Конечно же, снова глупый вопрос. Интересно только, как девушка-продавец отнеслась к тому, что оба кольца – женские по размеру? Впрочем, неважно. Зацепив своим мизинцем твой, я разглядывала наши руки рядом. Твоя была смуглее, с чуть более худощавыми пальцами, чуткими и зрячими.

– А что это за камушки? – Я вдыхала запах твоей кожи, устроив голову на твоём плече.

– Продавец сказала, что цирконы. – Твои губы защекотали мой лоб, дыхание окутало волной нежности.

– Красиво очень… Я тебя люблю, Уть.

Вместо ответа ты повернулась ко мне, и мы снова тесно сплелись в объятиях.

Ты спала, а я, перевернувшись ногами к изголовью и высунувшись из палатки, дышала прохладой и слушала звуки ночи. Я не могла сомкнуть глаз от переполнявшего меня сияющего счастья, то и дело всматриваясь в лунные блики на моём кольце. Яркий месяц путался в тёмных колючих кронах сосен, а стоило положить подбородок на сложенные руки, как в нос ударял простой, первобытный, но невыносимо прекрасный аромат травы и земли. Тут поблизости по берегу озера я ещё днём приметила заросли ежевики, полные уже спелых чёрных ягод: видно, местные ещё до неё не добрались. Утром, как рассветёт, надо будет пойти и набрать для тебя. С этим решением я и уснула.

…Утро только-только занималось, а я была уже на ногах. Ты сладко спала в палатке, и я не стала тебя будить, потихоньку оделась, взяла пустой пластиковый контейнер из-под блинчиков и отправилась собирать ягоды.

Ежевичник был размером с наш сад. Кустики, росшие редко, почти стелились по траве, ничем не поддерживаемые, а в самой гуще, опираясь друг на друга, они были приподняты почти на метр от земли. От изобилия перед глазами во мне всколыхнулась жадность, и я протянула свои загребущие руки к мягким сочным ягодкам, похожим на малину, только чёрного цвета. Они висели на ветках густо – бери хоть все подряд, чем я незамедлительно и занялась. Исцарапалась вся, конечно, но оно того стоило.

Восхитительное было утро… Тело наслаждалось сохранившейся с ночи прохладой, которую ещё не успела прогнать аномальная жара, пальцы пахли ягодами, а на одном из них блестело кольцо – на первый взгляд, скромное, но если присмотреться – очень изящное и красивое. Я так увлеклась сбором ежевики, что не сразу заметила высокую фигуру у соснового ствола. Вздрогнув, я подняла голову.

Это была женщина в бежевой ковбойской шляпе, клетчатой рубашке с закатанными до локтей рукавами, тёмных джинсах и синих резиновых сапогах. За плечом у неё на одной лямке висел рюкзак. Примерно одного роста с Александрой, подтянутая и стройная, она стояла, прислонившись к стволу плечом, скрестив руки на груди и жуя травинку. Её большие серо-зелёные глаза смотрели на меня пристально и изучающе, а из-под шляпы виднелись коротко подстриженные тёмно-русые волосы.

– Так, девушка, что вы тут делаете? – спросила она строго. – Вы что, радио не слушаете? В связи с пожарами лес посещать запрещено.

Я обмерла, напряжённо застыв в неудобной позе на корточках. Ну, вот и достукались мы… Понадеялись на авось, думали, обойдётся, но не обошлось. Интересно, нас оштрафуют, или всё ограничится предупреждением?

– Да, я знаю про запрет, но я же костров не развожу, – пролепетала я, поднимаясь с корточек. – Вот… просто ягоды собираю.

Незнакомка отделилась от ствола и неторопливо подошла, глядя на меня сквозь прищур. Косметики на её лице не было, но она и не требовалась: природные данные и так весьма впечатляли. Красивый прямой нос, чувственный рот с энергичным изгибом, огромные глаза с длинными ресницами, ухоженная кожа без морщин и прыщиков, а рост – ах, чёрт, мой фетиш!..

– Ну вот, знаете о запрете, но всё равно нарушаете, – сказала незнакомка. – Нехорошо.

По направлению её взгляда я поняла, что у меня что-то не в порядке с сарафаном… Скосив глаза вниз, я ахнула: так и есть, коварный ежевичный побег подцепил подол и приподнял его край. Я принялась смущённо оправляться, а глаза незнакомки уже откровенно лучились смехом.

– Простите, девушка, я вас разыграла, – призналась она, снимая шляпу и пробегая пальцами по волосам. – Я не сотрудник лесной охраны, а такой же нарушитель, как и вы. Так что не бойтесь.

Пару секунд я стояла столбом в онемении, а потом затряслась от нервного смеха, заслоняя глаза ладонью.

– Ну ни фига себе шутки у вас… У меня чуть инфаркт не случился!

– Простите, – повторила незнакомка. – Я не хотела вас пугать, честно.

Возможно, ей пошла бы и шевелюра ниже плеч, но короткая стрижка смотрелась на ней очень хорошо – самое то, что надо. Сверху волосы были длиннее и лежали изящными волнами, разделенные косым пробором. Что-то немного хищное и сладострастное было в её джокондовской полуулыбке. Держа шляпу за завязки, незнакомка задумчиво любовалась мной, и у меня где-то под сердцем ёкнуло подозрение…

– Вы очень красиво смотритесь здесь, – сказала незнакомка. – Белое платье и чёрные ягоды, а вокруг – зелень и сосны… Гм, простите, – с белозубой улыбкой перебила она себя, – мне следует представиться. Меня зовут Ксения. А вас? Можно узнать?

Я представилась, мы сказали друг другу пару слов о себе. Ксения занималась частной психологической и психотерапевтической практикой. Здесь она была одна – просто гуляла и расслаблялась, медитировала и отдыхала, заряжалась силами природы. Не спрашивая разрешения, она энергично принялась помогать мне собирать ежевику, бросая ягоды в мою пластиковую посудину. Заметив кольцо, сказала:

– Красивое… Вы замужем?

У меня опять ёкнуло внутри. Кольцо ведь было не на безымянном пальце, почему же Ксения предположила именно этот вариант? Ты сказала: «Чтобы только нам было понятно», – но она «просекла фишку» моментально. Впрочем, она ведь психолог – может, поэтому. Честно признаться, я не разбиралась в тонкостях символики колец… Может быть, кольцо на среднем пальце тоже что-то означало?

– Да, – тихо, но твёрдо ответила я. – Замужем.

Может, у меня и не было печати в паспорте, но в душе я чувствовала себя в полном праве так сказать. Ксения улыбнулась, вздохнула.

– Понятно, – проговорила она, и в её вздохе мне почудилась тень сожаления. – Повезло вашей половине…

С её помощью контейнер ёмкостью в восемьсот миллилитров набрался за пять минут, а в ежевичнике висела ещё тьма-тьмущая сочных кисло-сладких ягод. Я пожалела, что мы с тобой не захватили с собой ведёрка. Единственным выходом было досыта наесться свежей ежевики прямо тут, на месте, что мы с Ксенией с удовольствием и сделали.

– Спасибо за помощь, – поблагодарила я. – Ну, мне пора, а то моя половина там, наверно, меня уже потеряла…

Ксения с загадочной тенью усмешки в уголках глаз и губ проговорила:

– Неужели наша встреча вот так и закончится? Не хочу вас терять, едва увидев… Можно мне хотя бы посмотреть, кому так посчастливилось со второй половинкой? Вы не против?

Я слегка напряглась, но что-то мне подсказывало, что Ксения не будет шокирована, увидев тебя в качестве моей «половины». Что-то было «этакое» в её смелом взгляде, откровенно любовавшемся мною, да и, честно говоря, она мне тоже понравилась – безотчётно, инстинктивно. Было в ней что-то романтично-бесшабашное, яркое, бесстрашное, харизматичное… В тот момент я ещё не знала, что именно её образ вдохновит меня на создание персонажа Аиды в «У сумрака зелёные глаза»: до появления замысла этой книги оставалось чуть меньше двух лет, но образ главной героини уже родился.

– Да нет, не против, – пробормотала я, от смущения делая вид, что для меня чрезвычайно важно, чтобы крышка тщательно прилегала к краям контейнера, хотя тщательнее там было уже некуда. – Пойдёмте… Тут недалеко.

Я направилась к месту нашей стоянки, а Ксения, водрузив шляпу обратно на голову, мягкой и грациозной, хищной поступью большой кошки последовала за мной. Из-за стволов слышался твой голос, звавший меня:

– Лёня! Птенчик! Ты где?

– Здесь! Иду! – отозвалась я, ускоряя шаг тебе навстречу.

При виде тебя, сиротливо стоявшей в десяти шагах от палатки и, казалось, всем телом напряжённо слушавшей пространство, я ощутила угрызения совести: как я могла покинуть тебя в лесу так надолго, да ещё и без предупреждения?

– Всё нормально, Ясь, – успокоила я тебя, подойдя и сжав твою руку. – Я тут недалеко ежевики набрала. Там просто заросли её… Вкусная! Хочешь?

Краем глаза я наблюдала за реакцией Ксении. Моя новая знакомая была совершенно спокойна, её обаятельное большеглазое лицо не отражало и тени удивления.

– Здравствуйте, – сказала она, приветливо протягивая тебе руку.

Ты только чуть повернула голову на звук её голоса, а твои руки остались опущенными вдоль тела. Я жестом показала Ксении, слегка удивлённой твоей напряжённо-каменной неподвижностью, что ты – незрячая: поднеся пальцы к глазам, я отрицательно качнула головой. Та слегка изменилась в лице, но не растерялась и сама взяла твою руку, чуть пожала и отпустила.

– Ян, познакомься, это Ксения, – представила я тебе будущего прототипа моей Аиды. – Мы случайно в ежевичнике встретились. Ксения тут тоже отдыхает. – Вспомнив розыгрыш, я со смешком добавила: – А я сначала подумала, что она – из лесной охраны, и слегка сдрейфила. Думала – ну, щас нам будет…

– Лёня сказала мне, что замужем, – проговорила Ксения с улыбкой. – Теперь мне всё понятно… Вам досталась изумительная половинка, Яна, поздравляю. Даже завидую вам. По-хорошему, конечно. Когда я увидела её, собирающую ежевику, это было прямо как по классику: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Точь-в-точь.

– Может, позавтракаем вместе? – предложила я, смущённая таким обилием комплиментов. – Нам как раз надо остатки нашей еды прикончить, чтобы обратно с собой не тащить.

– Я не против, – весело согласилась Ксения. – Я, кстати, не с пустыми руками, у меня тоже кое-что найдётся к столу.

Из рюкзака она достала пирожки, пакет румяных ранеток, хлеб, крупные спелые помидоры, ореховое ассорти с изюмом, сухарики и бутылку чая «Нести». Я тоже вытащила остатки наших припасов из сумки-холодильника, и мы уселись на травке вокруг «скатерти-самобранки».

– Угощайтесь, яблочки мытые, – сказала Ксения, развязывая пакет с ранетками.

Я поблагодарила, взяла одно яблочко себе, ещё одно вложила тебе в руку. Сжав его и понюхав, ты проговорила небрежно:

– У нас своих таких навалом в саду. Но спасибо.

Я исподтишка толкнула тебя локтем: мол, невежливо, дарёному коню в зубы не смотрят. Однако ты, похоже, решительно настроилась быть сегодня букой, и мне пришлось поддерживать разговор за нас двоих. Заметив гитару, Ксения оживилась:

– О, вы играете?

– Это Яна играет, – пояснила я. – Она профессиональный гитарист, композитор и аранжировщик. А ещё преподаёт в музыкальной школе для слепых детей и иногда выступает в клубе.

– Здорово, – проговорила Ксения, разрезая карманным ножом помидор и посыпая половинки солью. – То, что вы делаете, Яна, вызывает уважение и восхищение. Не сочтите за наглость с моей стороны, но нельзя ли услышать вашу игру?

Ты что-то буркнула и впилась зубами в бутерброд. Извинившись перед Ксенией, я взяла тебя под руку и отвела в сторонку на пару слов.

– Утён, что с тобой? – зашептала я, сжимая твои плечи. – Ты чего такая бука, м? Сыграй, ну что тебе стоит?

Ты, жуя бутерброд, пробурчала:

– Угум, щас. Я что – медведь ярмарочный, чтобы играть на потеху первому встречному? Перетопчется. И вообще, домой пора. Мне на работу завтра.

Твои незрячие солнца потухли, лицо стало угрюмее тучи. Сначала меня поразил твой грубоватый ответ, но потом, осенённая догадкой, я уткнулась своим лбом в твой и затряслась от тихого смеха.

– Ясь… Ну, ты чего? Ревнуешь, что ли? Глупости какие… Мы же с тобой – вот! – Я взяла твою руку и покрутила на пальце кольцо. – В горе и в радости, пока смерть не разлучит нас, разве нет? Ты же знаешь, я твоя и больше ничья. А Ксения… Ну, просто вроде случайного попутчика: как встретились, так и разойдёмся. А ты и я – это навсегда. Не думаешь же ты, что я… Утя, ну ты даёшь!

– «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты», – проворчала ты с набитым ртом. – Откуда она вообще такая взялась в лесу? Нахалка… И в теме, похоже.

– Ну… Да, по всем признакам – в теме. Сама удивляюсь, как так совпало, – вздохнула я. И снова фыркнула: – Утя, ты так смешно ревнуешь… Ой, я не могу!

– Смешно ей, – хмыкнула ты.

– Ладно, не играй для неё, сыграй для меня, – предложила я альтернативу. – Для меня-то ты не откажешься это сделать? Мм? Уть?

Десяток заискивающих чмоков в щёки, подбородок и нос постепенно возымели своё задабривающее действие, и ты, дожевав бутерброд и утерев губы, снисходительно усмехнулась:

– Ладно… Если мадам просит, её покорный менестрель споёт.

Мы вернулись на место, где Ксения спокойно и терпеливо доедала помидор с хлебом. Усевшись и взяв гитару, ты дотронулась до струн и насмешливо сказала:

– Ну что ж, сама напросилась. Щас спою.

Да, я напросилась. Я ожидала услышать одну из твоих песен – лучших, с мудро-крылатыми словами, от которых так щемит сердце, но… Со всё тем же иронично-шутовским видом ты запела:


Сползает по крыше старик Козлодоев,

Пронырливый, как коростель.

Стремится в окошко залезть Козлодоев

К какой-нибудь бабе в постель…


Ну, и далее по тексту песни легендарного БГ, звучавшей в фильме «Асса». Когда ты спела «попрятались суки в окошки отдельных квартир», меня даже покоробило: настолько это была не твоя интонация и не твой стиль. Ты была насмешливой, язвительно-ехидной, какой-то далёкой и чужой. Такой я тебя ещё не видела. Потом ты исполнила «Не пей вина, Гертруда» того же БГ и, прикрыв струны рукой, усмехнулась:

– Ну, мадам довольна?

Я вздохнула. Настроение испортилось, мне стало грустно.

– Ясь, а спой что-нибудь своё, а? – попросила я. – Ту песню, которую ты пела, когда мы с тобой ещё только познакомились… Там слова такие: «Свет в окне оставить не забудь».

– Что-то не припомню, – ответила ты, откладывая гитару. – Ксения, извините, нам пора домой. Мне нужно кое-что доделать по работе, да и жарко уже становится… А Лёня плохо переносит жару, давление может подняться.

– Вот как? Я, собственно говоря, тоже уже собираюсь возвращаться, – сказала Ксения. – Моя машина стоит тут неподалёку, могу вас подвезти.

– Спасибо, мы на маршрутке доедем, – сухо ответила ты.

– До остановки – километра четыре через лес топать, а моя машина – тут, на просеке, за пять минут дойдём, – рассудительно возразила Ксения. – Кроме того, маршрутку ещё дождаться надо, а я – вот она, меня ждать не нужно.

– Спасибо, не стоит утруждаться, мы как-нибудь сами доберёмся домой, – упрямо отказалась ты. – Лёнь, давай собираться.

Что тут делать? Ты была напряжена, как струна, которая вот-вот лопнет, а мне доводить тебя до критической точки не хотелось, и я предпочла уступить. Улыбнувшись Ксении, я вздохнула:

– Спасибо вам большое… Мы лучше сами.

– Ну… хозяин – барин, – развела руками Ксения. – Я хотела как лучше, но навязываться вам не стану.

Я принялась собирать наши вещи, но краем глаза заметила, что Ксения не уходит. Расставив длинные ноги в облегающих джинсах и заложив руки в карманы, она смотрела на меня с загадочной полуулыбкой. Идти нам было в одну сторону, как выяснилось, и она просто дожидалась, когда мы соберёмся, чтобы пойти всем вместе.

Грустная, с испорченным настроением, я брела между молчаливых стволов. Уходить отсюда не хотелось просто до крика, но, с другой стороны, раздражать тебя мне не хотелось в равной степени. Погружённая в эти невесёлые мысли, я не очень внимательно смотрела под ноги и не заметила пригорочка. Нога подвернулась, и я с воплем скатилась по мягкой траве в небольшую ложбинку.

– Лёня! – встревоженно воскликнула ты.

Сустав был вроде на месте, но жуткая боль в щиколотке ясно дала понять, что ногу я растянула. Ксения в один миг оказалась рядом.

– Лёнечка, вы целы? – спрашивала она озабоченно. – Где-нибудь больно?

– Кажется, растяжение, – простонала я, растирая щиколотку, которая опухала прямо-таки на глазах.

– Ох, ну что ж вы так, – покачала Ксения головой, бережно дотрагиваясь до моей ноги, будто она была чем-то драгоценным и хрупким.

В это время ты тоже добралась до меня. Твои руки принялись взволнованно меня ощупывать.

– Птенчик… Ты как? Ничего не сломала?

– Нет, нет, Ясь… – Сдерживая стон, я провела ладонью по твоему ёжику. – Ногу подвернула чуть-чуть. Ничего, дойду как-нибудь…

– Яна, – обратилась Ксения к тебе серьёзно и вкрадчиво, – я вас настоятельно прошу, давайте не будем истязать Лёню и заставлять её с такой ногой ковылять четыре километра до остановки. Моя машина совсем рядом. Давайте отставим все недоразумения в сторону и поступим так, как будет лучше и удобнее для Лёни.

Твои губы сжались, верхняя нервно дёрнулась.

– Хорошо, – процедила ты глухо. – Лёнь, встать можешь?

– Попробую, – пропыхтела я, цепляясь за твоё плечо.

Стискивая зубы, я кое-как доковыляла до серебристо-серого внедорожника Ксении. Он был не такой большой, как у Александры, но свою функцию – ездить по пересечённой местности – выполнял отлично. Ксения настояла на том, чтобы я села вперёд и пристегнула ремень безопасности, а тебе пришлось расположиться на заднем сиденье. Когда мы выехали из леса на ровную асфальтовую дорогу, я назвала наш адрес и объяснила, как туда проехать.

– Лёня, ради Бога, не сочтите за навязчивость, но могу я обратиться к вам за помощью по профессиональному вопросу, как к специалисту в области иностранных языков? – спросила Ксения. – Не могли бы вы мне помочь с одной научной статьёй по моей специальности? Она на английском, а перевода нигде нет. Я сама немного владею английским, но, видно, не настолько хорошо… Есть там несколько абзацев, смысл которых от меня ускользает. Автор нагородил там каких-то чёрт знает каких трёхэтажных грамматических конструкций, в которые я, грубо говоря, никак не могу въехать, хотя все слова по отдельности вроде понятны. Можно было бы, конечно, плюнуть на эти абзацы, но без них не складывается общая картина, получаются логические пробелы и смысл всей статьи ясен не до конца. Думаю, это не отнимет у вас много времени. Ну, и без благодарности с моей стороны, конечно, не останется.

На заднем сиденье царила гробовая тишина. Твои незрячие солнца спрятались за щитком тёмных очков, губы были мрачно сжаты.

– Почему бы нет? – ответила я. – Я пока свободна, у меня ещё есть несколько дней отпуска. Обращайтесь.

Ксения просияла белозубой зачаровывающей улыбкой.

– Спасибо вам, Лёнечка… Можно тогда ваш телефон, чтоб мы могли обсудить, как будет удобнее всё это сделать?

Под твоё угрюмое молчание мы обменялись номерами телефонов. Ничего опасного и двусмысленного я во всём этом не усматривала, хотя, если на секунду предположить, что статья – лишь предлог, Ксения представала в качестве весьма ловкой особы, способной уводить чужих девушек буквально из-под носа у их половин – ну, или, по крайней мере, весьма дерзко завязывать с ними знакомство. Я абсолютно не собиралась заводить с ней какие-либо интрижки: на моём пальце был символ нашей с тобой любви, но Ксения была всё-таки чертовски обаятельна. Она притормозила у аптеки и купила там эластичный бинт, обезболивающий гель и таблетки для меня. Когда мы подъехали к нашему дому, она открыла дверцу и помогла мне выбраться из машины, даже хотела проводить до самой квартиры, но ты сказала вежливо, но твёрдо:

– Большое вам спасибо, что подбросили нас. Теперь-то уж мы дойдём оставшиеся несколько шагов.

Ничуть не обескураженная твоей суровостью, Ксения лучезарно улыбнулась мне и сказала:

– Созвонимся, Лёнечка. Было безумно приятно с вами познакомиться… – И добавила: – И с вами, Яна. Вы достойны уважения. Ну, а ваша девушка, – не удержалась она от последнего комплимента, – поклонения.

Твоя рука заботливо поддерживала меня, когда мы поднимались по лестнице. Дома я намазала ногу гелем, забинтовала и приняла обезболивающее. Устроившись на диване, я прижала к ноге пакет со льдом из морозилки, а ты отправилась в ванную. Оттуда послышался шум и плеск воды.

После душа, не сказав мне ни слова, ты ушла в студию в одной майке и трусиках-боксерах. Я откинула голову на диванную подушечку и хныкнула. Эта недосказанность возводила между нами стену, и это было самой ужасной, самой невыносимой пыткой. Страшнее твоего молчания не существовало ничего.

Прихрамывая на больную ногу, я достала из сумки-холодильника так и не съеденную тобой ежевику – тоже квёлую и грустную, утратившую товарный вид и немного пустившую сок. Есть её уже не хотелось, и я убрала её в морозилку – может, сделаю что-нибудь потом из неё. Положу в кисель или испеку ягодный пирог.

Поговорить с тобой мне удалось только поздно вечером, когда ты пришла в спальню и улеглась рядом, повернувшись ко мне спиной – небывалое дело и плохой признак. Из-за жары мы спали, ничем не укрываясь: шумновато работающий кондиционер на ночь приходилось выключать. Придвинувшись, я дотронулась до твоего плеча. Кожа была чуть липкой.

– Ясь… Ну, ты что сегодня устроила, а? – начала я тихо и не то чтобы укоризненно, а скорее наоборот – виновато. – Совершенно незнакомый человек, с которым меня ничто не связывает… Мы просто общались, а ты… Отелло, блин. Разве так можно? Ревность – это, вообще-то, выражение недоверия. Ты не веришь в то, что я люблю только тебя, и больше никто мне не нужен. Не веришь, что я не собираюсь тебе ни с кем изменять… Не веришь, что вот это кольцо, которое ты мне надела – не просто украшение для меня. Знаешь, такое недоверие унизительно.

Ты устало застонала.

– Птенчик, ладно… Давай спать. Проехали.

– А «проехали» – как это понимать? – спросила я, не удовлетворённая, а даже слегка обиженная таким ответом.

– Так и понимать, – буркнула ты в подушку. – Замнём для ясности. Спи давай.

Ты умолкла, а я, закусив уголок наволочки, зажмурилась, чтобы сдержать слёзы. От горечи и тоски хотелось выть. Чувство недоразрешённости, невыясненности просто сводило с ума, скребло и грызло мне сердце. Ты отгородилась от меня стеной, сквозь которую я не могла пробиться, только разбивала в кровь кулаки…

У меня всё-таки вырвался всхлип. Я тут же заткнула себе рот подушкой, но слишком поздно: ты, конечно, услышала.

– Лёнь, ну вот ещё, – проговорила ты через плечо. – Не реви. Говорю же – проехали. Забудь, ерунда всё.

– Уть, это не ерунда, – дрожащим от слёз шёпотом ответила я. – Веришь ты мне или нет – что может быть важнее?

– Ну, всё, всё, всё. – Ты повернулась ко мне, и твои чуткие пальцы вытерли мои мокрые щёки. – Верю, птенчик. Успокойся и спи.

Твои тёплые губы прильнули к моим. Тихий чмок в темноте – и ты повернулась на спину, закинув руку за голову: очертания твоего острого локтя в темноте проступали на фоне окна.


Прошла пара дней. Ни с того ни с сего на боках и животе у меня выступила сыпь, которая так сильно зудела, что невозможно было спать. В таком неприятном эффекте я подозревала новый гель для душа: у меня с моющими средствами вообще довольно сложные отношения, и, честно говоря, всяческим гелям я предпочитаю мыло «Dove» – классическое, белое, без цветовых и ароматных вариаций. А тут я решила попробовать гель той же марки, со свежим цитрусовым запахом, и вот, пожалуйста – проверенная марка меня подвела. Намучившись с зудом и безуспешно перепробовав все наружные способы его уменьшения, я была вынуждена прибегнуть к «тяжёлой артиллерии» и крайнему средству – тавегилу. Я не люблю противоаллергические таблетки за их седативный эффект, но делать было нечего – уж слишком чесалась проклятая сыпь. Флакон с гелем для душа полетел в мусорное ведро, а я бросила в рот три таблетки тавегила и запила водой. Принять сразу полторы суточные дозы я решила для того, чтобы побыстрее избавиться от этой сводящей с ума чесотки. Никуда идти сегодня я не собиралась: если захочется спать – прилягу.

Но не тут-то было. Зазвонил мой мобильный.

– Здравствуйте, Лёнечка… Это Ксения. Вам сейчас удобно говорить?

Её бодрый голос подействовал на меня, как струя свежего и чистого воздуха, и я невольно заулыбалась – сама не знаю, отчего.

– А, здравствуйте… Очень рада вас слышать, – ответила я. – Да, конечно, нет проблем.

– Замечательно. Как ваша ножка?

– Спасибо, уже получше немного, хотя побаливает ещё.

– Понятно… Мда, неприятная эта штука – растяжение. На пару недель, не меньше… Но я, вообще-то, насчёт моей статьи звоню. Завтра я уезжаю на несколько дней, и она мне как раз понадобится для семинара. Я не слишком нарушу ваши планы, если сегодня в три часа дня заеду за вами? Я сейчас на работе, а статью забыла дома… Вы не против съездить ко мне в гости? Кстати, у меня есть очень хорошая спортивная мазь. Сама ею пользуюсь: она превосходно снимает припухлость и боль при растяжениях.

Я глянула на часы. Несколько абзацев научного текста – дело двадцати минут, до твоего возвращения с работы успею вернуться. Засиживаться у Ксении не входило в мои планы. В принципе, она могла и сюда заехать со своей статьёй, чтоб мне с травмированной ногой никуда не тащиться, но… Ладно. От двери до машины – недолгий путь.

– Хорошо, я вас жду, – сказала я.

К трём часам я уже начала ощущать лёгкую усталость, но в пределах терпимого. Ксения вышла из машины мне навстречу в ослепительно белом брючном костюме. Я невольно залюбовалась: если в ковбойской шляпе и джинсах она была овеяна походной романтикой, то сейчас её облик завораживал своим лоском и шиком.

– Простите, Лёнечка, с моей стороны довольно эгоистично заставлять вас передвигаться, но я очень хочу пригласить вас к себе, – сказала она, беря меня за руку и осторожно, ласково сжимая пальцы. – Как всегда, потрясающе выглядите!

Какое там «потрясающе», подумалось мне. После зудящего ночного ада, вялая от тавегила и хромая – нечего сказать, радующее глаз зрелище…

– Вы мне льстите, Ксения, – усмехнулась я.

Она ответила с потрясающе открытой и лучистой улыбкой, в которой невозможно было заподозрить и тени притворства:

– Отнюдь. Я говорю чистую правду.

Всё-таки было в Ксении что-то колдовское, иначе почему бы при одном взгляде на неё меня наполняла праздничная беззаботность и лёгкое, светлое ощущение сказки? Мне хотелось быть бесшабашной и легкомысленной, кокетливой и обольстительной – женщиной в самом полном смысле этого слова… От восхищения, сквозившего в её взгляде, мои ноги сами отрывались от серого асфальта повседневности, а за спиной раскрывались прозрачно-радужные стрекозиные крылья. Повинуясь мягкому приглашающему жесту Ксении, я села в машину. В салоне царила спасительная прохлада – благодаря такому замечательному изобретению, как кондиционер. Горько-пыльное пекло улицы осталось снаружи, и поездка была приятной и комфортной.

Ксения жила в красно-белой двенадцатиэтажной новостройке, окна которой выходили на центральный городской парк. От двери подъезда до входа в парк было рукой подать – достаточно пересечь один тротуар. Входя в лифт, я испытала лёгкую дурноту в желудке – особенно, когда пол кабинки слегка качнулся под ногами, а когда дверцы открылись, я ощутила несказанное облегчение. Позванивая ключами, Ксения подошла к солидной светло-коричневой двери и улыбнулась мне. У меня ёкнуло в животе и мелькнула паническая мысль: «Какого лешего я здесь делаю?!» Но паниковать было слишком поздно: передо мной гостеприимно раскинулась четырёхкомнатная квартира, оформленная в минималистическом стиле. Светло-серый ламинированный паркет, белые стены, светло-бежевая мебель, белые занавески – всё это создавало ощущение лёгкости и чистоты, какой-то облачной воздушности и прохлады. Одно нажатие кнопки на пульте – и по комнатам заструился кондиционированный двадцатиградусный воздух.

– Лето просто какое-то сумасшедшее, – сказала Ксения, снимая туфли и кладя ключи на тумбочку. – Вы пока проходите, Лёнечка, а я быстренько освежусь холодной водой: жара доконала.

Свернув куда-то за угол, она исчезла из виду, а я глянула на своё отражение в зеркальной вставке шириной в половину стены, потом прошла босиком по безупречно чистому паркету в просторную гостиную. Огромный мягкий уголок мог вместить человек десять гостей, но в данный момент вместил одну меня. Передо мной на стене висел огромный чёрный прямоугольник плазменного экрана, к ступне ластился ворс однотонного ковра цвета какао, а журнальный столик был украшен букетом из пшеничных колосьев в белой вазе.

Ксения вошла с роскошной виноградной гроздью на тарелке. Крупные розовато-зелёные ягоды соблазнительно и прохладно поблёскивали капельками воды.

– Угощайтесь, Лёнечка.

Она была уже без жакета – в белом полупрозрачном топике без рукавов, открывавшем её атлетически вылепленные руки с довольно развитыми мускулами, не слишком перекачанными, но создающими здоровый, упругий рельеф под кожей, приятный глазу. Брюки на белых подтяжках великолепно подчёркивали тонкую талию и сидели просто безупречно. Сев на диван вполоборота ко мне, Ксения поставила тарелку на столик и с ленивой кошачьей грацией навалилась боком на диванную спинку.

– Спасибо, – пробормотала я, отщипывая прохладную прозрачную виноградину. – Как там насчёт вашей статьи?

Ксения с чувственной улыбкой тоже положила ягоду в рот, блестя лукавыми искорками в глубине зрачков.

– Ммм… Вы торопитесь?

– Вообще-то, мне к половине шестого надо бы быть дома, – призналась я. – Мне не хочется, чтобы Яна, вернувшись с работы, не застала меня.

– Понимаю, – с усмешкой-прищуром проговорила Ксения, закинув ногу на ногу. – Она у вас сколь талантлива, столь же и ревнива. Простите меня, Лёня… Глядя на вас, я просто не могу сосредоточиться и говорить о делах… Хочется только любоваться вами. Жаль, что у нас с вами так мало времени. Ну что ж… – Ксения поднялась с дивана, откидывая волосы со лба. – Хорошо, сейчас я принесу статью.

Через полминуты на колени мне легла прозрачная папка-уголок с несколькими ксерокопиями журнальных страниц.

– Абзацы выделены розовым маркером, – сказала Ксения, присаживаясь возле меня на корточки так близко, что я ощутила запах шампуня от её волос. – Вам нужен словарь или ещё что-нибудь?

Чувствуя от близости Ксении лёгкую дрожь нервов, я всё-таки оторвала взгляд от её обтянутого белой брючной тканью бедра и попыталась сосредоточиться на тексте. Пробежав глазами первый из выделенных абзацев, я поняла, что мне придётся прочесть всю статью, чтобы разобраться и перевести правильно.

– Тут много узкоспециальных терминов, с наскоку не переведёшь, – заключила я. – Чтобы врубиться в тему, придётся читать всё. Словарь не нужен, лучше всего – Интернет. Ни к чему таскать с собой толстые тома, когда всё есть во Всемирной паутине.

– Что верно, то верно, – улыбнулась Ксения, заглядывая в текст так, что её ухо почти коснулось моего плеча. – Прогресс не стоит на месте. Что ж, тогда пройдёмте за мой стол.

Кабинет был оформлен всё в том же стиле минимализма: только нужные функциональные вещи и никакого лишнего украшательства. Огромные книжные шкафы занимали две стены комнаты, а компьютерный стол располагался у окна: сидя за ним, можно было расслаблять глаза, обозревая красивый вид на парк. Солидное кожаное кресло вежливо скрипнуло, как бы приветствуя меня, а заставка «Windows» растянулась на непривычно просторных для меня двадцати семи дюймах по диагонали.

– Пожалуйста, всё к вашим услугам, – сказала Ксения, кликая мышью по иконке браузера. – Бумага – на полке под принтером, ручки, карандаши – на столе. Не буду вам мешать… Пока приготовлю что-нибудь.

Начала я с того, что усилием воли устранила лёгкий кавардак в мыслях и чувствах. Поползновений со стороны Ксении вроде пока не было, но мурашки по коже всё-таки бегали в предчувствии чего-то… этакого. Пожалуй, мне тоже сейчас очень не помешало бы умыться холодной водичкой: щёки так и горели. Я рассердилась на себя. А ещё допытывалась, веришь ты мне или нет!.. Тьфу. Так, всё, текст, текст. Будь он трижды неладен.

Статья в три журнальных разворота была довольно сложной, написанной в тяжёлой, напыщенно-заумной манере. Я сломала себе все мозги, пытаясь усвоить суть и распутывая и в самом деле трёхэтажные грамматические навороты. Где-то на середине статьи строчки буквально поплыли у меня перед глазами, и мне пришлось откинуться на спинку роскошного кресла. Стоило мне закрыть глаза, как меня словно начало засасывать в тошнотворную бездонную пропасть… Бррр. Мозги норовили растечься по полу кисельной массой, на веки давила горячая тяжесть. Так, собраться, собраться! Взбодриться!

Наконец я всё-таки одолела эту муть, ругая автора на чём свет стоит. Неужели нельзя было написать подоходчивее, без попыток вогнать читателя в транс или отыметь его в мозг? Вытащив из пачки листок бумаги, я принялась переводить требуемые абзацы, одновременно борясь с наплывающим на сознание туманом. От тавегила приход, не иначе. Дёрнул же меня чёрт вымыться этим идиотским гелем! Всегда пользовалась мылом, и всё было прекрасно. Нет ведь, понадобилось же… Мысли корёжились и цеплялись друг за друга заусеницами. Они то ползли улитками, то гиппопотамами топтались по моим извилинам и утюжили их, как сотня асфальтоукладочных катков…

Всего абзацев было четыре: два покороче и два пухленьких, как у Льва Николаевича. Я героически сражалась с последним из них, когда за плечом послышался голос Ксении:

– Ну, как тут у вас дела?

– Одну минутку, – пробормотала я, выводя на листке какие-то невообразимые каракули. Даже почерк поплыл – ничего себе таблеточки…

А голос Ксении мягко защекотал мне ухо:

– Вы не устали, Лёнечка? Может, сделаем перерыв?

Этот голос пролёг красной чертой по вялой серой путанице моих мыслей, подстегнув мои нервы, начавшие было обвисать, как варёные макароны. Узор ореховой поверхности стола своей древесной логикой замещал отсутствие моей собственной, в какой-то мере выручая… Фу, бред.

– Уфф… Нет-нет, я уже заканчиваю. – Не буквы, а «кариозные монстры» какие-то… Переписать, что ли?

– Так… Ну и что же получается? – Рука Ксении оперлась о край стола. Белизна её брюк маячила где-то на краю моего сознания.

– В общем, вот… – начала я.

Я зачитывала абзацы, а Ксения склонялась всё ниже… Её рука мягко скользнула вокруг меня и обняла за плечи. Язык шершаво заплёлся, я споткнулась и умолкла, обмирая и утекая в шёлковую бездну мурашек.

– Замечательно, – нежно проговорила Ксения, щекоча дыханием мой висок. – А я-то никак не могла понять… Вы просто выручили меня, Лёнечка, спасибо вам огромное. Теперь всё встало на свои места.

Пытаясь высвободиться, я выбралась из кожаных объятий гостеприимного кресла, не желавшего меня отпускать. На двадцатисемидюймовом экране висела словарная статья – умные слова мелким шрифтом, а значок «Оперы» виртуально чмокал меня, как накрашенный алой помадой рот. Моя рука оказалась в руке Ксении: «Я помню чудное мгновенье…» – а гения чистой красоты шатало и уносило куда-то в всемирнопаутинную бесконечноотносительность…

– Лёнь, позвольте угостить вас обедом. Всё уже готово.

Мой язык лепетал, что мне пора домой, а ноги послушно шли на кухню – в её уютную, клетчатоскатертную обеденную зону, отделённую от рабочей подобием барной стойки с высокими серебристыми табуретами. Стул, четвероногий друг, подскочил, едва ли не виляя хвостиком, и принял меня на свою услужливую спину – то бишь, сиденье; тарелка живописно предложила мне на обозрение и поедание шедевр салатного искусства. Сладкое столовое вино было красным от натуги: так оно жаждало и стремилось выбраться из стеклянного плена бокала. И оно таки сделало это – попало в меня, свернувшись у меня внутри жарко дышащим, кроваво-алым драконом…

А напротив меня шелестело сладкоречивое золотое дерево, протягивая ко мне тонкие живые ветки, прорастая в меня корнями и осыпая мерцающей пудрой своей пыльцы:

– Лёня, простите мне мою прямоту, но я не могу молчать. Вы прекрасны. Вы из тех женщин, ради которых хочется совершать безумства, идти на подвиги, жертвовать жизнью, которым хочется посвящать стихи… Жаль, я не умею слагать возвышенные строчки.

Моя вилка вонзилась в какую-то из деталей шедеврального салатного произведения.

– Ксения… Я замужем. И я люблю свою «половину».

Листва золотого дерева вздохнула с осенней грустью.

– Я знаю, Лёня… Признаюсь, это никогда не мешало мне завоёвывать девушек. Я просто не задумываясь беру то, что мне понравилось, невзирая ни на какие обстоятельства и осложнения… Но с вами всё иначе. С вами нельзя поступать так эгоистично. Да, мне хотелось бы вас похитить и увезти на край света, но… будете ли вы счастливы?

Брат-близнец красного дракона забрался ко мне внутрь – ещё один освобождённый узник стеклянной тюрьмы. От царапины, нанесённой мне его огненным шершавым хвостом, у меня вырвался смешок.

– Не надо меня похищать… Во-первых, это статья УК РФ, а во-вторых… хм, даже и не знаю, что во-вторых. Очень вкусный салат. Спасибо.

Золотая крона красноречивого дерева задрожала от мягкого смеха, хрустально звеня.

– На здоровье, Лёнечка. Попробуйте мясо… Нет, правда, вы пробуждаете во мне какие-то благородные порывы, делаете из меня другого человека. Вместо того, чтобы действовать, как я обычно действую, когда мне нравится девушка, мне хочется думать о вашем счастье и благополучии. О вашем душевном покое. Я не могу просто взять и разрушить ваш жизненный уклад, вторгнуться в ваш мир, натворить бед и… банально сбежать, добившись желаемого.

От третьего братца-дракона я решила отказаться. Алкоголь и тавегил – не лучшее сочетание.

– Вы прямо… Казанова-сердцеед. На самом деле вы просто ещё не нашли свою половинку, на которой ваши метания и поиски закончатся.

Снова золотолиственный вздох. Мерцающая пыльца задумчиво осыпалась с поникших веток.

– Не знаю, Лёнь… Иногда я думаю, что остановка – это конец. Финиш. Видимо, это какая-то особенность моего характера – люди мне быстро наскучивают. Не получается у меня долгих стабильных отношений – приедается, и я бегу вперёд, дальше, ищу новых встреч, новых завоеваний, новых ощущений, новых задач. Вот потому-то я и не хочу из-за своей мимолётной прихоти портить жизнь такому ангелу, как вы. Хотя… Не исключено, что и здесь вы привнесёте нечто новое и застрянете занозой в сердце надолго.

«Ангел». Опять… Да что ж всем так нравится рисовать за моей спиной эти крылышки?

– Я не ангел, Ксения. Обычный человек…

К половине шестого быть дома. Время, время… Чудовище с циферблатом вместо лица. Кто его щупал, кто нюхал или пробовал на вкус? Иногда мне кажется, что времени вообще нет, а тиканье часов – просто условность, придуманная человеком.

– Ксения, спасибо за… В общем, за всё. Мне пора домой. Яна скоро придёт с работы, а я… не приготовила ничего поесть.

В зеркальной стене прихожей отражался странный ангел – без крыльев, в белом сарафане и с забинтованной ногой, которую он с трудом всунул в балетку, устало морщась и держась за стену. Обвёл сонным взглядом прихожую… Сумочка? Ах да, вот она. Но так просто этому ангелу уйти не дали: его догнала Ксения, и талия ангела оказалась в плену её сильных рук. Потом, одной рукой прижимая ослабевшего и шатающегося ангела к себе, второй Ксения приподняла его лицо за подбородок и впилась в растерянно приоткрывшиеся губы. Сумочка упала на пол, а ангел обмяк в руках Ксении.

Поникший от слабости, он сидел в маленьком круглом кресле и морщился от резкого запаха нашатыря на ватке. Встревоженно сжимая его руку и заглядывая в затуманенные глаза, Ксения спрашивала:

– Лёнечка, вам плохо? Что-то болит? Может, «скорую»?

– Нет… Просто отвезите меня домой, – шевельнулись посеревшие губы ангела.

Что это было? По всей вероятности, прекращение домогательств на стыке женской хитрости и реального обморока. Выход мне подсказало само моё состояние, близкое к коме, осталось только слегка преувеличить симптомы. От двух бокалов вина я не могла так опьянеть – видимо, таблеточки помогли. Будь она проклята, эта сыпь… Но теперь она хотя бы не чесалась, и то хорошо.

– Да, Лёня, как скажете… Вы можете идти?

– Дойду как-нибудь…

Кабина лифта тошнотворно тронулась и поехала вниз, почти размазывая меня тонким слоем по своему потолку. Я в принципе не люблю лифты, а уж в таком состоянии… Мой вестибулярный аппарат объявил забастовку, и только благодаря руке Ксении я удержалась на ногах до самой остановки кабины.

В надёжных объятиях салона джипа я разжала пальцы и перестала цепляться за явь: больше не было сил бороться с этой патологической усталостью. Тёмный провал, в который меня уволакивало, казался тёплым, уютным и совсем не опасным. Я заглянула головокружительной бездне в лицо, а она вдруг дохнула на меня ледяным космическим равнодушием…

Лёгкий толчок: движение машины остановилось. Явь снова проникла под мои веки.

– Мне ничего от вас не нужно, Лёня, – сказала Ксения серьёзно и грустно. – Лишь бы с вами всё было хорошо. Чтобы вы улыбались, радовались жизни и не болели… Вот всё, чего я хочу.

Мои руки, расслабленно лежавшие на сумочке, стиснули её мягкий кожаный бок. За высшую райскую награду я сочла бы глоток воды. Семнадцать пятнадцать… Успеваю.

– Со мной всё будет хорошо… Не беспокойтесь.

Ладонь Ксении тёплой тяжестью прижала мою руку к сумочке.

– Лёнечка, я сочту за счастье, если вы не оттолкнёте меня совсем и позволите быть вам другом. И простите меня за всё лишнее.

Улыбка получилась вялой: губы пересохли.

– Ладно… Мир и дружба.

Боль в растянутой щиколотке оказалась даже кстати: она помогала не засыпать. Вот уж действительно, нет худа без добра… Дома было пусто и тихо, и я первым делом залезла под прохладный душ, чтобы взбодриться и освежиться. Спать пока нельзя, сначала надо хоть что-нибудь приготовить на скорую руку…

Я заглянула в холодильник. Куриное филе, сливки, горошек… Половина упаковки риса в шкафчике. Всё необходимое для быстро готовящегося и сытного блюда было в наличии, оставалось только нарезать, пожарить, отварить и смешать.

Семнадцать пятьдесят. Ты должна была прийти с минуты на минуту, но сил ждать у меня уже не осталось. Полная сковородка курицы с рисом стояла на плите, и я со спокойной душой плюхнулась на кровать… И снова оказалась лицом к лицу с дышащей бездной.

И вдруг…

– Лёня!

С бешено колотящимся сердцем я села на кровати. Это был твой голос, ты будто бы окликнула меня.

– Утёнок? – дрогнувшим голосом позвала я.

В ответ – пустота и молчание, на часах – уже полвосьмого вечера. Пошатываясь от слабости и цепляясь плечами за все косяки, я обошла квартиру, заглянула даже в ванную и в туалет. Никого… Твоя студия тоже была пуста. Во дворе слышались вопли играющих ребятишек, белый тюль покачивался от движения воздуха, проникавшего в приоткрытую балконную дверь. Ничего себе я вздремнула… Но где же ты? И где мой мобильный? Ах да, сумочка.

На экране телефона пульсировал значок «поиск сети». Никуда дозвониться было вообще невозможно. Ледяное дыхание бездны коснулось моих лопаток…

Я набрала твой номер с домашнего.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Что же это?..


20. АВГУСТОВСКАЯ ТИШИНА


Августовская тишина мало чем отличается от июльской или сентябрьской. Тишина она и есть тишина… В ней есть, конечно, некоторые звуки, например, за окном – далёкий шум улицы, приглушённый стеклопакетом, тиканье часов на кухне…

Хотя нет. Различия у неё есть. Июльская тишина – тёплая, как кошка, она полна ожидания и уюта, а августовская – пустая и холодная. Ибо ждать больше некого.

Я открываю дверь и вхожу в твою «святая святых». Трогаю инструменты, пульт, монитор, примеряю наушники. Всё хранит тепло твоих рук, твой запах, твою ауру. Сажусь за компьютер.

При запуске включается голосовая программа для незрячих, и я закрываю её, чтоб не мешала. Твои рабочие файлы и программы мне нет смысла трогать: всё равно я в этом не разбираюсь. А вот интернет-браузер запускаю, и открываются все вкладки предыдущей сессии. Форум гитаристов… Специальные музыкальные сайты. Твоя почта. Пароль сохранён в браузере, авторизация на этом компьютере – постоянная.

Да, читать чужие письма – непорядочно, но я тянусь к ним, потому что в них ещё живёт частичка тебя, излучая тепло и улыбаясь мне незримо. Всё плывёт перед глазами от слёз; прозрачная солёная капелька остаётся на костяшке пальца, которым я провела по нижнему веку. Пять новых писем… Два, судя по отображённой в списке входящих первой строчке – явно по работе, а вот три остальных – от какого-то Солныша. В сердце вонзается нежданная иголочка недоумения и тревоги… Дрожащий палец кликает по самому последнему письму, а всё нутро словно ошпаривает струя кипятка.


«Ежонок мой, привет! Куда ты запропастился? Уже неделю не отвечаешь((( Я беспокоюсь! Ты что, дуешься? Твой Солныш».


С первого взгляда меня больше всего поражают эти местоимения – «мой» и «твой». Хм, «Ежонок». Я-то думала, что я – единственная, кому позволено называть тебя ласкательными именами, но, как выяснилось, такие же права имеет и ещё кто-то. Для меня это такая невыносимо болезненная неожиданность, что даже дух перехватывает на миг. Будто под дых ударили. Рука тянется открыть другие письма, в том числе и твои ответы…

Часы тикают, отсчитывая секунду за секундой – моё время без тебя. За окном – августовские сумерки, а передо мной развёрнута переписка. Всматриваюсь в аватарку этого Солныша… Кого-то эта девушка мне смутно напоминает, будто я где-то видела её. Блондиночка с маленькими серёжками в розовых ушках. В своих письмах она упоминает детали, из которых становится понятно, что работает она медсестрой в офтальмологическом отделении. Из твоих ответов я узнаю её имя – Юля. Ну конечно! Та сестричка, которая сидела возле тебя после операции и рассказывала анекдоты… Тебе удалили глаз и часть зрительного нерва из-за опухоли, выписали, и я благополучно забыла об этой девушке. Я даже не подозревала, что твоё с ней знакомство продолжилось.

Сквозь саднящую и щиплющую боль, будто на открытую рану плеснули йод, я читаю её письма к тебе, пытаясь понять, была ли между вами лишь переписка или же вы встречались и общались лично. На последнее в письмах нет ни намёка: вы нигде не договариваетесь о встрече, не назначаете ни места, ни времени. Но нежность, пропитывающая каждую строчку посланий твоей собеседницы – как мне кажется, непозволительная – невыносимо больно ранит меня.

Твои ответы ей – ласковые, но сдержанные. Нежностей, которые допускает Юля, в твоих письмах нет, твой тон – тёплый и дружеский, но нигде нет ни сюсюканья, ни приписок «обнимаю» или «целую». Но ты позволяешь ей слишком много в отношении себя – все эти ласкательные прозвища, интимный тон, притяжательные местоимения. Не пресекаешь, не ставишь её на место.

Так, а вот и то, что я искала… Выяснение отношений.


«Юля, я понимаю твои чувства. Довольствоваться лишь дружбой тяжело, но другого я не могу тебе дать. Но это не так уж мало, потому что друг (настоящий, конечно, а не просто приятель или знакомый) – это такой же близкий человек, как возлюбленный/ая».


Юля соглашается с твоими доводами, плачет, смиряется, но и после этого не оставляет своих нежностей и интимного тона. Она делится с тобой всеми своими переживаниями, проблемами, радостями. Прогулявшись по осеннему парку, она посылает тебе аромат этой прогулки посредством нескольких фраз, а прочитав какую-то книгу, описывает впечатления и мысли. Часто она выражает свои чувства и состояние музыкой: в письмах встречается много ссылок на выложенные в Интернете песни и клипы. Ты тоже шлёшь ей музыку, иногда – стихи. Она также пытается сочинять стишки – корявые и неуклюжие, иногда с уморительнейшими перлами. Ты не критикуешь её любительские творения, ведь они написаны от всей души. Ты даёшь ей советы, успокаиваешь, если она расстроена, а она от письма к письму доверчиво раскрывает тебе свою душу… Ну, и невольно – мне, читающей сейчас без разрешения чужую переписку.

Вот только разрешения спросить я не смогу. И теперь уже неважно, встречались ли вы в реале, потому что в окна смотрит августовская ночь, а квартира заполнена такой же тишиной.


*


«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – ответил чужой женский голос, и мне под диафрагму заполз парализующий холод тревоги.

Восемь вечера. Полчаса проползли с убийственной медлительностью, а мой мобильный всё ещё не мог поймать сеть. Где же ты? Я перебирала в голове варианты, стараясь отбросить плохие предчувствия. Возможно, ты встретила друзей – ребят из состава бывшей группы… Или организовались какие-то дополнительные занятия в школе. Хотя нет, ты обычно звонила и предупреждала, если где-то задерживалась. Почему ты не смогла сделать это сейчас? Сломался телефон? Села батарейка?

Тревога дрожала пружиной. Курица с рисом почти остыла, я походя сжевала пару ложек, почти не ощутив вкуса. Августовская тишина ватой заложила уши… И вдруг – звонок домашнего телефона вонзился мне в душу, заставив подскочить. Сердце радостно трепыхнулось: ты! Наверно, ты не могла дозвониться на мой заглючивший мобильный.

– Лёня, слава Богу, ты дома… Не могу до тебя дозвониться с трёх часов дня! Я даже заезжала, но тебя не было.

– Привет, Саш, – пробормотала я. – У меня, похоже, мобильный завис, сеть не ловит. А с трёх до пяти пятнадцати меня действительно не было дома. И Яны что-то до сих пор нет. Не могу до неё дозвониться.

Александра на пару секунд замолчала. От этой паузы у меня похолодела спина.

– Лёнь… Я сейчас приеду, это не телефонный разговор.

– Что случилось? – помертвела я.

– Лёнечка… Дождись меня, ладно? Приеду – расскажу.

Голос твоей сестры прозвучал устало и измученно, и тревога взвилась к потолку, забилась там раненой птицей. На травмированную ногу было больно наступать, но я не могла усидеть на месте и, хромая, мерила шагами комнату, а потом уселась на кухонный подоконник и стала высматривать знакомую машину. Ожидание колючей проволокой тянулось сквозь душу…

Когда джип Александры остановился у дома, от этой «проволоки» остался кровоточащий болезненный след. Соскок с подоконника, боль в ноге, прихожая.

Александра перешагнула порог, прикрыла за собой дверь, а я по её лицу пыталась угадать, что случилось. Выглядела твоя сестра, как всегда, элегантно: облегающие светло-серые брюки из стрейч-атласа подчёркивали её изумительные длинные ноги. Что поделаешь: наверно, при любых обстоятельствах мой взгляд будет притягиваться к ним… Даже если настанет конец света, и всё вокруг будет рушиться и взрываться, я буду смотреть на ноги Александры. Впрочем, стоило мне взглянуть ей в глаза, как я застыла ледяной скульптурой.

Глаза твоей сестры были настолько безжизненны, что у меня мелькнула мысль: как она вообще доехала? Пустые, как выбитые окна заброшенного дома, они остановились взглядом где-то у меня за плечом, и пару секунд мы стояли неподвижно: я – в леденящем ужасе ожидания, твоя сестра – в этой жуткой заторможенности. Моргнув несколько раз, Александра усилием воли придала взгляду живое человеческое выражение, взяла меня за руку и повела за собой в комнату.

– Саш, да что случилось-то? – пролепетала я, чувствуя, как мои ноги слабеют и подкашиваются, словно превращаясь в желе.

Прежде чем что-то сказать, Александра, не выпуская моей руки из своей, заставила меня сесть на диван, сама села рядом и обняла за плечи.


В то время, когда я ждала Ксению, чтобы отправиться к ней домой переводить статью и, как выяснилось, выслушивать её красноречивые признания, ты со своими учениками и ещё одной преподавательницей стояла на автобусной остановке. У ребят сегодня был ответственный день: они участвовали в детском концерте в городской филармонии. На этом концерте тебе должны были вручить благодарственную грамоту – твою первую педагогическую награду.

Роковой август нанёс мне третий удар, вселив в водителя дорогущей, навороченной иномарки какого-то беса… Да что я говорю – «какого-то»: это был хорошо всем знакомый «зелёный змий». Машина на большой скорости врезалась в остановку, раскидав стоявших на ней людей, как кегли в боулинге.

Злой волей рокового августа тебе пришлось принять на себя основную силу удара: ты стояла ближе всех. Твоя зрячая коллега, с которой вы сопровождали ребят на концерт, была всего лишь преподавателем музыки, а не Бэтменом, а потому реакцией супергероя не обладала. Она не успела ничего сделать – ни отдёрнуть детей в сторону, ни отскочить сама. Иномарка сбила её и ещё трёх человек, двое из которых оказались детьми – мальчиком и девочкой, твоими учениками, а третий пострадавший был мужчиной.

Сыграв свою марионеточную роль в руках рокового августа, иномарка сдала назад, вернулась на проезжую часть и скрылась с места ДТП – торопливо, истерично и трусливо. Когда приехала скорая помощь, ты уже не дышала, а твоё сердце не билось. Август забрал тебя у меня, как Якушев забрал у Насти Альбину в «Слепых душах». Твоя коллега умерла в больнице спустя несколько часов, девочка получила серьёзные травмы, а мальчик – каким-то чудом – оказался лишь слегка задетым, отделавшись ушибами и испугом.

Иномарку нашли быстро: она обнаружилась в нескольких кварталах от места происшествия – врезавшаяся в фонарный столб. Водителем оказалась девушка. Ответа перед людским судом ей удалось избежать, но лишь по той причине, что с сиденья своей искорёженной машины она попала прямо на Божий суд.

Твой телефон разбился при ударе. Потому я и не могла до тебя дозвониться…


Я смутно помню, как цеплялась конвульсивно скрюченными пальцами за податливую, «дышащую» хлопковую ткань белого топика Александры и задавала один и тот же вопрос:

– Где? Где Яна?

Память вспышками показывает мне ковёр, пыль у ножек дивана, а потом глаза Александры, полные нежного сострадания и боли. Такими они становились ещё долгое время при взгляде на меня. Эта амальгама невыплаканных слёз серебристо застыла в них, как утренний ледок на лужах: не таким твоя сестра была человеком, чтобы выть, лёжа на полу. Даже самое страшное горе она встречала, твёрдо стоя на ногах, с закованной в невидимый панцирь грудью.

– Лёнечка… Яна в морге. Держись, малыш. Я с тобой.

Как ты приняла на себя основную силу удара, так и твоя сестра впитала в себя первый шторм моей боли. Её руки железно стиснули меня.

– Почему? Почему она в морге?

Я не верила. Эта мысль не укладывалась, не умещалась ни в моём мозгу, ни в сердце. Она многоколенчатым, многоруким монстром билась во мне, разрывая меня изнутри.

– Солнышко, Яна погибла… на месте. – Пальцы Александры причёсывали мне волосы, откидывая пряди со лба. – Я ездила на опознание. До тебя дозвониться не получалось… Я, честно говоря, сначала подумала, что ты уже знаешь. Приехала, а дома никого нет… Ох.

Вздох Александры тепло защекотал мне ухо. Она решила, что со мной тоже что-то случилось – что я, узнав о твоей смерти, в помрачённом состоянии рассудка пошла куда глаза глядят, попала под машину или с горя бросилась под поезд… Несколько часов она не находила себе места от беспокойства, а я в это время переводила статью, боролась с патологической усталостью от противоаллергических таблеток, а потом, развесив уши, ловила сладкие обольстительные речи с золотого дерева. Пусть в серебрящихся амальгамой боли глазах Александры не было и тени упрёка, но я сама вонзила его себе под дых. Да так, что на глаза упала чёрная пелена…


…Прошу прощения. Автору нужно перевести дух.

За окном – октябрьский вечер, холодный и слякотный. Закрываю глаза, и в красновато-коричневом сумраке сомкнутых век плывёт прямоугольный отпечаток монитора. Сейчас я кажусь себе пауком: выцеживаю из себя тонкие нити боли и свиваю из них паутину слов, плету этот текст и сама же вязну в нём. Но прошло два года, и на фоне повседневных забот боль ощущается уже не так страшно и невыносимо, оглушительно и ослепительно, как в первые дни. Для чего же я сейчас воскрешаю её в себе? Для чего мне этот затяжной прыжок в своё прошлое, в который я вовлекла и читателя? Нет, не из любви к мазохизму, как можно подумать.

Боль, из которой вьётся паутина этого текста, уходит из меня. Она километрами расходуется на создание словесного кружева, на твой портрет, сплетённый ниточным серебром в вечности. С каждой петлёй, с каждым филигранным завитком я отпускаю тебя. Ты отходишь, занимая своё место в невидимой паутине бытия, законы которого я ещё только начинаю чувствовать.

Вот зачем я всё это пишу.

Кружка чая с мелиссой греет мне ладони, ароматный напиток горячо ласкается к губам. Такие же горячие и ласковые поцелуи дарит мне мой земной ангел-хранитель, который долго молчал о своих чувствах, только иногда вгоняя меня в смущение задумчиво-нежным взглядом. Он любит называть ангелом меня, но я-то знаю, чьи надёжные крылья были рядом со мной, берегли, ограждали, согревали, не прося ничего взамен.

Я читаю отзывы на «Слепые души» и «У сумрака зелёные глаза». Кому-то нравится, кому-то – нет, и это нормально. Кто-то восклицает: «Шедевр!», а кто-то: «Муть!» – и в этом тоже ничего противоестественного я не вижу. Но признаюсь, что в глубине души я радуюсь гораздо больше, когда читатель положительно оценивает именно «Слепые души», потому эта вещь мне намного дороже – по личным причинам. И если читатель дошёл до этого места моих записок, он уже понимает, по каким именно.


*


Августовская тишина – как тёмная одинокая дорога, в которую мне не дали с собой даже карманного фонарика. Она безжалостна и холодна, в ней нет пульсации живого кровотока, биения сердца и щекотного тепла дыхания. В ней есть только отсвет компьютерного монитора, на котором, повинуясь щелчкам мышью, разворачивается история твоего общения с другой девушкой. Нет, не Другой Девушкой: до заглавных букв в твоём сердце медсестричке Юле далеко, но от всего этого в моей душе будто засела раскалённая заноза.

Я вхожу в свою почту и набираю письмо.


«Юля, здравствуйте.

Я – девушка Яны. Пишу Вам, чтобы сообщить, что Яна больше не сможет отвечать на Ваши письма. Её сбила машина, насмерть. Похороны уже прошли. Я только сейчас включила её компьютер и обнаружила Вашу с ней переписку. Я Вас помню, кстати: Вы ещё мне сказали, что я похожа на бразильскую актрису.

Всего Вам хорошего».


Щёлкнув по кнопке «отправить», я выхожу из почты. В животе бурчит от голода. Да уж, желудок – тот ещё хам и циник: в каком бы трауре ни находились сердце и душа, он о своих потребностях не забудет.

Александра спит в гостиной на раздвинутом диване, прикрывшись до пояса простынёй. В течение всех этих невыносимых дней она делит со мной боль, неотступно находясь рядом. Стараясь не разбудить её, я крадусь на цыпочках в кухню, отрезаю там горбушку ржаного хлеба, наливаю кружку йогурта и, уставившись в ночную темноту за окном, принимаюсь машинально жевать. Жара кончилась: августовская ночная чернота наполнена шорохом дождя. Йогурт холодный, из форточки тянет прохладой, и я непроизвольно покрываюсь «гусиной кожей». На сон мне осталось пять часов: отпуск кончился, завтра на работу… а точнее, уже сегодня. На душу ложится невыносимая тошнотворная тяжесть. Как же мне всё осточертело! Хозяйка, покупатели, даже ступеньки торгового центра. Тоска смертная.

Господи, как же хочется обнять тебя, вороша пальцами твои короткие волосы, вдохнуть твой родной запах… Кольцо на моём пальце поблёскивает в свете длинной трубчатой лампы над кухонной мойкой, а из груди рвётся вой.

Нет. Зубы сжимают дрожащую нижнюю губу, и у меня вырывается только тихий стон. А что, если ты видишь и слышишь меня? Если твоя душа ещё не покинула землю, и моя тоска и слёзы только причинят тебе боль? Нельзя, нельзя плакать… И Александру разбужу.


« – Куда! – кричит за моей спиной Костя. – Стой, Настя! Сейчас бензобак рванёт!

Мне плевать на это, я бегом спускаюсь по склону, спотыкаясь и оступаясь, к распростёртому телу в белом костюме, испачканном кровью и грязью.

– Настя! – надрывается крик Кости там, наверху.

У меня подворачивается нога, и я падаю прямо на тело, и подо мной слышится стон. Она жива, трепыхается сердце, Аля жива! Я переворачиваю её, а у неё вместо лица – кровавое месиво. Лица практически нет, но это её волосы и её руки, её говорящие часы для незрячих на запястье. Я нечаянно нажимаю кнопку, и приятный женский голос чётко говорит:

– Пять часов тридцать три минуты».


В моей руке – твои часы, точно такие же, как у Альбины. Каким-то чудом они уцелели. Телефон сломался, а часы – нет.

Я написала это. Смерть от машины. Было ли это предвидение или наоборот – написанное мной материализовалось? Сначала – отец, теперь – ты. Что же это такое?!

Совпадение, просто совпадение. Я ищу мистику там, где её нет… Это просто моё больное воображение.


*


– Я убью этого гада! – кричала я, царапая ногтями ковёр. – Я ему кишки выпущу, и плевать, что со мной потом будет…

Это кричала моя боль. Она выла, драла на себе волосы и была готова уничтожить всех и всё, что помешает разорвать на части того, кто оборвал твою жизнь. Я вырывалась из рук Александры, которая пыталась поднять меня с пола. Оставив попытки, твоя сестра села на диван, устало свесив кисти рук между колен, обтянутых серым стрейч-атласом брюк.

– Солнышко, в этом нет необходимости. Он уже мёртв… вернее, она.

– Уже? Значит, есть Бог, есть… – рычала боль, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Пусть же горит в аду…

На самом деле я не верила в ад, просто моя боль насылала самые страшные проклятия на душу твоей убийцы. Уверена, она чувствовала это даже там, за гранью, и моя ненависть настигала и пронзала её, как тысячи мечей. Прощать, подставлять другую щёку? Все заповеди были перечёркнуты и посланы к чёрту сумасшедшей болью, рвущей на себе вдовью шаль.

– Эта дура проехала ещё два километра и со всего разгона влетела в столб, – сказала Александра глухо. – Или совсем бухая была, или… не знаю.


Экспертиза выявила нечто странное. Перед тем как врезаться в столб, иномарка не виляла, не крутилась, не пыталась тормозить, как обычно происходит, когда не справляющийся с управлением водитель старается куда-то вырулить, чтоб спастись. Слова очевидцев тоже подтверждали, что машину не заносило, не мотало по асфальту из стороны в сторону, она мчалась прямо и целенаправленно… Создавалось такое впечатление, что эта горе-водительница, разогнавшись, сознательно направила машину чётко в столб, в объятия верной подруги-смерти. В крови девицы обнаружили алкоголь.

Теперь можно только гадать, почему она врезалась. Быть может, увидев, что натворила, она тут же, не раздумывая, сама себя наказала? Отсутствие тормозного пути и слова очевидцев наводят на такую версию, хотя я не уверена, обладают ли совестью люди, садящиеся за руль в заведомо нетрезвом состоянии… Но маленький шанс, с игольное ушко, должен быть у каждого.


*


– Лёня, это что такое? Зачем? Тебя пример твоего отца ничему не научил?

Я лежу, свернувшись в позе зародыша, а Александра собирает в пакет алюминиевые банки из-под слабоалкогольной шипучки, бутылки из-под мохито, вермута. Встав на четвереньки, она вылавливает «улики» из-под кровати, и мне даже становится жутковато – сколько их там накопилось за три дня. Водку и другое зелье с серьёзными градусами я просто не могу брать в рот: для меня это слишком «тяжёлая артиллерия».

– Уфф… И зачем я только уехала… Надо было бросить все дела к чёртовой бабушке, – сокрушается Александра, вытирая лоб и со звяканьем бросая полный пакет перед собой. – Ты – важнее… Ох, Лёня, Лёня… Тебе же нельзя пить, понимаешь ты?..

Твоей сестре пришлось срочно уехать из города по делам, и вот, пожалуйста – я такое отчебучила. Тупо забила на работу, за пять лет уже сидевшую у меня в печёнках, и до розовых слоников нагружалась «лёгким» пойлом, не перенося вышеупомянутую водку на дух. Я пыталась упиться до отупения, чтобы хоть на какое-то время вырваться из-под власти экзальтированной вдовы в чёрной шали – моей боли.

– Так, а это что? Ну, ни хрена себе! – Александра извлекает из недр подкроватного пространства литровую водочную бутылку. Пустую, как и всё ранее выловленное.

– Это не моё, – вырывается у меня хриплый стон. – Это Илья с Иваном пили.

Глаза Александры грозно блестят знакомой амальгамой боли.

– Так это с ними ты тут квасила? – хмурится она. – Ну, я этих алконавтов по стенке размажу…

… … …

«У-у… Да ты тут уже полным ходом, – невесело усмехнулся Илья. – Как хоть твоё самочувствие-то? Позволяет?»

Ощущая себя на палубе корабля в жестокую качку, я прислонилась к дверному косяку.

«Да пох* моё самочувствие… Пох* всё. Лишь бы эта вдова надо мной не истерила…»

Илья переглянулся с Иваном.

«Лёнь, тебе уже э-э… хватит. Никаких вдов тут вроде нет».

«Это я так называю боль, – усмехнулась я. – Поэтесса хренова…»

«А-а…»

Иван стал похож на сбежавшего из концлагеря узника – живой скелет. Изжелта-бледный, с тёмными кругами под глазами, он почёсывал потемневшим от никотина пальцем хрящеватый нос, выступавший на худом лице, как птичий клюв. Во мне шевельнулась тревога – проснулась и глухо заворчала, как старый пёс-засоня.

«Вань, ты чего, сорвался опять? Что-то выглядишь хреново».

Он хмыкнул, шмыгнул своим клювом.

«Не. Я в завязке. Так, просто худой чё-то». – А на туго обтянутом кожей черепе – редкие всклокоченные вихры с первыми проблесками седины…

… … …

Это был второй из трёх дней. Ребята пришли поддержать меня по-дружески… Ну, вот такая у них получилась поддержка.

– Не надо никого размазывать, Саш. Они ненадолго зашли. Я всё в основном сама… одна.

Вдова в чёрной шали уже не воет и не заламывает рук, она полулежит в кресле – в отключке. Лишь изредка её веки приподнимаются, чтобы явить миру мутный, потусторонне-расфокусированный взгляд. Мда, неплохо я постаралась.

Александра с горечью в глазах склоняется надо мной.

– Лёнь… С твоим здоровьем вообще алкоголь нельзя. Что ж ты делаешь? – вздохнула она.

Вместо ответа я распрямляю сжатое в комок тело, дотягиваюсь до тумбочки и беру тонометр. Надев манжету, нажимаю на кнопку. Через минуту прибор показывает 130/90.

– Ну? – хмыкаю я. – Хоть в космос запускай. С моим здоровьем всё не так уж плохо, не драматизируй.

Александра качает головой. Бросив водочную бутылку в пакет к остальным «следам преступления», она поднимает его и уносит в прихожую. Вернувшись, останавливается в дверях – высокая, стройная, длинноногая и грустная, с серебристым блеском боли в глазах.

– В общем, так. Завтра идёшь на работу. Я сама тебя отвезу и прослежу, чтоб ты вошла в дверь.


*


Память предоставляет лишь вспышки-отрывки самого страшного дня в моей жизни.

Я сижу в кресле, поджав ноги и обняв твой рюкзак, а какие-то чужие женщины моют в квартире пол. Такой обычай – чтоб не родственникам. Хотя я тоже не родственница тебе… Ах, да, совсем забыла, что для соседей я – твоя троюродная сестра.

Гроб на двух табуретках во дворе. Я боюсь на него смотреть… Так он и отпечатался в памяти – расплывчато, расфокусированно. Прощаться подходит много народу, и почти никого я не знаю.

Две слепые девочки. К гробу их подводит женщина лет сорока с короткими обесцвеченными волосами – наверно, преподавательница из твоей школы.

Серое небо, первые жёлтые листья на асфальте – длинные и узкие, ивовые. Я не даю волю своему горю, не позволяю себе упасть на колени и заголосить… Чтобы люди не задались вопросом: а кто я тебе? Моё горе слишком сильно для сестры, и я боюсь, что люди догадаются о моих к тебе чувствах… Хотя не всё ли равно теперь? Но привычка «шифроваться» держит меня в своих удушающих тисках и сейчас.

Ваня, тощий, как аист, голенастый и болезненно длинноносый, поёт под гитару твою песню. Ту самую, со строчкой «свет в окне оставить не забудь». Хороший у него голос на самом деле, даже удивительно. От такого хиляка как-то не ждёшь столь мягкого и мужественного вокала. А на крышку гроба падают комки земли, скрывая тебя от меня навсегда. Я изо всех сил стараюсь на людях быть твоей сестрой, а не вдовой.

Сидя в кресле, я снова обнимаю твой рюкзак. На нём остались пятна крови… Твоей, чьей же ещё? Дома собрались только самые близкие: Александра, мой брат, Иван с Ильёй. Звенят струны гитары и звучит твоя песня: Ваня – молодец. Он поёт, конечно, по-своему, но что-то от твоей манеры исполнения есть… Боль-вдова стоит с бледным лицом, стиснув руки у груди, готовая запричитать. Я мысленно глажу её по плечам: «Не надо». Поникнув головой, она закрывает полубезумные от горя и выцветшие от слёз глаза. Чёрная кружевная шаль скользит с её седых волос.

Я так и не разглядела твоего лица напоследок. Может быть, на нём были ссадины, а может, нет… Слишком страшно мне было в него посмотреть.


*


До одиннадцати утра рабочий день идёт нормально, а потом приходит хозяйка – стареющая климактерическая особа с гладко зачёсанными со лба волосами и властным блеском в мышиных глазках за стёклами очков. В своём вечном цветастом платке на плечах, сутуловатая и щупленькая, она похожа на учительницу с тридцатилетним стажем. Чем-то она напоминает мне «химичку», из-за которой я химию в школе терпеть не могла.

– Пойдём, – коротко бросает она мне, не дав даже дообслужить покупателя, выбиравшего самоучитель по английскому.

В служебном помещении, бывшем одновременно и складом, и администраторской комнатой (площадь у нас маленькая), она усаживается в кресло перед компьютером. Заваривая себе вонючий кофе из пакетика, говорит:

– Дорогуша, я приняла решение с тобой расстаться. Уффф, – морщится она, помахивая рукой у лица. – Попахивает… Всё с тобой ясно, голубушка. В общем, меня не устраивает твоя работа. Да и здоровьем тебе надо бы заняться, а то уже на ладан дышишь… Гробить себя не стоит, костьми тут ложиться – тоже.

Нет, я не в шоке. Мне уже всё как-то безразлично. Рвётся последняя ниточка, связывающая меня с этим местом, но мне не больно. Жаль будет только расставаться с коллегами – хорошие девчонки, а вот начальница… Плакать и скучать не буду, это точно.

– Я объясняла Марине по телефону, что у меня за ситуация, – сухо отвечаю я.

Тонкие – даже нет, скорее, истончённые и высохшие от переизбытка желчи губы хозяйки морщатся.

– Да знаю я твою «ситуацию»… Думаешь, нет? Честно скажу: я не одобряю таких отношений. И всяких меньшинств нам тут тоже не надо. Можешь на меня хоть в суд по правам человека подавать.

– А если подам? – усмехаюсь я.

Её взгляд – ледяная стена презрения.

– Да сколько угодно. Официальный повод для увольнения – прогул без уважительной причины, и ничего ты тут не попишешь, дорогуша. У меня все твои неявки документально зафиксированы. Судя по запашку, который от тебя чувствуется, мне и без объяснительных понятно, чем ты эти дни занималась. Но можешь написать, конечно.

С запахом, конечно, не поспоришь. Да мне и не хочется спорить: устала от всего. Близость осени давит на плечи серой гранитной тяжестью, да и к ногам словно прикованы пудовые гири, таскающиеся за мной на цепях.

И вот, в моей трудовой книжке красуется запись о том, что я уволена за прогул. И теперь я могу дать себе волю. Гори оно всё синим пламенем! Давно хотела это сделать.

Растворимый пакетированный кофе «три в одном» льётся сверху на прилизанную голову моей теперь уже бывшей хозяйки, на её светло-бежевую строгую блузу, на узорчато-цветастый платок из искусственной шерсти, на трясущиеся колени. Мышиные глазки за стёклами очков выпучиваются, отражая крайнюю степень охренения, когда даже язык отнимается – только рот ловит воздух, по-рыбьи открываясь. Воспользовавшись временной немотой хозяйки, я цежу сквозь зубы, негромко, но отчётливо впечатывая в её слух каждое слово:

– Иди ты в задницу, старая грымза. Живёшь неудовлетворённой, вот и ненавидишь всех вокруг. Да и кто тебя удовлетворять станет? Кому ты нужна, вобла сушёная? Живи и переваривай сама себя изнутри, овца. Адьёс!

Поставив пустую кружку на стол рядом с клавиатурой, я с улыбкой победителя выхожу обратно в торговый зал. Девчонки бросают на меня тревожные взгляды: ну что, мол? Я захожу за прилавок, забираю с полочки свою кружку для чая, а из коробочки с мелким барахлом вроде скотча, степлеров, ценников, испорченных чеков – таблетки (они хранились у меня здесь на случай, если вдруг станет плохо). Переобуваюсь и сую в пакет свои удобные рабочие сабо.

– Всё, девчонки… Не поминайте лихом. Было приятно с вами работать.

Дверь администраторской открывается, и оттуда, сделав не по росточку широкий шаг, появляется облитая кофе хозяйка. Её плечи судорожно приподняты, рот плаксиво растянут, а очки залиты слезами. Выкручивая в жгут концы платка и вся сотрясаясь, она истерично вопит на глазах у подчинённых и покупателей:

– Сама овца!!!

Я с холодным дьявольским хохоточком ускользаю из отдела – цок-цок-цок каблуками по белым мраморным ступенькам, а девушки удерживают рвущуюся за мной следом бывшую начальницу:

– Лилия Витольдовна, Лилия Витольдовна… Не надо, тихо, успокойтесь!

В общем, спасибо девчонкам: если б не они, догнала бы она меня и вцепилась в волосы. Ну, ещё бы: ведь я задела её женскую гордость – можно сказать, прошлась по её высокоморальной и чистой натуре грязными сапогами. Шагая по улице и слушая августовский шорох листвы, я задумываюсь: а не перегнула ли я палку? Ведь прогулы-то, в конце концов, на моей совести. Может быть, и перегнула… Но, чёрт возьми, от всего проделанного мне вдруг становится легче дышать. Не знаю почему, но за все эти пять лет я никогда, ни разу не дышала полной грудью на рабочем месте. Вечно были эти сковывающие, стискивающие рёбра металлические обручи, ограничивавшие глубину вдоха. А сейчас они исчезли, и воздух свободно льётся мне в лёгкие, наполняя их до отказа.


*


– Лёнь… Что это?

Губы Александры дрожат, в руке – бельевая верёвка с петлёй на конце. Амальгама боли наконец тает, и из её глаз катятся самые настоящие слёзы… Впервые в жизни я вижу её плачущей. Моя «железная леди», несгибаемая, непобедимая – и слёзы… Невероятное сочетание. Мои руки сами тянутся к её лицу, чтобы вытереть эти огромные алмазные капли.

– Саш, нет… Это не то, что ты подумала.

Я сижу на кровати, а она – передо мной на корточках. Тихий августовский вечер с грустной лаской румянит косыми закатными лучами оконную раму – словно роковой месяц пытается извиниться.

Сама не знаю, зачем я связала эту петлю. Боль-вдова снова ожила во мне и заломила руки в своём траурном плаче, и меня от её завывания на миг переклинило. Я бросила верёвку в угол, а Александра, приехав с работы, нашла… И вот теперь, со слезами в вопрошающих глазах, она протягивает её мне на ладони.

– Саш, нет, нет… Ты не так поняла. Я не собираюсь ничего делать, – бормочу я торопливо, гладя короткие пепельные волосы Александры. – Ты же видишь, я её отбросила. Ничего такого я не хотела, поверь мне.

Твоя сестра с горечью качает головой.

– Лёня… Просто так петли не завязывают.

– Да нет же! – Схватив верёвку, я отшвыриваю её, и она растягивается на полу, зацепившись за ножку стула. – Не надо, не беспокойся.

Я всё-таки дотрагиваюсь пальцами до щёк Александры, смахивая тёплые слезинки. Её веки, дрожа, зажмуриваются, а руки ложатся сверху на мои.

– Лёнь… Если с тобой что-нибудь случится, я… Не знаю, – шепчет она.

– Со мной ничего не случится, обещаю, – улыбаюсь я, сама чувствуя щекотку в носу – предвестник слёз. – Саш… Можно личный вопрос?

Она открывает глаза – озадаченные, льдисто поблёскивающие от ещё не высохшей солёной влаги. От смущения рисуя пальцем восьмёрки на её плече, я спрашиваю:

– Я ведь тебе нравлюсь? Прости, если что-то не то спросила, но ты иногда… так смотришь, что я невольно…

– Если тебя это смущает, я постараюсь больше не смотреть, – перебивает она, вытирая щёки. Я готова поклясться чем угодно, что её точёные скулы порозовели.

– Саш, ну, скажи честно… Тебе же легче станет. Нравлюсь, да?

– Люблю я тебя, дурочка. Ещё вопросы?..

Колюче блеснув глазами и сердито смахнув остатки слёз, Александра встаёт и лезет в шкаф, достаёт оттуда большую спортивную сумку и начинает решительно и деловито складывать в неё мои вещи. Придавленная этим словом – «люблю» – я с минуту ничего не могу выговорить и просто в недоумении наблюдаю, как моя одежда и бельё перекочёвывают из шкафа в сумку.

– Здесь очень тяжёлая атмосфера, – говорит Александра как ни в чём не бывало – будто минуту назад и не признавалась мне в любви. – Стены и вещи пропитаны горем, утратой. Ты просто свихнёшься тут. Поживёшь несколько дней у меня, да и мне так удобнее будет.

Я только открываю рот, но слова не находятся. Так, без единого моего возражения, сумка оказывается полностью уложенной, а когда Александра вешает её на плечо и протягивает мне руку, у меня вырывается только нечленораздельное:

– А… Э…

Через пять минут сумка едет на заднем сиденье джипа Александры, а я – на переднем, образцово пристёгнутая ремнём безопасности и по-прежнему обалдевшая и онемевшая. Роковой август разливает в городе грустно-розовый закат.

Ведь я знала это. Я даже написала это в образе Дианы. Почему же сейчас, услышав эти три слова в реальности, я так потрясённо молчу?..

Квартира Александры – трёхкомнатная, как и у нас, даже планировка точно такая же, а потому я, едва переступив порог, уже знаю, где что находится. Только обстановка другая. Очень много тёмных тонов – коричневый, тёмно-бордовый, красный. Полированные шкафы, хрусталь, книги, статуэтки, кожаная мягкая мебель, напольные ковры и дорожки – словом, классический стиль, немного тяжеловесный и витиеватый, почти ретро. В кабинете – массивный стол с компьютером, внушительное кресло, похожее на трон, и опять эти мрачные шкафы. Солидно и респектабельно, но серьёзно, строго и чопорно – не расслабиться. Но, с другой стороны, возникает ощущение защищённости и надёжности: уж здесь-то со мной точно ничего плохого не может случиться.

Единственное более или менее светлое место – кухня, и именно туда я направляюсь в первую очередь: безумно пересохло в горле.

– Саш… Попить что-нибудь можно?

Александра, оставив сумку в прихожей, тут же устремляется следом за мной, открывает холодильник.

– Да, солнышко. Есть гранатовый сок, минералка без газа, кефир, охлаждённый зелёный чай с лимоном и мятой… Кофе не предлагаю: тебе, наверно, им лучше не увлекаться.

Я выбираю сок. Александра наливает его из стеклянной бутылки и кладёт в стакан несколько кубиков льда. Отпив глоток, я устало подпираю лоб ладонью. Александра с беспокойством заглядывает мне в лицо.

– Лёнь… Что-то не так? Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет, нормально, – вздыхаю я. – Я утят своих забыла. Мне без них… не по себе.

– О Господи, – твоя сестра возводит глаза к потолку. – Ну давай, съезжу за ними.

– Да нет, не нужно, – улыбаюсь я. – Ничего, я не маленькая уже.

Кровать в спальне – широченная, даже не двуспальная, а не-знаю-скольки-спальная, с мягким изголовьем – настоящее королевское ложе. На тумбочке – ноутбук и лампа с очень уютным абажуром с золотистой бахромой, под старину. На столике у стены – ночник в виде стеклянной вазы с крупными кристаллами соли внутри.

– Если захочешь зайти в Интернет – заходи лучше с него, – говорит Александра, беря ноутбук, открывая и ставя на одеяло. – Пароль от него сейчас напишу.

На крышку ноута прилеплен стикер с паролем, Александра приносит сумку с моими вещами в спальню. Это означает, что спать я буду здесь, но где же разместится хозяйка квартиры?

– В гостиной – очень удобный диван, – улыбается Александра. – Раскладываешь его, и получается отличное спальное место.

– Может, лучше я – на диване? – несмело предлагаю я.

Твоя сестра чмокает меня в волосы над лбом.

– Не говори ерунды. Для принцессы – всё самое лучшее, – отвечает она с теплотой в голосе и взгляде.

Мы ложимся в разных комнатах. Стоит мне закрыть глаза, как боль-вдова вновь начинает свой плач… Плач, который невозможно заглушить простым затыканием ушей. Чёрная шаль растягивается над городом, холодная и печальная, и сквозь её кружево пробивается свет звёзд… На одной из них, наверное, ты нашла свой новый приют.

Лёжа в постели, я переодеваю кольцо с правой руки на левую – по вдовьему обычаю. Хотя… Кто разберётся в этой запутанной и противоречивой символике, даже различающейся в разных странах? Никому нет дела, важно только то, что это кольцо значит для меня. Как сказала ты: «Чтобы только нам было понятно».


21. ЯБЛОЧНЫЕ КАДРЫ В КОФЕЙНОМ ОБРАМЛЕНИИ


Балконная дверь, голубовато-стальные сумерки, предосенняя тоскливая прохлада. Сквозь тюлевую дымку виднелась знакомая до боли, до приступа сердцебиения фигура, сидевшая на перилах балкона. Остекление почему-то отсутствовало – рамы были как будто выломаны. Испуг, радость, тоска, боль – всё перемешалось в моей душе, когда я откинула тюль и узнала тебя. В тёмных джинсах и толстовке ты сидела на перилах, держась за них руками и покачивая скрещенными ногами в кроссовках, а за спиной у тебя шелестела старая ива. У меня похолодело под сердцем, а ноги охватила тошнотворная дрожь и слабость от твоей до жути неустойчивой позы: одно неловкое движение, крен назад – и ты упадёшь. Странный, непривычный вид ободранного балкона, тревожно дышащая крона дерева, голубоватая сталь сумерек, то ли предрассветных, то ли вечерних – всё это ошарашивало и завораживало меня, а ты… Ты была живой, улыбающейся, а твои незрячие солнца сияли утренней зарёй. Я рванулась к тебе, чтобы стащить с перил – ведь упадёшь же! – но мои руки поймали пустоту: ты превратилась в трепещущее облако из серых мотыльков. Оно окружило меня со всех сторон, нежно щекоча крылышками моё лицо, грудь, плечи, шею, лопатки, и от этого ощущения, и жуткого, и прекрасного одновременно, у меня вырвался крик…

…От которого я проснулась – в густом, почти осязаемом, душно-тёплом мраке. Не было видно ни зги. Вот так каждое утро просыпалась ты.

– Лёнь, солнышко, ты чего? – послышался встревоженный голос твоей сестры.

Шаги в темноте – и на столике приглушённо и мягко засветился ночник в форме вазы с кусками соли. Александра, в светлых домашних бриджах и свободной майке, слегка растрёпанная со сна, присела на край постели.

– Ты чего? – повторила она свой вопрос ласково и тревожно. – Кошмар приснился?

– Нет, – простонала я, садясь и натягивая на себя простыню, сброшенную в беспокойном сне. – Не кошмар… Яна. Мне кажется, она меня зовёт с собой… туда.

Рука твоей сестры скользнула по моим волосам.

– Нет, малыш. Яська не стала бы, – вздохнула Александра. – Она хотела бы, чтобы ты жила дальше… И была счастлива.

– Откуда ты знаешь, чего она хотела бы? – Я обхватила колени и уткнулась лбом в натянувшуюся между ними простыню.

Макушкой ощутив поцелуй, я чуть вздрогнула. «Люблю тебя, дурочка», – эхом отдалось в памяти.

– Для тебя этого пожелал бы всякий, – шепнула Александра. – Ну-ка, ложись давай. Спи спокойно, я с тобой.

Уложив меня, она прилегла рядом – не раздеваясь, поверх простыни. Зная, что тебя больше нет, странно было ощущать в постели справа от себя кого-то живого – без прикосновений и объятий, чуть поодаль. Но даже на расстоянии чувствовалось тепло.

– Саш…

– Мм?

– А для чего тебе ночник? Ты боишься спать в темноте?

Лёгкая усмешка.

– Нет, это мне Алиса подарила на день рождения. Говорит, оригинальный дизайн и воздух ионизирует.

– Интересный… А что это за соль?

– Не знаю, какая-то супер-мега-полезная.

Моя рука попала на соседнюю подушку так близко от лица Александры, что кожей я ощутила тепло её дыхания. Я хотела убрать руку, но твоя сестра мягко сжала её. В устало смежённых глазах Александры проступала сквозь ресницы знакомая мне задумчивая нежность. Я повернулась к ней лицом, и мы лежали так – глаза в глаза. И снова – «пароль-отзыв»:

– Саш…

– Мм?

– А я ведь теперь бездомная.

Александра приподнялась на локте, хмурясь.

– С чего ты взяла?

Я вздохнула.

– Ну так… Квартира-то чья? По завещанию вашей мамы – Янина. А я – на птичьих правах…

– А, вот ты о чём. – Твоя сестра снова улеглась и завладела моей рукой – тепло и мягко. – Нет, Лёнечка, ты не бездомная, Яська о тебе позаботилась. Квартира – твоя. Сразу после той истории с завещанием твоего отца, в котором он оставил тебя ни с чем, она попросила меня помочь с оформлением её собственного завещания. А тебе мы решили не говорить, чтоб ты не расстраивалась заранее и не думала плохого, будто она умирать собралась. Ты ж у нас такая – хлебом не корми, дай попереживать. – Рука Александры сжала мою крепче. – Документ у меня здесь хранится, утром посмотришь. А сейчас давай спать.

Я зажмурила глаза, чтобы сдержать слёзы, но пара солёных капель предательски просочилась сквозь веки.

– Лёнь… – Успокаивающий шёпот Александры тепло защекотал мне лоб, её губы прильнули между бровей. – Ш-ш… Не реви. Я с тобой. И всегда буду.

– Спасибо тебе, Саш, – шмыгнула я носом.

Лицо Александры приблизилось, и она уткнулась своим лбом в мой. Было тепло и щекотно лежать так и дышать одним воздухом. Так я и уснула…

Разбудил меня звон ключей в прихожей. С содроганием распахнув глаза, я ощутила тяжесть обнимающей меня руки, а потом и увидела Александру рядом с собой. А кто же тогда гремел ключами, и чья мягкая поступь приближалась к спальне?

На пороге появилась миниатюрная, стройная девушка, загорелая до смуглости, с чёрными волосами, забранными на затылке в хвост. Её фигурку обтягивало мини-платье леопардовой расцветки, а на руке поблёскивала чёрная лаковая сумочка. При виде нас с Александрой в одной постели её подведённые агрессивно-острыми стрелками глаза широко открылись – стервозно-выпуклые, кошачьи.

– Ну ни фига себе, съездила в отпуск, – сказала она.

Александра с лёгким коротким стоном проснулась, потёрла лоб и виски, а потом, морщась, села.

– Ммм… Алиса? – пробормотала она, хмурясь спросонок. – Ты уже приехала? Что ж ты даже не позвонила, заинька?

– Да вот… сюрприз хотела сделать, – ответила девушка с не предвещающим ничего хорошего блеском в накрашенных глазах. – Похоже, я не вовремя.

Надо сказать, подруг себе Александра выбирала со вкусом – исключительно красавиц. После адвоката, шикарной голубоглазой Елены Сергеевны, у неё была высокая, длинноволосая Ляля с грудью четвёртого размера, а теперь вот – брюнеточка Алиса, изящная, как куколка, с красивыми ножками и лебединой шеей. И, похоже, ситуация назревала щекотливая.

Александра морщилась и потирала лоб, будто от головной боли.

– Алисонька, радость моя… Прозвучит глупо, но это не то, что ты подумала, правда.

– Угу, конечно, – отозвалась Алиса, кривя губы в саркастической усмешке. – Пооригинальнее ответа не могла придумать? Досвидос. Не звони мне.

И, круто развернувшись, она походкой от бедра направилась к выходу. В прихожей послышался резкий и раздражённый звяк ключей о тумбочку.

– Алиса! – позвала Александра вслед, не торопясь, однако, вставать и догонять девушку. – Подожди, я всё объясню!

– Не утруждайся! – раздалось из прихожей.

Хлопнула дверь, стало тихо. Я сидела, обхватив руками колени, а твоя сестра со стоном упала обратно на подушку, прижимая ладонь ко лбу.

– Отличное начало воскресного утра, – хмыкнула она. – Уффф… Ёжки-матрёшки!

– Ты всем своим подругам даёшь ключи? – полюбопытствовала я.

– Да, есть такое дело, – ответила Александра. – Ох, ну и фифа… На мои деньги, между прочим, в отпуск и ездила дивчина…

Я прижала к груди подушку, прислонившись спиной к мягкому изголовью кровати.

– Глупо получилось… Надо было ей вместо предисловий сразу про Яну сказать. Она не знает?

– Нет, она уехала ещё до того, как это всё… – Александра повернулась на бок, ероша пальцами волосы. – И не звонила, зараза такая, хотя я ей роуминг подключила и денег на телефон положила достаточно, звони – не хочу. Ладно, пусть остынет… Потом с ней поговорю. – Прочистив пальцами внутренние уголки глаз, твоя сестра попросила: – Лёнечка, свари кофе, а? А то, похоже, давление на нуле опять. Проснуться не могу.

Я отложила подушку и слезла с кровати.

– Сейчас, Саш. Может, приготовить что-то?

– Омлет можно, – пробурчала Александра из-под подушки.

Кофе она любила натуральный, в зёрнах, и покупала всегда только такой, а растворимый называла «бодягой». Себе я сначала хотела заварить, как обычно, некрепкий чай, но потом передумала: авось, от одной чашки кофе мне ничего не будет. Уж очень я его люблю. С наслаждением вдохнув аромат свежесмолотых зёрен, я заправила турку и отрегулировала огонь, сделав самый маленький. Вложив две белых с золотым ободком чашки одну в другую, я поставила их под струйку горячей воды. Шесть яиц, кефир, соль – и на сковородке зашипел, пыхтя и поднимаясь большими пузырями, омлет.

– Ты чудо, Лёнечка.

Александра стояла в дверях, прислонившись к косяку и с улыбкой глядя на меня. Грустноватая нежность в её взгляде снова заставила меня слегка похолодеть от смущения. Налив кофе в подогретые чашки и разложив омлет по тарелкам, я объявила:

– Прошу к столу.

Себе в чашку я плеснула чуть-чуть сливок, а Александра предпочитала чёрный. Отхлебнув глоток, она закрыла глаза. На её лице было написано удовольствие.

– Божественно, – проговорила она. – Мм, кажется, чего-то не хватает.

Она достала из холодильника баночку черносмородинового джема и намазала им хлеб. Откусив, она отправила вдогонку в рот кусочек омлета.

– Вот теперь – самое оно, как я люблю.

Когда после завтрака я вымыла посуду, Александра завладела моими только что вытертыми полотенцем руками и поцеловала обе поочерёдно. Ни слова больше не было сказано ни об Алисе, ни об устроенной ею сцене: твоя сестра будто начисто забыла о ней.


*


– Лёнечка, что же вы мне не позвонили и ничего не сказали? Я бы сделала всё, чтобы вам как-то помочь, поддержать…

Подвижное золото солнечных зайчиков играло на моих руках, блестело на румяных яблочных боках. В длинном дачном платье Натальи Борисовны я собирала яблоки и складывала в фартук, рискуя чебурахнуться со стремянки.

– Вы лучше лестницу поддержите, – сказала я.

Ксения, снова в своей ковбойской шляпе, клетчатой рубашке и джинсах, крепко взялась за стремянку, расставив ноги пошире для устойчивости.

– Слушаюсь и повинуюсь… Кстати, у вас уже полный фартук. Может, пора в корзину высыпать?

– Вообще-то, да, – согласилась я.

Одной рукой придерживая оттянутый яблочной тяжестью фартук, а другой хватаясь за стремянку, я слезла и высыпала плоды в большую корзину из тонких металлических прутьев. Субботний день выдался жарким и солнечным, словно захотел ненадолго вернуться июль. Остаток августа я решила отдохнуть, а с сентября начать искать новую работу. Пока же я целыми днями пропадала на даче, занимаясь варкой сока и повидла, как когда-то Наталья Борисовна: больше мне делать было нечего, а сидеть дома и слушать плач боли-вдовы я уже не могла – сходила с ума. Впрочем, в саду мне тоже всё напоминало о тебе, и к горлу то и дело подступал ком… Казалось, ещё вчера мы с тобой собирали здесь вишню и малину, и твои лопатки ходили ходуном под футболкой, когда ты помогала мне закатывать банки с вареньем…

Александра была сегодня, как обычно, на работе, зато позвонила Ксения и буквально напросилась со мной на дачу, предлагая свою помощь. Я охотно согласилась – надеялась, что при ней моя боль не будет так громко кричать, выворачивая мне душу наизнанку.

– Простите, я была в таком состоянии, что себя-то не помнила, не то что…

Оборвав себя, я снова начала карабкаться на стремянку, чтобы сорвать высоко висящие яблоки – душистые, красивые, наливные. Те, что созревали на свету, были намного румянее – пропитанные летом, жарой, солнцем. Ксения, сдвинув шляпу на затылок, смотрела на меня снизу такими восхищённо-влюблёнными глазами, что мне стало неловко и совестно. Вся надежда была только на то, что это увлечение мною у неё продлится не слишком долго.

– Ой…

У меня с ноги свалилось сабо. Ксения тут же услужливо подняла его и надела мне снова – с таким видом, словно оно было хрустальной туфелькой, а я – Золушкой. Стремянка качнулась подо мной, и я ухватилась за яблоневую ветку, взвизгнув.

– Всё в порядке, я держу вас! – воскликнула Ксения, фиксируя лестницу.

Когда лёгкий холодок испуга схлынул, я снова потянулась за яблоками. Рвать их было одно удовольствие – так и хотелось впиться зубами в их бока. Не устояв перед соблазном, я обтёрла один особенно красивый экземпляр о ткань платья на груди и с хрустом откусила. Сок так и брызнул.

– Не угостите яблочком, Ева-соблазнительница? – попросила Ксения, лукаво прищурив на солнце один глаз.

– Стремянку держите, – с набитым ртом засмеялась я. – Потом угощу – как слезу на землю.

Корзина наполнилась с горкой, и мне её было, конечно же, одной не под силу поднять: она весила килограммов двадцать. Ксения помогла мне затащить яблоки в дом и в награду получила самое большое и румяное. Повертев его в руках, она протянула его мне назад с просьбой:

– Ммм… А можно об ваше платье обтереть? Так будет несравнимо вкуснее!

Она смешила меня каждые пять минут. Честное слово, я не могла удержаться, хотя то и дело задумывалась, не слишком ли много я сегодня хохочу… Неприлично много для вдовы. Внутренне одёргивая себя и думая о тебе, я стирала улыбку с лица.

Вымыв яблоки, я принялась резать и чистить их от сердцевин и плодоножек. Сидя за столом напротив меня, Ксения помогала мне, быстро и ловко орудуя ножом. Закатанные до локтей рукава открывали её покрытые лёгким бронзовым загаром руки. Солнечный свет лился в окно, где-то лаяла собака, чирикали птицы, шумела листва… Роковой август прикинулся самым обычным – беспечным, ласковым и щедрым.

– Спасибо вам, Лёня, – сказала вдруг Ксения серьёзно.

– За что? – удивилась я.

– Просто за то, что вы есть, – ответила она, разрезая яблоко пополам. – Красавица, хранительница очага, светлая, как лесная фея… Всё это – вы. Обладать такой женщиной – счастье. За это можно всё на свете отдать. И просто находиться рядом с вами – уже блаженство.

В это время нож в её руке сделал круговое движение, и вырезанная конусом сердцевина яблока полетела в миску для отходов.

– Ох, Ксения, перед вашим красноречием не устоит ни одна дама, – усмехнулась я. – Вы мастер говорить комплименты. Право же, вы мне льстите. Не стоит.

– Это не комплименты и не лесть, а чистая правда, – сказала она со вздохом. – Но вы правы, меня опять несёт… Впрочем, в вашем присутствии по-другому и невозможно себя чувствовать.

Загрузив первую порцию яблок в соковарку, я отправилась в огород. Нарвав спелых помидоров, огурцов и зелени для салата, я прислонилась к теплице, глотая слёзы. Как и дома, всё здесь было пропитано тобой – каждая веточка, каждый комок земли, каждая травинка. А вот и мята под вишней… Здесь, в волнах её запаха, ты играла на мне симфонии блаженства. Вот на краю грядки след твоей ноги – вмятина на аккуратном земляном бортике. Вот пенёк от спиленного тобой засохшего вишнёвого ствола… Смахнув слёзы, я с корзинкой овощей побрела обратно в дом.

Соковарка дышала паром на плите, Ксения всё так же сидела за столом, задумчиво ероша волосы, подстриженные заметно короче, чем в нашу предыдущую встречу.

– Сейчас сделаю салат, – стараясь придать голосу бодрое звучание, сказала я. – Хотите?

– С удовольствием, – улыбнулась Ксения. Но следы слёз на моём лице не укрылись от неё, и улыбка тут же угасла.

– Всё нормально, – поспешила заверить я.

Всё-таки в присутствии Ксении мне было чуть-чуть легче. Её остроумное, позитивное, сияющее обаяние снова затягивало меня под власть своих чар, и я, закрывая глаза, вновь слышала искристый перезвон-перешёптывание кроны золотого дерева. Солнце просто вытапливало из души боль и высушивало слёзы, жарко целуя мои намокшие ресницы.

– Слушайте, Лёнечка! – воодушевлённо воскликнула вдруг Ксения. – Вы достойны быть увековеченной на картине… Жаль, я не умею рисовать. Так хотя бы сфотографировать! Встаньте под яблоню, пожалуйста. Пойдёмте, прошу вас! Мне очень хочется вас запечатлеть… Можно?

– Ой… Да я как-то… выгляжу не очень подходящим для фотосессии образом, – засомневалась я, оценивая свой вид: длинное цветастое платье твоей мамы и большой фартук с карманами, уже старый и засаленный, кое-где запятнанный ягодным соком.

– Нет, нет, всё замечательно! – убеждала Ксения, блестя глазами и улыбкой. – Вы изумительны в любом облике, в любой одежде, поверьте.

У меня не получилось сопротивляться её ласково влекущей руке. Овощи остались в мойке, и я вышла под струящиеся с неба потоки солнечного тепла. Для пущей колоритности Ксения наложила мне полный фартук яблок и заставила снова влезть на стремянку, как будто я только что нарвала их.

– Великолепный кадр! – восторгалась она, щёлкая меня на мобильный. – Лёня, вы бесподобно смотритесь… Этакая сельская романтика! А распустите волосы, а? Будет просто потрясающе!

– Ох ты, Господи, – обречённо пробормотала я, убирая зажим-краб и встряхивая окутавшими мои плечи волосами. – Тяжела доля фотомодели…

Стремянка, которую никто не держал, между тем опасно покачивалась подо мной, и мне для страховки пришлось крепко вцепиться в ветку, одновременно пытаясь принять эффектную позу.

– Может, достаточно? – с опаской спросила я. – А то мне тут как-то… не очень устойчиво.

– Сейчас, сейчас, одну секундочку, подержитесь ещё, – отозвалась она, увлечённо продолжая меня снимать. – Эх, надо было нормальный фотик взять – качество было бы лучше!.. Ну, что уж есть. Так, чуть назад подайтесь и голову чуть поверните на меня, пожалуйста.

Выполняя её указания, я отклонилась назад, стараясь придать голове кокетливый поворот. И допозировалась: стремянка угрожающе качнулась подо мной, и я, выпустив край фартука, схватилась за ветку второй рукой. Яблоки со стуком посыпались на землю, а мои ноги начали неумолимо терять под собой опору.

– Ай, ай, ай, я падаю! – истошно завопила я, изо всех сил цепляясь за яблоню.

Стремянка, побалансировав пару секунд в положении Пизанской башни, всё-таки решительно брякнулась вслед за яблоками. Я непременно повисла бы на ветке в глупейшем положении, если бы руки Ксении не обхватили нашедший на себя приключения нижний сантиметраж моей фигуры.

– Тихо, всё! Я держу! Отпускайте ветку.

– Ой, нет, я упаду! – зажмурившись, пищала я.

– Да нет же, я вас крепко держу! – успокаивала Ксения. – Тут совсем не высоко! Разжимайте руки, я вам помогу спуститься.

О да, держала она меня крепко – ниже талии. Как только я разжала руки, её объятия ослабели, и я с визгом соскользнула вниз.

Когда я открыла зажмуренные глаза, мои ноги чувствовали землю, а Ксения обнимала меня уже более традиционным способом – за верхнюю часть тела.

– Ну, вот и всё, – сказала она с улыбкой.

– Уфф, ну и фотосессия, – пробормотала я. – Травмоопасная…

Фотосессия закончилась, но фотограф не спешил опускать меня из объятий. Я осторожно попыталась высвободиться, но руки Ксении держали меня железно, а из её зрачков на меня веяло жаром.

– Э-э… – Я снова сделала движение, намекающее, что я хотела бы оказаться на свободе. – Я уже стою на ногах, можете отпустить.

– Мм… А я вот не уверена, что стою, – касаясь меня дыханием, проговорила Ксения. – По-моему, я где-то летаю… в облаках.

– Ну, тогда поскорее спускайтесь, потому что пора обедать, – сказала я.

Ещё никогда в жизни я так не рвалась к огурцам и помидорам, чтобы порезать их для салата. Я чувствовала себя… грязно, потому что позволила до себя дотрагиваться чужому человеку спустя ничтожно малое время после твоих похорон. «Башмаков ещё не износила…»* Нож неистово и зверски рубил ни в чём не повинные овощи, а Ксения с виноватым видом стояла напротив, скрестив на груди руки и озадаченно теребя подбородок. Нас с ней разделял кухонный стол – и хорошо, что разделял, на мой взгляд.

– Простите, Лёня. Вам сейчас и так тяжело, а я слишком много себе позволяю… Всё это оттого, что вы мне безумно нравитесь. Но я постараюсь держать себя в руках.

В морозилке обнаружились голубцы, сделав лёгкий салатный перекус полноценным обедом. Тем временем настала пора сливать сок в банку. После этого тяжёлую и горячую ёмкость с яблочной мякотью нужно было освободить, но у меня отчего-то ослабели руки, и я не смогла её даже приподнять.

– Давайте, я помогу, – предложила Ксения.

Распаренные яблоки шмякнулись в тазик, исходя чудесным, тёплым и уютным ароматом, напомнившим мне о тебе. Сентябрьский день, наша годовщина, яблочный шашлык. И снова – ком в горле.

– А из этого вы что-то тоже будете делать? – спросила Ксения, кивая в сторону тазика с горячей яблочной массой.

– Протру лопаточкой через сито, и получится замечательно вкусное повидло, – ответила я.

Солнце лилось в кухонное окно прямо на мои руки: роковой август задабривал, прося прощения. Обшитые деревом стены, впитывая рассеянный солнечный свет, наполняли кухонную атмосферу янтарным теплом. Протирание яблок – работа монотонная и скучная, молчать во время которой просто невыносимо тошно, и мы с Ксенией снова разговорились. На неё невозможно было сердиться: её ясная и лучистая улыбка с ямочками на щеках могла растопить любой лёд и прогнать самую лютую обиду. Неловкость понемногу уходила, и вот – я уже рассказывала ей о том, как увольнялась.

– И тут она такая выходит, вся облитая кофе, трясущаяся… «Сама овца!!!»

Глаза Ксении от смеха сузились до блестящих щёлочек, и она, откинувшись на спинку стула, захлопала в ладоши.

– Браво! Просто браво… Вы неподражаемы, Лёнечка. Я-то думала, что вы ангел, а вы, оказывается, умеете быть и чертёнком!

– Ну, так терять-то мне было уже нечего, – смущённо усмехнулась я. – Вот и оторвалась напоследок.

Яблочное пюре оставалось только прогреть на водяной бане, помешивая, чтобы растаял сахар. Ксения с любопытством наблюдала, как я водружаю трёхлитровые кастрюли с пюре на пятилитровые – с кипящей на медленном огне водой.

– Интересная технология… А почему не просто на огне?

– Просто на огне – пригорает, – объяснила я. – А на водяной бане хоть и чуть дольше готовится, но зато можно не бояться, что пригорит.

Сидя на стуле верхом и облокотившись на спинку, Ксения смотрела на булькающее варево на плите. Помешивая пюре, я спросила:

– Вам не скучно? Все эти заготовки – довольно нудный процесс…

– Нет, что вы! – заверила она. – Честно говоря, мне всё это в новинку: у меня дачи нет.

– Что, и не видели, как варит варенье мама или бабушка? – удивилась я.

– Бабуля умерла, когда мне было полтора года, – сказала Ксения. – А мать ушла из семьи ещё через два… Дачи своей у нас не было. У матери, видите ли, любовь великая на стороне приключилась… Морской офицер, бравый красавчик… Вот она за ним во Владивосток и укатила. Отец через два года женился. Богатую невесту отхватил: её отец был подпольным дельцом, из цеховиков… В восьмидесятые годы дело было, в СССР ещё. Мачеха моя была единственной дочкой, вот мой новый дедуля отца в свой бизнес и припахал – в качестве наследника. Удачно. Дела пошли в гору… В лихие девяностые – сами знаете, что творилось: бандитская кровь лилась рекой. Но отцу везло: не только жив остался, но и выплыл как-то, преуспевал. Мачеха белоручкой была, для домашних дел постоянно нанимали экономок. Какой уж там сад… Кто бы в нём стал работать? Даже если бы отец и купил дачу, она бы там только отдыхала. Детей она отцу так и не родила, потом начала выпивать… Развелись они с отцом, в общем. Сейчас он с новой, молодой женой живёт, а два года назад у них родился сын. Ну, а я… Сама по себе. После того как отец узнал, что меня интересуют только девушки, мы с ним перестали общаться… Сейчас, правда, снова потихоньку наводим мосты.

– А с вашей родной матерью вы так больше и не виделись? – спросила я.

– О, там целая история вышла, – усмехнулась Ксения. – Пару лет назад я ездила в Сочи. Ну, и познакомилась там с девушкой… Нет, не в плане романтики, а просто разговорились. Хотя мне, конечно, она очень понравилась. Восемнадцать лет, хорошенькая… И имя сказочное – Настенька. Признаюсь, очень большой был соблазн. Она там с матерью отдыхала… Когда я их вместе увидела, то обалдела слегка… Я свою маман только по фотографиям помнила, да и изменилась она очень – растолстела, постарела, но это была она, вне всяких сомнений. Ну, а она меня, конечно, не узнала… Да и как бы ей меня узнать, если после её ухода мы вообще никак не пересекались? Пообщались мы. Я ей раскрывать свою личность не стала, а перед отъездом только Насте рассказала всю правду и координаты свои оставила на всякий случай. Встреча с маман моих чувств, по правде сказать, не особо затронула, а вот знакомству с сестрёнкой я была рада. Очень милая девчонка, светлая такая…

Рассказывая о сестре, Ксения улыбалась, её взгляд потеплел, а в голосе звучала нежность. Встав со стула, она подошла к окну и подставила лицо солнечным лучам.

– У нас завязалась переписка по Интернету, – продолжила она. – Каждый день общались. Сейчас она учится и работает, списываемся пару раз в неделю.

– А мать? – поинтересовалась я. – С ней вы так и не поговорили?

Ксения, вся озарённая солнечным светом, щурилась, устремив взгляд в небо.

– А что мать?.. Настя, конечно, не утерпела и рассказала ей обо мне, но она так и не изъявила желания со мной пообщаться. Может, из-за чувства вины не решилась – не знаю.

– Так может, вам самой стоило проявить инициативу? – заметила я. – Если она чувствует себя перед вами виноватой, то может так и не решиться… И так и будет жить с этим грузом до конца.

– Ну, так она почти тридцать лет с этим грузом живёт – привыкла, наверно, – усмехнулась Ксения холодно. – А может, и нет никакого груза… Ладно, довольно об этом, Лёнь.

Она отошла от окна, склонилась над раковиной и плеснула себе в лицо пригоршню воды. Я подала ей полотенце и сказала:

– И всё-таки, на вашем месте я попробовала бы поговорить с ней… Кто-то должен сделать первый шаг. А недосказанность – это плохо… Может быть, она просто боится, что вы не захотите с ней разговаривать? Особенно учитывая то, что в Сочи вы ей не открылись, дав понять, что налаживать отношения не желаете. Она ведь могла и так это расценить.

Ксения задумчиво взяла меня за руки. Её ладони были прохладными и чуть влажными после умывания.

– Вы слишком хорошего мнения о людях, – улыбнулась она.

– А зачем думать о них плохо? И вообще, как вы о людях думаете, той стороной они к вам и поворачиваются, – сказала я. – Если видите в них только плохое – ну, так и они и будут такими по отношению к вам.

– Это вам надо работать психологом, а не мне, – усмехнулась Ксения. – Может, вы и правы… Но оставим эту тему сейчас, если вы не против. Мне, кстати, пришла в голову одна идея насчёт этих фотографий. Хочу сделать вам подарок… Но это займёт какое-то время, придётся подождать.

– Хм, вы меня заинтриговали… Ну хоть намекните!

– Пусть это будет сюрпризом.

Повидла получилось шесть с небольшим литров. То, что осталось после расфасовки, я выложила в баночку из-под томат-пасты, а на столе рядком красовалось шесть литровых банок, ожидающих закатки. Пока кипятились крышки, Ксения с гулким звяканьем выскребала ложкой кастрюли дочиста.

– Мм… Объеденье! Потрясающий домашний вкус, – хвалила она.

– Так возьмите баночку или даже две, если хотите, – предложила я. – Я уже двенадцать литров сварила, с этой партией будет восемнадцать… Нам – выше крыши. Хватит и ещё останется.

– Спасибо, – засмеялась Ксения. – Честно говоря, не откажусь… Уж очень вкусно! Домашнее повидло – это просто сказка. В супермаркете такого не купишь.

Потом мы пили чай с остатками повидла, устроившись на крыльце. Дневное солнечное золото превратилось в вечерний янтарь, в мельтешении зайчиков появилось ленца и усталость. Несколько утомлённых «зайцев», забравшись ко мне на колени, сонно затихли там, один даже залез в карман фартука, а другой принимал ванну в золотисто-коричневой глубине моей чашки. Ещё парочка облюбовала обтянутые джинсовой тканью колени Ксении, но там им было жестковато, и они то и дело ворочались с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее. Шляпа Ксении висела на завязках у неё за спиной, а в глазах притаился тёплый отблеск вечера. Мне было легко и приятно таять и млеть в этом ни к чему не обязывающем летнем времяпрепровождении, даже роковая острота августа смягчилась и отошла за беспечный шелест яблоневых крон. Тихое, светлое небо с ванильной дымкой облаков, соседские крыши и кустик полыни у крыльца, вкус ещё тёплого повидла и чайный уют…

Внезапный звонок мобильного прервал эту идиллию.

– Лёнь, ты где?

– Привет, Саш… Я на даче опять, с яблоками вожусь. Пять литров сока и шесть повидла получилось.

После обнаружения той верёвки с петлёй Александра всё время беспокоилась за меня. Хоть вслух она ничего не говорила, но по её глазам было видно, чего ей стоило уезжать утром на работу, оставляя меня одну. Бывало, она звонила по два-три раза за день – просто чтобы услышать мой голос.

– Ну, молодец… Ладно, только долго там не засиживайся.

– День сегодня замечательный, Саш. Домой даже как-то не хочется… Последние тёплые деньки. Осень скоро…

– Ну ладно, ладно. Не сиди только совсем-то уж дотемна.

Когда я вернулась на крыльцо, Ксения полюбопытствовала:

– А Саша – это кто?

– Старшая сестра Яны, – объяснила я. – Я временно у неё живу. Она очень меня поддерживает сейчас. Просто неоценимо. Ну и я её тоже… стараюсь.

– А она тоже творческий человек?

– Нет, Саша – предприниматель. У неё сеть подарочно-цветочных магазинов.


Тихий, янтарно-солнечный вечер наливался тёплой, медовой зрелостью. А Ксения тем временем спускалась со второго этажа с книгой в руках.

– У вас тут, оказывается, целая библиотека! Лёнечка, вы любите стихи?

– Люблю, – ответила я.

– Тогда вот, Федерико Гарсиа Лорка, «Дождь», – объявила Ксения, становясь в позу декламатора.


Есть в дожде откровенье – потаенная нежность.

И старинная сладость примиренной дремоты,

пробуждается с ним безыскусная песня,

и трепещет душа усыпленной природы.


Это землю лобзают поцелуем лазурным,

первобытное снова оживает поверье.

Сочетаются Небо и Земля, как впервые,

и великая кротость разлита в предвечерье.


Дождь – заря для плодов. Он приносит цветы нам,

Загрузка...