Глава 6. ЯРОСЛАВ ВСЕВОЛОДОВИЧ: ИЗ ГРЯЗИ В ВЕЛИКИЕ КНЯЗИ

8 февраля 6698 г. от сотворения мира (1191 г. от Р.Х.) в семье великого владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо и чешской королевны Марии Шварновны (Ивановны) родился третий сын[23], в святом крещении названный Федором. Однако практически все знают его (если, конечно, знают) под другим, «мирским», именем — Ярослав.

О деяниях Ярослава Всеволодовича широкому кругу мало что известно — разве что, напрягши память, вспомнят, что речь идет об отце Александра Ярославича (Невского). Не оценила деятельность Ярослава Всеволодовича и высокая комиссия, готовившая список кандидатов для памятника «Тысячелетие России», поэтому его скульптурного изваяния или даже горельефа на монументе нет. Однако именно Ярослав Всеволодович определил развитие Северо-Восточной Руси на многие столетия вперед, и его (более знаменитые и обласканные вниманием историков) преемники, включая и сына Александра, часто-густо просто шли по его стопам.

Судьба сыграла с Ярославом Всеволодовичем злую шутку, дав ему возможность родиться лишь третьим сыном в семье могущественного владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо (это о нем сказал автор «Слова о полку Игореве», что он может веслами Волгу «раскропити», а Дон «шеломы вылъятиъ). Старшим братьям — Константину и Юрию — по определению доставались более значимые уделы: Ростов и Владимир-на-Клязьме. Подросшего же Ярослава Всеволод отправил искать свою судьбу в далекий Переяславль-Русский.

Ранее Переяславль-Русский (его еще называют Переяславль-Южный, чтобы не путать с одноименным городом в Залесье) был третьим по значимости городом на Руси после Киева и Новгорода. В Переяславле обычно сидел предполагаемый преемник киевского князя; а Ярослав Мудрый, деля между сыновьями волости, приложил к Переяславлю-Южному довесок в виде Ростова и Суздаля. Теперь же Переяславль-Русский был довеском к Ростово-Суздальскому (иначе Владимиро-Суздальскому) княжеству.

Уже в 1205 г. юный князь отправляется с другими русскими князьями в поход на половцев и, как пишет Лаврентьевская летопись, «…взяша Роускии князи полону много и стада ихзаяша, и возратишась во своя си с полоном многимъ». Правда, это не помешало Ярославу Всеволодовичу вскоре жениться (уже традиционно для линии ростово-суздальских Мономаховичей) на дочери сильнейшего половецкого хана Юрия Кончаковича (имя ее неизвестно).

После убийства в том же году в Польше Романа Мстиславича Галицкого на вакантный галицкий стол стали претендовать многие князья. И — удивительно! — среди них оказался и Ярослав Всеволодович (его пригласил венгерский король). Видно, небольшое Переяславльское княжество, постоянно подвергающееся половецким набегам, не сильно прельщало юного князя — особенно в сравнении с богатым Галицким княжеством. Примечательно еще и то, что Ярослав решил бороться за столь далекие от Ростово-Суздальского княжества земли, даже не посоветовавшись с отцом.

«…Бяше бо король с Галичаны здумавъ переже послалъ в Переяславль по Ярослава Всеволодича и ждаша его 2 недели. Ярослав же гна ис Переяславля к Галичю. И слышавъ, (что) уже Володимеръ (Игоревич) въехалъ в Галичь пред ним за 3 дни, възвратися в свои Переяславль вспять».

Итак, в борьбе за Галич Ярослава Всеволодовича опередил один из черниговских князей, сын героя о «Слова о полку Игореве» Игоря Святославича — Владимир Игоревич. Но это было еще полбеды. Как далее сообщает Лаврентьевская летопись, «…и потом Всеволодъ Чермныи посла в Переяславль къ Ярославу Всеволодичю, река ему пойди ис Переяславля къ отцю своему в Суздаль, а Галича не ищи подъ моею братею. Пакы ли не Пойдешь добром, иду на тя ратью. Ярославу же не бъсть помочи ни от кого же. Ярослав же посла к нему, пути прося у него. Всеволод же целова крестъ и да ему путь. Ярослав же выде ис Переяславця, иде къ отцю своему. Всеволодъ же посади сына своего в Переяславки».

Обратим внимание, что выгнал Ярослава Всеволодовича из его отчины не кто иной, как черниговский князь Всеволод Чермный.

Отец Ярослава, Всеволод Юрьевич, в утешение дал сыну другой Переяславль — Залесский; сам же вознамерился идти на Русскую землю против обидевших его сына черниговцев.

В 1207 году он уже собрал войска, но тут до великого князя владимирского дошла весть, что против него замышляют рязанские князья — также потомки Ольговичей, родственники нынешних черниговских князей. Всеволод разбил рязанцев, а на следующий год дал Ярославу Рязань в удел. Но «…рязанцы изимаша люди его и исковаша, а иныхъ в погребах засыпавше измориша». Потому Всеволод Юрьевич Большое Гнездо вновь пришел под стены Рязани. Как пишет дальше Лаврентьевская летопись: «…и прислаша Рязанци буюю речь по своему обычаю и непокоръству. И повели великий князь всем людем изити из града и с товаром. Ияко изидоша ecu, повеле зажещи град и оттуду иде к Белу городу. И повели и тъ зажещи и възвратися в Володимерь великий князь Всеволодъ со всеми своими полки и с сыномъ своимъ Ярославом, поимъ по собе все Рязанци и епископа ихъ Арсения». К слову сказать, рязанцы отстроили Старую Рязань[24] только к Батыеву нашествию, но, видно, напрасно старались. А пленных рязанцев отпустил уже после смерти отца Юрий Всеволодович…

* * *

Ярослав же снова остался без серьезного удела. После смерти отца он поддержал среднего брата Юрия против старшего Константина — и Юрий стал великим князем владимирским, а Константину остался Ростов. Но и Ярослав ничего существенного не поимел с этого, а потому с 1215 г. он включается в борьбу за Новгород — благо предыдущий князь новгородский Мстислав Мстиславич Удалой (из смоленских Мстиславичей) отъехал на Русь помогать братьям. Мстислав Мстиславич пользовался большим авторитетом у новгородцев, а потому те с радостью приняли его зятя Ярослава (к тому времени Ярослав был уже женат на дочери Мстислава Удалого Ростиславе; что случилось с его первой женой-половчанкой — неизвестно).

Однако вскоре новгородцы пожалели о своем выборе. Ярослав по своему произволу не только смещал неугодных ему бояр, но и заковывал их в кандалы и отправлял в Тверь — так поступают только с холопами.

Впрочем, и Ярослав вынужден был через какое-то время покинуть Новгород — очевидно, опасаясь за свою жизнь. Оставив в Новгороде своего посадника, сам он отошел к Торжку (пограничный городок между Новгородской землей и Залесской Русью, перевалочный торговый пункт) и оттуда пытался управлять городом. Но, видно, новгородцы не очень его слушали. В ответ, как пишет далее Новгородская Первая летопись старшего извода, «…и зая князь вьршь на Търожку, не пусти въ городъ ни воза; и послаша по князя Смена Борисовиця, Вячеслава Климятиця, Зубьця Якуна, и техъ прия, и кого послать и князь прия. А Новегороде зло бысть вельми: кадь ржи купляхуть по 10 гривенъ, а овса по 3 гривнъ, а репы возъ по 2 гривьны; ядяху люди сосновую кору и листъ липовъ и мохъ. О, горе тъгда, братье, бяше: дети свое даяхуть одьрень; и поставиша скудельницю, и наметаша полну. О, горе бяше: по търгу трупие, по улицямъ трупие, по полю трупие, не можаху пси изедати человехь; а Вожане (угро-финское племя, жившее в Новгородской земле. — А.П.) помроша, а останъке разидеся; и тако, по грехомъ нашимъ, разидеся власть наша и градъ нашы».

Новгородцы обратились за помощью и содействием к Мстиславу Удалому, весьма кстати вернувшемуся в Новгород. Но обращение того к Ярославу Всеволодовичу: «…сыну кланяю ти ся; муж мои и гость пусти, а самъ съ Торожьку пойди, а съ мною любъвь възми» — вызвало у Ярослава только ярость. Он приказал схватить новгородцев, которые, на свою беду, оказались в Торжке (числом около 2000) и разослал их по своим городам, предварительно забрав их имущество.

Противостояние нарастало, и в 1216 г. новгородцы, псковичи и смоленские князья во главе с Мстиславом Мстиславичем соединились с ростовским князем Константином Всеволодовичем против Ярослава и его брата, великого князя владимирского Юрия Всеволодовича.

Попытки решить дело миром ни к чему не привели. Особенно решительное настроение царило в стане Юрия и Ярослава Всеволодовичей. Вот как описывает их давний исторический источник:

«Некто же реме бояръ Юрьевых: “Княже Юрьи и Ярославе, не было того ни в прадедех, ни при дедех, ни при отци вашем, оже бы кто вшед ратью в силную в Суждалскую землю, оже бы вышол цель. Хотя бы и вся Рускаа земля и Галичскаа, и Киевскаа, и Смоленскаа, и Черниговскаа, и Новгородскаа, и Рязанскаа, ни тако противу сей силе успеют. Ажь нынешние полцы, право, навержемъ их седлы”.

И люба быстьречь си Юрьеви и Ярославу, и сьзвагиа бояры и передний свои люди, начаста глаголати: “Се пришел вы товаръ в руки: вам же буди кони, брони, порты, а человека, иже кто иметь живаго, то сам убить будет; аще и златом шито оплечие будет, уби и, а вы два наделива. Да не оставимъ ни одиного живаго. Аще кто с полку утечет неубит, а имемь и, а тех повелеваемь вешати, а инех роспинати. А о князех, оже будут у нас в руках, тогда сгадаем”.

И отпустивша людии, внидоста в шатеръ з братьею, и начаста делити грады, и рече Юрьи: “Мне же, брате Ярославе, Володимерскаа земля и Ростовскаа, а тобе Новград, а Смоленскъ брату нашему Святославу, а Киев даеве черниговъскымъ князем, а Галич нам же”[25]».

Итак, ни Юрий, ни Ярослав не сомневались в конечной победе — причем настолько, что провели дележ русских городов еще до битвы (интересно, что залесские князья даже далекий Галич не забыли, в чем переплюнули деда Юрия, прозванного за те же «загребущие» дела Долгоруким); своим же подчиненным они объявили, что пленных брать не собираются. Эта уверенность зиждилась на внушительном количественном перевесе, ибо, как утверждает тот же источник, «…бяху полци силни велми: муромци, и бродници, и городчане, и вся сила Суждалской земли; бяше бо погнано ис поселий и до пешца». То есть в войско были призваны даже из отдаленных земель огромное количество простых крестьян («пешцев»), правда, вооруженных лишь топорами да киями (дубинками) (Никоновская летопись говорит еще о сулицах — метательных копьях). Но залесских князей это не смущало — своих противников они собирались закидать седлами («навержемъ их седлы»).

Однако 21 апреля 1216 г. в урочище Липица, что недалеко от Юрьева-Польского, случилось совсем не то, о чем мечтали Юрий и Ярослав. Злые на Ярослава за голодомор новгородцы оказались, так сказать, более мотивированными в бою: они выступили в бой пешими (подчеркивая этим, что не собираются бежать), босыми и некоторые даже без штанов (чтобы ничто не сковывало движения): «…Новгородци же ссед с коней, и порты и сапоги с себе сметавше, боси поскочиша».

А Мстислав Мстиславич показал себя доблестным воином — он трижды проезжал сквозь вражеские полки, орудуя топором. В результате войска Юрия и Ярослава дрогнули и побежали. Кстати, дрогнули и побежали первыми именно «пешцы Ярослава»…

Как свидетельствует повесть «О побоищи новгородцем с Ярославом», залесское войско потеряло убитыми только на поле брани 9233 человека («…а мнози истопошя бежаще в реце, а инии забегши ранени измроша»), а новгородцы и их союзники лишь шестерых (имеется в виду, правда, только «лепшие мужи»). Позднейшая Никоновская летопись число погибших значительно увеличивает: 17 200 конных для суздальцев и 550 конных для новгородцев и смолян (и это не считая пехоты).

Как бы там ни было, в истории Киевской Руси это была самая грандиозная усобица. И закончилась она, увы, не в пользу залесских князей.

Что же было далее?

«…Князь же Юрьи, стояв противу Констянтину, и узре Ярославль плъкъ побегшь, и тъй прибежа в Володимерь о полудни на четвертом кони, а трех одушив, въ первой срачице — подкладъ и тый выверить….Ярослав же тако же прибеглъ одинъ в Переяславль на 5-м кони, а четырех одушив, и затворись».

Итак, и Юрий Всеволодович, и Ярослав Всеволодович бежали в свои стольные города, загоняя коней и бросая победителям даже личные доспехи. И хотя лишь о Юрии Всеволодовиче говорится, что он прибежал в одной исподней рубашке («въ первой срачице») — вид Ярослава Всеволодовича был не лучше. В начале XIX в. у Юрьева-Польского одна крестьянка нашла остатки дорогих доспехов, которые историками и знатоками были определены как доспехи самого Ярослава Всеволодовича.

А потом случилось то, что (вкупе с голодомором новгородцев) покрыло Ярослава Всеволодовича несмываемым позором.

«…И не доволе ему о первомь зле, не насытись крови человечьскыа, избив в Новеграде людий много, и в Торжку, и на Волоце, но и ту в бегъ изыыа новгородци и смолняны, иже бе зашли гостьбою в землю его, повеле в погребы вметати что есть новгородцев, а иных в гридницу, и ту издо-хшесь въ множстве, а иных повеле затворити в тесне избе и издуши их 150, а смолнян 15 муж затворишя кроме, ти же быша вси живи».

Немудрено, что после битвы Мстислав Мстиславич «…поиде съ новгородьци къ Переяславлю; и не идя къ городу, пойма дары; пославъ, поя дъцерь свою, жену Ярославлю, и что живыхъ новгородьць, и что было съ Ярославомь въ полку».

Так Ярослав Всеволодович был унижен дважды.

Впрочем, «материально» он пострадал даже менее, чем его брат Юрий Всеволодович. Нет никаких данных о том, что у Ярослава была отобрана хоть какая-то часть его удела — возможно, тут сыграли свою роль «дары» и заступничество бывшей жены. Юрий Всеволодович отделался не так легко — Константин Всеволодович забрал у него великое княжение, дав лишь Городец Радилов на Волге; Переяславль-Залесский, оставленный Ярославу, на его фоне выглядел чуть ли не мегаполисом. Может быть, именно тогда отношения между Юрием Всеволодовичем и Ярославом Всеволодовичем впервые дали трещину.

* * *

Однако жизнь на этом не кончилась — наоборот! Фортуна к двум залесским князьям оказалась даже более чем благосклонной. Константин Всеволодович всего через два года после Липицкого побоища умер — и Юрий Всеволодович снова сел на великий владимирский стол. А после разгрома Мстислава Мстиславича Удалого на Калке в 1223 г. у братьев вообще оказались полностью развязаны руки.

В 1223 г., после чехарды с князями и угрозы нападений литовцев, новгородцы выпросили у Юрия Всеволодовича Ярослава в князья. (Интересно, что они не обратились к Ярославу напрямую; таким образом Ярослав как бы выполнял приказ брата.) И хотя летописец пишет о «радости», с которой новгородцы встретили нового старого князя, все же это был союз по расчету, а не по «любви»; и радовались новгородцы военной помощи, а не собственно Ярославу. Ярослав литовцев отбил, ходил на чудь (эстов), но в тот же год «своей волей» бежал в Переяславль вместе с женой и детьми. Тут следует сказать, что, согласно исследованиям историков, где-то в 1218 г. Ярослав Всеволодович женился в третий раз; его избранницей стала дочь брянского[26] князя Игоря Глебовича, Феодосия. Наконец-то к Ярославу Всеволодовичу пришло семейное счастье: в 1219 г. (через 14 лет после первого брака!) у него родился первенец, которого в святом крещении назвали, как и отца, Федором. Второго же сына назвали Александром, третьего — Андреем…

Но вернемся к новгородским событиям.

Итак, Ярослав Всеволодович, даже отбив набег литовцев и совершив удачный набег на чудь (эстонцев), не смог долго продержаться в Новгороде. Похоже, сами новгородцы не хотели, чтобы Ярослав пустил в Новгородской земле прочные корни, и, как только надобность в князе отпала, попытались от него избавиться. После Ярослава они пригласили на новгородский стол сына Юрия Всеволодовича, Всеволода Юрьевича. Но и тот долго не княжил и также бежал из Новгорода «въ ноць, утаивъся». Юрию Всеволодовичу это не понравилось, и в 1224 г. в Торжке собралась внушительная рать: сам Юрий Всеволодович, его сын Всеволод, брат Ярослав Всеволодович, племянник Василько Константинович и шурин Михаил Всеволодович Черниговский. Великий князь владимирский грозно потребовал от новгородцев выдать смутьянов, но те отказались и стали готовиться к отражению нападения. Взвесив все за и против, Юрий Всеволодович предложил новгородцам компромисс — «поймите у мене мои шюринъ Михаила». Новгородцы согласились.

Тут следует пояснить, что еще великий князь владимирский Всеволод Юрьевич Большое Гнездо примирился с черниговцами (незадолго до своей смерти) и это примирение скрепили браком (вторым) между его сыном Юрием Всеволодовичем и Агафьей, дочерью Всеволода Чермного. А Михаил Черниговский был сыном Всеволода Чермного — того самого Чермного, что выгнал Ярослава из Переяславля-Русского. Юрию Всеволодовичу черниговцы ничего плохого не делали, и он был настроен к родственникам жены благосклонно. Ярослав Всеволодович же не разделял благодушия брата, ведь его «обида» осталась не отмщена; и уж тем более ему не могло понравиться, что Михаил (пусть и на время) стал новгородским князем, тогда как именно Ярослав метил на это место.

Михаил Всеволодович Черниговский в Новгороде княжил недолго — он лишь выполнял свои обязательства перед зятем, Юрием Всеволодовичем. Однако Михаил приглянулся новгородцам, ибо (в отличие от того же Ярослава, который своих противников уничтожал физически) прежде пытался договориться с новгородцами.

Ярослав Всеволодович вернулся княжить в Новгород в 1226 г., уже после отъезда Михаила Черниговского, и опять главной причиной его призвания стала необходимость защищаться от литовских набегов. В тот раз литовский набег был особо силен, Литва дошла до г. Руссы. Приспевший Ярослав разбил литовцев (Новгородская летопись старшего извода пишет о 2000 убитых литовцев), но в бою были убиты «меченоша» Ярослава Всеволодовича Василий[27] и торопецкий князь Давид (кстати, один из братьев Мстислава Мстиславича Удалого). В следующем году Ярослав совершил очень далекий рейд на племя емь (ямь), проживавшее во внутренних районах нынешней Финляндии и платившее дань шведам. «Ходи из Новагорода за море на бмь, где же ни единь от князей Рускых не взможе бывати, и всю землю их плени. И вьзвратися (к) Новугороду, славя и хваля Бога, ведыи множство полона. Яко ж сущий с ним не возмогоша всего полона унести, но овых сечаху, а иных множество пущаху опять в своя си», — пишет Лаврентьевская летопись. Новгородская Первая летопись старшего извода кратко подтверждает это сообщении и здесь же добавляет, что на Ярославовом дворе были сожжены четыре волхва. В то же лето, как свидетельствует Лаврентьевская летопись, князь Ярослав Всеволодович «…пославъ крести множество Корелъ, мало не все люди». Так как времена славянских волхвов уже давно отошли в прошлое, то надо думать, что и сожженные волхвы были емьские или карельские. На следующий год емь совершила ответный набег, но ладожский посадник Володислав настиг их. Так как Володислав отказался заключать с ними мир, емь перебила пленных (чем они хуже Ярослава?) и лесами ушла домой. По пути, правда, их сильно потрепали ижорцы и карелы, данники Новгорода.

В том же году Ярослав вознамерился идти походом на Ригу, а заодно, чтобы два раза не ходить, подвести и Псков под свою руку. Псковичи обособились от новгородцев еще столетие назад и вели собственную политику, отличную от новгородцев. Ярослава в город они не пустили, прослышав, что он везет с собой оковы для особо непослушных. «И рекоша пльсковици, приславъше Грьчина: “тобе ся, княже, кланяемъ и братьи новгородьцемъ; на путь не идемъ, а братьи своей не выдаемъ; а с рижаны есме миръ взяли. Къ Колываню есте ходивъше, серебро поймали, а сами поидосте в Новъгородъ, а правды не створися, города не взясте, а у Кеси такоже, а у Медвеже голове тако же; а за то нашю братью избиша на озере, а инии поведени, а вы, роздравше, та прочь; или есте на нас удумали, тъ мы противу васъ съ святою богородицею и съ поклономъ; то вы луче насъ исечите, а жены и дети поемлете собе, а не луче погании; тъ вамъ ся кланяемъ”».

Суть псковской тирады сводится к тому, что новгородцы с Ярославом ходят в набеги на земли, принадлежащие немцам, и опустошают их. А так как взять немецкие города новгородцы не могут, то немцы, отсидевшись за каменными стенами, в озлоблении совершают ответные набеги на них, псковичей. Так что псковичи в поход на Ригу не идут, ибо с немцами у них заключен мир. А если им (новгородцам и Ярославу) слова псковичей не по нраву, то пусть идут на них войной; однако же пусть помнят при этом, что так подло поступают только нечестивые язычники.

Новгородцы, рассудив, также отказались идти походом на Ригу, о чем и уведомили Ярослава. Ярослав отправил свои полки назад, к Переяславлю-Залесскому, а потом и сам, обидевшись, уехал в свой удел. В Новгороде остались только два его старших сына — Федор и Александр — да некоторые его чиновники. Новгородцы же, по давнему своему обычаю, вдрызг разругались, и дело едва не дошло до всеобщего кровопролития. Потому вскоре и чиновники Ярославовы, прихватив княжих отпрысков, бежали к своему хозяину. Новгород опять остался без князя.

Но на сей раз у новгородцев уже был выбор. Они хорошо запомнили миротворческую миссию Михаила Всеволодовича Черниговского, и тотчас же послали к нему послов. Правда, «по наущению» Ярослава Всеволодовича новгородских послов задержали в Смоленске, но Михаил Всеволодович уже прослышал про них и вскоре после Пасхи 1229 г. прибыл в Новгород.

Весть о том, что Михаил сел в Новгороде, сильно удручила Ярослава. Считая, что Михаилу Черниговскому способствует Юрий Всеволодович, он решил подговорить против брата племянников Константиновичей. Но Юрий проведал про это и созвал брата и Константиновичей во Владимир-на-Клязьме на съезд. Несостоявшиеся бунтовщики вынуждены были «поклонишася Юрью вси, имуще его отцомъ собе и господинмъ, (и) целоваша крестъ». Наверняка Ярослав был задет этим крестным целованием, ибо он должен был признать брата «отцом», т. е. формально его «опустили» на один уровень с племянниками.

Михаил Черниговский, пытаясь завоевать симпатии новгородцев, развил кипучую деятельность. Прежде всего, он упорядочил некоторые социальные взаимоотношения: убежавшим смердам дал налоговую льготу на 5 лет; однако тем, кто остался, налоги были неизменны. Он пресек обычную в таких случая новгородскую практику, когда победившая на вече партия грабила имущество побежденных. На этот раз «…на Ярослалихъ любъвницехъ поимаша новгородци кунъ много и на городищанохъ, а дворовъ ихъ не грабяче, и даша на великыи мостъ». То есть сторонники Ярослава Всеволодовича («Ярослалихъ любъвницехъ») обязаны были за свой счет построить новый мост на реке Волхов, соединяющий разные концы города, — старый был снесен наводнением незадолго до этого. Также он организовал избрание нового новгородского архиепископа — им стал монах Георгиевского монастыря Спиридон. И наконец, в следующем году в Софийском соборе его сын Ростислав был торжественно посажен на новгородский стол.

Ярослав Всеволодович же сопротивлялся вокняжению черниговских князей в Новгороде как мог. Он захватил один из окраинных новгородских городов — Волок-Ламский. Михаил отправил к Ярославу Всеволодовичу послов с просьбой: «Отступися Волока, и что есть новгородъскаго за тобою, силою ecu зашьлъ, а крестъ целуй». Ярослав ответил отказом: «Того не отступаю, а крьст не целую; вы собе, а я собе; и дьрьжа послы все лето».

Тогда Михаил отправил внушительную делегацию к Юрию Всеволодовичу, включая митрополита Кирилла, черниговского епископа Порфирия и игумена монастыря Святого Спаса на Берестове Петра Акеровича (запомним это имя) с просьбой содействовать в налаживании отношений с Ярославом. К тому времени Юрий Всеволодович не только крепко вокняжился во Владимиро-Суздальском княжестве, но и приобрел вес во всей Руси, в том числе и за счет матримониальных отношений: его жена Агафья была сестрой черниговского князя Михаила Всеволодовича; старший сын Всеволод был женат на дочери великого киевского князя Владимира Рюриковича; дочь Добрава была выдана замуж за волынского князя Василька Романовича (брата Даниила Галицкого). Юрий Всеволодович же рассудил, что противникам следует примириться и «…послуша оубо Ярославъ брата своего стареишаго Гюрья отца своего митрополита и епископа Порфурья и взя миръ с Михаиломъ».

Однако примирение произошло лишь на словах. В тот год в Новгороде ударили ранние морозы, еще в сентябре.

Так как и до этого три года был недород, в городе опять вспыхнул голод.

«…Изби мразь на Выдвижение честьнаго хреста обилье по волости нашей, и оттоле гореуставися велико: почахомь купити хлебь по 8 кунь, а ржи кадь по 20 гривенъ, а вь дворехь по пол-30, а пшенице по 40 гривенъ, а пшена по 50, а овсе по 13 гривен. И разидеся градъ нащь и волость наша, и полни быша чюжии гради и страны братье нашей и сестръ, а останъкь почаша мерети. И кто не просльзиться о семь, видяще мьртвьця по уличамъ лежаща, и младенця от пьсъ изедаемы. Ивъложи богъ вь сердце благое створити архепископу Спури-дону: и постави скуделницю у святыхъ Апостоль, вь яме, на Просьскои улици; и пристави мужа блага, смерена, именьмь Станила, возити мьртвьця на кони, кде обидуце по городу; и тако беспрестани по вся дни влачаше, и наполни до вьрха, иже бысть в ней числомь 3000 и 30».

По устоявшемуся тогда мнению, во всяческих природных катаклизмах и катастрофах виноваты сами грешные люди, а паче всего — правители. Посему против Михаила Черниговского в Новгороде зрело недовольство, поддерживаемое сторонниками Ярослава Всеволодовича. И стоило 8 декабря 1230 г. малолетнему князю Ростиславу вместе с посадником Водовиком отправиться в Торжок, как на следующий день в городе вспыхнул бунт против «черниговской партии». «Прочерниговские» посадник и тысяцкий бежали в Чернигов, а победившая партия прислала к Ростиславу послов: «…а ты пойди прочь, а мы собе князя промыслимъ». И уже 30 декабря Ярослав Всеволодович на новгородском вече щелова святую Богородицю на грамотахъ на всехъ Ярослалихъ».

* * *

Но опасность возвращения Михаила Черниговского оставалась реальной. Ведь Новгород, за который обеими руками ухватился Ярослав Всеволодович, не был наследственным уделом — новгородцы со второй трети XII в. имели право (и возможность) приглашать и изгонять князей. (К слову, только прапрапрапрапраправнук Ярослава Всеволодовича великий князь Иван Васильевич III вооруженной рукой упразднит новгородскую вольность и окончательно присоединит Новгород к своим владениям.) К тому же вместе с Ростиславом Михайловичем из Новгорода ушла целая группа его приверженцев — людей далеко не последних в Новгороде. Потому Ярослав Всеволодович не удовлетворился очередным вокняжением — он жаждал большего. Уже в следующем, 1231 г., после очередного съезда князей в Киеве, Ярослав идет походом на владения черниговского князя. Вот что пишет об этом Новгородская Первая летопись старшего извода: «…Тои же осени ходи Ярославъ ратию на Цьрниговескую волость с новгородци и съ всею властью своею на Михаила, и пожьже Шереньскь; и стоявъ подъ Мосальскомь, и въспятися въспять, истративъ обилия мьного. Ту же подъ городомь застрелиша Олдана подвоискаго, и без мира отьидоша. Томь же лете преставися Водовикъ Вънездъ, посадник новгородьскыи, въ Цьрнигове».

Таким образом, можно сделать взвод, что на киевском княжеском съезде Ярослав и Михаил не договорились и Ярослав Всеволодович решил силой принудить Михаила отказаться от Новгорода. В своем желании он был настолько напорист, что сумел уговорить пойти в поход на Черниговскую землю брата Юрия Всеволодовича и племянника Василька Константиновича, хотя оба были женаты на черниговских княжнах и не питали к Михаилу неприязни. Правда, Юрий Всеволодович участвовал в походе чисто номинально и под каким-то предлогом «…възвратися в Володимир». В сообщении новгородского летописца интересно и замечание о бывшем новгородском посаднике Водовике, который умер в Чернигове. Вероятно, Ярослав добивался не только отказа Михаила от новгородского стола, но и выдачи новгородских «диссидентов».

Пока Ярослав Всеволодович решал свои проблемы на юге, в Новгороде голод достиг апогея. В тот год был повальный неурожай по всей Руси, а в Новгороде, который зависел от хлебного завоза, ситуация стала пиковой — «ржи 4-ю часть кади купляхомъ по гривне серебра». Спас новгородцев завоз хлеба то ли из Прибалтики, то ли из Пруссии: «…прибегоша Немьци и заморил съ житомь имукою, и ство-риша много добра; а уже бяше при конци городъ сии». Факт по-своему также примечательный.

В следующем, 1232 г., новгородские «диссиденты» попытались вернуться в Новгород транзитом через Псков. Они даже привели с собой князя Святослава Трубчевского как претендента на новгородский стол. «…В Нове же городе бысть мятежь великь: не бяше бо князя Ярослава, нъ въ Переяслали бе тъгда». Ярослав скоро пришел из Переяславля-Залесского и унял мятеж. Но новгородских «диссидентов» еще поддерживали псковичи, а «диссиденты» захватили одного из знатных людей Ярослава, Вячеслава (ранее он был тысяцким). Ярослав требовал вернуть своего «мужа», а «диссиденты» требовали пустить к ним из Новгорода жен и вернуть имущество. Ситуация была патовая. Потому, чтобы принудить псковичей и «диссидентов» пойти на уступки, Ярослав Всеволодович пошел испытанным путем — задержал купцов, идущих из Новгорода в Псков с солью — одним из важнейших продуктов, наравне с хлебом. В результате соль в Пскове страшно вздорожала — и псковитяне пошли на попятный: отпустили Вячеслава, «диссидентам» показали путь, а к Ярославу отправили посла: «…”ты наш князь”; и въспросиша у Ярослава сына Федора, и не да имъ сына, и рече: “се даю вы шюринъ свои Гюргя”; и ведоша и, поимгие, Плъскову». Правда, и Ярослав пошел на некоторые уступки — отпустил жен некоторых из «диссидентов»; но, как подчеркивает новгородский летописец, «мира не взя» — очевидно, Ярослав Всеволодович считал, что лучше держать «диссидентов» подальше от такой бочки с порохом, как Новгород.

Примечательно и то, что на некоторое время под контроль Ярослава Всеволодовича впервые попал Псков — довольно лакомый кусочек. Может показаться странным, что Ярослав Всеволодович решил посадить в Пскове своего шурина, а не сына Федора. Но у Ярослава были свои резоны.

А «диссидентское» движение все не утихло. В 1233 г. «диссиденты» налетом захватили Изборск — город в 30 верстах от Пскова; при этом они привели с собой князя Ярослава Владимировича, с которым были какие-то «немцы». Этот Ярослав Владимирович был из рода смоленских князей, племянник Мстислава Мстиславича Удалого (Удатного). Отец этого Ярослава, Владимир, вместе с псковской дружиной принимал участие в Липицком побоище — на стороне брата, разумеется. Владимир Мстиславич был женат на дочери епископа Дерптского (и племяннице рижского архиепископа, кстати), но, вероятней всего, это был его второй брак, а Ярослав Владимирович родился от первого. Очевидно, именно в Ярославе Владимировиче новгородские «диссиденты» видели альтернативу Ярославу Всеволодовичу: ведь тот из рода Мстислава Удалого, да еще отец его княжил во Пскове, а ливонские немцы у него в друзьях — чего еще желать?

Но планам «диссидентов» не суждено было сбыться. Псковичи в своем рвении выслужиться перед Ярославом Всеволодовичем захватили Изборск, а князя Ярослава Владимировича «…измаша …и дата я великому Ярославу; князь же у исковавъ, поточи я въ Переяслалъ». (На этот эпизод стоит обратить особое внимание.) Такой оборот дела был по душе Ярославу Всеволодовичу: одним махом он избавлялся от возможного претендента на новгородский стол, лишал новгородских «диссидентов» возможности ему противодействовать и хоть как-то возмещал свою «обиду» на смоленских Мстиславичей.

Теперь поговорим о резонах Ярослава Всеволодовича. По своей натуре он был неусидчив, склонен к риску и авантюрам. После возвращения на новгородский стол он редко задерживался в Новгороде надолго, предпочитая править на расстоянии. Чтобы обозначить свое присутствие, он часто оставлял в Новгороде семью или старших сыновей — Федора и Александра. Но новгородцам постоянные отлучки князя были не по нутру: Ярослав Всеволодович появлялся в Новгороде исключительно в период смут или во время организации очередного похода на соседей, не утруждая себя делами собственно города. Показателен 1231 г., когда в Новгороде бушевал голод, а Ярослав Всеволодович тем временем жег черниговские земли. Наверное, и сам Ярослав Всеволодович понимал неустойчивость этого положения, потому с нетерпением ждал возмужания Федора — его он думал поставить полноценным новгородским князем, потому и отказал псковичам. А чтобы положение сына в городе было устойчивее, он задумал женить Федора… на черниговской княжне, дочери Михаила Всеволодовича Феодулии!

Это был ход конем, хотя в Средневековье часто прибегали к династическим бракам ради политических интересов. Правда, невеста по неизвестной причине засиделась в девках — ей был уже 21 год, что по тем представлением было немало. Впрочем, какая разница, ведь речь идет о политических интересах. Федору шел пятнадцатый год — его отец в таком возрасте уже ходил походом на половцев.

Однако случилось не так, как предполагал Ярослав Всеволодович. Буквально накануне свадьбы князь Федор умер. «…И кто не пожалует сего: сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позвани; и бысть въ веселия место плачь и сетование за грехы наша…» — с сожалением написал новгородский летописец[28].

Семейное горе на время сняло остроту княжеских противоречий. Сама ж Феодулия постриглась в монахини под именем Ефросиньи, была известна своим постничеством и позже была канонизирована…

Впрочем, жизнь на этом не закончилась. Место Федора занял Александр, которого отец теперь готовил к новгородскому княжению. Сам же Ярослав продолжал свою кипучую деятельность. В 1234 г. он снова ходил походом на ливонцев, на город Юрьев. За десять лет до этого ливонские рыцари захватили этот город, а полоцкого князя Вячко, который там сидел, убили. Город же с тех пор был переименован в Дерпт[29] и стал центром одноименного епископства. Ярослав отпустил своих воинов в «зажитие» (попросту — грабеж), а когда немцы вышли из Дерпта, обратил их в бегство. Убегая по руслу реки, немцы попали на место с тонким льдом и многие утонули. После такого конфуза «…поклонишася Немьци князю, Ярослав же взя с ними миръ на вьсеи правде своей». Кроме «поклонишася», ливонцы обещали Ярославу ежегодно выплачивать дань — надо думать, со следующего года, ибо в тот год Ярослав Всеволодович добычи и так вдоволь взял. Слова своего немцы, разумеется, держать не стали, однако в дипломатических отношениях Владимиро-Суздальского княжества (позже — Московского царства) и Ливонского ордена пресловутая «Юрьевская дань» будет возникать довольно часто. Например, московский царь Иван Васильевич Грозный использовал факт 50-летней (?!) задержки в выплате «Юрьевской дани» для начала Ливонской войны.

Но вернемся к Ярославу Всеволодовичу. Несмотря на то что он был один из самых энергичных князей, никакого другого удела, кроме как Переяславля-Залесского, данного ему еще отцом, он не заимел. Во Владимирско-Суздальской земле крепко сидел его старший брат Юрий Всеволодович — и не было никакой уверенности, что после его смерти великим князем владимирским станет именно Ярослав: у Юрия уже было трое взрослых сыновей, к тому же Ярослав сам признал Юрия «отцом», чем «опустился» до уровня племянников. Новгородское же княжество, за которое нужно было буквально цепляться зубами, в любой момент могло выскользнуть у него из рук. А ведь подрастали его сыновья…

И Ярослав Всеволодович решил снова попытать счастья на юге. Благо представился удобный повод. На юге в то время шла непрекращающаяся война за Галицкое княжество, где потомки Романа Мстиславича, Даниил и Василько, тщетно пытались вернуть себе отцовский удел. На их пути встал все тот же Михаил Черниговский, который хотя и приходился им зятем (был женат на дочери Романа Мстиславича), но галицкое наследство из рук не выпускал — собирался передать его сыну Ростиславу. В борьбу включались все окрестные князья, а также угры (венгры) и ляхи (поляки). Как мы помним, и Ярослав Всеволодович уже раз пытался завладеть Галичем; и после той неудачной попытки о Галиче не забывал.

Но оказался он на юге по другой причине.

Великий киевский князь Владимир Рюрикович и его союзник Даниил Романович (Галицкий) повоевали Черниговскую землю и вернулись в Киев. В этот момент к Киеву подошел союзник Михаила Черниговского Изяслав Мстиславич Смоленский и привел с собой половцев, которые начали грабеж Русской (Киевской) земли. Владимир Рюрикович и Даниил Романович вышли против половцев под Торческ, но были разбиты: Даниил бежал, а великий князь киевский Владимир Рюрикович попал в плен к половцам. Последнее еще раз показывает, к какому упадку пришла Русь после разделения страны на уделы и призвания половцев для участия в крамолах…

Пока Владимир Рюрикович (сват Юрия Всеволодовича, кстати) томился в половецком плену, нужно было быстро собрать выкуп (ясное дело — с купцов, да притом иноземных: «…w на Немцихъ имаша искупъ князи») да придержать место в Киевском княжестве, чтобы другой князь не позарился. Очевидно, Юрий Всеволодович, на правах «отца и господина», послал брата Ярослава исполнять это задание. Ярослав Всеволодович оставил на княжении в Новгороде своего сына Александра, а сам с новгородцами отправился в Киев, где и сел. Было это в конце 1235 — начале 1236 г. Новгородцев он вскоре отпустил — как пишет летописец, через неделю после прибытия, предварительно «одарив».

Что было далее с Ярославом Всеволодовичем вплоть до момента возвращения его на Залесье после Батыева нашествия, понять довольно трудно — сведения летописей обрывчаты и неполны. Украинский историк Леонид Махновец, сопоставив данные различных летописей, пришел к выводу, что Ярослав Всеволодович сидел в Киеве — но не один раз, а дважды: весной 1236 г. (когда собирался выкуп с купцов) и в январе—марте 1238 г.[30]

Таким образом, «второе пришествие» Ярослава Всеволодовича хронологически совпадает с началом Батыева нашествия на Залесскую Русь. Похоже, Ярослав решил попросту отсидеться подальше от Залесья в это тяжелое время. И не просто отсидеться — ведь, согласно Ипатьевской летописи, «…потомь приде Ярославъ Соуждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ (Рюриковичем. — А.П.)» То есть Ярослав Всеволодович совместил полезное с приятным, добыв себе киевский стол. При этом Ярослав не убоялся даже возможного гнева брата Юрия за «обиду» свата Владимира Рюриковича. Видно, Ярослав Всеволодович прекрасно понимал — брату сейчас не до этого. (Кстати, это последнее летописное упоминание о Владимире Рюриковиче; что с ним случилось далее — неизвестно.)

Монголо-татарское нашествие ураганом пронеслось по Залесской Руси. Великий князь владимирский Юрий Всеволодович попытался собрать залесских князей на реке Сить, чтобы дать бой Батыю, но был разгромлен. Ярослава же на Сити не было. Современный российский историк Р. Скрынников написал по этому поводу: «…события показали, что между братьями не было единодушия. Ярослав, обладавший наибольшими военными силами, не оказал помощи ни рязанцам, ни владимирцам и постарался уклониться от участия в безнадежной войне. Видимо, уже тогда в Переяславле зародились основные принципы взаимоотношений с монгольской империей, ставшие традиционными для Северо-Восточной Руси в последующее время».

Под изящно-корректной фразой «…основные принципы взаимоотношений с монгольской империей, ставшие традиционными» российский историк подразумевает установившиеся вассальные отношения между Залесской Русью и Золотой Ордой, в историографии получившие название «монголо-татарское иго». Но об этом — далее.

* * *

Получив известие о гибели брата Юрия Всеволодовича, Ярослав Всеволодович бросает Киев и отправляется в Залесье. «Не мога его (Киев. — А.П.) держати, иде пакы Соуждалю. И взя (Киев. — А.П.) под нимъ Михаилъ, а Ростислава сына своего остави в Галичи», — пишет Ипатьевская летопись. Ему действительно становится не до Киева — оставшийся без князя Владимир-на-Клязьме его волнует больше. Но то, что после Ярослава Всеволодовича на киевском столе сразу же сел Михаил Черниговский, воскресило давнюю неприязнь к черниговскому князю — виды на Киев Ярослав не оставлял.

Прибыв на залесские пепелища, Ярослав сразу же садится на владимирский стол, отдав младшим братьям менее значимые города: Святославу — древний Суздаль, а Ивану — Стародуб. В следующем году Ярослав Всеволодович организовал торжественное перенесение тела погибшего брата Юрия из Ростова во Владимир. А после погребения перед Ярославом встал вопрос: что делать дальше? О пресловутых «принципах взаимоотношений» с татарами речь еще как бы не шла, но все неотвратимо к тому шло.

Собственно, пенять на злых татар Ярославу Всеволодовичу особо не приходилось. Новгородский летописец, говоря об захвате монголами ряда залесских городов, упоминает Тверь с припиской: «Ту же и сыпь Ярославль убиша». Но «убиша» ли?..

Но к этому вопросу мы еще вернемся, а пока попробуем восстановить ход рассуждений Ярослава Всеволодовича.

Татары истребили почти все многочисленное семейство брата Юрия Всеволодовича (его самого, жену, троих сыновей, всех снох и внуков) — и тем, как ни цинично это прозвучит, основательно расчистили Ярославу путь к великому владимирскому столу. Да что там — владимирскому! Ведь после смерти брата Ярослав Всеволодович становился старейшим князем Руси: не по возрасту, конечно (тот же Михаил Черниговский был на 12 лет старше его), а по старшинству родовому — он был отпрыском Рюрика в десятом поколении (включительно), а вот ближайший конкурент Михаил был Рюриковичем в одиннадцатом поколении.

Вырисовывалась возможность (по понятиям «лествицы» — законно!) оседлать всю Русь — то, о чем его отец мог только мечтать и на что дед положил жизнь. Правда, на Руси еще оставалось два сильных князя — тот же «заклятый друг» Михаил Всеволодович Черниговский и волынский князь Даниил Романович (будущий король Галицкий). Однако, как не без оснований мог предположить Ярослав Всеволодович, монголы не остановятся на погроме Залесья и пойдут на юг. И тут ужо…

Потому Ярослав Всеволодович принял решение не заострять отношения с татарами. В том же 1239 г. татары прислали послов, «рекуще: мирися с нами». Лаврентьевский летописец отмечает, что Ярослав сделал это против своего желания, и даже приводит сентенцию из Священного Писания, что «…брань славна луче ее мира студна». Но в действительности великий князь владимирский одарил послов дарами и отпустил. Право сражаться с татарами он предоставил другим.

В том же году монгольский хан Менгу приходил к Киеву на разведку. По словам Ипатьевского летописца, удивленный красотой и величием города, хан «приела послы свои к Михаилоу и ко гражаномъ, хотя е прельстити. И не послоушаша ег». (К слову, в историографии бытует мнение, что послы татарские были Михаилом умерщвлены. Однако Ипатьевская летопись — главный источник информации о тех событиях — ничего об этом не сообщает.)

Сам же Ярослав Всеволодович занялся конкретными делами. Перво-наперво «Ярославъ иде г Каменьцю. Град взя Каменець, а княгиню Михайлову со множьством полона приведе в своя си», — повествует Лаврентьевская летопись, описывая события 1239 г. Надо сказать, что даже для Ярослава Всеволодовича, ходившего из Новгорода на емь, а из Переяславля-Русского на Галич — это далекий рейд. Впечатление от этого сообщения будет еще сильнее, если вспомнить, что запись сия помещена летописцем между сообщениями о взятии Переяславля-Русского (3 марта) и Чернигова (18 октября) татарами. Итак, в ту пору, когда Русь с ужасом ожидала повторного набега монголов, Ярослав Всеволодович безбоязненно совершал налеты на города киевско-волынского пограничья. И вовсе не из желания стать русским Парисом, хотя жену Михаила Черниговского также звали Еленой. Ярослав Всеволодович наверняка искал в Каменце самого Михаила Всеволодовича. Этот рейд свидетельствует о том, что между князьями назрела новая «котора» — но уже не за Новгород, а за Киев, за первенство над Русью.

Однако Ярослава Всеволодовича ждало разочарование — Михаила Всеволодовича среди пленных не оказалось. К тому времени, как свидетельствует Ипатьевская летопись, он «бежа… Оугры» — вероятно, искать поддержки у венгерского короля Белы, у которого сватал дочь за сына Ростислава. «…Слышавъ же се Данилъ (и) посла слы, река: поусти сестроу ко мне, зоне яко Михаилъ обеима нама зло мыслить. И Ярославъ оуслыша словеса Данилова, и бысть тако. И приде к нима сестра, кДанилоу, и Василкоу, и дер-жаста ю во велице чести. Король же не вдасть девкы своей Ростиславоу, и погна и прочь. Идоста Михаилъ и Ростиславъ ко оуеви своемоу в Ляхы и ко Кондратови. Приела бо Михаилъ слы Данилоу и Василкоу, река: многократы согрешихо вам, и многократы пакости творях ти. Что ти обещахь и того не створих. Аще коли хотяхъ любовь имети с тобою, невернии Галичане не вдадяхоут ми. Ныне же клятвою кленоу тис, яко николи же вражды с тобою не имамъ имети. Данилъ же и Василко не помяноуста зла, въдста емоу сестроу. И приведоста его из Ляховъ. Данилъ же светъ створи со братом си, обеща емоу Киевъ. Михаилови а сынови его Ростиславоу вдастъ Лоуческъ. Михаилъ иже за стпрахь Татпаръскыи не сме ити Кыевоу. Данилъ же и Василко въдаста емоу ходити по земле своей, и даста емоу пшенице много, и медоу и говядъ и овецъ доволе…»

Итак, Ярослав Всеволодович посчитал нужным не ссориться с князем Даниилом Романовичем, который уже сел в Галиче, и вернул волынским князьям их сестру. Обращает на себя внимание, что Даниил Романович говорил Ярославу Всеволодовичу о том, что Михаил им обоим зло замышляет (т. е. является им обоим врагом). С Михаилом Ярослав спорил за Новгород, Даниил — за Галич. Но странная у них вражда к черниговскому князю: Ярослав пытается его внезапно схватить, а Даниил — возвращает жену и даже разрешает жить в своей земле на своем иждивении…

Но не только далеким рейдом на Киевскую землю запомнился тот год Ярославу Всеволодовичу. В то же лето Ярослав еще успел совершить поход к Смоленску и отбить очередной набег литовцев; попутно Ярослав Всеволодович поставил смолянам нового князя — Всеволода Мстиславича. Тем самым смолянам, разбившим его в 1216 г. близ Липицы…

Но и это еще не все. В том же году Ярослав женил своего первенца Александра на дочери полоцкого князя Брячислава. Свадьбу отгуляли широко, в двух местах: и в доме невесты, и в Новгороде. В общем, год был удачным.

Следующий, 1240-й от Р.Х., год также начался для Ярослава Всеволодовича удачно — у него родилась дочь Мария. Но уже летом случилась неприятность: пришли на подвластную Новгороду Ижорскую землю свей (шведы), сумь, емь и прочие северные народы и начали ее методично грабить. Молодой новгородский князь Александр смело вышел против супостатов в свой первый самостоятельный поход и… Первый блин, как говорят, оказался комом. 15 июля 1240 г. шведы побили новгородский отряд и, прихватив добычу, ушли восвояси. (Более подробно этот эпизод будет рассмотрен в следующей главе.)

Но неудача на Неве была только началом неприятностей. Хуже было то, что взбудоражились новгородцы, доселе девять лет покорно выносившие княжение залесских Рюриковичей. Брожение было столь сильно, что в конце концов Александр Ярославич вынужденно покинул Новгород со всей своей семьей и матерью и отправился в Переяславль-Залесский, к отцу.

Было ясно, что новгородцы попытаются найти себе нового князя на стороне. Это мог быть кто-то из смоленских князей, а мог быть и Михаил Всеволодович Черниговский с сыном Ростиславом.

Неожиданно на помощь Ярославу Всеволодовичу и его отпрыскам пришли… ливонцы. Ну, собственно говоря, не на помощь… но нельзя не признать, что их действия были на руку именно Ярославу Всеволодовичу.

Итак, ливонцы пошли походом на Псков. И сделали это очень своевременно: новгородцы всегда чувствовали себя в опасную годину неуверенно без князя и военного предводителя — и, как мы помним, все «возвращения» Ярослава Всеволодовича приходились именно на такие вот пиковые ситуации. Как пишет Новгородская Первая летопись, «…той же зимы придоша Немцы на Водь с Чюдью, и повоеваша и дань на нихъ възложиша, а городъ учиниша в Копорьи погосте. И не то бысть зло, но и Тесовъ взята, и за 30 верстъ до Новагорода ганяшася, гость биюче». Поведение ливонцев иначе, как дерзким и вызывающим, не назовешь. Покуситься на добро «гостей» (купцов) — это тебе не племя ижорцев вырезать. Это на святое позарились!

В общем, даже не перезимовав толком, при «полной демократии», новгородцы смиренно послали своих представителей к Ярославу Всеволодовичу — за помощью и военным вождем. Тот зла новгородцам не упомнил и дал им нового князя — своего сына Андрея. Новгородцы, глянув на юнца — Андрей был младше Александра, — рассудили, что за одного битого двух небитых дают, и попросили в князья все-таки Александра Ярославича.

Что было потом, в общих чертах известно практически всем: захват Копорья, освобождение Пскова, набег на Чудскую землю и Ледовое побоище… (Все, что не очень известно, будет рассмотрено в следующей главе.)

Намного любопытней исследовать подноготную событий от момента появления немцев в Русской земле.

* * *

Итак, по версии Старшей Ливонской рифмованной хроники, дерптский епископ Герман, в отместку за набеги русских на свои земли (вспомним поход Ярослава на Дерпт и «Юрьеву дань»), решил пойти походом на них самих. Епископ обратился к магистру Ливонского ордена за содействием, и тот с радостью согласился. Пригласил Герман в поход и датских феодалов, живших на севере современной Эстонии. Предположительно в сентябре[31] 1240 г. это разношерстное войско (далее для простоты именуемое «ливонцы») вместе с князем Ярославом Владимировичем (в Старшей Ливонской рифмованной хронике он назван Герпольтом), сыном Владимира Мстиславича и названым внуком епископа Германа, захватили город Изборск в Псковской земле. После кровавого захвата Изборска (всех, кто оказал сопротивление, умертвили или взяли в плен) ливонцы разбили и псковичей, которые бросились к изборчанам на выручку. Так ливонцы «отплатили» псковичам за их помощь против литовцев.

Чуть позже ливонцы осадили и сам Псков. Неделю они простояли под Псковом, опустошая окрестности. Страшась штурма и разграбления города, псковичи сдались на милость победителей. Старшая Ливонская рифмованная хроника уточняет: «…Тогда повели переговоры о мире. Мир был заключен тогда с русскими на таких условиях, что Герпольт, который был их князем, по своей доброй воле оставил замки и хорошие земли в руках братьев-тевтонцев, чтобы ими управлял магистр. Тогда штурм [Пскова} не состоялся… Там оставили двух братьев-рыцарей, которым поручили охранять землю, и небольшой отряд немцев»[32]. Новгородская Первая летопись старшего извода дополняет: «…бяху бо переветъ держаче с Немци пльсковичи, и подъвели ихъ Твердило Иванковичь съ иными, и самъ поча владети Пльсковомь с Немци, воюя села новгородьская…»

То есть пронемецкая партия в Пскове одержала верх, во главе города стал местный боярин Твердило Иванкович, который тут же начал организовывать набеги на новгородские села. Ливонцы же, оставив незначительный гарнизон, ушли к себе.

Действия ливонцев после захвата Изборска трудно объяснимы.

22 сентября 1236 г. литовцы князя Миндовга нанесли Ливонскому ордену меченосцев (и их союзникам-псковичам) сокрушительное поражение у г. Саула (Шяуляя): 48 рыцарей вместе с великим магистром Фолквином фон Винтерштаттеном[33] пали (что составило около половины их списковой численности); набранное среди чуди ополчение разбежалось; из 200 псковских «мужей», отправившихся в злополучный поход на «безбожную Литву», «придоша кож-до десятый въ домы своя». Чтобы хоть как-то восполнить потери, ливонские рыцари безоговорочно подчинились римскому папе и своим старшим тевтонским товарищам, сняли с себя плащи с красными крестами и мечами и облачились в накидки с тевтонским черным «крыжем». И вот через четыре года ливонцы вступили в открытый вооруженный конфликт с псковичами — своими недавними союзниками, — даже несмотря на то, что Литва после Саульской победы только усилилась. Захватом Пскова ливонские рыцари не только обескровили своего союзника, но и заимели в придачу нового противника — Новгород.

А сил держать Псков у ливонцев просто не было. Разграбив окрестности и, вероятно, получив выкуп, отряды датских феодалов и дерптское ополчение потянулось домой. Да и «новоявленные тевтонцы» (бывшие ливонские рыцари-меченосцы) лишними силами не располагали — как было сказано выше, они смогли оставить в Пскове только двух рыцарей с их отрядами, т. е. от силы сотню человек. Ливонский хроникер недоумевал по этому поводу: «…Это — неудача. Кто покорил хорошие земли и их плохо занял военной силой, тот заплачет, когда он будет иметь убыток, когда он, очень вероятно, потерпит неудачу»[34]. С большой натяжкой действия ливонцев можно объясняться алчностью — при полном отсутствии предвидения последствий своих скоропалительных поступков.

Но если логику действий ливонцев еще можно понять, то роль князя-изменника Ярослава Владимировича (Герпольта) не вкладывается в иудино ложе «предал — заплатили». Начнем с того, что еще в 1233 г. новгородские «диссиденты» пытались противопоставить его Ярославу Всеволодовичу и даже захватили для него Изборск, но псковичи взяли князя-мятежника в плен и передали в Переяславль-Залесский. Обычно в таких ситуациях мятежному князю грозило пожизненное пребывание в «порубе» (Рюриковичи не убивали друг друга открыто из мести, если соперник попадал им в руки — как-никак они были родственниками, в жилах которых текла «голубая кровь»[35]): вспомним, например, Судислава, брат которого, Ярослав Мудрый, держал оного в «порубе» 24 года[36]. И действительно, новгородский летописец пишет, что Ярослав Всеволодович своего тезку «исковавъ, поточи я въ Переяслаль». Сразу же возникает вопрос: каким образом Ярослав Владимирович оказался на свободе? Кто его выпустил? Кажется сомнительным, чтобы у него, мелкого (без)удельного князя, нашлись столь деятельные и могущественные сторонники, которые могли бы организовать ему побег в стольном городе Ярослава Всеволодовича. В 1238 г. Переяславль-Залесский был захвачен татарами — но опять-таки маловероятно, чтобы татары озаботились в сей драматический момент его освобождением: зачем им опекаться безызвестным колодником? В лучшем случае его бы забрали в Орду — а там хан или другой вельможа решал бы его судьбу. Но у Ярослава Всеволодовича был мир с татарами — зачем им в таком случае нужно было усложнять жизнь своему русскому союзнику?

Еще более странным выглядит поведение Ярослава Владимировича во время захвата Пскова: он уступает Псков немцам — при условии отказа ливонцев от штурма города. Благородство, столь не свойственное князьям-изгоям!

Своей уступкой он оказывает ливонцам медвежью услугу. Вот уже триста лет на Руси «природными» князьями признаются только Рюриковичи — все прочие считаются самозванцами. Так, когда в 1213 г. в Галиче вокняжился знатный и могущественный боярин Володислав Кормильчич, его тут же смещает венгерский король, ибо «…не ес лепо бояриноу княжити». В 1240 г. история повторяется: власть в городе после отказа Ярослава Владимировича переходит в руки боярину Твердиле Иванковичу («самъ поча владети Пльсковомь с Немци»), что было незаконно в глазах современников. Стоит ли удивляться, что Александр Ярославич (Невский) в 1242 г. взял Псков «наездом» (в свое время его отец в 1232 г. не решился на штурм Пскова; и ливонцы в 1240 г. тоже), «…изгони князь Пльсковъ, изъима Немци и Чюдь, и сковавъ поточи в Новъгородъ», ибо ливонский гарнизон был слабосильным, а псковитяне не имели желания защищать «незаконного» боярина Твердилу Иванковича. Да и ливонский гарнизон, судя по летописи, тоже сдался без боя.

Все вышеизложенные факты в совокупности заставляют задуматься: а не был ли Ярослав Владимирович «засланным казачком»? Агентом влияния Ярослава Всеволодовича? Ведь только он мог уверить ливонцев в беззащитности Пскова и Новгорода; в отсутствии сил и желания у Ярослава Всеволодовича помогать мятежным новгородцам; подбить их на очень рискованный по всем меркам поход…

Это предположение выглядит невероятным только на первый взгляд. Через три года после Ледового побоища Новгородская Первая летопись старшего извода буднично сообщает: «…В лето 6753 [12451 Воеваша Литва около Торжку и Бежици; и гнашася по нихъ новоторжци сь княземъ Ярославомь Володимиричемъ и бишася с ними; и отъята у новоторжцевъ кони, и самехьбиша, и поидоша с полономъ проче. Погониша по нихъ Явидъ и Ербетъ со тферичи и дмитровци, и Ярославъ с новоторжьци; и бита я подъ Торопчемъ, и княжици ихъ въбегоша в Торопечь. Заутра приспе Александръ с новгородци, и отяша полонъ всь…»

Итак, что мы узнаем из этого отрывка? Что в 1245 г. литовцы совершают очередной набег на новгородские земли.

Им навстречу выходит князь Ярослав Владимирович, но литовцы разбивают его и пытаются побыстрее отступить; он снова за ними гонится, литовцы закрываются в Торопце, и лишь военная помощь Александра Ярославича (Невского) окончательно решает «литовский вопрос»…

Как?! Как через три года после Ледового побоища князь из соперничающего клана Мстиславичей, не связанный никакими родственными узами с залесскими Мономаховичами, дважды приводившими немцев на Псков и Новгород, мог получить от новгородцев и великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича город (Торжок был совместным владением Новгородского и Владимире-Суздальского княжеств) в управление? И не просто город — ключевой перевалочный пункт из Владимиро-Суздальского княжества в Новгородскую землю! Тот самый Торжок, захватив который Ярослав Всеволодович вызвал в свое время в Новгороде голодомор! А вдруг вражина-князь и в третий раз кого наведет на Новгород — тут хлопот не оберешься!

Нет, рациональное объяснение тут только одно: Ярослав Владимирович верой и правдой заслужил у великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича право княжить в Торжке. Он очень «вовремя» навел немцев на Новгородскую землю. Ведь в выигрыше от немецкого «дранг нахт остен» остался именно великий князь владимирский, снова посадивший своего сына Александра в Новгороде, а заодно и Псков взяв под контроль.

* * *

Но Ярослав Всеволодович праздновал триумф не только на западном направлении. В 1243 г. Ярослав Всеволодович первым из русских князей самолично отправляется к хану Батыю на поклон, а сына Константина отправляет аж в «Кинови» (так на Руси называли Каракорум[37]). С этого-то момента и наступают те самые «взаимотношения… ставшие традиционными для Северо-Восточной Руси в последующее время». За Ярославом Всеволодовичем сразу же потянулись толпы других князей, рангом поменьше.

Но Ярославу Всеволодовичу тогда нечего было пенять на свою судьбу. «…Батый же почти Ярослава великого честью и мужи его. И отпусти и рече ему: “Ярославе! буди ты старей всем князем в Русском языце. Ярослав же възвратися в свою землю с великою честью”».

Таким образом, Ярослав Всеволодович из рук хана получил ярлык на великое княжение во всей Руси. Наконец-то случилось то, о чем ранее он, третий сын владимиро-суздальского князя, не мог и мечтать. А то, что из рук хана… Разве ж его дед Юрий Долгорукий не приводил всю Половецкую землю на Русь, лишь бы только добиться великокняжеского стола? Он же, Ярослав Всеволодович, никого не приводил — судьба сама послала ему этих злых «таурменов»…

Как известно из Ипатьевской летописи, Ярослав Всеволодович посадил в Киеве своего боярина Дмитрия Ейковича (вероятно, уже после получения ярлыка). Город был сильно разрушен и опустошен после разгрома, учиненного татарами в 1240 г.[38]. Впрочем, Киев, владение Киевом, было Ярославу важно прежде всего как символ его великокняжеской власти, первенства на Руси. А дома и стены можно отстроить заново.

Препятствием к безраздельному доминированию Ярослава Всеволодовича на Руси оставались Михаил Черниговский и Даниил Галицкий: первый был слишком искушен в жизни и политике, а второй — слишком далеко от Владимира-на-Клязьме.

В 1244 г. умирает жена Ярослава Феодосия, перед смертью по традиции приняв монашеский постриг и имя Ефросиния. За время совместной жизни у них родилось (минимум) 8 сыновей и одна дочь. Ее похоронили в Новгороде, рядом со старшим сыном Федором.

Ярослав же Всеволодович умирать не собирался, постриг не принимал, а потому взял себе следующую, четвертую жену. Так как по православным традициям брать третью, а тем более четвертую жену возбранялось, обошлось без обычных церемоний. Даже имя новой княгини не сохранилось, а о ее существовании осталось лишь одно упоминание в записках Иоанна (Джованни) де Плано Карпини, епископа Антиварийского, папского легата ко двору монгольского императора Гуюка. Записки сии весьма любопытны, к ним мы еще вернемся, так как они приоткрывают некоторые тайны последнего года жизни Ярослава Всеволодовича.

Но обо всем по порядку.

В 1245 г. из двухлетнего путешествия в «Кинович» возвратился сын Ярослава Всеволодовича Константин. Вернулся с известием, что вскоре у монголов собирается курултай для выбора нового императора (предыдущий великий хан Угедей умер еще в декабре 1241 года). Потому в столицу Монгольской империи собирают всех повелителей покоренных народов: не для участия в курултае, конечно, а с целью подчеркнуть могущество империи Чингисидов.

Князь Ярослав собирался недолго и вскоре со своими братьями и племянниками отбыл на Волгу к хану Батыю, а оттуда (без братьев и племянников) — в Каракорум. Уже там, в Каракоруме, Ярослав Всеволодович встретился и имел длительные беседы с папским послом Иоанном де Плано Карпини.

Вслед за Ярославом Всеволодовичем в Орду отправились и его потенциальные конкуренты.

Первым, в конце 1245 г., это сделал Даниил Романович Галицкий. Буквально перед отъездом в ставку Батыя он разбил венгров, ведомых его племянником (и новоиспеченным зятем венгерского короля) Ростиславом Михайловичем[39], чем положил конец сорокалетней усобице за галицкий стол. Потому неожиданное появление ордынского посла с требованием оставить Галич в прямом подчинении татарам было как гром с ясного неба: за что же тогда проливалась кровь все эти сорок лет?! С большой неохотой, с опаской за свою жизнь Даниил отправился к Батыю. К счастью для Даниила, хан Батый его принял дружелюбно и оставил Галич за ним.

«Поход к последнему морю» был завершен, нужно было обустраивать отношения с побежденными народами — только так можно объяснить ханское дружелюбие. Батый не мог не знать, что в свое время Даниил был участником Калкского побоища; что во время Батыева нашествия Даниил Романович искал помощи у венгров против татар. Но политика — дело тонкое…

Впрочем, Даниил продолжал держать камень за пазухой. С татарским владычеством он так и не смирился.

Ипатьевская летопись, описывая пребывание Даниила Романовича в ставке Батыя, сообщает об одном инциденте, произошедшим с Даниилом:

«…Отоуда же приде (Даниил) к Батыеви на Волгоу, хо-тящоу ся емоу поклонити. Пришедшоу же Ярославлю человекоу Сънъгоуроуви, рекшоу емоу: “Брат твои Ярославъ кланялъся кусту — и тобе кланятис”. И реч емоу (Даниил): “Дьяволъ глаголить из оустъ ваших. Богъ загради уста твоя, и не слышано будеть слово твое. Во тъ час позванъ Батыемъ. Избавленъ бысь Богомъ и злого их бешения, и кудешьства. И поклонися по обычаю ихъ и вниде во вежю его”».

То есть, когда Даниил собирался предстать перед Батыем, возле ханского шатра один из слуг Ярослава Всеволодовича по имени Сонгурови начал требовать (?!), чтобы Даниил поклонился кусту, потому как его хазяин, Ярослав Всеволодович, уже кусту кланялся. Началась словесная перепалка, которую прервал сам хан, позвав Даниила в шатер. Действия слуги Ярослава Всеволодовича иначе, как провокационными, не назовешь: в конце концов, татары сами решают, кому какие обряды нужно проходить. Даниил же пытается избежать лишнего низкопоклонства перед победителями: рабская покорность и услужливость перед татарами еще не стала среди русских князей повсеместной.

* * *

Последним из русских князей на поклон к Батыю приехал черниговский князь Михаил Всеволодович Черниговский. Он долго скитался по Польше, Венгрии и Германии, стараясь найти там союзников против татар; его ставленник на митрополичьей кафедре Петр Аскерович в 1245 г. был даже на Лионском соборе, где призывал христианские страны к крестовому походу на татар. Формально Петр Аскерович добился своего: поход был объявлен. Вот только никто в нем участия из западных стран не принял…

Михаил Черниговский прибыл к Батыю не сам, а с внуком Борисом Васильковичем, пятнадцатилетним ростовским князем, — тот стал, по понятиям того времени, совершеннолетним, и ему нужно было, по новым правилам, получить ханский ярлык. Да и Михаил Черниговский приехал к Батыю, «прося волости своее». Однако просители, а вернее, именно Михаил Всеволодович, были встречены весьма холодно, если не сказать больше.

Летописи произошедшее потом описывают почти одинаково, но с разными подробностями. Согласно Ипатьевской летописи, хан потребовал от Михаила «поклонися отць нашихъ законоу». Лаврентьевская летопись конкретизирует требования Батыя: «Веля ему поклонитися огневи и болваном ихъ». После отказа Михаила (Ипатьевская летопись подчеркивает, что Михаил выражал личную покорность хану, а отказывался только проходить языческие обряды: «…тобе кланяемся и чести приносим ти, а законоу отцовь твоихъ и твоемоу нечестивомоу повелению не кланяемъся») разъяренный Батый приказал убить Михаила Черниговского, а вместе с ним боярина Федора; причем убийцей выступил некий Доман Путивлец.

Однако самое подробное описание ханской расправы оставил все тот же Иоанн де Плано Карпини. Вот что он пишет: «…Отсюда недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей Русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану. Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И, после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания, вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает. И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: ”Будь тверд, так как эта мука недолго для тебя продолжится, и тотчас воспоследует вечное веселие”. После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом».

По мнению Иоанна де Плано Карпини, смерть Михаила Черниговского была едва замаскированной расправой. «…Для некоторых также они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими; иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других». В другом месте своих записок, где говорится о религиозных верованиях татар, он говорит: «…так как они не соблюдают никакого закона о богопочитании, то никого еще, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона, за исключением Михаила, о котором сказано выше».

Помимо своих впечатлений, де Плано Карпини детально записывал всех встретившихся на его пути людей, призывая их таким образом в свидетели правдивости его повествования. Так, он пишет, что «…у Вату мы нашли сына князя Ярослава, который имел при себе одного воина из Руссии, по имени Сангора (Сонгурови?! — А.П.)] он родом Коман[40], но теперь христианин, как и другой Русский, бывший нашим толмачом у Вату, из земли Суздальской. У императора Татар мы нашли князя Ярослава, там умершего, и его воина, по имени Темера[41], бывшего нашим толмачом у Куйюккана…»

Сравнивая два инцидента (перепалка Даниила Галицкого с Сонгурови и расправу Батыя над Михаилом Черниговским), и в том и другом случае мы видим один и тот же сценарий: русскому князю выдвигается (заведомо) неприемлемое требование религиозного характера и высказывается угроза наказания в случае его невыполнения. Правда, в первом случае хан Батый счел нужным прервать спектакль, но во втором трагедия со смертельным исходом была доиграна до конца. Примечательно, что и в том и в другом случае фигурируют люди из ближайшего окружения Ярослава Всеволодовича: его слуга и его сын. Такое совпадение не может быть случайным и свидетельствует только об одном: Ярослав Всеволодович интриговал в Орде против своих потенциальных конкурентов…

Впрочем, Ярославу Всеволодовичу и его половецким соратникам не суждено было воспользоваться смертью своего противника. Михаил Всеволодович Черниговский был убит 20 сентября 1246 г., а через десять дней на другом краю континента скончался последний великий князь всея Руси[42] Ярослав. Как свидетельствует Иоанн де Плано Карпини, Ярослав был отравлен.

«…В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Руссии, которая называется Суздаль. Он только что был приглашен к матери императора, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею».

Может показаться странным, что татары расправились с Ярославом Всеволодовичем: ведь он не раз демонстрировал лояльность и даже услужливость перед завоевателями. Однако не стоит забывать, что монгольская верхушка была разделена на кланы и новоизбранный император Гуюк (Куйюк) враждебно относился к Батыю, патрону Ярослава. Вполне возможно, что этим отравлением Гуюк хотел не только досадить Батыю, но и ослабить его позиции.

Но не исключена и другая версия — впрочем, не противоречащая первой. В 1248 г. римский папа Иннокентий IV написал письмо новгородскому князю Александру Ярославичу, в котором утверждал, что «…отец твой, страстно вожделев обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата (Иоанна де Плано Карпини. — А.П.),в присутствии Емера (Темера. — А.П.), военного советника». Надо думать, «военный советник» Емер (Темер) был хорошо знаком Александру Ярославичу, если сам римский папа ссылается на него как свидетеля.

Что это? Старый лис решил поменять хозяина? Похоже на то. И даже если это была только дипломатическая игра со стороны великого князя владимирского, следует признать, что Ярослав Всеволодович был слишком честолюбив, чтобы всю жизнь ходить в татарских подручниках.

Что же оставил после себя Ярослав Всеволодович своим преемникам? Как оценить его прижизненные деяния? Его поступки часто были коварны, а то и просто жестоки, но он оправдывал свои средства желанием добиться конечной цели. Из удельного переяславль-залесского князя он превратился в могущественного правителя, который управлял Владимиром-на-Клязьме, Суздалем, Новгородом, Киевом, Псковом, Смоленском; которого боялись окрестные народы: немцы, литовцы, чудь, сумь, емь. Да и татары тоже его опасались. Но, достигнув вершины, он не успел на ней закрепиться, не смог передать своим детям свои завоевания: тем пришлось начинать все чуть ли не с нуля.

И именно Ярослав Всеволодович заложил основы тех «взаимоотношений… ставших традиционными для Северо-Восточной Руси в последующее время»: подчинение Орде ради гегемонии на Руси…

* * *

Чтобы закончить повествование о Ярославе Всеволодовиче, попытаемся проникнуть в последнюю тайну его правления: кто же был тот безымянный «сын Ярослава», который участвовал в ордынском правеже?

Как уже было сказано, у Ярослава Всеволодовича было (минимум) 8 сыновей. Однако летописи не баловали третьего сына Всеволода Ярославича вниманием и донесли до нас слишком мало информации о его отпрысках. Достаточно сказать, что только годы жизни старшего из них, Федора, и младшего, Василия, известны нам из летописей. Да и то, что донесли, часто было превратно понято или не понято вовсе.

Автор этих строк на основании имеющихся у него под рукой летописей и других исторических первоисточников провел собственное исследование данного вопроса. Иоанн де Плано Карпини сообщает, что этот «сын Ярослава» был заложником у татар, «…они требуют их (покоренных правителей. — А.П.) сыновей или братьев (в заложники. — А.П.), которых больше никогда не отпускают, как было сделано с сыном Ярослава, некиим вождем Аланов, и весьма многими другими». Строки эти относятся к 1246 г. При этом княжич уже достаточно взрослый, чтобы присутствовать на правеже в качестве переводчика; и достаточно долго прожил среди татар в качестве заложника, чтобы хорошо знать язык. Путем исключения приходим к одному выводу: заложником в Орде мог быть только Ярослав Ярославич. Он позже всех упомянут в летописях по имени (уже после смерти отца), позже даже самого младшего, Василия Ярославича (Мизинного), но при этом упомянуты его жена и дети; он становится великим князем владимирским после Александра (Невского) — хотя жив еще Андрей Ярославич[43]; он занимает крупный Тверской удел в Переяславль-Залесском княжестве. Последнее особенно примечательно — ведь именно в Твери, по версии Новгородского летописца, монголы «убита» некоего «сына Ярослава». Но «убиша» ли? Ярослав Всеволодович ведь от борьбы с татарами уклонился. За что же убивать его сына? Лучше взять в заложники. Подобная история случилась с Олегом Рязанским, которого Лаврентьевский летописец записал в убитые, а 14 лет спустя, после смерти брата, татары его отпустили на княжение…


Загрузка...