которые зацеплены тросы. В распоряжения Каюкова он не вмешивается. Он видит, что этот малограмотный человек командует сложнейшей операцией совершенно правильно, и еще раз думает о том, сколько талантов кроется в глубине народа, и еще раз радуется тому, что теперь люди таких способностей смогут развивать их и не будут обречены на безграмотность.

Железной рукой

Еле заметно двигался кран против течения с 10 часов утра до 5 вечера. В этот момент движение его замедлилось: грозила еще одна опасность. Надо было миновать мель у левого берега. Здесь заранее была затоплена барка; кран встал над ней. Заработали помпы, откачивающие воду; барка медленно поднималась, поднимая вместе с собой и кран. Вот и это пройдено; встали на линии будущей плотины. Ушли с берегов зрители, зажглись прожекторы. Кран будто бы кончил свой путь, но с наблюдательных пунктов сигналили флажками. Чуть-чуть влево, чуть-чуть вправо, чуть-чуть вперед, чуть-чуть назад. Работа не прекращалась ни на минуту. К вечеру второго дня первый кессон опустили на дно реки. Каюков простоял на мостике почти двое суток…

Теперь уже опыт был, и остальные девять кессонов перевезли не то чтобы с меньшим трудом, но с большей уверенностью. Работа, которую при строительстве плотин еще не делал никто, завершилась.

Пять лет отделяло октябрь 1923 года от начала стройки, больше трех лет оставалось до ее конца, но теперь Генрих Осипович мог считать дело своей жизни состоявшимся.

В промежутках между кессонами яростно кипела вода, белые буруны выплескивались на бетонные стенки. Волхов был схвачен железной рукой. Ни закрыть, ни законсервировать строительство было уже невозможно.