Творений нетленная сила (Секреты золотого руна)

Добровольный полон — таласио

«Таласио!» По этому возгласу Ромула на празднике его сограждане при всем честном народе похитили сабинянок. Событие дотоле небывалое. Сюжет волновал художников долгие тысячелетия и многократно увековечен. Полотно «Похищение сабинянок» живописца венецианской школы XVII века Джовани Батисто Тьеполо украшает Итальянский зал Эрмитажа в Петербурге. Среди бела дня мужчины Рима хватали и уводили к себе молодых незамужних участниц веселья — ради talasia. Плутарх говорит, забрали около 800 девушек. «Таласио!»

Сабинцы, большой и воинственный народ, направили основателю вечного города послов с увещеваниями. Дескать, друзьями и родственниками становятся без насильственных поступков. А Ромул твердит свое: «Таласио!». На этот довод и другая сторона смягчилась. В мирном договоре сказано, женщины ничего не должны делать для мужей, кроме talasia. По-латыни это означает «прясть шерсть».

Вот после этого пусть нас уверяют, что миром правит любовь, а не расчет. Во времена Ромула, как до и долго после них, умение прясть было равноценно возможности жить. Где прядут, той семье ветер в спину, там налажен быт. Мужчина по обычаю добывает пищу, взвалил на себя тяжелые работы по дому. Женщина же, будь добра, одень домочадцев. И оба, как самое большое приобретение в жизни, стараются передать наследникам хозяйственные навыки: отец сыновьям свои, мать дочерям — что умеет сама, первым делом — в прядении.

Так ведут себя властители мира и плебс. Прядение — неотъемлемая добродетель женщины. Дочь и внучки Августа Октавиана растут в изысканной роскоши, но цезарь настоял на том, чтобы они научились прясть шерсть не хуже рабынь прядильных мастерских. В семьях попроще сызмала усаживают девочку за пряжу, спеша вырастить из нее себе смену.

Прядение оставалось по преимуществу женским уделом. И как же иначе, если сама дева Мария, по преданию, была пряхой и этим трудом кормила всю семью. Женские руки творили нить, не зная устали. Будь царь Салтан воспитан хуже и загляни в другие окна поздно вечерком, он увидел бы — и там девицы пряли. Следы этого древнего женского ремесла сквозь норманистический туман, смутные тени готов и варягов проступают в документах и всевозможных свидетельствах материальной культуры.

Нестор в летописи указывает на то, что еще до Владимира Святого в Древней Руси делали домашние шерстяные ткани. Они были так хороши, что служили предметом мена с иноземцами. А другой источник сообщает о том, что Русь имела свои торговые кварталы в Константинополе — этой огромной мастерской роскоши, куда на лодках-однодеревках доставляли среди прочего товара трубки сукон и других шерстяных материй русской выделки.

В крупных боярских вотчинах, судя по подушным спискам, в числе дворовых людей обычно состояла пряха, или тонкопрядица, на Псковщине, на ярославской земле, в подмосковных имениях, а позднее — в Поволжье. Прядение входило в разряд феодальных повинностей. Монастыри брали с крестьян оброк домашней продукцией. Например, Солотчинский монастырь требовал в подопечных селах «пряжи и нитиницы по 80 г с выти» (надела). В Святоозерском Иверском монастыре оброк принимали в виде сотканных или связанных изделий.

Названия профессий людей, занятых в обработке шерсти, — пряха, красильщик, игольник, бердник, гребенщик, полстовал, епанечник, войлочник, чулочник и другие — становились прозвищами. Известно, скажем, что оборону Москвы от Тохтамаша в 1382 году возглавил москвитин Адам, суконник. Прозвища впоследствии перешли в фамилии.

Исследователи русских ремесел все более склонны находить связь прядения и вязания с виртуозной техникой воскового литья ювелирных моделей, которой славилась домонгольская Русь. Ученым представляется, что модель делали из шнуров, толстых нитей, провощенных и сплетенных в сложный узор вроде кружев. Восковым вязанием скорее всего занимались женщины в основном на прилегающих к Уралу территориях. Там в женских погребениях рядом с прялицами и веретенами, иглами и точилками для них обнаруживали литейные инструменты.

Как самое большое везение воспринимала семья, если девка зáрна (охоча) к прядению. Чего только для этого ни делалось. К люльке новорожденной привязывали клок шерсти и веретено. Возносили молитвы к Всевышнему. Вызубривали заговоры и причеты. Блюли посты и запреты. А совсем крохе родители позволяли играть с веретеном и подражать взрослым в прядении. Девчонка еще толком не лопочет, но из бросовой шерсти силится собрать, составить нитку. К пяти — семи годам она уверенно повторяет движения матери за работой. А еще через годик взаправду выводит нить, прядет по-всамделишному. Вот вам и еще одна пряха пожаловала. Мать же ее тем временем нитку-первоученку сожжет в пепел на чистой сковороде и даст слизнуть дочке. Исподволь новообращенную пряху заставят поверить двум истинам. Кто туго навивает початок, у того на зависть складно устроится семейная жизнь. И вторая заповедь — начатое доделай. Нитки на веретене, покинутые к воскресенью или праздничному дню, неминуемо будут рваться.

За поверьями и обрядами стояла грубая проза жизни. Лишние руки с веретеном — чувствительная подмога женскому полку. Работая на семью, девочка как бы расплачивалась с родичами за хлеб-соль. И теми же пальчиками завивала-закручивала свою судьбу. Выполнив материнский урок, пряла и ткала на себя: что напрялось, наткалось, то и в приданое досталось. С приходом сватов она оденется в домотканину и покажет себя во всей красе. А если дело происходит на Новгородчине, то и во второй раз придется ей удивить умением. По свадебному обряду гостей здесь зазывают в амбар, где развешены уряды — все, что невеста изготовила за годы девичества.

В больших семьях на женской половине дома есть покои с прялками и ткацким станом. Часто пряхи работают не в жилом помещении, а в старой бане, теплом лабазе или в иной надворной постройке. Дома ли девица дни коротает, на посиделки отправится — времени на праздность нет: если сегодня гуляшки да завтра гуляшки, находишься без рубашки. И мать не дремлет, отпускает на беседы под призором взрослой родственницы и наказ дает, столько-то шерсти перепрясть за вечер. Вокруг веретена и прялки вращается молодая жизнь. На засидках случаются свидания — немило прялье, коли милого нет. Женатый, забредший на девические досветки, будет с шумом изгнан веретеном. Работа рядом со сверстницами — испытание сил, смотрины. Особый спрос с невест. В Карелии, к примеру, просватанная девушка должна спрясть и больше, и лучше, и проворнее остальных.

Завидки, страдания, ревность — несть числа сюжетам. В каждой стране — своим. Якоб ван Лоо, один из малых голландцев, в миниатюре «Снисходительная старушка» изобразил, очевидно, нередкий для позднего средневековья эпизод. Хозяйка-старушка за прялкой, а кабальеро держит девицу за подбородок. При российской строгости нравов типичнее другие сцены. Участницы вечерок принимают за честь приглашение на супрядки, пóмочь. В каком-то семействе самим не управиться с шерстью, сырье раздают по дворам. А в условленный день готовые мотки пряхи сносят к хозяевам, где ждет их угощение орехами и пряниками. Лучше не уважит сосед соседа, как позовет его дочку в свое село на гостеванье в мясоед. Эти две недели та рада попрясть для себя. С полными веретенами ноги домой сами понесут.

У женщин и счет времени велся по пряже. Нитку в каждой местности замеряют наособицу. Но исходной длиной признана численка (чисменка, чисменица) — чаще всего три оборота пряжи на мотовиле, примерно в четыре аршина (аршин = 0,71 м). У костромичей 30 числениц составляют пасму, 40 пасм — тальку. Вологодцы и пермяки, тамбовцы и ярославцы, москвичи и нижегородцы — всяк учитывает спряденное по своей бухгалтерии. Результат, впрочем, получается похожим: опытная женщина за неделю выпрядает 2–3 костромские тальки, едва ли не километровую нить.

К концу зимы является усталость в образе кикиморы или домухи, жены домового. Путаются мотки, как бы беспричинно рвется нить, кажется, уж очень надоедливо вылезают концы волокон. Все творят, разумеется, упомянутые выше мелкие пакостницы. Женщины на чем свет стоит ругают их, как крайность, прячут клок верблюжьей шерсти под шесток. Действует неотразимо, тем более что не за горами 13 марта, когда все дружно прекращают прядение. А оставшиеся деньки упорно сидят за работой, кое-когда и до рассвета. «…Деетъ бо (жена) мужеви своему благо все житие. Обретши волну и лен сотворить благоупотребьная руками своима… — философствует летописец в „Повести временных лет“. — Руци свои простираетъ на полезньная, локъти же свои утверждает на вретено… Не печется о дому своем муж ея, егда где будетъ — вси свои ее одени будуть»…

Утверждать локти на веретена — достойное времяпрепровождение для любой женщины. Испанским художникам в женщине с прялкой видится мадонна. Такой одухотворенный образ запечатлел живописец XVI столетия Луис де Моралес в полотне «Мадонна с прялкой». Эти же настроения царят в российском обществе. Прядением занимаются, невзирая на чины и звания, княжны, боярыни, подрукавная знать, жены ремесленников. И в более близкие к нам времена во всех сословиях умение прясть и вязать признается таким же необходимым, как владение ложкой. В высшем свете хорошим тоном считается тренировка кистей рук и пальцев при прядении, работе со спицами, крючком, коклюшками. Находят, что это придает особое изящество манерам, делает суставы подвижнее и полезно для игры на фортепьянах, например.

Витая спряденная нить породила в русском языке слово «витийство». С XVI века им обозначают красноречие, дар плетения словес. Образ живет и позднее:

Как с устойчивым понятием — прядильной мастерской — сравнивает Л. Толстой в «Войне и мире» вечера в салоне А. П. Шерер. С равномерностью веретен работала ее разговорная машина, и хозяйка незримо сообщала беседе надлежащий ход.

Как выяснилось за века и тысячелетия, ни к чему похищать, брать в полон, если пленяет само искусство работы с шерстью. Пока прядет, женщина до деталей обдумает, что и как у нее свяжется, ждет блаженного мига набрать петли и сплести образец. А старания не жалко и на самые обыденные предметы вроде такой, предположим, древности, как чулки и носки. Оказывается, детский носок археологи нашли в Египте в слое, который относят к трехтысячному году до нашей эры.

Чулки знали древние греки, позаимствовав, как моду, у германцев. Предки немцев защищали ноги от ядовитых змей полосами кожи и меха. Обед закончился, записал Плиний Старший, «мужчины потребовали свою ножную одежду, которую они оставили в гардеробе».

Европейцы шили чулки из шерстяной ткани, пока не появились спицы. Одни историки уверяют, что спицы придумали в Венеции, другие приписывают изобретение англичанину Уильяму Риделю. Так или иначе, не в пример прежним, тонкие, эластичные чулки и носки из шерстяной пряжи покорили дворы, знать, знаменитостей. Вольтер связал себе не одну пару. Через многие поколения передается романтическая история о том, как юноша из Кембриджа Уильям Ли придумал вязальную машину для своей возлюбленной, которая вязанием чулок зарабатывала на жизнь.

Неотъемлемой частью туалета вязаные чулки и носки стали быстро и надолго. Очевидцы рассказывают, что еще в конце прошедшего столетия они вовсю шли нарасхват на главном торжище у Кремля, палатки тянулись вниз от Спасских ворот к Москве-реке. Бессчетно навязывали изделий домашние мастерицы. Мать качает люльку и вяжет. Две кумушки судачат у калитки, а спицы только мелькают в руках. Сидя на возу и погоняя криком флегматиков-волов, казачки от хутора до хутора успевали иной раз связать по паре носков. Почти у каждой вязальщицы — свои излюбленные способы, секреты, придумки, матерью завещанные или благоприобретенные. В том же романе «Война и мир» Л. Толстой пишет, что няня Ростовых вязала сразу два чулка и, закончив, вынимала один из другого к восторгу детворы. Как она это делала, сегодня пока не смог объяснить мне никто. Описание приема не встретилось ни в старых, ни в современных книгах по рукоделию. Как-то все это грустно, господа хорошие.

Вещь говорит о хозяине даже больше, чем он хочет. Видно, непряха, коли утлая рубаха. Пришлось на печи сидеть сватье — застала зима в летнем платье. А все причины в одной горсти: три дня — три нитки, пять ден — простенок, то есть всего-то веретено с напряденным суровьем. Такая пряха прялицу под лавицу, а сама бух в пух. Лень, похоже, старее самого мира. Еще Данте метал сердитые громы на легкомысленных женщин Флоренции и рекомендовал им искать счастья в тихом жужжанье прялки. Лодырей и неумех осуждали и наказывали всегда. М. Н. Мордасова, молодость которой прошла в тамбовской деревне, вспоминает, что, если принесешь с посиделок неполное веретено, неспряденную шерсть, можешь схлопотать от матери подзатылину. И то, считай, легко отделалась. В Галиции в 1879 году, писали газеты, прошел суд над женщиной, которая отлынивала от обязанности прясть на свою семью. За нерадение к дому, как было сказано в судебном решении, ее подвергли шестидневному аресту.