Тьма на ладони

23

В понедельник утром весь этаж лихорадило уже за полчаса до звонка. Сотрудники бегали по залам и коридорам, то и дело сталкиваясь друг с другом и обсуждая одно и то же. А точнее – одну и ту же статью из утренней газеты. Под заголовком:

По дороге на работу я купил сразу несколько газет, но этой статьи там не видел. Ее напечатали в экономическом листке, который в отличие от обычных газет не ждал официального подтверждения новостей, а освещал события с пылу с жару.

Охара уже была на месте. Завидев меня, тут же вскочила как подстреленная и подлетела к моему столу:

– Шеф! Идемте в переговорную!

Судя по голосу, она готова была взорваться. Не самый приятный голос для раннего утра. Но делать нечего – я потащился за ней.

В переговорной мы уселись за стол. Она скрестила руки на груди и принялась молча сверлить меня взглядом.

– Доброе утро! – сказал я как можно приветливее. – Что это ты мрачнее тучи? Неужели оттого, что нас заглатывает «Одзима»?

– При чем тут это?! Это как раз все равно! Извольте лучше объяснить, что означал ваш ночной звонок в пятницу!

Наконец-то я понял, отчего она злится. Той ночью, уже перед тем как заснуть, я все-таки вспомнил и на всякий случай звякнул в бар Нами-тян. Строго говоря, это были уже субботние четыре утра. Но почему-то ни с того ни с сего трубку взяла Охара.

– Ну, позвонил, отчитался. Какие проблемы?

– Вы что, издеваетесь?! Мы там чуть с ума не сошли, а ему хоть бы хны! «Я уже сплю», – и трубку повесил! Это, по-вашему, отчитался? К тому же еще и трубку с самого начала не просто вырубил, а вообще обесточил – даже послания не оставить! Вы что, думаете у всех такие нервы железные, как у вас?

– Прости, – сказал я. – Но что ты делала в баре в четыре утра?

Она вздохнула – и с видом профессора, читающего лекцию, принялась рассказывать, что было той ночью. Сначала она позвонила Нами-тян, и Майк рассказал ей, что знал. Тогда она отправилась на Роппонги – примерно тогда же, когда Нами-тян сажала меня на свой «дукати». Наконец Нами-тян вернулась и рассказала, что я завалил какого-то верзилу с коротким мечом, но больше она ничего не знает. «Папаша справится, не дрейфь», – добавила Нами-тян, но больше от меня никаких известий не было. Тогда Охара оседлала телефон и начала методично звонить мне на мобильник. Но все было безрезультатно, пока наконец не позвонил я сам. Если учесть, что обычно бар закрывается в два, ребята волновались не на шутку. А все, что они от меня услышали, – несчастные три слова, короткие, как телеграмма: «Я уже сплю…»

– Прости, – повторил я и вздохнул. – Нами-тян небось разозлилась?

– Когда я ваши слова передала – стаканом в стенку швырнула. Даже Майк испугался и спрятался… Правда, потом развеселилась, и мы стали о вас сплетничать. До самого рассвета проболтали. Благодаря ей, между прочим, я наконец-то поняла, что мой шеф – сплошной ходячий недостаток! Хотя и поздновато, конечно.

– Извини! – сказал я еще раз. – Ну, не умею я долго рассказывать! Поэтому обобщил и сказал только самое главное…

– Шеф. Вы японский язык понимаете? «Обобщить» – это изложить так, чтобы все сразу поняли, что случилось, от начала и до конца! Ох, ладно… Выкладывайте подробно, что с вами произошло.

Убегать было некуда. Что рассказывать, а что оставлять «за кадром» – приходилось сортировать на ходу. Пересказывать основной сюжет, скрывая целую кучу деталей, но сохраняя логику изложения, – задачка, что и говорить, не из легких. Я не стал говорить ей о том, что прострелил Кацунуме ногу – иначе пришлось бы рассказывать и об угрозах Кацунумы в ее адрес. Умолчал о степени вины самого Исидзаки в афере с отмыванием денег. И конечно, не раскрыл ей главного табу – правды о происхождении Киэ Саэки. Коснись я этого хоть словечком – смерть Исидзаки потеряла бы всякий смысл. Хотя об отношениях президента с Дзюнко Кагами рассказал довольно подробно.

Где-то на середине рассказа электронные куранты известили о начале рабочего дня. Но Охара не обратила на это внимания. Даже со всеми сокращениями эта история, похоже, захватила ее с головой. Чтобы закончить быстрее, я подвел черту:

– В общем, на этом и закончилось мое последнее задание.

– Значит, причина самоубийства – шантаж якудзы вокруг адюльтера? – сформулировала Охара. – Я правильно поняла?

– Да. А от себя могу добавить, что я впервые в жизни ощутил ревность к мужчине. Правда, на этот счет подробностей от меня не жди…

Слава богу, у таких ощущений сюжета нет.

Несколько секунд она рассеянно смотрела куда-то в пространство и вдруг тихонько произнесла:

– Похоже, эти двое жили в таком мире, которого в реальности не бывает…

– Возможно, – кивнул я. – Но кто тебе сказал, что этот мир объясняется исключительно реальными категориями? Границы реальности у каждого свои. Особенно у отдельно взятых мужчины и женщины. Никакому взгляду со стороны их границ понять не дано. У них всегда будет то, что обычной логикой не объяснимо. И слава богу. Не знаю, удовлетворил ли я твое любопытство, но с меня и этого хватит. Больше я в этой истории ничего объяснять не хочу.

Немного помолчав, она снова посмотрела на меня. И в глазах ее снова вспыхнул странный, хотя и совершенно реальный свет.

– И все-таки, шеф. Вы что-то от меня скрываете, правда?

Я вновь поразился ее интуиции. И, тая в душе от восхищения, честно соврал:

– Ничего не скрываю.

– Ну, смотрите, я от вас не отстану! Даже когда уволитесь, – не успокоюсь, пока не расскажете. Так что имейте в виду.

– А вот здесь я попросил бы… – запротестовал было я, но вдруг и сам понял, как неуверенно звучит мой голос. – Как бы там ни было, без тебя бы я, конечно, не справился. И муж твой здорово помог. Я вам жутко благодарен. Предлагаю как-нибудь поужинать на троих. Уж передай ему, будь добра…

В ее зрачках что-то легонько дрогнуло.

– Передам, – негромко сказала она. – Он очень обрадуется. Уж так вы его заинтересовали… – Она выдержала недолгую паузу, потом добавила: – А я вам тоже должна кое-что передать. Целых две вещи: новость и послание.

– Ты о чем?

– Сначала новость. В конце месяца Нами-тян закрывает свой бар. В ту пятницу она окончательно решила съехать из этого здания. Уже сегодня отсылает заявление о расторжении аренды.

– Хм-м… – протянул я. – Жаль, конечно, если такой чудный бар исчезнет. Но ничего не поделаешь. Тут я ее понимаю… А что за послание?

– Вы обещали Нами-тян выполнить все, что она вам прикажет. Поэтому сегодня вечером вы должны появиться в ее баре, даже если мир перевернется. Это не просьба, а приказ. Так мне велено передать.

Я вздохнул. Что меня ждет сегодня в баре у Нами-тян – даже представить не берусь. Может, и кое-что побезумней, чем поездка на ее «дукати»…

– Приказ понял, – сказал я. – Слушаю и повинуюсь.

Охара наконец-то улыбнулась. То, от чего лихорадило весь этаж, ее, похоже, вообще не интересовало.

– Ты, кстати, эту статью читала?

– Читала, – кивнула она.

– Кажется, название «Напитки Тайкэй» исчезает с лица земли.

– Похоже на то.

– Все вокруг с ума сходят. Одна ты, я смотрю, спокойна как слон.

– А чего тут с ума сходить? У большого бизнеса свои законы. Президент скончался, а плакать по этой фирме я особых причин не вижу. Как выполняла свою работу – так и дальше буду выполнять. Мне-то какая разница?

– Да уж… – только и хмыкнул я.

Сегодня утром Охара чувствовала себя лучше всех. Можно было не сомневаться: именно такие, как она, и выживут в нашей стране победившего корпоративного менеджмента. В ее отношении к миру все было безупречно. Кроме, пожалуй, одной детали. Того, как она кусала губу, рассказывая, что запретила мужу упоминать название ее компании в журнальной статье.

То ли совсем успокоившись, то ли поняв, что больше из меня ничего не вытянуть, она поднялась со стула. Подошла к двери и уже открыла ее, собираясь выйти, но вспомнила что-то еще.

– Да! – сказала она, обернувшись. – Ваш конверт я спустила в шреддер.

– Что спустила? – не понял я. – Какой конверт?

– «Прощальный подарок» директору Какисиме.

Она вышла, и я остался один.

Я подошел к окну и посмотрел наружу. Это утро тоже выдалось ясным. Как и утро, когда я узнал о смерти Исидзаки. Сколько суток прошло с тех пор? Так или иначе, теперь всему конец. Вслед за жизнью моего президента завершилась моя трудовая жизнь. Я больше не салариман. Эмоций – ноль. Зря Охара беспокоилась за мою психику. В душе не осталось ничего, кроме пустоты.

Я вернулся на свое место.

В отделе все было по-прежнему. Никто и не думал работать. Сотрудники сбивались в галдящие кучки, разбегались и через полминуты собирались где-то еще. То и дело кто-нибудь переходил на крик. Что еще за «слияние капиталов»? Ситуация небывалая, но от руководства компании никаких комментариев пока не поступало. Представляю, что сейчас творится в директорате. Взмыленный Санада уговаривал кого-то не принимать близко к сердцу строчки из газетной статьи. Судя по всему, он тоже не владел ситуацией. Другие начальники отделов, похоже, занимались тем же самым. А среди всей этой вакханалии сидела Охара и спокойно вычитывала гранки очередного рекламного текста.

Заняться мне было нечем. Участвовать в пересудах толпы никакого желания не возникало. Я сидел и рассеянно скользил глазами по буклету, который наш отдел кадров рассылал всем увольнявшимся «добровольцам». «Медицинское обследование за счет компании после Вашего ухода…» И тут меня похлопали по плечу.

Я обернулся. Надо мной стоял Какисима с крайне замысловатым выражением лица. Чудеса какие-то. На моей памяти в отдел рекламы со своих небес он не спускался еще ни разу.

– Ну и дела! – сказал я. – И что же, интересно, тебя сюда притащило? Я думал, директор общего менеджмента сейчас должен зашиваться круче всех!

– Оказалось, не совсем так… Ты сейчас свободен?

Я взглянул на часы. Почти одиннадцать.

– В обед у меня посетитель. До тех пор – как птица в полете.

– Тогда пойдем наружу, проветримся.

– А почему не в бар наверху?

– Погода сегодня хорошая. Иногда и на улице неплохо посидеть. Для разнообразия.

Я вдруг заметил, что почти весь этаж осторожно поглядывает на нас. Но никто и не думает подойти и заговорить. Настолько странным было у Какисимы лицо.

Мы вышли из конторы и, не сговариваясь, направились во дворик соседнего здания. Набрели на какую-то скамейку, присели. И только тут я вспомнил, что на этой же скамейке несколько дней назад медитировал Томидзава.

– Смотри-ка… И правда погода отличная! – расслабленно произнес Какисима.

Я посмотрел на него. Странное выражение наконец-то исчезло с его лица, и он снова выглядел безмятежно. Проследив за его взглядом, я уставился в небо. Погода и правда была что надо. Несмотря на полуденный час, ослепительные лучи поливали землю, точно струи солнечного душа. Похоже, сегодня еще потеплеет… Щурясь от яркого света, я огляделся. Молоденькая сакура покачивала ветками у нас над головой. Ни одной почки еще не раскрылось. А через неделю, когда я уйду из фирмы, это деревце будет просто не узнать.

– Ну, что? Прошла твоя простуда? – спросил Какисима, разглядывая небеса.

– Да… – так же рассеянно сказал я. – Прошла.

Больше отвечать было нечего. Не зря же я весь уикенд провалялся в постели.

– Я тоже решил уволиться, – вдруг сказал он.

– Вон как… – ответил я.

Криво усмехнувшись, он посмотрел на меня:

– Ну вот! Я думал тебя огорошить. А ты как заранее знал…

– Да тут только идиот не догадается! Такая статья в газете вышла. Биржа торги заморозила – как по нашим акциям, так и по «Одзиме». Журналисты телефоны обрывают. Заказчики с ума сходят. А человек, который должен во всем этом крутиться как белка в колесе, сидит под сакурой и о погоде рассуждает!.. Ну, и чего увольняешься?

– Это я «слил» информацию газетчикам.

– Хм-м, – протянул я. – Зачем?

– Мы с Тадокоро во мнениях разошлись. Двое суток с ним спорили – всю пятницу и всю субботу, не считая сна.

«Хм-м…» – повторил я про себя.

– Детали опускаю, но смысл такой. Наш генеральный настаивал, чтобы мы приукрасили отчетность за последний квартал, списав все утекшие капиталы на счет «непредвиденных убытков». В нынешней бухгалтерии это называется «уходом в серую зону», на волосок от нарушения закона… В общем, я был против такого риска.

– А что говорил аудитор?

– Аудитора назначал сам Тадокоро, в этом споре от него никакого проку. Раньше они договаривались с ревизорами, и такая политика сходила с рук. Но сейчас не те времена, не та ситуация, а главное – сами «убытки» не того масштаба. Я пытался убедить в этом генерального и спорил с ним эти два дня. Бесполезно. Тогда я взял трубку и по телефону заявил об отставке. Хотя еще три дня назад и представить не мог, что все так обернется…

– А то, о чем тебе «нельзя рассказывать хоть убей», ты в итоге выболтал журналистам?

– Именно. Разговор о нашем слиянии с «Одзимой» велся между гендиректорами уже давно, на сверхконфиденциальном уровне. Для нас это – единственный способ избежать банковской ревизии. А Тадокоро настаивал на «серой комиссии», чтобы хоть немного выравнять долевой процент прибыли в нашу пользу. И вся эта реорганизация с увольнениями проводилась, чтобы адаптировать нашу структуру к «Одзиме». Но «Одзима» все равно назначит свою финансовую проверку, и «серая бухгалтерия» Тадокоро вылетит в трубу. Я уверен: наше долевое участие будет один к двум, не больше. Так что никакое это не слияние. Поглощение в чистом виде. Сегодня после обеда в пресс-клубе Торговой палаты будет сделано совместное заявление компаний. Мне, конечно, уже все равно. Но забавы ради полюбуюсь лишний раз, как одна акула другую заглатывает…

Выслушав его, я задумался, потом уточнил:

– Но ведь у Исидзаки тоже было право голоса. Значит, в этих переговорах его мнение задвинули куда подальше?

– Кажется, я тебе уже говорил: Тадокоро всю дорогу пользовался своими «наружными» источниками информации. Так вот, до меня наконец дошло: эти источники – сама «Одзима». А у них в штате есть кадровые наблюдатели из Полицейского департамента. В том числе – из Второго отдела. И если бы им приспичило вытащить наружу все личные слабости нашего президента – пострадала бы не только семья основателей группы «Тайкэй», но и все компании корпорации. Вот на каком болоте танцевал наш бедолага президент…

Я молчал. В памяти снова всплыла неуклюжая фигура Тадокоро, кладущего букет нарциссов на стол своему умершему президенту. В скорби на его лице я не заметил особой фальши. И это совершенно не совпадало с рассказом, который я только что услыхал. Может, я все еще чего-то не понимаю? А может, именно этот контраст и символизирует отношения людей в японской компании?

– Вот так-то, – вздохнул Какисима. – Собирался на днях устроить твои проводы, а оказалось, что я еще раньше тебя на покой уйду! Сегодня утром совет директоров принял мою отставку. Хотя, конечно, после того как я «слил» информацию знакомому журналисту, им ничего другого не оставалось.

– То есть… ты стал предателем?

– Да! Я – предатель, – ответил он с каким-то странным нажимом. Словно гордился смыслом того, что произносил.

– И что ты теперь будешь делать?

– Да пока не думал. Все это так неожиданно… Жена против отставки не возражает. Отдохни, говорит, в кои-то веки. Наверно, поеду в Штаты, еще немного уму-разуму подучусь…

Насколько я слышал, его жена служила заместителем представителя зарубежного офиса в японской финансовой компании с привлечением иностранного капитала. Спьяну и не выговоришь… Завидные условия для увольнения, что говорить. Еще одна разница в наших способностях. Все, на что был способен я, – это мотаться по ночным улицам с боссом якудзы да размахивать обрезком стальной трубы.

Мягкий ветер закачал ветку сакуры над головой.

– Ну, что? – очнулся я наконец. – Вечером у тебя время найдется?

– Сколько угодно. Я теперь – самурай, потерявший хозяина…

– Вот давай и устроим твои проводы. Какая разница, кто первый, кто следующий. Пойдем и напьемся. Я угощаю.

– Ну, спасибо! А где?

– На Роппонги, – сказал я не думая. – Покажу тебе одно интересное место. Жаль, что они скоро закроются. Уж очень уникальные там хозяева – брат с сестрой…

– Хм-м. Роппонги? Давненько не бывал. В последние годы там вроде одна молодежь собирается… А мы там не будем смотреться как парочка пожилых динозавров?

– В том баре и правда в основном молодежь. Зато играет сплошное старье. А кроме того, ты мне нужен как группа поддержки.

– Поддержки? В чем?

– Тамошняя хозяйка склонна к домашнему бандитизму. Так что будешь спасать меня от жесткого харрассмента. Расскажешь ей о своей жизни в Америке, это ее отрезвляет. Тут-то я и вывернусь как-нибудь…

Какисима оторопело взглянул на меня, но рассмеялся:

– Не знаю, о чем ты, но звучит забавно… Ну, смотри. Если угощаешь – уж подыграю как-нибудь!

На душе у меня полегчало. Знал бы Какисима, что я приглашаю его не куда-нибудь, а в «Кагами-билдинг»… Я попытался представить его физиономию, когда он это поймет. Но тут заметил, как с проспекта в аллею, ведущую к нашей компании, сворачивают мать с ребенком.

Я взглянул на часы. Без пяти двенадцать.

Киэ Саэки я звонил в субботу ближе к обеду. Как только проснулся, оправившись от температуры, сразу набрал номер ее отеля. Сообщил, что бояться больше нечего и она может спокойно вернуться домой. Ваша сестра в порядке, добавил я, просто уехала в путешествие. Информация эта проверена людьми, которым можно доверять, поэтому не волнуйтесь. Она спросила о цели этого «путешествия», и тут мне пришлось выкручиваться. Но так или иначе, похоже, бедная женщина успокоилась. «Ну, если это говорите вы – тогда хорошо», – сказала она. А потом, стесняясь, попросила еще кое-что.

– Перед тем как вы уволитесь… Я хотела бы хоть разок побывать в компании, где он работал… Я понимаю, что это, наверное, неудобно. Но он был так добр к моему сыну. Нельзя ли нам прийти вдвоем?

Я не нашел никаких причин для отказа.

– Ради бога, – ответил я. – Никаких неудобств.

И назначил встречу на двенадцать часов в понедельник.

И вот теперь они проходили передо мной по аллее. Я встал и махнул Какисиме рукой.

– Ну ладно! Вечером увидимся. А сейчас ко мне гости пришли.

Оставшись один на скамейке, Какисима оторопело кивнул и помахал мне в ответ.

Почему-то я побежал.

Когда я выскочил на аллею, они прошли уже далеко вперед.

– Госпожа Саэки! – крикнул я.

Она обернулась. А вслед за ней и ребенок. Трехлетний малыш в джинсовом комбинезончике крепко держал маму за длинную юбку и, разинув рот, глядел на меня.

Узнав меня, мать улыбнулась.

Я медленно пошел к ним.

Она наклонилась к сыну и что-то зашептала ему на ухо, продолжая глядеть на меня. Весенние лучи мягко обнимали их хрупкие силуэты.

По-прежнему улыбаясь, мать легонько похлопала сына по спине. Тот сделал два-три неуверенных шажочка в мою сторону и застыл посреди дороги. Я подходил все ближе – и уже мог различить, как похож ребенок на мать и как внимательно глядят на меня черные бусинки его глаз. Привет, малыш, думал я. Когда-нибудь – хотя, может быть, и не скоро – я еще расскажу тебе удивительную историю. Историю о человеке редкого благородства, которого ты встретил когда-то в детстве. Историю твоей матери и твоей бабушки. Историю их красивой любви.

Между нами осталось несколько шагов, а малыш все смотрел на меня удивленными глазами.

И тогда, словно пытаясь обнять эти солнечные лучи, я раскинул в стороны руки.