Ты умрешь следующей

«Это будет встреча только между нами, девочками, повторяю тебе. Только мы, только школьные подруги, никаких сотовых телефонов. Что-то вроде встречи воспоминаний о прошедших прекрасных временах и так далее. Мужчины не допускаются. Ты случайно не ревнуешь?»

Положив телефонную трубку, Лючия фыркнула, глядя на свое отражение в окне.

Ревнует? Она уловила нотки дерзости в голосе Ливио и ей показалось, что он немного раздосадован. Возможно, он считал, что его приглашение на ужин в субботний вечер заслуживает большего внимания.

«Да пусть катится… — подумала она, — и на что он только претендует, если мы с ним даже ни разу не переспали?»

Раскладывая бумаги, перекладывая папки, давая последние распоряжения секретарше и надевая пиджак, Лючия еще раз подумала, правильно ли поступает.

Конечно, правильно, без всяких сомнений. Это наверняка будет интересный уик-энд. Безусловно, не похожий на другие и занятный.

Чтобы привести себя в порядок, она прошла в туалетную комнату, которой пользовалась совместно с одной коллегой. Шикарная туалетная комната, к роскошной отделке которой она никак не могла привыкнуть.

Собственный офис, туалетная комната на двоих и секретарша, которая приносила ей кофе и внимательно посматривала на нее, угадывая настроение, прежде чем передать или переадресовать неприятные телефонные разговоры. Все это у Лючии было уже давно, и все же иной раз она, оглядываясь в прошлое, удивлялась этому, вспоминала студенческие годы в университете на юридическом факультете, которые она провела вне родительского дома, поскольку ее родители решили вернуться в родные места в Беневенто.

Родители оставили ее одну, как оставляют на песчаном пляже мусор, и она с трудом тащила сама на себе все тяготы жизни от одного экзамена до другого, меняя одну за другой меблированные комнаты, принимая время от времени приглашения на ужин к своей замужней сестре, постоянно испытывая неприятную досаду на родителей. Почему ее бросили? Неужели не могли подождать, когда она закончит учебу в университете и не устроит свою жизнь, как ее старшая сестра? К чему была эта спешка?

Лючия научилась подшучивать надо всем, даже над своей большой грудью и торчащим носом, в глубине души, правда, комплексуя.

Карьера, престиж, друзья, деньги, любовники — все это ей было приятно, давало возможность чувствовать себя счастливой. Что-то вроде компенсации за ту единственную огромную ошибку и тягостное чувство вины. В глубине души она прекрасно понимала, что ее родные были уверены, что она никогда не выйдет замуж. И ради чего тратить время на учебу, перешептывались они потихоньку на кухне.

Из зеркала она смотрела на себя голубыми и задумчивыми глазами. Она даже подружилась со своим носом, а то бы, чик-чик, и на его месте появился бы симпатичный новенький носик на французский лад. Она показала себе язык, улыбнулась. Сама себе (нос не в счет) она нравилась.

Копна коротких светлых волос, подстриженных рукой опытного специалиста, была еще в полном порядке. Голубой костюм был безупречен, губная помада цвета кофе с молоком идеально лежала на губах, сумка со всем необходимым для уик-энда уже была в машине. Времени еще оставалось предостаточно, чтобы доехать до вокзала, пока в городе не началась суета, как это обычно бывает по пятницам. В эту последнюю пятницу мая все, кто имел возможность уехать за город, старались выехать пораньше. Как и она, с удовлетворением подумала Лючия. Как будто прочитав ее мысли, секретарша сказала:

— Доктор, вам это просто необходимо. Это будет ваш первый отдых, который вы пытаетесь выкроить себе с прошлого лета.

— Ты права. Мне это необходимо. Слишком много работы, слишком много нудных дел, невероятный стресс, всего слишком.

Она спустилась по лестнице Дворца правосудия почти бегом. Чувствовала себя свободно, легко, чего уже давно не случалось. А то, что касалось Ливио… Так ведь она же уже решила, что не имело смысла начинать какие-либо отношения с ним.

До вокзала ехала, весело сигналя слишком медленно плетущимся машинам и освобождая себе путь, потом перестроилась на свою любимую скоростную дорожку.

Люди входили в магазины и выходили из офисов: целое море людей направлялось в разные стороны. Казалось, пульсирующий город шептал: «Быстрее! Быстрее!» Все бегут, все спешат! Лючия, улыбаясь, прибавила газа.

Судья Лючия Рабоне спешила начать свой уик-энд»

— Вилла Камерелле, должно быть, находится в конце той длинной аллеи. Во всяком случае, мне так кажется.

Пьера вздохнула. Пожалуй, было бы лучше, если бы она договорилась с кем-нибудь из девчонок: на одном и том же поезде ехать было бы приятнее: поболтали бы, к тому же оплату за такси можно разделить поровну или даже на троих. Нет, не то чтобы она была жадной, но такси стоило недешево. Они уже полчаса как находились в пути, а вилла Камерелле все еще казалась некой химерой, фантастичной выдумкой.

Пьера рассеянно смотрела через окно на утопающие в зелени окрестности. Кто знает, где сейчас ее подруги? Наверное, действительно, было бы много веселее добираться до виллы всем вместе. Но нет! Она сама вбила себе в голову идею приехать первой, чтобы проверить, все ли на месте. Ко всему прочему, это она была инициатором, подбросив идею встретиться опять на вилле, как и много лет назад, когда они устроили вечеринку в честь окончания лицея.

Да где же этот проклятый дом? Ее тревожный взгляд встретился в зеркале заднего обзора со спокойным взглядом таксистки, крепко сложенной женщины средних лет.

Средних лет? Но я тоже дама средних лет, подумала она печально. Тридцать восемь лет. Не этот ли возраст подразумевал Данте под серединой пройденного жизненного пути? И почему мы продолжаем думать, что половина жизненного пути равна пятидесяти годам? Будто бы доживаем до ста лет.

Пьера нервно порылась в сумке. Нашла туалетную воду с запахом жимолости. Зеркальце не сразу найдешь, особенно когда оно тебе нужно. След от духов виднелся на верхней губе рядом с волоском, выросшим, похоже, за ночь. Какой ужас, устало вздохнула она и принялась выдергивать его. Все сложится плохо, я знаю. Остальные девочки будут умирать от скуки, и в этом буду виновата я. Даже Дэда заставила себя уговаривать, прежде чем в конце концов согласилась.

И потом, только дамы, никаких мужчин. Как это скучно находиться только в женском обществе, хотя остальных это, кажется, не волновало.

Некоторые из подруг были замужем, остальные наслаждались свободными отношениями.

Пьера чуть-чуть приоткрыла окошечко такси, но только слегка, чтобы не испортить прическу. В машине душно. Конечно, ей нужно было быть более внимательной и заказать такси с кондиционером.

Интересно, подруги знают, что она собирается разводиться? И нужно ли ей об этом говорить? Или лучше будет подождать прямого вопроса? Безусловно, Дэда и Мария-Луиза передадут это остальным, не удержатся.

Она в который раз спросила себя, будет ли ей уютно среди бывших школьных подруг.

Вообще-то, теперь они отдалились друг от друга. Двоих она уже так давно не видела, что даже побаивалась, что с трудом их узнает.

— Приехали. Я же говорила, что мы едем правильной дорогой. Видите там, в глубине аллеи? Это вилла Камерелле.

Таксистка обернулась, довольная улыбка засияла на ее симпатичном скуластом лице.

— Да, точно, я узнаю ее даже двадцать лет спустя. Хорошо, притормозите, я выйду здесь.

— Почему здесь? Смотрите, если идти пешком, то это еще далековато.

Но Пьера настаивала и нервно искала деньги в портмоне. На вилле предполагался отдых вдали от мирской суеты. Никаких сотовых телефонов с собой, никаких телевизоров, никаких машин. Там даже телефон был отключен. С вечера пятницы до вечера воскресенья — полная изоляция от внешнего мира.

— Видите ли, я не могу подавать плохой пример. Я организатор. К тому же пару шагов пешком мне не повредят. Дорожная сумка у меня очень-очень легкая.

— А как насчет бассейна?

— Извините, насчет чего? — спросила Пьера, сощурившись от слепящих лучей солнца, просачивающихся сквозь деревья.

— Насколько я знаю, там есть бассейн. Вы им воспользуетесь? А плитой? Микроволновой печью? Холодильником? Феном?

— Ах да, в каждом отдельном случае решение может быть разным. Важно не контактировать с внешним миром, общаться только между собой, как это происходило, когда мы были юными девочками. В то время сотовых телефонов не существовало.

Пьера шла по каменистой дороге. Она поступила опрометчиво, надев босоножки на высоких каблуках. Нужно было надеть удобные туфли от «Феррагамо» на низком каблуке, типа тех, что позавчера были на Аманде. К тому же и сумка оказалась не такой уж и легкой.

Но дело было сделано, и нечего тут жаловаться, подумала она, идя по направлению, к дому. Ей нужно было еще осмотреть все вокруг, проверить, все ли на своих местах. Агентство ее заверило, что в доме все прибрано, на кроватях чистое белье, в холодильнике и кухонных шкафчиках — необходимые продукты. Это было частью предоставляемых услуг, но лучше все же не слишком доверяться обещанному. Пьера все же должна проверить, что все обстоит так, как планировалось.

Дом ее ждал, безмолвный, казалось даже, оцепеневший от полуденного солнца.

Пьера Джермина открыла дверь, вошла в полутень дышащего свежестью коридора.

Пока она беспокойно оглядывала помещение, всматриваясь в предметы и угадывая когда-то знакомые вещи, она поняла, что так и не вспомнила, кто же подсказал ей организовать встречу именно здесь.

Входная дверь виллы была гостеприимно распахнута. Каменный пол коридора, ведущего в дом, свежевымыт. В воздухе чувствовался едва уловимый лимонный запах ароматизированной свечи, но чуткий нос Аманды был натренирован улавливать даже более тонкие запахи. Несколько лет назад она училась на курсах, готовящих сомелье, и еще до того как записаться на них и устать от дегустаций, букетов запахов, открыла в себе этот талант. Подумать только, обоняние как у гончей собаки. Ей достаточно лишь на мгновение уловить любой запах, чтобы запомнить его навсегда, присоединив его к коллекции уже имеющихся запахов.

Она была рада, что работа сомелье оказалась не для нее. В мире существовало слишком много других скучных вещей, которым можно было обучиться.

Это вовсе не означало, что она была поверхностным человеком, как об этом, казалось, думал Стефано. Стефано. Кто знает, чем он сейчас занимается. На прощание он бросил ей рассеянное: «Хорошо тебе повеселиться! Позвони мне, когда захочешь, чтобы я приехал забрать тебя» — и ушел, пока она пыталась объяснить ему, что не сможет позвонить по причине этого глупого условия полной изоляции от внешнего мира во время уик-энда.

В доме вместе с ароматом сгоревшей свечи улавливался еще какой-то запах, очень тонкий и слишком неуловимый, чтобы ясно определить его.

Немного поколебавшись, Аманда прошла в комнаты, которые были расположены сбоку от входа.

Все двери были распахнуты настежь, помещения проветрены, освещены. Значит, должен же был кто-нибудь выйти встретить ее?

В комнатах стояла симпатичная, похоже, старинная, мебель, преимущественно в стиле кантри.

Но имелись и антикварные вещи. Аманда как-то несколько лет назад прослушала цикл лекций по антиквариату.

Например, сундук в тосканском стиле, что стоял здесь в доме, мог относиться примерно к семнадцатому веку или вот сушилка для посуды в неаполитанском стиле тоже той же эпохи.

Она училась еще и на других курсах, проявляя свои разносторонние интересы, а вот в школе не блистала ни усердием к занятиям, ни интересом к каким-либо дисциплинам!

Когда Мария-Луиза сказала ей о вилле Камерелле, она даже о тех каникулах после окончания лицея вспомнила не сразу.

На самом деле этот дом был приспособлен под отель, но его хозяин, некий Пьетро Ньярра, оказался каким-то дальним родственником одной из учениц лицея, а поскольку тогда пик туристического сезона уже прошел, он предоставил дом в их распоряжение. Во время тех каникул на вилле вместе с ними были еще две преподавательницы, присутствовала, как обычно, всем известная Графиня и та другая, как же ее звали, ту по математике, вечно киснущую классическую старую деву? Дзорци, вот именно Дзорци.

Аманда даже удивилась, сколько же всего она смогла припомнить. Даже Дзорци вспомнила, подумать только! Успехи по математике у Аманды в лицее были более чем скромные, и все же теперь она вынуждена подружиться с ведением расчетов, поскольку возглавляла одну частную фирму.

— Есть кто-нибудь? Я что, приехала первой?

И что теперь делать? Неужели сидеть на диване и ждать остальных?

Ей захотелось выпить чашечку кофе. Кухня, если она не забыла, находилась в другой части дома, в конце коридора, за лестницей. Отсюда же был вход в гостиные и начинались лестницы, что вели в другие комнаты.

Тогда они спали по двое или по трое в комнате, вспомнила она улыбаясь. Она была вместе с… как же ее звали, как же звали ее, ах да, Тутти, которая в то время, кстати, была очень симпатичная, звалась еще Мария-Кончетта, пока не придумала себе капризное уменьшительное имя. Теперь у каждой, наверное, будет своя отдельная комната, надеялась Аманда, все же за это время все повзрослели.

Вот глупая мысль! Конечно же, она будет одна в комнате. Подруг предполагается всего семеро, комнат более чем достаточно.

Некоторые бывшие одноклассницы не смогли освободиться, а одна просто ужаснулась, едва услышав название: «Suor Ermelinda del Piccolo Cuore» («Сестра милосердия Эрмелинда Легкое Сердце») — так называлась тогда их престижная частная школа.

Некоторые одноклассницы жили за границей, одна уже умерла.

Бедолага. Как ее имя? Аманда попыталась вспомнить, но так и не смогла. Воспоминания о ней были смутными: в памяти всплыла симпатичная девочка, которая сидела на задней парте и была очень-очень робкой.

Запах жимолости душистой — вот что это был за запах, когда она вошла. Но она нигде не увидела этого растения. На деревянном столике в углу стояли две одинаковые вазы с букетиками нарциссов.

Аманда решила спуститься на кухню и сделать кофе.

Все эти дни они проведут без обслуживающего персонала, значит, стоило начать привыкать делать все самим.

На кухню, как она припоминала, вела изогнутая лестница с крутыми ступеньками, но они оказались чуть выше, чем она предполагала. А свет?! Где же включается этот проклятый свет?

Ей почудилось, что в проеме за лестницей кто-то стоит: очертания фигуры были чуть темнее.

Аманда вздрогнула и отступила, ногой ища ступеньку позади себя. Не лучше было бы повернуться и побежать назад, подумала она вдруг, панически испугавшись, но в это время фигура человека отделилась от стены и вышла из тени.

— Лючия! — воскликнула Аманда.

— Только не говори мне, что я тебя напугала. Ты кофе хочешь? Я поставила кофеварку на плиту. Потом я помогу тебе выбрать комнату. Выбор пока еще есть, хотя самые лучшие уже распределены. Другие девочки уже почти все приехали, ну а тем, кто поздно пришел, только остались объедки…

Все та же, прежняя Лючия. И несомненно, одну из самых лучших комнат она взяла как раз именно себе.

Аманда Риккобони спустилась в полумрак виллы, идя на запах кофе.

Костюм с длинной юбкой с разрезом на боку должен быть очень кстати. Конечно, сейчас не тот случай, чтобы выставлять напоказ свою элегантность и изысканность. Но коричневый с золотым отливом цвет костюма делал ее более очаровательной, великолепно контрастировал с голубыми глазами. А волосы! Какой ужас!

Дэда мастерски собрала их на затылке, оставив спускающейся на глаза прядь волос и, довольная собой, фыркнула. Ничего не поделаешь. Пряди волос ей казались немного… как бы это сказать, немного вызывающими. Ладно, сойдет, это всего лишь уик-энд, к тому же будут только девочки. Она надела кольцо, выбрав то, с самым большим, размером с орех, топазом и почти невидимой оправой. Будет похоже на сферической формы световое пятно на пальце, подумала она, восхищаясь колечком и довольная своим выбором.

Все драгоценности ей делали на заказ по ее эскизам, чем она особо гордилась. Дэда очень надеялась, что ее ювелир не начнет изготавливать копии ее украшений для других. Она бы не перенесла, если бы увидела нечто подобное на пальце какой-нибудь разбогатевшей дамы.

Телефонный звонок отвлек ее от созерцания идеально накрашенных ногтей. И почему мы должны проводить уик-энд в полной изоляции, спросила она себя обеспокоенно, в то же время испытывая смутный интерес. Звонила всего лишь Мария-Луиза. Внутренний телефон между комнатами работал, ведь это была все-таки гостиница.

— Ты готова? Что ты надела?

— Ничего особенного. Коричневый с позолоченным отливом костюм. А с волосами у меня ужас.

— Глупости, ты просто сказка, я тебе уже об этом говорила в поезде. Что ты обо всем этом скажешь?

— О комнате? — спросила Дэда, рассеянно поправляя непослушную прядь волос.

— Да нет, я говорю о самой идее. Мы правильно сделали, что приехали?

Мария-Луиза, как обычно, такая назойливая…

Очень мягко Дэда напомнила ей, что эта ее идея:

— Так это же именно ты говорила, что будет очень мило, если мы все вместе соберемся спустя ровно двадцать лет после окончания лицея. Именно после этой твоей фразы Пьера-Джермина решила взять на себя организацию этого мероприятия. Я же отказалась от участия в сегодняшнем совещании в университете по вопросам проведения экзаменов, чтобы очутиться здесь, и надеюсь, что это стоило было сделать, поэтому постарайся не вовлекать меня в свои сомнения, если не хочешь, чтобы я тебя заживо растерзала, сокровище мое.

Дэда положила трубку, улыбаясь. Мария-Луиза была очень мила, но иной раз необходимо приструнить ее. Мария-Луиза всегда так нервничала, когда вспоминала, что Дэда — профессор политической экономики в университете, а она всего лишь преподаватель права в старших классах лицея.

Просто Дэда еще не научилась сдерживать себя.

Она подправила перед зеркалом тени на веках. Ей нравился очерченный вокруг глаз контур, слегка размытый, что еще больше подчеркивало голубизну ее глаз, делало их более задумчивыми. Она понимала, что выглядит чуть старше своих тридцати восьми лет, но это ее не печалило. Она умела преподносить себя как успешную даму, быть очаровательной и старалась, чтобы такой все ее и воспринимали.

Сначала затея провести этот уик-энд на вилле показалась ей вполне приемлемой.

Дэда, естественно, позволила себя поуговаривать, поломалась немного, но перспектива провести пару дней среди давних школьных подруг ей пришлась по душе.

Она отправилась бы сюда и просто так, без всякого повода, но понимала, что позже будет еще и о чем вспомнить. Прежде всего, появилась бы возможность рассказывать эту неординарную историю за карточным столом, играя в «бурраку», или на празднике у Лоренцы в следующую субботу.

К тому же Дэда была еще и любопытна. Некоторых девочек она не видела уже целых двадцать лет. Кто знает, как они сейчас выглядят!

И потом, с пятницы до воскресенья она окажется вдали от своих близнецов, немного развеется. Дэда была очень признательна своей домработнице-сингалке[1], согласившейся присмотреть за девятилетними мальчуганами, ведь только благодаря ее услуге эта поездка стала возможной. Близнецы были не мальчишки, а ураган, землетрясение, хотя она ими очень гордилась.

Однако…

Первое сомнение по поводу поездки ее охватило, когда она увидела на лице Луки чувство облегчения. Вспоминая это, Дэда опять занервничала. Сигареты. Куда подевались эти приносящие вред здоровью сигареты. Первую она выкурила, еще когда заканчивала перетряхивать свою косметичку.

На мгновение, только лишь на мгновение Дэда увидела в лице мужа неоспоримое подтверждение того, что он был более чем счастлив, видя, что она уезжает, пусть хотя бы на выходные дни.

Кто знает, кто у него там на очереди, подумала она язвительно. Новая медсестра? Или та клиентка с нерешительными нотками в голосе, которая продолжает звонить на сотовый телефон, хотя была оперирована очень давно?

Дэда входила во вкус, отвечая на звонки, которые поступали на номер телефона, предназначенный для пациентов, даже если Лука очень раздражался по этому поводу.

Отношения доктор-пациент, ля-ля-ля и прочая подобная мура. Хотя вполне вероятно, что те, кто подтянули себе задницу, переделали губы или смоделировали грудь и продолжают звонить, на самом деле могут иметь и иные проблемы конфиденциального характера.

Я покажу тебе еще, что такое профессиональный секрет, подумала она. Попробуй только обмануть меня, и обо всех твоих чудесным образом исцеленных пациентах будет знать весь город: имя, фамилия, анатомическая часть, подвергшаяся пластической операции, а еще при случае и о тех мелких услугах, которые тебе взамен оказали.

Тем не менее Лука был счастлив, когда она не путалась у него под ногами, но она, как назло, постоянно сидела дома. Потом она об этом еще раз хорошенько подумала.

И с высоко поднятой головой, как ей это постоянно говорила бабушка, продемонстрировала, что она одна из того самого рода Понтрелли.

Дэда мельком оглядела комнату. Очень неплохо, а главное, терраса залита солнечными лучами. Можно было бы позагорать на солнце полностью обнаженной, когда станет невмоготу сносить общество подруг, что настанет, чего она побаивалась, очень и очень скоро.

Все остальное в комнате тоже было в порядке, вполне приличное покрывало на кровати, камин и неоштукатуренные балки. Очень симпатичная комната. Эта Мария-Луиза просто сокровище, что уступила ей комнату. Самой замечательной вещью здесь была люстра. Из выдувного стекла, середина девятнадцатого века, а может, и более раннего периода; в главной гостиной Дэда уже видела похожую люстру, больших размеров. Нужно будет посмотреть на нее повнимательнее чуть позже.

Итак, комната ей понравилась еще и потому, что в ней имелся дополнительный отдельный вход. Идеально удобно, чтобы спуститься к бассейну. Двадцать лет назад в этой комнате останавливались преподавательницы, а теперь здесь живет она.

Дэда посмотрела на наручные часы. Уже восемь! Лучше не заставлять себя долго ждать. Она была готова к выходу, оставалось только подкрасить губы.

Скучающий вздох, потом Дэда Понтрелли последний раз окинула придирчивым взглядом свое отражение в зеркале и пошла вниз встречаться со своими подругами.

Все уже были в большой гостиной, что на первом этаже, и когда она вошла, оглянулись посмотреть на нее. Дэда увидела, что их лица повернулись в ее сторону почти одновременно, как будто бы невидимый режиссер подал знак выхода на сцену ведущей актрисы.

Она мгновенно мысленно сфотографировала улыбающиеся лица, заметила чей-то нервный жест рукой по зажигалке, чтобы прикурить сигарету, сочувствующие взгляды Марии-Луизы, как бы говорящей: посмотри сюда, у одной из них есть нечто во взгляде, что выдает тень беспокойства, в чем она и сама не дает себе отчета. Дэда все отметила про себя: детали их одежды, прически, выражение лиц во время приветствия.

У нее получилось это механически, ничего особенного в сознании не отпечаталось, но первой ее мыслью было: это просто невероятно, насколько все изменились по прошествии двадцати лет.

Хотя, кто знает, может, дальше будет интереснее.

Двадцать лет назад, несмотря ни на что, было весело.

За лесом колыхающихся рук с поднятыми бокалами, казалось, лица подруг тоже колышутся волнообразно. Мария-Луиза уже в третий раз подумала, что эта вечеринка очень милая, именно очень милая, и вновь наполнила свой бокал вином. К ней подошла Дэда и положила ей на плечо руку. Мария-Луиза посмотрела на ее запястье, в это время Дэда прошептала ей на ухо:

— Ты не слишком ли усердствуешь? Это уже третий бокал, и ты знаешь, что тебе не нужно больше пить.

Мария-Луиза оглянулась, делая вид, что благодарна ей за напоминание, дала понять, что согласна с этим, и тут же выпила залпом бокал вина.

Потом она обвела взглядом подруг. Да нет, никто ничего не заметил, к тому же всего три бокала, неужели от этого можно опьянеть?

Да, но Дэда вроде бы подумала именно так или притворилась, что подумала.

С тех пор как Мария-Луиза совершила ошибку, доверившись ей и сказав: чтобы расслабиться, у нее иногда возникает необходимость выпить капельку вина, только капельку, бог мой, и только хорошего марочного. С тех пор она лишилась покоя.

Если она, Дэда и их мужья были в ресторане, то после первого выпитого бокала вина Мария-Луиза поднимала глаза и видела понимающий и заботливый взгляд Дэды. Мария-Луиза часто собирала друзей на ужин в своем собственном доме. Готовилась к этому очень тщательно, но те же взгляды ловила на себе, если запивала спагетти с пармезаном и дикой спаржей бокалом «Marrano di Bigi», те же взгляды во время перерывов в фойе в «Сан Карло», когда вместо чашки кофе просила коктейль; в энотеке[2], постоянными клиентами которой были они с Дэдой, если оценивала вкус разных вин, — повсюду встречала заботливый и понимающий взгляд, и это ее изматывало.

Мария-Луиза не исключала тот факт, что речь шла всего лишь об очередной уловке Дэды из желания все держать под контролем, и тем не менее все равно сердилась. Кроме того, чтобы не усугублять ситуацию, лучше было ничего не отвечать, и Мария-Луиза молчала. Она не могла возразить, не могла подыскать нужные объяснения и высказать их; она только виновато краснела и проклинала про себя свою подругу и себя саму за откровенность.

Но больше всего Мария-Луиза сердилась потому, что она была экспертом по винам, хорошо в них разбиралась (не так, как та глупая Аманда со своими курсами сомелье), но не могла даже проявить в компании свой талант без того, чтобы ее не поставили в неловкое положение.

К черту все! Она в два глотка выпила весь бокал и демонстративно повернулась к Тутти, которая сидела напротив. Завтра Дэда заставит ее поплатиться за это, но сегодня вечером пусть она катится ко всем чертям! Сегодня вечером Мария-Луиза нервничала, и ей было необходимо разрядиться.

В полдень, едва они вошли в дом, она почувствовала комок в горле и неожиданно вспомнила лицо Риты. После стольких лет! Ну и ну!

Неужели о Рите вспомнила только она?

Мария-Луиза подняла глаза от тарелок, наполненных гренками с грибами, картофелем и мясной нарезкой.

Похоже, что это было так: о Рите вспомнила только она.

Беседа текла без сучка, без задоринки, все остальные пятеро подруг казались такими довольными, что собрались здесь вместе, даже Лючия и Тутти, которые пытались сменить разговор, и Джованна, которую никто из них не видел невесть с какого времени и которую, откровенно говоря, даже она, Мария-Луиза, совершенно не узнала.

Мария-Луиза пригладила волосы, убрала выбившиеся пряди за уши — стрижка у нее была просто великолепна. Потом немного рассеянно посмотрела вокруг.

Дом был изумительный, ничего не скажешь, комнаты миленькие, чистота повсюду безупречная.

Стол для ужина был накрыт заранее: чистые, без единого пятнышка скатерти из фламандского полотна, серебряная посуда, хрустальные бокалы и цветы. На сервировочном столике стояли холодные закуски и ростбиф, лежали приветственные открытки с пожеланиями приятного отдыха от дирекции.

Обслуживающего персонала в это время на вилле не было, об этом они сами настоятельно попросили заранее, поскольку делать все самим было частью их развлечения, но сейчас, на какое-то мгновение, вся эта затея показалась Марии-Луизе нелепой. Они что, играли в детство?

Время никогда не вернешь, во всяком случае так сказал бы Армандо.

Так сказал Армандо, когда она спросила его, куда ушел весь романтический пыл, так отчетливо проявлявшийся в юные годы.

Он посмотрел на нее почти возмущенно и возразил, что пятеро их общих девочек от десяти до трех лет — это уже доказательство того, что они прошли для них слишком романтично.

«У всякого времени года, Мария-Луиза, — свои ритмы. Время назад не вернешь». Ей показалось, что она опять слышит его довольный голос, а сама разулыбалась, поглаживая свой животик.

Пусть так, но в общем и почти во всем он был отличным мужем — серьезным, надежным, заботливым. Он работал стоматологом. Мария-Луиза была им довольна. Он был лучше мужей многих подруг, включая и мужа Дэды.

Откровение Марии-Луизы с Дэдой последовало после того разговора с Армандо и еще некоторых его замечаний: что она слишком худощава, но только начиная от талии и выше, к сожалению! И что будто бы у нее стали появляться морщинки вокруг рта, отчего она кажется недовольной и не столь симпатичной. Это ей тоже сказал Армандо.

Мария-Луиза, улыбаясь, ответила на встречный вопрос Тутти о своей работе, вежливо выслушала ее пространные объяснения.

Адвокат по семейным делам, подумать только. Сакра Рота[3]. Может, кому Тутти и будет полезна, зло подумала Мария-Луиза, исподтишка разглядывая Дэду, сидевшую с окаменевшей как у сфинкса улыбкой на лице.

Мария-Луиза продолжала улыбаться, болтать, поигрывая жемчугом и рассеянно заправляя каштановые волосы за уши, а про себя задавалась вопросом: когда же одна из них наберется смелости задать основной и самый главный вопрос.

Куда делась Пьера, организатор и ответственная за все это?

Она подумала, что надо веселиться, хотя все было организовано не лучшим образом.

Тутти все то время, пока ела торт «Тирамису» и запивала его кофе, спрашивала себя, почему же она согласилась приехать сюда.

Конечно, «Тирамису» не заслуживал такого обращения с собой. Он отлично приготовлен поваром с виллы Камерелле, был очень вкусным — «пальчики оближешь» — и специально оставлен в холодильнике для них.

Несмотря на то что она сидела на диете и не любила выпечку с жирным кремом, Тутти отнесла свое плохое настроение вовсе не на счет «Тирамису». Угнетающий эффект на нее произвел вид подруг.

Она на самом деле думала, что сможет повеселиться, предвкушала с радостью наступление этой пятницы, с энтузиазмом помогала Пьере, делая вид, что согласна со всеми ее идеями, ничего не возразила по поводу неизбежной перспективы оставить дома два своих обожаемых сотовых телефона, безропотно промолчала на то предложение, что ей достанется не самая красивая комната, во всяком случае по сравнению с той, что она занимала двадцать лет назад, ну что поделать, как говорится — судьба. В общем, она была готова окунуться в прошлое, и что же теперь…

Что она здесь делала, Тутти Сантагата, успешный адвокат, ведущая постоянной рубрики, связанной с консультациями по юридическим вопросам, в одном из женских журналов, имеющем огромный тираж. Член престижного неаполитанского клуба, дама, занимающаяся благотворительностью в одной из столовых для бедных, постоянно приглашаемая повсюду. У нее пара сидящих на ее крючке весьма приличных мужчин (осталось только решить, кого же выбрать). И теперь она спрашивала себя, что она, Тутти Сантагата, делает на этом сборище неудачниц?

Да, неудачниц, повторяла она сама себе яростно, в то время как продолжала делать вид, что слушает хриплый голос Джованны, которая в третий раз уверяла ее в том, что теория марксизма-ленинизма якобы получает новую жизненную подпитку именно по той причине, что рушатся великие экономические системы Запада.

Да, неудачницы, и не только Джованна, которая почти не изменилась, осталась такой, как и была, выглядела жалко, вынашивая свои идеи, но и все остальные. Да ты только посмотри на них, подумала Тутти, вылизанные и украшенные драгоценностями, например, Дэда, которая уже начала подумывать о лифтинге, а может, и уже сделала, на который она — Тутти — не согласилась бы даже под пыткой. Или Мария-Луиза, которая виляет хвостом перед Дэдой, словно маленькая домашняя собачонка. Или Лючия, которая абсолютно точно еще до завтрашнего вечера расскажет мне, сколько раз она трахается и как она счастлива. И что здесь делает Аманда, которая уже устала от всего этого до смерти, но слишком хорошо воспитана, чтобы показывать это.

Неудачницы. А я? Мне тридцать восемь лет, у меня двенадцать килограммов лишнего веса, лицо так себе, без детей и без всяких перспектив иметь их когда-либо, я что, лучше них?

На этот вопрос ответа у нее не было. И она продолжила слушать подруг, сидящих в гостиной виллы.

К счастью, Джованна нашла других жертв, отошла от Тутти, и она развалилась в мягком кресле с рюмочкой белого портвейна, которую ей подала Лючия.

Как Тутти и думала, подруга довольно громко начала посвящать ее в детали своей сексуальной жизни последних лет.

Аманда присоединилась к ним, была остроумной и веселой, как обычно, странно, но Тутти почувствовала легкий укол вины. Она знала из бутиковских сплетен, а сплетницы в бутиках были очень внимательны к подобным историям, что муж Аманды потерял голову от одной миланской брокерши, к которой бегал, едва представлялась возможность.

Бедняжка Аманда, сможет ли она с таким наигранным весельем выдержать перипетии своей жизни?

Тутти повидала столько женщин, у которых брак пошел прахом, что, может, еще и поэтому не оплакивала свою судьбу и свое незамужнее одиночество. Дети… хорошо, но их можно сделать, ответила она колкостью на колкость Лючии, чем рассмешила обеих.

Чуть позже подошла Дэда, оставив Марию-Луизу наедине с Джованной, так сказать, принеся ее в жертву Джованне без зазрения совести.

Тутти наблюдала за ними, сидящими у камина; говорили они, казалось, о чем-то очень серьезно, и это что-то их обеих увлекало. Но потом до ее уха долетели слова «глобализация» и «Виттгенштейн», Мария-Луиза пару раз посмотрела в ее сторону, бросив умоляющий взгляд и одновременно продолжая вертеть в руках бокал.

А вот Дэда внешне была веселой, вечер принял пикантный оборот, едва она начала рассказывать забавные истории об их общих знакомых.

Никто лучше Дэды так непринужденно не мог оживить беседу. Тутти было весело, и ей не хотелось портить атмосферу веселья, но тем не менее, воспользовавшись паузой в беседе, она ринулась в бой.

— А у кого-нибудь из вас есть идея насчет того, когда приедет Пьера? Мы ее будем ждать всю ночь?

— Я думаю, что она уже не приедет. Должно быть, она опоздала на поезд.

— Опоздала на все поезда в послеполуденное время и на все вечерние? Оставь, Аманда, это невозможно, — сказала рассудительная Лючия.

— Это странно, — задумчиво заметила Дэда, — она так ждала этого уик-энда. Я удивляюсь, почему ее до сих пор еще нет.

— Это точно. Зная ее, я скорее ожидала, что она приедет первой, чтобы встретить нас, с кухонным полотенцем в одной руке и тортом — в другой, а еще с подробной программой на два дня.

— Лючия, сколько рук у этой несчастной женщины? — рассмеялась Тутти.

— Смейтесь, но тем не менее это загадка, — заметила Аманда, и ее симпатичная мордашка осветилась любопытством.

Они еще пообсуждали эту тему, к ним присоединились Джованна и Мария-Луиза, но подруги так и не пришли ни к какому выводу. Неожиданно Лючия предложила сыграть в карты, в бурраку, но никто не подумал прихватить с собой игральные карты. Поэтому они продолжили откровенно сплетничать, болтая о Пьере, а заодно и о других общих знакомых.

Когда спустя два часа подруги расходились до своим комнатам, каждая и все вместе единогласно пришли к выводу, что абсолютно не в интересах Пьеры было бросать их на произвол судьбы и что у них все равно не испортилось настроение.

А Пьера — когда приедет, тогда и приедет.

Тутти не помнила за последнее долгое время ни одного столь симпатичного вечера, как этот. Несмотря ни на что, было приятно встретиться со школьными подругами, но о прежних временах они даже не вспомнили. Завтра будет лучше, чем сегодня, в этом она абсолютно уверена.

Она с детства боялась темноты. Едва выключали свет, в темноте помещений ей чудились ужасные монстры с окровавленной пастью. Она начинала кричать и кричала, пока кто-нибудь не появлялся.

Только ее мать никогда не заходила, потому что обычно по вечерам была в театре или на каком-нибудь ужине.

Теперь, став взрослой, самостоятельной, умеющей принимать на себя ответственность, Джованна откровенно могла сказать, что она благодарна своей матери, что той не было рядом с ней, когда она, еще маленькая, нуждалась в ее заботе.

В конце концов она перестала кричать по ночам в ожидании утешений горничной, которая умела говорить только на своем, незнакомом Джованне языке, и начала изобретать свои способы противостояния страху.

Она развлекала себя песенками, повторяла детские считалочки, вспоминала всевозможные обманные трюки, и страх ушел, затаившись в подсознании.

Единственное, что не устраивало ее, так это то, что страх остался, но для Джованны это уже мало что значило. Чувство страха должно присутствовать хоть чуть-чуть, оно необходимо, чтобы мы осознавали хрупкость жизни.

Теперь, находясь в темноте незнакомой комнаты, Джованна не боялась и за это могла благодарить свою маму, но все же чувствовала она себя как-то неуютно.

Она вытянулась на кровати. Наконец-то это была кровать, на которой ее ноги не касались спинки. У Джованны рост был метр восемьдесят два, размер одежды все тот же — сорок второй, как и в лицее. Остальные подруги возненавидели ее за это, едва увидев, в этом Джованна уверена.

И даже ее стрижка, почти ежиком, смущала их, не говоря уже о пирсинге и татуировке.

Они подумывали, не лесбиянка ли она, это читалось у них в глазах. Джованна в душе посмеивалась над своей способностью обескураживать остальных. И поэтому у нее всегда припасена пара невыносимо скучных тирад о политике и работе.

Подруги стали отходить от нее с наклеенными улыбками, бросая на нее сожалеющий взгляд, как на сумасшедшую. Она славно повеселилась, как всегда, когда доводилось иметь дело с ярко выраженными снобами, кичащимися своими виллами в горах и на море.

У Джованны тоже были виллы, унаследованные от родителей, но, едва представилась возможность, она подарила их медицинскому центру по реабилитации наркозависимых. Она часто туда ездила, все пациенты центра были ее друзьями.

В общем она была рада, что приехала на виллу.

Но откуда появилось это странное ощущение? Нет, это был не страх. Скорее беспокойство, неуютность, легкая тревога.

Джованна постаралась расслабиться, сделав несколько глубоких вздохов, потом попробовала проанализировать свои ощущения. Не зря же она постоянно училась психоанализу.

Остальные подруги.

Беспокоит сама идея, что ее осудят? Она не вписывалась в их стандарты успешного человека.

Без мужа, без детей, возможно, лесбиянка, работа от случая к случаю, вызывающий внешний вид, сорящая деньгами.

«Но моя работа мне нравится, и я сама себе тоже, — подумала Джованна. — Мне нравятся мои волосы, как они покалывают, когда я запускаю в них руку, мне нравится создавать компьютерные игры и покупать ношеные вещи (много раньше, чем они опять войдут в моду), мне нравится трахаться когда и с кем хочу и жить в домах, которые мне предоставляют мои друзья.

И что дальше?

Мне немного наскучила необходимость демонстрировать, что я счастлива. Если это так, почему я хочу доказать это им? Почему именно им?

Может, потому что я была лидером в классе, той, с которой все хотели дружить, той, которая диктовала моду, которая первая надела отцовский пиджак из плюша (на самом деле это был пиджак садовника, а мой отец никогда не носил плебейскую одежду).

Может, мне не по себе, потому что я была для них мифом и теперь боюсь увидеть в их глазах насмешку?

Хорошо, да, это проблема. Но даже если это и так, я могу ее обдумать. Есть что-то еще?

Может быть, нужно было прочитать какую-нибудь мантру или сделать несколько специальных упражнений, чтобы раскрыть чакры, расслабиться».

В темноте, лежа с открытыми глазами, она угадывала очертания комнаты.

Дом.

Он ей не нравился, как не понравился и в первый. раз, много лет назад. Он предупреждал их тогда о какой-то опасности, идущей из прошлого, затаившейся с давних пор. Здесь произошла одна история, воспоминания о которой были обрывочными, ведь прошло столько лет. Вроде бы кто-то умер — то ли девушка накануне свадьбы, то ли еще кто-то. Нужно будет спросить у подруг, и, возможно, завтра они все вместе посмеются.

Что еще?

Появилось ощущение, что ее подвергают каким-то испытаниям, но не ради того, чтобы понравиться подругам, а из-за чего-то другого, более серьезного.

Возникло чувство, что она не заслуживает права жить. Неужели опять?

Она взглянула на свои запястья с длинными шрамами.

Три разреза с одной стороны, четыре — с другой.

Смелость покончить с собой была, как и представление о том, как это сделать, но жажда жить оказалась сильнее.

Подобного не могло больше повториться. Прошло столько времени, а то, что осталось, — лишь некрасивые отметины, вынуждавшие ее носить одежду с длинными рукавами, во всяком случае, если не стояла удушающая жара.

«Может быть, это все потому, что я старею. Мне уже не восемнадцать лет, выбор сделан, я самодостаточна и твердо стою на ногах, моя жизнь в моих руках, и это, наверное, нормально, что я о чем-то беспокоюсь».

Но тогда почему у нее возникло желание свернуться калачиком в постели и кричать, кричать в темноте, пока кто-нибудь — горничная, мама, кто-нибудь, — не придет, чтобы спасти ее?

Время оказалось милосердно к Пьере.

Она была грациозной женщиной, правда, с невыразительными чертами лица, не думающей о своей прическе, с заостренным любопытным носом.

Пьера слишком много и слишком быстро говорит. Носит коротенькие из ткани пике рубашечки, не прикрывающие пупок, джинсовую юбку с вышивкой. Босоножки на высоком каблуке с ремешками, перехватывающими лодыжки, кожаную сумку и солнечные очки.

Одежда и аксессуары дорогие и добротные, цвета неброские, предназначенные, как она полагает, именно для нее. В результате этих поисков Пьера создала свой собственный стиль, за которым — пустота.

Она носит фирменные вещи и при первом взгляде благополучная и внушающая доверие, так сказать, типичный представитель своего благородного рода и своего социального круга. Пьера человек, умеющий принимать гостей и довольно-таки приятная в общении.

С ней можно поболтать на вечеринках, не ожидая от нее неприятных выходок, она не принимает наркотики и разборчива в сексуальных отношениях. Возможно, работа у нее не очень серьезная: она делает изделия из керамики и продает их подругам и знакомым, балуется даже написанием сценариев.

Женщина средних лет, как и все остальные, может, чуть постарше.

В юности о ней нельзя было говорить, как о подающей большие надежды на будущее: подросток, любящий удовольствия, но без всяких оснований, чтобы получать их легко, она предпочитала выбирать тех, кого хотела завоевать.

У Пьеры было достаточно денег, чтобы иметь возможность делать солидные подарки нужным подругам.

Она первой начинала смеяться над анекдотами, рассказанными Джованной.

С восхищением слушала истории последних любовных достижений Дэды.

В зубах приносила «окровавленные трупики» и, виляя хвостом, складывала их у ног своих маленьких хозяек. Это были трупики внешне нескладных девчонок, тех дурнушек, которые не были худыми блондинками, не умели хорошо одеваться или смеяться подобающим образом, тех, у которых не было влиятельных родственников.

Типа Риты и тебя.

Ты поспорила, что она первой приедет на виллу Дамерелле, и вот она перед тобой, птичья душонка, немного задыхающаяся от мысли, что ты оказалась на месте раньше нее, что захочешь отнять у нее первую роль организатора уик-энда.

Ты уже здесь? На каком поезде ты приехала?

Ни о чем не ведающая Пьера кружит вокруг тебя, чтобы пропустить тебя вперед, когда ты идешь по дому, в котором каждую деталь помнишь до мелочей. Пьера озабочена, что не понимает причины, почему ты не можешь позволить ей встретиться с вашими общими подругами, которые приедут через несколько часов.

Пьера ни за что на свете по собственному разумению не допустила бы, что первая мысль провести выходные всем вместе зародилась не у нее, а у кого-то другого; она боялась, что кто-то перехватит эту ее идею.

Пьера никогда не делала успехов ни в одном виде спорта, но постоянно ходит в спортзал, потому что это сейчас модно, но у нее нет сил, чтобы сопротивляться даже в тот момент, когда ее жизнь уже висит на волоске.

Ее тоненькая шейка приняла твой шнурок будто давнего друга, шнурок так стянул ее, что образовались кровавые дорожки.

Она только сделала короткий тяжелый вздох удивления, как бы царапая руками воздух.

Ты стоишь сзади нее, прижимая ее тело к себе, смотришь ей в затылок и на горло.

В одном ухе у нее расстегнулась сережка, маленькая такая сережка с жемчужиной.

Ты говоришь себе, что потом, позже, поправишь эту сережку, приведешь в порядок это место.

Бедняга Пьера! Она была бы невероятно растеряна, если бы могла видеть под своими ногами землю, забрызганную кровью.

Но ее глаза, хотя и открытые, уже ничего не видели. Самым трудным будет развязать ремешки босоножек.

В тот день Дэда проснулась рано.

Она оставила ставни спальни распахнутыми, чтобы можно было посмотреть на занимающийся рассвет.

Дэде нравилось рассказывать всем, что она спала как ребенок.

Ложилась она рано, тут же засыпала, с раннего утра уже на ногах, тело и мозги готовы работать в полном ритме. Она предпочитала считать это врожденной способностью и не вспоминать утренние часы своего детства, когда радом у кровати уже стояла мать со стаканом молока, а за окном все еще было серо. Семейство Понтрелли не валяется в постели — было девизом ее мамы, а еще раньше девизом бабушки.

Дэда послушно выбиралась из постели, потому что уже с ранних лет знала, что плакать бесполезно и что плач может даже привести к обратному, нежелательному, результату. В юности она была, как и все из рода Понтрелли, настоящей трудягой, которая не будет попусту тратить время, то есть долго спать.

Это дало ей возможность самой присматривать за своими близнецами, когда они еще были грудными младенцами и позже, потому что они просыпались с рассветом и забирались к ней в ее огромную кровать. Ей нравилось отпускать их няню, которая появлялась в дверях с затуманенными глазами и изможденным лицом после бессонной ночи.

Дэда была хорошей мамой. Прежде чем встать с постели, принять душ и начать новый день, она, смеясь, каталась кубарем по постели с Риккардо и Родольфо.

А вот тот факт, что Лука, напротив, любил просыпаться поздно, совсем не заслуживал внимания.

Ассистенты никогда не ждали его появления в операционном отделении раньше десяти часов утра. Компенсируя это, Лука работал по вечерам и в ночное время и был почти бессменным дежурным врачом. Очень часто, когда муж возвращался домой, Дэда уже спала, а первое, что она видела по утрам, так это, как он, бедняжка, жутко проклиная ее, накрывает голову подушкой, сворачивается в позу зародыша, чтобы еще чуточку поспать. А тут еще близнецы впрыгивают на кровать.

Теперь, когда дети выросли, Дэда скучала по тем моментам. Она хотела бы, чтобы они опять были маленькие-маленькие.

Прекрасные были времена. Теперь дети переняли привычку отца, а она на рассвете разгуливала по еще спящему дому одна-одинешенька.

Ей нравилось готовить себе кофе, выходить с ним на террасу, где ее врасплох заставала домработница-сингалка которая смотрела на нее сонными припухшими глазами, мрачно и с упреком. Пернанда, казалось, считала неприличным, что хозяйка вставала раньше нее. Дэда сожалела об этом и как-то постаралась вежливо объяснить ей, что это неважно, но Пернанда пробормотала что-то, покачала головой и зашаркала прочь.

В безукоризненном во всех отношениях доме Дэды сингалка казалась единственной деталью, лишенной совершенства. Она была низкорослая, толстая, чернокожая, внешне напоминала индийского буйвола, а по характеру наполовину вышеупомянутое животное, наполовину Мамушку из фильма «Унесенные ветром». Пернанда была той осью, вокруг которой крутилась вся семья. Сингалка Дэде нравилась. А вот с украинкой у нее почти никакого контакта не получилось, поскольку она была немой. Украинка помогала по дому еще с одним сингальцем, очень худым и нервным, занимающимся тяжелыми работами. Этот сингалец каким-то мистическим образом доводился Пернанде родственником, а может, любовником. Очень часто Дэда застигала их врасплох, увлеченными яростными перепалками на их родном языке, в поединках сингалец оставался, как правило, побежденным.

Пернанда не одобрила этот уик-энд вдали от семьи. Казалось, она думала, что мужья постоянно должны быть под наблюдением, особенно ночью, и поэтому всякий раз делала недовольное выражение лица, если Дэда уходила из дома одна.

И все же этот уик-энд был замечательной идеей, подумала Дэда сейчас, потягиваясь в постели. Она чувствовала себя отдохнувшей, в хорошем настроении, а перспектива опять пообщаться с подругами вызывала еще больший интерес. Они все изменились и тем не менее каким-то образом оставались теми же, какими были 20 лет назад.

Пол под босыми ногами был приятно прохладным. Вдруг где-то между камином и огромным платяным двустворчатым шкафом что-то скрипнуло: возможно, кирпичная кладка в этом месте была с дефектом. Дэда нахмурила брови: в своем доме она бы не потерпела недоделки такого рода, это бы вызывало у нее почти физическое отвращение.

Во всем остальном ее мнение о комнате осталось неизменно хорошим. Комната милая — это действительно так.

Утренние солнечные лучи освещали номер, позолоченные мельчайшие пылинки плясали в воздухе. Сейчас ей требовалась чашечка кофе — черного, крепкого и горького.

Дэда вздохнула. Как было бы хорошо, если бы его принесли сюда.

А может, Мария-Луиза? Кто знает?

Да нет, она наверняка еще спала.

Кофе. Оставался только один вариант: спуститься на кухню и сделать себе кофе самой.

Вдруг вспомнилось завершение вчерашнего вечера. После того как, насмеявшись вдоволь, они допили всё из своих бокалов до последней капельки, подруги, обнявшись, как девчонки, поднялись в свои комнаты. Дэда шла рядом с Тутти и Лючией. Но основным в этом воспоминании была кухня или, лучше сказать, то, в каком состоянии они ее оставили.

Она помнила о царящем там беспорядке очень четко.

Ряды грязных тарелок, бокалы из-под вина, нагроможденные один на другой, готовые упасть, скомканные и испачканные губной помадой салфетки, столовые приборы, сваленные кое-как на большие подносы вместе с недоеденными кусочками хлеба.

Остатки от еды…

Дэду бросило в дрожь.

Любая, кто первой вошла бы в кухню, попала бы в ловушку без всякой жалости.

Она могла потихоньку сделать себе кофе и незаметно вновь поднять наверх…

Лучше не пытаться. Риск с кем-нибудь встретиться был очень велик.

Мария-Луиза — копуша, Джованна тоже, Аманда слишком воспитана, чтобы оставаться наедине с этим кавардаком, у Тутти на лице было напечатано слово «обязанности». Разве что Лючия… да, ей нравилось мыть посуду, она за ужином хвасталась этим, кретинка, вот она-то и не отделается от этого и просто так с кухни не уйдет.

Лучше спуститься попозже.

Дэда вдохнула прохладный воздух. За деревьями виднелась голубая вода бассейна. Наверное, в столь ранний час вода еще ледяная. Великолепно! Еще с детства она была приучена к целительным купаниям в холодной воде.

Дэда быстро умылась, надела раздельный купальник черного цвета и парео. Сунула ноги в дорогие черные шлепанцы. Потом выбрала полотенце в тон с парео, не стала краситься, волосы собрала в хвост.

Замок второго входа не был закрыт. Дэда нахмурила лоб: неужели сломан?

Она спустилась по крутой лесенке, прошла через небольшой участок, усыпанный гравием, и оказалась на лужайке, оставив позади молчаливый дом.

Кухня в полумраке. Свет просачивается сквозь проем винтовой лестницы. На кухне грязно, полный беспорядок, именно так, как Дэда и помнила. Неизвестно откуда прилетевшие мухи кружат по кухне, время от времени садятся на какие-нибудь понравившиеся им объедки. А так все тихо, разве что нет-нет да упадет очередная капелька из подтекающего крана.

На выбеленных стенах развешаны медные сковородки разных размеров. Сковородки с вмятинами, предназначение некоторых даже не понятно. Самые красивые висят в столовой. А вот этими сковородками пользуются как формочками при приготовлении бутербродного масла с разными приправами, они сделаны из древесины твердых пород, выемки у них в виде различных цветов.

Кофемолки же стоят скорее для красоты. Их здесь штук десять, может, больше. Они расставлены на полке, ими явно давно уже не пользовались. Две сушилки для посуды висят одна напротив другой, одна полностью заставлена сверкающими чистотой бокалами, на другой аккуратно в ряд стоят тарелки.

Несколько кафельных плиток отвалились. Дэда точно ужаснулась бы, но она этого не видит, ее здесь нет. Она плавает в бассейне, доплывает до бортика, поворачивается и опять плывет.

Ее нет в этой тихой и темной кухне. Мухи вдруг улетели прочь. Что-то их испугало.

Вода, которая в первый момент казалась ледяной, приятно освежала.

Дэда вышла из бассейна, постояла немного на траве.

Ей казалось, что она никогда так живо не чувствовала свое тело. Дэда засмеялась, радуясь голубому небу, потом потрясла головой, разбрызгивая капельки воды вокруг себя.

Воздух был теплый, полотенце даже не потребовалось. Дэда посмотрела вдаль, задержав свой взгляд на бортиках бассейна. Она увидела бесконечное количество оттенков зеленого цвета.

«Мне нужно будет сделать отделку какой-нибудь комнаты только для себя, — подумала она, — чтобы все в ней было в зеленых тонах, а Лука и близнецы не могли и шагу туда ступить. Шторы тоже зеленые, из легкого и прозрачного полотна, а на стенах скромные акварели, черно-зеленые китайские рисунки и еще раскладывающееся кресло бледно-бледно зеленого цвета. На полу паркет, а поверх бабушкин ковер в изумрудных тонах».

Она уже видела себя там, в своей комнате отдыха, и начала раздумывать, как бы воплотить эту идею в жизнь. Можно было бы перепланировать кабинет Луки, все равно он туда не заходит, или гладильную комнату, нет, она слишком светлая. А, придумала! Можно будет перенести вещи Луки в гладильную комнату, а самой занять его кабинет.

Конечно, такой дом, как этот, с большим количеством комнат, я тоже могла бы иметь, подумала Дэда, глядя на фасад виллы Камерелле.

Еще тогда, будучи девчонкой, она должна была бы подумать об этом и выйти замуж за Норберто. Помнится, у него были толстые и потные руки, поросячье лицо, деньги и знатный род. Но Лука был так красив и тоже из хорошей семьи, и было понятно, что он непременно сделает карьеру.

Сколько же окон с этой стороны фасада?! Вилла казалась маленькой, однако…

Еще почти все спали, окна были распахнуты у нее в комнате и еще… чья же эта башенка? Может, Джованны?

После нее Норберто попробовал закрутить с Джованной. Бедняга Норберто. Теперь он работал банкиром, разрывался между Римом и Монте-Карло. Она видела фото его жены в одном журнале. Двадцать пять лет, не больше, лицо как у шлюхи или свиноматки, а вместо губ две надувные лодки.

Ей показалось, что она заметила какое-то движение за шторами окна своей комнаты, будто бы убегающую тень. Нет, не может быть, в доме кроме них никого не было, а кто из подруг мог бы осмелиться побеспокоить ее в столь ранний час?

Легкая штора вновь колыхнулась, и за ней отчетливо промелькнула тень.

Дэда прошла в дом через раздвижную стеклянную дверь, поднялась по лесенке, перепрыгивая через ступеньки. Купальник был еще влажный, с волос капала вода. Стоя перед дверью, она почувствовала себя кретинкой. Взялась было за дверную ручку, но что-то ее остановило. Ей стало почему-то страшно заходить в эту комнату.

Комната Марии-Луизы — по-соседству. Дэда вошла к ней, не постучав. Подруга еще спала, но Дэда безжалостно растормошила ее.

— Проснись скорее. Там, в моей комнате, кто-то есть, — прошептала она.

Мария-Луиза посмотрела на нее: мутный взгляд, лицо помятое ото сна.

— Что? Дэда? Что случилось, ты с ума сошла? Я сплю, сегодня ночью я глаз не сомкнула, мне снились жуткие сны… — И она уронила голову на подушку.

Дэда почти силой подняла ее с постели и потащила к своей комнате. В этот момент Мария-Луиза пришла в себя и, хотя была в бешенстве, благоразумно промолчала, стоя у тяжелых дверей из орехового дерева. Они вошли на цыпочках — Дэда впереди, сжимая в своей руке руку Марии-Луизы.

В комнате, конечно же, никого не было. Белые шторы развевались в лучах раннего солнечного утра: возможно, Дэда забыла закрыть входную дверь, которая выходила на запасную лестницу.

Мария-Луиза ушла, тяжело вздыхая, надеясь поспать еще немного.

Дэда осталась в комнате, беспокойно глядя по сторонам.

Ты их всех любила, ты любила их дерзкое равнодушие, их манеру смотреть сквозь тебя, будто бы тебя не существовало, будто бы ты не смотрела на них кротко и влюбленно. Ты полюбила бы даже их презрение, если бы они проявляли его по отношению к тебе, даже то презрение, которым они обычно клеймили честолюбивых выскочек, что копошились вокруг.

Ты ни разу не заплакала.

Но для них ты была бестелесна, у тебя не было даже имени, ты была всего лишь той, что сидела за последней партой в конце класса, маленькое жалкое ничтожество, без голоса и души.

Только приняв горячий душ, Дэда смогла окончательно избавиться от чувства страха. Она просушила феном волосы, уложив их легкими касаниями рук, накрасилась (серые тени, придававшие глубину ее голубым глазам, и губная помада светлого бежевого цвета, чтобы подчеркнуть контур губ), внимательно осмотрела свое лицо в зеркале ванной и начала рыться в ящиках, держа в руке бюстгальтер.

Дэда искала свои трусики, но не могла их найти. Она стала лихорадочно перерывать все вещи, бросая на пол маечки, рубашечки, шейные платки.

Нет, трусиков не было, но Дэда была уверена, что положила их в чемодан. Она отчетливо помнила, что положила их в чемодан. Сейчас она их не находила. Это было абсолютно невозможно.

Дэда вновь продолжила поиски, пока не убедилась, что их нет: очевидно, забыла дома.

Она решила обратиться к Марии-Луизе, надеясь, что подруга все правильно поймет. Дэда набросила халат и направилась в комнату Марии-Луизы.

Подруга уже поднялась и только начала приводить себя в порядок. Она подозрительно посмотрела на Дэду.

— Что такое? Опять твой призрак?

— Извини меня, сокровище мое. Не знаю, что на меня нашло.

— Тебе не кажется, что это, возможно, все от усталости. Я тоже иной раз вижу то, чего нет.

— Но я на этот раз, наоборот, не вижу того, что должно быть, — сказала Дэда и непринужденно рассмеялась.

— То есть? — спросила Мария-Луиза. — В столь ранний час разгадывать загадки — это не для меня, объясни получше.

— Все очень просто, я не положила в чемодан трусики, хотя и была уверена в обратном. И теперь… — Дэда жалобно улыбнулась.

— Нет! — засмеялась Мария-Луиза. — Не говори мне ничего! Конечно, я тебе их одолжу, не беспокойся, любовь моя. Без трусиков, о боже! Ты меня уморила! Ты стареешь, дорогая, голова уже не так соображает, как раньше! Ничего не поделаешь.

— Спасибо, именно эти слова утешения я и надеялась услышать, — язвительно парировала Дэда, но сама тоже не смогла удержаться от улыбки.

У Марии-Луизы было отличное чувство юмора, именно поэтому столько лет они с Дэдой оставались подругами.

Вместе они выбрали трусики для Дэды, посмеиваясь и придумывая разные ситуации: Дэда без нижнего белья сидит, непринужденно расставив ноги, перед Тутти, и та приходит в ужас; или же: Дэда протирает пол, выставляя напоказ оголенный зад смутившейся Аманде.

Потом Дэда вернулась в свою комнату, а Мария-Луиза начала готовиться, чтобы спуститься к завтраку. На какое-то время они вновь почувствовали себя девчонками, как когда-то, подумала Дэда, одеваясь. Всего-то нужно было немного расслабиться, забыть о повседневных заботах, и, как по мановению волшебной палочки, двадцати лет как не бывало.

Дэда придирчиво осмотрела себя в зеркале, встроенном в створку платяного шкафа.

Фигура у нее еще оставалась грациозной, несмотря на беременность и роды близнецов: пышная грудь, плечи немного покатые, талия узкая, бедра немного широковаты, ноги стройные. У нее всегда было очень женственное тело, и эти трусики сидели на ней определенно лучше, чем на Марии-Луизе, которая еще с юношеских лет была коренастой, почти без талии.

Дэда улыбнулась своему отражению в зеркале. Какая славная Мария-Луиза, она дала ей свои самые лучшие трусики из натурального шелка. Интересно, сколько у нее таких? Безусловно, хоть одни-то она себе оставила, не могла же она остаться без ничего. И Дэда сдержанно усмехнулась.

Ах, да, кстати, ей нужно было еще постирать свои трусики, повесить их сушиться на солнце на террасе, чтобы они успели высохнуть к завтрашнему дню.

Дэда нашла пакет с грязным бельем, лежащий в глубине шкафа, но внутри оказались только чулки, которые она надевала в первый день приезда. И больше ничего…

Подруги сидели за большим круглым обеденным столом из орехового дерева. Тутти и Лючия не удосужились одеться: сидели в ночных рубашках и халатах, у одной халат был в бело-голубую полоску, у другой — льняной белого цвета.

Мария-Луиза, Джованна и Аманда приоделись, как и Дэда.

Она внимательно посматривала на них, в то время как они намазывали маслом хлеб и наливали кофе, и думала: кто из них? Кто мог сыграть такую злую шутку?

Кухня была залита солнечными лучами. Все чисто и прибрано. Ее план сработал: кто-то первым, спустился сюда и прибрал все, что оставалось после вечера. Теперь, однако, это казалось не столь важным.

— Чай или кофе? — заботливо спросила, глядя на нее, улыбающаяся Тутти. Дэда немного промолчала раздумывая.

— Прости, что? Ах, да, спасибо, а случайно у нас не найдется пакетика Earl Grey? Или немного молока?

— Здесь все есть, даже миндальное молоко, кока-кола и все, что пожелаешь.

И действительно на столе стояло все, о чем можно было мечтать.

Хлеб различных сортов, варенье и джемы, разнообразные соки, белый сахар, тростниковый сахар, сахарозаменитель, мед, многочисленные сорта сыров и колбас, круассаны и бутерброды, печенье пяти разных сортов, йогурты с восьмью возможными вкусами фруктов, сливы в сиропе, масло, а в уголочке на кухне заботливо разложены яйца, чтобы можно было сварить их всмятку, вкрутую, сделать яичницу-болтунью, глазунью или что-то еще.

— Но кто же все это приготовил? — спросила Дэда с улыбкой.

— Мы с Джованной опустошили кладовую, — ответила Лючия, отходя от плиты со сковородкой только что зажаренной яичницы. — Я проснулась рано, была зверски голодна, да и у Джованны всегда такой аппетит, будто бы она два дня голодала, поэтому… Однако сначала мы здесь прибрались, так что в следующий раз, мои дорогие, ваша очередь убирать, мы свое отработали. По-моему, это справедливо.

Лючия всегда, несмотря ни на что, остается судьей.

Дэда взяла кусочек хлеба и начала не спеша намазывать его маслом. Она чувствовала на себе внимательный взгляд Марии-Луизы. Мария-Луиза, которая хорошо знала Дэду, понимала, что с ней что-то происходит, но напрямую не отважилась спросить.

— Есть новости о Пьере? Она не звонила? — спросила Тутти.

— Как она это сделает? Мы же без телефонной связи. Забыла? — ответила Лючия.

— Да, это была еще одна из ее блестящих идей. Сама запропастилась бог весть куда.

— Вот об этом мы и должны бы беспокоиться. Не так ли? У нее не тот характер, чтобы так поступать. — Аманда, как всегда, ответила за Марию-Луизу, но та не осталась в долгу и язвительно добавила:

— Что ты о ней знаешь? Пьера со своей хренотенью — та еще штучка. Потому что если вчера ей позвонил ее бывший муж и назначил свидание, то она запросто могла бросить чемоданы и помчаться к нему.

— Действительно? Я не знала, что у них семейный кризис. Расскажи-ка мне все по порядку. — Лючия наморщила носик и подергала им, словно любопытный мышонок.

Дэда выпила чай, который ей налила Тутти. Чай оказался некрепкий, но Тутти была так заботлива.

Может, это сделала она? Дэда взглянула на нее украдкой. Та внимательно слушала Лючию и Марию-Луизу, симпатичное лицо выражало досаду, внимая одной из тех, кто распоряжается судьбами людей. Тутти почувствовала, что на нее смотрят, и наградила Дэду улыбкой, которая на мгновение озарила ее лицо, ставшее почти красивым.

Нет, это не Тутти, подумала Дэда. Тутти — слишком серьезна, зачем ей понадобились бы мои трусики?

Мария-Луиза тоже вряд ли, с какой целью, к тому же она бы знала, что потом я обращусь к ней.

Лючия или Аманда, чтобы поставить в затруднительное положение? Лючия — возможно, Аманда — вряд ли.

Джованна. Джованна немного странная, с ней нужно разобраться. Но зачем ей это?

В голове промелькнула неприятная картинка: Джованна подносит ее трусики к лицу. Неприятная дрожь пробежала по всему телу, и она расплескала чай, обжигая пальцы.

Все посмотрели на Дэду, Джованна тоже. И Дэда рассмеялась. Все закончилось хорошо.

Ты нервничаешь, Дэда. Попробуй не показывать этого и, возможно, при других подругах тебе это удастся, но от меня ты не можешь ничего скрыть. Я тебя слишком хорошо знаю.

Я все о тебе знаю, все о твоем теле и о том, что ты ешь, что тебе нравится читать, твой любимый цвет одежды, которую ты носишь, и цвета, которых ты стараешься избегать. Тебе нравится бледно-зеленый цвет, ультрамариновый и кремовый. Ты никогда не носишь одежду фиолетового цвета.

Для депиляции под мышками ты используешь воск, у тебя маленький шрам на левой коленке, ты не ешь сыр моццарелла и сладкий перец. Ты их не перевариваешь. Ты не пьешь пиво.

Курить ты бросила два года назад, но так страдала, что начала опять.

По ночам тебе хочется почитать, но ты заставляешь себя выключать свет еще до наступления полуночи.

Ты все еще любишь своего мужа, но для него ты больше не существуешь. Иногда ты думаешь, что, если умрешь, никто по тебе не станет плакать.

Ты ненавидишь свою мать, которая ни разу не позволила тебе забыть, кто ты, из какого рода.

Ты подумывала сделать пластическую операцию груди, но потом передумала, сама себе ты и так нравишься, и мне тоже. Особенно твои глаза, которые постоянно кажутся немного уставшими; орлиный носик с изогнутыми крыльями, немного надменными, как и ты, — нос благородной дамы. И твой голос, всегда мягкий и вежливый. Но я знаю, что внутри ты стальная.

Сейчас ты сидишь, как обычно, скрестив ноги, положив одну ногу на лодыжку другой.

Ты расслабленно сидишь на стуле, спина прямая, и ты чувствуешь себя в этой позе комфортно.

Но руками ты обхватила себя, будто бы тебе холодно, и бросаешь взгляды вокруг, когда начинаешь думать, что мы на тебя не смотрим. Кто из них, думаешь ты, кто из них?

Я не впервые краду у тебя трусики, но в прошлый раз, двадцать лет назад, ты на это даже не обратила внимания. Все это время я храню их. На этот раз я захотела, чтобы ты заметила пропажу.

Завтрак — приятное занятие но не для того, кому потом приходится мыть посуду. А ее набралась целая гора: сковородки, блюдечки, кофейные и чайные чашечки, тарелки под общие блюда, стаканы и графины, а еще вилки, ножи, ложечки.

Обычно Дэде обязательно нужно было выпить чашечку кофе без сахара, едва она просыпалась, потом еще такую же после душа, крепкий чай около десяти-одиннадцати утра, и ничего больше до самого обеда. Опустив руки в мыльную воду, она обратилась к Тутти, расставляющей тарелки в сушилке.

— Напомни мне: почему мы решили отказаться от обслуживающего персонала на вилле?

— Наверное, потому что нам казалось, что без них нам будет веселее. Только мы, подруги, воспоминания о прекрасных давних временах и так далее. И еще: потому что официанты отгуляют свои отпуска до того, как начнется летний сезон. Ну и, кроме того, мы заплатим меньше.

Дэда фыркнула:

— Да, но мы же здесь вкалываем по-черному. Я ненавижу мыть посуду.

— А почему тогда ты вызвалась мыть ее? — спросила Тутти, искренне удивляясь.

— Потому что мне казалось, что я поступлю некрасиво, если этого не сделаю.

«И еще потому, что после обеда или ужина посуды точно будет больше», — подумала Дэда, но этого не произнесла.

— В любом случае, лучше мыть посуду после завтрака, чем после обеда или ужина, — произнесла Тутти и заговорщицки подмигнула.

Тутти была симпатичной. Иногда слишком серьезной, иногда излишне расчетливой, почти все всегда держала под контролем, но, если «отпускала себя», была очень веселой и, кроме того, гениально подражала другим.

В лицейские годы ее «жертвой» стала синьорина Капотелли, очень строгая заместитель декана. Однажды Тутти позвонила синьоре Кафьеро, преподавательнице по черчению, и вызвала ее в воскресенье на собрание, имитируя голос Капотелли, причем так мастерски, что Кафьеро пришла на организационное собрание, которого, естественно, не было. В другой раз она прервала отдых Ди Джироламо, очень грозного преподавателя греческого и латинского языков и единственного мужчины из педагогического состава. А когда Капотелли действительно позвонила в воскресенье по поводу срочного проведения собрания Марфеллотто, преподавательнице по трудовому воспитанию, работающей по временному контракту, та послала ее так грубо, что в результате с ней не продлили контракт.

Прекрасные, беззаботные были времена! Они не думали, кем станут, как их изменит жизнь, — тогда они надеялись только на лучшее.

Дэда тогда была уверена, что перед ней открыты все пути и есть все возможности для прекрасного будущего.

Теперь ты дама средних лет, и вот тебе твое будущее, которое ты ожидала, подумала Дэда, обращаясь к той юной высокомерной себе, какой она была когда-то.

Должно быть, она тяжело вздохнула, сама того не заметив, потому что Тутти, ополаскивавшая графин, вдруг внимательно посмотрела на нее.

— Что такое? Все в порядке? Это же не только из-за мытья посуды, правда?

Боже мой, насколько же проницательна эта Тутти. Естественно, она не стала бы адвокатом Сакра Роты, если бы не была такой наблюдательной.

— Не знаю, Тутти. Может, меня беспокоит, что на следующий год мне исполнится сорок, и мне кажется, что столько всего еще нужно сделать, чтобы почувствовать себя состоявшейся, повзрослевшей, успешной или что там еще.

Дэда вдруг замолчала. Что-то подсказывало ей, что не стоит так уж откровенничать, пусть даже и с давней подругой.

Тутти смотрела на нее с пониманием.

— Я тебя понимаю, со мной такое тоже бывает. Но у меня, в отличие от тебя, нет ни детей, ни мужа…

Дэда едва заметно приподняла плечи. Какое это имеет значение? Лука, в конце концов, был не так важен, мальчики, свет ее очей, — в них действительно вся ее жизнь.

— Конечно, семья — это еще не все, но ты же ко всему прочему сделала еще и карьеру. Ты — штатный преподаватель политической экономии, не так ли? И, если я не ошибаюсь, блистаешь в ординатуре. Ты достигла своих целей.

Дэда кивнула. Это злосчастное мыло попало ей в ноздри и щипало до слез. Она резко тряхнула головой.

— Да ладно. Дэда, не надо так. Ты как скала, — подруга театрально обняла ее, прикоснувшись только локтями, держа кисти рук приподнятыми, чтобы не намочить ее одежду.

— Может быть, это именно потому, что я подумала о своем, но этот дом, этот уик-энд на меня странно действуют.

Теперь слезы потекли ручьем, но Дэда чувствовала себя легче.

На мгновение ей захотелось прислонить голову к плечу подруги. Но стало неловко, и Дэда отошла, нервно улыбаясь.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Тутти, беря полотенце, чтобы вытереть руки.

— Это обстановка вокруг заставляет меня окунуться в прошлое. Вспомнить, какими мы были, понять, какими стали. Только не говори мне, что с тобой сейчас этого не происходит.

— Пока нет. Но я это допускаю. И, возможно, именно в этом вся прелесть. Взять и обсудить все всем вместе.

— Возможно, я не чувствую в этом необходимости. Или правильнее сказать, что я не думала, что у меня в этом есть необходимость. Возможно, некоторое чувство неудовлетворенности вполне естественно в нашем возрасте.

— Ой, оставь эти истории про возраст! Но ты отдаешь себе отчет в том, что у тебя впереди еще столько времени? Можешь делать то, что хочешь. Можешь найти себе другого мужчину, можешь начать работать барменшей на Ибице, заняться политикой, покраситься в рыжий цвет или уехать на два месяца в Китай. Тебе тридцать девять лет, всего лишь!

— Тридцать восемь еще целый месяц, извини.

— Да, конечно, извини меня, — пробормотала Тутти, потом посмотрела на Дэду и нерешительно улыбнулась. Момент доверительной беседы закончился, и Дэде стало легче: она не привыкла выставлять себя напоказ.

Тутти была права, время еще оставалось, ну не сегодня же она должна умереть.

«Я умираю.

Я не нашла мужества сказать тебе это иначе. Я хотела поговорить с тобой, но никогда не находила сил для этого. Я тебя слишком люблю, чтобы выдержать твой взгляд в то время, как скажу тебе "я умираю", поэтому я пишу.

Это чудовище-монстр ест меня изнутри, разрушает мою плоть. Если я закрою глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать, и сконцентрируюсь, я могу услышать, как он передвигается внутри меня.

С каждым биением моего сердца я ощущаю, как он пробегает по моим венам, по моим артериям и капиллярам, атакует клетки одну за другой, населяет колониями прожорливых организмов все мое тело.

Они уже поселились в моей печени, почках, груди.

Если бы я могла, то стала бы врачом, ты это знаешь. Ты старалась подбодрить меня, и я начала учиться. Врачевание на дому, по книгам, которые я сама выбирала. Я никогда не стремилась поступить в университет. Там слишком много людей, которые вопросительно смотрели бы на меня, много тех, для кого я просто не существовала бы.

Я всего лишь однажды попыталась пойти на лекцию, этого я даже тебе не рассказала, и оказалась одинокой среди стольких людей. Тогда я убежала.

А потом, экзамены. Я бы никогда не отважилась прийти сдавать какой-нибудь экзамен, даже если бы все знала.

Я знаю, что этот рак пожирает меня кусочек за кусочком.

Рак, опухоль, злокачественная карцинома.

Все началось с левой груди, там, где находится сердце.

Я не захотела оперироваться, врачи пытались переубедить меня, но я знала, что было уже поздно.

Мне стоило поделиться этой тайной с тобой, но я боялась, что тебе удастся убедить меня сделать операцию, а я этого не хотела. А потом, за что бороться?

Затем опухоль появилась в лимфатических узлах в подмышках, потом перешла на правую грудь и постепенно на кости и все остальное. Я согласилась только на прохождение двух курсов химиотерапии, потом отказалась. Химиотерапия изнуряла меня, лишала сил и не давала никаких результатов. Но хуже всего — лишала меня возможности общаться с тобой.

Помнишь тот случай, когда ты застала меня с мокрыми волосами, обернутыми полотенцем, и хотела помочь мне их просушить?

Я рассмеялась и сказала, что они и так сами по себе высохнут, и отвлекла тебя, рассказывая о других вещах. Я не могла допустить, чтобы ты увидела мои волосы — они выпадали прядями после химии. Именно тогда я решила прервать лечение, поскольку это было ни к чему. Я прочитала приговор в глазах моего лечащего врача-онколога.

Он даже не слишком настаивал, совсем чуть-чуть, насколько это диктовала ему профессиональная врачебная этика.

Поэтому я умру.

Боже мой, что значит умереть, мы все умрем, но я раньше других.

Тридцать восемь лет. Наверное, это немного рано, не находишь? Но я не жалуюсь, я прожила полную, богатую событиями жизнь благодаря тебе.

Конечно, я не замужем, у меня нет детей, но это не тяготит меня, ты была моим миром и мне этого достаточно.

Как бы посмеялись твои подруги, если бы прочитали это письмо!

Какой убогой им показалась бы моя жизнь по сравнению с их прекрасным существованием!

Но мы-то знаем, что это не так. Моя жизнь не была ни ничтожно малой, ни убогой. Просто чуть короче их жизней.

Потому что они будут жить долго».

— «В первый момент все подумали, что убийство совершено одной из служанок. Самой любимой. Из ревности, зависти, извращенной страсти или еще чего другого. Казалось невозможным, чтобы столь юная девочка могла бы погубить их всех, но среди убитых не хватало одного тела, и показалось проще всего возложить всю вину на нее. Потом аккуратно пересчитали количество частей тел и голов еще раз и выяснили, что количество девочек совпадает».

Тела были расчленены, понимаете? И в какой-то момент решили, что одного тела вроде бы как не хватает!

Очки для чтения и грассирующее «р» обращали на себя внимание, только когда Тутти произносила публичную речь в защиту в суде, и придавали ей менторский вид.

Лючия громко фыркнула:

— Что это? И охота тебе читать подобное? Я пока даже не решила, считать это смешным или отвратительным.

— Да что ты?! Это же очень интересно, а ты, как обычно, дорогая, дальше своих сосков ничего не видишь. Чтиво называется «Пропавшие служанки» и подзаголовок «Правдивая история ужасов виллы Камерелле», я нашла книгу в своей комнате. Это очень интересно.

— Покажи. Кажется, я это тоже где-то видела, — нехотя добавила Дэда.

Дурной вкус. Ну а чего иного можно было ожидать от Тутти? Дэда посмотрела на открытую дверь. И куда же запропастилась Мария-Луиза?

Чтобы выйти из комнаты, Дэде достаточно было найти какой-нибудь предлог. Она и не подозревала, что застрянет здесь вот так, как в классической ситуации: «остановилась и остроумно болтает с подругами, для которых это самое лучшее занятие». Мария-Луиза, ты где?

— «Обнаружив прислугу, предположили, что убийцей был отверженный воздыхатель, пообещавший, что ни его невеста, ни ее подруги никогда не будут с другими мужчинами. Эта версия заслуживала внимания и считалась истинной долгое время, потому что большинству она была удобна. Естественно, призрачный и разочарованный воздыхатель так никогда и не появился. Никто не был наказан за ужасные кровавые убийства, а души девушек продолжали бродить по дому еще долгие годы».

— Долгие годы, понимаете? — сказала Тутти, глядя поверх очков. Дэда сейчас была готова растоптать своими каблуками ее очки в мелкую крошку.

— Это могло бы объяснить роковые стечения обстоятельств и с другими людьми, оказавшимися в этом месте, — задумчиво произнесла Лючия. — Я слышала, что здесь умерли люди. Некая дама из Падуи утонула в бассейне, купаясь ночью после плотного ужина. И еще один немец умер. Вроде от инфаркта. Я не стала вам раньше говорить об этом: вы такие впечатлительные, к тому же с таким энтузиазмом согласились с выбором Пьеры…

— Лючия, иной раз твоя скромность действительно неуместна, — резко и невпопад произнесла Дэда.

Лучия и Тутти посмотрели на нее с непонятной тревогой.

— История на этом не закончилась. Слушайте дальше, — невозмутимо и весело продолжила Тутти. — «Совсем недавно пришли к выводу, что злодеяние, возможно, было совершено женихом, который застал невесту во время занятия запретными играми со служанками. Чтобы выяснить возможность лесбийской любви в обществе, где царят строгие моральные правила, обратились к известному специалисту Прокаччини, который достаточно глубоко изучал подобное поведение. Мы ограничимся только изложением дошедших до нас слухов. Юноша не устоял перед желанием пошпионить за своей красавицей в последнюю ночь, которую она должна была провести вдали от него, но это ему дорого обошлось. Он застиг врасплох несчастных девушек за отвратительными играми, во время которых они ласкали друг друга, истомленные ожиданием.

Непристойное зрелище затуманило разум и сердце юноши, и он потерял контроль над собой. Он растерзал их тела и таким образом смыл кровью позор измены. Возможно, любой в те времена поступил бы так же, а поэтому преступление было сокрыто под покровами лжи».

— Ласкали друг друга? Фу-у! И кто же эту дрянь написал, можно узнать? — спросила стоявшая прислонясь к двери Джованна, с выражением то ли удивления, то ли отвращения на лице.

— Лучше, дорогая, тебе этого не знать, — ответила Дэда со вздохом, взяла ее под руку и вышла с ней из комнаты.

— Ты спускаешься? Ну давай же, спускайся! Вода замечательная!

Вода бассейна, утопающего среди зелени, действительно манила искупаться, а вот размахивающая руками и кудахтающая Мария-Луиза в своем раздельном флуоресцентном купальнике с рюшечками — значительно меньше.

Дэда сдалась (ничего уже не поделаешь, Мария-Луиза ее видела, и теперь от нее не скроешься), закрыла с внутренней стороны окно гостиной, где она уединилась, и пошла в комнату переодеться.

На уик-энд Дэда захватила с собой пять или шесть купальников, и, к счастью, все они были на месте, включая и тот, в котором она купалась ранним утром и который сушился на террасе. Потом она выбрала цельный болотного цвета очень простенький купальник, явно назло Марии-Луизе, и спустилась вниз, предварительно убедившись, что закрыла дверь комнаты на ключ. Ей пришлось прихватить с собой маленькую дамскую сумочку для того, чтобы положить туда ключи с тяжелым гостиничным брелоком.

Дэда сразу же вошла в воду и, явно назло Марии-Луизе и под ее неустанным взором (бедолага Мария-Луиза умела плавать только по-собачьи), четыре раза проплыла бассейн от бортика до бортика.

— Вода чудная, правда? — спросила Дэда, подплыв к Марии-Луизе, барахтающейся у бортика и размахивающей ногами, выполняя какие-то чудодейственные упражнения от целлюлита. — Вместо того чтобы мокнуть, как истукан, плавай и увидишь, что твой целлюлит исчезнет, — сказала она и легла на воду, вытянув свои стройные ноги.

Мария-Луиза язвительно улыбнулась.

«Вся прелесть истинной дружбы, — подумала Дэда, — в том, что знаешь точно, на какие кнопочки нажимать, а какие не трогать, в зависимости от того, какой результат хочешь получить».

Дэда сделала кувырок назад и вынырнула, встряхнув волосами.

— Я, право, не знаю, как тебе не надоедает просушивать их всякий раз. Мне бы терпения не хватило, — сказала подруга.

— А я бы не смогла стоять, как ты, в воде, как истукан или гусыня, с прической и макияжем.

Она это произнесла. Или точнее, у нее это вырвалось. Ну и что же с ней происходит? Сначала не сдержала слез, а теперь не смогла промолчать. Мария-Луиза смотрела на Дэду, которая была явно шокирована ее поведением.

— Извини, дорогая, извини, извини, извини. Это не в моем характере, я знаю, но я очень нервничаю. Могу только сказать, что я хотела сказать другое, но эти слова вылетели так неожиданно.

Мария-Луиза не улыбнулась, боже, она и вправду казалась гусыней: под глазами тени в тон купальнику и с «килограммом» золота, подвешенного к мочкам ушей. Только этого было уже достаточно, чтобы утопить ее, а еще и ожерелье из жемчуга…

Ну кто надевает жемчуга, отправляясь в бассейн, кто, скажите ради бога?

Но Мария-Луиза была хорошей подругой. Ее обиженный взгляд был и неприятен Дэде, и в то же время заставлял ее укорять себя за совершенную оплошность.

— Извини меня. Ты же знаешь, что на самом деле я так не думаю.

И все же она, Дэда, думала именно так. Мария-Луиза прикусила губу, сомневаясь, а потом ее прорвало:

— Ты странная начиная с сегодняшнего утра, я просто не узнаю тебя. Ты никогда не была такой нелюбезной либо до сих пор притворялась. Но если ты именно так думаешь обо мне…

Дэда принялась уверять ее, что и вправду никогда так не думала, ну правда, никогда; что ее беспокоят ее собственные дела, воспоминания о прошлом, что этот дом на нее как-то странно влияет, бла-бла-бла, и что она ее любит, Мария-Луиза — ее самая лучшая и самая близкая подруга и так далее.

Наконец Мария-Луиза улыбнулась и была готова посплетничать.

— Как тебе Джованна? По-твоему, она лесбиянка? Ты обратила внимание, как она держится? А этот пирсинг над бровью? Я что-то слышала по этому поводу, но не представляла…

— А что ты о ней знаешь? — спросила Дэда с любопытством.

— Чуть больше, чем ты. Она не закончила учебу. Помнишь, как она блестяще училась? Первая в классе и без всяких усилий. Потом она выбирает юриспруденцию и зацикливается на частном праве. Она работает на износ. Потом у нее погибают родители, мне кажется, в автомобильной катастрофе, и с тех пор она несметно богата и с полным правом может ничего не делать, сорить деньгами со всякими ошалевшими чудаками. Обязанности, солидарность, и в итоге все эти наркоманы на последней стадии.

— Поговаривали, она с кем-то жила в коммуне.

— Да нет, это старая история, она жила с тремя мужчинами, один из которых был ее мужем. После развода они какое-то время еще оставались вместе, потом один мужчина стал священником, другой покончил с собой, и у Джованны с мужем пути-дороги разошлись. Слышала, что он сейчас в Африке, но не знаю, чем он занимается.

— Какое разбазаривание жизненных сил, — сказала Дэда (она действительно так думала), — такая способная девушка. Лучшая из всех нас.

— Когда ты так говоришь, моя дорогая, мне становится смешно. Ты же ее ненавидела. Она была единственной, которая оспаривала у тебя первенство. — Мария-Луиза злорадно засмеялась.

Дэда удивленно посмотрела на нее. Это, конечно, было так, но в иные времена Мария-Луиза никогда бы не позволила себе сказать подобное вслух. Червяк вылезает из мешка, подумала она.

Настал момент поставить Марию-Луизу на свое место. Вот только они вернутся домой, она ей покажет.

Несколько телефонных звонков тому, другому, и перед Марией-Луизой захлопнутся все двери.

Дэда холодно улыбнулась:

— Какая завидная память! Ты меня пугаешь! Я ничего не помню о лицейских годах.

— Конечно, ты была слишком занята тем, чтобы тебя обожали, до нас, обычных смертных, тебе не было дела.

Мария-Луиза улыбалась, чтобы смягчить сказанное, но Дэда ее знала слишком хорошо, чтобы понять, что подруга на самом деле не на шутку обозлена.

Вдруг Дэде захотелось затащить ее под воду и держать там так долго, пока не увидит пустоту в ее глазах. Потом бы она ее, конечно, отпустила и наблюдала бы как Мария-Луиза, неуклюже размахивая руками, добирается до бортика бассейна и кашляет, болезненно и хрипло.

— Что случилось? У тебя глаза остекленели. Ты о чем сейчас думаешь? Почему ты так на меня смотришь?

Боже, что это на нее нашло? Подруга с тревогой смотрела на Дэду.

— Дэда? Ты не хочешь сказать мне, что с тобой?

— Да оставь меня! Убирайся отсюда, выпей пару аперитивов и оставь меня в покое, — воскликнула Дэда и резко стукнула ее по руке, прежде чем подняться на бортик, схватить полотенце и уйти.

Мария-Луиза осталась в воде, но Дэда даже не оглянулась.

— Что делают остальные?

— Тутти, Аманда и Джованна пошли прогуляться. Какое безумие, в такую жару. Спасибо, но это не для меня. Мария-Луиза пошла в бассейн, полагаю.

— Я знаю, я сейчас оттуда.

— Что-нибудь случилось? — Лючия была слишком проницательна.

Выйдя из бассейна, Дэда быстро вытерлась, оделась, потом прогулялась по одной из тропинок, что терялись в лесочке за виллой. Она надеялась успокоиться, найти внутреннее равновесие, которое покатилось ко всем чертям с того момента, когда она подняла глаза и увидела движущуюся тень в своей комнате. Это произошло всего несколько часов назад. Как же медленно тянулось в это утро время.

На тропинке Дэда почти сразу же встретила Лючию (будто бы подруга инстинктивно поняла, что она была ей нужна), и теперь они молча шли вместе. Лючия действительно была прозорлива, умна и, к сожалению, язвительно весела. Дэда знала, что этот случай мог бы обрасти выдумками, поэтому попыталась смягчить ситуацию.

— Да, случилось… Не то чтобы поругались, ну так, ты же знаешь, какая она.

— Да, конечно, вы почти как сестры. Я вам всегда немного завидовала.

— Действительно? А чему, собственно, было завидовать?

— Ну вы всегда вместе, одна защищает другую. Прекрасные отношения, которые длятся столько лет.

— У тебя, следовательно, никогда не было впечатления, что я принцесса на горошине? Почему же тогда и ты тоже, будучи девчонкой, обожала вертеться вокруг меня?

— А, так, значит, это послужило причиной ссоры? Я тебя раскусила!

Проклятая Лючия. Дэде она казалась слишком хитрой. Не зря же она работает судьей и к тому же имеет славу безжалостного судьи. А потом… Вся эта болтовня о сестрах, будто бы она завидовала, и так далее — это способ, чтобы вытянуть из нее признание о причине ссоры с Марией-Луизой.

А теперь? Как это уладить? Язык у Лючии длинный…

— Да нет, я просто спросила. Теперь, когда я стала женщиной средних лет, я хотела бы понять, как вы меня воспринимали в юности. Я этого сама уже не помню.

— Ты это серьезно говоришь или стараешься переменить тему разговора? — Лючия на мгновение пристально взглянула ей в глаза. — Скажи правду. Прежде всего, ты не синьора средних лет и никогда ей не станешь. Во-вторых, хочешь знать, какой ты была? Ты была великолепна, это правда. Мы все тебя обожали. Мы сомневались, за кем признать лидерство, за тобой или Джованной. Она была воплощением интеллигентности, долга, амбиций, таланта, а ты…

— Большое спасибо, но если Джованна была воплощением всего этого, то что же тогда оставалось мне? — спросила Дэда раздраженно.

— Ты была совершенством, — просто ответила Лючия, не глядя на нее. — Мы все были немного влюблены в тебя, Джованна тоже.

Они молча пошли дальше.

Вокруг все утопало в зелени. Время от времени какой-нибудь шорох в лесочке заставлял их вздрогнуть, но это были всего лишь прячущиеся маленькие лесные зверьки, скорее всего белки.

Дэда не знала, что сказать. Она чувствовала себя успокоенной, но в то же время уставшей от своих эмоциональных перепадов. Это состояние продолжалось с того момента, как она проснулась. Настроение постоянно менялось: радость, страх, раздражение, плач, волнение, умиротворенность и злость. Она действительно была измотана резкими перепадами настроения.

О пропаже белья она уже должна была перестать беспокоиться. Глупая шутка одной из подруг или ее же забывчивость, неподдающаяся объяснению? Нет, с этим покончено, хватит об этом думать, а то с ума сойти можно. Усилием воли она отбросила эту проблему.

— Я почти уже собралась уехать, — сказала она, подумав, что это действительно так. Лючия вздохнула, ей было досадно это слышать.

— Я не понимаю, что я здесь делаю. Мне совсем не весело.

— Большое спасибо!

— Извини, это правда. Мне здесь не весело, и я могу найти по крайней мере сотню более удачных возможностей, чтобы встретиться с каждой из вас. А это что-то вроде поминок по прошлому. Я ворошу воспоминания о своей прошедшей юности и других бесполезных вещах. Я поссорилась со своей самой лучшей подругой, у меня пропали трусики, а эта кретинка Пьера, которая меня сюда вытащила, даже не появилась! Я на самом деле подумываю уехать отсюда.

— Расскажи мне эту историю с трусиками. В этом замешана Мария-Луиза? Вы из-за этого поссорились?

О боже, нет. Только этого еще не хватало. Теперь Лючия начнет сплетничать, пока язык не отсохнет.

— Извини меня, Лючия, но сегодня и вправду не тот день. Лучше я вернусь на виллу и немного полежу.

Лючия смотрела на нее с любопытством, ее носик подрагивал. Она приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть Дэде в глаза. Лючия была маленького роста, но люди, непонятно почему, этого не замечали.

— У тебя усталый вид. Может быть, истощение нервной системы?

Этого еще не хватало.

— Нет, Лючия, нервного истощения у меня нет, — ответила Дэда слабым голосом.

— Тогда что? Расслабься, не думай об этом. Ты все та же, самая лучшая. — Лючия улыбнулась ей своей несравненной улыбкой, от которой Дэда опять вся засветилась и которая напоминала ей, за что подруги продолжают любить Лючию, несмотря на ее ядовитый язычок и ненасытное любопытство. Лючия пожала Дэде руку, может, немного крепче, чем надо.

— То, что касается Пьеры, если это тебя утешит, то мы нашли одну записку.

— Правда?

— Нет, не я нашла, одна из наших девочек. Пьера извиняется, у нее неожиданно умерла тетя, ей позвонили еще до того, как она отключила сотовый телефон. Ей срочно нужно было уехать.

— Какая тетя? Тетя Эдвина? Надеюсь, что не она, я всегда испытывала к ней симпатию!

— В общем, Пьера надеется, что тетя оставила ей драгоценности.

— Лючия, да ты ведьма!

— Ты тоже, золотце, поэтому я тебе и нравлюсь.

Оставить Лючию и пойти дальше в глубь леса одной прогуляться Дэде было несложно, тем более что Лючия не проявляла интереса к природе и возможности подышать свежим воздухом. Пройдя еще несколько сотен метров и исчерпав все темы для разговора, Лючия начала тяжело дышать от усталости и предпочла вернуться на виллу.

Дэда курила десять сигарет в день, если нервничала, могла выкурить даже пачку, но ее походка оставалась легкой и стремительной, у нее не было ни одного лишнего килограмма. Ей были впору джинсы, которые она носила двадцать лет назад: пару старых джинсов с заплатами и вышивками она бережно хранила в глубине одного из ящиков шкафа. Время от времени Дэда их доставала, надевала и с удовольствием отмечала, что может застегнуть молнию. Ну может, иногда и нужно было для этого выдохнуть, но не более того.

Она быстро удалялась в глубь лесочка по тропинке, опасаясь, что Лючия передумает и опять увяжется за ней, но нет, та уже возвращалась на виллу.

Дэда ступала по мягкому ковру травы и примятых листьев, наклоняя голову, чтобы не задеть ветки. Ей казалось, что она передвигается совсем бесшумно.

Вокруг нее стояла тишина. Птицы тоже примолкли, возможно потому, что осторожно наблюдали за непрошенной гостьей, пожаловавшей в их мир. Иногда сквозь кроны деревьев то там, то здесь просачивались лучи света, а вообще можно было подумать, что ты за тысячи километров от города, хотя вилла была совсем недалеко.

Дэда устала от людей, устала до смерти. Сейчас ей хотелось побыть наедине с самой собой.

Она никогда не задумывалась над выражением «оголенные нервы», но теперь прекрасно понимала, что оно значит.

Ей казалось, будто с нее сняли кожу, полоска за полоской, острым лезвием, оголив нервы.

Некоторое время назад она прочла детектив, в котором с одним несчастным героем случилось нечто подобное.

У Дэды мурашки побежали по коже, когда она живо представила себе ту картинку. Окровавленное тело, оголенные мускулы, нечеловеческое лицо и ужас, застывший в глазах.

Это был ее недостаток — умение представлять все как наяву. Подобные книги выбивали ее из колеи, и поэтому ей почти никогда не удавалось дочитать их до конца. Как же назывался тот детектив? Нет, не вспомнить.

За спиной послышался шорох. Дэда вздрогнула от неожиданности.

У нее и вправду нервы были на пределе. Даже шорохи тихого леса могут выбить из колеи.

Неожиданно потемнело, Дэда посмотрела на небо: огромная туча, принесенная ветром, нависла над кронами деревьев.

Похолодало.

Сама того не замечая, она ускорила шаг, и теперь ей казалось, что она ушла очень далеко от того места, где рассталась с Лючией.

«Вот глупая, как мало надо, чтобы испугать тебя, — сказала она себе, глядя по сторонам, чтобы сориентироваться. — Но ты же не побежишь? Это не в твоем стиле».

Тропинка была та же самая, Дэда не сомневалась. Она пришла с этой стороны.

Когда она опять услышала шорох, то даже не обернулась. Лишь краешком глаза заметила, что чья-то тень быстро промелькнула и исчезла: возможно, тень от тучи на фоне листвы создала впечатление чьего-то присутствия, и ничего более.

Она побежала по мягкой листве. Шорохи позади нее становились все слышнее.

Опять нелепая шутка одной из подруг, выбравшей ее своей целью развлечься?

Но почему? Почему? Ничего смешного в этом не было.

Дэда решила остановиться и встретиться лицом к лицу с преследовательницей, понять, кто это, но она этого не сделала.

Просто потому, что ноги ее не слушались, и она продолжала бежать, и бежала, пока не увидела совсем близко стены виллы Камерелле.

Только теперь она замедлила шаг и немного отдышалась. Вокруг никого не было.

Дэда со злостью тряхнула головой, подняла камень и швырнула его в ствол дерева.

Остальные подруги опять отвергли тебя, в который раз. Беги прочь, если услышишь смех Дэды.

Дэда, сладенькая безжалостная стервочка, красивая блондинка, которая невесть что корчит из себя: как она ходит и усаживается на стул, поджав ноги и выпрямив спину.

Дэда такая женственная.

Ты не можешь не думать о Дэде даже сейчас, когда убегаешь вся в слезах, что обжигают твои глаза.

Ты не одна из них и никогда не будешь. Не оборачивайся, чтобы посмотреть на них, ты же знаешь, что они все там, в своем кругу, вокруг Дэды и Джованны.

Дэда сидит, обхватив руками плечи, колени сомкнуты, изящные лодыжки. Джованна стоит, положив одну руку ей на плечо.

Теперь они ненавидят друг друга, но ты этого не знаешь. Аристократка и Анархистка — так их называли.

Сейчас ты бежишь к Рите, которая на перемене делает домашние задания, поскольку с ней никто не разговаривает.

— Что случилось? — спрашивает она, положив ручку.

— Ничего. Все нормально, — говоришь ты, закрывая дверь аудитории, потом опускаешься на колени рядом с ней и начинаешь всхлипывать, положив ей голову на колени.

— Ты когда-нибудь смиришься? — спрашивает Рита. — Ты не такая, как они. К счастью. Но ты не хочешь с этим примириться. Почему ты не можешь понять, что стоишь гораздо больше их? Почему? — Ее пальцы гладят тебя по голове, сначала пряди, потом осторожно кожу под волосами, ее движения медленные, нежные, завораживающие.

И ты закрываешь глаза, прижимаешься щекой к бедру Риты и позволяешь себя ласкать, в то время как слезы хлынули из глаз ручьем.

С Амандой она договорилась после завтрака. Лучше сразу же избавиться от навязчивых мыслей и больше об этом не думать. Свою очередь мыть посуду она отработала и теперь оставшийся уик-энд будет бездельничать.

Дэда считала, что от любых скучных дел нужно избавляться побыстрее, как с домашними заданиями, когда она была школьницей. Ее мать заставляла ее делать уроки, едва девочка возвращалась домой. Мать была так устроена, и во многом оказывалась права.

Дэде в принципе нравилось возиться на кухне и готовить еду: повар из нее получился бы превосходный.

Но готовить ей нравилось одной, без чьей-либо указки. Обычно званый ужин они устраивали дважды в месяц.

Друзья, коллеги Луки, ее коллеги, новые знакомые.

В этот день на кухню вход был воспрещен всем за исключением разве что Пернанды, которая допускалась только до самой неблагодарной и черной работы — мытья посуды.

Меню продумывалось задолго до подготовки к званому ужину, тип вина выбирался сообща с Лукой (одно из самых приятных дел, которые они делали вместе, с удовольствием), очень внимательно продумывалась и сервировка стола. На середину стола ставились красивые цветы, которые Дэда обычно заказывала у продавца маленького цветочного магазина, потому что только он умел угождать ее вкусам.

А еще красивые скатерти, карточки на столе с указанием имени — все требовало заботливого внимания и усердия. Главные блюда начинали готовить заранее. Кроме того, нужно было красиво разложить пищу, выдержать сочетание цветов, точно соблюсти время подачи блюд, распределить места за столом, организовать беседу. Все сходились во мнении, что ужины, устраиваемые Дэдой, великолепны, и ее подругам не удавалось превзойти Дэду в этом.

Сейчас она предложила Аманде свою помощь на кухне — это был подходящий случай возобновить прежние отношения. А еще узнать, у кого она стрижется. Прическа у Аманды была просто великолепна!

Дэда застала Аманду на кухне с завязанным на талии фартуком, на руках, проворно перебирающих кабачки, очень аккуратный маникюр. Вот такая была Аманда, хотя, если подумать, что ее семья владела банком…

— Что приготовим? — лучше позволить Аманде сделать выбор, а она, Дэда, будет довольствоваться выполнением неблагодарной работы чернорабочего.

— Не знаю, я думала приготовить карпаччо[4] с кабачками. Что ты об этом думаешь? Ты же отлично готовишь.

— Ты тоже, если не ошибаюсь; я помню пасхальную запеканку, это было просто обьедение!

— Я целый год занималась на кулинарных курсах, но остановилась на приготовлении рыбы, прослушав только половину лекций по рыбным блюдам, поэтому могу приготовить лангуста, но не золотую рыбку, а по десертам я вообще абсолютный ноль, — и Аманда рассмеялась своим юным обезоруживающим смехом.

Когда она смеялась, на левой щеке у нее появлялась ямочка. И поэтому она казалась прямо-таки девчонкой, еще и из-за шаловливой челки пепельных волос и темно-синих глаз. Дэда всегда считала ее симпатичной, хотя в школе Аманда была робкой и незаметной. Хорошо воспитанная девочка, которая общалась с ними, потому что их матери были подругами, но которая потом всегда забивалась в угол с книгой в руках. Аманда в детстве постоянно читала.

Когда они повзрослели и вышли замуж, их дома находились в одном районе, поэтому они дружили в первые годы после замужества, устраивали совместные партии в бридж или играли в бурраку, а еще раньше вместе отдыхали в Греции. В их компании была и Мария-Луиза. Потом пошла череда тридцатилетних юбилеев, а теперь сорокалетие мужей некоторых подруг. Да, они часто виделись, но откровенных разговоров не было. Дэда не помнила, чтобы она ходила с Амандой за покупками, они даже ни разу вместе не ходили поужинать или в кино, как, например, было с Марией-Луизой, или Пьерой, или кем-то еще из подруг из прежней школьной жизни.

«Почему этого не происходило? — спросила она себя раздосадованно. — Она мне симпатична, я ей тоже, почему у нас не может быть близких отношений, к тому же мы знакомы — она быстренько посчитала, — двадцать пять лет».

— Я уверена, что ты — молодчина, — сказала Дэда улыбаясь, а потом решительно добавила: — Решай все сама, я не хочу думать об этом, буду просто мыть посуду.

— Хорошо, если ты на этом настаиваешь, — Аманда сомневалась.

«У нее даже веснушки сохранились, отметила про себя Дэда с завистью. Боже мой, у нее даже и в пятьдесят лет будет вид школьницы. Правда, попа у нее побольше моей, но ведь должно же быть хоть что-то…» — Дэда опять улыбнулась ей.

— Я рада, что нашелся повод побыть с тобой, — сказала Аманда, начав готовить соус, — знаешь, поболтать, посекретничать наедине.

— Мне тоже приятно. — Дэда навострила ушки. Аманда хотела о чем-то поговорить?

— Пребывание здесь не действует на тебя каким-то особым образом?

— Наконец-то нашелся кто-то, кто меня понимает. Я с утра нервничаю. Все эти воспоминания о прошлом… С тобой тоже такое происходит?

— Нет, то есть, может, да, но я вовсе не это имела в виду.

— А что тогда?

— Нахождение здесь. Здесь, понимаешь? — И Аманда бросила на нее косой взгляд.

— Нет, а что я должна понять? (Уф-ф, вот почему они никогда не были подругами. Аманда и в самом деле предпочитала оставаться во всем слишком серьезной).

— Здесь, на вилле Камерелле, ровно двадцать лет спустя.

— Двадцать лет после чего? — Дэда фыркнула. — Что здесь особенного?

— Ты не понимаешь?

— Я ничего не помню, — ответила Дэда решительно.

Аманда порой была надоедливой и настойчивой, но, без сомнения, общение с ней пошло Дэде на пользу: она успокоилась.

Когда страх прошел, исчезла и злость, наступил момент подойти к Марии-Луизе и помириться.

Тем временем Аманда закончила приготовление ужина и предложила пойти прогуляться, но Дэда решила, что с нее уже достаточно прогулок.

Надо постараться помириться с Марией-Луизой, и чем раньше, тем лучше, а то ведь она способна сердиться и дуться весь уик-энд и даже дольше.

Первая попытка разыскать Марию-Луизу оказалась безуспешной.

Ее не оказалось ни в бассейне, ни в комнате. Дверь не закрыта на ключ, постель не застелена.

Дэда с отвращением сморщила нос и вышла из комнаты. Мария-Луиза, наверное, умерла бы от стыда, если бы узнала, что кто-то видел этот беспорядок. Но ее показуха убирать, чистить, смахивать пыль лишь маскировала ее крайнюю неряшливость. В доме безукоризненная чистота, но, ради бога, не открывайте шкафы.

На вилле Камерелле было тихо, все разбрелись кто куда.

Вот скука! Дэда устало села в небольшое кресло в холле.

Как ей хотелось услышать сейчас голос близнецов. Но сотовый телефон остался дома. Прежде чем уехать, она попрощалась только с Пернандой. Близнецы были в бассейне, а Лука — неизвестно где.

Лука. Когда она закрывала глаза, то вспоминала его лицо, немного презрительней изгиб губ. Ей нравился и этот изгиб, и волевой подбородок мужа, и его ясный открытый взгляд. Да много чего еще. Например, как он занимался с ней любовью, не спеша, давая ей возможность чувствовать себя королевой.

Дэда ни разу ему не изменила, и странно, но в этом она даже не испытывала какой-либо потребности.

Лука перестал любить ее… когда же…

На самом деле для нее это не имело никакого значения.

Первый раз Лука изменил ей два года назад, — летом. Не раньше, она была в этом уверена. Да, почти уверена.

Дэда попыталась поговорить об этом с мамой, но та тут же поставила ее на место. Мы из рода Понтрелли, а Понтрелли на это даже внимания не обращают.

Когда они поженились, они очень любили друг друга.

Лука был красив, высокомерен, уверен в себе: молодой и блестящий врач — пластический хирург, просто обреченный на успех. И успех пришел, появились роскошный дом, вилла на море и домик в горах.

И дети.

С появлением детей многое стало меняться.

Возможно потому, что для Дэды они были очень желанны и она израсходовала на них всю свою любовь и внимание — то, что раньше было посвящено только Луке. Постепенно Лука стал отдаляться, а она не сразу это заметила.

Его работа никогда не мешала супружеской жизни.

Дэда сопровождала мужа в командировках и на конгрессах, ездила с ним по всему миру. Ее работа позволяла ей это делать: она была профессором политической экономики, как и ее отец.

Когда появились дети, Лука изменился, потому что сначала ему казалось, что он лишний, а потом постепенно смирился со своей участью. Центр любви сместился, и Дэда долгое время чувствовала себя счастливой.

Теперь нет. Дети подрастают, у них появляются свои интересы. Теперь они уже не так, как раньше, зависят от нее.

Мужа почти никогда не было дома, а когда он приходил, то зависал на телефоне или сидел у телевизора.

Он не мог больше игнорировать телефонные звонки.

Если ты кардиолог, то понятно, почему люди звонят тебе глубокой ночью. Если педиатр, тоже. А пластический хирург? Звонят, потому что появилась еще одна морщинка? Обвисла грудь? Съехал набок нос?

Дэда начала беззлобно подшучивать над этими звонками: «Не звонки, а рога, что мне наставляет мой муж». Это было еще одной из тем для беседы во время игры в бурраку, хотя в душе у нее все кипело.

Она не понимала, почему это случилось именно с ней, с ней, которая еще с юных лет имела возможность выбирать любого, с ней, которая до сих пор оставалась бесспорной главной героиней всех вечеринок и званых ужинов.

Если бы ее спросили, любит ли она Луку, она бы не нашлась, что ответить.

Теперь она сама себя спросила об этом, но вновь не нашла ответа, лишь тряхнула головой и выбросила эту мысль из головы.

Дэда могла запросто отложить решение проблем на потом, если они ей мешали. Такой она была всегда.

Может, поэтому она ничего не помнила о той встрече двадцатилетней давности.

Она бы о ней не вспомнила, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Комната Дэды пахнет ею. Это почти не чувствуется, но запахи есть.

Запах ее тела.

Окна закрыты, белые шторы висят не шелохнувшись. Все в полном порядке, как и заведено в роду Понтрелли.

Покрывало аккуратно застелено, на нем ни морщинки, на двухместной кровати — во всех комнатах двухспальные кровати — взбитые подушки с цветными наволочками в тон покрывалу лежат очень изящно, будто бы совсем недавно приходила горничная.

В ящичках тоже порядок, все тщательно разложено: гольфики из кашемира, шелковые рубашечки, шейные платки и чулки, один уголок только пуст, там, где должны были бы лежать трусики (пару, одолженную у Марии-Луизы, Дэда из предосторожности спрятала под матрас).

Книга, которую она взяла с собой, лежит на одной из прикроватных тумбочек, и будет там лежать нечитанной до конца выходных. Это последняя недавно опубликованная псевдоинтеллектуальная стряпня, та, о которой все говорят и делают вид, что прочли. Дэда надеется, что сможет что-то понять, просто пролистав ее, так, чтобы можно было сказать, что нашла это произведение глубоким, человечным и действительно великолепным.

Туфли, аккуратно выстроенные в ряд, стоят в углу рядом с камином. Размер ее обуви 37,5. Дэда предпочитает обувь фирмы Ferragamo.

В чемодане лежит черновой вариант доклада, который она готовит для конгресса в Лионе. Дэда надеется просмотреть его хотя бы мельком вечером, если не слишком устанет.

Дверь, ведущая на лестницу, на этот раз надежно закрыта. Та, что ведет на террасу, только прикрыта. На террасе сушатся ее купальники.

В ванной запахи Дэды ощущаются сильнее. Очень чувствуется запах духов «Шанель № 5», которыми она продолжает пользоваться, не обращая внимание на мнение других, что они давно вышли из моды. Здесь же лежат ее косметичка и щеточки, фен, дневной и ночной кремы (она пользуется одной французской маркой, малоизвестной, но жутко дорогой, косметику присылают ей из Парижа) и еще крем для тела без всяких ароматических добавок.