Тяжелый рок

Глава шестнадцатая

Под моросящим дождем самолет приземлился в питтсбургском аэропорту. Стюардесса окончательно решила, что сидевший в четвертом ряду слева пассажир просто невежа. Среди иностранцев такие встречаются.

Этот сидел сиднем, не удостоил ее вниманием, когда она спросила, не угодно ли ему что-нибудь, проигнорировал предложенные напитки. Не соизволил даже ответить, когда она поинтересовалась, не принести ли ему какой-нибудь журнал. Он просто сидел на своем месте, прижимая к груди черный кожаный медицинский чемоданчик, и не отрываясь смотрел в иллюминатор.

А когда самолет приземлился, он еще до полной остановки самолета, не обращая внимания на светившееся на табло требование не расстегивать ремни безопасности, направился к выходу. Стюардесса попыталась было уговорить его сесть на свое место, но он так странно посмотрел на нее, что она решила больше ничего не говорить. А потом ей стало не до того: пришлось упрашивать остальных пассажиров оставаться на местах.

Гуннар Нильсон вышел из самолета первым. Он спускался по трапу, как бог Тор собственной персоной, твердо зная, куда он идет, не сомневаясь в своих поступках, уверенный в себе так, как уже долгие годы не был уверен, занимаясь медициной.

Тридцать пять лет он ощущал себя доктором Нильсоном. Но сейчас он чувствовал себя Гуннаром Нильсоном, последним из рода Нильсонов, и это вызывало чувство новой ответственности. Титулы, звания, общественное положение – все приходит и уходит, меняется в лучшую или в худшую стороны, но традиция есть традиция. Она – в крови, ее можно скрывать и подавлять, но в один прекрасный день она воспрянет окрепшая, словно набравшаяся сил за время сна. Как глупо с его стороны было мечтать о новых больницах! В чем он пытался оправдаться? Какие замолить грехи? В чем он виноват? В том, что его семейство считалось лучшим на своем поприще? Ничьей вины в этом не было! Это озарение обрадовало Гуннара: теперь убийство тех, от чьих рук погиб Ласа, выходило за пределы простой мести и становилось профессионально-ритуальным обрядом.

Дождь усилился; он поймал возле аэропорта такси и направился к театру «Моск» в дряхлеющем центре стареющего города.

Он приник лицом к стеклу, за которым мелькали пятна света. Такси пробиралось по улицам, дренажная система которых была явно рассчитана лишь на весеннюю росу. «Питтсбург безобразен, однако, – думал он, – то же самое можно сказать про любой американский город. Радикалы ошибались, утверждая, что Америка является родиной трущоб, однако она возвела их в степень искусства».

Когда такси подъехало к театру, из-за дождя было трудно что-нибудь разглядеть, но ни стук цилиндров, ни щелканье клапанов, ни рычание глушителя не могли заглушить шум царившего возле здания оживления.

Тротуар и улицу заполонили девочки-подростки. Угрюмые полицейские в темно-синей форме, желтых дождевиках и белых касках старались удержать порядок в очередях за билетами, состоявших из ошалевших подростков. Мокрая улица отражала свет рекламы, горевшей над входом

«СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ВЕЧЕР. „ОПАРЫШ И ТРУПНЫЕ ВШИ“!»

– Эй, «кто-то» подъехал! – закричала одна из девчушек, когда такси с Нильсоном остановилось возле толпы подростков.

Все головы повернулись к такси.

– Да никто это, – отозвалась другая девчушка.

– Нет, определенно «кто-то». Он же на такси!

– Любой может сесть в такси.

Расплатившись с шофером и дав ему двадцать центов чаевых, что, на его взгляд, казалось достаточным, Нильсон вылез из машины. К нему подошли две девушки. Он поднял воротник.

– Ты права, сказала одна. – Это никто.

Они отвернулись с выражением досады на блестящих от дождя физиономиях.

Нильсон быстро осмотрелся. Полиции было не до него. Хорошо. Развернувшись, он бодрым шагом направился в противоположную от театра сторону. Нужно было подумать. Он сунул медицинский чемоданчик под мышку, оберегая рукой и плечом его драгоценное содержимое, и зашагал вдоль мостовой, хлюпая ребристыми подошвами ботинок по попадающимся изредка ровным участкам разбитого и потрескавшегося тротуара. Следовало быть осмотрительным и не наступать в лужи: мокрые подошвы ботинок можно вытереть, но если вода попадет внутрь ботинок, то они будут чавкать, и не удастся в случае необходимости передвигаться бесшумно.

Выбирая места посуше, он обошел целый квартал. Затем, приняв решение, перешел улицу напротив театра и, обойдя кучки девушек, направился к боковому входу в театр.

– Постой, приятель. Ты куда? – окликнул его полицейский.

– Я – врач, – ответил Нильсон, намеренно подчеркивая свой иностранный акцент и показывая на чемоданчик. – Меня вызывали. Кому-то стало плохо.

Полицейский подозрительно посмотрел на него.

– Послушайте, офицер, – сказал Нильсон, – неужели я похож на поклонника этого «Опарыша с фрикадельками» или как их там?

Под пушистыми усами молодого полицейского появилась улыбка.

– Да вроде нет, док. Проходите. Если что – зовите.

– Благодарю вас, офицер, – ответил Нильсон.

Он проскользнул в дверь, ведущую за кулисы, и, как и следовало ожидать, оказался среди полнейшего хаоса и беспорядка, исключением из которого являлся лишь направившийся к нему седовласый вахтер.

– Чем могу вам помочь, мистер? – спросил он.

– Я доктор Джонсон. Меня попросили подежурить здесь во время концерта на случай, если кому-то станет плохо или кто-то получит травму.

– Будем надеяться, что такого не произойдет, – сказал старик.

Подмигнув ему, Нильсон наклонился вперед. Он чувствовал себя прекрасно. Его носки были сухими.

– Не беспокойтесь, пока этим идиотам везло, – заметил он.

Они обменялись с вахтером понимающими взглядами людей одного поколения.

– Хорошо, доктор. Кликните меня, если что-то понадобится.

– Спасибо.

Рабочие сцены расставляли за закрытым занавесом музыкальные инструменты, а из зала до Нильсона доносился приглушенный гул аудитории. Однако ничего похожего на «Опарыша» или «Вшей» он не обнаружил. И тут за кулисами на противоположном краю сцены он увидел рыжеволосую девушку. Она была высокой и миловидной, но с совершенно отсутствующим лицом, что Нильсон отнес на счет либо передозировки наркотика, либо постоянного его употребления.

Снимая легкий плащ, он внимательно огляделся. Вокруг не было никого, похожего на американца по имени Римо. Никого, похожего на старого азиата. Если бы они являлись ее телохранителями, то должны были быть здесь.

Но за девчонкой кто-то все-таки наблюдал. Она отрешенно стояла возле электрощита с выключателями, а двое стоявших посреди сцены мужчин следили за ней. Один из них был одет в невероятно вульгарную спортивную одежду, в почти непроницаемых для света черных очках и с черной накладкой-париком на голове, которая смотрелась не более естественно, нежели кусок дерна. Он что-то быстро говорил приземистому крепышу в шляпе. Дослушав, крепыш обернулся, посмотрел на рыжую, повернул голову назад и кивнул. Инстинктивно и, вероятно, бессознательно его правая рука прикоснулась к пиджаку в районе левой подмышки. Он был вооружен.

Нильсон понял, что стал свидетелем того, как на жизнь девицы был только что заключен контракт. А ведь он, Нильсон, настаивал, чтобы этот контракт закрыли! Присутствие здесь этого крепыша в шляпе являлось непростительным оскорблением рода Нильсонов.

Расстегнув медицинский чемоданчик, Нильсон пошарил внутри, нащупал револьвер, убедился, что он заряжен и снят с предохранителя, поставил чемоданчик на маленький столик и, закрывая его от всеобщего обозрения, привинтил к стволу глушитель. Затем закрыл чемоданчик и вновь повернулся к девице.

Как все было бы просто, если бы ему нужна была только она. Одна пуля. И контракт на миллион долларов выполнен. Но все было не так просто. Контракт, миллион – это элементарно, но Гуннару нужны были еще и те двое, что убили Ласу. Римо и старый азиат. Он еще раз огляделся вокруг. Никого похожего на них. Ну что ж, если необходимо подождать, он подождет. Если для этого необходимо, чтобы девушка пока пожила, пусть поживет.

И если всему миру нужно напомнить, что Нильсоны не щадят тех, кто становится на пути выполнения их контрактов, что ж, он напомнит миру об этом.

Нильсон вновь взглянул на девушку. У нее по-прежнему был отсутствующий взгляд. Она стояла, прислонившись к электрощиту. Как бы невзначай он пересек сцену и, приблизившись к девушке, увидел, что ее губы шевелятся, произнося еле слышно: «Надо поиметь Мэггота. Я должна трахнуться с Мэгготом».

Стоя рядом, Нильсон видел, как мужчина в шляпе кивнул и пошел со сцены. Нильсон инстинктивно напрягся. Мужчина направлялся в его сторону, но прошел мимо, не обратив на Гуннара никакого внимания, и стал подниматься по маленькой лесенке, ведущей, очевидно, к ложам.

Выждав несколько секунд, Нильсон отправился вслед. Наверху, где не было тяжелого несгораемого занавеса, шум из зала стал оглушительным. Крепыш вошел в ложу на одного человека, слева от сцены, оттуда было видно все, что творилось за кулисами справа. Через стеклянную панель двери Нильсон увидел, как мужчина сел, снял шляпу и, подавшись вперед, облокотился на латунный поручень, словно прикидывая расстояние до девушки, видневшейся Нильсону из-за его плеча.

Наблюдая за всем этим, Нильсон вдруг заметил всплеск волнения за кулисами, и тут появилось то, что, должно быть, и именовалось Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», со свисавшими с атласных костюмов сырыми бифштексами, отбивными, почками и печенками. Музыканты были в белом. От жара прожекторов мясо уже подтаяло и по белоснежным одеяниям заструилась кровь.

Хотя Нильсон был целиком поглощен наблюдением за человеком в шляпе и Викки Стоунер, в голове у него пронеслось: «Невероятно!»

Запели фанфары. Свет в зале стал меркнуть, потом вновь поярчал и опять померк. Занавес разъехался в стороны, и на сцену вышел толстенький человечек в парике, в броской одежде и черных очках. Основной занавес оставался на месте. Раздался вопль восторга тысячной толпы в переполненном зале.

– Привет, ребятки! Это пришел к вам я. Биг Бэнг! – сказал он в микрофон. – Ну как насчет маленькой музыкальной встряски?

Зал откликнулся ему тысячей воплей и криков. Мужчина перед микрофоном громко рассмеялся.

– Ну что ж, вы это получите! – крикнул он с акцентом, который заставил Нильсона задуматься, а потом причислить его к американцам с Юга. Он не знал, что нью-йоркские диск-жокеи всегда говорили с деланным южным акцентом. Чем хуже музыка, тем сильнее акцент.

– Сегодня вечером нас всех ждет улет. – Сказав это, мужчина взглянул наверх, в сторону ложи справа от себя.

Нильсон заметил, как сидевший перед ним в ложе крепыш слегка кивнул.

– Давай Мэггота! – крикнул кто-то из зала.

– Где «Вши»? – подхватил другой голос.

– Они пируют, – сказал Бит Бэнг Бентон. – Они как раз делят между собой маленькие кусочки мяса. Маленькие лакомые ломтики. Счастливые ломтики!

Зал рассмеялся – девицы откровенно, мужская половила более сдержанно. Биг Бэнг Бентон, похоже, остался доволен тем, что удалось пресечь выкрики. Можно было предоставить сцену Мэгготу, однако для такой звезды, как Бентон, уходить со сцены было рановато. Откашлявшись, он вознес руки над головой и произнес:

– Ребятишки. Сегодня и только сегодня! Поприветствуем единственных… и неповторимых, непревзойденных… Мэггота и «Дэд Мит Лайс»!

Зал буквально взорвался. Свет еще больше потускнел, и луч прожектора высветил круг в центре занавеса на сцене. Как Нильсон и предполагал, толстяк в ложе подался вперед. Сквозь стекло Нильсону было видно, как его рука скользнула под пиджак. Бесшумно открыв дверь ложи, Нильсон вошел внутрь. Он неслышно ступал по устланным ковром ступенькам, приближаясь к толстяку. Биг Бэнг Бентон все еще красовался в луче прожектора; зал продолжал истошно вопить, основной занавес оставался закрытым. Кулисы были слабо освещены. Справа Нильсону была видна рыжеволосая девица Викки Стоунер, стоявшая на том же самом месте. Нильсон заметил металлический отблеск у толстяка в руке.

Нильсон вытащил из медицинского чемоданчика револьвер, взглянул мимо толстяка и увидел, что Биг Бэнг посмотрел в сторону ложи. Здоровяк стал подии мать пистолет. Нильсон подошел к нему сзади, одним стремительным движением бросил чемоданчик, левой рукой обхватил шею толстяка и рванул его назад, от поручня, с тем чтобы, если тот выронит пистолет, он упал бы на устланный ковром пол ложи. Человек пытался сопротивляться, но Нильсон, приставив к основанию шеи дуло револьвера 38-го калибра, выстрелил вниз, по направлению к груди. Пистолет с глушителем сухо кашлянул; человек дернулся и обмяк, повиснув на державшей его железной хваткой левой руке Нильсона. Он был мертв. Пистолет без стука упал ему под ноги. Пуля Нильсона останется в теле до тех пор, пока хирурги не извлекут ее оттуда. Такой выстрел исключал ранение навылет и случайный рикошет в зал.

Толстяк был мертв, но Нильсон продолжал держать труп за шею, чувствуя, что убийство придало ему сил; Сколько же прошло лет? Двадцать пять? Тридцать? Все эти годы он не поднимал в гневе оружия. Он отрекся от исторического прошлого своего рода, и в результате некому продолжить знаменитую традицию Дома Нильсонов. Единственный брат – мертв. По мере того, как мертвое тело тяжелело у него в руке, Гуннар Нильсон осознавал то, что он всегда чувствовал: он был величайшим в мире убийцей. Сейчас он мстил, со всей гениальностью и одаренностью делал то, что ему было предписано Богом. Кровь стучала у него в висках. Ярость викинга клокотала в горле, порождая гнев на того, кто посмел встать на его пути и помешать выполнению контракта.

А посреди сцены в пурпурном пиджаке и черных очках стоял этот болван, пропустивший мимо ушей предупреждение Гуннара Нильсона всем и каждому: «Это мое дело, прочь!» Ничтожество! Этот Биг Бэнг, или как его там, должен получить свое. Занавес разъехался в стороны. На сцене в своих «трупных» костюмах появились Мэггот и «Дэд Мит Лайс». Зал обезумел. Музыканты просто стояли. Девушки повскакивали с мест и ринулись по проходам. Биг Бэнг Бентон пошел со сцены в противоположную от Викки Стоунер сторону. Нильсон дождался удобного момента, когда угол прицела был подходящим для точного выстрела, и выпущенная им пуля 38-го калибра прошла сквозь кадык диск-жокея. Схватившись за горло, Бентон исчез за кулисами. Никто не обратил на него внимания, а пуля, пробив его горло, незаметно вошла в мешок с песком, стоящий у края занавеса.

Нильсон улыбнулся. Голос Биг Бэнга не сможет больше предложить кому-либо контракт, за который взялся Дом Нильсонов.

Тут Мэггот ударил по струнам. Тяжелый септаккорд словно повис в воздухе, задавил и заглушил своими отголосками вопли поклонников. На какие-то мгновения эхо звучало на фоне возникшей в зале тишины, и тут раздался истошный потусторонний вопль рыжеволосой женщины за кулисами:

– Я хочу трахнуться с Мэгготом!

Его заглушила начавшаяся музыка. Нильсон вновь поднял пистолет и, прицелившись поверх ствола, навел его прямо в закрытый правый глаз Викки Стоунер. Но в следующее мгновение он улыбнулся и опустил пистолет. Миллион долларов подождет. Сначала – Римо и старик-азиат.

Гуннар Нильсон вышел из ложи в коридор и направился к выходу. Сегодня вечером они, две его главные цели, здесь уже не появятся. Он будет следить и выжидать. По длинной каменной лестнице Нильсон спустился в фойе театра, который был в свое время не лишен элегантности, а теперь просто обветшал.

Красный ковер в фойе вытерся, и под сухими ботинками Гуннара Нильсона виднелись коричневатые проплешины. Но его мысли были далеко. Придется вновь звонить в Швейцарию: любого, осмелившегося посягнуть на контракт на Викки Стоунер, ждет участь того человека в шляпе. Нужно узнать, где состоится следующее выступление этих «Мэгготов» или как их там. Он будет следовать за ними до тех пор, пока не появятся телохранители этой девчонки. А когда он их найдет, свершится отмщение. И тогда… Да, только тогда… эта девчонка.

Так думал Нильсон, направляясь к выходу из театра и почти ничего не замечая вокруг, включая молодого белого человека, на которого налетел в дверях.

– Простите, – сказал Нильсон.

Белый что-то буркнул.

Не заметил Гуннар Нильсон и старого азиата, стоявшего в вестибюле поодаль и разглядывавшего кадры из фильмов, шедших здесь по вторникам и средам в 1953 году.

Однако старик Гуннара Нильсона заметил.

– Пошли, – сказал Римо Чиуну. – Надо приглядеть за Викки, если она здесь.

Он обратил внимание на то, что Чиун провожает взглядом человека, только что налетевшего на него.

– Куда ты уставился? – поинтересовался Римо.

– Этот человек, – ответил Чиун.

– Что в нем особенного?

– Он налетел на тебя, но не моргнул, – сказал Чиун.

– Ну и что? Он еще и не рыгнул.

– Да, но должен был моргнуть.

– Может, у него моргалка сломалась, – предположил Римо, глядя в сторону улицы на выходящего под дождь человека. – А какая разница?

– Дуракам все без разницы, – сказал Чиун. – Просто запомни: он не моргнул.

– Я сохраню это в памяти до конца своих дней, – ответил Римо. – Пошли.

Повернувшись, он быстро пошел в сторону партера. Но Чиун несколько задержался, глядя на улицу и думая о человеке, который не моргнул.