Творений нетленная сила (Секреты золотого руна)

Унесенные ретром

Овца шерсть растит, как скупой деньги копит, — не для себя. Еще на «корню», задолго до стрижки расторопный хозяин присматривается к руну и по сочетанию его свойств оценивает, на что пойдет основная партия. Тогда определится и способ обработки. Чтобы стать нитью для вязания, тканью гладкой, ворсовой, суконной или войлоком, сырье проследует по своим технологическим этапам. Но вначале, до каких-либо других операций, всякой шерсти не миновать трепки.

Пласты остриженного руна — невзрачные, пропыленные и засоренные клочки, прочно склеенные жиропотом. Косицы и штапели лежат здесь уже не так, как на туловище животного, а в беспорядке и порою перепутаны на концах. Даже и внутри волокон бывает утрачен природный ритм, в каком шерстинки располагались до стрижки. Ясно, что пока прядей не разберешь, никакая нить не завьется. Для этого-то сырье и приводят в подобающий вид — разделяют штапели, пучки, волокна, косицы — пушат. Однако разнять штапель, отделить косицу от косицы стоит усилий. При тугоплавком жиропоте — довольно больших. Да и какой бы шерсть ни была, вручную на эту работу времени затрачивается порядком, расщипывание всего руна займет чуть ли не ползимы. А когда такое надо проделать с шерстью нескольких овец? Долгим век покажется.

Помимо разрыхления, неизбежно другое — получше освободить шерсть от всего, что в нее набилось. Чем тоньше волокна, тем они богаче всевозможными примесями. Некоторые виды шерстей, преимущественно грубых, до протрепывания иной раз выгоднее просто протрясти. Удовольствие, конечно, ниже среднего — пылища поднимается, как в песчаную бурю. А те, кто занят такой работой постоянно, рискуют здоровьем, им угрожают болезни легких, воспаление слизистых оболочек. Поэтому без мер предосторожности — защитных очков и резиновых масок — к делу не приступают. Обработку производят непременно на открытом воздухе.

Накануне, сняв верх, приспосабливают старый или ладят заново стол на 4–6 ножках высотой до одного метра. Вместо столешницы настилают сетку с ячейками по 10–15 мм и длиной полотна как пройдет, но не больше 6–8 м при максимум полутораметровой ширине. Это — самое простое «чистилище». Действуют попарно, встав с боков стола напротив друг друга. Берут полость руна, дружно встряхивают над сеткой несколько раз. Пусть не вся, но вылетает значительное количество грязи. Из шерстей погрубей сор так выколачивается довольно успешно. С тонкими, мериносными этот номер не проходит. Только когда в них перебираешь и разделяешь волокно за волокном, выпадает многое, что внутри позастревало.

Люди обрабатывают сырую шерсть руками долгие тысячелетия — в прямом смысле от Ромула до наших дней. Когда-то всеми операциями заправлял сам ткач — готовил волокна, прял, мыл, красил. Давным-предавно он стал только ткать. Остальные работы, для которых нужны определенные навыки, сделались отдельными профессиями. Из них в первую очередь обработка шерстяного сырья. В Древней Греции, к примеру, таких умельцев называли звучным словом «ланифрикарии». Впрочем, тем все прелести этого ремесла и ограничивались. Существование ланифрикариев проходило в пыли, среди нечистот. По словам греческого писателя Лукиана, они принадлежали к наиболее презираемому слою общества.

Не лучшая доля выпадала и тем, кто кормился подобным промыслом на нашей земле. В одних краях их кликали трепачами, в других — шерстобитами. Заметим, что нередко обработка шерсти входила в подряды войлочников, пимокатчиков, шаповалов. Даже сами крестьяне битье шерсти признавали трудом тяжелым, сродни молотобойному или корчеванию пней. От напряжения и усталости мышц у человека опухали сухожилия, нападал скрипун, как выражались новгородцы. Боль преследовала и в покое, а в работе становилась невыносимой. Такой же профессиональной болезнью награждали себя и мяльщики льна. Кого сия чаша миновала, от монотонной, изнурительной работы в организме изнашивалось что-то другое. Отваживались, бывало, на обработку шерсти от безысходности и то лишь мужики завидного здоровья. Они скитались по всей России, ходили в Сибирь артелями и в одиночку. Жизнь их шла на износ. Н. Лесков в повести «Овцебык» мимоходом, как общеизвестное, описывает будничный эпизод на постоялом дворе. В округе все спало, было ранее раннего. Но уже со своего пристанища двинулись в морозную хмарь трепачи, не выпив и по глотку кипятка, лишь увязали сумки к треплам.

Отходники кочевали от деревни к деревне, от усадьбы к усадьбе, от монастыря к монастырю, пока не попадалась работа. Хозяин заказывал, как рыхлить шерсть — на валку или на пряжу. Тогда в холодном сарае напротив оконца выкладывал мастер инструмент: шерстобитень, то есть решетку, деревянную либо металлическую, и под нее сетку, подвешивал лучок — поболее двух метров шест со струной (плетеным из жил жгутом, хлыстом, тетивой), большой и малой кобылками (подставками для струны) и бойкой-колотушкой (деревянным молотом или просто стесанным с конца поленом по прозвищу «катеринка»).

Набросав шерсть на решетку, в одну руку работник брал шест-лучок, а другой за бойку дергал струну. Та, вытянувшись, ляцала по массе слипшихся шерстяных клочков, хлестала, как бичом, удар, однако, нанося плашмя. От этого весь ком вздрагивал, встряхивался. При повторных щелчках волокна несколько сдвигались со своего места. Если партию сырья предназначали на пряжу, шерстобит направлял удары струны прицельно, туда, где смыкались волокна, разрушая коросту из жиропота и следом саму связь, сцепление штапелей, пучков, косиц.

Под действием силы шерстинки, как всякое физическое тело, стремились выпрямляться, тянуться в ровную линию. От хлопка к хлопку все более явственно. Попутно отлетали, отделялись перепутанные с ними волоски соседних волокон. Освободившись от плена, слегка распрямленные шерстинки выскальзывали из пучков и располагались одна подле другой неким подобием параллельным рядам. Так, собственно говоря, и выглядела шерсть, возможно, хорошо разрыхленная.

На валку шерстобит тоже, конечно, теребил массы, разравнивая волокна. Но еще упорнее, для прочности будущих изделий, доводил ее до состояния шерстяной ваты. Здесь не столько образовывались ряды, сколько равномерно перемешивались короткие и длинные волокна верхушками в разные стороны.

Разработанные пряди шерстобиты укладывали пластами, согнув несколько раз. Сверток кудели на их языке именовали свитком.

Разрыхляя, вспушивая шерсть инструментами примитивными, настоящие мастера ухитрялись почти не ранить, не рвать и не портить волокон. Свойства шерсти они понимали и чувствовали фантастически точно, лишь взглянув на материал. И что, рядясь, хозяину обещали, то он и получал. По наблюдениям очевидцев, бывалый шерстобит с разным сортом волокон занимался по-особому, не полагаясь только на мощь смычкового удара. Силой правил ум.

Недосягаемую для других славу заработали себе костромские трепачи, к ним пробовали примазаться, выдавали себя за волжан, даже окали, как они, однако заказчики раскусывали самозванцев мигом, говоря, что этим локти мешают, суетливы: и быстро готово, да бестолково. Ведь на скорую руку — всегда комком и в кучу.

Иной раз и огромного старания мастера недоставало для того, чтобы вся шерсть обрела вид, пригодный для дальнейшей обработки. Привычно отбрасывались отходы: сильно перепутанные клочки, свалок — они не поддавались действию струны. Из партий на пряжу выбраковывались из распушенной шерсти мелкие концы волокон. Волосы с небольшой упругостью и неэластичные вообще трепки не выдерживали, ломались, становились много короче первоначальной длины.

Обычного протрепывания, как самого первого этапа в обработке, хватает разве что для валяльно-войлочных операций. На другие цели шерсть считалась подготовленной лишь в первом приближении. И снова вся надежда у человека была на свои руки.

История мало что сохранила нам о ремеслах древних. Одно же несомненное свидетельство живет в каждом доме. Это игла, родоначальница многих инструментов. Не будь иглы, если разобраться, не появились бы крючок, спицы, вышивка. Первая швейная машина работала в форме вязального крючка. Тамбурный шов — те же петли на полотне. Иглами и сегодня называют спицы, которые без затруднения делают дома из проволоки, осаживая концы напильником, выглаживая их, насколько возможно. Полагают, что иглу придумали около 100 тысяч лет тому назад и изготавливали, из чего могли, — деревянную, из рыбьих костей, рогов и клыков животных, перьев птиц. Приспособлением из таких игл расчесывал шерсть вавилонский ткач, набором деревянных пользовались в мастерских фараонов, щетками с железными зубьями обрабатывали снятую с овец шерсть ремесленники Древнего Рима.

Ту же кустарную технологию напоминает ручная выработка нити, которая до сих пор встречается в разных уголках планеты и весьма распространена в провинциях Индии. Традиционный способ помнят и у нас. Как встарь, в российских деревнях здравствует чесалка-гребень с двумя рядами длинных стальных игл. Устроена она проще простого (рис. 38). Женщина ногой прижимает треугольную деревяшку к сиденью. Руки у нее свободны. Обеими она надевает на иглы клок шерсти, водит им вправо-влево, медленно пропускает сквозь гребень, вытягивает волокна, разделяя концы, снимает застрявшие сор и грязь. Опять расчесывает. Так повторяется, покуда не увидит. что разгладила пучки, распрямила в них волосы, как надо, — примерно одинаковыми, рядом лежащими слоями. Долго, зато очень качественно. В пряжу ровную, без бугорков, одного диаметра сплетается эта шерсть. Нить из нее хоть куда — на изящную кружевную вязку, на тончайшую гладкую ткань. Изделие не отличишь от фабричного.

За гребень принимаются обычно, если сырье того стоит — длинноволокнистое, с однородным волосом, без подозрений на свойлачивание и другие пороки. Чесать машиной его жалко. Как ни говори, отходов будет больше, чем после чесалки. Иногда мастерица возится с этим анахронизмом, чтобы привести в порядок шерсть на особенно тонкие и ровные нити для работ художественных или исправляя за машиной плохо протрепанные куски руна. Никуда не деться от чесалки, если машинная обработка недоступна. А сидеть приходится часами и днями: хорошо быстро не бывает. Про шерсть, которую второпях провели через гребенку, пряхи говорят, что ее черт чесал, да чесалку потерял. И как им не досадовать: что не изгладил щетью, вылезет в пряже. Свивая нить руками, пряха еще половчит-похитрит и спрячет запутанные концы, сукрутины, утончения и другие огрехи. В машинном прядении плохо вычесанной шерсти никакие ухищрения не помогут, пороки выйдут наружу.

Мало в каком из ремесел человечество накопило столь уникальный опыт, как в обработке шерсти. У многих народов, особенно на заре цивилизации, шерсть была главным сырьем на всю одежду — от белья до верхнего платья. Из нее изготавливали и пеленки новорожденным, и простыни, и головные уборы, и отдельные виды обуви, и многообразные предметы быта. Казалось бы, при таком общественном интересе эта область человеческой деятельности начнет развиваться, как ничто иное. В действительности колесо прогресса поворачивается навстречу людским чаяниям необъяснимо избирательно. От столетия к столетию и уже в нашей эре понемногу начали появляться устройства, в какой-то мере облегчающие труд прядильщика, ткача. А вот способы очистки, теребления, расчесывания шерсти оставались незыблемыми, допотопными. Те, кто стояли у начала латыни, придумали, например, расчесывать шерстяные волокна шкуркой ежа, шишками чертополоха. Жившие на земле спустя тысячелетия продолжали пользоваться орудиями древних. Пронеслись еще века и века, когда, наконец, подобно ежовым, люди догадались расставлять иглы, вначале деревянные, симметричными рядами — получились щетки и гребни. С гребенным чесанием мир познакомили египтяне где-то за 1700–1500 лет до новой эры. Еще тысячу лет в обработке сырья все сохранялось без изменения. Затем щетке увеличили площадь, прикрепляя на целой доске заостренные палочки в определенном порядке. Доску ставили внаклон, на нее настилали сырую шерсть и, поводя щеткой с такими же, как на доске, зубьями, растрепывали, распрямляли волокна. Уже совсем близко к нам, в преддверии средневековья, вроде на старые дрожжи завели новую опару — изобрели кардные ленты (фр. carde — шерстечесалка). Точнее, ленты, как таковой, делать еще не научились. Основой служили небольшие куски кожи. В них вручную насаживали скобки, которые довольно ровно возвышались над поверхностью. Подвижная, гибкая кожа наводила на размышления о том, что ее можно подвесить, выгнуть, скрепить с аналогичными кусками, двигать, перемещать и — чем черт не шутит — заставить вращаться.

Кроме того, вместо кожи может быть более послушный материал, скажем, прочная ткань. Идеи витали в воздухе. Одна за другой открывались мастерские, в которых руками набирали кардоленты. Появились инструменты-шаблоны для ручной наборки кардных лент или щеток (рис. 55). Мастерские просуществовали несколько столетий. Только в 1748 году Джон Кей из Манчестера попытался сконструировать кардочесальную машину. Охраняя ее, торговый дом Кея переусердствовал, фактически скрыл изобретение: когда говорят деньги, обычно уже не до чистоты речи. Эта машина стала лишь фактом истории.

Через полвека дерзнул американец Амос Виттемор. Он построил и запустил в работу свою машину. Тем не менее и для Нового и для всего Света она не принесла облегчения. Первые устройства, что естественно, имели серьезные изъяны. Вслед за виттеморовской опробовались и отвергались другие модели. Шел поиск самих принципов, на каких должен был действовать механический гребень, способный заменить собой сотни человеческих рук. Неудачи и разочарования преследовали изобретателей. Перепоручить машинам трудоемкие операции первичной обработки шерсти удалось значительно позже, уже в нашу эпоху, околдованную техникой.