Тысячелетие России. Тайны Рюрикова Дома

Глава 11. МОСКВА — ТРЕТИЙ РИМ? ИЛИ ЧЕЙ ОРЕЛ НА РОССИЙСКОМ ГЕРБЕ?

По определению, герб (польск. herb от нем. Erbe — «наследство») — это «эмблема, наследственный отличительный знак, сочетание фигур и предметов, которым придается символическое значение, выражающее исторические традиции владельца».

Как таковые гербы восходят к древнейшим культовым символам — тотемам, также игравшим роль и знаков собственности («межи» и «знамена» у древних славян, «тамги» у тюрок и монголов). Эмблемы и символы городов, государств, отдельных родов известны уже в 3-м тысячелетии до нашей эры.

Что касается Рюриковичей, то их родовым знаком был двузубец. Именно такой двузубец мы можем видеть на печати князякиевскогоСвятослава Игоревича (III).

Однако уже при великом князе киевском Владимире Святославиче (IV) двузубец превращается в трезубец (так впервые назвал сей родовой знак российский историк Н.М. Карамзин). Он ясно виден на серебряных монетах Владимира Святославича. Ключ к объяснению этого «превращения» дает рисунок из болгарской летописи «Хроники Манасии», где дружинники Святослава под Доростолом изображены со стягами, увенчанными трезубцами. Вероятней всего, литой или кованый двузубец насаживался сверху на древко, вершина которого и служила срединным зубцом, и этот-то видоизмененный родовой знак и принял Владимир Святославич.

Возврат к двузубцу — хотя также измененному — произошел во времена великого князякиевского Святополка (V). Как свидетельствует ПВЛ, Святополк был не сыном, а пасынком Владимира Святославича. Его настоящий отец, Ярополк Святославич, был убит по приказу Владимира Святославича, а беременную жену Ярополка Юлию [тогда еще] язычник Владимир взял в наложницы: «…Владимир же стал жить с женою своего брата — гречанкой, и была она беременна, и родился от нее Святополк. От греховного же корня зол плод бывает: во-первых, была его мать монахиней, а во-вторых, Владимир жил с ней не в браке, а как прелюбодей. Потому-то и не любил Свято-полка отец его, что был он от двух отцов: от Ярополка и от Владимира».

Следовательно, возврат к двузубцу был со стороны Святополка актом протеста против узурпации власти Владимиром Святославичем. Обращает на себя внимание и то, что левый зубец «двузубца Святополка» выполнен в виде креста — явный признак воцарения христианства на Руси.

Однако возвращение двузубца не было долгим. Сын Владимира Святославича Ярослав Мудрый (V) с помощью новгородской дружины прогнал Святополка. После смерти родного брата Мстислава (V) в 1036 г. Ярослав Мудрый стал, как пишет ПВЛ, «самовластием в Русской земле», а на монетах князя киевского опять появился трезубец.

Примечательно, что на своих сребрениках Ярослав Мудрый не только возобновил изображение трезубца на реверсе (обратной стороне монеты), но и отказался от своего личного изображения на аверсе (в отличие от Владимира Святославича и Святополка Ярополковича), заменив его ликом святого Юрия (Георгия).

Тут необходимо некоторое пояснение. Почти до окончания эпохи Киевской Руси русские князья (да и не только они) носили два имени: данное при рождении (родовое) и крестильное (данное при крещении). Так как Ярославу Владимировичу при крещении было дано имя Юрий, святой Юрий считался его небесным покровителем.

Со времен Ярослава Мудрого трезубец неизменно появлялся на монетах и печатях как великих князей киевских, так и прочих русских удельных князей. Кроме того, трезубец часто использовался как великокняжеское клеймо, которое мы можем видеть, например, на остатках кирпичей, использовавшихся при строительстве Десятинной церкви.

Из последних известных русских правителей, пользовавшихся знаком трезубца, стоит назвать короля Льва Даниловича Галицкого, сына короля Даниила Романовича. Кроме того, один из правнуков короля Даниила Галицкого, Данило Василькович, на своей печати также имел этот знак. Сей Данило Василькович стал родоначальником князей Острожских. Но о них — речь еще впереди.

Трезубец же как государственный символ возродился уже в XX в. после всем известных событий и стал гербом независимого государства — Украина.

Что касается т.н. Залесской Руси, иначе называемой Ростово-Суздальской землей, то там знак трезубца (впрочем, и двузубца) тоже был в обиходе, хотя, может быть, и не так широко. Известно, например, что кирпичи для загородной резиденции Андрея Боголюбского были клеймены трезубцем. Происхождение — несколько более позднего — герба города Владимира-на-Клязьме (лев, ставший на дыбы, в передних лапах крест) также связывают с художественным видоизменением именно трезубца.

Впрочем, в Залесской Руси более имел хождение другой герб — изображение все того же святого Юрия. И вот по какой причине.

Как уже упоминалось выше, святым покровителем Ярослава Мудрого был святой Юрий, и великий киевский князь очень способствовал распространению и утверждению культа святого Юрия (Георгия) на Руси. В честь своего святого покровителя он основал в 1030 г. город Юрьев (сейчас — Тарту) и заложил в том же году Юрьев монастырь в Новгороде, где позднее был построен Георгиевский собор. В 1037 г. Ярослав начинает строительство Георгиевского монастыря в Киеве и возводит в нем храм Святого Георгия, а день освящения храма учреждает ежегодным праздником — Юрьевым днем[87].

Внук Ярослава Мудрого, Владимир Мономах, назвал в честь прадеда — Юрием — одного из своих сыновей. Юрий Владимирович (прозванный Долгоруким), князь ростово-суздальский, продолжил традицию прадеда, заложил в 1152 г. город Юрьев-Польский (и где в 1230—1234 гг. был построен знаменитый Георгиевский собор). В том же 1152 г. он строит на новом княжеском дворе во Владимире церковь Святого Георгия. На его печати, как и на монетах прадеда, тоже изображен святой Юрий — стоящий во весь рост и вынимающий меч из ножен[88].

Во времена монголо-татарского владычества на печатях залесских князей все чаще обыгрывается тема змееборчества, что и неудивительно — змей был не просто символом злых сил, язычества, но и символом враждебной Степи (вспомним тотем Шарукана или знамена Чингисидов). Например, на обратной стороне печати великого князя владимирского Александра Ярославича Невского мы видим змееборца — ведущего под уздцы коня и поражающего змея копьем. Правда, в данном случае это святой Федор (патрон его отца Ярослава, в крещении Федора), а не святой Юрий.

В Московском княжестве образ пешего змееборца впервые встречается на монете князя Ивана Красного. На печати сына Дмитрия Донского Василия Дмитриевича изображен уже всадник с копьем, направленным вниз, в то место, где должен быть змей. И наконец, на монетах того же Василия Дмитриевича и особенно его сына Василия Васильевича Темного эмблема приобретает вид, близкий к тому, что позднее утвердился в качестве московского герба.

Правда, на некоторых печатях Василия Темного и ранних печатях Ивана (Иоанна) Васильевича, его сына, был изображен лев, терзающий змею. Символика здесь также понятна — лев, как было указано выше, символ г. Владимира и Великого Владимирского княжества, а змея — символ темных и враждебных сил.

Но символ святого Юрия (Георгия) — на коне, копьем поражающем змея, — все-таки перевесил. Окончательное утверждение всадника-змееборца как герба Московского княжества произошло при Иване III и совпало по времени с завершением объединения основной части наследия Всеволода Большое Гнездо вокруг Москвы. Сохранилась печать 1479 г., на которой всадник, поражающий копьем змея-дракона, окружен надписью: «Печать великого князя Ивана Васильевича», а на обороте печати, не имеющей рисунка, надпись повторена, но к ней добавлено — «всея Руси».

Образ святого на коне, поражающего копьем змея, со времен Ивана Васильевича III становится настолько известным и популярным, что и деньги с новым символом получили название «копейных». Любопытно, что сам святой Юрий (Георгий) также претерпевает в массовом сознании важные изменения. Он уже не мыслится без коня, копья и пораженного змея — хотя, как мы знаем, еще во времена Юрия Долгорукого святой Юрий был пеш и с мечом. Появилась даже насмешливая пословица: «Вольно богомазу Егорья пешком, а Пятницу на коне писать», т. е. делать не так, как должно быть на самом деле.

А еще появился озорной и даже несколько богохульный стишок:

Но в 1497 г. появляется другой тип государственной печати Ивана III. На лицевой стороне ее по-прежнему всадник, поражающий копьем дракона, и надпись: «Иоанн божиею милостью господарь всея Руси и великий князь».

А вот на обороте впервые помещен двуглавый орел (обратим внимание — под двумя коронами), окруженный надписью, являющейся продолжением лицевой: «и велик княз Влад и Мое и Пек и Тв и Вят и Пер и Бол».

В современной российской историографии появление нового государственного символа принято объяснять примерно так: «Двуглавый орел был древним гербом Византийской империи и достался в наследство России после состоявшегося в 1472 году бракосочетания Софии Палеолог, племянницы последнего византийского императора, с великим князем московским Иваном III. Погибшая великая империя словно передала эстафету другой православной стране, набиравшей силу и мощь…»[89].

Но так ли это на самом деле?

Начнем с того, что Византийская империя не имела постоянного герба как такового — его заменял родовой знак правящей династии. Последняя правящая византийская династия — Палеологов — действительно имела родовой герб в виде двуглавого орла (под одной короной). Однако, повторимся, это был герб династии, а не многовековой Византийской империи.

Что касаемо «наследства» — то сама Византийская империя никогда не рассматривала Русь как свою преемницу. Во времена Киевской Руси было несколько случаев, когда русские князья брали в жены византийских принцесс (из разных династий), — но и только. И если первый «византийский зять» Владимир Святославич (Святой) помогал своим порфирородным шурьям военной силой, то о более поздних «зятьях» и того нельзя сказать. Первое падение Царьграда (Константинополя) в 1204 г. Русь приняла практически безучастно, а потом уж не до византийских дел было — грянуло батыево нашествие. Да и в преддверии турецкого нападения обескровленная Византия предпочла обратиться за помощью к географически и культурно более близким «латинянам» — но уж никак не к единоверному Московскому государству или наполовину православному Великому княжеству Литовскому.

Правда, в 1409 г. один из сыновей константинопольского императора Мануила II Палеолога, Иоанн, взял в жены родную (по отцу) тетку Ивана III, Анну Васильевну. Так Палеологи и московские Рюриковичи впервые близко соприкоснулись. Однако Анна Васильевна вскоре умерла (1415 г.), и многообещающий брак (ведь царевич стал-таки императором Иоанном VIII в 1423 г.) ничего Великому княжеству Московскому не дал.

Немаловажно и то, что в 1441 г. из Москвы был изгнан последний митрополит Киевский и всея Руси (из греков) Исидор — за приверженность к объединению католической и православной церквей и участие в Ферраро-Флорентийском соборе[90]. Инициатором изгнания стал сам великий князь Василий II Темный, внеся т.о. свою лепту в разрушение планов своего бывшего зятя. А вот избранный в митрополиты Московские Иона (из русских) и его приемники не любы уже оказались константинопольским патриархам, из-за чего между церквями (Константинопольской и Московской) почти полтора века тянулась вражда и непризнание. Ну, а падение же Константинополя в 1453 г. вызвало на Руси целую бурю эсхатологических настроений — но ничем действенным Русь, откровенно говоря, помочь не хотела, да и не могла.

В общем, назвать в ту пору отношения «Константинополь-Москва» «дружественными», и уж тем более «преемственными» трудно.

Теперь рассмотрим вопрос бракосочетания Ивана III с Софьей Палеолог и возникающие вследствие этого династические права великих московских князей на «византийское наследство».

У последнего византийского императора Константина XI (кстати, младшего брата Иоанна VIII) были еще братья, двое из которых — деспоты-соправители Морей Димитрий и Фома — пережили падение Константинополя. Димитрий, покорившись и живя поначалу на содержании турецкого султана (?!), умер в 1470 г. монахом, пережив свою единственную (бездетную) дочь Елену. Интересно, что Елена Димитриевна официально была взята в гарем турецкого султана — но продолжала жить в Адрианополе в собственном доме. Похоже, это был первый в истории «фиктивный брак» ради столичной прописки…

Свой гардероб и драгоценности Елена завещала Константинопольской патриархии.

Фома, после захвата турками Морей в 1460 г., прихватив забальзамированную голову апостола Андрея, отправился в Рим, где и преподнес святыню папе римскому Пию II. А тот, в свою очередь, наградил его орденом Золотой Розы и назначил пенсию в 300 (позже — 800) золотых дукатов в месяц.

У самого Фомы Палеолога было четверо детей.

Старшая дочь Фомы, Елена, была женой сербского короля Лазаря III Бранковича и родила ему трех дочерей. Одна из дочерей, Ирина, вышла замуж за Иоанна Кастриота, сына албанского национального героя Георга Кастриота (Скандербега), и после смерти свекра уехала с мужем в Италию. Как писал известный историк-византолог Стивен Рансимен: «…Единственных потомков императора Мануила Палеолога, доживших до наших дней, можно найти в Южной Италии, в семьях, ведущих свое происхождение от сына Скандербега — Иоанна Кастриота».

Сын Андрей, который-то по византийским законам и был наследником уже несуществующего престола, подписывался как Deo gratia fidelis Imperator Constantinopolitanus. Да и окружающие именно так его и воспринимали — вот только вернуть «отчину» никак не удавалось, и «наследник престола» пускался во все тяжкие, чтобы раздобыть денег (но подробней об этом ниже). Сын его, Константин, был командиром папской гвардии, а дочь Елена (по другим данным, ее имя Мария) стала женой молодого князя Василия Михайловича Верейского, прозванного Удалым.

Младший сын Фомы, Мануил, в 1477 г. неожиданно для окружающих вернулся в Константинополь и отдался на милость турецкому султану. Тому польстило, что потомки константинопольских императоров заискивают перед ним, и он дал Мануилу поместье и денежное содержание. У Мануила было двое сыновей: Иоанн (умерший молодым) и Андрей (принявший ислам и имя Мехмед-паши). О детях Мехмед-паши данных не осталось.

И, наконец, Зоя (Софья) Палеолог. Она была самой младшей из детей Фомы Палеолога (родилась около 1456 г., т.е. уже после падения империи). В 1465 г. отец вызвал ее в Рим, где она воспитывалась в католическом духе. Да и сам Фома к тому времени принял католичество. (Как говорят: vae victis!) Еще девочкой (в июне 1466 г.) Зоя вышла замуж за римского аристократа из дома Караччоло, но очень скоро овдовела…

В 1469 г. в Москву прибыло посольство от кардинала Виссариона (грека по национальности), которое, надо полагать, затронуло вопрос о женитьбе вдового великого князя на племяннице последнего византийского императора. Думается, и папа римский папа Павел II был не против таким вот образом решить брачный вопрос своей воспитанницы — с дальним, надо сказать, прицелом. Но сам брак состоялся уже при другом папе — Сиксте IV.

В июне 1472 г. в соборе Святого Петра в Риме московский посол Иван Фрязин (итальянец на русской службе Джан Баггиста делла Вольпе) обручился с Зоей от имени московского государя, после чего невеста в сопровождении пышной свиты отправилась на Русь. Папа дал за невестой приданое — 6 тысяч дукатов. Но в Москве Зоя была сначала перекрещена в Софью. А 12 ноября 1472 г. в недостроенном ещё Успенском соборе состоялся обряд венчания между Иваном III и Софьей Палеолог — уже «вживую». Типографская летопись так сообщает об этом событии: «… приведоша невесту великомоу князю Ивану Васильевичи из Риму, Софию именемъ, Фомы деспотая Морскаго дщерь, и тъй бо Фома беже отъ Турскаго царя в Римъ. Иоженися ею князь великый, и венча ихъ Филиппъ митрополить въ граде Москве, в церкви святыя Богородица, ноября 12».

Итак, даже беглого рассмотрения обстоятельств заключения брака достаточно, чтобы понять — никаких «законных» династических прав на «византийское наследие» он не давал. Впереди Софьи Палеолог была целая очередь «более законных» претендентов — особенно если учесть, что право это передавалось по мужской, а не по женской линии.

Может возникнуть другой вопрос: а не было ли появление двуглавого византийского орла на гербе Московского государства если не результатом заключенного династического брака, то хотя бы претензией Великого княжества на лидерство в православном мире? (Как тут не вспомнить слова старца Филофея, что «два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать!»)

Однако внимательное изучения тех далеких исторических событий не дает нам права утверждать это.

Во-первых, обращает на себя внимание, что появившийся на печати великого князя двуглавый орел (несколько отличающийся от византийского) — это все-таки второстепенный элемент по отношению к змееборцу Юрию. Разве так проявляют свои политические претензии?

Во-вторых, великий князь Иван III Васильевич на протяжении всей своей жизни выказывал полное безразличие к возможности юридического оформления прав на «византийское наследство».

Рассмотрим факты.

Под 6988 г. (1480 г. от Р.Х.) в Типографской летописи записано: «…того же лета прииде на Москву оть Рима Андрей, шуринъ великого князя, Фоминъ сыпь, деспота Аморейскаго». Зачем приезжал Андрей Фомич, мы можем только предполагать. Так как 1480 г. — это год большого похода хана Ахмата на Московское государство, думается, что Андрей Фомич долго в Москве не задержался. Хотя, судя по более поздним летописным сообщениям, в этот приезд с помощью сестры Софьи (Зои) ему все же удалось быстренько выдать свою дочь за молодого князя Василия Михайловича Удалого, наследника Верейского удельного княжества.

Второй приезд Андрея Фомича та же летопись осветила более детально: «…5 лето 6998 прииде отъ Рима на Москву брать великий княгини Софьи, именемъ Андрей, сынь Фоминъ, деспода Аморейского, да с нимъ вместе приидоша послы великого князя Дмитрей да Мануйло, Ивановы дети, Ларова, и приведоша с собою к великому князю мастеровъ: архитихтонъ, именемъ Петръ Антоний, да ученикъ его Замантоний, мастеры стенные и полатные, да пушеснаго мастера Якова с женою, да серебряныхъ мастеровъ Христофора съ двема ученикома отъ Рима, да Олъберта Немчинина изъ Любка, да Карла сь ученикомъ из Медиоланя, да Петра Райка, Грека изъ Венеции, да каплана белыхъ чернъцовъ Аугустинова закона Ивана Спасителя, арганнаго игреца, да лекаря Жидовина мистро Леона изъ Венецеи».

Но, кроме чисто семейных дел и привлечения в Московское государство иноземных мастеров, ни у кого из исследователей не возникает сомнения, что во время своих приездов Андрей Фомич ставил перед зятем и вопрос о денежной помощи. Надо сказать, что Андрей Фомич был в долгах как в шелках. Спустя несколько лет после своего второго визита в Москву, 16 сентября 1494 г., он подписал с королем Франции Карлом VIII соглашение. По нему он передавал Карлу VIII все свои права на константинопольский, а также на трапезундский и сербский престолы, оставив за. собой только Морейскую деспотию; а французский король, в свою очередь, обязался выплачивать ему 1200 золотых дукатов в год. В 1498 г. «Император Востока» Карл VIII умер, не вполне рассчитавшись с Андреем Фомичем за недавно приобретенный титул. И тот счел возможным в начале 1502 г. подписать новое соглашение, передававшее все его права уже испанским монархам — Фердинанду и Изабелле; но денег от них он так и не получил. Когда в июне того же года Андрей умер, его вдова умоляла папу римского дать ей 104 дуката, чтобы оплатить похороны мужа.

Думается, что сумма в 1200 золотых дукатов в год не была для великого князя Ивана Васильевича заоблачной. И он вполне мог — на законных основаниях — выкупить у шурина его титул.

Но не сделал этого.

Примечателен еще один эпизод. В 1483 г. у Ивана III Васильевича родился внук Дмитрий. Желая вознаградить сноху, Елену Стефановну (Волошанку), великий князь приказал Софье выдать снохе «саженье» (ожерелье), оставшееся от его первой жены, тверской княжны Марии. Но ожерелья не оказалось в наличии, так как Софья подарила его своей племяннице на свадьбу — с Василием Михайловичем Удалым (Верейским). Разъяренный великий князь приказал «…взя у него (Василия Михайловича. — А. П.) все приданое, еще и со княгинею его хоть поимати». Василий Михайлович едва убежал от великого князя в Литву. Но великий князь на этом не успокоился. Как писал историк Ю.Г. Алексеев: «…Конфликт о “саженье” имел далеко идущие последствия. Он нанес последний удар угасавшему Верейскому уделу. Уже в декабре 1483 г. старик Михаил Андреевич должен был дать обязательство все свои владения (а не только Белоозеро) завещать великому князю».[91] Если учесть, что Василий Михайлович Удалой не только был родственником великому князю, но и его верным соратником (принимал участие в походах на Новгород, Казань, защищал город Алексин от хана Ахмата), то меры великого князя представляются чересчур крутыми. Правда, Иван III Васильевич не на жизнь, а на смерть боролся с удельной системой на Руси, не пожалев даже родного брата Андрея Большого — так чего же ему было жалеть брата троюродного? Тем более, что представился такой удобный случай…[92]

Так может быть, византийский орел был великим князем не приобретен, а попросту…«присвоен» — так сказать, компенсация за материальный и моральный ущерб от дома Палеологов?

Но, хотя эта версия и выглядит заманчиво, и от нее следует отказаться. И не по этическим соображениям. Великий князь Иван III Васильевич был сыном своей — средневековой — эпохи и никогда не терялся, если что-то где-то плохо лежало.

Однако он был прагматиком, а гоняться за византийскими химерами — в ущерб настоящим проблемам становления централизованного московского государства — было не по нему. Даже если он мог приобрести частичку этой химеры за умеренную плату, а то и вовсе бесплатно.

К тому же на поверку все оказывалось не так просто. Можно было бы присвоить чужой символ, и даже титул, не боясь слабосильного шурина или дипломатических осложнений с испанским и французским дворами — слишком далеки географически были эти страны от Великого княжества Московского, чтобы опасаться гнева их правителей. А вот игнорировать мнение турецкого султана… было рискованно. Мехмед, захватив Константинополь, стал его хозяином де-факто, а де-юре добавил себе титул «Кайзер-и-Рум» (Цезарь (второго} Рима). И ему, и его преемникам могло не понравиться, что кто-то претендует на его собственность. Нежелание идти на конфликт с турецким султаном становилось еще большим, если вспомнить, что его вассалом был крымский хан — на тот момент главный союзник Москвы и реальная военная сила в регионе.

Да и не могла Москва в ту пору на равных тягаться не то что с турками — но даже с агонизирующей Большой Ордой.

Из всего вышесказанного следует только один вывод: у великого князя московского не было не только династических прав на «византийское наследство», но — и особого желания эти права получить.

«А как же Филофей?» — спросят некоторые читатели.

Что касается старца Филофея, то в этом случае мы имеем дело с очевидным историческим недоразумением. Послание старца Филофея было адресовано не Ивану Васильевичу в связи с его женитьбой на константинопольской принцессе, а его сыну Василию Ивановичу, и носило название: «Послание к великому князю Василию, в нем же об исправлении крестного знамения и о содомском блуде». Детально знакомясь с текстом коротенького послания, несложно заметить, что в нем обсуждаются именно те вопросы, что вынесены в заголовок. Это вовсе не программный документ, доказывающий преемственность Москвы от Константинополя (ну не считать же «содомский блуд» эвфемизмом «византийского наследия»!). А пресловутая, выдернутая из общего контекста фраза «два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать» — это не политический лозунг, а призыв к князю: если не ты, то кто же?..

Поэтому в который раз зададимся вопросом: так откуда же «византийский» орел появился на печати Московского государства?

Чтобы дать ответ на поставленный вопрос, нужно еще раз проанализировать события, случившиеся между 1479 и 1497 гг. в Московском государстве.

Сразу заметим, что брак с Софьей Палеолог (1472 г.) лежит вне указанного временного отрезка — и это еще один довод против версии о «византийском наследстве». В этот исторический период в Северной Руси идет ожесточенная борьба совсем за другое наследство — отчину Всеволода Большое Гнездо. И «собирание русских земель» — это прежде всего процесс собирания под одной рукой земель удела некогда могущественного великого князя владимиро-суздальского, а не борьба за единую и неделимую Русь образца Ярослава Мудрого, как это кому-то могло показаться.

К 1479 г. «собирание земель» дома Всеволода Большое Гнездо было почти закончено. Еще при отце Ивана III Васильевича к Московскому государству было присоединено Суздальско-Нижегородское княжество, вотчина Андрея Ярославича. При Иване III в Московское государство были включены Ярославское и Ростовское княжество, а также подчинен Новгород (который, правда, никогда вотчиной Всеволода Большое Гнездо не был).

С 1479 по 1497 г. в Московское государство были кооптированы еще ряд земель — Тверь, Вятка, Пермь. И в этом ряду покорение Твери — это высшее достижение Московского государства в то время. Нужно помнить (в предыдущих главах об этом уже упоминалось), что в XIV в. Тверь была непримиримым соперником Москвы за первенство в Северо-Восточной Руси, а борьба между тверскими и московскими князьями за ярлык на Великое княжество Владимирское не уступала по драматизму лучшим шекспировским пьесам.

Во времена Василия II Темного казалось, что в этой борьбе Тверь отстояла-таки свою независимость. Когда вспыхнула междоусобная война великого князя московского Василия II Темного со своим дядей Юрием Дмитриевичем и его сыновьями, Борис Александрович Тверской заключил с Василием II договор, по которому, сохраняя равенство положений, называл великого князя московского только «братом» (т.е. они признавались в политическом отношении ровней); но, в свою очередь, отказывался от союза с Литвой и обязывался помогать Василию II в его борьбе с врагами. В знак нерушимости этого договора был заключен брак между сыном Василия Темного, Иваном, и тверской княжной, дочерью князя Бориса, Марией.

Однако после смерти отца, тестя и первой жены уже ничто не сдерживало набравшего силу великого князя Ивана III Васильевича от агрессии против Твери, — несмотря на то, что тверской князь Михаил Борисович вел себя по отношению к Москве лояльно: не раз помогал московскому князю в его борьбе с Новгородом (1471 и 1477 гг.) и против татар (1480). Никакие морально-этические нормы не помешали великому князю Ивану, уже покорившему Новгород и Ярославское княжество, нанести удар и по самостоятельности своего союзника. При этом он воспользовался недовольством тверских удельных князей и бояр и переманил их на свою сторону. В ответ Михаил заключил союз с польским королем Казимиром: это привело к открытому разрыву между Москвою и Тверью. В итоге 12 сентября 1485 г. Тверь была взята войсками Ивана, Михаил бежал в Литву, и Тверское княжество навсегда утратило свою самостоятельность. Иван Васильевич отдал Тверское княжество в управление своему старшему сыну Ивану Ивановичу Молодому (1485—1490). А после смерти Ивана Ивановича Молодого в ней посажены были московские наместники. В 1491—1492 гг. тверские земли переписаны «по-московски на сохи», чем и завершилось окончательное присоединение их к Москве.

Тут следует обратить внимание, что великий князь Иван III Васильевич не зря поставил своего старшего сына во главе вновь приобретенного удела — ведь Иван Иванович был сыном тверской княжны и племянником последнего тверского князя, т.е. обладал определенными законными правами на тверской княжеский стол. А после смерти Ивана Ивановича Молодого некоторое время наследником московского великокняжеского престола являлся сын Ивана Ивановича Молодого, Дмитрий. В1498 г. (заметим — всего через год после появления двуглавого орла на печати великого князя Ивана III Васильевича!) княжич Дмитрий был венчан на великое княжество. А ведь Дмитрий (по бабушке) тоже был законным наследником тверского княжества.

Вот тут мы и подходим к самому главному.

Что ж, и ранее в исторической литературе робко высказывалось предположение (А.Г. Силаев), что двуглавый орел не был заимствован, а имел русские корни. Но к этому мнению не особо прислушивались.

Однако последние археологические находки древних монет тверского князя Михаила Борисовича (подчеркну — именно Михаила Борисовича!) позволяют не только вернуться к этой версии, но и уверенно заявить — двуглавый орел имеет чисто русское происхождение. Ибо именно на найденных монетах последнего тверского князя Михаила Борисовича, выпущенных в 70-е годы XV в. (т.е. буквально накануне присоединения Твери к Московскому государству), мы можем четко видеть этот символ.

Сопоставив все известные факты, хронологически восстановим ход исторических событий.

Покорив в 1485 г. Тверь, великий князь Иван III Васильевич сделал то, что пытался путем брака с тверской княжной совершить еще его предшественник, московский князь Симеон Гордый, — объединил два ранее враждующих княжества. А так как в крови князя Ивана Ивановича Молодого, в то время наследника московского стола, как бы соединились две ветви дома Ярослава Всеволодовича — Александра Ярославича Невского (московская ветвь) и Ярослава Ярославича (тверская ветвь) — то тверской орел как символ нового (объединенного) государства пришелся как нельзя кстати.

Поэтому в 1497 г., когда появилась новая государственная печать, двуглавый орел занял на ней свое место. Правда, как бывший символ покоренной (присоединенной) земли, он занял подчиненное положение — на обратной стороне великокняжеской печати.

Но в связи с последующими историческими событиями о тверском происхождении одного из государственных символов постарались забыть. Благодаря интригам Софьи Палеолог, Дмитрий Иванович вместе с матерью, Еленой Стефановной (Волошанкой), попал в опалу, а чуть позже и в тюрьму, где они и умерли. Так Софья рассчиталась с Еленой за скандал с «саженьем». А наследником (а позже и великим князем) московского великокняжеского стола стал сын Ивана III Васильевича и Софьи Палеолог, Василий Иванович. Однако, так как символ двуглавого орла остался на государственных печатях, его, закрыв глаза на вопиющие несоответствия, было принято связывать именно с «византийским наследием» Палеологов (что, как мы уже выяснили, неверно) — особенно во времена Ивана IV Васильевича Грозного, ведшего свою родословную «от кесаря-Августа» (?!).

В середине XVII в., когда Московское государство создавало себе образ великой державы уровня европейской империи, по заказу московского царя Алексея Михайловича в Оружейной палате было изготовлено Большое гербовое знамя, на котором среди прочих был герб Твери: «престол без степени, на престоле лежит венец царский». Изображение короны на тверском гербе призвано было напомнить иноземцам, что Московия состоит из бывших «венценосных» земель, равных западноевропейским королевствам. Безусловно, это было надувательством: Тверское княжество было именно княжеством (пусть и именовалось великим), что в средневековом табеле о рангах приравнивалось к герцогству, но никак не королевству.

Следующий шаг к запутыванию истории сделал император Петр I, апологет «византийского наследия». Создав Российскую империю, ему необходимо было придать ей некий ореол респектабельности, и даже древности. В одной из записок о российском гербе в 1710 г. он пишет: «Сей герб (зачеркнуто). Сие имеет свое начало оттуду, когда Владимир монарх российский свою империю разделил 12 сынам своим, из которых Владимирские князи возымели себе герб с. Егория, но потом ц. Иван Вас, когда монархию, от деда его собранную, паки утвердил и короновался, когда орла за герб империи российской принял, а княжеский герб в груди оного поставил».

В данной записке Петр I скорее указует, чем рассуждает. ПВЛ ничего не говорит о «Владимирских князьях», так как княжеские династии в определенных городах утвердились только несколько столетий спустя после Владимира Святославича. Наивна и мысль о «св. Егории» как о исконном гербе. Царство Ивана IV Васильевича Грозного Петр величает «империей», что явное преувеличение; а утверждение, что именно Иван Грозный «орла за герб… принял», не соответствует действительности. И уж конечно, Петр Первый даже в мыслях не мог допустить, что орел может быть «неимперским» и происходить не из древней Византии, а из провинциальной тогда Твери (!).

Но это именно так.

И уж настоящей иронией судьбы можно считать:

а) вытеснение (в дальнейшем) символики победителей (московского св. Георгия) и превращения его во второстепенный символ и б) торжество на гербе Российской империи (а ныне — и Российской Федерации) символа именно тверских князей.

И тверичи по праву могут гордиться этим фактом.