Ты — любовь

Глава IV

В большом доме на Брутон-стрит остался один Рикки. Он двигался по комнатам, словно тень, принося в положенное время еду для Селии и убирая ее комнату. Он старался изо всех сил поддерживать в доме порядок.

Шторы, опущенные в день смерти Лоринга, с тех пор ни разу не поднимались. Мрачная, душная полутьма, царившая повсюду, как-то по-новому поразила Селию. Был ясный летний вечер, а здесь… Подойдя к окну, она подняла штору и широко распахнула его.

Легкий ветерок ворвался в комнату, принеся с собой отзвуки шагов, шум такси и экипажей и хрипение шарманки, игравшей так далеко, что нельзя было уловить мелодию. На освещенной лучами заходящего солнца улице жизнь шла своим чередом.

Кто-то подошел к Селии и положил руку на подоконник. Она вздрогнула от неожиданности, но, узнав Рикки, улыбнулась ему. Он тихо спросил:

— Значит, поднять все шторы, мисс Селия?

— Рикки, милый, — ласково сказала Селия, — мы ведь должны жить дальше. Что толку непрерывно думать все об одном и том же? Прошлого нельзя вернуть! Произошло большое несчастье, большое горе, но теперь это уже прошло, и, раз мы живем, надо подумать о будущем, мы…

— Для меня еще ничего не кончилось, я ни о чем не могу думать до тех пор, пока не узнаю, как умер мистер Лорри, — перебил Рикки. Его глаза на худом безобразном лице сверкали нездоровым огнем. — Мистер Лорри был лучшим и благороднейшим человеком и храбрым солдатом, — продолжал он горячо. — Его подчиненные никогда не стыдились и не боялись его. Он не был из тех офицеров, которые заставляли своих солдат делать то, на что они сами не решились бы. Он всегда первый бросался навстречу опасности, а потом говорил нам, что было не так уж страшно, как показалось сразу. Я помню, как на вышке номер шестьдесят он обернулся к нам, весь в крови, и, смеясь, крикнул: «Вперед, ребята, за мной!» Он был честный, благородный человек, и если другие хотели играть с ним, а он играл лучше их и поэтому выигрывал, то разве он виноват в этом?

«И все-таки Рикки был все время в курсе дела, — подумала Селия, — но только Рикки никогда не признается в этом». Селия чувствовала, что в своей слепой преданности Лорингу Рикки оправдывал все его поступки и, благодаря этому, убедил себя, что на Брутон-стрит всегда все было в порядке, и что мошенничество было только удачей.

«Я не могу быть такой! — с тоской подумала Селия. — О, если бы я могла! Так трудно понять жизнь. Те, кого мы любим, наделены самыми блестящими качествами — благородством, храбростью, добротой и, наряду с этим, они бесчестны. Лорри готов был отдать жизнь за своих друзей, но за карточным столом он мог их же обобрать. Ах, не нужно все время думать об одном и том же, это ни к чему не приведет, и чем бы Лоринг ни был, его сейчас уже нет. А по отношению ко мне он был всегда очень ласков и великодушен».

Она быстро обернулась к Рикки:

— Дайте мне папиросу, Рикки!

Рикки протянул ей пачку папирос и нетвердой рукой зажег спичку. Селия ласково погладила его жесткую дрожащую руку и сказала:

— Бодритесь, Рикки, милый!

Селии стало бесконечно жаль его. Он стоял перед ней с измученным лицом и красными от слез глазами и был очень жалок и несчастен. Слепое преклонение было единственным, что ему осталось в жизни и что поддерживало его.

Он освободил свою руку.

— Я знаю, что вам тяжело, мисс Селия, но вы еще молоды, а я нет. В марте мне будет уже сорок четыре года. Я любил мистера Лоринга; никто никогда не заботился обо мне, я был таким дураком, когда он меня взял к себе. Я мог перепутать все его вещи и поручения, и вообще наделать много глупостей — он никогда не сердился, а только глядел на меня, приподняв брови, и голосом, в котором дрожал смех, говорил: «А, ну-ка, проделай это под музыку, Рикки», — и заводил граммофон. Я его любил так, как никого больше не сумею любить, и я жизнь отдам, чтобы узнать, как он умер. Застрелился? Мог ли он это сделать? Может быть. Но этого никто не видел, и поэтому нет точных доказательств, что он действительно покончил с собой. А между тем по следам видно, что в этой комнате было двое, а в могиле только один из них! — Он на мгновение остановился, потом с настойчивостью, испугавшей Селию, продолжал: — Я совершу преступление, если понадобится, но я добьюсь своего!

Некоторое время спустя он ушел. Селия осталась одна. Она была до глубины души потрясена разговором с Рикки и чувствовала сильную усталость. Ей казалось, что сама атмосфера дома наполнена страшными призраками будущих несчастий.

Поддавшись впечатлению, она вышла на улицу и смешалась с толпой на Пикадилли.

Увидев автобус, отправляющийся в Ричмонд, она внезапно решила поехать туда и взобралась на империал, — все же это было лучше, чем оставаться одной в пустом, мрачном доме в такой прекрасный летний вечер.

Она не знала, что одиночество иногда еще больше чувствуется в толпе, чем наедине с самим собой.

В автобусе все места были заняты весело смеющимися и болтающими парочками. Одни возвращались домой, другие ехали за город погулять и развлечься, только Селии не с кем и некуда было ехать.

В Ричмонде она остановилась на мосту. На реке, по-видимому, происходили гонки, она вся была запружена маленькими, красиво разукрашенными лодочками.

На одном берегу играл духовой оркестр; откуда-то неслись звуки граммофона… Селия вспомнила, как Рикки говорил о любви Лорри к граммофону…

Вся прошлая жизнь казалась такой далекой, точно она никогда не существовала, как и те вечера, когда Лорри, возвратясь рано со скачек или из клуба, насвистывая, звал ее: «Алло, детка! Где ты? Можно к тебе?»

Он часто приносил ей целые охапки цветов. После игры в гольф в Стоке он всегда возвращался с изумительными цветами и фруктами и, усевшись на диване и закурив, говорил несколько лениво: «Заведи-ка граммофон, детка». Почти каждый день он покупал новые пластинки. Если попадался какой-нибудь особенно хороший фокстрот, он подымался, обнимая Селию, и они долго танцевали.

Теперь ей не с кем было танцевать и некому было о ней заботиться.

В глубине души Селия всегда чувствовала, что Стефания не только не окажет ей помощи в случае нужды, а, наоборот, даже отвернется от нее; и теперь для нее было странным облегчением то, что она узнала правду.

«Для меня будет большой утратой отсутствие Дона и Бенни, — подумала она. — Было так приятно говорить с Бенни, он так хорошо умел слушать. А Дон… о, Дон был просто обворожителен!»

«Как везет некоторым женщинам!» — продолжала размышлять Селия. — «Стефании, например; даже если Бенни — калека, он все же известная защита, и кроме того, он ее очень любит. У нее есть свой настоящий дом. Ах, бедность не имеет никакого значения, если у человека есть все это»…

Как отрадно сознавать, что тебя любят, что у тебя есть любимый, с кем можешь поделиться всем. Что у тебя есть кто-нибудь, кто считает тебя удивительной при всяких обстоятельствах, кто страдает, когда у тебя болит голова, кому нравится, когда ты изящно и красиво одета!

У Селии часто сжималось сердце, когда она наблюдала за Стефанией и Бенни. Стефания могла сердиться на Бенни, Бенни мог проклинать и ругать жизнь, но когда он окликал Стефанию, и она подходила к нему, в ее глазах всегда светилась любовь; и тогда Бенни начинал ценить жизнь и верить, что ему станет лучше. Стефания была его божеством, всей радостью, всем счастьем жизни.

Но все это могла дать только любовь! Чтобы любимый был всегда с тобой, чтобы в любой момент он мог подойти к тебе и, нежно обняв, ласково сказать, как часто говорил Бенни: «Устала, дорогая? Отдохни, деточка, а я сейчас приготовлю тебе чай».

И странно, при мысли о неуклюжем ковылянии и неловких попытках милого Бенни приготовить чай для Стефании, ее память прорезало воспоминание о Хайсе, о той ночи, когда они вместе поджаривали хлеб, стоя на коленях у камина в гостиной.

Совсем стемнело. Отражение фонарей задрожало в воде, словно огромные звезды или причудливые цветы. Селия погрузилась в воспоминания, забыв о своем одиночестве, о том, где она находится, и совершенно потеряв счет времени.

Во все эти ужасные дни воспоминаниям не было места в ее душе. Они пугали ее, и она избегала думать об этой встрече. Сейчас, вдали от Брутон-стрит, от бедного Рикки, с немым упреком в глазах проклинающего жизнь за то, что она прекратилась со смертью его кумира, сейчас, когда Лоринга уже не было, когда, наконец, у нее было немного времени для самой себя, — Селия вспоминала каждую минуту, проведенную с Хайсом.

Она забыла о его жестокости. Она помнила только счастливые, сладостные мгновения. Сейчас, здесь, в ночной тишине он ей казался таким близким, таким живым! Она ясно представила себе его склоненную голову, его блестящие глаза, чувствовала, о, Боже! как она чувствовала его поцелуи. Даже в мечтах это было самое необыкновенное ощущение из всего того, что она когда-либо испытывала. Конец этого божественного вечера был страшен контрастами: несчастье следовало за несчастьем, удар за ударом. Все случившееся потом так взволновало Селию, что она никак не могла восстановить в памяти, как она рассталась с Хайсом. Просто после того, как появился инспектор Твайн, она перестала быть мыслящим существом, и ее охватило такое отчаяние, что она уже ничего не могла сообразить.

Теперь, после нервного напряжения этих дней, к ней снова вернулась способность мыслить и чувствовать. Оживленная толпа, звуки музыки, огни, легкий ветерок, поднимающийся с реки, и, наконец, стремление всего живого к любви и к счастью взволновали Селию.

«Конечно, если мужчина целует вас, то это ведь еще не любовь, — робко возразила она своим мыслям, — но… он так горячо целовал меня — так целовал!..»

Она не могла продолжать дальше даже мечтать. Воспоминания вызвали в ней целую бурю переживаний, она вся затрепетала, и сердце ее забилось, как раненая птичка.

О да! Он целовал ее и до боли крепко сжимал в своих объятиях, но эта боль была ей приятна.

«Но ведь это любовь, — твердила она, задыхаясь, — чувствовать так, знать, что ради этих поцелуев ты готова на все: на страдания, на пытку. Нет, жизнь не так ужасна и пуста, когда есть такие воспоминания! Потому, что мы встретимся еще — мы непременно встретимся — не теперь, а когда все будет налажено, решено. Но тогда»…

Она готова была петь от радости. На пути домой, в автобусе, эта внутренняя радость прорвалась наружу, и она начала тихонько напевать. Но вскоре ей стало стыдно такого ребячества, и она замолчала.

Теперь, когда ее мечты так чудесно вернули ей Дикки, такого удивительно живого и близкого, что-то все время пело в глубине ее сердца. Ничто не могло заглушить этого пения, хотя она и осознавала, что ничему, кроме печали, не должно быть места в ее душе.

Даже дома печальный вид Рикки не мог омрачить ее тайной радости. Рикки принес ей ужин: яйца и кофе.

— Я должен ухаживать за вами, — сказал он, — мистер Лорри всегда говорил мне: «Ты должен смотреть за маленькой мисс Селией».

Он был так невероятно одинок, что Селия, пока ужинала, задержала его у себя. Он молча принялся наводить порядок в комнате, бесшумно двигаясь из угла в угол.

После ужина Рикки убрал поднос, и Селия легла спать. И снова в темноте ночи, озаренной лишь звездами, она ощутила всем своим существом совершенно такой же сладостный трепет, как тогда, когда Дикки целовал ее. Не в силах бороться с охватившим ее волнением, вся дрожа, она зарылась лицом в подушку.

Рикки, с дергающимся лицом и горящими фанатичным огнем глазами, стоял перед Селией. На ладони его дрожащей руки лежала крупная жемчужина.

— Жемчужины мистера Лорри другого цвета и вообще отличаются по величине, — сказал он. — Значит, в комнате был еще кто-то, мисс Селия! Значит, я все-таки прав! Я ведь говорил вам, что мистер Лорри не мог застрелиться. Это на него совершенно не похоже. Он бы нашел какой-нибудь другой выход. Когда я был с ним, я видел, как он выпутывался из более сложных обстоятельств. Вы ведь не думаете, что он струсил? Я не могу поверить, чтобы он испугался. А теперь, в доказательство моих слов, я нашел эту жемчужину. Я сейчас же отнесу ее инспектору Твайну.

— Дайте ее мне, Рикки, — сказала Селия спокойно.

В глазах Рикки вспыхнуло подозрение, но он все же протянул Селии жемчужину. С неясным ощущением страха Селия взглянула на нее; это была прекрасная черная жемчужина из запонки, выпавшая из оправы. Где она видела такую же? Внезапно она вспомнила: в ночь смерти Лоринга она заметила две точно такие жемчужины у Хайса!

«Множество мужчин носят запонки из черного жемчуга», — подумала Селия, но гнетущий страх, охвативший ее вначале, не оставлял ее.

— Где вы нашли это, Рикки? — спросила она.

Рикки весь насторожился, как охотничья собака, делающая стойку при подозрительном шуме.

— Полиция опечатала ту комнату, — ответил он, — но они не знали о том, что известно мне: о маленькой двери около камина и ходе под камином, который мне когда-то показал мистер Лорри. Я целые дни проводил в этой комнате в тщетных поисках каких-нибудь улик. И только сегодня я нашел эту жемчужину. Я не заметил ее раньше только потому, что она такая темная.

— Откуда ведет ход? — спросила Селия.

— Из винного буфета, что под лестницей. Две ступеньки внутри его — это начало хода, — ответил Рикки.

Селия спрятала жемчужину в сумочку. На немой вопрос, застывший в глазах взволнованного Рикки, она мягко сказала:

— Не беспокойтесь, Рикки, я отдам ее вам, когда инспектор Твайн будет здесь.

Немного позже, когда Рикки куда-то ушел, Селия подошла к буфету. Отперев его, она сразу увидела ступеньки, о которых ей говорил Рикки. Она зажгла спичку и, осмотревшись внутри буфета, заметила над своей головой большой крючок. Откинув его, она открыла небольшую дверцу и минуту спустя очутилась в той самой комнате, где нашли тело Лоринга.

Кругом царила глубокая тишина. Склонив лицо почти в уровень с полом, она принялась шарить руками вокруг, в надежде найти то, что ей было нужно. Не найдя ничего, она попробовала поискать с помощью головной шпильки в щелях под панелью. Под окном она наткнулась на что-то твердое и выковыряла из глубокой щели круглую оправу от запонки, сделанную из платины.

Она подняла ее. Посередине была выгравирована монограмма «Р. Б.». Вернувшись к себе, Селия примерила оправу к жемчужине, она точно подходила к ней. Эти маленькие буквы «Р. Б.» угрожающе глядели на Селию. Ей стало страшно. Почему? Ведь у многих людей могли быть такие же инициалы! Но Селия знала только одного человека, имя которого начиналось этими двумя буквами — Роберт Брекенридж.

Внезапно она решила поговорить с Хайсом.

— Милорда нет дома, — ответил ей лакей.

— Мне необходимо его видеть по важному делу. Я подожду. Лакей ввел ее в маленькую комнату с окнами, выходящими в небольшой сад, освещенный лучами заходящего солнца.

«Ах, как хорошо!» — подумала Селия, вдыхая аромат цветущих роз, вливавшийся в окно.

Она оглядела комнату: вдоль стен стояли книжные шкафы, а в углу — старинный письменный стол, на котором находилась большая фотография в лакированной, черной с золотом, раме.

Селия подошла ближе, чтобы лучше разглядеть карточку. Из рамки на нее взглянуло спокойное лицо леди Виолы Трент. Внизу на фотографии была подпись: «Моя любовь всегда с вами — Пенси».

Волна противоречивых чувств захлестнула Селию. Внезапно охваченная гневом, с пылающими щеками и ярко горящими, как темные звезды, глазами, она резко отвернулась и столкнулась лицом к лицу с Хайсом, который бесшумно вошел в комнату.

Их взоры встретились. Селия держала в руках карточку леди Виолы.

— Как поживаете, мисс Лоринг? Здравствуйте! — непринужденно поздоровался Хайс. — Лакей сказал, что вы ждете меня. Если б вы раньше позвонили мне по телефону…

Он взял из рук Селии карточку и поставил ее на место, затем тем же любезным и равнодушным тоном сказал:

— Вы, вероятно, много пережили за это время. Мне очень жаль…

Селия поняла, что он ждет от нее объяснения.

Девушка молча глядела на него и, совершенно забыв о причине, которая привела ее сюда, думала: «Он совсем не такой, как тогда. Но почему? Почему? Если бы он хоть улыбнулся!..»

Хайс вынул портсигар.

— Вы разрешите? Благодарю, — и совсем недвусмысленно поглядел на часы.

Щеки Селии запылали еще сильнее; она протянула Хайсу жемчужину и поломанную оправу от запонки.

— Вот, — сказала она, — это вещи вашего брата?

Лицо Хайса мгновенно изменилось. Ничего не ответив, он бросил быстрый взгляд на Селию, потом на жемчужину.

— Я нашла это в комнате, где умер мой брат, — пояснила она. — Увидев эти инициалы, я решила показать запонку вам. Я видела у вас тоже черные жемчужины в запонках.

— Мой брат сегодня уехал из Англии, — сказал Хайс.

— Уехал из Англии? — повторила Селия, и ее глаза досказали то, чего не решились произнести губы.

Хайс понял ее взгляд. Он был зол на себя за то, что сообщил Селии об отъезде Роберта, и совершенно бессознательно зол на Селию за то, что она узнала об этом.

Он был уверен, что у Селии возникло подозрение, и она ломает себе голову, чем объяснить такой внезапный отъезд Роберта.

Хайс вдруг сказал более резко, чем намеревался:

— Я, конечно, не знаю, каким образом эта запонка могла попасть в руки вашего брата.

— Как вы смеете! — вспыхнула Селия, — как вы смеете!

И прежде чем Хайс успел что-либо возразить, она бросилась вон из комнаты и, стрелой спустившись с лестницы, выбежала на улицу.

Хайс бросился вслед за ней, втайне проклиная свою резкость. Очутившись на тротуаре, он окликнул ее. Селия, не останавливаясь, полуобернулась. В этот момент из-за угла неожиданно вынырнуло такси. Раздался резкий предостерегающий гудок, но было поздно: Хайс увидел, как Селия нелепо взмахнула руками и упала.