Ты – мое наказание

Глава 2

Глава 2

А ведь еще недавно я считал наказанием старшенькую сестрицу, намеченную мне ранее в супруги. Однако, все познается в сравнении.

– Вы сказали Гитлер? – да за какие грехи мне досталось это гэкающее недоразумение?!

– Вам показалось, Настенька. Я сказал, что у вас очень красивый платок. Вам идет.

Опускаю взгляд на тапки. Что хуже? Заразиться грибком и еще какой-нибудь хворью, или пройти в носках по грязному полу? Пожалуй, первое.

Вот теперь меня не упускает из виду Настя, пристально наблюдает за тем, как я снимаю смердящие тапки.

– В них жарковато. Я лучше в носках.

– Это вы зря.

Почему зря, я понимаю спустя несколько шагов. Плевать, что белые носки станут черными. А вот то, что деревянный пол в комнате, вероятнее всего, именующейся гостиной, окажется липким, проигнорировать невозможно.

Я шага не могу ступить нормально. Здесь что, пол клеем обмазали?! Собравшиеся за длинным столом гости то и дело косятся на то, как я пытаюсь оторвать ноги от пола. Эвакуируйте меня уже кто-нибудь отсюда.

Наконец, усаживаюсь на хлипкую табуретку рядом с Настей. Ощущение, что я здесь в качестве экспоната. На меня пялятся все, кому не лень. В принципе, логично. Моя оплошность заключается в том, что я в белоснежной рубашке, пиджаке и брюках.

Мужик, явно пребывающий в алкогольном угаре не первый день, встает из-за стола и поднимает рюмку с наигранным «помянем Женьку». Скорби на лицах я не вижу ни у кого. Похоже, единственный повод здесь собраться – напиться и набить пузо. Хотя, у одной бабки появился еще один повод – пускать на меня слюни.

Все начинают уплетать за обе щеки еду, я же впадаю в откровенный ступор. А как расположить к себе деревенщину? И можно ли слепить из нее ту, которая будет соответствовать моему статусу. А самое главное, возможно ли вывести деревню из деревни, а если быть точнее, убрать из ее речи гэканье?

– Горошка? – тут же огорошивает меня, мать ее, Настенька.

– Что? – осторожно переспрашиваю я.

– Горошка наложить? – Святые угодники, за что мне такое счастье привалило? Наложили, так наложили счастья от души. – Ну, оливье. Салат.

– Накладывай, – обреченно произношу я.

В тарелку тут же плюхается ложка салата. Плюхается в прямом смысле, ибо салат плавает в майонезе. Теперь с загрязнённым от майонеза пиджаком я выгляжу определенно ближе к народу. Вторая ложка попадает в мою тарелку так же. Почему у меня такое чувство, словно моя, к несчастью, будущая фиктивная женушка делает это специально?

– А горяченького наложить? – лучше рот с мылом вымой. А еще предпочтительнее сотри из памяти «гэ».

– Положи.

На моей тарелке сразу же появляются котлеты, плавающие в жиру, и гора отварного картофеля. Ну и вишенкой на торте становится нечто, напоминающее жареное сало. Ан нет, это еще не вишенка. Самый смак, когда Настя поливает картофель жиром.

А вас, поджелудочная и печень, я попрошу остаться. Невероятным усилием я заставляю себя отправить наваленное в тарелку в рот.

Я не знаю, как это объяснить, но жирное месиво на вкус очень даже неплохо. Однако, еда у меня все же застревает в горле, когда Настя берет руками кусок скумбрии, высвобождает его от костей и отправляет в рот. А следом откусывает половину репчатого лука. Только сейчас замечаю насколько все запущено.

Ясное дело, о маникюре в деревне никто не заботится. Но большой и указательный палец в каких-то темных трещинках, про ногти и говорить не приходится. Даже если все пойдет по одному всем известному месту, надо забирать отсюда девку. Не хочет – заставим.

Одной скумбрией и луком дело не заканчивается. Гулять так гулять, а если точнее, вонять, так вонять. Следом идет бутерброд со шпротами и на закусь зубчик чеснока. Ан нет, три зубчика.

Надо налаживать контакт. Надо. Тянусь вслед за бутербродом и аналогично отправляю в рот чеснок и лук. Ядреный, аж слезы из глаз. Закусываю хлебом и в этот момент ощущаю на себе пристальный Настин взгляд.

– А у вас часто там застревает что-нибудь?

– Где там?

– Ну, в волосиках.

Мне кажется или она как бы случайно опустила взгляд на мой пах? Сейчас, благо, смотрит в лицо.

– У меня там ничего не застревает.

– Никогда-никогда?

– До этого дня никогда.

– Рыбой, наверное, воняет, да, если капнете? – кувалду мне. Да потяжелее.

– Нет. Не воняет.

– А крошки?

– Что крошки?

– Застревают в вашей бороде? – да твою ж мать. – Ну или как это зовется? Полуборода? Растительность?

– У меня ничего нигде не застревает.

– А чем ее моете?

– Пемолюксом, – не выдерживаю я и утыкаюсь взглядом в тарелку, продолжая нагружать печень и поджелудочную.

К похотливым взглядам антикварной тетки, по возрасту напоминающую мою покойную бабку, я уже привык. А вот то, что мой пах сейчас совершенно точно подвергается пристальному осмотру моей будущей супруги, нет. Чего тебе надобно там, Настенька? Не для тебя хозяйство выращено. Не выдерживаю и все же перевожу на нее взгляд.

– Что-то не так, Анастасия?

– У вас пожар в промежности.

– Что?

– Жук. Пожарник в простонародье.

Опускаю взгляд вниз. Не врет, зараза. По моим брюкам действительно ползет какая-то мерзость. Смахиваю тварь и придавливаю носком.

– Зря. Убить жука – накликать беду. Примета такая.

– Уже накликал, – Настей зовется. – Не страшно.

Собравшиеся продолжают гудеть за столом, постоянно опрокидывая в себя рюмки водки.

– Вадим Викторович, вы не хотели бы сказать несколько слов о Жене? – не унимается бабка, приставшая ко мне на кладбище. – Да и помянете, – пододвигает ко мне рюмку водки. Нехотя встаю из-за стола и беру рюмку. И с чего начать? На кой черт вообще сюда поперся? Импровизируй, Даровский.

– Женька был хорошим мужиком. Несмотря на болезнь, он не сломался, – от чего-то гул за столом стих и все пялятся на меня чуть ли не разинув рот. – Даже после того, как ему ампутировали ноги, он все равно не сдался, – как ни в чем не бывало продолжаю я и тут же замираю, когда ловлю на себе очень недобрые взгляды.

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. Нет. День. Хата. Фонарь скоро будет у меня под глазом, судя по тому, как зловеще на меня смотрит один из мужиков. А вместо аптеки подорожник. Смеркалось. Смердело, вашу мать. Какого черта здесь происходит?

Взгляд как-то сам падает на фотографию в глубине шкафа, перевязанную черной ленточкой. И на фото вовсе не старик. Женя – это баба, а не мужик, точнее бабка. Перевожу взгляд на Настю. Вот тебе и Настенька Павловна. Хотя, какая она Павловна? Падловна. Не иначе.

Вот тебе и простушка деревенщина. Уела, так уела. Причем намеренно. Ох, какое выражение лица сейчас у Падловны. Торжествующее. Она даже не пытается скрыть улыбку, неотрывно смотря мне в глаза.

– Вадим Викторович имел в виду, что в прошлой жизни баба Женя была хорошим мужиком без ног. Реинкарнация то се. Пусть земля ей будет пухом, – прискорбно сообщает Настя, опрокидывая в себя рюмку водки.

Чуть поморщившись, вылезает из-за стола, оставляя меня наедине со сворой не очень доброжелательных деревенских жителей. И только антикварная тетка с похотливыми взглядами остается благосклонна к моей скромной персоне, после провальной речи.

Мне удается выбраться из дома покойной через несколько минут после ухода Насти. Но этого хватает, чтобы упустить ее из поля зрения. Ни в ее доме, ни в огороде ее не оказывается.

Благодаря мимо проходящему пацану, мне удается узнать, что Падловну видели направляющуюся в сторону озера. Благо все в пешей доступности.

Преимущество в этом Богом забытом месте все же есть. Природа здесь и вправду поражает. И не только она. В бескрайнем, по ощущениям, озере мелкая зараза устраивает самый настоящий заплыв. Кладу на траву пиджак, усаживаюсь на землю и принимаюсь наблюдать за паршивкой.

Плавает она как истинная спортсменка. По мере приближения к берегу совершенно точно замечает меня. На лице ни капли страха или сожаления. Смелая соплячка или просто дура?

– Не забыли тапочки забрать на память о Жене, Вадим Викторович? – усмехаясь произносит мелочь, не торопясь выйти из воды.

– И зачем ты это сделала?

– Да ездют тут всякие нехорошие люди. Я подумала, вы один их них. Проучить хотела.

– Один из кого?

– Из тех, кто хочет здесь все срубить и построить какие-то комплексы.

– Значит, я похож на нехорошего человека, который хочет стереть с лица земли вашу деревню?

– Внешне вы похожи на маньяка.

– Ну, какой же я маньяк, Настенька?

– Сексуальный.

– Без лишней скромности, я сексуальный, но не маньяк. И ваша земля мне не нужна. Я не собираюсь здесь что-либо строить. Я приехал сюда исключительно для того, чтобы отдохнуть от городской суеты. Не считаешь, что должна передо мной, как минимум, извиниться?

– Интересные вы городские. Делаете вид, что воспитанные интеллигенты, а на деле тыкаете незнакомым людям. Ко мне на вы, Вадим Викторович. И нет, извиняться я перед вами не буду. Не будете ли вы так любезны, уйти отсюдава?

– Ну, Настенька, око за око, – беру ее одежду и встаю с земли. – Со взрослыми дядями так нельзя. Считаю до трех. Или ты извиняешься, или идешь до дома в нижнем белье.

Впервые ловлю на ее лице растерянность и что-то наподобие страха. Ибо не хрен. Не на того напала, деточка. И нет, играть в доброжелательность с этой соплячкой бессмысленно.

Извинится ли она? Ни за что. Но то, что выбежит из воды и покажет, как оказалось, имеющийся характер – да, я ожидаю. Только она как стояла по шею в воде, так и стоит. И тут до меня доходит.

– У тебя там что? Трусы рваные или лифчик отсутствует?

И, кажется, я попадаю в цель. Скорее, первое, чем второе. Ну не только же мне позориться.

– Ладно, верну тебе одежду, если в качестве извинений ты предоставишь мне комнату. Ну, скажем, на неделю. Я тебе заплачу. Ну, как ты на это смотришь? – верчу в руке похоронную тряпку, гордо именуемую платьем, не сводя взгляда с Насти.

– Положительно. Положите одежду и ждите меня у моего дома.

– Нет. Так не пойдет. Мне нужны гарантии, Настенька.

– Гарантии? – киваю, еле сдерживая усмешку. – Есть у меня гарантия, держите.

Секунда и она достает руку из воды, демонстрируя мне средний палец.

– Ну, не так, нет. Удачно поплавать.

Удивительно, но я не получаю вслед порцию отборного мата. Идея отправиться в ближайший город и купить вещи не только себе, но и ей, приходит, как только я сажусь в машину. Не в моих правилах покупать женщине одежду. Но тут сам Бог велел.

Я не планировал потратить столько времени. В деревню я возвращаюсь к десяти вечера. Ставлю машину не доезжая до Настиного дома, от греха подальше. С нее станет, закидать ее яйцами или еще чем-нибудь.

Забираю из машины пакеты и направляюсь в старинный и с виду совершенно неухоженный деревянный дом. Напрягает то, что свет в доме не горит. Кто в здравом уме спит в такое время?

До двери без происшествий дойти мне не удается. На меня, в прямом смысле, налетает гусь. И хрен бы там, если бы просто налетел. Падлюка щипает меня за ногу. Машинально ударяю его пакетом, но это его еще больше раззадоривает. Дело запахло жареным. Увы, не жареным гусем. Когда слева меня от меня появляются еще три птицы, я понимаю, что вечер не закончится простым вручением подарков.

– Почему птицы гуляют без намордника? Пшли вон, – замахиваюсь уже другим пакетом на еще одну стаю поменьше, когда они решают меня заклевать.

Дело набирает пренеприятнейшие обороты. Черт знает откуда появляется еще одна кучка. Всегда «мечтал» быть заклеванным гусями. Вот же Падловна! Накаркала!

Мало того, что тварюги щипают за ноги, так еще и подлетают, кусая за все, что попадается. Не хватает еще остаться безглазым.

Вдоволь обкусанный, я наконец понимаю, что руководит этим хором первый самый большой полудурок. Бросаю пакеты и каким-то чудом хватаю главную падлюку за шею и что есть силы давлю заразу. Но завершить удушение предводителя нападения мне не удается, ибо я получаю болезненный удар по голове. Твою душу Настюша…