Твоя... Ваша... Навеки

Глава 1

— Нет.

— Нет?

Синие, словно полевые васильки, глаза и в них недоверчивое, растерянное удивление. Не ожидал такого моего ответа и оттого еще горше на душе.

Неужели и впрямь полагал наивно, что я приму его предложение, все брошу и предам брата ради счастья иллюзорного, мимолетного, будто жизнь бабочки-однодневки? Неужели и впрямь не догадывался, сколько уже их было, щеголей, красавцев и охотников за приданым, уверенных, что достаточно пообещать жениться на даме, и она с готовностью раскроет им свои объятия и банковские счета?

— Но…

— Нет, — повторяю едва слышно.

Пальцы замирают в нерешительности на щеке. Его лицо так близко, что дыхание касается моих губ. Кажется, еще чуть-чуть, и он поцелует меня, но я знаю, этому не бывать. Не сегодня и не сейчас.

— Прости, но я не могу и не желаю принимать твое предложение, — я отступаю на шаг, выдерживаю дистанцию барьером между нами.

— Но почему? — он искренен в своем непонимании.

— Ты знаешь почему, Арсенио, — я надеюсь, мой голос звучит твердо, убедительно. — Я не люблю тебя и не хочу любить, потому что тем больнее будет разочаровываться потом, а разочарование неизбежно, поверь мне. Мы слишком разные и однажды разница эта ударит по нам бумерангом. Возможно, сейчас тебе кажется, будто любовь способна все преодолеть, но это не так. И мой брат никогда не одобрит нашего брака, о чем тебе прекрасно известно.

— Я не собираюсь жениться еще и на Эване, — непонимание уступает место колкому раздражению.

— А я не выйду замуж без его благословения. И не смогу жить спокойно, зная, что между мной и единственным родным мне существом пролегла пропасть.

— Рианн, — Арсенио возводит очи к потолку, словно тот может призвать меня к благоразумию.

— Я благодарна тебе за помощь, но мой ответ нет.

— Ты даже не хочешь попытаться?

— Зачем? Если не мнение Эвана, то наша природа рано или поздно разведет нас в разные стороны. Я оборотень, ты инкуб, я не прощу измену, а ты не сможешь до конца дней своих довольствоваться лишь мной. Ты захочешь разнообразия, затем очередную девственницу, но скрыть от меня не сможешь. Я узнаю, почую, почувствую. И тем хуже будет для нас обоих.

— Рианн, — Арсенио тянется порывисто ко мне, и я отшатываюсь инстинктивно. — Если мы поженимся, я буду верен только тебе. Никаких измен и девственниц, любовниц и оргий. Я люблю тебя и буду любить всегда. Тебя и наших детей.

По глазам вижу — он действительно верит в придуманную им же сказку. Сказку, где не существует ничего после фразы «и жили они долго и счастливо и умерли в один день».

— Нет, — качаю головой и отворачиваюсь к окну. — Больше ничего не говори и уходи, пожалуйста. Прошу тебя.

Чувствую, как он смотрит на меня, пристально, выжидающе, с иррациональной, безумной немного надеждой.

Но я не передумаю. Отсчитываю удары сердца — оно бьется гулко, тяжело, медленно, словно вот-вот остановится. Сжимаю зубы и сосредотачиваю взгляд на изумрудной портьере — все лучше, чем видеть глаза Арсенио, видеть, как умирает в васильковой глубине безжалостно убитая мной надежда.

Один, два, три.

Не ожидание — вечность, бесконечная, бескрайняя. Но на шестой удар Арсенио все же поворачивается неохотно и уходит. И я позволяю себе выдохнуть и вдохнуть поглубже. Воздух с трудом наполняет легкие, стиснутые невидимой рукой.

Это необходимо. Лучше отрезать еще тонкие, хрупкие нити сейчас, чем мучительно разрывать уже устоявшиеся, привычные связи потом.

Я такая, какой меня хотят видеть.

Примерная дочь.

Верная сестра.

Добропорядочная горожанка.

Благочестивая леди если не по рождению, то по воспитанию.

Всю жизнь я следовала чужим представлениям, идеалам, советам. Делала то, что мне говорили, и поступала так, как должно было. И полагала искренне, что это правильно. Мама и папа знают, что лучше для их детей. Старший брат, оставшийся после смерти наших родителей единственным близким и родным существом, отвечает за меня и потому я должна вести себя так, чтобы причинять ему как можно меньше лишних забот. Должна помогать ему и поддерживать во всем.

Я помогаю. Поддерживаю. И делаю это от души, потому что люблю брата и понимаю, насколько тяжело оказаться в двадцать один год без средств к существованию и с шестнадцатилетней сестрой на руках. Нам не на кого было опереться, только друг на друга, и доверять мы не могли никому, кроме друг друга. Знаю, Эвану поступали предложения продать обузу, хотя сам он о том не рассказывал. Попыткам напасть на нас, похитить меня, а то и просто и незатейливо изнасиловать тоже не было счета. Хорошенькая юная девственница — товар, на котором в Лилате, городе воров, убийц, жадности, жестокости и беспринципности, можно неплохо заработать, а мое происхождение к тому же поднимало цену вдвое. И лишь защита и любовь брата позволили мне выжить, остаться собой, не исчезнуть в бесчисленных публичных домах и притонах Лилата. Его стремление во что бы то ни стало вернуть нам прежнее положение и возможности, его труд, настойчивость и терпение, его цена, заплаченная за наше нынешнее благополучие, привели нас туда, где мы есть сейчас. Так как я могу предать и разочаровать Эвана, предпочтя брак с инкубом, у которого только и есть, что симпатичное лицо, приятная улыбка да ничего не стоящий титул? Как я могу согласиться на предложение руки и сердца того, кто физически не сможет, что бы он сам там ни говорил, обходиться без подпитки сексуальной энергией, от невинных девушек в том числе? Я всего лишь волчица, я должна стать женой и матерью детей, а не секс-игрушкой, не невольницей, чье единственное назначение в жизни — удовлетворять хозяина, быть готовой терпеть любые капризы его и желания. Как я могу быть настолько неблагодарной, чтобы перекраивать идеи и планы брата на свой лад, под свои представления?

Эван уже нашел для меня достойного молодого человека, Финиса Мелтона, своего давнего друга и заместителя на работе. Мужчину, с которым я буду если не счастлива по-настоящему, то хотя бы смогу притвориться счастливой, который добр, сдержан и слишком робок, чтобы изменять жене или быть с нею жестоким. А даже если вдруг однажды соблазны и вынудят свернуть его на путь супружеской неверности, то факт этот не причинит мне такой боли, страданий, как если бы нас связывала пылкая, всепоглощающая любовь. Наверняка к этому моменту я научусь закрывать глаза, отворачиваться, не интересоваться досугом супругом больше необходимого. Научусь игнорировать очевидные признаки и собственную природу, не терпящую измен. Научусь быть идеальной женой и деловым партнером, сдерживать порывы и контролировать желания, что тревожат порой разум, сердце и тело.

Должна научиться. Финис лучше охотников за приданым и тех, кто через меня надеется добраться до дела Эвана. Лучше лордов, жениться на девице низкого происхождения и вовсе не собирающихся, но стремящихся потешиться с забавной игрушкой. Лучше инкубов с их неуемными потребностями и сомнительной моралью.

Финис безопасен.

И он — малая плата за все, что брат сделал и чем пожертвовал ради меня.

Как я могу отказаться от всего ради эфемерной надежды, ради призрачного миража, слишком, откровенно иллюзорного, чтобы в него поверить?

Не могу. Не должна и не стану.

Говоря по чести, визит Арсенио не обернулся для меня совсем уж сюрпризом. Я ожидала его — той частью себя, которую, к великому моему стыду, куда как реже удавалось призвать к благоразумию, чем хотелось бы. Даже надеялась, пусть и осознавала, сколь глупо предаваться пустым мечтам.

Догадывалась о предложении — порой влюбленные мужчины так предсказуемы.

Опасалась немного — не Арсенио, но себя, своей реакции. И о приличиях не стоило забывать. С приличиями спокойнее, надежнее, ими всегда можно отговориться, прикрыться, сослаться на них.

Размышляла, что отвечу, как посмотрю, когда настанет момент произнести это слово, короткое, емкое, обрывающее чужие надежды и чаяния.

Нет.

Ответить иначе я не могла.

И не понимала, почему не унимается разочарование, почему так обидно оттого, что не больно-то Арсенио и старался?

Выходите за меня. Нет? Точно нет? Вы уверены? Ну и ладно, ничего страшного, как-нибудь обойдусь.

Я сама попросила его уйти.

И он ушел.

Разве я не этого хотела?

Он не умолял, пав предварительно на одно колено, не рассказывал в деталях, как мы поженимся и будет жить долго, счастливо и беззаботно, не уговаривал. И дара, символизирующего его сердце, отданного мне навеки, не принес. Мне пришлось бы отвергнуть подарок, что бы он собой ни представлял, но дара не было.

Почти ничего не было.

И это все?

Или не столь уж и сильна обещанная любовь, способная все преодолеть?

Но визита инкуба на следующий день вскоре после полудня я не ожидала.

Эван и Тесса на работе, я одна дома, не считая служанки Дороти, сообщившей мне о том, что господин Байрон желает меня видеть.

Ему-то что надо?

Молодые инкубы собирались маленькими группами, держались друг друга, подобно оборотням сбиваясь в своеобразную импровизированную стаю. И эти трое часто появлялись вместе, неразлучные, словно братья-близнецы, — Арсенио, Байрон и Клеон, — будь то светский раут, большая игра в мужском клубе или публичный дом. Не знаю, как остальные двое относятся к ухаживаниям Арсенио за мной, но отчего-то настораживаюсь, не ожидая от визита Байрона ничего хорошего.

Откладываю список покупок по хозяйству, снимаю передник — нельзя проводить ревизию на кухне и в кладовой, не насажав пятен при этом. Медлю в нерешительности — гостей следует встречать в более надлежащем виде, нежели не самое новое и свежее домашнее платье. Да и волосы стоит поправить, а лучше уложить наново и лицо проверить, вдруг испачкалось…

Ради кого я стараюсь? Это же всего-навсего приятель Арсенио и известный в определенных кругах мальчик по вызову и если мой неопрятный внешний вид не придется по нраву ему, привыкшему к напудренным и надушенным клиенткам и шлюхам, то это не мои проблемы.

Байрон ждет в холле.

Высок. Идеально, слащаво красив, что не редкость среди инкубов. Густые золотисто-каштановые волосы уложены лучше, чем мои, и темно-синий костюм уж наверняка много дороже моего платья. Шейный платок завязан замысловатым и, несомненно, модным узлом, из кармана жилета торчит золотая цепочка часов.

Пижон.

— Рианн, — поклон легкий, вежливый, и я киваю в ответ.

— Добрый день, Байрон. Чем обязана столь неожиданному визиту?

Окидывает нарочито медленным и выразительным взглядом холл. Неужто не по душе место?

— Желаешь побеседовать на пороге?

— У меня еще полно дел, — щека чешется. Наверное, все-таки успела испачкать в чем-то.

— Как скажешь, — взгляд перемещается на меня, скользит оценивающе то ли по моей фигуре, то ли по мятому платью. — Вчера Арсенио сделал тебе предложение, но ты отклонила его…

И он счел необходимым поделиться моим отказом со своими приятелями? Стыд-то какой.

— Только не говори, что Арсенио послал тебя замолвить за него слово.

— Нет. Не совсем, — Байрон делает плавный шаг ко мне, достает из кармана носовой платок.

Удержать себя на месте, не отшатнуться, не огрызнуться, когда белая ткань потянулась к моему лицу. Пусть не думает, будто я боюсь его намерений. Я могу защитить себя и это, в конце концов, мой дом, моя территория.

Платок касается щеки осторожно, деликатно. Неожиданно горьковатый запах туалетной воды пробирается в легкие, щекочет вкрадчиво обоняние, инстинкты. Вспоминаю — сегодня ночь перед полнолунием. Природа попытается взять свое, настойчиво, мучительно.

— У тебя пятно на щеке. Кажется, от муки, — полные губы изгибаются в улыбке легкой, ласковой, и я осознаю вдруг, какую ошибку совершила.

Нельзя было подпускать его так близко.

Вчера еще можно было, но сегодня… сегодня табу.

Брату проще. Мужчинам всегда проще.

Почему так? Почему им дозволено почти все, а нам, женщинам, — почти ничего?

— Не могу сказать, что для нас такой твой ответ явился сюрпризом, — Байрон отступает на шаг, осматривает критично мое лицо. Не знаю, от чего мне хуже — от мужской близости, пробуждающей голод, недостойный хорошо воспитанной молодой леди, или от стыда жгучего, багряного, словно осенняя листва.

— Для нас? — повторяю я. — То есть Арсенио обсуждал с вами… меня… свое предложение… — и кто знает, что еще.

— Только со мной, — поправляет Байрон. Складывает платок, прячет обратно в карман и — хвала Дикой Лаэ! — наконец-то отходит к входной двери, на расстояние, что с некоторой доли натяжки можно назвать безопасным.

— Мне уже легче, — бормочу, не скрывая сарказма. Хотя бы Клеона не пригласили, благодетели.

— До недавнего времени я завидовал Арсенио. Он мог открыто ухаживать за тобой, мог оказывать знаки внимания, прикасаться к тебе, беседовать с тобой. Он мог заговорить с тобой на любом светском рауте, пригласить тебя на танец…

— Я всегда отказывалась, — да и в свет выезжаю нечасто. Для общества я слишком юна, чтобы появляться одной, без надлежащего сопровождения, иных компаньонов у меня нет, а Эвану не до балов, его дела важнее, и они действительно нужны, полезны. В отличие от аристократической мишуры, бессмысленной, бессодержательной.

— Суть не в этом, Рианн. Главное, он мог, а мне оставалось лишь наблюдать издалека, ловить звуки твоего голоса и твою улыбку. Желать, мечтать о тебе и при этом лебезить перед другими, терпеть их капризы и изображать восторг, когда они соизволят обратить на меня внимание.

— Это твоя работа, — напоминаю подчеркнуто равнодушно.

Мне не нравится, к чему он клонит. Даже не намеки, но констатация факта, сухого, голого в пугающей своей очевидности. Байрон говорит ровно, без патетики и трагизма, точно сводку новостей читает, отношения к нему не имеющих.

— Бывшая работа, — уточняет Байрон, бросает на меня косой вопросительный взгляд, ожидая ответной реакции.

— Бывшая? — я теряюсь.

— Я ушел из агентства. Вчера.

— Но…

— И наша… теперь уже моя бывшая хозяйка пообещала, что меня не возьмут ни в одно уважаемое эскорт-агентство в Верхнем городе, поскольку я поставил под удар выгодный контракт со старшей леди Дэлгас, и гнить мне теперь в убогих притонах Нижнего.

— С ума сошел?!

— Возможно, — соглашается Байрон спокойно, безразлично даже, будто не признавался мгновением раньше, что выплеснул свою карьеру в воды Вечной реки.

Хотя молодым дамам и не положено знать таких нюансов, но мне известно, чего стоит устроиться в одно из самых престижных и дорогих эскорт-агентств Лилата. Туда брали не просто симпатичных мальчиков с улицы, однако проводили строгий отбор, тестирования, проверки, предоставляемых рекомендаций в том числе. Без последних кандидатуру даже не рассматривали. И вот так легко отказаться от высокооплачиваемой работы, перспектив и будущего?

Ради чего?

Ради кого.

— Нет, — подхватив юбки, я начинаю расхаживать нервно по холлу, метаться от стены к стене волчицей в клетке — дурацкая привычка, от которой до сих пор не удается отучиться. — Ты не мог.

— Мог. И сделал.

— Зачем?

— Помимо того, что ты едва ли примешь ухаживания от мальчика по вызову? — Байрон невозмутим. Ироничная усмешка ему к лицу, и я замираю, облизываю пересохшие резко губы. Сердце стучит часто, надсадно, воздуха словно не хватает. — Контракт запрещает оказывать в рабочее время любые знаки внимания по отношению к женщине, клиенткой не являющейся.

В нерабочее время не запрещает, но в агентствах существует негласное правило не появляться на тех мероприятиях, где есть вероятность встретиться с клиенткой. Дурной тон. Да и в целом… оставалась масса специфических деталей.

Надо успокоиться. Сделать глубокий вдох и выдох. Подумаешь, мужчина. Молодой, красивый, притягательный. Знающий, как доставить женщине удовольствие.

И кто, в конечном итоге, просит при этом расставаться с невинностью? Есть способы совместить приятное с полезным… никто никогда не узнает…

Нет!

Глупая ситуация, глупые мысли.

— И что же, раз я отказала Арсенио, то ты решил попытать счастья? — мой голос звучит раздраженно, нет у меня сил изображать вежливое равнодушие.

— Решил. Не потому, что ты отказала Арсенио, а потому, что не могу и впредь наблюдать лишь издалека.

Никогда прежде не реагировала так неожиданно, откровенно на мужчину. Наверное, возраст виноват — чем старше, тем сильнее дикая половина стремится к спариванию, к удовлетворению инстинкта размножения. А я уже не столь юна, как выгляжу. И пафосные заявления, что лучше смерть в одиночестве, чем жизнь с кем придется, хорошо звучат лишь в теории, когда произносишь их в запале, под влиянием момента и собственных взбунтовавшихся эмоций, перед наивной девушкой моложе меня годами.

— Надеешься, что мой ответ изменится? — я хочу, чтобы Байрон ушел поскорее, чтобы избавил меня от своего присутствия, горьковатого, тревожного.

— Надеюсь, — Байрон вновь приближается, и я закусываю губу, ощущая, как низ живота ноет болезненно-сладко, как сводит руки от желания прикоснуться к мужчине рядом.

Как унизительно!

И мучительно.

— Впрочем, Арсенио тоже, — Байрон наклоняется ко мне.

— Весьма самонадеянно с его стороны, — дыхание сбивается окончательно, и я с нарастающими ужасом и паникой думаю, что будет, если сейчас волчица сорвется с поводка разума и логики, если она, ошалев от свободы и вожделения, прямо здесь накинется на гостя.

Сомневаюсь, что Байрону как демону не хватит сил справиться со мной.

А если он вслед за мной поддастся этому безумию? Какой инкуб откажется от хорошенькой девственницы, которая сама на шею бросается, готовая отдаться добровольно и безо всякого принуждения?

В холле, средь бела дня и со свидетелем за стеной.

И от мысли, что Байрон может взять меня здесь, на одном из этих хрупких столиков под вазы… или у стены… или даже на полу… по телу разливается огонь, живой, пожирающий изнутри.

— Мы будем оба ухаживать за тобой, — Байрон шепчет интимно на самое ухо, шевеля дыханием прядки волос, выбившиеся из прически. — И ты будешь принадлежать нам и душой, и телом, и перед ликами любых богов, как наша законная супруга. Тебе не отвертеться, Рианн.

Глава 2

В первое мгновение я не понимаю. Смотрю растерянно на Байрона, позабыв и о полнолунии, и о собственных физических желаниях, и пытаюсь осмыслить сказанное.

Оба?

Сразу?!

И я… стану женой для обоих?

— С ума сошли?! — не сдержавшись, я отскакиваю к стене. — Как вам только могло прийти в голову нечто подобное?

— Среди нашего вида такой расклад в порядке вещей, — как ни в чем не бывало пожимает Байрон плечами. — Суккубы, особенно чистокровные, известны своей… ненасытностью и чаще всего одного мужчины им мало — таковы издержки нашей природы и не нам их менять. Поэтому суккубы вольны выбрать себе в супруги до трех мужчин… предпочтительно инкубов, разумеется. Проводится брачный ритуал, связывающий все стороны не только узами законного брака, но и в определенной степени усмиряющий наши инстинкты и гарантирующий скорое зачатие потомства. Как правило, трое инкубов вполне способны удовлетворить аппетиты одной суккубы, а ее мужьям хватает и ее… кхм, внимания, и ее энергии, чтобы более не нуждаться ни в других женщинах, ни, тем паче, в девственницах. Этот своеобразный предохранительный механизм позволяет нам как контролировать наши желания, так и следить за приростом популяции.

— Почему же тогда вы отдаете предпочтение традиционным бракам с представителями других рас? — удивляюсь я. Кажется, я где-то слышала что-то похожее на то, о чем поведал сейчас Байрон, но в реальной жизни я не видела тому подтверждений.

Договорные союзы.

Браки без любви.

Клеон уже год ухаживает за вдовой старше его лет на десять и все вокруг понимают — дама богата и одинока, а Клеону нужен надежный источник дохода. Не все готовы идти ради заработков в эскорт-агентства.

Да и вообще трудиться в традиционном понимании этого слова.

— Такой брак должен быть основан на взаимных чувствах, как минимум, страсти, которой не пройдет после двух-трех встреч, — в зеленых глазах под по-девичьи длинными ресницами отражается тень давней печали. — В противном случае ритуал не гарантирует ни ограничение потребностей, ни детей.

— Но, тем не менее, дети у вас появляются, — напоминаю.

— На этот случай существует другой ритуал, взаимных нежных чувств не требующий… были времена, когда к нему прибегали лишь в крайних случаях, когда не было иного выбора… зато нынче используют постоянно. После него женщина может родить одного, максимум двух детей от инкуба, в зависимости от состояния ее здоровья и происхождения, последующие же беременности с высокой долей вероятности ее убьют.

Потому что зачатые от инкубов дети столь же ненасытны, как и их отцы. Тянут энергию даже в материнской утробе.

— Жизнь в Лилате диктует свои правила, — продолжает Байрон задумчиво. — Чистокровные суккубы рождаются все реже. Нетрадиционные браки осуждаются другими расами и людьми в частности все чаще. И мы привыкли видеть в женитьбе лишь очередную возможность для получения выгоды, не важно, идет ли речь о выгоде личной или целого рода. Нам спокойнее без чувств. Проще жениться из практических соображений, получить регламентированного наследника и завести гарем из наложниц, которые для нас нынче менее обременительны, чем поиск той, кого можно будет назвать любимой. Теперь мы живем так. Равно как и вы, впрочем. Нам с Арсенио известно, что Эван намерен выдать тебя замуж за своего заместителя… вопреки вашим же традициям.

Эти планы брата отнюдь не секрет.

— Эван хочет лучшего для меня, — бормочу неуверенно.

— В виде нелюбимого и почти наверняка презираемого тобой мужа? — уточняет Байрон мягко.

— Наши с Эваном родители поженились по любви. И что из этого вышло? Ничего хорошего. Разве что умерли они в один день.

Хотя… двадцать два года счастья, жизни в любви и согласии — много это или мало?

Мне всегда казалось, что ничтожно мало. Что мама с папой могли бы побыть со мной подольше. Что они не должны были вот так оставлять нас с братом совсем одних.

— Тебе не кажется, что идея выдать тебя за человека, который едва ли станет ценить и оберегать тебя должным образом, несколько противоречит идеалам вашего народа? Не ты ли вчера уверяла Арсенио, что он всенепременно тебе изменит, а ты не сможешь этого простить?

— Он тебе весь наш разговор пересказал? — эти инкубы хоть что-нибудь скрывают друг от друга?

— Он повторил основную мысль, чтобы я смог сделать соответствующие выводы. Как видишь, — взгляд Байрона полон снисхождения терпеливого, ласкового, — ты противоречишь сама себе. Ты опасаешься гипотетических измен Арсенио и потому отказываешь ему, но, судя по всему, готова принимать их от того, кого выбрал для тебя брат. Это есть результат причудливой женской логики или ты просто до такой степени привыкла полагаться на Эвана и его решения, что перспектива сделать свой выбор, не зависящий от мнения брата, тебя пугает?

— Мои отношения с Эваном тебя не касаются, — беседа явно затянулась. И перешла допустимые границы. — Равно как и мой выбор, и причины, побуждающие сделать его. А то, что ты осмелился предложить мне… возмутительно, безрассудно и аморально. Как вы вообще могли вообразить, что я соглашусь на… на такое? В конце концов, я не суккуба и один добропорядочный муж меня более чем устроит.

Двое, подумать только! Видит Лаэ, это безумие.

Непристойное, скандальное даже для Лилата безумие.

Эван никогда не допустит подобного.

— Если не ошибаюсь, завтра бал у лорда и леди Огден. Ты ведь получила приглашение? Должна была, вашей семье их посылают регулярно. Ты приедешь на бал…

— Нет.

— Приедешь, — Байрон словно не слышит моих возражений. — Арсенио пришлет за тобой мобиль…

— Не стоит беспокойств, я все равно никуда не поеду, — терпение трепещет слабым огоньком, готовое в любой момент погаснуть от случайного слова, фразы, что ворвется сквозняком.

Байрон всегда столь упрям и настойчив? Я видела его с приятелями, с клиентками и прежде он всегда представлялся мне слишком красивым, надменным и самовлюбленным, слишком озабоченным собственными нуждами и собственной же персоной, чтобы думать всерьез о ком-то другом.

— Арсенио встретит тебя на балу, затем к вам присоединюсь я.

К щекам приливает кровь, и я отворачиваюсь поспешно, стараясь отбросить непозволительные мысли. Он говорит о бале, о светском рауте с множеством приглашенных гостей и вовсе не имеет в виду ничего непристойного, это утихшие было инстинкты находят сомнительные намеки во вполне невинной реплике. И воображение тянется охотно следом, рисует возмутительно яркие картины, словно после прочтения очередного бестселлера Эмирады.

— На первое время и для твоего спокойствия и сохранения репутации мы с Арсенио изобразим соперников, — продолжает Байрон. — В умеренных дозах, безусловно, хотя я бы предпочел сразу брачный браслет… но сейчас ты к этому шагу не готова.

Я неосознанно касаюсь шеи и вспоминаю — не будет у меня ни родового ожерелья, какое было у мамы, ни брачной церемонии под полной луной, ни клятв, произнесенных пред ликом Лаэ и супруга ее, грозного Рроха. Меня ждет обычный, посвященный человеческой богине храм, кольцо и муж-человек, который если и согласится на брачный обряд по нашим традициям, то лишь из мягкости и привычки уступать Эвану. А ожерелье нашего рода, то самое, что носила прежде мама, брат наденет на шею той, кого изберет себе в пару. Мне же предстоит принять статусные украшения рода супруга.

Или только что купленное в ювелирном кольцо, холодное, бездушное, одно из великого множества ему подобных.

— Компаньонку мы тоже пришлем, — добавляет Байрон и вдруг хмурится неодобрительно. — Странно, что за столько лет Эван не подумал о ней сам. Впрочем, теперь нам это только на руку. Мобиль приедет в восемь. Рассказывать обо всем брату или нет, решать тебе, но я полагаю, что ты промолчишь. В любом случае мы своих намерений скрывать не собираемся.

— Вы обезумели, — я не знаю, что еще ответить. — Или надышались чем-то в подземельях дварфов.

Быть может, и впрямь газ? Или сводящий с ума запах подземных маков? Но я ничего подозрительного не почуяла, да и Эван предупредил бы.

— Скорее наоборот — обрели ясность ума, — Байрон улыбается, глядя на меня, отмечая цепко и жаркий румянец на щеках, и растерянный, шальной взгляд. — Все же стрессовые ситуации и страх потерять любимую женщину весьма способствуют расстановке приоритетов.

— Хороша же расстановка, если вы намерены делить меня между собой, — огрызаюсь бессильно.

— Рианн, ты не пирог и не выручка, чтобы тебя делить, — возражает Байрон ласково. — Ты женщина, небезразличная нам обоим, и ты будешь принадлежать нам. К счастью, наша природа и наши традиции допускают такую возможность и позволяют воспринимать ее спокойно, без возмущения, заламывания рук, истерик и желания вырвать сердце сопернику. Правда, последнее касается исключительно мужчин-партнеров по брачному союзу. Поэтому если вдруг у тебя возникнет действительно безумная идея скоропалительно выйти замуж за господина Мелтона и тем самым избавиться от нас, то не советую пытаться воплотить ее в жизнь. По крайней мере, если тебе и впрямь жалко Финиса. Доброго дня, Рианн, увидимся завтра на балу, — короткий вежливый поклон и Байрон разворачивается к двери. Сам касается нужного кристалла, размыкая защитный контур и открывая створку ворот, бросает на меня прощальный взгляд через плечо и уходит.

Я же могу лишь привалиться к стене позади, вжаться спиной в деревянную панель. Я почти слышу, как волчица поскуливает разочарованно, ощущаю отчетливо, как инстинкты бунтуют, требуя остановить и вернуть такого притягательного, интересного мужчину.

Надо успокоиться. Байрон ушел и теперь все придет в норму. Нужно лишь немного подождать.

Бал у Огденов. Выход в свет фактически втроем. Безумцы, сущие безумцы.

Я не пойду. Своего согласия я не давала, и никто не заставит меня сесть в их растреклятый мобиль. Да я даже за ворота не выйду!

Или вообще из дома. Запрусь вечером в спальне… или в подвале и буду читать. Желательно классику.

А полнолуние не первое в моей жизни. Справлялась прежде, справлюсь и сейчас.

Все пошло не так.

Люсьен эль Ясинто, глава одного из демонических кланов ночных теней, нанес нежданный визит в контору Эвана, явившись, как я поняла со слов брата, со своей дочерью, Шериль, которую Люсьен сватает настойчиво Эвану, надеясь через брачный союз получить контроль над его делом. И отчего-то брату не пришло в голову иных идей, кроме как объявить при незваных гостях своей невестой Тессу. Стоило ли ожидать, что Люсьен поверит Эвану?

Нет, конечно же.

Более того, Люсьен намекнул недвусмысленно, что желает видеть новоявленных жениха и невесту на балу у Огденов. Вполне естественная реакция со стороны влиятельного демона — получить наглядное подтверждение, что невеста не фикция, не подделка, не первая попавшаяся сотрудница, случайно оказавшаяся не в том месте и не в то время. Что Тесса действительно пара Эвана. И что в таком случае Люсьену придется отказаться от матримониальных планов на моего брата.

Эвану и Тессе предстоит посетить бал — и мне тоже. Волей-неволей, хочу я того или нет, но я должна сопровождать Тессу, должна помочь ей, далекой от светских кругов, подсказать, поддержать и никого, совсем никого не волнуют мои желания. С нами поедет и Финис — брат решил, что пришла пора и нам объявить о помолвке. Произнести во всеуслышание пустые обещания, что свяжут меня с человеком, которого я буду лишь терпеть, с которым смирюсь, ведь нет у меня другого выбора и другого мужчины. Мужчины, любимого мной, мужчины, привлекающего волчицу, того, с кем она захочет бежать рядом. Надежного, сильного, уверенного. Возможно, чуть-чуть бесшабашного, веселого и нежного. Такого, каким был наш папа. Порой мне кажется, я вижу некоторые черты отца в Арсенио, и сама мысль эта смущает.

И пугает.

Папа дорого, жестоко заплатил за свою беспечность и поэтому мы, его дети, не забываем, что мало кому можно доверять, что нельзя поворачиваться спиной к врагам.

С опозданием вспоминаю, что Байрон обещал прислать мобиль с компаньонкой от Арсенио, и в панике начинаю метаться по всему дому. С трудом нахожу адрес Арсенио, но возникшую проблему это не решает — в доме нет кристаллизатора, чтобы я могла написать ему письмо по общей сети, и мне некого послать с обычной запиской. А если Эван увидит присланный мобиль и все поймет…

И я не хочу объявлять о помолвке с Финисом. Не сегодня. Еще слишком рано и трудно предположить, как на объявление отреагируют Арсенио и Байрон. И каково будет волчице, изголодавшейся, обуреваемой инстинктами, среди стольких мужчин, противных мне как человеку.

Стук в дверь моей спальни отвлекает от тягостных размышлений. Бросаю мимолетный взгляд на часы — только три часа дня, для Эвана и Тессы еще рано, да и я почуяла бы их возвращение прежде, чем они переступили бы порог дома.

— Что случилось, Дороти? — я иду к двери, распахиваю створку, однако никого не вижу, перед моими глазами лишь стена напротив.

— Я не Дороти, но уверен, пригодиться смогу не меньше, чем ваша милая и старательная служанка.

Мужской голос доносится снизу, и я опускаю глаза. В следующее мгновение дварф ловко проскакивает мимо моих юбок вглубь комнаты и я, ощутив под пальцами выброшенной вперед руки пустоту, разворачиваюсь резко, готовая вновь накинуться на того, кто похитил нас с Тессой и Арсенио, посадил меня в клетку, унизил, надев намордник, словно я цепная шавка.

— Тише-тише, — Дипэк Дов поворачивается нарочито медленно ко мне лицом, поднимает обе руки, раскрыв ладони. — Не суетись понапрасну, волчица, и отгрызать мне голову тоже нужды нет. Сказал же, пригожусь.

Я, не скрываясь, рычу сквозь стиснутые зубы. Он попался — выход за моей спиной и теперь-то я точно не повторю ошибки, позволяя дварфу проскользнуть мимо меня.

— Чем тебе помочь? — Дипэк говорит негромко, доброжелательно, будто это я вторглась в чужой дом, будто это я, а не он, незваный гость, проникший на частую территорию без разрешения. Дварф бросает быстрый оценивающий взгляд на туалетный столик, где среди косметики лежит карточка с адресом Арсенио и лист бумаги с пером. Я же делаю плавный шаг к Дипэку, не сводя с него взгляда. — Записку надо милому передать? Одному или обоим сразу?

Еще шаг, но внутри все холодеет.

Дварф знает? Откуда? И как он, в конце концов, здесь оказался, ведь Эван упоминал, что почти весь клан дварфов, похитивших нас, погиб от рук чистильщиков, нанятых заказчиком?

— Могу отнести, — предлагает Дипэк невозмутимо. — Как видишь, мы оба находимся в зависимом от твоего братца положении и у нас обоих есть вещи, рассказывать о которых Эвану мы бы не хотели. Я, например, не горю желанием ставить Эвана в известность о своем… так сказать, местонахождении, а тебе вряд ли хочется делиться с любимым родственником деталями… кхм, личной жизни. Он тебе добропорядочного… ну, почти добропорядочного… жениха нашел, чистенького и унылого, а ты то с одним инкубом, то с другим… сама понимаешь, большинству мужиков, если они сами не инкубы, такой расклад сильно не по душе приходится.

— Откуда… ты знаешь? — я пытаюсь говорить нормально, но глухие, рычащие нотки все равно прорываются в голосе, делая его низким, злым.

— Так уж вышло, что я видел, как тебя навещал Арсенио. А на следующий день — приятель его. Возможно, я даже слышал кое-что из вашего с Байроном разговора.

Выходит, дварф эти последние два дня находился здесь, в нашем доме? В нашем присутствии?

— Как ты проник на территорию?

— Проскочил вслед за Арсенио, это не трудно, — небрежное пожатие плеч.

— Эван тебя заметил бы. Или я.

— Во-первых, я не врал Тессе, когда рассказывал о своем происхождении. Во-вторых, в вашем подвале обнаружилась весьма занятная комнатка…

В потайных местах которой Эван сам насыпал по щепотке толченого корня волкоборца, смешанного с семенами подземного мака, в небольших дозах отбивающего нюх даже у оборотней.

— Правда, удобств там маловато, но я не жалуюсь.

— Это шантаж? — я могу убить дварфа.

И медлю. Он почти спокоен — сердце бьется лишь чуть быстрее обычного, — дышит ровно, и в подозрительно слабом запахе его нет страха.

— Скорее я излагаю известные нам обоим факты так, чтобы ты имела возможность понять и оценить пользу, которую мы можем принести друг другу.

— Я могу убить тебя, — повторяю я вслух.

— Можешь. А можешь признать, что я тебе пригожусь.

— Курьером?

— Почему бы и нет? Я неприхотлив в быту и нетребователен в еде и сейчас, когда от моего клана остались фактически одни воспоминания, не меньше вашего хочу выяснить личность нанимателя.

Меня окружают безумцы.

— Твой брат все равно редко бывает дома, так что он меня даже не заметит. Да и, помяни мое слово, волчица, скоро все его мысли будут не о несчастном и одиноком дварфе и о не тебе, а о его паре.

— Тесса не его пара, — я вдруг смиряюсь. У меня слишком много дел, чтобы думать о том, куда прятать тело Дипэка. Возвращаюсь к туалетному столику, опускаюсь на стул и берусь за перо.

— Полагаешь, нет? — дварф неторопливо обходит комнату, разглядывая предметы обстановки. — А мне сдается, волк сделал на девочку стойку.

Идеальная пара — та, которую примет и человек, и зверь. Неважно, какой она расы, каким богам поклоняется, что читает и как одевается. К ней должно тянуть — сердцем, разумом и телом. Ее запах должен завораживать, ее счастье должно стать твоим счастьем. И когда она посмотрит на тебя, с безграничной любовью, с всепоглощающей нежностью, ты поймешь, что она — твоя. Навеки.

Так говорила мама когда-то. И папа улыбался, когда ловил ее взгляд, полный нежности, предназначенной лишь для него и для нас.

Так должно быть.

И так бывает, но реже, чем я смела мечтать.

Я пишу короткую записку с просьбой не присылать за собой транспорт и сопровождение, поскольку я в любом случае приеду на бал в обществе брата и Тессы. В последний момент я отказываюсь от упоминания Финиса. Едва ли инкубам понравится объявление о помолвке, да что там — их наверняка возмутит сам факт нахождения господина Мелтона подле меня. И волчица во мне радуется безо всякой веской причины, просто от одной лишь мысли, что скоро увидит мужчину, так глянувшегося ей накануне. Привычно аккуратно выводя собственную подпись, я ощущаю остро ее желание оказаться рядом с Байроном, и оно пугает меня.

Финис — выбор Эвана и той части меня, что стремится быть разумной, рассудительной, практичной и благодарной, той части, что боится боли, разочарований и предательства от близких. Но порой зверь делает свой выбор, и он не всегда совпадает с решением, с планами человека. Порой зверь инстинктивно выбирает кого-то и не видит никого иного в качестве спутника жизни. И если зверю и человеку не удается прийти к соглашению, к равновесию, то… то одной части придется подчинить, подавить другую, обрекая тем самым себя на муки и внутреннюю борьбу до конца дней. А я не хочу выходить замуж за Финиса и до последнего своего часа чувствовать влечение волчицы к Байрону.

Не хочу, чтобы она выбирала его или кого-то еще.

Не хочу, чтобы волк брата выбирал Тессу. В противном случае они будут обречены — человек, вынужденный день за днем подавлять и укрощать желания волка, зверь, сходящий с ума от тоски по своей паре, и невинная, наивная девочка, надеющаяся вернуться домой, в далекую Эмираду, едва ли мечтающая остаться в Лилате навсегда.

Я отдаю Дипэку карточку с адресом Арсенио и незапечатанную записку — если дварф и впрямь слышал наш с Байроном разговор, то скрывать мне нечего, да и бессмысленно. Вижу, как Дипэк усмехается, заметив, что клочок бумаги всего лишь сложен. Спрятав записку и карточку в карман потрепанной черной куртки, дварф отвешивает мне шутовской поясной поклон и невозмутимо покидает мою спальню. Он успевает вернуться с ответом даже до приезда Эвана и Тессы с работы. В коротенькой записке Арсенио выражает радость и нетерпение в преддверии скорой встречи, и я не могу не удивляться тому, как спокойно инкубы относятся к идее одной женщины на двоих.

Поражаюсь наглости и ловкости Дипэка, без видимых усилий преодолевающего защитный контур дома, обращающегося ко мне как ни в чем не бывало, словно я действительно наняла его подработать разносчиком писем.

Вечером, когда мы уже готовы отправиться на бал, я замечаю на шее Тессы родовое ожерелье нашей семьи, украшение, которая наша мама носила со дня свадьбы и до последнего своего вздоха. И даже после ожерелье оставалось на маме, единственная драгоценность, не исчезнувшая в бездонных карманах падальщиков и мародеров, подобно золотым серьгам и кольцам, что были на ней в день их гибели. Снять зачарованное ожерелье смог лишь Эван как ее сын и наследник рода. И тем страннее видеть, как до боли знакомая тонкая золотая цепочка обвивает шею другой девушки, человека, по сути, нам чужого. Тем неожиданней понимать, что кристалл-вставка с гербом нашего рода, при маминой жизни бывшая всегда зеленой, как ее глаза, теперь бирюзовая, сочетающаяся с глазами Тессы. Мной овладевает безумное желание разразиться истерическим смехом, когда Эван пытается сначала заверить Тессу, что ожерелье ничего не значит, а потом решает снять его с испуганной девушки. Естественно, расстегнуть замочек не удается — да и не удалось бы. Магия родовых украшений такова, что если надеть их на ту, кого хотя бы часть тебя признала парой, то снять уже не получиться. Только наследнику рода дано снять ожерелье со своей матери, когда придет его черед избрать себе пару и назвать ее своей перед стаей. Я вспоминаю оброненное небрежно замечание Дипэка о волке, сделавшим стойку на девочку, вспоминаю нанимателя, почему-то принявшего Тессу за пару Эвана, вспоминаю странные отношения, сложившиеся между моим братом и нашей случайной гостьей, и короткий нервный смешок вырывается сам собой. С улицы доносится гудок мобиля — должно быть, Финис приехал, — и я разворачиваюсь, иду к входной двери. Осторожно смахиваю слезы, прежде чем коснуться кристалла и открыть ворота.

Мне до щемящей боли в сердце жаль брата. Жаль Тессу.

Они обречены.

Глава 3

Едем в молчании, тяжелом, давящем надгробной плитой. Тесса то и дело касается ожерелья, вертит кристалл в пальцах, бросает настороженный взгляд на Эвана и тут же поджимает губы решительно, непреклонно. Брат закрыт наглухо, лицо непроницаемо, в глазах нарочитое равнодушие — я словно воочию вижу массивную железную дверь, за которой он спрятал истинные свои чувства, мысли. Финис растерян, теряется в попытках понять, что происходит, и я поначалу с тревогой слежу за ним, прислушиваюсь к себе. Впервые за прошедшие годы я вынуждена куда-то ехать в полнолуние, вынуждена терпеть общество мужчины, фактически молодого половозрелого самца, не являющегося моим кровным родственником, а сколько-то их еще будет на балу? Мне кажется, волчица начнет метаться, сводить меня с ума инстинктивным желанием спариться — как вчера в присутствии Байрона. Постарается задавить человеческий разум, захватить контроль, и моя репутация рассыплется карточным домиком, я упаду в глазах высшего света Лилата, ведя себя хуже кошки по весне, готовая соблазнить первого попавшегося мужчину.

Но время идет и ничего не происходит. Волчице не интересен Финис, она обращает на него внимания не больше, чем на Дипэка, я не чувствую ничего похожего на вчерашнюю реакцию на Байрона.

Столь же равнодушна волчица и к гостям лорда и леди Огден. Волчицу раздражают вежливые, неловкие прикосновения Финиса, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зарычать, кода молодой человек кладет мою руку на свой локоть. Ей не нравятся взгляды посторонних мужчин, хотя смотрят они не больше и не дольше положенного. И лишь появление Арсенио, которого я чую еще на пороге бального зала, заставляет волчицу встрепенуться, потянуться радостно навстречу. Когда Арсенио подает мне руку, я с улыбкой принимаю ее и ухожу, не дожидаясь возражений брата. Понимаю, что поступаю по-детски, но ничего не могу с собой поделать, я хочу уйти подальше от Эвана и Финиса, я не желаю слушать, как брат публично назовет меня невестой человека, не интересного волчице.

— Рад, что ты пришла, хотя и не совсем по своей воле, — говорит Арсенио, уводя меня прочь от Эвана. — Признаться, удивлен, что твой брат решил вывести Тессу в свет… и еще сильнее удивлен фактом наличия на ней родового ожерелья твоей семьи.

— Эван решил выставить Тессу своей невестой перед Люсьеном Ясинто и всем обществом за компанию, — в моем голосе явственно звучат злые нотки. — Для придания достоверности этой затее он надел на Тессу ожерелье, а оно — вот сюрприз! — не снялось.

— И потом тоже не снимется?

— Нет. Если хотя бы одна часть сущности оборотня приняла девушку как свою пару, то снять ожерелье сможет лишь следующий наследник рода. Такова магия родовых украшений, — я киваю знакомым, провожающим нас с Арсенио изумленными, непонимающими взглядами, и даже получаю определенное удовольствие от осознания растерянности, недоумения людей вокруг.

— Надеюсь, Эван не потребует у меня сатисфакции.

— За что?

— Сначала за Тессу, потом за тебя. Или наоборот, смотря что случится раньше.

— Арсенио, то, что вы с Байроном… решили… в отношении меня, это… это безумие, — я понижаю голос, пытаюсь подобрать правильные слова и при этом сохранить непринужденное выражение лица, словно мы беседуем о совершенно ничего не значащих пустяках.

— Это сознательный выбор, — возражает Арсенио, и я замечаю кокетливый взгляд поверх трепещущего веера, обращенный проходящей мимо юной леди на моего спутника.

Замечаю и чувствую укол в сердце, чувствую, как подобралась волчица, готовая зарычать угрожающе на девушку, посмевшую флиртовать с чужим самцом.

С ее самцом. С тем, кого выбрала она.

— Одна на двоих? — произношу я едва слышно, напуганная собственными ощущениями.

— Как бы тебе объяснить, Рианн, — Арсенио поднимает глаза к потолку, рассматривает задумчиво причудливые узоры и крылатых коней среди пушистых облаков. — Наверное, Байрон тебе рассказывал, что когда-то среди нас подобные союзы были нормой, но со временем наш народ, как и многие другие, как и большинство живущих в Лилате, стал склоняться к бракам, прежде всего приносящим выгоду. Но если все-таки выпадает возможность заключить союз по любви, то было бы глупо отказываться от нее. Боги редко дают второй шанс взамен упущенного.

— Среди вашего народа, не моего, — напоминаю я. — Я не суккуба.

Как я смогу… в теории, по крайней мере… удовлетворить двоих инкубов и, более того, делать это регулярно на протяжении всей совместной жизни?

— Рианн, — Арсенио вдруг прижимает мою руку к своему боку, склоняется ко мне и меня бросает в жар от одной улыбки инкуба, яркой, лукавой, от его шального взгляда влюбленного, обещающего то, о чем я и мечтать не смела, — мы чувствуем сексуальное возбуждение партнерши, особенно партнерши, к которой испытываем не просто мимолетное влечение. Поэтому ты можешь обманывать кого угодно, но только не нас.

Краска против воли заливает мое лицо, я оглядываюсь, убеждаясь, что за нами не наблюдают слишком уж пристально.

— Сегодня полнолуние, — шепчу я.

— Полнолуние, — соглашается Арсенио.

— Во всем виноваты мои инстинкты, и только.

— О да, плохие инстинкты, — Арсенио останавливается посреди зала, обнимает меня за талию вопреки всем допустимым правилам приличия, притягивает к себе вплотную, обжигая дыханием висок, сминая пальцами палевый шелк платья. — Если бы ты знала, как сводит с ума твое желание…

Вздрагиваю, пытаюсь высвободиться из объятий, становящихся все более тесными, все более жаркими — не здесь, не на глазах у всех! Волчица и впрямь начинает метаться, чувствуя не только Арсенио, но и Байрона.

— Арсенио, прекрати вгонять в краску нашу невесту и не забывай о приличиях, — Байрон подходит к нам и Арсенио неохотно отстраняется от меня, убирает руку с талии.

— Я не ваша невеста, — возражаю я, унимая волчицу, радующуюся бездумно, безрассудно.

— Официально — нет, — Байрон спокоен, невозмутим. — Пока.

— Вы оба прекрасно знаете, что я не могу принять ваше предложение.

— А предложение этого мелкого уб… упыря можешь, значит? — замечает Арсенио чуть раздраженно.

— Финис не делал мне предложения.

— Еще лучше — он даже сам попросить твоей руки не может, все через начальника делает.

Мне непонятны причины вспышки гнева Арсенио, и я смотрю вопросительно на Байрона. Тот касается жестом легким, небрежным моего запястья и улыбается холодно — не мне, но глядя поверх моей головы.

— Лео идет, — поясняет Байрон.

— Вы и ему рассказали? — неожиданно мне становится жутко от мысли этой.

— Нет, — отрезает Арсенио и, вновь подав мне руку, оборачивается к приближающему другу.

Клеона, как и подобает, сопровождает его невеста, леди Валентина Регис. Она чистокровный человек по происхождению, вдова и старше Клеона годами, но все еще прекрасна красотой сдержанной, зрелой, текучей. Я вижу, как Клеон оглядывает нас оценивающе и настороженно, хмурится, в то время как леди Валентина приветствует улыбкой отстраненной, безразличной. Ее покойный супруг тоже был много старше своей жены, выданной за него во цвете юности, и, быть может, потому брак их и остался бездетным. Почтенный лорд Регис скончался более трех лет назад, оставив все немалое свое состояние супруге, и, хотя Валентина продолжала носить строгий полутраур, оттеняющий контрастно темно-каштановые волосы ее и нежную белизну кожи, однако всякий в высшем свете знал, что леди готова выйти замуж повторно.

Всякий знал, что Клеона и Валентину не связывает ничего похожего на любовь.

Всякий знал, что Клеону нужны деньги и статус, а Валентине — возможность родить ребенка, освященный в храме брак и внимание молодого мужчины.

Не каждая вдова согласна пользоваться услугами мальчиков по вызову, да и не секрет, что ни одно уважающее себя эскорт-агентство не допустит беременности клиентки от своего сотрудника. И наличие внебрачных детей у женщин в Лилате и по сей день осуждалось строго.

— Рад, что вы в добром здравии, леди Рианн, — произносит Клеон наконец.

Я киваю, ощущая его цепкий ледяной взгляд, словно препарирующий меня, понимающий, почему я стою между двумя его приятелями, держа Арсенио под руку.

— Благодарю.

— Мы все наслышаны о недавнем происшествии, случившимся с вашей семьей, — Валентина умеет говорить так, что к тихому, ровному голосу ее нельзя не прислушиваться и обычные фразы, пустые, светские и заношенные, будто старая одежда, в устах ее кажутся полными искреннего тепла и участия. — Сочувствую вам, леди Рианн, мне жаль, очень жаль, что вам пришлось пережить подобное, я бы и злейшему врагу не пожелала ничего столь ужасного, но я тоже рада, что вы пребываете в добром здравии и чудесно выглядите.

— Благодарю вас, леди Регис, — повторяю я, продолжая кивать бессмысленно, словно расписной деревянный болванчик на шарнирах, привезенный из-за моря.

— Что-то еще, Лео? — осведомляется Арсенио нетерпеливо.

— Ты куда-то спешишь? — парирует Клеон, но рассматривает по-прежнему лишь меня, и волчица тихо, исподволь изучает его в ответ.

Приглядывается, принюхивается, решая, считать ли этого инкуба угрозой, зарычать ли на него предупреждающе, напоминая, что она занята, или Клеон и такой малости не стоит?

— Да, мы спешим, — Арсенио бросает на Клеона выразительный взгляд, говорящий ясно, что собеседнику следует воздержаться как от дальнейших расспросов, так и от слишком пристального внимания ко мне. Интонацией подчеркивает недвусмысленно местоимение «мы» и Клеон, отвернувшись от меня, смотрит на приятеля недовольно, озадаченно, словно в первый раз его видит.

— Известно, кто злодей? — Валентина даже слово «злодей» произносит без трагического пафоса, исполненного возмущения праведного, но фальшивого насквозь, как и почти все в этом городе.

— Нет, леди Регис, — отвечаю я.

— Какая жалость! Но уверена, ваш брат непременно разыщет и накажет негодяя.

— Не сомневаюсь.

— Прошу прощения, леди Регис, но, к нашему сожалению, нам действительно пора — мы еще не поздоровались с лордом и леди Огден. Доброго вам вечера, — Байрон отвешивает Валентине церемонный поклон и первым покидает общество Клеона и его спутницы.

Арсенио и Клеон еще несколько томительных, напряженных секунд буравят друг друга испытующими взорами и наконец Арсенио уводит меня, лишь изобразив небрежный кивок Валентине на прощание. Столь откровенное равнодушие и грубость граничат с оскорблением, однако я уверена, что едва ли Валентина придаст им чрезмерное значение. Она в достаточной мере снисходительна к недостаткам окружающих и предпочитает игнорировать чужие промахи и отсутствие такта, нежели возводить их в ранг личной проблемы, требующей немедленного решения. Пожалуй, куда больше меня страшит возможность встречи с леди Лизеттой Дэлгас, дальней родственницей Арсенио и ныне бывшей клиенткой Байрона, — слишком очевидно и недвусмысленно выглядим мы втроем, чтобы не догадаться, из-за кого Байрон ушел из агентства и что я ответила-таки на ухаживания Арсенио. Более того, чем дольше мы идем через полный гостей зал — я под руку с Арсенио, Байрон по другую сторону, не прикасается, но всем своим видом и положением относительно меня демонстрирует, что он не посторонний и не просто знакомый, — тем сильнее мне кажется, что все все понимают, что им известно абсолютно все о нас, включая скандальное предложение инкубов и мое полубессознательное желание ответить согласием.

Не знаю, что пугает меня больше, — подспудное желание это или мнение окружающих.

Не знаю, какое чувство довлеет надо мной сильнее, — страх перед реакцией брата или радость волчицы, избравшей себе мужчин.

То ли случайно, то ли намеренно, но инкубы ведут меня так, что ни Эван, ни Финис даже не попадают в поле моего зрения и нюха. Мы здороваемся с лордом и леди Огден, и я стараюсь не выказать раздражения, когда вижу, с каким выражением лиц супружеская чета рассматривает меня и моих спутников. Подозреваю, что если Эван со своей новоиспеченной невестой и опередили нас, то мое появление в обществе пары инкубов все равно затмило неожиданное решение брата назвать Тессу своей парой во всеуслышание. И я ощущаю, как злят Арсенио косые взгляды в нашу сторону, мужской и женский интерес, различающийся по природе своей, но по факту одинаково жадный, липнущий к коже. Я раскрываю веер, прячусь за ним, надеясь, что тот не выступит против меня, выдавая мое настроение в чересчур резких, нервных обмахиваниях.

— Ты явно погорячился, предлагая идею о мнимом соперничестве, — замечает вдруг Арсенио. — Какой в ней смысл, если у меня возникает лишь одно желание — не размениваясь на всю эту мишуру, надеть на Рианн обручальный браслет, и увезти подальше от этого дома и от этого полиса?

— Не думаю, что это желание осуществимо, — добавляю я.

— Отчего же? — парирует Байрон. — Браслет почти готов.

— Готов? — я теряюсь.

— Поскольку ни один из нас не может использовать обручальный браслет своего рода, то мы заказали новый, на котором будут указаны символы и моей семьи, и Байрона, — поясняет Арсенио охотно. — Дабы всякий, кто увидит этот браслет на тебе, понял, кому ты принадлежишь.

— Свою семью я бы предпочел не упоминать, — Байрон едва заметно хмурится, — но тут ничего не поделаешь. Таковы традиции.

Пытаюсь вспомнить, известно ли мне хоть что-то о роде Байрона, и понимаю, что ничего.

Кого волнует семья, родственники одного из множества лилатских мальчиков по вызову?

— Вы уже заказали браслет? — уточняю я. Бал — не самое подходящее место для обсуждения вопросов столь личного толка, как семья, упоминать о которой не хотят.

— Да, — Арсенио сияет свежеотчеканенной монетой.

— Когда?

— В воскресенье.

Когда Арсенио заявился ко мне с предложением руки и сердца.

— Не слишком ли вы оба скоры в своих решениях?

— А что, сначала мы должны были подождать, пока Эван объявит о твоей помолвке с мелким Финисом, затем попытаться увести тебя у него, насквозь благородного и несчастного, устроить скандал для привлечения внимания общественности и, если не повезет, дуэль за твою честь с твоим же братом, поскольку сомневаюсь, что Финиса хватило бы на такой подвиг…

— В Лилате дуэли запрещены, — бормочу я.

— Официально, — поправляет Арсенио. — А неофициально и за определенную мзду городская охрана охотно закроет глаза на очередные мальчишеские разборки, как они сами их называют.

Веер в моей руке против воли начинает двигаться быстрее.

— И вы бы решились убить Эвана?

— Нет, конечно же, — возражает Байрон. — Потому мы и предпочли сыграть на опережение.

И вовремя, сказать по чести.

Настолько вовремя, что волчица приходит в ужас при одной лишь мысли, что ее могли привязать к ничтожному, противному ей человечку. Данное слово не удержало бы стремящуюся к свободе волчицу, но послужило бы достаточным доводом для моего человеческого разума.

— Моя мать живет в одном из поселений Лайвелли, — спустя короткую паузу продолжает Арсенио. — Мы могли бы поехать к ней, она помогла бы первое время. Там все иначе, чем здесь: никто не смотрит косо на семью, где в браке состоит более двоих существ или одного пола. Там нет стен и Верховного собрания лордов, диктующего, кому и как следует жить, нет таких строгих правил, и ты бы видела, какой там простор и сколько зелени. Тебе там понравится, Рианн, обещаю, — Арсенио улыбается мне, не с жаром желания или теплом обожания влюбленного, но с трепетом воспоминаний о безмятежном детстве и пылом искренних, клятвенных заверений в будущем счастливом, неизбежном. — Тебе же не нужна эта дурацкая светская жизнь, одобрение общества?

— Нет, — качаю я головой. — Но… ты не забыл, что Лилат нельзя покинуть просто так? Или вы надеетесь на помощь Эвана?

— Мы даже на благословение его не рассчитываем, не то что на помощь по профилю, — роняет Байрон.

— У нас свои связи, — небрежно пожимает плечами Арсенио.

Я не спрашиваю, что это могут быть за связи, не спрашиваю, почему, в таком случае, инкубы до сих пор ими не воспользовались. Я не понаслышке знаю, что природа большинства подобных связей такова, что даже при наличии к ним не стоит обращаться часто и без веской на то причины. И мне слишком хорошо известно, сколь мало людей и нелюдей готовы на самом деле покинуть город. Одни не желают расставаться с нынешней, богатой и устроенной жизнью, с возможностями, предоставляемыми Лилатом. Они мирятся с ограничениями и перспективой, что дети их и дети их детей будут заперты в кольце этих стен, словно в тюрьме. Сомневаюсь, что леди Лизетта, или ее сын, или ее внуки так уж жаждут оставить здесь свое состояние, движимое и недвижимое имущество и приносящее прибыль дело семьи Дэлгас, выбраться на волю и начать жизнь с начала, не с нуля, но близко к нему.

Другие, быть может, и хотели бы покинуть Лилат, но не решаются — по разным причинам. Страх и нехватка денег, возможностей, смелости — поводы более чем достаточные, чтобы так и сохранить мечту о побеге лишь мечтой.

Третьи страстно желают этого, но у них тоже нет ни денег, ни возможностей, а подчас и простой свободы.

Четвертые могут, однако не торопятся, у них еще полно дел и по эту сторону стен, множество причин, оговорок и оправданий и, в конечном итоге, они так и умирают, не воспользовавшись шансом, за который иные готовы жизнь отдать.

Всегда есть те, кто может, кто не боится рисковать, кто предпочтет попытаться, но не смириться, не жить сложа руки, и потому проводники не останутся без работы, однако порой меня пугало, насколько невелико количество этих смельчаков относительно всего населения Лилата.

— Значит, ты родился не в Лилате? — спохватываюсь я.

— В Лайвелли, — подтверждает Арсенио.

— Зачем же ты тогда приехал сюда? — наверное, живи бы я среди изумрудных холмов Лайвелли и никогда бы по собственной доброй воле не променяла свободу, завораживающий простор, виденный мной лишь на картинках, на тесноту, на душащие рамки огромного полиса, каким тот ни был.

— Отец велел. Езжай, мол, сын, в город возможностей и скрытых талантов и пусть Хитрец не обойдет тебя своей удачей, да смотри, не урони остатки фамильной чести, — Арсенио произносит это нарочито басовито, напыщенно и лицо делает серьезное, строгое, верно, отца изображая. — И заявился я сюда, с жалкими семейными сбережениями, торжественно выданными мне, дабы я, если вдруг что не так пойдет, по первости с голоду не подох, адресом тети, которая сестра отца и которую я никогда прежде в глаза не видел, и родовым именем, стоившим, как выяснилось, еще меньше, чем те поношенные одежды, что были тогда на мне. Впрочем, как доказывает пример твоего брата, Рианн, былую отцовскую славу вполне можно вернуть при должном качестве полезных связей и нужном количестве обаяния, ловкости и известности в определенных сферах. Вот я тут и кручусь как могу.

— У нас так принято, — добавляет Байрон. — Если род слишком беден или положение семьи невысоко, и она не может рассчитывать на покровительство старшего рода, то сыновья должны сами себе путь в жизни прокладывать. Тебе еще повезло.

— Да, повезло, — соглашается Арсенио совершенно серьезно, безо всякой иронии, насмешки.

Распорядитель объявляет о начале танцев и Арсенио, отбросив тень задумчивости, приглашает меня на открывающий вальс. На сей раз я не отказываюсь, я провела с обоими инкуба достаточно времени, чтобы не пренебрегать их приглашениями. Меня охватывает странное, удивительное ощущение свободы, вседозволенности и я окунаюсь в него с головой, будто с разбега ныряю в реку, и ее стремительное течение несет меня прочь от привычек и человеческих традиций, прочь от чужого мнения и не подлежащих обсуждению решений Эвана.

Брат хочет лучшего для меня, я всегда знала это и была уверена, что Эван действует из искренних, благородных побуждений. Я никогда не велась на уловки кавалеров, никогда не позволяла возможным ухажерам лишнего и меня более чем устраивала определенность моего будущего, осознание, что за меня есть кому принять решение и позаботиться обо мне. Но мне неожиданно предложили нечто иное, не то блюдо, к которому я привыкла, которое знала слишком хорошо. И лишь Дикой Лаэ ведомо, сколь велик был соблазн попробовать его. Не позволить себе один кусочек, потому что сегодня полнолуние и потому что волчица сходит с ума в присутствие обоих инкубов и от зова природы, но насладиться кушаньем сполна и получать его на протяжении всей оставшейся жизни.

И я гоню от себя возмутительные мысли.

Не сегодня.

Быть может, чуть попозже, когда закончится полнолуние, и я смогу рассуждать ясно и трезво.

Танец с Арсенио.

Затем с Байроном, хоть я и знаю, как это выглядит в глазах всего света.

Девушка, обещанная другому, и мальчик по вызову. Пусть и бывший, но многие еще не скоро заметят разницу, если и вовсе увидят ее когда-нибудь.

Потом снова с Арсенио. И не успевает танец закончиться, как инкуб обнимает меня крепче положенного и увлекает прочь из круга вальсирующих пар. Я протестующе ахаю от неожиданности, а Арсенио склоняется ко мне и шепчет:

— Давай сбежим отсюда?

Глава 4

— Прямо сейчас? — я теряюсь, но Арсенио не медлит, тянет меня уверенно к одной из оконных ниш.

— Можно было бы и сейчас, однако, боюсь, наш зануда Байрон не одобрит столь вопиющего отступления от правил.

— Арсенио, что ты делаешь? — я не сопротивляюсь, но оглядываюсь суетливо, надеясь, что на нас никто не обращает внимания.

Почти не обращает.

— Мои намерения вполне очевидны.

— Нас увидят…

— Тем лучше.

— Что же хорошего в том, что нас застанут за… — я умолкаю, не желая повторять вслух того, что и так слишком уж ясно.

Благородному мужчине, скомпрометировавшему прилюдно благородную же девушку, только одна дорога — прямиком в храм, восстанавливать тем самым честь и репутацию дамы.

Особенно если отец дамы или иной близкий родственник мужского пола достаточно влиятелен, или состоятелен, или принципиален, чтобы заставить этого бедолагу жениться.

А в принципах Эвана сомневаться не приходилось.

— Значит, сэкономим время и сразу поженимся.

— Так ты нарочно? — догадываюсь я.

— Возможно, — Арсенио и не думает возражать или оправдываться.

Волчица соглашается, едва ли не повизгивая от радости, — и впрямь, к чему тянуть, отсрочивать неизбежное данью человеческим приличиям? И мысль о зеленых долинах, о возможности побегать на воле, без ограничений ловушки лилатских стен, на мгновение захватывает даже больше, чем тревога о полнолунии.

Тень от тяжелой бархатной портьеры укрывает нас зыбким, ненадежным пологом и инкуб, прижав меня к стене, приникает к моим губам, целует жадно, требовательно. Голова кружится от стремительного вальса, от жара мужского тела рядом и мое собственное откликается немедленно, я обвиваю шею Арсенио руками, пытаюсь ответить на поцелуй со всей неловкой неопытностью. Я слышу ровный гул голосов, звон бокалов, шелест одежд, слышу, как стихает постепенно музыка, как веера раскрывают и закрывают с резким хлопком, но все звуки эти долетают словно издалека, я отмечаю их скорее по привычке, свойственной оборотням во время посещения общественных мероприятий.

Ладони Арсенио недолго остаются на моей талии. Они скользят то вверх, по моим бокам, затянутым в жесткий корсет и узкий лиф платья, то вниз, по бедрам, путаются в складках юбки. Волица словно обезумела и человеческий рассудок вместе с ней, желание обдает душистой волной, удивительным, непостижимым для меня образом одновременно и сковывая тело до болезненной ломоты в мышцах, и наполняя диким чувством свободы, когда все старое, наносное теряет прежнее значение.

Волчица чует приближение Байрона и разум ухватывается за эту спасительную соломинку, удерживая меня на тонкой грани между окончательным падением в бездну и пониманием, что мы среди людей и нелюдей, в общественном месте, что застать нас здесь может не только Байрон.

— Так я и думал, — в голосе Байрона переплетаются обычное твердое спокойствие и толика недовольства. — Ни на минуту нельзя оставить одних.

Арсенио отстраняется от меня неохотно, оборачивается к Байрон, вошедшему в нишу и замершему перед окном так, будто бы он всего-навсего любуется садом и вечерним небом. Пользуясь моментом, я сначала провожу ладонями по платью, затем касаюсь осторожно прически, убеждаясь, что и наряд, и волосы в порядке. Кусаю горящие от поцелуя губы, чувствуя разочарование волчицы и как краска запоздалого смущения заливает лицо. Подумать только, и недели не прошло, а я уже целуюсь с одним инкубом в присутствии другого.

— Извини, но у меня же нет твоей железной выдержки, — отзывается Арсенио раздраженно.

— Начать тренировать ее никогда не поздно, — с любезной полуулыбкой парирует Байрон.

Арсенио корчит гримасу, словно уязвленный маленький мальчик, убирает руки, отступает от меня, насколько позволяет размер тесного закутка.

— У меня предложение — сва… сбежать отсюда пораньше.

— И куда?

— Куда-нибудь, — Арсенио пожимает плечами. — По городу покататься. Все лучше, чем скучать здесь.

— Можно, — соглашается Байрон и удостаивает вопросительным взглядом меня. — Рианн?

— Удивлена, что вы меня вообще хоть о чем-то спрашиваете, — не удерживаюсь я от шпильки. — Мне казалось, вы так и будете делать все по-своему, ставя меня уже перед свершившимся фактом.

— Насколько я успел заметить, Эван поступает так постоянно, — возражает Арсенио.

— Он мой брат.

— И факт близкой кровной связи дает ему право решать за тебя?

— Почему бы и нет? По крайней мере, у нас есть наша родственная связь, а кто вам дал право выбирать за меня? — я ужом проскальзываю мимо инкубов и окунаюсь в свет, блеск и голоса, кипящие в зале, словно вода в стоящей на огне кастрюле.

Иду вдоль длинного ряда оконных ниш, нюх подсказывает — в некоторых из них тоже скрываются парочки, кто-то шепчется, кто-то, не стесняясь, целуется. Краем глаза я улавливаю движение в густой тени за портьерами, слышу шорохи одежды и иные звуки, свидетельствующие недвусмысленно о происходящем за бордовыми бархатными складками. Обычное меня не волнует столь откровенное пренебрежение элементарными правилами приличий, я попросту не обращаю на это внимания, однако сегодня и слух, и нюх будто обострились и понимание, что рядом какая-то пара сливается тайком в страстном поцелуе, раздражает, напоминая о том, как всего пару минут назад и мои горели огнем от мужского прикосновения.

— Рианн! — Арсенио догоняет меня первым, подстраивается под мой шаг. Байрон привычно следует за нами, как прежде сопровождал клиенток, но, не сомневаюсь, не упускает ни единого слова из нашего разговора. — Скажи честно, если бы мы оба сейчас затеяли ухаживания по всем правилам, спросили разрешения и благословения у Эвана, несколько месяцев кряду водили вокруг тебя хороводы, а после в один прекрасный день сделали предложение, ты бы ответила согласием?

— Нет, конечно, — я даже не задумываюсь над формулировкой, слова сами срываются с языка.

— То есть тебя не устраивает ни текущий вариант, ни тот, который с ухаживаниями и соблюдением приличий?

— Да.

— Тогда смысл тянуть время? — удивляется Арсенио совершенно искренне.

— И давать тебе возможность избавиться от нашего внимания путем скоропалительного замужества? — добавляет Байрон.

— А как вы себе представляли второй вариант? — я возмущена тем, как все легко и просто звучит в их устах. Кажется, и сложностей никаких нет, знай себе наслаждайся вниманием приятных молодых кавалеров, весело проводи время и когда придет срок, отравляйся в храм богини любви, или кто там у инкубов покровительствует браку. — Вы бы ухаживали за мной по очереди, вынуждая выбирать между вами, а затем заявили бы: «Выходи за нас замуж. Да-да, за обоих сразу»?

— Поэтому второй вариант и был отброшен как неэффективный, — резюмирует Байрон.

— И мне ты один раз уже отказала, — подхватывает Арсенио. — Второй мне ни к чему.

— Только не уверяй, что ты рассчитывал на положительный ответ!

— Не рассчитывал. Но все равно слышать отказ было неприятно.

— А чего вы хотели? — я инстинктивно понижаю голос — ни к чему ставить окружающих в известность обо всех подробностях моей жизни, достаточно и того, что на нас оглядываются, смотрят недоуменно. И если видеть подле меня Арсенио обществу не в первой, то присутствие Байрона вызывает волну изумления, непонимания, шепотков жадных до скандальных новостей сплетниц. — Вы инкубы, а я оборотень, вас двое, а я одна, для вас союз на троих приемлем, а для меня аморален. И, в конце концов, вы едва не изнасиловали Тессу.

— Да не собирался ее никто насиловать, — спорит Арсенио. — Кто вообще опускается до насилия, когда есть средства понадежнее?

— Какая-нибудь наркотическая дрянь? — я не скрываю презрения. Опоить беззащитную девушку зельем с афродизиаком и все, формально она на все согласна.

— Ты не поверишь, но инкубы в большинстве своем предпочитают женщин, кричащих от удовольствия, а не от боли. Это и на вкус намного приятнее, и для здоровья полезнее.

— О, как благородно!

— Ну да, и не будем вспоминать оборотней, которым и по сей день нет-нет да случается задрать какого-нибудь неудачно подвернувшегося под лапу прохожего, или собеседника, с которым оборотень категорически не согласен. Или девушек, изнасилованных оборотнями-мужчинами в полнолуние.

Да как он смеет?!

Я останавливаюсь, поворачиваюсь к Арсенио. Инкубы замирают вслед за мной.

— Никто в нашей семье никогда не позволял себе ничего подобного! — я едва ли не кричу.

— И ты полагаешь, это делает вас белыми, пушистыми и невинными? — наседает Арсенио. — В моей семье такого нет и поэтому я не такая, как остальные, я лучше?

— Давайте успокоимся, пока не наговорили лишнего, все равно спор беспредметный, — вмешивается Байрон. Достает из кармана жилета часы, открывает золотую крышку. — Еще полчаса, и покинем бал. Все согласны?

— Да, — отвечает Арсенио неохотно.

— Разумеется, — бросаю я и отворачиваюсь от Арсенио.

Я с разочарованием отмечаю, что спорю с Арсенио уже не в первый раз, и удивляюсь, как вообще можно выносить его, вспыльчивого, упрямого, убежденного твердо в своей правоте? Подумать только, он еще смеет доказывать мне, будто оборотни не лучше инкубов! Я не уверяю, что все представители нашего народа идеальны, чисты в делах и помыслах, словно бесплотные стихийные духи, нет, мы разные и порой даже слишком разные, среди нас есть и хорошие, и плохие, как и везде и у всех народов, но в семье Лобо и впрямь не было ничего из того, на что намекал Арсенио, никто из мужчин рода Лобо никогда не позволял себе ничего подобного, в то время как инкубы постоянно творят вещи, от которых шесть на загривке встает дыбом.

Я демонстративно игнорирую Арсенио, он не обращает внимания на меня, хотя и по-прежнему держится рядом. Байрон насмешливо наблюдает за нами, иногда в шутку предлагая сделать ставку, кто из нас двоих дольше будет обижаться, и вскоре ледок глупого спора тает сам собой, мы начинаем беседовать на какие-то пустяковые темы и вот уже смотрим друг на друга, улыбаемся, позабыв о недавнем конфликте. Я несколько раз выхожу танцевать то с Арсенио, то с Байроном — просто потому, что нельзя весь вечер отдавать предпочтение лишь одному партнеру по танцам, других кавалеров инкубы ко мне не подпускали, а скандальных выходок на сегодня и так было более чем достаточно.

Я с немалым изумлением узнаю, что брат успел стать героем сплетен не только из-за свежеприобретенной невесты. Мне охотно и в деталях пересказывают, что Эван ни с того ни с сего набросился на честного господина Гериберта Норвилла, известного на весь Лилат торговца живым товаром, ударил того — и в подтверждение мне предлагают разыскать самого господина Норвилла, дабы лично засвидетельствовать наличие разбитой губы, — и, даже не удосужившись извиниться, ушел в обществе своей рыжеволосой невесты-провинциалки. Лилатские почтенные матроны сочувственно смотрят на меня, неодобрительно качают головами и роняют будто вскользь, что, дескать, чего еще ожидать от волка и человека со столь низким происхождением и замашками грубияна и забияки. Затем, словно спохватившись, дамы начинают наперебой уверять меня, как мне повезло с матерью, да будут воды Вечной реки тихими для нее, как хорошо, что она воспитала единственную дочь истинной леди, не чета сыну, перенявшему плебейские манеры своего батюшки. Я улыбаюсь женщинам натянуто, через силу, понимая прекрасно, что едва я отвернусь и отойду подальше, как они с не меньшим энтузиазмом начнут обсуждать меня. К счастью, за танцами и беседами проходит время, даже больше получаса, и мы можем покинуть бал. Эван и Тесса, как ни странно, и тут успевают опередить нас, уехав раньше. Финис остается, я чую его, насколько это возможно в душном, переполненном запахами разных людей и нелюдей зале, однако к нам он не приближается, даже на глаза не показывается, держится в тени. Что же, раз Эван уехал, не сделав мне выговор, не упрекнув и ничего не сказав инкубам, значит, этот вечер мой.

Наш.

И вся ночь.

Мы действительно долго катаемся по городу на мобиле Байрона, серебристо-стальном, с открывающимся верхом. Я так давно не видела ночного Лилата, что любуюсь им, будто в первый раз. Рассматриваю освещенные улицы, полные народу, яркие вывески заведений, работающих до рассвете, слушаю голоса, не разделяя их на отдельные, музыку, доносящуюся из клубов и ресторанов, рокот других мобилей. Впитываю ощущение жизни этого города, странной, диковатой, совершенно безумной в порождение и удовлетворении самых низменных желаний его обитателей и одновременно холодной, расчетливой, как у всякого хорошего дельца. Вся моя жизнь до сего момента прошла в стенах Лилата — я родилась и выросла в Верхнем городе, провела тяжелые, страшные годы ранней юности в Нижнем и благодаря упорству и труду Эвана смогла вернуться в Верхний. Вернуться молодой, красивой, уверенной в себе, не сломленной ударами судьбы, не истрепанной Нижним городом, будто коврик собакой.

Была ли я счастлива здесь?

Была.

Когда-то давно, при жизни родителей.

А ныне я и сама не знаю в точности, чего хочу по-настоящему, что вновь сделало бы меня счастливой, не ждущей от судьбы подвоха, а от окружающего мира — предательства.

Мы перекусываем в одном из ночных ресторанчиков, а затем едем на канал, рассекающий Верхний город надвое. Байрон останавливает мобиль на просторной смотровой площадке, с самого края, подальше от другого транспорта, опускает верх, и мы просто сидим на заднем сиденье, встречаем рассвет. Наблюдаем, как светлеет небо, сбрасывая покров гаснущих городских огней, как поднимающееся солнце окутывает макушки деревьев парка на противоположном берегу слепящей белой каймой.

Это и странно, и удивительно. Мне казалось, волчица и дальше будет сходить с ума от близости обоих инкубов, изводить снедающим изнутри желанием, но нет, она успокоилась, словно убедившись в том, что мужчины здесь и никуда не денутся. Я не думаю о времени, о возвращении домой — едва ли Эвану понравится, что я отсутствовала всю ночь, пропадала невесть где в компании двоих инкубов. Знаю, что брат будет недоволен, что это эгоистично по отношению к нему, но пока мне все равно. Фраки и жилеты давно сняты и брошены на переднее сиденье, да и я, сказать по чести, еще в туалете ресторана тайком распустила слишком тугую шнуровку корсета. Я сижу между инкубами и не без некоторой растерянности отмечаю не только собственную спокойную реакцию на мужчин, но и факт, что ни один из них не пытается прикоснуться ко мне, обнять.

— Сегодня можно поехать в театр, — предлагает вдруг Байрон.

— Тетушка настойчиво приглашает меня на этот свой пикник, — морщится Арсенио.

— Пикник у Лизетты — это, к сожалению, без меня. Но вам будет полезно его посетить.

— Зачем? — настораживаюсь я.

— Если Арсенио представит тебя своей невестой перед леди Дэлгас, то это будет равносильно объявлению о помолвке, — поясняет Байрон.

— О да, — усмехается Арсенио. — К вечеру об этом событии станет известно половине лилатской аристократии как минимум.

— И Эвану нечего будет возразить.

— И мне тоже, — добавляю я. — Ловко же вы меня окрутили.

— Рианн, только не начинай снова, — Арсенио возводит мученический взор к бледному голубому небу над нами.

— Рианн, тебя никто не окручивает и не окучивает, — возражает Байрон с терпением, которому я, признаться, начинаю завидовать. — А если бы и хотели, то поступили бы проще и бесчестнее: вполне достаточно было оставить тебя наедине с Арсенио… на несколько минут, а затем позволить твоему брату… и желательно кому-нибудь еще… для надежности, так сказать, обнаружить ваш в момент пикантный и недвусмысленный, но при том не слишком… поздно.

Обо всем прочем позаботились бы природа твоя и наша, принципы Эвана и правила хорошего, хм-м, тона.

Предписывающие в таких случаях жениться немедля.

— И вы бы пошли на подобное?

— Нет, конечно, — отрицает Арсенио.

— А в ту нишу ты меня поволок сугубо по велению души?

— Я бы не сказал, что прямо по велению души…

— Прости его, Рианн, — советует Байрон. — Арсенио просто-напросто немного не хватает терпения, но за отсутствие злого умысла я могу поручиться.

А я — нет. Не уверена, что к сексуальному желанию инкуба действительно не примешивалась толика расчета, стремления скомпрометировать меня, тем самым ускорив события. Тем более он этого даже не отрицал, и кто тогда подтвердит, шутил ли Арсенио или и впрямь имел твердое намерение соблазнить меня на глазах гостей Огденов?

— Если мы сейчас позволим себе лишнего в отношении тебя, то ты же потом и замучаешь нас попреками и обвинениями, — продолжает Байрон. — Будешь говорить, что ты тут не при чем, что во всем виновато полнолуние, что мы бессовестно воспользовались твоим состоянием.

— Плешь прогрызешь в байроновской шевелюре, — замечает Арсенио меланхоличным тоном. — Знаешь, как он ее обожает, холит и лелеет? Не каждая девушка столько внимания своим волосам уделяет, сколько он.

— Правда? — я бросаю любопытный взгляд на густые золотисто-каштановые волосы, чуть вьющиеся, уложенные прядка к прядке, даже сейчас казавшиеся лишь самую малость растрепанными, в то время как моя прическа давно уже потеряла всякий пристойный вид, а Арсенио, похоже, и вовсе постоянно ходит небрежно взлохмаченным, словно причесывается раз в день, с утра.

— Истинная, — серьезно заверяет Арсенио. — Он салон красоты посещает. Укладка, маникюр, эпиляция и что там еще бывает.

— И что тут такого? — терпение Байрона испаряется разом, уступая место искреннему возмущению, выражению оскорбленной невинности в зеленых глазах, и я не могу удержаться от улыбки. — Помимо всего прочего, это моя профессиональная обязанность — хорошо выглядеть.

— Ты же теперь безработный, забыл?

— Да иди ты, — отмахивается Байрон и отворачивается от нас.

Несколько минут молчим, глядя на пылающий диск солнца. Из одного из мобилей, стоящих неподалеку, доносится негромкая приятная музыка. И я ловлю себя на мысли, что мне хорошо.

Здесь. Сейчас. С этими мужчинами и пониманием, что Финис совершенно ни к чему ни мне, ни волчице, уютно устроившейся между двумя инкубами.

— Давайте сделаем так, — предлагаю я наконец. — Вы не будете спешить с объявлением, что я твоя… ваша… в общем, невеста кого-то из вас, а я, в свою очередь, откажусь от помолвки с Финисом.

— И Эван не станет возражать? — уточняет Арсенио недоверчиво.

— Станет, конечно же. Он любит меня и заботится обо мне так, как ему кажется правильным. Но брату придется смириться с моим решением, каким бы оно ни было. И отвезите меня домой, пожалуйста. Не хотелось бы возвращаться слишком поздно.

Я надеюсь успеть прежде, чем Эван приедет домой. Он верен своим привычкам и для него, как и для каждого свободного мужчины-оборотня, полнолуние не несет трудностей, подобных моим. Эван и не скрывал, что намерен немного побыть с Тессой на балу, а после Финис должен отвезти меня и ее домой, пока брат будет перебираться в место, о котором добродетельной юной леди не положено знать. И если мне повезет, то есть шанс, что я вернусь раньше Эвана, проскользну незаметно в свою спальню, и тогда никто не сможет доказать, сколь долго я отсутствовала.

Байрон отвозит меня домой, сдержанно прощается, не делая попытки поцеловать меня. Арсенио следует примеру приятеля, хотя я вижу по глазам — он бы с куда большим удовольствием не выпускал меня из объятий несколько минут, а то и вовсе увез в место потише и поукромнее.

Я пользуюсь задней калиткой в ограде и черным входом в дом, крадусь на цыпочках, будто воровка или загулявший подросток. Переступаю порог, тщательно закрываю за собой заднюю дверь и неожиданно понимаю — Эван дома. Оборачиваюсь и вижу брата, одетого в повседневный костюм, умытого и причесанного — успел уже привести себя в порядок и, значит, вернулся раньше меня.

— Доброе утро, — произношу ровно, стараясь, чтобы в голосе не звучали оправдывающиеся нотки.

— Пока сомневаюсь, что оно доброе, — Эван делает шаг ко мне, я замечаю, как он принюхивается, как осматривает внимательно, придирчиво, пытаясь понять, не перешла ли я черту. — И где, позволь спросить, ты была всю ночь?

Глава 5

Мы с Эваном не поссорились, нет, лишь немного покричали друг на друга в попытке отстоять каждый свою точку зрения, но установившийся между нами тон общения, подчеркнуто вежливый, откровенно сдержанный, больше походит на напряженное, подозрительное ожидание ответных действий противника, нежели на настоящее перемирие.

От Дороти я узнаю, что накануне брат сам привез Тессу домой, да так никуда после и не поехал. По некоторому размышлению я захожу в спальню Эвана прежде, чем горничная начнет в комнате уборку, и с удивлением обнаруживаю там запах Тессы. Более того, я понимаю, что брат спал с девушкой в одной постели, не посягнув при том на честь нашей гостьи, несмотря на полнолуние и порождаемые им инстинктивные желания. Это так странно, что я даже не сразу вспоминаю, что сама провела всю ночь в обществе пары инкубов и прекрасно себя чувствовала, не испытывая мучительных, разъедающих изнутри сексуальных порывов.

Или, быть может, в этом заключен некий смысл, скрытый пока от нашего понимания?

Вечером мы, как и договорились, отправляемся в театр. К моему облегчению, дом я покидаю задолго до возвращения Эвана с работы. Едем в Большой лилатский театр, на спектакль «Шипы и грезы роз», весьма популярный в этом сезоне. В ярко освещенном фойе уже полно народу, мы здороваемся с знакомыми, обмениваемся с подошедшими поприветствовать меня или Арсенио пустыми, ничего не значащими любезностями. Байрон продолжает привычно держаться позади, словно он слуга, отрок, вынужденный сопровождать родителей на светском мероприятии, или все еще мальчик по вызову. Я замечаю вдруг, как реагируют на него окружающие, — искоса поглядывают с обычным жадным любопытством, но при разговоре со мной и Арсенио демонстративно не обращают внимания, не здороваются, будто Байрона с нами и вовсе нет. Наконец я теряю терпение и, обернувшись, беру Байрона под локоть, рывком вынуждаю поравняться с нами, встать по другую сторону от меня.

— Рианн, не стоит, — возражает Байрон.

— Почему нет? — не могу сдержать негодования.

— Потому что все равно не поймут.

— Зато представители нашего народа, наоборот, воспримут все именно так, как есть, — добавляет Арсенио. — И наверняка еще кое-кто, кто разбирается в наших обычаях.

— Какая разница?

— Ты же вроде не хотела раньше времени афишировать наши… не совсем традиционные для большинства отношения.

— Не хотела, — соглашаюсь. — Но не ценой же, что один из вас будет плестись за остальными как собачка на поводке.

— Я давно привык и перестал обращать внимание, — отмахивается Байрон. — И тебе не следует. Мы в любом случае вызываем вспышку нездорового интереса со стороны окружающих.

— Тогда тем более не вижу разницы — если все или знают, или предполагают, или догадываются, то не лучше ли в таком случае тебе идти с нами, как равному, а не тащиться в хвосте, словно слуге? — не отступаю я.

— Леди Рианн!

Вздрагиваю невольно, заслышав голос леди Валентины Регис. Она — под ручку с Клеоном, конечно же, — приближается к нам, улыбается почти искренне.

— Не ожидала встретить вас здесь сегодня, — произносит Валентина и кивает Арсенио. — Лорд Абелардо.

— Леди Регис, — отзывается Арсенио.

— Я тоже не ожидал, — бормочет Клеон, изучая меня тем же цепким, колючим, слишком пристальным взглядом, что и накануне, вызывающим острое желание или зарычать на чужака, нарушающего допустимые границы, или спрятаться за спинами своих мужчин, как и положено слабой беспомощной женщине.

— Полагаю, мы не обязаны отчитываться перед тобой, — немедля отвечает Арсенио.

— В целом да, не обязаны, — повышает голос Клеон. — Но я как-то всегда считал, что дружеские отношения предполагают некоторую степень… скажем так, откровенности. Особенно в таких… хм-м, серьезных вопросах.

— Лео, давай обсудим все позже и в более подходящей обстановке, — вмешивается Байрон.

— Да, разумеется, — не спорит Клеон и мне кажется, он безошибочно видит во мне главную причину охлаждения их строгой, проверенной мужской дружбы.

— Доброго вечера, леди Рианн, — говорит Валентина, благоразумно игнорируя замечания инкубов.

— Доброго, леди Регис, — улыбаюсь я вежливо.

Пара удаляется, и я надеюсь, что наши места в зале расположены достаточно далеко друг от друга, чтобы не создавать лишних неудобств и не мешать смотреть постановку.

— Я его убью, — обещает Арсенио мрачно.

— В сущности, он имеет право знать, — возражает Байрон.

— Ну вот и узнал.

— От нас, Арсенио, а не по факту в бальном зале.

— Да какого вурдалака я должен перед ним оправдываться или объясняться? — возмущается Арсенио. — Лео что, советовался с кем-то из нас, когда выбирал себе это обледеневшее бревно, не способное дать ему ничего, кроме денег и статуса? Зато сколько праведного гнева было, когда я забрал Тессу! Я, дескать, и избалованный маменькин сынок, далекий от суровой лилатской жизни, и эгоист, не думающий о друзьях, и безнадежно влюбленный дурак, и еще куча непечатных эпитетов в адрес мой и моей родни.

— Тут другой случай.

— Мне надо знать еще что-то о ваших традициях? — перебиваю я, не вполне понимая всего того, о чем говорили мужчины.

Но нутром чую, что дело не только в дружеской ревности или зависти.

— Нет, — в один голос отрезают оба инкуба, и я хмурюсь, глядя с подозрением на каждого по очереди.

— По-моему, нам пора пройти в зал, — напоминает Байрон мягко. Берет меня под локоть и ведет к входу в зал.

Арсенио не отстает, а я оборачиваюсь, ищу глазами Клеона и леди Валентину. Вижу, они не успели отойти далеко, Валентина вновь остановилась, беседуя с кем-то, а Клеон оглянулся, посмотрел прямо на меня. От тяжелого, по-мужски оценивающего взгляда краска бросается мне в лицо, и я отворачиваюсь поспешно, с облегчением позволяю инкубам увести меня.

Следующим вечером мы посещаем ресторацию «Бархат», заведение дорогое, респектабельное и популярное среди высших кругов знати не меньше вчерашнего спектакля. Я вновь малодушно сбегаю из дома задолго до приезда брата с работы, предоставив Дороти объяснять, куда я ушла на сей раз, и не без внутреннего содрогания ожидаю, как Эван встретит меня по возвращению.

Мы опять появляемся на публике втроем.

И я снова наблюдаю, как повторяется вчерашняя реакция на Байрона. Его по-прежнему не замечают, вернее, тщательно создают и поддерживают иллюзию, будто бывший мальчик по вызову для прочего мира — всего-навсего невидимка, пустое место, тень, следующая привычно за своим хозяином, пусть бы теперь за хозяина, по мнению общества, считался Арсенио.

Действительно, один инкуб ухаживает за молодой леди, а его приятель просто ходит хвостиком за другом, и никто не возражает.

Я задумываюсь, не сменить ли нам выходы в свет на посещение мест попроще, менее официальных, где никто не знает нас в лицо, не знает, кто мы и кем были, и где мы сможем проводить время более спокойно, не тратить его на чужие взгляды, что щипали беспрестанно, преследовали назойливо, словно сотрудники желтой прессы.

Вечер несколько портит и факт, что Клеон и леди Валентина тоже ужинают в «Бархате». Конечно же, мы ограничиваемся короткими приветствиями и воздерживаемся от взаимных предложений пересесть за столы друг друга и провести оставшееся время одной компанией — и я, и леди Валентина без слов понимаем всю неуместность, всю возможную неловкость подобной дани вежливости, а Арсенио и Клеон по-простому буравят друг друга тяжелыми, недовольными взглядами. И даже когда мы занимаем заказанный накануне столик и нам приносят меню, я не могу избавиться от ощущения, что Клеон не сводит с меня пристального взора, что он следит за каждым моим движением, присматривается ко мне хищно, пытливо, изучает в стремлении разобраться, почему я, что именно связывает меня с двумя его друзьями. Волчица испуганно поджимает хвост и тянется за защитой к мужчинам, которых полагает своими, я не сразу замечаю, что во время разговора подаюсь ближе к собеседнику, инстинктивно норовлю прикоснуться то к одному, то к другому. Прикосновения вполне невинны — к руке или к плечу, — легки и почти незначительны, но в эти моменты чужой злой взгляд едва ли не хлещет наотмашь, будто я провожу время не со своими кавалерами, а кокетничаю с посторонним мужчиной на глазах жениха.

К счастью, Клеон и Валентина заканчивают ужин раньше нас и, не задерживаясь, покидают ресторацию.

— Он привыкнет, — роняет Байрон.

— К чему? — спрашиваю я немедленно.

— К тому, что у нас теперь своя жизнь, а у него своя, — отвечает Арсенио раздраженно.

— Возможно, мне лишь кажется, но не странно ли он реагирует на, в сущности, естественное и неизбежное событие? — замечаю я осторожно. — Понимаю, крепкая мужская дружба не чета нашей женской, легкомысленной и ненадежной… — сарказма я не скрываю, и Арсенио хмыкает, а Байрон улыбается, — однако у меня невольно возникает чувство, словно я нахально влезла в вашу совместную жизнь, разбила и разрушила до основания все хорошее, что между вами троими было, и увела вас обоих у него.

— Какое хорошее определение — увела, — невесть чему радуется Арсенио. — Надо признать, меня еще никто ни от кого не уводил, тем более чтобы девушка от друга.

— Дело в нашей природе, — поясняет Байрон, смерив Арсенио неодобрительным взглядом. — Тебе может показаться это удивительным, но при наличии искренних чувств мы довольно сильно и быстро привязываемся к себе подобным. К своим родителям, детям, любимым…

— Такие привязанности возникают у всех, — напоминаю я. — В этом вопросе ваш народ отнюдь не уникален.

— В отличие от остальных, мы привязываемся много сильнее — это позволяет избежать соперничества в семье, где больше одного супруга, обеспечивает выживание потомства и сохранение нас как вида. Мы почти не способны причинить физического вреда себе подобным, ни один инкуб никогда не поднимет руку ни на суккубу, ни на ее ребенка.

— Только не говорите, что я и впрямь вас увела у бедного Клеона.

— Не в то смысле, о котором ты могла подумать, — уточняет Арсенио. — К моему преогромному облегчению, мы не испытываем ни романтического, ни физического интереса к представителям своего пола. В принципе не испытываем. Ибо невкусно, непитательно и не вызывает ничего, кроме отвращения.

— Сколь полагаю, это должно служить мне облегчением?

— Разве нет?

— О, я счастлива безмерно!

— Но дружеской привязанности оно не отменяет, — вмешивается Байрон. — И порой, когда у одного появляется спутница, могут возникать… небольшие казусы. Однако тебе не о чем волноваться, Рианн. Как я уже говорил, Лео привыкнет, тем паче, у него и самого есть невеста.

— На которой он, кстати, твердо намерен жениться в течение полугода, — добавляет Арсенио.

— Так скоро? — безусловно, леди Валентина достаточно давно вдовеет, чтобы объявление о повторном браке не выглядело неприличным и скоропалительным, но прежде речь не шла о каких-либо конкретных сроках.

Во всяком случае, я ни о чем подобном не слышала, впрочем, не могу сказать, чтобы меня это сильно интересовало.

— А чего тянуть-то? Да и хоть Валентина ледышка, однако ледышка в меру привлекательная, а уж с учетом того приданого, что достанется будущему мужу, на многое можно закрыть глаза. И если Лео не поторопится, то найдутся и другие желающие на сей приз ценный. Плюс нам же проще будет, когда он женится.

— И вам не жалко вашей дружбы? — не скрываю удивления я.

— К сожалению или, быть может, к счастью, но подчас приходится выбирать, что для тебя важнее, — парирует Байрон. — Получить абсолютно все и сразу нам не дано. Никому не дано.

Мне нечего ответить на философское, каплю обреченное замечание это, и я умолкаю.

После ужина в «Бархате» мы вновь допоздна катаемся по городу, обсуждаем какие-то незначительные вещи, разговариваем на отвлеченные темы. Затем инкубы отвозят меня домой, и я опять невольно изумляюсь тому, что ни один, ни другой не предпринимают попытки поцеловать меня на прощание, даже не обнимают, словно опасаясь чего-то. Лишь выйдя из мобиля Байрона и направившись вдоль глухой ограды нашего дома к задней калитке — отчего-то не хочется рисковать, пользуясь парадным входом, — воспоминаю запоздало, что чем больше позволят себе инкубы, чем теснее контакт между нами будет, тем выше шансы оставить на коже, на одежде чужой запах, тем скорее Эван поймет, что время я провожу не только с Арсенио.

Тем быстрее осознает, как далеко я готова зайти в отношениях с обоими. И едва ли брату понравится это открытие.

А я не желала раньше срока давать Эвану повод требовать у Арсенио объяснений или, того хуже, сатисфакции. Не хотела, чтобы брат угрожал инкубу, прибегал к насилию, переходя к методам воздействия, принятым на улицах Нижнего города.

Неладное чую возле самой задней калитки. Настораживаюсь мгновенно, готовая броситься на нежданного противника и в то же время досадуя на неудобное длинное платье и туфли на каблуке.

— Вот оно значит как, — произносит мужской голос, и я вздрагиваю, узнав его.

Клеон выступает из плотного, что тяжелые бархатные портьеры, сумрака вокруг, копящегося на узкой боковой улочке, куда выходит задняя калитка, делает шаг ко мне и замирает. Хмурое, насупленное лицо освещено лишь слабо мерцающими кристаллами замка на черной створке в ограде, взгляд по-прежнему оценивающий, злой.

— Столько лет, столько воспоминаний, столько всего пережитого вместе и вот итог — все в Вечную реку, и ради кого? — продолжает Клеон, осматривая меня медленно, неприязненно. — Ради смазливой девчонки, коих в Лилате сотни и тысячи, ради волчицы, у которой только и есть, что ревнивый братец-проводник да нелюдимый характер. О чем они думали? Или как там говорится в народе? Любовь зла, пойдешь и за кентавра?

— Не понимаю, о чем ты… — качаю я головой в попытке сориентироваться и выиграть время.

— Еще бы ты понимала. Твои воздыхатели, поди, ничего тебе не сказали, а некоторая смена жизненного уклада нашего народа позволила сохранить в секрете отдельные особенности природы инкубов.

— О чем они не сказали?

Клеон неспешно, засунув руки в карманы брюк, обходит меня по дуге, и я поворачиваюсь вслед за ним, не желая показывать ему спину.

Не сейчас, когда мы одни на пустынной улочке, в тишине ночи и спящего района.

— О многом, полагаю.

— О, во имя Лаэ, если это всего лишь ваша обостренная инкубья ревность, то я вовсе не имела намерений разрушать…

— Ревность? — перебивает Клеон и разражается вдруг резким, презрительным смехом. — Ревность?! Думаешь, дело только в ней? — инкуб вскидывает руку, отчего я отступаю назад, заняв прежнее его место перед дверью в ограде. Клеон же всего-навсего утирает заслезившиеся глаза рукавом вечернего фрака. — Если бы, дражайшая Рианн, если бы все было так просто. Но это хуже, гораздо хуже. И тем прискорбнее для нас всех, что ни Арсенио, ни даже Байрон не удосужились подумать об этом до того, как одновременно воспылали к тебе страстными чувствами.

— Клеон, если ты объяснишь все как следует… — стараюсь, чтобы голос звучал ровно, терпеливо, чтобы не слышно в нем было страха, пробуждающегося от слов инкуба.

— Объяснить? С какой это стати? Они приготовили, пусть тогда сами и жрут, — Клеон не говорит — будто сплевывает зло, с яростью, понять которую я не в силах.

Разворачивается и уходит, растворяется бесшумно во тьме, из которой и явился, словно затаившееся чудовище, только и ждущее, чтобы наброситься на случайного путника.

Слова Клеона, непонятные, но полные искренней, беспомощной злости, не дают мне покоя, я думаю о тех странных вещах, упомянутых инкубом, почти всю ночь, пока ворочаюсь беспокойно с бока на бок, не в силах уснуть.

Думаю утром, когда пробуждаюсь от короткого сна, тревожного, не принесшего отдыха.

Думаю во время завтрака, привычно рассказывая Тессе о предстоящем пикнике и принятых там правилах поведения.

Более того, чем дольше я размышляю о замечаниях Клеона, чем тщательнее пытаюсь проанализировать, тем яснее осознаю, что здесь скрыт подвох. И скрыт он не в Клеоне, не в бессильной ярости его, но в наших нежданных отношениях на троих. Байрон и Арсенио действительно о чем-то умолчали и, похоже, это важно, куда важнее, нежели они оба пытаются представить.

Обстановка дома тоже не становится теплее. Несмотря на поздний час, по возвращению я застаю брата, караулящего меня возле двери моей же спальни, хмурого, недовольного не меньше Клеона. Короткий разговор в полумраке коридора грозит перерасти в новую ссору, от которой нас удерживает лишь понимание, что неподалеку в гостевой спальне спит Тесса, а ни я, ни Эван не желали опять посвящать девушку в подробности наших семейных отношений, что лишь становились хуже день ото дня.

Брат настаивает, чтобы я если уж не согласилась на объявление о помолвке с Финисом, то хотя бы прекратила всюду выезжать с Арсенио и вводить в заблуждение и инкуба, и общество, обозначая недвусмысленно таким своим поведением, будто принимаю его ухаживания. Я возражаю в попытке отстоять свою свободу, независимость. Было время, когда я не хотела, чтобы Эван становился проводником, чтобы продолжал дело нашего отца, но разве брат меня слушал тогда? Разве отказался от принятого им решения в угоду моим полудетским страхам, что однажды и он уйдет и не вернется, погибнет от несчастного случая, не суть важно, действительно ли неудачного стечения обстоятельств или же подстроенных чьим-то злым умыслом?

Нет.

Эван снисходительно улыбался, обнимал меня и уходил навстречу неизвестности, навстречу городу, чей дух, по преданиям, таится в стенах Лилата. И возвращался, говоря со смехом, что с ним не может произойти ничего плохого, что он-то не оставит меня одну в Лилате, а если и случится, то не раньше, чем он позаботится обо мне и моем будущем.

Ночью мы расходимся, не желая продолжать ссору под дверями спален, но едва ли удовлетворенные результатом разговора, а утром Дороти передает мне записку от Эвана. Брат пишет, что возникли срочные дела, для разрешения коих требуется немедленное его присутствие, и уверяет, что всенепременно постарается все уладить к сроку и вернуться. Впрочем, в конце приписывает, что если вдруг не успеет, то за неимением иных вариантов я и Тесса должны поехать на пикник в обществе Арсенио. Присылать за нами Финиса бесполезно — для леди Лизетты он всего-навсего низкорожденный, не стоящий внимания заместитель Эвана, один из тех мелких, позабывших свое настоящее место людей, вход которым на светские рауты леди Дэлгас строго воспрещен. Отчасти я испытываю облегчение, зная, что Финиса с нами не будет, отчасти я не удивлена нежданно-негаданно возникшими делами у Эвана, а отчасти тревожусь, ощущаю смутное волнение. Не понимаю, связано ли оно со словами Клеона или отсутствием брата, и стараюсь не концентрироваться ни на том, ни на другом.

Эван, конечно же, не возвращается к назначенному часу, что отнюдь не является для меня сюрпризом. Брат всегда находил предлоги, дабы не посещать светские мероприятия без веской на то нужды. Тесса явно расстроена, приезд Арсенио мало ее радует, я замечаю, как девушка то и дело касается запястья левой руки, бессознательно проводит пальцами по коже, будто пытаясь покрутить отсутствующий браслет. Я же хочу расспросить Арсенио о том, о чем они с Байроном умолчали, поведать о визите Клеона, однако не решаюсь в присутствии Тессы начать беседу на тему столь личную, едва ли не интимную.

Из нас троих, кажется, только Арсенио пребывает в прекрасном расположении духа. Узнав, что Эван с нами не поедет и что брата вовсе нет дома, инкуб без малейшего смущения обнимает меня за талию, привлекает к себе и целует на глазах хмурой Тессы. Целует так, что я сразу чувствую всю столь долго, тщательно сдерживаемую страсть, все обжигающее желание его, обрушивающееся на меня проливным дождем. Сопротивляться, пусть бы и соблюдения приличий ради, не получается, каждый поцелуй, пылкий, горячий, словно чашка крепкого утреннего кофе, кружит голову, вынуждая забыть обо всем и обо всех. Арсенио не торопится отпускать меня, он приникает к моим губам снова и снова, при каждой удобной и не очень возможности. Мы не можем пройти и пары метров, чтобы инкуб не остановился, не обнял меня и не поцеловал и присутствие Тессы, следующей за нами с печальным, покорным выражением несчастного лица, отчего-то не смущает ни Арсенио, ни даже меня.

И, само собой, речь о Клеоне не заходит.

Пикник безобразно уныл, скучен по обыкновению. Меня раздражают собравшиеся у леди Дэлгас люди и нелюди, раздражает сама Лизетта, успевшая обзавестись заменой Байрону. Я впервые радуюсь факту, что Байрон счел необходимым оставить ради меня эту работу, я бы не смогла видеть его рядом с другой женщиной, тем паче, женщиной, в матери ему годящейся, не смогла бы наблюдать, как он обхаживает ее сугубо ради денег, и удивляюсь, как красивые ухоженные юноши соглашаются заниматься такими вещами.

Меня раздражает недовольный, пытливый взгляд Лизетты, не понимающей, почему я с Арсенио, вернее даже, почему Арсенио со мной.

Раздражает мгновенная неприязнь и ее, и друзей ее, верно оценивающих наше с Арсенио появление вдвоем, меняющих свое ко мне отношение — бедная леди в стесненных обстоятельствах отнюдь не то же самое, что охотница за перспективным женихом, низкорожденная выскочка, завладевшая вниманием того, кто ей не ровня, кто ей не предназначен.

Раздражает Шериль эль Ясинто, ведущая себя недопустимо вольно и с Тессой, и с Арсенио.

Особенно с Арсенио.

Мне кажется, инкуб поощряет ее, красивую бессмысленную пустышку, кокетничающую с ним откровенно, вызывающе, и меня волнует это куда как сильнее, нежели открывшаяся правда о деятельности Арсенио, о способе его заработка на жизнь.

В конце концов, взломщик кристаллизаторов — не мальчик по вызову.

Шериль не торопится покидать нас и хотя разумом я понимаю, что Тессе будет много веселее даже в обществе такой легкомысленной болтливой куколки, как дочь клана ночных, нежели в моем, волчицы хмурой, изводящей саму себя беспричинной ревностью, однако избавиться от грызущего изнутри раздражения не могу. Я хочу побеседовать с Арсенио наедине и в то же время боюсь этого разговора. Желаю узнать правду и страшусь ее, словно она может разрушить неверный мой мирок сиюминутного, показного покоя, бездумного существования без размышлений о завтрашнем дне, эфемерной надежды, что я и дальше буду встречаться с двумя инкубами сразу, не меняя при том ничего в своей жизни. Что наши пока необременительные выезды в свет и странные отношения на троих так и будут продолжаться в том виде, в каком они есть сейчас.

Впрочем, нет. Правда действительно все разрушит.

И потому я так и не решаюсь переговорить с Арсенио.

Пикник тянется и тянется, тоскливый, кажущийся бесконечным, как и всякое мероприятие, к которому не лежит душа. Тесса и Шериль щебечут вдвоем, живо, проявляя неподдельный интерес к словам друг друга, Арсенио пытается развеселить меня, вовлечь в общие беседы, но я лишь отмахиваюсь. Наверное, следовало бы напиться, если бы я находила утешение в крепких спиртных напитках, однако забытье хмеля никогда не прельщало меня. Тесса словно между делом расспрашивает о секретаре Эвана, Фиамме, и я не понимаю причин ее любопытства, особенно по отношению к той, кто когда-то была искателем.

Какой значение имеет эта информация нынче?

Немного позже Тесса предлагает погадать — знаю, девушка всюду носит с собой колоду гадальных карт, купленных в лилатском магазинчике при салоне предсказаний. Шериль с чрезмерным восторгом ухватывается за предложение, я же ссылаюсь на необходимость пройтись.

Не люблю гаданий, даже шуточных, даже безобидных детских. Хитрая Каро, рыжехвостая хозяйка всех дорог и судеб, скора на ответные шутки, да только не всякому они по нраву покажутся.

Арсенио собирается пойти со мной, но я отказываюсь. Зачем мне сопровождение до дамской комнаты, на пикнике заменяемой небольшим шатром, специально обустроенным для подобных нужд гостей, особенно женщин?

Обратно возвращаюсь неспешно, держась подальше от оживленных, окруженных людьми столов, от шумных компаний, расположившихся на расстеленных на траве покрывалах, от пар, уединившихся под ветвями деревьев. Постепенно вокруг становится тише, спокойнее, назойливый гомон, раздражающие звуки вроде звона сходящихся в тостах бокалов и шороха одежды, смех и запахи пищи отступают, я могу вздохнуть полной грудью свежий воздух, не напоенный примесями духов, сигар и горячих блюд. За деревьями расстилается посеребренная солнцем гладь канала, россыпью драгоценных камней блестит и переливается меж стволами — говорили, когда-то давным-давно на его месте была даже не река, речушка, бегущая по дну оврага, впоследствии углубленная, расширенная, превращенная в питающую Лилат водяную ленту.

Слышу шаги за спиной, пусть и несколько приглушенные мягкой травой. Волчица настораживается, чуя знакомый запах и вовсе не тот, какой ей хотелось бы почуять сейчас. Я оборачиваюсь, вижу быстро идущего за мной Клеона с печатью мрачной решимости на застывшем лице, однако не успею ни удивиться, ни возмутиться столь откровенным преследованием — инкуб налетает на меня вихрем, хватает за руки, разворачивая лицом к себе, и целует.

Глава 6

Я уже не удивлена — ошарашена настолько, что в первое мгновение совершенно теряюсь, не знаю, как реагировать на странный поступок Клеона. Замираю, не смея даже вздохнуть, инкуб же продолжает крепко держать меня.

Не целует, как Арсенио — просто прижимается своими губами к моим и будто ждет чего-то.

Волчица изумлена, растеряна не меньше человека, она застывает, не понимая, что происходит, а я запоздало вздрагиваю, пытаюсь вырваться, отвернуть лицо. Клеон тут же разжимает пальцы, отпуская меня, и я, отшатнувшись, влепляю ему пощечину. Затем оглядываюсь торопливо, принюхиваюсь и прислушиваюсь к малейшим звукам, убеждаясь, что поблизости не затаился случайный, нежеланный свидетель. Инкуб едва заметно морщится от удара и смотрит на меня выжидающе.

Смотрю на него в ответ.

Клеон самый невысокий из всей тройки, ростом с моего брата, пожалуй, и, насколько мне известно, вряд ли старше Арсенио.

Внешность неброская, если не сказать обыкновенная.

Глаза зеленовато-карие. Волосы каштановые, аккуратно подстриженные, как принято в свете. Одет хорошо, в дорогой костюм, но не без того излишнего, подчеркнутого следования моде, какой обычно отличает Байрона.

И откровенной ленивой небрежности Арсенио, проступающей что в манере одеваться кое-как, что причесываться раз в день, нет.

Волчица тоже оглядывает инкуба, изучает заново. И мне не нравится интерес ее, невесть откуда возникшее желание узнать Клеона поближе, получше.

Зачем, во имя Лаэ?!

Кажется, минует вечность, томительная, настороженная, хотя я понимаю — прошло не больше минуты. Дышу тяжело, сердце стучит набатом, никак не желая успокаиваться.

Клеон вновь делает шаг ко мне, обнимает за талию, привлекая к себе, и снова целует.

Целует по-настоящему, уверенно, настойчиво и вместе с тем нежно, и я, в один удар сердца позабыв обо всем, отвечаю на поцелуй. Обвиваю руками шею инкуба, сама прижимаюсь всем телом в безумном стремлении почувствовать мужчину рядом со мной. Я словно погружаюсь в темную, непроглядную, будто беззвездная ночь, бездну продиктованных полнолунием желаний, одинаковых по сути своей, сводящих с ума, я больше не принадлежу себе, и волчица легкомысленно вычеркивает все прежнее мнение о Клеоне, в единый миг избавляется от прежних страхов и ожидания подвоха с его стороны. Она тянется к нему едва ли не сильнее, чем к Арсенио и Байрону, вместе взятым, она захватывает управление и поцелуем, и ситуацией, и мной. Я смутно, сквозь густую, обволакивающую пелену страстного желания, отмечаю, как мы оказываемся под одним из деревьев рядом, причем это я с силой прижимаю Клеона к шершавому стволу, мои пальцы скользят по гладкой ткани жилета под расстегнутым сюртуком, готовые разорвать лишнюю одежду на клочки, мои удлинившиеся клыки прикусывают нижнюю губу инкуба. Ощущаю его ладони то на спине, то на бедрах, то на ягодицах и испытываю раздражение от того, что корсет и ворох юбок мешают в полной мере прочувствовать каждое прикосновение, этот сладкий хаос рук и эмоций. Волчица чует мужское возбуждение, она купается в нем, наслаждается, она жаждет принадлежать этому мужчине здесь и сейчас и последствия, причины происходящего ее не заботят так же, как не смущает вкус крови из прокушенной губы партнера.

Но именно он, терпкий, металлический, отрезвляет человека.

Я разрываю и поцелуй, и объятие, отступаю, в ужасе глядя на расстегнутый наполовину жилет, ослабленный шейный платок, каплю крови, которую Клеон, дыша тяжело, неровно, стирает подушечкой большого пальца.

— Что… — я на ощупь проверяю собственную одежду.

Платье приспущено с одного плеча, а я даже не помню, когда инкуб сделал это. Как и с трудом могу вспомнить, когда успела справиться с пуговицами на его жилете.

Или с платком.

Полнолуние прошло. И даже во время него меня не посещало желание настолько дикое, бесконтрольное, чтобы, позабыв себя, бросаться на мужчин.

Даже во время недавнего визита Байрона я сумела удержать себя в руках. Тогда почему сейчас…

— Что и требовалось доказать, — произносит Клеон на удивление спокойно.

Отталкивается от ствола дерева, поправляет платок и застегивает жилет. Мрачно поглядывает на меня исподлобья, и я понимаю неожиданно ясно, четко — он бы и сам продолжит начатое, махнув рукой на друзей, Эвана и прочие последствия.

Хотя чего еще ожидать от инкуба? К тому же оставшегося наедине с невинной девушкой? Едва ли у него — у них троих — были другие девицы после той несостоявшейся оргии.

— Что… доказать? — собственный голос звучит еле слышно. Натягиваю неловким движением платье, ощущая, как горит кожа от одних только воспоминаний о прикосновениях. — И… кому?

— Можешь так и передать своим женишкам, если вдруг они соизволят поинтересоваться, в чем я, конечно, сильно сомневаюсь, — добавляет Клеон и, отдернув сюртук, разворачивается и уходит в сторону, откуда пришел.

Я выжидаю минуту-другую для надежности и возвращаюсь спешно, пристыженно к нашему столу. Тесса и Шериль по-прежнему сидят голова к голове, шепчутся о чем-то над разложенными причудливой схемой картами и едва удостаивают меня взглядами. Арсенио смотрит внимательно, обеспокоенно и, мне кажется, будто догадывается, что буквально только что я чуть не изнасиловала его приятеля.

Впрочем, справедливости ради стоит признать, что тот отнюдь не возражал бы.

— Рианн, все хорошо? — вопрошает Арсенио пытливо, и я нахожу силы лишь для кивка.

Сажусь за стол, обхватываю ладонями высокий стакан с прохладительным лимонадом и отворачиваюсь от Арсенио, надеясь, что щеки не пылают предательски, прячусь за длинными волосами и склоненным к напитку лицом.

Теперь я тем более не могу поговорить с ним, особенно о Клеоне.

Если бы я только знала, чем закончится этот вечер…

Но я не знала. Не предполагала.

И потому промолчала.

Наверное, если бы мой мир уже не переворачивался неоднократно с ног на голову, не рассыпался хрупким карточным домиком от легкого прикосновения, я не знала бы, что делать и как жить дальше. Но мне не впервой ловить осколки собственной жизни, собирать и склеивать их заново, мне хорошо известно, на какое дно могут зашвырнуть обстоятельства, над которыми ты не властен.

Знаю, что бывает и много хуже.

Знаю, что, как бы там ни было, брат поправится. Его тяжело ранила та, от кого Эван не ждал ни предательства, ни попытки убить его — да и кто из нас вообще мог предположить нечто подобное? — но он сумел добраться до дома и укрыться там до нашего возвращения с пикника.

Потом потянулись долгие часы, тяжелые, исполненные мучительной, изматывающей неопределенности, ощущения собственной беспомощности, неуверенности. Живучесть представителей нашего народа, высокая регенерация известны всем, однако мы не бессмертны, нас можно убить так же, как любое смертное создание этого мира, и не каждая рана на нас заживает в считанные дни, словно по мановению волшебной палочки. Есть ранения, против которых не поможет даже наша хваленая регенерация, есть яды, убивающих нас, точно обычных крыс, есть оружие, способное любого превратить в кучку пепла.

Дипэк, отчаянно ругаясь на отсутствие в нашем доме кристаллизатора или иного современного средства связи, отправляется за Арсенио. Вместе с Арсенио приходит и Байрон, чья помощь и знания того, кто родился и вырос в Нижнем городе, оказываются хорошим подспорьем. Мы делаем для Эвана все, что в наших силах, а после нам остается только ждать.

Ждем сутки.

На вторые объявляется Финис — естественно, он не мог не заметить отсутствия и начальника, и его секретаря одновременно. Я рассказываю, что произошло, и делать это приходится в обществе Арсенио, явно вознамерившегося, несмотря на ситуацию, четко обозначить все позиции. Инкуб с высоты своего немалого роста рассматривает Финиса, улыбается этак подчеркнуто небрежно, насмешливо, покровительственным жестом кладет ладонь на мое плечо и молодой человек заметно теряется, бледнеет и, кажется, становится еще меньше, чем есть. Финис вежливо отказывается спускаться к Эвану — впрочем, его присутствие все равно едва ли что-то существенно изменит или чем-то поможет моему брату, — и просит позвать Тессу для беседы наедине, а после, выразив мне положенное сочувствие, пожелания держаться и передавать ему последние новости, удаляется.

Мы четверо — я, Тесса, Арсенио и Байрон, — по очереди дежурим возле Эвана в ожидании момента, когда он очнется, оба инкуба остаются у нас, заняв для непродолжительного сна гостиную, реквизируя из гардероба брата свежие рубашки и приводя в ужас Дороти, не привыкшую к такому количеству гостей, да к тому же мужского пола.

Эван приходит в себя вечером воскресенья и, значит, он будет жить.

Ранним утром понедельника за Тессой заезжает Финис, и они отправляются в «Быстрее ветра», «спасать работу Эвана», как мрачно замечает Тесса. Я и не хочу, чтобы Тесса надолго оставляла Эвана, и в то же время понимаю, что кто-то должен заниматься его делами, поддерживать в порядке хотя бы контору, не тревожить без причины работающих в ней людей и нелюдей. Финису придется временно исполнять обязанности начальника, а Тессе — секретаря начальника, пусть я и не совсем уверена, как девушка справится с новой должностью.

На следующий день мне наконец-то уговорить инкубов вернуться по своим домам. Миновав кризис, Эван быстро идет на поправку, и уже нет нужды Арсенио и Байрону постоянно находиться рядом со мной. Тем более на чужой территории. Брат почти сразу начинает ворчать из-за присутствия в доме посторонних самцов, если с Дипэком он еще готов смириться, да и то вряд ли надолго, то парочка инкубов, чей неприкрытый интерес ко мне Эван чувствует даже будучи раненым, слишком его раздражает, рискуя спровоцировать конфликт.

Согласившись с моими доводами, Арсенио и Байрон уезжают. Правда, они продолжают заглядывать к нам по вечерам, буквально на несколько минут, справиться о моих делах и самочувствии Эвана, узнать, как там Тесса и не объявилась ли Фиамма.

Фиамма не объявляется.

Зато напоминает о себе другой незваный гость.

Он приезжает в конце недели, когда Эван уже достаточно окреп, чтобы перебраться в свою спальню, однако еще не покидает пределов дома. О нежданном визите, по обыкновению, сообщает Дороти и смущенным шепотом добавляет, что гость не желает переступать порог дома, но настойчиво просит, чтобы я сама вышла к нему за ворота. Волчица поскуливает от радости и нетерпения, а я с минуту смотрю в изумлении на служанку, пытаясь понять, что ему потребовалось на сей раз? Неужели опять выдать какую-нибудь загадочную фразу, сеющую сомнения в Арсенио и Байроне, напоминающую о тайных особенностях инкубов? Опять вывалить на меня поток бессильной злости, причины которой мне до сих пор неизвестны? В суете и треволнениях прошедших дней нам было не до выяснения отношений, видит Лаэ, я и думать забыла о возможных секретов инкубов.

И я, кляня себя за любопытство, выхожу.

Мобиль припаркован дальше по улице, возле соседнего дома. Направляясь по тротуару к транспорту, я вижу, как Клеон в раздражении барабанит пальцами по рулю. При виде меня тянется к дверце переднего пассажирского места, открывает ее изнутри.

— Ты что-то хотел? — осведомляюсь нелюбезно, остановившись перед дверью.

— Да, — Клеон отворачивается, взмахивает небрежно рукой. — Садись.

— Зачем?

— Говорю же, садись.

— Нет.

— Не волнуйся, похищать тебя я не собираюсь.

— Я вышла всего на несколько минут, — поясняю я. — Если я задержусь, Эван заметит мое отсутствие и начнет беспокоиться.

— Садись, — нетерпеливее повторяет Клеон. — Мы даже никуда не поедем, только поговорим.

— Тогда зачем? Побеседовать мы можем и на улице. Погода прекрасная, солнце светит…

— Соседи и прохожие подслушивают… Садись, Рианн, не вынуждай устраивать бесплатный спектакль по запихиванию тебя в салон.

Медлю в нерешительности, но все же сажусь. Закрываю дверь, бросаю взгляд на панель управления, убеждаясь, что мотор заглушен и работает лишь вентиляция. Стекла подняты и, кроме лобового, затемнены.

— Я слушаю.

— Они так и не сказали?

— О чем?

Инкуб откидывается на спинку кресла, глядя строго перед собой.

— Ты хоть что-нибудь знаешь о нас? Я имею в виду, о нашей расе и желательно не слухи и не те сопли, что описаны в чтиве вроде «Ста лепестков алого».

О, я могу многое порассказать, начиная с баек, порожденных потребностью инкубов в девственницах и явно послуживших основой для вышеупомянутого романа, и заканчивая жутковатыми кровавыми историями о том, на что они идут ради получения сексуальной энергии и как сходят с ума, не получив таковой. Но не думаю, что Клеону интересен этот фактически народно-городской фольклор.

— Байрон говорил, что в стародавние давние времена суккубы выбирали себе в супруги до трех мужчин сразу, — роняю я осторожно.

— Ну, хотя бы об этом он удосужился упомянуть, — с непонятным мне оттенком презрения замечает Клеон. — С давних времен среди нашего народа женщин рождалось несколько меньше, нежели мужчин, и аппетиты чистокровных суккуб не позволяли им вести тихую добропорядочную жизнь примерной домохозяйки, хранительницы очага и почтенной матери семейства. Да и инкубы редко когда окончательно успокаивались с обретением законной жены, к тому же мы, как и большинство рас и видов, стремились к сохранению чистоты крови, что довольно затруднительно, когда супруги относятся к разным народам и где-то там еще припрятан гарем из наложниц и наложников. Случались всякие казусы, незапланированные побочные отпрыски, неожиданное смешение крови… природа, знаешь ли, любит иногда пошутить, укоренив семя там, где укореняться ему не следует. С той поры и повелось соединять одну суккубу и троих инкубов в единый брачный союз. Это помогло и на долгие годы и века стало традицией. Были созданы ритуалы, облегчающие процесс соединения, сглаживающие, так сказать, возможные острые углы, которые могли возникнуть при притирке. Более того, с течением времени эти традиции настолько глубоко проросли в нас, что каждому следующему поколению уже в меньшей степени требовались специальные ритуалы, все происходило само собой, без стороннего вмешательства. Так было до тех пор, пока большая часть нашего народа не пришла в эти края, не рассеялась по полисам и не потеряла связь с прежними традициями. Количество чистокровных суккуб, да и инкубов тоже резко уменьшилось, брак, в котором больше двух сторон, вызывал реакцию зачастую совершенно неадекватную. Тебе вряд ли известно, но в позапрошлом веке даже в Лилате существовало движение, активно выступающее против многомужества… нетрадиционные семьи вынуждены были переезжать, скрываться, терпеть в лучшем случае оскорбления и общественное презрение, в худшем же… — Клеон отрешенно качает головой — скорее в ответ на свои мысли, нежели для меня. — Постепенно мы пришли к тому, что есть сейчас, особенно те, кто вынужден жить в Лилате. Как показала практика, это безопаснее и выгоднее в условиях нынешнего неустойчивого мира.

— И не требовало никаких чувств, тем паче взаимных, — вспоминаю я слова Байрона.

— Именно. Кое-какие старые ритуалы успешно помогали решить проблему с потомством даже при отсутствии любви между супругами… о чистоте крови мы уже и позабыли. Здесь бы вообще род сохранить, а доля демонической крови в жилах дело второстепенное, прежней важности давно не имеющее. Но тут вот в чем неувязка. Мы можем отринуть традиции предков, можем отвернуться от всего, что раньше считалось совершенно естественным и непредосудительным, однако нам не удалось просто взять и выжечь из себя то, что впиталось многими поколениями с молоком матери, что частью нас всех. Полагаю, ты обратила внимание на привычку инкубов сбивать в этакие стаи в миниатюре?

Киваю неуверенно.

— За суккубами подобное, кстати, не водится, а у нас это уже на уровне инстинкта: искать достойного инкуба, который станет тебе и лучшим другом, и партнером… деловым партнером, если что… и собутыльником… в общем, тем, кто удачно дополнит тебя, а ты его и вместе вы сумеете привлечь внимание самой интересной и привлекательной суккубы. Инкубы суккуб не выбирают, выбирают только суккубы, право голоса в этом случае всегда за ней, не за ними. Опять же, лучше, когда ты уже достаточно хорошо знаешь других мужей своей жены…

Волчица замирает, не вполне понимая, о чем говорит Клеон, и я тоже теряюсь, не улавливая окончательного вывода, проистекающего из его рассуждений.

— В этом отношении нам проще, у нас нет этой дурной человеческой ревности или обостренного инстинкта собственника, свойственного оборотням. Мы спокойно относимся к тому, что наша женщина спит с другими, главное, чтобы эти другие были ее супругами и теми, кого мы знаем не хуже, чем себя, и кому мы доверяем. Еще не коллективный разум, но уже довольно близко, — Клеон усмехается, бросает на меня косой взгляд. — Не догадалась, в чем, собственно, заключается неувязка?

— Нет…

— Ничего, история уже приближается к финалу. По нынешним временам мы не занимаем голову всякими любовными бреднями, что только к лучшему. Потому как по-прежнему образуем компанию закадычных друзей, если таковых удается найти, и держимся за нее, ибо друг вернее, надежнее какой-то смазливой девицы, годящейся, по большому счету, сама знаешь для чего. И как-то это совсем не по-дружески, тянуть за собой товарищей, если тебя угораздило увлечься очередными сиськами-попками. Впрочем, если только один, а девчонка не суккуба, то может и пронести… по крайней мере, я не слышал, чтобы из-за одного вся компания инкубов начинала увиваться за девицей, суккубой не являющейся. Хуже, если двое сразу… тогда оставшегося наверняка зацепит, хочет он того или нет, нравится ему означенная девица или нет. Да-да, Рианн, сработает та самая проклятая схема, заложенная нашими предками давным-давно и взращенная многими поколениями.

— Прости, я не понимаю… — бормочу я в растерянности, не уверенная, что хочу слышать то, что он может сказать.

Этого не может быть.

Этого не должно быть.

— Чего тут непонятного? — взгляд инкуба опускается на мою грудь, скользит по декольте, неглубокому, скромному, как и положено у простого домашнего платья. — Байрон тебя трепетно любит, Арсенио на тебя надышаться не может, а я просто хочу тебя тра… отыметь во все места. Потому что у этой парочки остолопов, уколотых розой любви, к тебе, видишь ли, сильные чувства, но у меня-то их отродясь не водилось и посему мне остается только пресловутый инстинкт немедленного размножения с желанной самкой и неуемная жажда энергии, в нашем случае твоей. Никакая другая меня теперь не удовлетворит и не насытит в полной мере.

— Я волчица, не суккуба, пусть бы и нечистокровная, — возражаю как можно спокойнее, тоном холодным, твердым.

— Я говорил, природа любит шутить. Или издеваться, — Клеон неспешно тянет ко мне руку, накрывает ладонью колено, начинает поглаживать через ткань платья и нижней юбки.

— И что же теперь, изнасилуешь меня? — я смотрю ему прямо в глаза, показывая, что не боюсь его.

— Зачем такие сложности? — ладонь неторопливо ползет вверх по ноге, останавливается на бедре. — Мы уже выяснили опытным путем, что о насилии тут речи быть не может, ты хочешь не меньше моего. Твоя дикая часть почуяла подходящих самцов и ныне совсем не против спариться с ними, желательно как можно скорее, но у Арсенио и Байрона чувства, — губы инкуба кривит новая презрительная усмешка, будто для Клеона слово «чувства» в таком контексте не более чем грязное ругательство. — Трепетное к тебе отношение позволяет им держать себя в руках, их жажда не настолько сильна… а тебя контролируешь ты сама, исполненная человеческого рационализма часть. К тому же, как бы сильно мне ни хотелось оказаться первым, я прекрасно понимаю, каковы будут последствия, если я необдуманно полезу вперед всех… поэтому пока я готов обойтись закуской.

Выходит, я закуска?

Не самая красивая, не самая желанная, но… голодному не до кулинарных изысков.

— Сколь полагаю, мое мнение тебя не волнует?

— Нет, — небрежно огладив бедро, ладонь движется обратно, и я едва ли не физически ощущаю, как волчица начинает млеть под прикосновениями этими, исполненными в большей степени чувством необходимости, нежели истинной страсти. — Какое мнение, о чем ты вообще говоришь? Вспомни еще, что ты честная нетронутая девица, которая должна отдаться только мужу и только в первую брачную ночь.

— Я могу просто и без затей вцепиться тебе если не в горло, то в руку и…

— Хотела бы вцепиться по-настоящему — вцепилась бы уже давно, — Клеон подается ко мне, тянет вверх юбку, забирая ткань в неудобные складки. Голос его звучит тише, тяжелое дыхание обжигает щеку, и я вдруг ловлю себя на совершенно безумной мысли, что была бы не против, поцелуй он меня. Как в тот раз, во время пикника. — Рианн, давай не будем разводить лишнюю демагогию там, где без нее можно прекрасно обойтись. Признай, что мы можем быть полезны друг другу.

Волчица соглашается.

Инкуб полезен. Он рядом и готов дать волчице то, что ей нужно, чего она ждала так долго.

Он свой, он принадлежит ей, и волчица не допустит, чтобы он искал эту пользу в другом месте, у другой женщины.

Ладонь легко проникает под поднятую юбку, пальцы вновь скользят по ноге, опускаются на внутреннюю сторону бедра. Кромка чулка границей, напоминанием о возможности остановиться, прекратить безумие это, пока не поздно, но Клеон преодолевает ее, склонившись ко мне, позволяя чувствовать его близость, однако не прижимаясь ко мне, не давая ощутить кожей кожу, тяжесть мужского тела, жар пылких поцелуев. Я стискиваю край сиденья, когда пальцы проникают под тонкую ткань белья, по последней принятой в Лилате моде, слишком открытого, чтобы явиться сколько-нибудь существенной преградой.

— Нас могут заметить, — шепчу, заполошно оглядывая часть дороги, тротуара и оград домов, видных через лобовое стекло мобиля. — Соседи или…

— И что они заметят? Двое сидят в салоне мобиля, беседуют… — Клеон чуть отстраняется, но руку не убирает.

Начинает ласкать, осторожно, едва касаясь, и я инстинктивно отодвигаю ногу, не зная, что хуже — если нас действительно заметят, поймут, чем мы занимаемся у всех на виду, или же если инкуб передумает.

Просто так, желая наказать меня или поставить в то же положение, в каком оказался он, дать понять, что чувствует он, лишенный обычной возможности удовлетворить голод.

— Мы не целуемся, я не лапаю тебя в открытую…

И затемненные стекла по бокам скрывают нас надежнее, чем кажется мне в приступе паники, смешанным с ожиданием наслаждения, с радостью волчицы, получающей желаемое хоть от кого-то из мужчин, которых она полагает своими.

— …а до остального им и дела нет. Район престижный, респектабельный, здесь шариться по чужим мобилям не станут, тем более когда водитель на месте.

С каждой минутой все труднее сохранить ровным и дыхание, и сердцебиение, мне не хватает воздуха, пусть умом я и понимаю, что система вентиляции наверняка работает исправно. Внутри копится напряжение, собирается истома сладкая, неожиданно приятно кружащая голову что самим присутствием своим, что предвкушением. Мимо проезжают мобили, идут неспешным шагом люди, однако я едва различаю их, едва придаю значение происходящему за пределами салона. Ёрзаю в нетерпении, стискиваю зубы в попытке сдержать стоны. Не только и не столько из опасений привлечь внимание, но, прежде всего, не желая демонстрировать Клеону, насколько мне это нравится.

Жар, разлившийся в крови.

Каждое выверенное, нарочито неспешное движение — инкуб знает, что нужно ему и что нужно мне, и чуть-чуть оттягивает момент, наблюдает из-под полуопущенных ресниц за выражением моего лица, за давным-давно провалившимися попытками сохранить внешнюю невозмутимость.

Желание, от которого по напряженному телу пробегает дрожь.

Клеон снова тянется ко мне, почти касаясь губами щеки, и я вздрагиваю сильнее, вскрикиваю, забывшись на мгновение в потоке нахлынувшего наслаждения, и тут же прикусываю нижнюю губу, раздосадованная собственной реакцией. Слышу, как дыхание мужчины рядом становится тяжелее, пальцы скользят по влажному лону, и волчица безошибочно распознает порыв самца немедленно овладеть своей самкой. Здесь и сейчас, наплевав на неудобства и свидетелей. Взять и женщину, и все, что она может дать: физическое удовольствие, энергетическое насыщение… потомство… семью и тепло…

Клеон резко отстраняется, откидывается на спинку кресла, закрывает глаза. Дыхание его постепенно выравнивается, на лице появляется выражение расслабленное, умиротворенное. Я поправляю платье и волосы, пытаюсь успокоиться сама. Отчего-то поднимается волна недовольства, то ли собой, то ли инкубом, то ли всем вместе.

— Закусил?

Клеон с явной неохотой открывает глаза, смотрит на меня непонимающе, немного потерянно — должно быть, все мужчины так смотрят на случайных любовниц, имевших неосторожность задержаться в их постели до утра.

— Раз мы провели время с пользой, то я пойду, дел еще полно, да и брата не хочу тревожить, — открываю дверцу, выбираюсь из салона.

Волчица возражает — почему надо возвращаться домой сейчас, когда ее мужчина наконец-то понял, как им может быть хорошо? — но я-то знаю, что говорить нам с Клеоном больше не о чем.

Глава 7

По возвращении я сразу же закрываюсь в ванной комнате, в спешке принимаю душ и тщательно промываю волосы, стремясь избавиться от любой вероятности, что запах Клеона останется на мне. В свою спальню крадусь воровато, закутавшись в одно полотенце и свернув одежду в тугой ком. Лучше, если брат увидит меня едва прикрытой — ему хватит такта отвернуться и не присматриваться слишком уж пристально, — нежели почует на мне запах чужого самца. И добро бы Арсенио или хотя бы Байрона, но Клеона…

К счастью, Лаэ милостива ко мне и встречи с Эваном удается избежать.

В спальне я переодеваюсь в другое платье и, запрятав старое поглубже в шкаф — теперь придется срочно отдавать наряд в прачечную, — надолго задумываюсь о произошедшем и о том, о чем поведал Клеон.

Следовало догадаться.

Раньше, по внезапно изменившемуся поведению Клеона, по первым оговоркам его и преследованиям, по тому, как уклонялись от пояснений Байрон и Арсенио.

«Поэтому суккубы вольны выбрать себе в супруги до трех мужчин…»

Байрон сам упомянул об этом, хотя и без акцента на данном факте, а я тогда и вовсе едва отметила для себя эту фразу, не связав ее с привычкой инкубов сбиваться в крепкие, неразрывные тройки. Да и кто бы связал на моем месте?

А нынче у меня трое желающих стать моими мужьями, причем двое единовременно, и один любовник.

Впрочем, следовало наконец признать, что вряд ли волчица когда-либо примет Финиса как супруга, тем более сейчас, когда у нее есть сразу трое инкубов, между которыми даже выбирать не надо, решая мучительно, кого предпочесть, а кому отказать. Что может быть приятнее, слаще для звериной сущности, не стремящейся, в отличие от человека, утруждать себя нормами морали?

Двое? Прекрасно.

Трое? Еще лучше. Сильные, привлекательные самцы, способные позаботиться о своей самке, защитить ее и оградить от всех бед, подарить потомство и помочь вырастить его, а о большем волчица и не мечтает.

И, хуже того, я начинаю размышлять, что было бы, будь инкубов не трое, а больше. Неужели я бы и на остальных, сколько бы их ни было, стала бросаться так же, как на Клеона, не раздумывая, будто ошалевшая по весне кошка? Почему ни Байрон, ни Арсенио не сказали о подобной вероятности сразу, почему молчали?! Разве не знали они того, о чем поведал мне их приятель, о том, как жили предки их до Лилата? Почему не предположили, что все может сложиться именно так? И начинать расспрашивать Байрона и Арсенио сейчас нельзя, иначе придется признаваться, от кого я узнала информацию эту, а там и до выяснения отношений с Клеоном недалеко. Что я скажу — что инкуб выдал мне всю правду в приватной беседе и после я позволила ему то, что позволять не следовало, чего еще не позволяла им? А не признаюсь я и где гарантия, что не проболтается Клеон, случись Арсенио и Байрону устроить тому допрос?

Или просто не обмолвится между делом? Не похвастается, случайно ли или из мелочного желания хоть чем-то досадить приятелям, волей-неволей втянувшим его в этот даже не любовный треугольник — причудливую геометрическую фигуру с туманными перспективами?

Что делать дальше, как быть с тем, что уже произошло, и с тем, что может произойти? Я не настолько наивна, чтобы верить слепо, будто Клеон удовлетворится одним разом и больше не появится ни у моего порога, ни в моей жизни. Он зол на друзей, на меня, на самого себя и ныне я понимаю его лучше, чем хотела бы. В одночасье лишиться почти всего — ясности в настоящем, четких, давно выстроенных планов на будущее, уверенности в завтрашнем дне, денег и положения в обществе, даже собственных, не отравленных древней магией желаний, и все из-за чего? Из-за того, что близким приятелям вздумалось жениться, причем одновременно и на одной женщине.

И самый главный, важный вопрос — что мне делать с собой, с волчицей, согласной и на Клеона, коли уж остальные мужчины ее не торопятся? Понятно теперь, откуда такая реакция на Клеона, почему волчица полагает его своим наравне с Арсенио и Байроном, того и гляди вцепится в глотку леди Валентине и любой другой женщине, кружащей коршуном возле инкубов. Умом я осознаю, что мы с Клеоном не испытываем друг к другу даже простой симпатии, нам не нравятся человеческие стороны характера друг друга, видит Лаэ, меня совершенно не привлекает его тип внешности, и сомневаюсь, что хоть какая-то черта инкуба сможет меня заинтересовать, изменить мое мнение о нем.

Когда вечером Арсенио и Байрон по обыкновению заезжают к нам, и мы беседуем, укрывшись во дворе от глаз соседей, я не могу избавиться от ощущения, что мужчины неведомым образом чуют запах Клеона на мне. Понимаю, это лишь иллюзия, игра моих страхов, на самом же деле обоняние инкубов не столь тонко, как нюх оборотней, и если Эван ничего не заметил, то Арсенио с Байроном не заметят и подавно. Но все равно кажется, будто я пропиталась чужим запахом, будто он въелся в кожу и в волосы, проник в каждую клеточку тела, в кровь, в дыхание вместе с виной, с неловкостью, что возникала от мысли о произошедшем. Все недолгое время, пока мы стоим под сенью деревьев, растущих с внутренней стороны ограды, и говорим о здоровье Эвана, работе Тессы и моих сегодняшних делах, я жду, что инкубы заподозрят неладное, что они поймут, что женщина, которую они хотят назвать своей супругой, была с другим. Боюсь, что у меня все прописано на лице, что меня выдадут глаза или неосторожное слово.

Или эта пресловутая инкубья связка таит в себе еще какие-то особенности, о которых мне опять не сочли нужным рассказать.

Наконец инкубы уходят, так ничего и не заметив. На прощание целуют меня по очереди в щеку — не позволяют себе большего, зная, что Эван может наблюдать за нами через окно, да что там, наблюдает наверняка, следит ревностно, дабы все осталось в рамках приличий, — и я, закрыв и заперев за мужчинами ворота, возвращаюсь в дом, полная горького стыда, царапающей досады и неясного, смутного разочарования, словно часть меня желала, чтобы Арсенио и Байрон обо всем догадались. Чтобы уличили меня, поймали на нечаянной ошибке, и я смогла бы с чистой совестью признаться, покаяться и вымолить прощение.

Клеон как ни в чем не бывало объявляется в понедельник — воскресенье, когда Тесса была весь день дома, проводя большую часть времени с Эваном, инкуб пропускает благоразумно.

Выходить к нему я отказываюсь.

Во вторник все повторяется.

Волчица сходит с ума, чувствуя Клеона поблизости, мечется, затмевая низменными инстинктами всякие доводы рассудка, и успокаивается, лишь когда инкуб уезжает, а уезжает он только спустя полчаса, не меньше. До того я закрываюсь в спальне и лежу ничком на кровати, не способная заняться ничем полезным и сосредоточиться на чем-либо, кроме развратных и совершенно неуместных мыслей.

И хуже того, во время вечерних визитов Арсенио и Байрона я едва сдерживаюсь, чтобы не прикасаться к ним постоянно, больше допустимого нормами приличий, не пытаться прижаться всем телом, намекая откровенно, что не намерена ждать первой брачной ночи. Запах каждого игриво дразнит обоняние, близкое присутствие желанных мужчин кружит голову, я с трудом заставляю себя улыбаться непринужденно, беседовать на нейтральный, привычные темы. Скрещиваю руки на груди, избегая физического контакта, подставляю щеку для поцелуя и слежу за тем, чтобы недовольство подчеркнутой этой целомудренностью не отразилось ни во взгляде, ни в голосе.

Однако в среду я, с утра измученная звериным томлением и чисто женскими эротическими фантазиями, не выдерживаю.

Выхожу из дома, молча сажусь в мобиль, припаркованный фактически на том же месте, что и в первый раз, откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза, чувствуя себя женщиной, выданной замуж за нелюбимого, сугубо из практических соображений, но помнящей о своем долге, о необходимости подарить мужу и роду наследника и потому вынужденной терпеть ночные визиты супруга. Клеон тоже ничего не говорит, не целует меня и, не считая поднятой юбки да уверенной ласки между бедер, даже не прикасается ко мне. Я получаю свой оргазм, он — энергетическое насыщение, и на том мы расходимся, не перемолвившись ни словом.

Следующий день ничем не отличается от предыдущего.

И последующий тоже.

Клеон приезжает после полудня, вечно хмурый, раздраженный чем-то, я, словно служанка, уединившаяся под лестницей с великовозрастным сыном хозяев, покорно позволяю себя трогать. Снова и снова закрываю глаза, чтобы не видеть лица мужчины рядом, расслабляюсь усилием воли и жду своей части негласной нашей сделки. Мы по-прежнему не разговариваем, мы получаем пользу друг от друга, взаимную выгоду, после чего мне необходимо проскользнуть обратно в дом незамеченной для брата и — обязательным элементом импровизированной программы — попасть в душ. И, стоя под тугими струями горячей воды, я теряюсь в догадках, от чего хочу избавиться в первую очередь — от компрометирующего запаха или же от липкого, душащего ощущения, что веду себя не лучше последней шлюхи.

Лживой, лицемерной шлюхи.

Тем не менее, Эван, похоже, что-то подозревает — едва ли от брата укрылись мои пусть и кратковременные, но все-таки отлучки примерно в один и тот же час.

Волчица недовольна что человеком, что складывающейся ситуацией. Волчица хочет всех троих, сразу, открыто и в качестве супругов и отцов ее детенышей, ее уже не устраивают встречи тайком, невинные поцелуи с одной стороны и напряженная возня под прикрытием темных стекол мобиля с другой. Ей не нравится разделение мужчин, скрытность, ложь и те жалкие подачки, которыми мы четверо одариваем друг друга.

И лишь занятая на работе Тесса, кажется, ничего не замечает.

В пятницу вечером Байрон предлагает вернуться к выходам в свет, и я соглашаюсь в надежде хоть как-то отвлечься. Эван, конечно же, недоволен, но помешать не может, что до Арсенио, то он и вовсе не скрывает радости от возможности избавиться наконец-то от всевидящего ока моего старшего брата.

В субботу мы собираемся посетить музыкальный вечер у леди Мару — событие не столько крупное, важное для высшего общества, сколько полезное для повторного обозначения нас с Арсенио как пары, — и я с непривычным воодушевлением готовлюсь к мероприятию. Приезд Клеона почти не тревожит меня, я вдруг начинаю и впрямь относиться к нему как к докучливой, но необходимой обязанности, от которой не следует уклоняться. На сей раз инкуб мрачнее прежнего, наблюдает хмуро, как я сажусь на переднее пассажирское место, как откидываюсь на спинку. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох и выдох, расслабляюсь.

Жду.

Минуту. Другую. Третью.

Ничего не происходит: ни рывка подола, ни ощущения пробирающейся под юбку руки.

— Рианн… — неровное дыхание Клеона все же касается щеки. Волчица поскуливает тоскливо — уж она-то точно знает, как должно быть, и не понимает, почему человек все делает по-своему, порою напрочь противореча ее звериной логике. — Я так не могу.

— Что, прости? — открываю глаза, смотрю растерянно на подавшегося ко мне инкуба.

— Ты и… эта твоя немая покорность… — Клеон отодвигается от меня, сам откидывается на спинку своего кресла. — Ты бы еще сразу подол задирала и ноги раздвигала с той же миной на лице.

— Чем тебе не угодило выражение моего лица?

— Такая ро… выражение всякое желание отобьет, лучше уж с голода подохнуть.

Так и подох бы, к чему мне-то докучать?

— Клеон, я не понимаю…

— Разве?

— Не ты ли вовлек меня… во все это? — я обвожу широким жестом салон.

— А я полагал, что Арсенио, Байрон и их великая любовь к тебе, — Клеон быстрым движением касается кристалла зажигания, мобиль оживает, наполняя салон рокотом мотора. — Пристегнись, прокатимся.

— Что?.. Не собираюсь я никуда… — хватаюсь за ручку дверцы, но открыть не успеваю, мобиль срывается с места, разворачивается и едет прочь от моего дома. — Немедленно остановись и дай мне выйти!

— Или что? — вопрошает инкуб невозмутимо. — Выпрыгнешь из мобиля на полном ходу? Вперед. Но на удачное приземление рассчитывать не советую: хоть ты сильнее, ловчее и скорость реакции у тебя получше обычной человеческой будет, но опыта и сноровки маловато, да к тому же ты рискуешь запутаться в собственной юбке.

Не могу не признать его правоту в отношении попытки выпрыгнуть из движущегося транспорта, однако не готова смириться с попыткой похищения.

— Останови мобиль, — я не говорю — рычу сквозь стиснутые зубы.

— Приедем — остановлю.

— Когда?

— Когда приедем.

Кажется, сейчас я зарычу по-настоящему.

— Немедленно, Клеон.

— Знаешь, о чем я думал еще недавно?

— Нет.

И знать не хочу. За темным окном проносятся лишь расплывчатые силуэты, в которых дома и деревья скорее угадываются, и мне остается следить за дорогой через лобовое стекло. Окно со стороны водителя обычно затемнено так, чтобы изнутри было видно происходящее снаружи, и на многих мобилях так называемый эффект задернутых штор включается и выключается с приборной панели.

— Я подумал, в бездну этих оголтелых влюбленных, в бездну многолетнюю дружбу, все равно она, похоже, ничего не значила для некоторых, в бездну правила и прочую унылую обязаловку, урву-ка я и себе кусочек пирога, — продолжает Клеон, словно не слыша моего ответа. Или попросту пропустив его мимо ушей. — Жрать-то хочется и секса тоже хочется, а когда с другими не получается, даже не тянет на них, то хочется особенно… а я, в конце концов, молодой здоровый инкуб, не какой-то там человеческий жрец, обет безбрачия давший. И я даже решил было, что это будет… интересно. Увлекательная игра с девственницей, к тому же оборотницей, обещающая свою толику удовольствия и не только физического. Хоть какое-то разнообразие в моем неопределенном скорбном существовании. Ты — вся такая страстная недотрога, тебе и хочется, и как бы нельзя… и мне, в общем-то, тоже, ибо не могу же я вот так запросто уложить тебя в койку… я имею в виду полноценный секс, а не эти наши с тобой перекусы… И что же я получил по факту? Ты помялась, поогрызалась неубедительно и отдалась.

— Разве ты не этого хотел? — напоминаю я. — Как ты тогда сказал? Не будем разводить лишнюю демагогию, мы можем быть полезны друг другу и еще что-то в этом же духе.

— Угу. Почти никакого сопротивления, никакого предающего тела, никакой страсти, пришла, села, ноги раздвинула, как на приеме у женского врача. Красота! А гримаса такая, будто трудовую повинность отрабатываешь.

Именно. Это повинность.

Трудовая.

— Во имя Лаэ! Хорошо, в следующий раз буду отчаянно сопротивляться, раз тебя больше возбуждают ролевые игры, а теперь отвези меня домой, пока Эван не хватился, — я на многое согласна, лишь бы вернуться вовремя.

— А если и хватится, то мне-то что?

— Тебе, конечно, ничего!

— Да ладно, не драматизируй, я тебя сегодня еще даже не касался, так что вряд ли братец твой разлюбезный почует на тебе какие-либо компрометирующие запахи, — Клеон сбрасывает скорость, сворачивает с дороги на тупичок небольшой стоянки. — Что до остального, то ты давно уже взрослая, совершеннолетняя волчица и не обязана отчитываться перед старшими о своих действиях. Честно говоря, я уже не понимаю, как ты вообще встречаешься с Арсенио и Байроном, если боишься и шаг лишний сделать без позволения Эвана, да что там, чихнуть без его высочайшего одобрения. Кстати, когда ты намереваешься сообщить любимому родственничку, что мужей у тебя будет чуть больше, чем принято обычно? — мобиль останавливается, инкуб глушит мотор и приглашающим жестом указывает на дверь с моей стороны. — Приехали, можешь выйти, если так желаешь.

Разумеется, меня не приходится просить дважды. Хлопаю дверцей, осматриваюсь, пытаясь сориентироваться. Рядом со стоянкой зеленая гряда сквера, за ним поднимается ажурный пешеходный мост через широкую, оживленную трассу — я не вижу ее за деревьями, но четко слышу ровный гул заполняющего дорогу транспорта. Поодаль пятиэтажные дома, кирпичные, однотипные, частные владения остались в другой части Верхнего города. На самой стоянке всего пара-тройка мобилей и на узких аллеях сквера мало прохожих. За моей спиной хлопает вторая дверь, Клеон потягивается, щурится на ярком солнце.

— Здесь есть какой-то скрытый смысл, о котором я должна догадаться? — дует ветер, пронизывающий, зябкий, несмотря на теплый полдень, и я обхватываю себя руками.

— Я живу в одном из во-он тех домов, — взмах руки в сторону пятиэтажек. — По-моему, твой почти что бывший жених тоже живет где-то поблизости.

— Мне должно быть какое-то дело до места вашего проживания? — пожалуй, помимо умеренного удивления, что Клеон снимает квартиру в не самом дорогом и престижном районе.

Не секрет, что Клеон несколько стеснен в средствах, иначе не было бы его помолвки с леди Валентиной, но прежде мне и в голову не приходило, на сколько именно.

— Никакого, полагаю, — инкуб небрежно пожимает плечами. — Как и мне до твоего брата.

— Тогда, с твоего позволения, я пойду.

— Куда?

— Домой.

— Пешком?

— Конечно, пешком, — у меня нет с собой кошелька с деньгами и я в домашнем платье, в карманах которого не завалялось и мелкой монеты, чтобы оплатить такси или, на худой конец, билет на автобус.

— Успокойся, отвезу я сейчас тебя обратно.

— Не утруждайся, — отворачиваюсь и иду к выходу со стоянки.

Слышу торопливые шаги позади и успеваю развернуться лицом к оказавшемуся рядом инкубу. Он обнимает меня, притягивает к себе, я вздрагиваю, упираюсь ладонями в его грудь, пытаясь вырваться.

— Рианн, — шепот звучит возле моего уха, и я замираю. — Мне этого мало.

— Мало? — повторяю эхом.

— Мало, Рианн, мало. И знаешь, почему? Я инкуб.

— Я о том и не забываю.

Как можно забыть о его происхождении? О происхождении всех троих? Если бы не оно, если бы не эти растреклятые видовые особенности, все могло сложиться совершенно иначе.

Как? Лишь рыжехвостой Каро и ведомы все судьбы и другие, невыбранные тропинки, возможности, варианты. Но наверняка более… нормально.

— Мне нужно ощущать не только твое физическое возбуждение и оргазм, но каждую эмоцию, каждый твой вздох, чувствовать всю их палитру, каждый цвет, каждый оттенок, — Клеон держит крепко, хотя я не пытаюсь пока освободиться, лишь стою в горячем кольце мужских рук, удивленная его словами. — Я хочу впитывать твои чувства, твою страсть, видеть и ощущать ответную реакцию, настоящую живую реакцию, фонтан красок. Во время секса мы не просто поглощаем энергию партнерши, наше восприятие обостряется во много крат, превращая нас на некоторый срок в эмпатов. После насыщения восприятие постепенно нормализуется, возвращается к прежнему, но до того мы чувствуем почти все, что чувствует партнерша. Поэтому твои эмоции, они для меня как… как трава для человека, абсолютно безвкусны. Ими не насытишься в полной мере, и удовлетворения они приносят все меньше.

И подстегивают желание обладать мною в полной мере.

Я не суккуба, но очевидно, что подобная энергетическая диета, как и диета настоящая, только усиливает стремление сорваться и покончить с ней поскорее, наевшись до отвала.

Волчицу охватывает восторг — вот оно, самый непонятный, несговорчивый ее мужчина фактически созрел, он на правильном пути, еще немного, и он поймет, что желает меня не только как возможность перекусить в отсутствие иных доступных блюд, но и как любимую женщину, постоянную спутницу жизни, мать его будущих детей. Я же испытываю ужас, растерянность — что мне делать с то ли просьбой его, то ли требованием? Куда я его дену? Понятно ведь, что если Клеона тянет ко мне сейчас, то будет тянуть и завтра, и через неделю, и через год. Ничего не изменится, привязка продолжит приводить его ко мне снова и снова, как и звериное влечение никуда не исчезнет, лишь усилится с течением времени, пока человек не покорится волку.

И однажды Арсенио и Байрон обо всем догадаются.

Быть может, уже догадались, но ждут, когда я признаюсь сама.

— Пусти.

Он отпускает сразу, отступает на шаг, смотрит мрачно исподлобья. Я провожу ладонями по платью, расправляя складки.

— Отвези меня домой, пожалуйста.

Клеон садится в мобиль, я тоже. Обратно едем молча. На нашей улице Клеон останавливает мобиль там же, где и обычно, но мотор не глушит.

— Так не может продолжаться, — напоминаю я.

— Не может, — соглашается Клеон и, потянувшись ко мне, касается подбородка, поворачивая мое лицо к своему, целует вдруг.

И неожиданно для самой себя я отвечаю на поцелуй, однако не так, как недавно на пикнике, без страсти, сводящей с ума, превращающей в обезумевшую от голода суккубу, нет, мой ответ осторожен, полон неуверенности, подозрения. Клеон, в свою очередь, не настаивает, не пытается подчинить себе, он нежен, бережен, и, к новому моему удивлению, такой поцелуй нравится мне больше. Волчица и вовсе не может нарадоваться маленькой своей победе, она не возражает, когда пальцы инкуба опускаются с подбородка на шею, медленно скользят по коже, обводят ключицу.

— Рианн… — прервав поцелуй, Клеон чуть отстраняется, смотрит на меня с выражением, растолковать которое в сумятице ощущений я не могу, и я мгновенно пользуюсь возможностью.

Отодвигаюсь сама, а там и выскакиваю спешно из салона и едва ли не бегом возвращаюсь в дом, смущенная и раздосадованная собственной реакцией.

Глава 8

Музыкальные вечера в светском обществе Лилата — мероприятие не самое популярное, редко когда они вызывают сколько-нибудь искренний интерес и действительное желание посетить их. Гораздо чаще приглашенные норовят под тем или иным благовидным предлогом уклониться от посещения, придумывают причины для отказа и всячески избегают появляться на вечере, если только в присутствии нет жесткой необходимости.

Потому небольшой зал для приемов в особняке лорда и леди Мару едва ли наполовину заполнен гостями, многие стулья, расставленные полукругом в несколько рядов перед музыкальными инструментами, пустуют. Леди Мару, женщина уже немолодая, сухощавая, оглядывает помещение и неспешно рассаживающихся гостей и, недовольно поджав губы, знаком велит лакеям перенести к стене часть стульев, дабы уменьшить ощущение пустого зала театра, дающего спектакль, на который никто не пришел.

Мы предусмотрительно занимаем места в последнем ряду, подальше от почетных гостей и неугомонных сплетниц — и чтобы попытки Арсенио вздремнуть во время концерта не бросались слишком явно в глаза хозяевам и приглашенным. Разумеется, я улавливаю ровное, умиротворенное сопение Арсенио уже через пять минут после объявления о начале, гляжу искоса на инкуба, убеждаясь, что он и впрямь заснул, вытянув длинные ноги поперек прохода, скрестив руки на груди и уронив голову на грудь. Перевожу вопросительный взгляд на сидящего по другую руку от меня Байрона, показываю глазами на Арсенио, но Байрон лишь головой едва заметно качает, призывая не трогать друга хотя бы до перерыва.

— Он всегда спит как сурок на таких вечерах, в филармонии или в опере, — поясняет Байрон шепотом, склонившись к моему уху. — Ко всему прочему, пока концерт не закончится, его еще и не добудишься.

Я улыбаюсь, отказываясь от идеи растолкать Арсенио. Пожалуй, даже лучше, если он поспит — так Арсенио сидит молча, почти никого не беспокоит и уж всяко не шепчет мне разные непристойные глупости или похабные шутки, чем порою любил заниматься во время спектаклей. Постепенно я перестаю обращать внимание на посапывающего инкуба справа и возвращаюсь мысленно к сегодняшней встрече с Клеоном, к словам его.

Поцелую.

Меня пугает не сам поцелуй как таковой, но тон его, ощущения, что он будил во мне. Понимание, что если сегодня мне пришелся по нраву поцелуй Клеона, то откуда взять уверенность, что назавтра я не приду в восторг от прочих его желаний, стремления воплотить их в жизнь? Много легче, проще сделать одолжение, принять вид покорной невольницы, вынужденной обслуживать хозяина так, как ему заблагорассудится, повторять себе, что выбора нет, мне приходится заниматься тем, чего я не хочу. Но когда осознаешь ясно, пугающе четко, что это — не трудовая повинность, не приказ, которому нельзя не подчиниться, не якобы вынужденная мера, а нечто, чего ты желаешь не меньше партнера, к чему ты стремишься не меньше, чем он, все, абсолютно все предстает в ином свете.

Рассеянно слушая, как играют девицы Мару и их кузины, я думаю и об инкубах, имеющих в отношении меня несколько иные намерения, нежели Клеон.

День за днем, вечер за вечером Арсенио и Байрон проводят со мной время, беседуют со мной, прикасаются, вдыхают мой запах — и наверняка чувствуют то же, что и Клеон. Если верить его заявлениям, в случае Арсенио и Байрона эмоциональная составляющая подавляет влияние физических инстинктов и потребностей, но это вовсе не означает, будто потребностей этих не существует. Как и Клеона, обоих инкубов более не должны привлекать другие женщины — хотя я не могу взять в толк, с какого момента инстинкты их замкнулись на мне, ведь еще недавно они купили девственницу и очевидно, что отнюдь не для того, чтобы отпустить ее с миром. Подобно Клеону, их желание в отношении меня усилилось, они жаждут насыщения и физического, и энергетического не меньше слегка позабытого приятеля. И что же, получается, в отличие от него, терпят безропотно, ждут свадьбы и первой брачной ночи?

Одна из дам в первом ряду, вдруг оборачивается, окидывает мимолетным взглядом сидящих позади, и я узнаю леди Лизетту Дэлгас. Она отворачивается, словно бы не заметив нас, однако я сжимаюсь невольно, втягиваю шею в плечи, будто в годы нашего с Эваном прозябания в Нижнем городе. Нащупываю и осторожно касаюсь руки Байрона, привлекая внимание.

— Здесь леди Дэлгас, — шепчу, едва Байрон подается ближе ко мне.

Он хмурится, скользит взглядом по головам перед нами — нет нужды пояснять, которая из двух леди Дэлгас присутствует на вечере. Находит, хмурится сильнее. Я пытаюсь вспомнить, видела или чуяла ли Лизетту перед началом концерта, но не могу сказать наверняка. Быть может, она пришла в последнюю минуту и потому я не обратила на опоздавшую даму внимания? Скорее всего, так и есть, к тому же сегодня должна была состояться очередная ассамблея у Лизетты, а значит, леди вполне могла прибыть к Мару с опозданием, лишь после того, как разъедутся ее собственные гости.

Байрон смотрит на Лизетту, затем на выступающих девушек и снова на Лизетту.

— Вероятно, нам стоит уйти, — добавляю я. — Уверена, леди Мару нас извинит и…

— Понятно, — произносит Байрон.

— Что понятно?

— Видишь девушку за клавесином?

Киваю, в отличие от инкуба совершенно не понимая, в чем дело. На клавесине играет не одна из дочерей леди Мару, но какая-то из многочисленных их кузин, тоненькая русоволосая девица невзрачной внешности.

— Эта юная леди — Элизабет Мортимер…

Ах да, точно. Кузина семьи Мару, обладавшей весьма широкими родственными связями.

— …и леди Дэлгас прочит ее в жены Арсенио.

— В жены? — от неожиданности, удивления я повышаю голос и сидящие перед нами оборачиваются, смотрят строго, неодобрительно — именно на меня, даже не на спящего Арсенио, который уже успел сползти по спинке стула, рискуя и вовсе на бок завалиться. Улыбаюсь соседям быстро, извиняюще и вновь поворачиваюсь к Байрону, продолжаю тише: — И давно ли у Арсенио есть невеста?

— Они не помолвлены, — возражает Байрон. — Есть предварительные договоренности, но, сколь мне известно, пока устные. И Элизабет всего семнадцать…

Хвала Лаэ, с середины прошлого века по законам Лилата брачный возраст для девушек повысили с шестнадцати до восемнадцати лет, ныне если невесте меньше, то брак возможен лишь по специальному разрешению. Если особых причин торопиться со свадьбой не было, то стороны предпочитали подождать, нежели тратиться на получение разрешения.

— Почему Арсенио не сказал? — и о чем еще инкубы не удосужились упомянуть?

— Потому что вряд ли знает. Не думаю, что Лизетта делилась с ним своими планами или называла конкретное имя.

Хочу спросить, какое Лизетте дело до личной жизни Арсенио, но затем вспоминаю — она его покровительница, Арсенио принимают всюду прежде всего благодаря ей, благодаря слову и милости Лизетты Дэлгас, без нее бы он наверняка был одним из тех безымянных взломщиков кристаллизаторов, что не столько живут в Лилате, сколько существуют, подобно теням, в кольце его стен, преследуемые законом и конкурентами. И уж конечно, Лизетта не станет оказывать помощь и покровительство безвозмездно, без выгоды для себя.

— А откуда тебе… — начинаю я и вновь умолкаю, поймав выразительный и отчего-то чуть раздосадованный взгляд Байрона.

Мальчик по вызову, нежный друг, как еще их называли в светских кругах, — слуга, игрушка, домашний питомец не лучше комнатной собачки или экзотической зверушки. Его присутствия не замечают, при нем, нисколько не стесняясь и не опасаясь, говорят если не обо всем, то о многом.

Тем не менее мы остаемся до завершения концерта, сдержанно аплодируем вместе со всеми. Едва девушки встают из-за своих инструментов и раскланиваются перед публикой, как Арсенио резко, будто от толчка, просыпается, выпрямляется, оглядывается заполошно и начинает хлопать громче всех и даже кричать «Браво!» с таким восторженным видом, словно наивнимательнейшим образом прослушал весь концерт. Мы торопимся покинуть дом Мару, отказавшись от приглашения хозяйки перейти в гостиную, выпить освежающих напитков и насладиться беседами, однако не успеваем.

Лизетта, сопровождаемая на сей раз не нынешним нежным другом, но леди Элизабет Мортимер, перехватывает нас почти у самого выхода из зала.

— Ари! — восклицает Лизетта, не удостаивая ни меня, ни Байрона и взглядом. Всплескивает руками, будто намереваясь обнять Арсенио, улыбается радостно, будто и не подозревала о присутствии инкуба в зале. — Племянничек дорогой мой!

Арсенио замирает, не торопясь бросаться в объятия той, кто, по сути, если и приходился ему родственницей, то сугубо номинально. Смотрит настороженно, не хуже меня помня презрительное замечание, сказанное ею, когда мы покидали пикник.

«Домашних зверушек следует выгуливать в предназначенных для этого местах, а не таскать за собой повсюду на потеху всему свету».

Оскорбительные эти слова сказаны Арсенио лично, Лизетте не хватило смелости заявить подобно мне в лицо, но я стояла рядом, когда она говорила это, и сомневаюсь, чтобы леди не понимала, что с такого небольшого расстояния оборотень не может не услышать даже произнесенного шепотом.

Элизабет поверх плеча Лизетты рассматривает нас пристально, с любопытством. Задерживает не по-детски холодный, оценивающий взгляд на Арсенио, и волчица подбирается мгновенно, настораживается. Я пытаюсь напомнить себе, что Элизабет мне не соперница, она еще ребенок, ведомый волей родителей, от нее самой ничего не зависит, однако не могу избавиться от ощущения глухой, иррациональной ревности.

— Ари, несомненно, ты помнишь Элизабет Мортимер, младшую дочь лорда Мортимера, прелестную, талантливую и добродетельную юную леди, — Лизетта несколько смущена прохладным приемом, но отступать не намерена.

— Не помню, — признается Арсенио сухо.

— Быть того не может, — удивление Лизетты фальшиво насквозь. — Мне кажется, нельзя не запомнить девушку столь очаровательную, выдающуюся и исполненную всяческих добродетелей…

Кажется, волчица вцепится в горло леди Дэлгас, если та еще раз упомянет о неисчислимых добродетелях Элизабет.

— Очень даже может, — Арсенио хозяйским жестом привлекает меня ближе к себе, бросает извиняющий взгляд на Элизабет. — Прошу прощения, леди Мортимер, к вам лично ничего из сказанного выше и далее отношения не имеет, я понимаю, что вы такая же жертва махинаций леди Дэлгас и своих родителей, как и я. Что до вас, дорогая тетушка, то, если вы не заметили этого на недавнем вашем пикнике, позвольте напомнить, что я свой выбор сделал. Рианн Лобо моя избранница и моя невеста и своего решения менять я не намерен. Мне все равно, сколько выгод сулит брак с вашей протеже, кем бы она ни была, и все равно, что вы охотно отвернетесь от меня, едва я пойду против вас. Да и, откровенно говоря, мне плевать.

— Ох, Элизабет, надеюсь, ты и впрямь простишь моего племянника. Он вырос в другом полисе и, к глубокому моему сожалению, не получил должного воспитания, оттого порою бывает невообразимо груб, — Лизетта тоже улыбается девушке, заискивающе и одновременно недвусмысленно, и Элизабет, кивнув Арсенио, спокойно отходит. Леди Дэлгас же поворачивается к нам, смотрит в глаза Арсенио, уже не скрывая недовольства, кислого, словно испорченное молоко. — Арсенио, ты забываешься.

— По-моему, забываетесь вы, тетушка.

— Я тебе не тетушка и ты прекрасно о том осведомлен. Более того, ты знаешь, кого должен благодарить за нынешнее свое положение, за привилегии и отношение общества к тебе, сыну демонического рода, павшему столь непозволительно низко, что старшему в роду пришлось уехать в Лайвелли и жениться на простой человеческой женщине. Из уважения к прежней славе твоего рода и связям между нашими семьями я приняла тебя, дала тебе все, что только могла дать, и такова твоя благодарность? Я закрывала глаза на компании, которым ты отдавал предпочтение, и то, чем ты занимаешься, — в конце концов, молодым мужчинам твоего возраста независимо от расовой принадлежности нужно немного свободы, возможность предаваться развлечениям и даже порокам… пока, разумеется, они не выходят за границы допустимого. И ты сам зарабатывал на свои развлечения, что лишь утешало меня…

— Ну конечно, не у вас же деньги просил… — ворчит Арсенио, но Лизетта, похоже, не слышит его замечания. Или игнорирует.

— …но это вовсе не означало, что тебе дозволено абсолютно все. И выбор твой… девица низкого рода, сомнительного происхождения… — Лизетты сглатывает с усилием, однако удерживается от взгляда в нашу с Байроном сторону, точно нас здесь нет или мы лишь призраки, не стоящие внимания серьезных, образованных людей, не верящих в жизнь после смерти. — Не думай, будто я не догадываюсь, что ты… вы… вы творите там втроем…

Ничего и обстоятельство это печалит волчицу. Да и мне самой оно нравится все меньше и меньше.

— Доброго вечера, тетушка, — роняет Арсенио подчеркнуто спокойно, даже равнодушно и, потянув меня за собой, обходит Лизетту, огибает ее плавно, словно хороший мобиль вовремя замеченное препятствие.

Байрон не отстает, и мы наконец покидаем зал, а там и особняку Мару. Инкубы отвозят меня домой, но всю дорогу до нашего квартала я не могу успокоиться, я в ужасе от сказанного Лизеттой, от негодования ее, столь сильного, что она не дала себе труда скрыть его, что едва ли позволительно для истинной леди. Когда мобиль Арсенио останавливается перед нашим домом, я не выдерживаю, поворачиваюсь к спутникам так, чтобы можно было хотя бы поочередно посмотреть на каждого.

— Вам не кажется, что это уже чересчур?

— Что именно? — Арсенио глушит мотор, бросает взгляд поверх моего плеча на ограду дома.

— Если ты имеешь в виду реакцию леди Дэлгас, то ничего иного и ожидать не стоило, — замечает Байрон.

— И сколько это будет продолжаться? — не сдаюсь я. — Сначала выговоры и недвусмысленные намеки, затем оскорбления, потом что? Угрозы? Показное игнорирование и общественное презрение?

— Рианн, тебе достаточно сказать лишь слово.

— И что дальше?

— И мы сразу уедем.

— Рианн, ты же не хуже нас знаешь, как работает эта система, — добавляет Арсенио. — Все, что не вписывается в общественные представления о морали, нормах и прочие личные мнения, выдаваемые за истину в последней инстанции, карается немедля и жестко. И каждый из нас троих находится в положении… несколько зависимом от других, причем зависимом в не самом приятном смысле. Мы не могущественный клан ночных, которому никто и слова не посмеет сказать, сколько бы там его члены ни заводили жен, хоть трех, хоть два десятка. Если мы хотим быть вместе, жить как хотим мы, а не как того требуют окружающие, не оглядываться, опасаясь косых взглядов или оскорблений, то нам придется отсечь лишние связи и отбросить зависимость, понимаешь? Оставить в Лилате все ненужное и уехать. Мы не будем здесь жить, да и зачем, если можно перебраться в место получше?

Я откидываюсь на спинку кресла, начиная догадываться, почему инкубы с таким упорством выходили со мной в свет, хотя, по сути, острой необходимости в том не было. Публичные свидания призваны не только закрепить за Арсенио статус моего поклонника, а то и жениха, но продемонстрировать мне, что нам троим в этом полисе, в этом обществе никогда не будут рады, что рано или поздно мы превратимся в отшельников, в презираемых всеми парий, которых не пригласят ни в один приличный дом.

— Я уже и родителям написал, благо что в Лайвелли отправить сообщение проще, чем в Эмираду, — продолжает Арсенио.

— А мне и писать-то некому, — отзывается Байрон. — Родственников нет, с работы ушел, квартиру продал, остался только мобиль…

— И где ты сейчас живешь? — я смотрю на Байрона через зеркало заднего вида, удивляясь, что инкуб не сказал о продаже квартиры.

Кажется, они и впрямь готовы сорваться по одному моему слову, покинуть Лилат хоть завтра.

— У меня на диване, — усмехается Арсенио.

— И мое утонченное чувство прекрасного ежедневно страдает из-за вечного бардака, который ты с маниакальным упорством разводишь вокруг себя.

— Тебя никто не просит изображать уборщика.

— Извини, но я предпочитаю класть вещи туда, где смогу их найти в следующий раз, а не кидать куда придется и после недоумевать, почему нет ни одной чистой фрачной сорочки, ведь ты точно забирал их накануне из прачечной…

— А… Клеон? — вмешиваюсь я осторожно в беззлобный спор.

— А Лео женится на своей леди ледышке и будет счастлив, — заявляет Арсенио беспечно. — Или не будет, тут уж как пойдет.

Не будет. Отчего-то я знаю об этом наверняка. О чем он только думает, неужели не понимает, что ныне отношения его с любой женщиной обречены на провал?

Или нам обоим удобнее закрывать глаза на очевидные вещи, притворяться, будто проблем не существует?

— Завтра воскресенье, — напоминаю я в попытке отвлечься от мыслей о собственном тайном безумии. — Тесса будет весь день дома, с Эваном, — и Клеон вряд ли приедет, избавив меня от необходимости смотреть ему в глаза и спорить с волчицей. — Можно поехать в парк, найти какое-нибудь тихое укромное место и устроить пикник, где не будет никого, кроме нас.

Инкубы обмениваются заинтересованными взглядами через зеркало и кивают.

— Скажу Дороти, чтобы она приготовила напитки и закуски.

— Отличная мысль, — соглашается Арсенио и тянется ко мне, чтобы поцеловать на прощание в щеку. — И не думай о выпадах Лизетты. Тетушка много лает, но не кусает… а если вдруг ей взбредет в голову идея отлучить нас от двора, то есть от светских кругов, то и вурдалак с ними, невелика потеря.

На поиски тихого укромного места, где нас и впрямь никто не побеспокоил бы, уходит несколько больше времени, нежели ожидалось, и даже мой нюх делу почти не помогает. Общественный парк остается общественным парком, а в выходной он и вовсе переполнен желающими насладиться неспешными прогулками по тенистым аллеям, свежим воздухом, яркой зеленью и близостью канала. Арсенио всю дорогу ворчит, что, мол, в Лайвелли нам не пришлось бы столько бродить в поисках относительного уединения, что на его родине вся округа за пределами жилых секторов была бы в нашем распоряжении. Наконец нам удается найти тихое местечко у самой воды, окруженное деревьями, в отдалении от центральной части набережной, аккуратной, распланированной не хуже частных владений. Мы устраиваемся на траве за невысоким кустарником, надежно скрывающим нас от противоположного берега и чужих взглядов с маленьких лодок и небольших прогулочных кораблей, проплывающих по каналу. Расстилаем покрывало, раскладываем снедь и напитки, привезенные в большой корзинке. Я смотрю на посеребренную солнцем воду и поневоле вспоминаю Нижний город, часть канала, пересекающую его территорию, отделенную от половины Верхнего шлюзами. Там он совсем другой, уже, грязнее, с берегами, застроенными или кособокими многоэтажками, или чадящими отчаянно заводами. Где-то попадаются старые, сгнившие наполовину деревянные пристани, где-то поновее, оборудованные под погрузку и разгрузку товаров, по свинцово-серой воде медленно, лениво плывут баржи и тихо скользят немногочисленные частные корабли. Пахнет тухлой рыбой, застоявшейся водой и канализацией, на потемневших зеленоватых камнях набережной оседает все утолщающийся и утолщающийся слой приносимого мусора и водорослей.

Глубоко вдыхаю воздух, свежий, далекий от нечистот Нижнего города, моргаю, избавляясь от видения прежней жизни.

— О чем задумалась? — Байрон едва ощутимо касается моей руки, отвлекая от размышлений.

— О разном, — признаюсь.

Арсенио накидывается на стряпню Дороти так, словно не ел ничего пристойного уже целую вечность, в то время как Байрон остается верен себе, берет понемногу, ест осторожно, деликатно. Даже пребывая в задумчивости, я ловила время от времени его взгляд исподлобья, пристальный, изучающий. Привычка, должно быть, — быть наготове, следить за клиенткой, предугадывая ее желания прежде, чем они будут высказаны вслух.

Волчица рычит недовольно — она не хотела думать о тех, других, что были до нее, и не суть важно, по личному выбору или по работе.

— Ты часто вспоминаешь о нем? — спрашиваю вдруг.

— О ком?

— О Нижнем городе.

Знаю, Байрон, в отличие от друга, там родился и вырос. И, подобно мне, не видел мира за пределами стен Лилата.

— Иногда, — Байрон нарочито равнодушно пожимает плечами. — Но стараюсь не увлекаться путешествиями по волнам памяти. Вредно для настоящего.

— Ты сказал вчера, что у тебя нет родственников.

— Нет.

— Он отрекся от семьи, — вмешивается Арсенио, не отрываясь, впрочем, от поглощения бутербродов.

— Почему? — я поворачиваюсь к Байрону, всматриваюсь в идеальный профиль.

— Потому что те, кто официально считался моей родней, попытались продать меня при первой же удобной возможности. С моей внешностью спокойно по улицам Нижнего не походишь, — голос Байрона ровный, ничего не выражающий, будто бы речь вовсе не о нем, но о ком-то постороннем, далеком, и, вижу, взгляд сосредоточен на открывающейся из-за кустов части канала, однако едва ли различает отдельные элементы пейзажа. — Я сбежал. Они нашли меня и предприняли вторую попытку продать. Я сбежал снова. Какое-то время попрошайничал и подворовывал по мелочи, как большинство малолетних бродяжек, ночевал где придется, скрывался от хозяев каждой территории, куда заносили ноги. Я рано научился защищать себя, собственно, у меня и выбора-то особого не было: или смириться, или драться не на жизнь, а на смерть, не щадя, если потребуется, жизни чужой. Я ее не ценил, ни свою, ни чужую… быстро привыкаешь, и становится все равно. Но мне повезло — искатель от первого агентства, где я оказался, не чурался подбирать смазливых мальчиков в самых грязных и непотребных уголках Нижнего. В агентстве меня отмыли, одели, научили… всему. С образованием в Нижнем туго, сама знаешь, у меня за плечами только и было, что пара начальных классов. Уже позже, когда я… скажем так, достиг определенных карьерных высот, меня переманили в другое агентство, где я и оставался до недавнего времени.

Я пытаюсь вспомнить, доводилось ли мне встречать Байрона прежде, до знакомства с Арсенио и — волей-неволей — с его приятелями, и понимаю, что нет. Или, скорее, встречала наверняка, но не обращала внимания, смотрела словно сквозь него, делая вид, будто не замечаю очередного юного спутника очередной почтенной вдовушки. Да и среди замужних дам постарше не считалось зазорным заводить нежного друга так же, как многие заводили комнатных собачек. Порою этот момент даже заранее оговаривался в брачном контракте.

— В эскорт-агентствах и иже с ними представителей нашего вида любят: хорошая внешность без лишнего постороннего вмешательства, магнетическое обаяние, минимальная вероятность случайной беременности и долголетие, позволяющее сохранить визуальную молодость и продлить срок эксплуатации, — добавляет Байрон. — И любят тем сильнее, чем сложнее заполучить суккубу или инкуба. Потому меня и подобрали.

Отчего-то делается стыдно за себя, за то, что еще недавно я, как и все, отворачивалась от мальчиков по вызову, игнорировала, подобно тому, как сейчас окружающие предпочитают не замечать Байрона рядом со мною и Арсенио.

— Прости.

— За что? — Байрон моргает, смотрит на меня удивленно.

— Мне кажется, я видела тебя раньше, но… но не помню, — повторяю вслух. — И не потому, что у меня плохая память на лица… мы можем не запомнить кого-то в лицо, зато надолго сохраняем в памяти запахи… а потому, что я тебя не замечала до знакомства с Арсенио.

— Ты и после еще несколько месяцев меня не замечала.

— Разве?

— Я видел по твоему взгляду, — Байрон мимолетным жестом касается моего виска. — Обычно когда на нас вынуждены смотреть в течение некоторого времени, то взгляд становится слегка отсутствующим, стеклянным, — инкуб вздыхает, улыбается мягко, чуть снисходительно, отчего я чувствую себя маленькой девочкой, уличенной в незначительном для взрослого, но все же нехорошем проступке. — Признайся, Рианн, ты вообще в упор меня не замечала до вашего с Тессой похищения.

Глава 9

Поначалу я теряюсь, немного огорошенная репликой Байрона, но затем подбираюсь, возражаю твердо:

— Нет.

— Правда?

— Я не обращала на тебя внимания до знакомства с Арсенио… ни на кого из… вашей братии… как и все, впрочем. Но потом…

— Потом в твоем взгляде появилось непонимание, почему я там, где я есть, и что может связывать такого, как я, с Арсенио.

— Я никогда ни о чем подобном не упоминала.

— Ты удивишься, сколько всего могут сказать взгляды украдкой, случайные жесты, мелкие привычки, которые даже не всегда за собой замечаешь…

— О, да ты телепат, — я не удерживаюсь от недовольной гримаски.

— Я наблюдательный. К тому же зачастую на светских мероприятиях нечем больше заняться, кроме как следить за окружающими… пытаться прочитать их, понять, о чем они думают, что скрывают под масками вежливой скуки…

Краем глаза я отмечаю, как Арсенио, закончивший с едой, передвигается ближе ко мне, рассматривает меня обманчиво-ленивым взором.

— И что же скрывала я? — спрашиваю я требовательно.

— Тоску волчицы по свободе, по жизни на воле, по миру, что ведом ей лишь с чужих слов, — Байрон вновь протягивает руку, на сей раз касается моих волос, поправляет темные пряди, словно невзначай убирая локоны с плеча. — Непонимание, почему ты находишься там, где ты есть. Привычку, которую ты и хочешь отринуть, и не можешь.

Арсенио оказывается так близко, что его колени придавливают мою юбку к покрывалу, вынуждая меня замереть между обоими инкубами, фиксируя на месте. Пальцы Байрона скользят по открытой платьем части плеча, по шее, по лицу. Волчица радуется — еще бы ей не быть в восторге от того, что вот-вот случится, — человек же выжидает, не зная, как следует реагировать на происходящее.

Правильно ли отвечать Арсенио и Байрону, умалчивая при том о Клеоне?

Пальцы задерживаются на подбородке, обводят контур нижней губы. Я не отстраняюсь, да мне и некуда почти, и все же вздрагиваю. Не от поцелуя Байрона, несколько более настойчивого, чем я ожидала, но от ощущения второго поцелуя в плечо.

Странно.

И непривычно.

Не потому, что мне есть с чем сравнить, но скорее от осознания, что обычно бывает не так. Что должно быть не так. Мне ведь рассказывали, я слышала, читала и знаю, что все… почти все не так.

А как? Где и кем записано, как должно быть, а как не должно? Я взрослая молодая женщина, способная решать за себя, имеющая право выбирать самой, чье внимание принимать, а кому вежливо, но непреклонно отказать. И оба инкуба пришлись мне по сердцу куда больше, чем я могла предположить.

Чем смела надеяться.

Губы Арсенио касаются то плеча, то шеи, ладонь путешествует неспешно по телу, закованному в тиски выходного платья. Задерживается на груди, затем опускается ниже. Путается в складках широкой юбки, и я ощущаю недовольство, раздражение Арсенио досадной этой преградой. Инкуб отодвигается, освобождает подол. Сама я теряюсь в происходящем, в собственных эмоциях, неистово бурлящих внутри, рвущихся на волю. Кажется, чем дальше, тем меньше я принадлежу себе, я таю в мужских руках и не возражаю, когда Байрон отстраняется чуть, разворачивает меня спиной к себе. Теперь Арсенио целует меня в губы — куда нетерпеливее, более жадно, нежели Байрон, — а Байрон в плечо, и я ловлю мимолетную мысль, что, пожалуй, никогда бы не перепутала их даже с закрытыми глазами и не только благодаря нюху.

Все же они разные.

Тем лучше.

Платье сползает с плеч, впрочем, оно все равно сидит слишком плотно, чтобы его можно было вот так запросто снять, не расстегнув предварительно пуговицы на спине. Арсенио наконец тоже отстраняется, пристально смотрит на меня потемневшим, тяжелым взором и, подхватив осторожно край юбок, тянет их, открывая ноги до колен. Касается кончиками пальцев щиколоток, гладит каждую по очереди, затем проводит медленно вверх по затянутой в чулок ноге, и я спохватываюсь вдруг.

— Что ты… вы… — я пытаюсь вывернуться из объятий, однако Байрон удерживает меня на месте, прижимает мои руки к бокам. Новый легкий поцелуй в шею вызывает дрожь, поднимает волну знакомого жара.

— Ну что такое, Рианн? — лицо Арсенио по-прежнему близко к моему, голос едва слышен. — Тебе же нравится, я это чувствую… мы оба чувствуем.

— Дело не в этом, — я напрягаю слух и нюх, пробую вынырнуть из блаженного полузабытья, в которое погружают ласки мужчин рядом, и сосредоточиться на происходящем за пределами тесного нашего кружка.

Ладонь Арсенио исчезает под ворохом юбок, лежащих пышным кольцом вокруг талии, добирается до кожи выше края чулка. Рисует неведомые узоры на бедре и проникает под белье — смешно сказать, но из-за визитов Клеона я стала отдавать предпочтение совсем уж минималистским моделям, более подходящим девушкам из Эмирады, нежели добропорядочным леди Лилата. В конце концов, под платьем не видно, какое белье на мне надето, да и есть ли оно вообще, и я же не собираюсь раздеваться перед кем-то.

Кроме инкубов, разве что.

Я вздрагиваю вновь, закусываю нижнюю губу — нынче я уже слишком хорошо знаю, что последует затем. Одна лишь мысль кружит голову, туманит сознание обещанием скорого наслаждения и даже больше. Волчица твердо уверена, что теперь будет лучше, много лучше, нежели та возня в мобиле, торопливая, почти унизительная.

— В чем же тогда? — Байрон все-таки расстегивает несколько верхних пуговиц, скользит пальцем вдоль позвоночника и движение это в сочетании с откровенным прикосновением Арсенио заставляет шумно, рвано выдохнуть.

— Нас могут увидеть и…

— Да и вурдалак с ними, — Арсенио улыбается беззаботно, снова целует, заглушая возможные мои возражения.

Сосредоточиться на чем-либо еще не получается, меня хватает только на то, чтобы понять, что поблизости точно никого пока нет, никто не подсматривает из-за кустов, не прислушивается к характерно неровному нашему дыханию. Едва Арсенио прерывает поцелуй, как я прижимаюсь к груди Байрона, откидываю голову на его плечо. Ощущаю его ладонь под корсажем, накрывшую полушарие, — надевать корсет на пикник в неформальной обстановке я не стала. Ловлю ртом воздух, стараясь сдерживать стоны — как бы хорошо мне ни было, как бы сильно я ни погрузилась в пьянящий этот водоворот, но я не желаю привлекать внимание случайных прохожих, — нетерпеливо подаюсь бедрами навстречу, когда Арсенио, явно поддразнивая, с легкой усмешкой отводит руку, возвращаясь к нарочито неспешному рисованию узоров на коже. Теряюсь вновь и вновь, готовая начать биться в мужских объятия и просить не останавливаться. Постепенно мир отступает, делает шаг в сторону, словно в фигуре танца, оставив нас только втроем, и стон все же срывается, будто сам собой, когда наслаждение окатывает волной, накрывает, оглушает и ослепляет на мгновение. Байрон поворачивает мое лицо к себе, целует, пока тело невольно выгибается от удовольствия, и впрямь куда более сильного, яркого, чем то, что испытывало совсем недавно.

Наконец Байрон отстраняется, не размыкая, впрочем, объятий, позволяет мне отдышаться.

Арсенио продолжает гладить мои ноги под юбками, улыбаясь при том так самодовольно, будто все, что произошло только что, исключительно его заслуга. Несколько минут я сижу неподвижно, прислушиваясь отстраненно к пению птиц, легкому шелесту листвы, рокоту проплывающего неспешно корабля, и лишь затем предпринимаю попытку высвободиться из мужских рук. Инкубы не торопятся отпускать меня, особенно Арсенио, чьи пальцы нет-нет да норовят подняться выше края чулок, поддеть их, начиная стягивать.

— Вы совсем с ума сошли, — бормочу, отталкивая руки Арсенио.

— Зато ты смогла по достоинству оценить… то, что ждет тебя впереди. И это только начало, Рианн… так сказать, аперитив к основному блюду.

Я в смущении отвожу взгляд, чувствуя укол совести из-за Клеона. Понимаю, сравнивать прелюдию и секс с едой в порядке вещей для инкубов, энергетическое насыщение для них столь же важно, как и физическое, однако не могу отделаться от ощущения намека в словах Арсенио, от неявного указания на мою вину. Волчица недовольна моими угрызениями, ей слишком хорошо сейчас, чтобы отвлекаться на человеческую привычку много и напряженно размышлять, она хочет без раздражающих переживаний насладиться моментом.

Арсенио с откровенной неохотой убирает руки, Байрон поправляет и застегивает платье. Наклоняется к самой моей шее, задевает чуть влажную кожу кончиком носа, дыхание инкуба тревожит завитки волос возле лица.

— Ты о чем-то беспокоишься.

С трудом сдерживаюсь, дабы не вздрогнуть, вспоминаю запоздало о способности инкубов к эмпатии в отношении партнерш.

— Конечно, беспокоюсь. Не привыкла я к… подобному.

— Значит, привыкнешь, — Арсенио расправляет верхнюю юбку, прикрывая мне ноги.

— Не уверена…

— К хорошему быстро привыкают и люди, и нелюди, уж поверь.

Верю, да только не в этом проблема.

— Клянемся, что в ближайшее время не будем повторять такого… по крайней мере, в общественных местах, — заверяет Байрон серьезно. Я остаюсь в его объятиях, прислонившись спиной к его груди и откинув голову на его плечо, чувствуя себя почти умиротворенной, примирившейся с собственной жизнью.

— И потому давай ты не станешь затягивать с решением, — добавляет Арсенио, вытягиваясь рядом со мною на покрывале. Срывает травинку и начинает лениво грызть зеленый кончик. — Все равно из идеи изобразить соперничающих ухажеров ничего не вышло… может, и затевать не стоило… все все видят и выводы делают… где не знают наверняка, там сами дофантазируют, причем так, что только позавидовать сему высокому полету мысли останется…

И ныне наше появление в свете втроем лишь порождает новые слухи да усугубляет ситуацию. А дальше и впрямь будет только хуже.

Я размышляю об этом, пока мы сидим втроем, болтая о всяких пустяках. Домой мы возвращаемся в сумерках, хотя и не слишком поздно — обычно я приезжаю много позднее. На прощание каждый меня целует и на сей раз отнюдь не целомудренно в щеку, но в губы, страстно и настойчиво, отчего у меня подгибаются ноги и кружится голова. Наконец меня отпускают, желают доброй ночи и я, опять смущенная, охваченная новой вспышкой желанием, иду в дом. Пользуюсь парадным входом, переступаю порог и замираю, прислушиваясь к царящей в доме тишине. Запах подсказывает, что Эван и Тесса здесь, они никуда не уходили, более того, весь день были дома, и я направляюсь в гостиную. Помещение освещено лишь разожженным в камине огнем, но тут появляются знакомые голоса, сочащиеся через приоткрытую створку высокого, в пол, окна. Приближаюсь бесшумно, встаю сбоку от окна, так, чтобы меня нельзя было сразу заметить снаружи, смотрю на брата и Тессу, сидящих на качелях на заднем дворе, озаренном светом двух фонарей возле самого дома. Деревянное сиденье качелей достаточно длинное, чтобы вместить двоих, и Тесса забралась на него с ногами. Девушка что-то говорит Эвану, жестикулируя и иногда указывая куда-то в еще бледное вечернее небо, — я не прислушиваюсь, хотя могла бы. Брат слушает Тессу внимательно, сосредоточенно, взгляд скользит между оживленным лицом девушки и тем, на что она указывает, Эван улыбается мягко, отвечает, и по глазам его я понимаю вдруг, сколь важна, дорога ему Тесса.

Любит он ее?

Возможно. Порою любви требуется время, чтобы росток первых чувств окреп, потянулся навстречу благодатному солнцу, разросся, становясь сильным, непоколебимым. Порою любовь вспыхивает с одного взгляда, того самого, который принято считать первым, разгорается едва ли не в мгновение ока лесным, все поглощающим на пути своем пожаром. А порою зарождается с взгляда второго, неявная, почти бесшумная, осторожная, оплетает сетями незаметно, привязывает к избраннику узами незримыми, но неразрывными и однажды ты просто понимаешь, что жизнь без него, того, кого стал важен твоему сердцу, будет пустой, что его счастье, его благополучие тебе дороже своего.

Отступаю от окна и поднимаюсь на второй этаж — не хочу портить вечер Эвану, вызывая раздражение запахами обоих инкубов.

И тем же вечером принимаю решение.

Следующий день идет своим чередом, я занимаюсь домашними делами, обдумываю, как лучше рассказать инкубам о решении. В душе неожиданно поселяется спокойствие, уверенность, что все складывает так, как должно складываться. Мне не просто приятно внимание этих мужчин, мне важны они сами, моя жизнь станет совсем иной без них, что до того, что их двое и они инкубы… что же, лишь Каро Рыжехвостой ведомы причины, по которым соединяет она судьбы и пути-дорожки смертных, почему переплетает она в единое целое одних и навеки разводит в разные стороны других.

Эван не будет одинок, у него есть Тесса и, как знать, может, однажды они смогут покинуть Лилат и жить там, где захотят, быть счастливыми настолько, насколько сами себе позволят. Брат больше не должен и не обязан заботиться обо мне, делать все ради моего благополучия и удачного будущего, выводить меня за стены полиса, обустраивать мою жизнь вне Лилата. Я уверена в инкубах, реши они воспользоваться мною лишь как вкусной девственницей, взять разок и позабыть поутру — воспользовались бы уже давно, безо всякого принуждения, без необходимости во всеуслышание объявлять о нашем союзе и скреплять его узами законного брака. С улыбкой вспоминаю, как когда-то давно Финис поцеловал меня — то был совершенно неуклюжий, робкий юношеский поцелуй и, наверное, первый для меня, не вызывающий отвращения. Те два или три поцелуя, случившиеся в моей жизни до того, всегда оказывались против воли, злые и омерзительные до тошноты, прежде, чем мне удавалось отбиться от напавших или дождаться помощи от брата. После, разумеется, были еще, пока Эван не видел, не отличающиеся особой сноровкой со стороны Финиса. Тогда я даже заподозрила, что он и вовсе толком никогда прежде не целовал девушку…

И единственная моя попытка соблазнить его под влиянием полнолуния, когда я вообразила вдруг, что так будет только лучше для всех, я ведь видела, как он смотрел на меня, знала, что чувствовал, и мне, сказать по чести, нравилось молчаливое его, застенчивое обожание, нравилось, что он не лез ко мне, не распускал руки, не говорил пошлостей, полагая, будто меня должны возбуждать подобные сальности.

Ужасная, неловкая попытка, закончившаяся его твердым отказом и моим стыдом. После я решила, что никогда, ни под каким видом не должна поддаваться инстинктам, не должна давать себе воли, по крайней мере, пока не взойду на брачное ложе. Мужчины-оборотни могут делать что пожелают, но у нас, женщин-оборотней, такой свободы нет.

Смешно ныне сравнивать то, что было тогда, с произошедшим накануне. Арсенио и Байрон инкубы и они старше, опытнее, чем был Финис в те годы…

Щеки заливает краска при мысли, как далеко инкубы могли бы зайти, позволь я подобное, и именно в этот момент по обыкновению смущенная Дороти шепотом, точно опасаясь, что Эван услышит ее, сообщает о приезде Клеона.

Спокойствие рушится в одно мгновение, будто и не было его.

В первую минуту я даже не могу сообразить, что ему, гостю незваному, нужно, чувствую лишь, как умиротворение, скоротечное, как и все хорошее в моей жизни, покидает меня, словно последнее летнее тепло, уступающее промозглой сырости межсезонья. Затем вспоминаю и, велев Дороти держать язык за зубами, выхожу из дома.

Мобиль и хозяин его ждут на прежнем месте, точно и не уезжали никуда. Клеон наблюдает за моим приближением через незатемненное лобовое стекло, тянется, открывая дверь переднего пассажирского места. Я сажусь, демонстративно громко хлопаю дверцей, поворачиваюсь к инкубу, гляжу на него требовательно — пусть не думает, будто сегодня все снова пойдет по привычному сценарию.

— Слышал, вы дивно повеселились на музыкальном вечере у леди Мару, — произносит Клеон, явно и сам не торопясь переходить к обычным своим действиям.

— Не думала, что тебе интересны салонные сплетни, — роняю я. — К тому же никто из нас не сказал и не сделал ничего дурного или скандального тем вечером.

— Ты не поверишь, но Валентина любит пересказывать последние светские новости с энтузиазмом не меньшим, нежели прочие охочие до грязных подробностей кумушки. На людях-то она ничего такого себе не позволяет, зато когда мы наедине…

Волчица скалится недовольно, не желая ничего слушать о других женщинах выбранных ею мужчин, да и я сама возмущена подобными деталями чужой личной жизни.

— Избавь меня от подробностей, — огрызаюсь я и отворачиваюсь к затемненному окну.

Клеон молчит с минуту, пристально меня рассматривая — я чувствую пытливый его, ищущий взгляд, — и вдруг усмехается.

— Ревнуешь?

Еще чего не хватало!

— Нет, конечно, — возражаю как можно спокойнее. — Глупость какая…

— Ревность, по-твоему, глупость?

— Зависит от ситуации и сторон, в ней замешанных. Но это твое предположение смешно по сути своей…

— Рианн, — Клеон неожиданно хватает меня в охапку, прижимает к себе, я оказываюсь на его груди, близко-близко вижу его лицо, вижу, как непонятное радостное выражение постепенно сменяется серьезным. — Валентина в этом плане строже отшельника, давшего обет безбрачия, — до свадьбы ни-ни… но дело даже не в том, что мы не спим и вряд ли уже будем спать вместе… а в том, что Лизетта открыто извинялась перед леди Мортимер за своего невоспитанного племянника… да и вообще после пикника повадилась плакаться всем, кому можно и кто готов слушать, какой Арсенио неблагодарный и как недостойно повел себя в отношении принявшей его семьи.

— Ты рассказал об этом Арсенио?

Сам Арсенио уверял, что леди Дэлгас только лает, но не кусает, однако и безобидное на первый взгляд собачье тявканье может принести больше бед, чем кажется.

Лай собаки может привлечь пастуха. Или, того хуже, охотника.

— Нет.

— Но почему?

— После вашего с Тессой спасения из катакомб дварфов мы фактически не разговариваем, забыла? Они выдерживают дистанцию, я тоже не тороплюсь ее сокращать.

Упираюсь ладонями в мужскую грудь, пытаясь высвободиться, принять более приличное положение, однако Клеон обнимает крепко, не отпускает.

— Но…

— И ты полагаешь, Арсенио не в состоянии сам сообразить, куда ветер дует? Или если не он, то Байрон?

— Так нельзя…

— Что именно нельзя?

— Молчать. Вы же столько времени были дружны, а теперь…

Отказались от всего из-за меня.

— Хорошо, — губы Клеона касаются моей скулы, скользят вниз по щеке. — Давай расскажем.

— Что? — я в растерянности замираю в его объятиях, перестав вырываться. — О чем… расскажем?

— О нас, — одна рука гладит меня по спине, пока другая перехватывает мою за запястье. — О том, что инкубьи связки прекрасно работают и без суккубы. И что ты, маленькая ненасытная волчица, решила не ограничиваться двумя мужьями…

Краска вновь заливает щеки, я чувствую, как они горят жарче пламени в очаге, как внутри поднимается возмущение, стыд и страх перед разоблачением, паника от мысли, что придется сознаваться в собственной лжи, ужас от нежданных перемен, свалившихся тогда, когда я наконец поверила в иную свою судьбу, увидела другое будущее для себя и близких.

— Нет… — шепчу беспомощно.

— Почему нет? — Клеон чуть отстраняется, отпускает мою руку и проводит кончиками пальцев по длинным темным прядям. — У тебя есть идея получше? Оно никуда не денется, влечение это, а дальше будет только хуже. Неделю назад ты меня больше раздражала, чем вызывала желание, и даже не столько ты сама, сколько поступок тех, кого я долгие годы полагал своими друзьями. Я хотел не тебя, но опрокинуть им солонку в суп, сделать что-нибудь мелкое и пакостное, например, пользуясь связью, поиметь объект их воздыханий за их спинами, — инкуб хмурится, вздыхает с досадой. — Не могу сказать, что я этим сильно горжусь.

— А теперь тебе мало, — вспоминаю я недавние его слова.

— Верно.

Только для меня это — много.

Слишком быстро.

Слишком внезапно.

Я едва приняла мысль о двух мужьях и тут мне предлагают третьего. В комплект.

— А если… если мы уедем? Арсенио и Байрон хотят увезти меня в Лайвелли…

— Боюсь, расстояние нас уже не спасет, — ладонь обхватывает мой затылок, и Клеон целует меня.

Однако на сей раз я не отвечаю, осаживаю волчицу, признающую правоту инкуба, недоумевающую искренне, почему человек с нею не согласен.

Потому что для меня есть разница между почти необременительной возней в салоне мобиля и освященным брачным союзом. Первое — лишь маленькое тайное приключение, интимный секрет, без которого жизнь кажется неполной, воплощенная в реальность эротическая фантазия из тех, о коих честным добродетельным женщинам не пристало говорить вслух, второе же соединит навсегда, свяжет не только древними магическими ритуалами, но и обязательствами друг перед другом.

Собравшись с силами — скорее моральными, нежели физическими, — я отталкиваю Клеона, отодвигаюсь. Он не возражает, лишь смотрит хмуро.

— Ты им не скажешь, — бросаю я.

— Рианн…

— Ни слова пока им обоим, слышишь? Я… я сама все расскажу.

Выскакиваю из мобиля, оправляю платье и вижу госпожу Грент, нашу соседку из дома справа, даму немолодую, но глазастую сверх меры. Она кивает мне безмятежно, улыбается сладко и оттого фальшиво и, приняв вид невозмутимый, заинтересованный исключительно хорошей погодой, проходит мимо меня и мобиля. Закрыв дверь, я нарочито неспешно иду за госпожой Грент до нашего дома и там поворачиваю к задней калитке, подавив порыв догнать соседку, зажать в укромном уголке и вцепиться ей в горло, стирая то, что она могла увидеть через лобовое стекло. И то, о чем может поведать кому угодно.