Тьма на ладони

6

Звонил не будильник.

Что же? Я открыл глаза и уперся взглядом в сумеречную стену. Взглянул на часы. Пять утра. Вчера я проснулся во столько же. Голова раскалывалась, мозги опять превратились в соевый творог. Как вчера на Роппонги. Единственное отличие – сегодня меня разбудил не дождь, а мобильник.

Трубка валялась рядом с кроватью. Я слушал ее трели и ждал, пока прояснится голова. События вчерашнего вечера вертелись в памяти бессвязными обрывками. Я вспомнил, как врач в медпункте взглянул на градусник и выпучил глаза:

– Сорок и три! Как вы еще на ногах стоите?! Немедленно домой и в постель!

И я решил последовать его совету. Вернулся в отдел и доложил Санаде о заключении врача. Президент Санаде уже позвонил. Как видно, ничего подробно не объяснял – дескать, ролик отменяется, и никаких деталей. Санада выглядел так, словно его укусила лиса. Охары на месте не было, и, когда я попросил передать ей, что заказ монтажной студии отменяется, его перекосило еще больше. Наверно, представил, в какую сумму это нам обойдется. И все же его ума хватило на то, чтобы не орать на человека с температурой за сорок. Моя болезнь меня спасла.

Что было дальше – я помнил крайне плохо.

Вернувшись к себе на Готанду, я откупорил бутылку виски. Это я еще помню. Потом навалился сон. Вязкий, как болото, он то отпускал, то накрывал меня снова. Кажется, я просыпался и снова пил. Возле кровати валялась пустая бутылка. Простыни взмокли от пота, хоть выжимай.

Наконец я взял трубку. Звонил Какисима.

– Хориэ? Срочно дуй на работу.

– Какого черта? – еле выдавил я. – Что там делать в такую рань?

– Президент Исидзаки скончался.

Остатки сна улетучились.

«Не может быть!» – пронеслось в голове. Душа раскололась надвое: горечь с облегчением пополам. Я переложил трубку в другую руку.

– Когда?

– Вчера… Вернее, уже сегодня. Примерно в час ночи. Самоубийство.

– Самоубийство?!

– Детали потом расскажу, – деловито добавил он. – В полвосьмого – экстренное собрание совета директоров. В девять – официальное оповещение сотрудников, в одиннадцать – встреча Тадокоро с прессой. А до того я хочу собрать как можно больше информации о том, что случилось. Вчера Исидзаки вызывал тебя и Санаду. Ни цель этой встречи, ни содержание вашего разговора пока никому не известны.

– Ну еще бы, – сказал я.

– В общем, я у себя.

– Понял. Через полчаса буду.

Я вылез из постели. Голова разваливалась на куски. Температура упала, хотя и не понятно на сколько. Может, просто похмелье? Как бы там ни было, Какисиме сейчас хреновей, чем мне. Не знаю, когда он услышал эту новость, но похоже, этой ночью он не ложился. Судя по голосу в трубке, мне он звонил далеко не первому. Я наскоро напялил костюм и сунул в карман градусник, купленный вчера в аптеке.

На двадцатом этаже царила тихая паника. Двери зала для совещаний, из которого я звонил Охаре, были открыты. Пять или шесть директоров уже сидели внутри и с таинственным видом о чем-то шептались.

Я прошел мимо, сразу в кабинет Какисимы.

Дверь я открыл без стука. Какисима сидел за столом и глядел в монитор. Лицо его было серым от усталости.

– Ну вот… Газетчики уже в курсе, – проворчал он и глубоко вздохнул. – В срочных новостях уже написали. Сейчас набьются сюда как сельди в бочку. Не было печали.

– Откуда узнали-то? От полиции, что ли?

Он покачал головой:

– Черт его знает… Ты, кстати, меня извини. Я тебе еще раз звонил, да ты уже ушел.

– Зачем?

– После тебя я звякнул Санаде. Он сказал, что у тебя температура за сорок. Прости, я не знал.

– Мне уже лучше. Не бери в голову.

В такси по дороге на работу я измерил температуру. Тридцать восемь с мелочью. Наверное, из-за того, что всю ночь потел.

– Значит, Санада тоже скоро притащится?

– Ага. Я уже обзвонил всех начальников отделов и выше. Когда все соберутся, проведем экстренное собрание. Тебя, конечно, можно было не дергать. По телефону бы обо всем договорились.

– Да все в порядке. Санада живет в Фунабаси, ему целый час добираться. Вот и расскажи пока, что случилось.

Какисима кивнул и, борясь с усталостью, начал рассказ.

Десять лет назад у Исидзаки умерла от какой-то болезни жена. С тех пор он жил втроем со старшим сыном и невесткой. Внуков у него не было. Вчера вечером около девяти он вернулся домой в Хироо. Не слишком поздно, не слишком рано. Как всегда, принял ванну и около полуночи закрылся в своем кабинете.

Сын Исидзаки работал архитектором в компании «Строительство Нидзё». Вчера вечером он взял работу на дом и не спал допоздна. Возвращаясь из туалета мимо кабинета отца, вдруг заметил, как из-под двери выбивается свет. Шел уже второй час ночи. Обычно в это время отец уже спал. Сын постучал, но никто не ответил. Тогда он открыл дверь. И увидел тело отца, висевшее в центре комнаты.

Тут же позвонили в «119».[16] Примчалась «скорая», но жизнь Исидзаки уже оборвалась. Врач попытался сделать массаж сердца, но тело было уже холодным. Затем пришел участковый, узнавший о произошедшем от службы спасения.

На рабочем столе Исидзаки нашли два конверта. Один адресован сыну, другой – гендиректору «Напитков Тайкэй».

– Исидзаки повесился?!

Какисима кивнул:

– На электрическом шнуре. Закрепил его на крюке для люстры. Как только врач засвидетельствовал факт смерти, сын позвонил руководству компании. Гендиректору в том числе. Тадокоро тут же сообщил мне, и я выехал на место происшествия. Часа в два ночи. А под утро судмедэкспертиза подтвердила факт самоубийства.

– Погоди-погоди, – перебил его я. – Какая еще экспертиза?

Какисима недоуменно посмотрел на меня:

– Обычная, в институте Тоё… Скорее всего, тело уже привезли домой. Что-то не так?

– Ну конечно, – ответил я. – Ты что, думаешь, судмедэкспертиза производится после любой смерти? Ничего подобного! В тех случаях, когда подозрения в убийстве не возникает – смерть через повешение, пожар или ДТП, – достаточно официального вскрытия, которое подтверждает, что смерть была ненасильственной. Таким вскрытием занимается патологоанатом в обычном морге. А экспертизу поручают институтам, которых в Токио всего пять или шесть, лишь когда нужно установить причину смерти. То есть только в том случае, когда вероятность убийства достаточно велика…

– Откуда ты всего этого набрался?

– Ты забыл, где меня воспитывали?

Он взглянул на меня, помолчал и сменил тему:

– В общем, это самоубийство. Только что пришло подтверждение из полиции.

– Но зачем было привлекать судмедэкспертов? Тут что-то не так.

– Ну, тогда вот тебе еще одна деталь, – продолжал Какисима. – Районом Хироо, где жил Исидзаки, должны заниматься полицейские из округа Адзабу. Об этом мне участковый сказал. Тот же, что сообщил результаты экспертизы. Вот только в дом к Исидзаки чуть позже заявился еще и человек из Второго отдела полицейского департамента. Об этом болтали полицейские из Адзабу. А я краем уха подслушал.

– Хм-м… – протянул я. – Второй отдел? «Интеллектуальные преступления и финансовые махинации»?

– Похоже на то. Если об этом разнюхают газетчики, скандала не избежать.

– У тебя есть какие-то догадки?

– Может, и есть, но я не уверен. Пока ничего сказать не могу. Хотя бы из уважения к покойнику. Так или иначе, факт самоубийства уже доказан. Да и предсмертные письма это подтверждают окончательно.

– Ты знаешь, что в этих письмах?

Он кивнул:

– Мне показывал гендиректор. «Всю вину за кризис в компании я беру на себя. Прошу разобраться с последствиями». И подпись.

– И больше ничего?

– Ни словечка. Письмо сыну он мне тоже дал посмотреть. Там все еще короче. «Прости за доставленное беспокойство. Счастья вам с Киёко». Киёко – это невестка. Обе подписи подлинные, подозрения не вызывают. По словам сына, Исидзаки, вернувшись с работы, вел себя совершенно обычно. Да и полиция не сомневается в самоубийстве. Сын также сказал, что старик страдал легкой формой депрессивного психоза – об этом я сам впервые услышал – и время от времени наведывался к врачу. В тот самый институт Тоё, где проводилась экспертиза.

– Хм-м… – снова промычал я.

– Я же попросил тебя приехать в такую рань, чтобы ты рассказал о том, что случилось вчера. Конечно, я мог бы спросить и Санаду, но мне показалось, он знает не все. Вчера после обеда ты звонил президенту, не так ли? Нисимура, его секретарша, обмолвилась об этом по телефону.

Я мысленно усмехнулся. Какисима в своем репертуаре. Даже из Нисимуры вытянул все, что мог.

– Ну, давай по порядку, – сказал я. – Утром президент говорил с нами о новом ролике.

– Новом ролике?

Скрывать смысла не было. Так или иначе, Санада выболтает все, что знает. Я рассказал о том, как президент отреагировал на мое увольнение. О видеозаписи. О том, что мы увидели на экране. Наконец – о приказе Исидзаки: изготовить тест-версию нового ролика «Антика». Чем дольше я говорил, тем больше лицо Какисимы вытягивалось от удивления. Хотя расскажи ему это Санада, он бы удивился ничуть не меньше.

Я продолжал. Но уже осторожнее. С самого начала я решил рассказать ему только о первой беседе с Исидзаки. О нашем втором разговоре никто не знал. Как и том, что я вообще к нему поднимался. Ни Санада, ни даже Нисимура, которую президент отослал по каким-то делам.

«Спасибо тебе за все…» Тихий голос до сих пор звучал у меня в ушах. И не случайно. После всего, что произошло, мрачное, неотвязное подозрение терзало мне душу. А что, если именно я каким-то образом повлиял на его роковое решение?

– Вернувшись от президента, я просмотрел эту запись несколько раз. Все хорошенько обдумал – и снова поднялся к нему… Прости, что сам себя хвалю, но рейтинг нынешней рекламы «Антика» довольно высок. Я действительно думаю, что в ближайшее время стоит крутить только ее и не дразнить судьбу. Конечно, этот новый видеоряд мог бы вызвать довольно бурную реакцию. Но, скорее всего, ненадолго. И если думать о стабильности имиджа, то в интересах компании лучше всего ничего не менять. Так я и посоветовал президенту… Он, похоже, со мной согласился. И в итоге отменил свой приказ. А я вернул ему пленку.

– С ума сойти… – сказал Какисима. – Что, эти любительские кадры и правда настолько сильные?

– Правда, – только и сказал я.

– На самом деле с этим профессором Ёдой я однажды встречался. Никогда бы не подумал, что он такой отчаянный смельчак…

– Встречался?

– Ну, не совсем. Слушал как-то его лекцию на конференции старших менеджеров. А потом обменялся визитками на вечернем банкете. Вряд ли он меня помнит. Но в моей памяти он остался как человек большого ума.

– Ну-ну… – сказал я. – Так или иначе, пока об этой записи лучше никому не рассказывать.

– Это еще почему?

– «Эти кадры – мой стыд». Так он сказал.

Какисима удивился. Я объяснил. Дескать, все было снято чересчур хладнокровно. Настолько, что сам Исидзаки этого устыдился. Но все же он решил изготовить ролик и показать эти кадры широкой публике. Такому парадоксу я и сам удивился. И своего удивления не скрыл. Ни вчера утром от президента, ни теперь от Какисимы.

– Да, действительно… – задумчиво кивнул Какисима. – Такая дилемма частенько встает перед совестливыми операторами.

– Вот почему об этом лучше не рассказывать никому, включая Санаду. Пусть это останется между нами. Даже гендиректору, пожалуй, не стоит этого знать. Считай, что я лично тебя прошу.

– Да, конечно, я понимаю. Тема закрытая, но… скрывать это даже от генерального?

– Исидзаки сказал, что эти кадры – его стыд. Зачем бесчестить память мертвого самурая? Сам говоришь: о каких-то вещах ты не мог бы никому рассказать… Вот и давай уважать покойника.

Какисима помолчал, затем как будто согласился:

– Ладно… Будь по-твоему. Генеральному я не скажу. А если ситуация потребует – заранее с тобой посоветуюсь.

Я вздохнул.

– А кстати, что с его кабинетом?

– Сам собираюсь взглянуть, когда Нисимура придет. Запасной ключ только у нее. Сперва думал поискать там какие-нибудь мотивы его самоубийства. Но теперь придется проверить, не осталось ли там этой чертовой пленки…

– Боюсь, никаких мотивов этого самоубийства ты там не найдешь.

– Наверное, ты прав. Но мало ли что.

И тут в кабинет вошла Нисимура. Бледная как полотно.

– Извините, что долго…

Я впервые задумался о ее возрасте. Похоже, ей не было и сорока. Ее голос, обычно такой механический, теперь дрожал.

– Простите, что так рано вас потревожил, – ответил ей Какисима.

– Ну что вы, – всхлипнула Нисимура. – Но зачем же он?.. Да еще так внезапно…

Какисима в двух словах рассказал ей, что произошло. Затем добавил:

– Я хотел бы осмотреть его кабинет. Вы мне откроете?

Нисимура кивнула. Мы зашли в кабинет президента вдвоем. На рабочем столе, как и на столике у дивана, было пусто. Ни камеры, ни пленки.

– Может, в столе?

Какисима молча выдвинул ящики стола. Все они были не заперты. Но кроме бумаг – ничего. Так же как и в шкафу у выхода. Понятно, что все эти документы Какисима еще основательно перелопатит. Но в данный момент проверять больше нечего.

– Получается, он забрал кассету домой?

– Похоже на то, – кивнул Какисима. – Этой ночью в их доме проводят заупокойную службу. Если получится, попробую поговорить с его сыном.

Внезапно за моей спиной раздалось:

– Хориэ? В такую рань? Спасибо за поддержку.

Гендиректор. Прикинув, что «доброе утро» сейчас не очень уместно, я молча поклонился.

Тадокоро, похоже, этой ночью тоже не спал. Хотя по измотанности его было не сравнить с Какисимой. Человек он был крупный, но подвижный. Решительное, почти свирепое выражение лица никак не вязалось с мягкой манерой речи. Как шутили в компании – любой, кто оказывался в прицеле его хищных глаз, тут же осознавал свою эфемерность. По возрасту он был младше Исидзаки всего на год.

– Господин гендиректор? – удивился Какисима. – Я думал, вы появитесь только к началу собрания.

– Да это я так… Забежал на минуточку.

Только тут я заметил в руке гендиректора букет белых нарциссов. Он зашел в кабинет и аккуратно положил цветы на стол. Подняв к лицу руки, сложил ладони и закрыл глаза. Через несколько секунд очнулся и рассеянно поглядел в нашу сторону.

– Вернулся домой – увидел цветы в саду. Подумал, что было бы к месту… А вы здесь зачем?

– Решили осмотреть кабинет, – ответил Какисима. – Не лучшее время, конечно. Но вдруг бы нашлись какие-то объяснения этому самоубийству?

Тадокоро с сомнением покачал головой.

– Я думаю, для подобных проверок лучше сперва заручиться согласием родственников. Хоть это и офис, здесь много личных вещей.

– Вы правы, – признал Какисима. – Пожалуй, мы поторопились.

– Ну, ладно. В таких ситуациях у всех в голове немного зашкаливает. А кстати, Какисима, дружище! Я набросал оповещение для всех сотрудников. Пошлю тебе по электронной почте, проверишь лишний раз.

– Непременно.

– Кроме того, официальное сообщение для прессы лучше провести пораньше. Как считаешь? Мне уже несколько журналистов звонили. Я сказал – ждите, пока всем не объявим.

– По-моему, переносить ничего не следует. Торги на бирже в самом разгаре. До одиннадцати, пока не закончится утренняя сессия, мы должны сделать все, чтобы информация не просочилась.

– Да, ты прав… Будем сдерживать до одиннадцати.

Какисима кивнул.

– Отдел информации готовит текст сообщения. Как только я его проверю, сразу передам вам. Кроме журнальных экспертов будет много писак из широкой прессы. Вам подготовить список предварительных ответов?

– Да нет, – покачал головой Тадокоро. – Как ни крути, а все предусмотреть не получится. Раз мы объявляем о смерти президента – нас спросят о причине этой смерти. Придется упомянуть предсмертные письма. А значит, разговора о финансовом состоянии фирмы не избежать. Это, конечно, повлияет на вечерние котировки. Но тут уже ничего не поделаешь. Понятно, что для полноты картины нужно ждать показателей конца мая. Но я собираюсь искренне, не умаляя и своей вины, рассказать о том, как президент относился к собственной компании.

– Господин гендиректор, что бы вы ни сказали, я полагаюсь на ваше решение.

– Спасибо за помощь, – кивнул Тадокоро и вышел.

Какисима согнулся в поклоне.

– Ну и денек у тебя сегодня, – посочувствовал я ему.

– Как ни странно, я давно к такому готовился…

– Ну, я пойду. Если что – буду у себя.

– Погоди.

– Что-то еще?

– Если ты болен – может, пойдешь домой?

– Смотри сам не помри на рабочем посту. Еще одна смерть в совете директоров – и всей фирме придется делать массовое харакири…[17]

Какисима промолчал, и лишь тень улыбки пробежала по его губам.

Я вышел из кабинета. В комнате, чей хозяин был уже на том свете, висела могильная тишина.

Вернувшись на свое место, я выдвинул ящик стола. У меня перехватило дыхание. Похоже, до увольнения мне еще хватит работы. Ящик стола был пуст. Кассета, на которую я скопировал фильм Исидзаки, исчезла.

Я тут же бросился в переговорную. Все четыре камеры, которые Охара арендовала на пару суток, были на столе. Кассета с цифровой записью дождя, которую я показал Исидзаки, валялась тут же.

Что же я делал вчера, пока голова разваливалась на куски? Опустившись на стул, я отчаянно пытался вспомнить, чем занимался вчера перед тем, как уйти домой.

Фильм Исидзаки я переписал, как только пришел сюда. Без какой-либо задней мысли. Когда вокруг тебя четыре камеры, переписать что-нибудь ценное – обычный рефлекс. Просто скопировал двухминутный видеоряд. Машинально, на всякий случай. И только потом стал снимать серый дождь за окном.

Второй раз я вернулся в переговорную уже после того, как сходил в медпункт. Цифровые камеру и кассету выложил здесь же, на стол. А пленку с копией спрятал во второй ящик своего стола. К тому времени Исидзаки уже позвонил Санаде и отменил ролик. Я сразу уничтожил все остальные записи, повыкидывал все бумажки, стер все файлы, касавшиеся этой истории, и собрался об этом забыть. Меня все сильнее мутило. Я подошел к Санаде, сообщил ему о совете врача и поехал домой. Ни к собственному столу, ни в переговорную я больше не возвращался.

Вывод один: эту копию кто-то стащил.

Возможно, кто-то из чужих. В наш рекламный на десятом этаже посетители заглядывают с утра до вечера. На зеваку, слоняющегося по этажу от нечего делать, никто и внимания не обратит. Сотрудники, работающие допоздна, сдают ключ от зала охраннику. Но если охранник выскочит куда-нибудь на минутку, – можно запросто и войти, и уйти незамеченным.

Был ли в моих рассуждениях смысл? Не знаю. Но память понемногу восстанавливалась.

Я вспомнил, что сказал Исидзаки после обеда. «Копаться в прошлом – не в моих интересах». Не думаю, что я сфальшивил. Да он и сам намекнул мне о том же самом. Пожалуй, мне следовало слушать его внимательнее. Принимая меня в эту компанию, он ставил эксперимент. А еще точнее – проверял меня на вшивость.

Двадцать лет назад «Тайкэй» нанимала меня, даже не выяснив моей подноготной. Копни эти ребята мое прошлое – я ни за что не получил бы руководящей должности в такой престижной компании. Это вам не «Фудзи-про», куда я устроился после трех месяцев подработок!

Но ко времени моего найма проверки личности в «Тайкэе» были упразднены. Так решил Исидзаки, когда служил начальником отдела кадров. Именно он настоял на отмене таких проверок, чтобы избежать возможной дискриминации. Это теперь, в девяностые годы, все приблизилось к здравому смыслу. А еще в семидесятых подобные пережитки были неотъемлемой частью Системы.

Но чем выше ты забираешься, тем виднее твой зад окружающим. И как бы ты ни старался, твое прошлое перед кем-нибудь да вылезает. Именно поэтому я не рассказывал о своем прошлом никому, кроме Какисимы. Только он знал о том, что я был первым и единственным сыном главаря преступной группировки. Да не просто группировки, а мафиозного клана, державшего под контролем огромную территорию. Старшеклассником я вел себя как заправский якудза. И поменял свои привычки лишь несколько лет спустя.

«Копаться в прошлом – не в моих интересах…»

Мой ответ президенту слетел с губ неосознанно. Возможно, я просто напомнил ему об ошибке, которую он допустил двадцать лет назад, не покопавшись-таки в моем прошлом. Возможно, он помнил об этом все эти годы и без напоминаний. Возможно, мне просто хотелось его отблагодарить, но я не нашел подходящих слов. А может быть, температура под сорок просто расплавила мне мозги. Не знаю.

Я посмотрел в окно. День начинался совсем не так, как вчера. Солнце уже всходило, и его лучи карабкались все выше по углам небоскребов. Я смотрел в окно, и окна домов отбрасывали мне в глаза блики солнца. Разгоралось утро ранней весны.

Я вернулся к себе. Еще раз заглянул в стол. И понял, что пропала не только кассета. В ящике также не было ни визитки профессора Ёды, ни карты, которую нарисовал Исидзаки. Хотя уж их-то, помню точно, я сунул сюда перед тем, как заперся в переговорной.

Я позвонил охраннику. Имя человека, который сдал вчера ключ от рекламного, они записали. Я спросил, кто это. В 17:50 ключ сдала госпожа Мари Охара, сообщила охрана.

– И вы ничего подозрительного не заметили?

– Да нет… – ответили мне и повесили трубку.

Я взглянул на часы. Полвосьмого. Экстренное совещание директоров вот-вот начнется. Для обычных сотрудников выходить на работу еще рановато. Самое время, чтобы звонить с работы куда тебе вздумается.

Открыв ноутбук, я запустил поиск, который не успел закончить вчера. На экране высветились адрес и телефон. Я снял трубку и набрал номер.

Ответили практически сразу:

– Алло! Ёда слушает.

Голос почти тот же, что и по телевизору. Меня тоже будили сегодня утром, но я говорил куда раздраженнее.

– Господин Ёда?

– Это я…

– Моя фамилия Хориэ, я из компании «Напитки Тайкэй». Извините, что беспокою в такой ранний час. Я хотел уточнить, знаком ли вам Хирохиса Исидзаки, президент нашей компании?

– «Напитки Тайкэй»? Президент Исидзаки?

– Да-да. Вы его знаете?

– Имя слышал. Но встречаться не доводилось.

– То есть вы не знакомы?

– Нет. А в чем дело?

– Странно… – сказал я. – Дело в том, что вчера я просматривал видеозапись, которую сделал господин Исидзаки. А поскольку в этих кадрах оказались и вы, хотелось бы кое-что уточнить.

– Не пойму, о чем вы. Нельзя ли подробнее?

В двух словах я пересказал ему содержание записи. Не упомянув ни о компьютерной графике, ни о рекламном ролике.

– С ума сойти! – с чувством воскликнули в трубке. – Вы знаете… Здесь какая-то ошибка. Я уверен, он снимал кого-то другого. Действительно, я живу на Ниси-Адзабу. Но я не бегаю по утрам. И с господином Исидзаки никогда не встречался… Так вы поэтому звоните?

– Нет, – ответил я. – Я звоню не поэтому. Сегодня ночью президент Исидзаки скончался. А я уполномочен оповестить всех его родных и знакомых.

– Скончался?! Да что вы говорите! Не знаю, что и сказать… Но постойте, ведь смерть такой крупной фигуры – серьезная новость. Только что новости посмотрел – там ничего не было. Да и в утренних газетах об этом ни строчки…

– Это случилось после полуночи. Официальных сообщений прессе еще не делали.

– Вот оно как… Значит, к утренним новостям не успели. А он, я слышал, был еще молодой?

– Шестьдесят шесть. Покончил с собой.

В трубке помолчали. Потом отозвались:

– Ужасно, конечно… Очень признателен за сообщение и очень сожалею о том, что случилось. Но, как я уже сказал, с господином президентом я никогда не встречался. Вы уж меня извините за бестактность, но мне, ей-богу, сейчас не до этого…

– Ну что ж, – сказал я, – наверное, господин президент ошибался, считая вас своим близким знакомым. Ради бога, извините за беспокойство.

– Ну что вы, со всеми бывает. Прошу принять мои соболезнования.

– Благодарю вас. Ну что же, буду звонить дальше по списку.

Подбросив ему еще парочку извинений, я повесил трубку. Взгляд упал на экран ноутбука.

Итак. Первое, о чем он подумал, услыхав о смерти Исидзаки: знает ли пресса? Ёда знал, что по возрасту помирать президенту еще рановато.[18] В таких случаях первое, о чем спрашивают, – от чего человек скончался. Но он даже не заинтересовался способом самоубийства. Я нашел в компьютере возраст профессора Ёды. Тридцать девять. Проницательный экономист? Герой информационной эпохи?