Тьма на ладони

3

Секретарша Нисимура встретила нас голосом строгим, как металлическая линейка:

– Вас ожидают!

Встав с кресла, она подошла к двери кабинета и постучала.

– Доброе утро! Извините, что задержались! – запричитал Санада, ввинчиваясь внутрь.

Я вошел следом и прикрыл за собою дверь.

Я не раз слыхал, что клиенты-иностранцы, посещая нас, поражались, какой тесный и неказистый кабинет у нашего президента. Таким он и оказался – символ аскетизма солидной японской компании. Я попал сюда в первый и, надо полагать, в последний раз.

– А! Доброе утро…

Президент Исидзаки сидел на диване и листал экономический журнал. Завидев нас, он закрыл журнал и широко улыбнулся. Элегантной улыбкой спокойного мужчины с серебристыми волосами.

А двадцать лет назад эти волосы были черны как смоль. Тогда ему было едва за сорок. После той встречи он очень быстро дослужился до исполнительного директора, а еще через пару лет – и до генерального, став вторым человеком в «Напитках Тайкэй». После того инцидента, ни с кем не советуясь, объявил, что в сорванной рекламе не виновата ни одна из компаний – участников телешоу. А также, на удивление всем, самолично принял меня на работу в свою компанию. Хотя подобное «злоупотребление», насколько я слышал, было совсем не в его характере.

– Присаживайтесь, – небрежно махнул он рукой.

– Благодарю вас! – произнес деревянным голосом Санада, опускаясь на край дивана.

Я присел рядом.

Картина всей троицы на одном диване привела Исидзаки в шутливое настроение.

– Ну что, Санада! Как там в последнее время наши рекламщики?

– Недурно, господин президент. Вашими молитвами телевизионная реклама «Антика» получает очень хорошие отзывы. Это неплохо влияет и на показатели наших поставок в целом. Даже сам гендиректор Тадокоро не мог этого не отметить…

Я едва удержался от смеха. Так вот где собака зарыта! Значит, мою рекламную версию «Антика», о котором говорила Охара, наверху раскручивал гендиректор! Об этом, похоже, она и сама не догадывалась.

– Да, я заметил, – кивнул Исидзаки. – В последнее время рекламный отдел и правда делает успехи. – Он перевел взгляд на меня. – А ты, Хориэ, я слышал, решил увольняться?

– Да, – сказал я. – Я знал, что когда-нибудь вы забудете свое обещание…

Раскаленный взгляд Санады прожег меня насквозь. Еще немного – одни угольки останутся. Разумеется, он не мог знать ни о моей встрече с Исидзаки двадцать лет назад, ни об условиях моего поступления на работу.

– Я ничего не забыл, – тихо сказал Исидзаки, и легкая улыбка пробежала по его губам. – Да, я обещал, что ты не будешь работать в рекламе. Это было твое единственное условие. Насколько я помню, тебя перевели сюда два года назад, не так ли?

Я удивленно взглянул на него. Значит, он не только помнил, о чем говорил со мной двадцать лет назад, но и отслеживал мою карьеру?

– Совершенно верно. Последние два года я работаю в компании по инерции. Наверное, и правда силы уже не те. Ну а теперь, в русле нашей новой кадровой политики, я решил не упускать своего шанса и спокойно уйти на покой.

– Кадровой политики? – Он слегка усмехнулся. – Видишь ли, я узнал о твоем назначении, когда уже был на этом посту. Став президентом, я больше не могу контролировать передвижение людей на уровне секций. Надеюсь, это ты понимаешь?

Да, он прав. «Условие», которое я ему выдвинул, и так выходило за рамки неписаных правил японской фирмы. А эти правила подобны земному тяготению: независимо от ранга действуют на каждого одинаково. И я – не исключение. Просто в те годы я был слишком молод, чтобы об этом помнить.

– Извините меня, – сказал я. – Прошу вас, забудьте об этом.

– Спасибо тебе, – кивнул Исидзаки.

Я не поверил своим ушам. Человек, заправляющий корпорацией с оборотом в сто восемьдесят миллиардов иен,[13] благодарит меня за принесенные извинения? Меня, букашку-завсекцией, – за какие-то неурядицы в кадровых передвижках? Обалдевший Санада, слушая нас, не смел даже пошевелиться.

– А насчет твоего ухода… – продолжал Исидзаки, – ты уверен, что еще не передумал?

– Уверен.

– Даже если я прикажу тебе остаться ради компании?

– Вы прекрасно знаете: никто ни в какой компании не может такого приказать. Это противоречит свободе выбора работы. Прямое нарушение Конституции. А кроме того, подобным приказом вы бы дискредитировали свой же собственный указ о добровольном увольнении.

– Да, все верно, – кивнул Исидзаки. – Приказывать я тебе не могу. Я уже говорил гендиректору, что из-за нашей кадровой политики мы можем потерять таких специалистов, как ты. Насколько я знаю, до перевода сюда ты занимался чисто менеджерской работой. Фактически ты – первый в истории компании, кого наняли с улицы сразу на должность завсекцией… Хотя, конечно, удерживать тебя мы не можем.

Наверное, мне следовало поблагодарить его, но я промолчал. Со мной-то ладно. А что будет с теми, кого уволят сразу после меня? На дворе жуткий кризис, самый жестокий за всю послевоенную историю страны. А президент – всего лишь представитель своей компании. И его личное отношение ко мне не имеет ничего общего с его же обязанностями.

В кабинете повисла гнетущая пауза.

– А кстати, – сменил он тему. – Вряд ли ты особенно радовался, но все же… Как ты себя ощутил, вернувшись в рекламу через столько лет?

– Поначалу – как Урасима Таро.[14] Все вокруг перешло на цифру – печать, фото, видео. Любая мелочь контролируется компьютером… Сперва было очень не по себе.

– Что, действительно такие резкие перемены?

– Да, очень. Сам корпоративный язык изменился. Столько привычных слов умерло! «Слайды», «оптика», «гранки»… Для нынешней молодежи все эти слова – как динозавры.

– Это правда. Аналоговые технологии отжили свое… – В его голосе прозвучала едва уловимая грусть. – А тебе, кстати, сколько сейчас?

– Сорок шесть.

– Сорок шесть… Когда мы с тобой встретились, мне было столько же. Двадцать лет пролетело, а?

Его взгляд слегка затуманился, словно он переместился куда-то на пару секунд – и тут же вернулся. Да, ровно двадцать лет. Даже эти цифры он помнил точно. Похоже, наша встреча произвела впечатление и на него. Исидзаки вздохнул и вернулся к теме:

– Ладно, хватит о прошлом… Сегодня я хотел бы узнать, что вы думаете по одному вопросу. И хотя один из вас скоро уволится – на сегодняшний день он пока работает в фирме, а потому его мнение для меня очень ценно. Возможно даже, мне понадобится ваш личный совет.

– Личный совет? – выдавил потрясенный Санада. – А что значит «возможно»?

– Сначала я хочу вам кое-что показать. Одну видеозапись.

– Видеозапись?

– Да. Это частная запись. Признаюсь, домашняя съемка – мое старое хобби…

– Как же, как же! – закивал Санада. – Все сотрудники знают, что господин президент любит снимать на видео!

Я тоже читал об этом. В журнальчике нашей компании была рубрика «Мои увлечения», и однажды там напечатали фотографию президента. Стоя с видеокамерой в руках, он снимал группу светловолосых детишек на футбольном поле. Комментарий внизу рассказывал о том, как Исидзаки путешествовал в Северную Европу.

– Ну что вы! Я совсем дилетант. Уж вы-то соображаете в этом лучше меня. Так что за качество съемки строго прошу не судить…

Исидзаки поднялся с дивана и взял со стола небольшую видеокамеру.

– Хориэ! – тут же шикнул на меня Санада. Помоги, мол. Когда Исидзаки вставал, его рука легонько дернулась в мою сторону.

С проводами он обращался привычно, и за какие-то несколько секунд мы подключили камеру к телевизору. Президент вернулся на диван и поставил камеру на журнальный столик. Восьмимиллиметровая «Айва». Давно вышла из моды. По крайнем мере, на полках магазинов такой уже не увидишь.

– Это совсем недолго. Смотрите, а потом поговорим.

Исидзаки нажал на кнопку дистанционного управления, и экран телевизора ожил.

Широкая лента дороги. На обочине – светофор для пешеходов. Сейчас горит красный. Похоже на городскую улицу. Машин почти нет – видимо, раннее время суток. Полоска рассвета растекается по горизонту, отбрасывая блики на объектив. По ту сторону дороги сгрудились в кучку сонные многоэтажки. Камера не двигается. Прямо перед светофором на асфальте сидит ворона. Ранний рассвет, спокойный пейзаж. Камера наезжает. Ворона в центре кадра делается крупнее. Судя по всему, именно ворону Исидзаки выбрал для съемки.

Слева от камеры слышится крик: «Берегись!»

Перед камерой – плечи мужчины в зеленом спортивном костюме. Он перебегает дорогу на красный свет. Сбоку на бешеной скорости вылетает автомобиль, слегка задевает его и уносится прочь. Мужчина летит кубарем на землю, но тут же подымается и продолжает бег. Похоже, ушибся несильно. Он бежит дальше, чуть заметно прихрамывая. Добежав до тротуара, поворачивается к камере боком. На долю секунды нам видно его лицо. Лет тридцать с небольшим.

Ворона, захлопав крыльями, срывается с места и улетает.

«А-а!» – снова слышится чей-то крик. Похоже, самого Исидзаки.

Камера дергается, изображение дрожит. В глазок камеры больше никто не смотрит. На экране пляшет асфальт, картинка мутнеет. Все приходит в движение. В динамиках – учащенное дыхание. Непонятно с чего, но хозяин камеры тоже куда-то бежит.

Наконец объектив задирается вверх, и мы видим фрагмент одной из многоэтажек. Здание старое, но очень солидное. Видно, что денег на строительство не жалели. В центре здания, этаже на четвертом-пятом, – балкон, на котором что-то белеет. Камера наезжает.

В объективе – голова ребенка, мальчика лет двух или трех. Малыш перевесился через перила и может свалиться в любую секунду. Его захлебывающийся крик еле слышно доносит ветром. Похоже, он не может сам залезть обратно. Его ладошкам не за что зацепиться, и они болтаются, точно листья дерева на ветру. Тельце еще удерживает равновесие, но с каждой секундой это дается ему все трудней. Вот он в ужасе задерживает дыхание. Предчувствие беды наполняет кадр – и резкий крик разрывает воздух.

Ребенок слетает с балкона.

Камеру сильно трясет, картинка смазывается.

Секунду-другую объектив скользит вниз по отвесной стене, отслеживая падение. Момент, когда любой зритель хочет зажмуриться.

И тут перед камерой, словно птица, проносится чья-то тень. Тот самый бегун. Уже в следующую секунду он подхватывает выпавшего с балкона ребенка и крепко сжимает в объятиях.

Успел. В последнем рывке, за который, наверное, стоит благодарить только Господа Бога… От удара мужчина летит кувырком, но ребенка из рук не выпускает. Самое страшное позади.

В следующем кадре – мужчина, распростертый на асфальте, с ребенком в руках. Снова слышится детский плач, однако на малыше ни царапины. Он просто ревет от испуга. В глазах мужчины – неописуемое облегчение. Он поворачивает голову к камере. В капельках пота на сияющем лице переливаются искры рассвета.

На этом фильм обрывался. Вся запись не заняла и пяти минут.

– Уф-ф! – шумно выдохнул Санада. – Вот это съемка! Полный экстрим. Аж руки вспотели… Господин президент! Вы что же, сами все это сняли?!

Исидзаки молча кивнул.

– Когда?

– В прошлую субботу, утром. Еще и шести не было. Я, как обычно, гулял возле дома у себя в Хироо. Гляжу – ворона сидит. И вокруг все так тихо, спокойно. Камеру я всегда с собой ношу, вот и решил запечатлеть такой красивый пейзаж. Знал бы я, чем эта съемка закончится!

– Да… Снято что надо! – восторженно поддакнул Санада. – Я уж об этом спортсмене не говорю. Вот уж не думал, что на свете остались такие смелые люди. Да еще и с такой реакцией!

Исидзаки снова кивнул.

– Совершенно согласен! Что ни говори, а ребенок падал с пятого этажа. Внизу – сплошной асфальт… Лично я, когда увидел, как этот малыш на перилах болтается, просто замер на месте. Стою столбом, колени трясутся. А этот парень еще с тротуара заметил, что происходит, – и тут же принял решение. И спас мальчику жизнь. Да как! На ребенке ни единой царапинки.

– Хм-м! – промычал Санада, скрещивая руки на груди. – Странно, но у меня такое чувство, будто я этого бегуна где-то видел.

Как ни забавно, мне тоже так показалось. Но Исидзаки лишь молча улыбнулся в ответ. Тогда я открыл рот:

– И что же вы сделали, когда съемку закончили?

– Разумеется, выключил камеру и подсобил чем мог. Хотя от меня уже многого и не требовалось. Первым делом проверил, цел ли малыш. Зашел вместе с ними в дом. Ну, чтобы ребенка до квартиры нормально доставить. Дома мать оказалась. Как узнала, что стряслось, тут же в слезы. Давай этого парня благодарить. То есть буквально: ревет и благодарит вперемежку… Ну а дальше мне и делать там было особо нечего.

– Но как вышло, что ребенок с балкона свесился?

– Футбольный мячик. Такой детский, виниловый. Он его с балкона бросил и глазами провожал до последнего. Я потом посмотрел – там действительно на улице мячик валялся…

– А этот парень не пострадал? Его же чуть машина не сбила. На бешеной скорости.

– По-моему, его не задело. Разве что об асфальт поцарапался при падении. Это он сам мне сказал, ну я и проверять не стал.

– Если это показать в новостях – представляю, какой поднимется шум.

– Наверное, – только и ответил Исидзаки.

– Но все-таки… – робко вставил Санада, – вы сказали, вам понадобится наш совет. Что вы имели в виду?

Исидзаки выдержал паузу и произнес:

– Как по-вашему, это можно использовать в телерекламе?

– В телерекламе? – переспросили мы с Санадой и ошарашенно уставились на него.

Его глаза слегка затуманились:

– Признаюсь честно. На самом деле мне было очень стыдно.

– Стыдно? – удивился Санада. – Но отчего же?

– С одной стороны, большинство людей на такие поступки не способно. Но в то же время он не сделал ничего выдающегося. Самое замечательное в его поведении – именно эта естественность. Вот что меня потрясло. Пока он спасал ребенка, я стоял столбом и снимал свое видео. Вот за что меня теперь мучает совесть.

– Мне кажется, так думать несправедливо, – выдавил Санада. – Иначе все операторы, получившие Пулитцера, умерли бы от стыда.

– Но я же не профессиональный оператор…

Санада умолк. А я спросил:

– Но почему именно в рекламе? Я, конечно, согласен, кадры очень динамичные… И все-таки?

Исидзаки подбирал слова осторожно. Так, словно размышлял на ходу:

– Как я уже сказал, эти кадры – мой стыд… И поначалу у меня и в мыслях не было как-либо их обнародовать. Однако совсем похоронить такую запись было бы непростительно. Чем больше я смотрел ее, тем больше об этом думал… Все верно! Как и ты, я сразу подумал: а что если это показать в новостях? В массмедиа у меня полно связей. Но для новостей этот случай уже устарел. Да к тому же я – представитель крупной компании, а снято как курица лапой. Вот я и подумал о рекламе. Вы заметили, что в последнее время мелькает много неплохих роликов с элементами хроники?

– Это верно, – согласился я. – Взять ту же социальную рекламу о шлагбауме. Установили скрытую камеру у шлагбаума и снимали все подряд. А потом выбрали самые опасные ситуации. Вышло очень эффектно и убедительно. Помню, этот ролик очень хвалили…

– А какой у нас сейчас лозунг для рекламы «Антика»? «Цена мужества», не так ли? Чем же это не видеоряд для такой рекламы? То есть, конечно, не обязательно для «Антика»…

– А почему бы и нет? – угодливо улыбнулся Санада. В нем опять проснулся начальник отдела рекламы. – Эфир для наших роликов проплачен вплоть до летнего пика продаж. И мы можем менять их, когда захотим…

– Нет! – Исидзаки покачал головой. – Заметьте: я ничего вам не приказываю. Я хочу, чтобы вы сказали мне как профессионалы: можно ли такой материал использовать в нашей рекламе? Это все, о чем я вас прошу. Забудьте о субординации. Отнеситесь к этой задаче объективно. Вот почему я вызвал только вас двоих. Решите, что этот материал подходящий, – сделайте ролик. Нет так нет. Я совсем не хочу, чтобы меня считали каким-то диктатором с личной придурью. И прошу вашего откровенного мнения.

– Господин президент! – произнес Санада. – Отснятые вами кадры подходят к лозунгу «Цена мужества» на сто процентов. В этих кадрах две кульминации: одна длится несколько секунд, другая – секунд двадцать. Соответственно, из этого можно нарезать два ролика на пятнадцать и на тридцать секунд…

Что ни говори, а Санада свое дело знал. Сейчас я признал это, даже забыв о том, как они с гендиректором выслуживаются за мой счет. Действительно, в этой записи было два по-настоящему сильных момента. Но по-настоящему я удивился, когда за подтверждением своих слов он обратился ко мне:

– Не правда ли, Хориэ? Что ты думаешь?

– Мне трудно сказать… Точнее, я не вправе влиять своим мнением на такие вопросы.

– Это еще почему? – удивился Исидзаки.

– Даже если такая реклама и выйдет в эфир, это случится, когда меня уже не будет в компании. А значит, я не смогу взять на себя никакой ответственности за ее результаты.

– Но я хочу знать твое мнение. Мнение человека с опытом режиссера рекламных роликов. Как ни крути, а таких людей у нас в компании больше нет.

Санада выпучил глаза и завертел головой, глядя то на меня, то на Исидзаки. Готов спорить, о моем прошлом он слышал впервые в жизни.

Я заглянул президенту в глаза:

– А такие вещи, как корпоративная этика, у нас в компании тоже отсутствуют?

Исидзаки задумался на пару секунд, после чего неторопливо ответил:

– С одной стороны, я понимаю, о чем ты. Но на сегодняшний день ты еще наш сотрудник. Отчего же мне не спросить у тебя совета? Даже если ты сам увидишь этот ролик, уже будучи безработным. В конце концов, все прекрасно понимают, что решение о выпуске рекламы в эфир принимаем не лично вы или я, а вся компания в целом.

Он говорил со мною как ни один президент фирмы не говорит со своим завсекцией. Он почти упрашивал. И, что самое сложное, опирался на здравый смысл. Действительно, ответственность за выпуск рекламы в эфир ложится на фирму в целом…

Я снова вспомнил слова, которые он произнес двадцать лет назад. «В том, что случилось, компания никого не винит. Всю ответственность я беру на себя». И точно так же, как двадцать лет назад, я ответил, почти не думая:

– Если честно, проблем сразу несколько. Даже если отставить в сторону проблемы вашей личной совести и думать только о бизнесе…

– Я внимательно слушаю.

– Во-первых, вопрос: стоит ли новый ролик того, чтобы заменять им уже готовый?

– Именно это я и хочу понять. Как, по-твоему?

– С одной стороны, я согласен с господином Санадой. По содержанию это полностью совпадает с лозунгом рекламы «Антика». Возможно даже, именно такой видеоряд выражает «цену мужества» точнее. И если пустить по экрану бегущую строку: «Вы смотрите запись реальных событий», – я уверен, что ролик пойдет на ура. Аудитория воспримет его с восторгом, и коммерческая отдача будет посильней, чем у нынешнего.

– Тогда о каких еще проблемах ты говоришь? – встрял Санада.

Я посмотрел на него, затем на Исидзаки и продолжал:

– Но как раз это и может обернуться проблемой.

– Какой же?

– Морально-этической. Сама успешность этого ролика может вызвать отторжение. Как вы сами сказали, это видео снимал человек, хладнокровно отстранившийся от происходящего. И это хладнокровие можно воспринять как жестокость. Что бы при этом ни чувствовали вы сами, – сила самой истории такова, что ее коммерческое использование, к сожалению, могут принять за цинизм. За насмешку над человечностью.

При слове «цинизм» Исидзаки не повел и бровью.

– Ну, и как ты считаешь? Такой риск оправдан? – только и спросил он.

– Лично мне кажется – пятьдесят на пятьдесят, – ответил я. И, понимая, куда он клонит, продолжил: – Пока неясно, как это будет смотреться в готовом виде. Я думаю, сцену падения стоило бы слегка пригасить, а главный акцент сделать на кадрах со спасенным ребенком… Но если все-таки заваривать всю эту кашу – нужно понимать, что главные сложности будут не с «Антиком», а с самим роликом.

– Какие сложности?

– С копирайтом и правом на портрет,[15] – ответил я. – С первым, поскольку вы сами это снимали, проблем не возникнет. А вот с правом на портрет придется повозиться. Используй вы эти кадры в обычной телепрограмме – еще ничего. Но коммерческая реклама – это, как известно, «трансляция с целью обогащения». Как только встает вопрос о деньгах, возникает необходимое условие: по закону вам придется получить согласие на показ от всех участников этой съемки.

Исидзаки мягко улыбнулся:

– На самом деле здесь любопытный момент! Вот и Санаде лицо этого «спортсмена» показалось знакомым. После съемки, уже когда все закончилось, мы с ним обменялись визитками. Тут-то я и понял, что это за птица…

Он полез в карман, достал карточку и положил на стол.

– Ах во-от оно что! – воскликнул Санада, пробежав по ней глазами. На визитке значилось:

И я наконец тоже вспомнил. На видео этот человек разительно отличался от своего имиджа в телевизоре. Возможно, из-за спортивного антуража.

Ёсиюки Ёда был ученым-экономистом пронзительного ума. В последнее время его лицо так и мелькало в популярном телешоу по вопросам дефляции и общеазиатского кризиса. Чуть ли не каждую неделю. Он рассуждал о политике, не относя себя ни к правым, ни к левым. Выглядел приятно, говорил мягко, его язык был понятен любой домохозяйке – в общем, идеальный полемист для телевидения. Хотя даже вне телевидения его имя частенько упоминалось и в общей, и в специальной прессе.

Я поднял взгляд от визитки.

– Тогда, конечно, связаться с ним не составит труда. Но даже если господин Ёда согласен, остается ребенок. Необходимо получить согласие родителей. А их реакция может быть какой угодно. Родители, которые бросают ребенка на произвол судьбы и подвергают его жизнь опасности, могут потерять слишком много в глазах общества. Так что я бы на вашем месте сначала выяснил именно этот вопрос.

– Ну, тут могут быть варианты… – заговорил Санада. – Конечно, мы не сможем заплатить им как звездам экрана. Но если предложить какую-то сумму в качестве благодарности, – думаю, они не откажутся. Кроме того, если им сказать, что господин Ёда уже согласился, а этот ролик – отличный шанс хоть как-то его отблагодарить, возможно, что они сами захотят нам помочь…

– Или не захотят, – отрезал я. На свете сколько угодно случаев, когда отец и мать расходились во мнениях по таким вопросам. Я уж не говорю о том, что от самой тактики Санады за версту разило дилетантством. Но об этом я промолчал. Как бы ни повернулось, – заниматься этим ему, а не мне.

– Но вернемся к главному, – сказал Исидзаки. – Значит, саму идею использовать эти кадры в рекламе Санада воспринял с энтузиазмом. Я так понимаю?

– Совершенно верно, господин президент.

– Ну а ты, Хориэ? Вынеси свой вердикт…

– Как мы и условились, я только высказываю впечатления. И сложности, которые я перечислил, – тоже не более чем впечатления. Я не в той ситуации, чтоб выносить вердикты.

– Ладно! – Из тона Исидзаки исчезло всякое сомнение. – Тогда сделаем так. Вы берете это видео и делаете из него тест-версию для новой рекламы «Антика». Затем мы устраиваем просмотр. И если ролик получает одобрение совета директоров, с середины месяца запускаем его в эфир. Разработку тест-версии я поручаю заведующему секцией Хориэ. До конца месяца Хориэ числится сотрудником нашей фирмы, а значит, ему следует воспринять это поручение как приказ. Всех вышестоящих начальников, начиная с гендиректора Тадокоро, я извещу об этом лично.

Совершенно обалдев, я уставился на Исидзаки. Технически, конечно, ничего невозможного нет. Сюжет ясен, сроки определены. Материал отснят, сценарий займет день, от силы два. Монтаж на нашей студии отнял бы дня четыре с учетом выходных, но если поручить его субподрядчикам из фирмы «Хино», то и дня за три управимся. И если не будет проблем с этим чертовым правом на портрет, то назначить просмотр через неделю вполне реально…

И все-таки я не выдержал:

– Я не совсем понимаю. Когда это господин президент успел перевести разговор на производственные рельсы? Насколько я помню, вы собирались с нами всего лишь посоветоваться, и не больше.

– Хориэ!.. – угрожающе одернул меня Санада.

– Наверное, когда ты делился своими впечатлениями, – как-то странно усмехнулся Исидзаки. – А может, во мне просто взыграла кровь старого рекламщика и на старости лет вдруг захотелось рискнуть?

Я по-прежнему смотрел на него. Все эти двадцать лет, когда бы я ни вспоминал это лицо, на нем всегда оставалось то самое выражение: «Всю ответственность я беру на себя». Однако сейчас я уловил в этом лице оттенок торжественной скорби. «Похоронить эту историю было бы непростительно… Эта запись – мой стыд…» Так он сказал. И что же, теперь ему захотелось показать свой стыд всему миру?

– Хорошо, – ответил я. – Но сперва я хотел бы просмотреть эту запись еще раз.

– Можешь забирать пленку прямо сейчас.

– Нет-нет. Прежде чем я решу, забирать ее или нет, мне нужно уточнить технические детали. Я не хочу никому выкручивать руки, но это действительно необходимо. Раз это документальные кадры – их обработку придется сводить до минимума. Я должен проверить, достаточно ли секунд в ключевых эпизодах…

Исидзаки кивнул и снова включил камеру. Я поднял руку с часами и поднес к экрану.

Все началось с начала. Определенно, что-то было не так. Но что? Все еще не понимая, я смотрел то на часы, то на экран. Дело подходило к первой из «кульминаций», как это назвал Санада.

Появляется голова малыша, его крик разрывает воздух. Падение. Камера съезжает вниз по стене. В кадр влетает Ёсиюки Ёда. Мастерский прыжок, блестящий подхват. Его случайный взгляд в объективе. В глазах облегчение, в капельках пота – рассвет. От крика ребенка до финала – одиннадцать или двенадцать секунд. Примерно столько же в «Пульсе» с негром-боксером: там было пятнадцать. Нарастить начало и финал – выйдет нормальный ролик секунд на тридцать. А если постараться, то и еще плотнее.

Выключив камеру, Исидзаки повернулся ко мне:

– Ну, и что там с секундами?

– Укладываемся, – кивнул я и протянул руку к визитке. – Но для просмотра даже закрытой тест-версии нужно решить вопрос с правом на портрет. Иначе в работе нет смысла. Я могу воспользоваться этой визиткой?

Он кивнул. Я спрятал визитку в карман.

– И еще. Вы можете сообщить мне адрес и фамилию хозяев той квартиры?

– Точного адреса я не знаю, но дом и хозяйку запомнил…

Он вырвал страничку из блокнота на столе, взял ручку и принялся рисовать карту. Я же в это время разглядывал камеру и монитор. Телевизор был точно таким же, что и в нашей переговорной. Санада молчал, скрестив руки на груди, с крайне мрачной физиономией. Как пить дать, оттого, что его мнения больше никто не спрашивал.

Закончив рисовать, Исидзаки вручил карту мне. Улица Гайэн-Ниси. Стрелка в переулок между Ниси-Адзабу и Хироо. «Розовые холмы Гайэн-Ниси», квартира 503. Госпожа Киэ Саэки.

– Подробно я не расспрашивал, но мне показалось, что из родителей у малыша только мать. Отец, похоже, отсутствует…

Я кивнул.

– Кто-нибудь еще знает об этой записи?

– Только вы двое. – Он вынул кассету из камеры. – Следовательно, о содержании нашей беседы должны знать только те, кто готовит ролик.

– Слушаюсь, – поклонился Санада.

Я взял со стола кассету и поднялся с дивана.

Санада засеменил к выходу. Я пошел было за ним, но в последнюю секунду обернулся.

– И еще… Как мне следует поступать, если в процессе этой работы возникнут форс-мажорные обстоятельства?

– Например? Если господин Ёда не согласится?

– В том числе и это.

– Звони мне напрямую.

Я кивнул и уже подошел к двери, когда он окликнул меня:

– Да! Все думал у тебя как-нибудь спросить…

– О чем?

– Двадцать лет назад ты хотел взвалить на себя всю вину за одно происшествие. Кажется, кого-то прикрывал… Можешь сказать, что тобою двигало?

– А почему вы сегодня об этом вспомнили?

– Давненько не виделись… Посмотрел на тебя – и вспомнил.

– Красная нитка.

– Красная нитка?

– Да. А все остальное спросите у той, кого я прикрывал, если еще когда-нибудь ее встретите.

И я опять отвернулся. Теперь уже в последний раз.