У арабов Африки

ПРАЗДНИК ПОБЕДИВШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ

Ноябрь 1963 года. Переполненный автобус мчит меня из столицы Алжира в пригород, недавно сменивший французское название «Мэзон-Бланш» на арабское «Дар аль-Бейда». И то и другое означает «белый дом», но здания там окрашены, кажется, во все цвета, кроме белого. Впрочем, накрапывает дождь, от которого все предметы за окном автобуса кажутся серыми. Мелькнула вывеска: «Народный банк». Рядом — двое алжирских жандармов в шинелях салатного цвета разговаривают с французским полицейским в кепи и черной пелерине. Как он здесь оказался, неясно. Обогнув новенький тринадцатиэтажный небоскреб (у самых дверей его — аккуратно высаженные грядки капусты), выезжаем в поле. Автобус битком набит крестьянами, приехавшими со всех концов страны на празднование девятой годовщины алжирской революции. На большинстве из них — серые, коричневые и полосатые бурнусы с характерным запахом верблюжьей шерсти, белые тюрбаны. Под бурнусом иногда мелькает европейская одежда: пиджак, брюки, даже полосатые пижамные штаны. У многих в мускулистых бронзовых руках — транзисторы, монотонно рокочущие голосами парижских, тунисских, мадридских, каирских и прочих дикторов.

В Дар аль-Бейда расположен отличный аэродром. Рядом с ним — поле, отведенное для празднества. Оно заполнено бескрайним морем людей: белые тюрбаны крестьян и сельскохозяйственных рабочих, поношенные куртки и комбинезоны трудящихся-горожан, белые покрывала мусульманок, черные, с прорезями для глаз, кожаные маски прибывших из пустынь Сахары кочевников-туарегов, разноцветные галстуки подростков-скаутов. Над головами лозунги и транспаранты с надписями: «Единство в борьбе — гарантия социализма! Фронт национального освобождения — с народом и для народа! Социализм — это развивающийся Алжир! Мелкие феллахи — символ социализма!»

Дождь прекращается, и сразу начинает нещадно палить солнце. Пролетающий над полем вертолет сбрасывает кипы листовок, к которым тянутся десятки тысяч рук. Гремят аплодисменты: на правительственной трибуне появляются руководители Алжирской Народной Демократической Республики. Они все — в полувоенной форме защитного цвета, без знаков различия, которую обязались носить вплоть до окончания алжиро-марокканского пограничного конфликта, тогда еще не урегулированного[6]. Среди защитных френчей алжирских министров резко выделяются штатские костюмы почетных гостей — генерального секретаря тунисской партии Новый Дестур Бахи Ладгама и вице-президента ОАР Хусейна Шафаи.

Праздничное шествие открывают ветераны революции— те, кто в памятную ночь на 1 ноября 1954 г. приняли участие в первых боях за свободу и независимость Алжира. Они несут портреты павших героев — Мурада Дидуша, Мустафы Бен Булаида, Ларби Беи Мхиди. За ними идут многочисленные делегации профсоюзов, молодежи Фронта национального освобождения (ФНО), Союза алжирских женщин, оставшиеся сиротами дети «шухада» (т. е. мучеников, погибших в революционной войне), представители Национального союза студентов с лозунгом «Социализм или смерть!», кадеты, гардемарины, жандармы, воинские подразделения. Восторг публики вызывает бедуинская кавалерия, особенно — джигитовка перед правительственной трибуной. Наиболее виртуозный из всадников — огромного роста, в живописном одеянии и черных очках от солнца. У него — две сабли в руках, одна — в зубах, да еще где то сбоку он ухитряется, непонятно как, держать винтовку.

Некоторые делегации проезжают на художественно оформленных грузовиках с плакатами и лозунгами. Один из лозунгов особенно запоминается: «Самоуправление кладет конец эксплуатации человека человеком!» Вспоминаю, что надпись «самоуправление» в Алжире можно увидеть у входа на многие предприятия, на вывесках отелей, кафе и магазинов. По бурным овациям и приветственным возгласам почти полумиллионной толпы, собравшейся в Дар аль-Бейда, чувствуется, какой огромной популярностью пользуется в Алжире принцип самоуправления, при котором всеми делами национализированного предприятия ведает комитет, демократически избираемый рабочими и служащими.

Военный оркестр, подразделения мотоциклистов, армейские офицеры в новенькой парадной форме с белыми ремнями, пограничники с собаками, военные радисты и еще какие-то армейские формирования завершили шествие. Характерно, что на этом симбиозе военного парада и праздничной манифестации не было продемонстрировано почти никакой военной техники. Как мне потом объяснили, регулярная Национальная народная армия Алжира, существовавшая к тому времени не более года, имела очень немного боевой техники, которую почти всю вынуждена была направить после на чала алжиро-марокканского конфликта на границу с Марокко. «Наша армия очень молода, — говорили мне алжирцы. — Ей нужно поменьше думать о парадах».

Празднество хорошо организовано. Полиция в темно-синей форме поддерживает порядок с помощью скаутов. На трибунах эти функции выполняют активисты из молодежи ФНО. Несмотря на почти сорокаградусную жару, сотни тысяч людей, отличающихся к тому же экспансивным темпераментом, ведут себя спокойно и выдержанно. Они выслушивают почти трехчасовую речь президента республики, произносимую частью по-арабски, частью по-французски. В Алжире это — обычное явление, ибо практически большинство населения понимает французский язык, а арабский литературный алжирцы знают неважно, прежде всего — вследствие усиленной политики ассимиляции, проводившейся в течение 132 лет господства Франции.

Праздник завершается. Министры спускаются с трибуны, обмениваются приветствиями и рукопожатиями с присутствовавшими на празднике иностранными гостями и делегатами, в том числе с членами советской правительственной делегации во главе с министром внешней торговли СССР Н. С. Патоличевым. Ликующая толпа скандирует революционные лозунги. Начинается разъезд.

НЕДАВНИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Воспоминания о празднествах в Дар аль-Бейда, пожалуй, самое яркое из моих первых впечатлений от Алжира. Но сейчас, нарушая хронологическую последовательность, хочется рассказать о последней поездке в эту страну, столь же короткой, сколь и впечатляющей.

…Декабрь 1966 г. Алжирская национальная авиакомпания «Эр Альжери» открыла прямую линию Москва — Алжир. На торжественное открытие приглашены алжирские, советские, болгарские, югославские и другие гости. Чрезвычайно насыщенная двухдневная программа включает ознакомление со столицей и ее окрестностями.

Вначале мы едем в местечко Стауэли, где в 1830 г. высадившиеся в Алжире французские войска разбили армию тогдашних янычарских правителей страны. Впоследствии здесь возникло крупнейшее имение «Домэн де ля Трапп», приобретенное семейством Боржо. Прибыв в Алжир из Швейцарии в середине прошлого века, Боржо быстро разбогатели и стали «королями алжирского виноделия». После начала революции в 1954 г. они были в числе ярых врагов независимости Алжира. Поэтому в марте 1963 г. их земельные владения были национализированы в первую очередь.

Теперь здесь образцовое самоуправляющееся хозяйство, состоящее из нескольких домэнов (виноградников, плантаций цитрусовых и т. и.). Каждый домэн имеет свой выборный комитет самоуправления во главе с председателем. Всем хозяйством управляет совет председателей. Годовой оборот хозяйства — 4,5 млн. динаров[7] в год, из которых около 2,5 млн. составляет чистая прибыль. Общее число занятых в хозяйстве рабочих и служащих — 600 (с членами семей — 3,6 тыс.). Начальник участка зарабатывает в день 20 динаров, специализированный рабочий — 10, простой рабочий — 8 динаров. Кроме того, согласно закону, всякое самоуправляющееся хозяйство, рассчитавшись в конце года с налогами и долгами, имеет право остаток прибыли распределить среди всех работников в соответствии с заработком каждого, провести ассигнования на социальные нужды и т. п. Предусмотрена также выплата премий за качество и быстроту труда, за доходность продукции. «За счет прибылей хозяйства выстроены диспансер, школы, больницы, — говорил сопровождавший нас гид. — Все работники бесплатно пользуются медицинской помощью, а все дети посещают школу».

Мы побывали на огромном винном заводе, перерабатывающем выращиваемые в хозяйстве сорта винограда. Показали нам и бывшую виллу Боржо. На вилле все осталось нетронутым, как было при хозяине. Сейчас она представляет собой нечто вроде «музея французской колонизации». Неимоверное количество комнат, старинная мебель, дорогие издания прошлого века на книжных полках, обилие антикварных вещиц и произведений сентиментально-колониальной живописи дают достаточно хорошее представление о быте, обстановке и образе жизни этого колониального магната.

За пределами столицы расположен и выстроенный в 1965 г. Дворец наций, или, как его здесь называют, «Сосновый клуб». Внешняя отделка — в сугубо модернистском стиле, но с соблюдением мавританских традиций в орнаменте, в оформлении арок, окон и внутреннего дворика. Залы, аудитории и салоны дворца копируют соответствующие помещения ООН. В этом здании летом 1965 г. предполагалось созвать совещание глав государств и правительств Азии и Африки. Сейчас во Дворце наций устраиваются официальные приемы. В частности, мы смогли его осмотреть по случаю приема, устроенного здесь компанией «Эр Альжери». Как и все правительственные здания Алжира, Дворец наций усиленно охраняется.

В самом городе Алжире нам удалось повидать немало. Но особенно запомнились посещения Национального бюро по туризму и информационного агентства Альжери Пресс Сервис (АПС). Бюро по туризму занимает выстроенный в XVI в. дворец принцессы Азизы, примечательный великолепными аркадами, мраморными колоннами, причудливой вязью арабесок и резьбы по алебастру. Сквозь решетки верхних окон — прекрасный вид на море. Еще ближе к морю расположено агентство АПС, разместившееся в здании бывшего банка Вормса. В свое время часть здания была взорвана оасовскими террористами. Сейчас помещение хорошо отремонтировано, и работа в нем кипит на всех этажах. В телетайпном зале принимаются на трех языках (арабском, французском и английском) сообщения почти всех агентств мира. Мы осмотрели также зал заседаний Африканского союза пресс-агентств (его местопребывание — в Алжире), различные бюро и служебные кабинеты, ремонтную мастерскую, помещения архивов. Почти весь штат агентства, включая технических специалистов, укомплектован алжирцами. Здесь работают лишь несколько европейцев, принявших алжирское гражданство.

Разумеется, можно было бы рассказать и о прогулке по алжирской столице, и о роскошных кус-кусе и мешви (целиком зажаренном баране), которые нам пришлось отведать в эти дни, и о национальных танцах в клубе Дар аль-Алия. Однако много ли можно увидеть за два дня? Поэтому в дальнейшем рассказ пойдет как о полутора месяцах 1963 г., так и о двух днях 1966 г. Впечатления о двукратном пребывании в Алжире взаимно друг друга дополняют, помогая составить четкое представление о наиболее существенных сторонах жизни страны.

ВОЗРОЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ

Осенью 1963 г. в зале Ибн Халдуна (в самом центре столицы Алжира) было представлено все лучшее, что дала миру современная алжирская культура: миниатюры, графика, полотна живописцев, стихи, романы, сборники пьес и рассказов, дневники и воспоминания. На застекленных полках и столиках аккуратно расставлены и разложены сборники стихов национального героя Алжира Абд аль-Кадира, народного сказителя Кабилии Си Моханда, произведения современных алжирских писателей.

Все экспонаты выставки отмечены печатью недавно закончившейся революционной войны: рядом с произведениями художественной литературы— политические брошюры, рядом с трудами искусствоведов — книги историков и мемуары руководителей национально-освободительной борьбы. На стендах — вырезки из газет и журналов, в которых часто соседствуют лирические стихи и патриотические статьи, критические заметки и политические интервью. Любопытно, что издания на арабском и французском языках лежат вперемешку — никакой дискриминации. Арабские книги Тауфика аль-Мадани, Мбарека аль-Мили и других авторов, подробно освещающие историю, географию и культуру Алжира, мирно соседствуют с недавно выпущенными на французском языке воспоминаниями известных деятелей антиколониальной борьбы — Фархата Аббаса, Ясефа Саади, Зохры Дриф, Амара Узгана.

Лишенные всякой предубежденности, организаторы выставки уделили внимание и произведениям французских авторов, ранее живших в Алжире и писавших на алжирские темы: Эмманюэля Роблеса, Анри Креа, Жана Пелегри. Критерий один: ценность данного произведения для дела освобождения Алжира.

Мастера культуры помогали революционному народу сражаться за свободу Алжира. При этом им часто приходилось вместо пера и кисти брать в руки винтовку, уходить в горы к партизанам, скрываться на тайных явках городского подполья, стойко терпеть мучения в колониальных застенках, а иногда — работать в нечеловеческих условиях тюрем и концлагерей, затерянных среди выжженной солнцем бесплодной пустыни. В местах заключения были созданы, в частности, такие потрясающей силы человеческие документы, как «Допрос под пыткой» и «Бойцы в плену» Анри Аллега, «Лагерь» Абд аль-Хамида Бензина. Многие известные деятели алжирской культуры в годы революционной борьбы лишились не только свободы, но и жизни. Например, Мулуд Фераун, один из наиболее талантливых алжирских романистов, ярко отобразивший в своих произведениях суровую жизнь горцев берберской области Кабилия, незадолго до окончания военных действий в Алжире пал от рук бандитов-налетчиков из колониально-террористической организации ОАС.

Большой интерес представляли также выставленные в зале Ибн Халдуна работы алжирских художников и скульпторов. В первую очередь бросались в глаза полотна художницы из Кабилии Байи. В них наряду с пышной декоративностью поражает приверженность к элементам традиционного берберского орнамента: точкам, кружкам, овалам, цветным полосам в разных вариантах. Несколько в ином стиле выполнены картины другого художника из Кабилии — Резки Зерарти. Это почти абстрактная живопись с элементами сюрреализма, основанная на использовании геометрических фигур. При этом художник очень умело передает настроение полумистического ужаса и запутанной иррациональности человеческой мысли. Картины Зерарти, как мне показалось, отдаленно напоминают некоторые полотна Чюрлиониса. В работах остальных художников, особенно Бенабура, чувствуется большая любовь к родной земле, стремление изобразить ее максимально достоверно. Выделяются полуабстрактные сюжеты Дени Мартинеса: «Напалм» — резкие контуры сожженных тел, вокруг все обугленное, обгорелое, превращенное в золу и пепел; «Пытка» — очертания обнаженного человека с искаженными чертами на темном фоне, а поверх — хаос черных линий, изображающих то ли следы мучений, то ли электропровода. Оба сюжета подсказаны реальностью войны 1954–1962 гг., во время которой сжигались напалмом алжирские деревни и подвергались пыткам алжирские патриоты.

Выставка в зале Ибн Халдуна — не просто экспозиция лучших достижений литературы и изобразительного искусства Алжира. Она — своего рода итог самоотверженной и мужественной борьбы алжирских мастеров культуры за освобождение их страны. Большинству из них до завоевания Алжиром независимости трудно было добиться признания, получить доступ во французские издательства и музеи. Революция, освободив Алжир от колониального гнета, способствовала и возрождению алжирской национальной культуры. В июле 1963 г. был образован творческий союз алжирских художников и скульпторов (Союз пластических искусств). В состав его административного совета вошли 17 видных мастеров живописи и ваяния самых различных творческих направлений. С председателем союза Баширом Йеллесом мне пришлось увидеться в 1965 г., когда он побывал в Москве в составе алжирской культурной делегации. Он отметил, что в алжирском изобразительном искусстве, как и повсюду, существуют разные направления, идет борьба мнений, но никаких антагонистических конфликтов не возникает. Достаточно сказать, добавил Башир Йеллес, что в состав административного совета союза входят представители всех направлений. «Они все нужны Алжиру», — улыбаясь, сказал Башир йеллес.

Об алжирской литературе в СССР известно гораздо больше, чем об изобразительном искусстве. Мухаммеда Диба, Мулуда Маммери, Анри Аллега и других писателей у нас хорошо знают. В октябре 1963 г. алжирские писатели создали свой национальный союз, во главе которого встал исполком из восьми человек, представлявших все течения и поколения литературы свободного Алжира.

Алжирские литераторы очень разнятся и по творческому почерку, и по взглядам на литературу и ее положение в обществе, и по мнениям относительно ее будущего. Например, Малека Хаддада, которого мне довелось увидеть в Москве еще до поездки в Алжир, больше всего волновала проблема непреодолимого, по его мнению, барьера между алжирскими писателями, пишущими по-французски, и народом, говорящим по-арабски. Будущее национальной литературы он видел только в ее полной арабизации, упуская, однако, из виду то обстоятельство, что арабский литературный язык для неграмотного алжирца тоже не является средством общения. Член исполкома Союза алжирских писателей Ахмед Сефта придерживается на этот счет иного мнения. Он считает, что арабизация образования и литературы в Алжире, конечно, произойдет, но не за счет распространения среди алжирцев арабского литературного языка, а за счет превращения разговорного диалекта в письменный язык. «Язык делается народом. Скорее литературный язык исчезнет, чем диалект!» — сказал он. Характерно, что большинство высказывающихся за арабизацию, как и вообще большинство алжирских литераторов, пишут по-французски. И для них, по крайней мере в ближайшие годы, практически не стоит вопрос о переходе на другой язык.

Каддур Мхамсаджи, один из самых молодых литераторов, ставший известным уже после завоевания не-зависимости, не столько говорил о своих взглядах на современную алжирскую литературу, сколько расспрашивал о советской литературе, о писателях из республик Средней Азии, о постановке издательского дела в СССР. Символично, что столь пристальный интерес ко всему советскому проявлял представитель поколения алжирских писателей, рожденного революцией. Мхамсаджи, как автора драмы «Сбросившая покрывало», посвященной рождению новой морали, и романа «Молчание пепла», в котором речь идет о событиях национально-освободительной войны, естественно, интересовало, как решались в свое время в Советском Союзе проблемы, волнующие алжирцев сегодня.

В заключение разговора о деятелях культуры современного Алжира два слова об алжирском театре. Алжирский национальный театр возглавляет Мустафа Катеб, талантливый актер, режиссер и литератор, двоюродный брат знаменитого романиста Ясина Катеба. В репертуаре театра — пьесы основоположника национальной драматургии Рашида Ксентини, его сподвижника Баштарзи Махиддина и других алжирских драматургов, а также пьесы европейских классиков. В ноябре 1963 г., например, Мустафа Катеб перевел на арабский язык (алжирский диалект) «Дон Жуана» Мольера и поставил его на алжирской сцене.

Мустафа Катеб побывал в 1965 г. в Москве. Как шутил он сам, каждый раз он приезжает сюда с новым паспортом. Первый раз он был до 1954 г., т. е. до начала революции, с французским паспортом, второй раз — с тунисским (он жил тогда в эмиграции в Тунисе и возглавлял созданный им из актеров-патриотов Алжирский художественный ансамбль), третий раз — с алжирским. Катеб много рассказывал о работе театра, о подготовке национальных кадров актеров, о трудностях общения с широкими слоями народа из-за относительной дороговизны билетов. Свои финансовые дела театр вынужден поправлять в основном с помощью гастролей зарубежных коллективов.

Важнейший культурный центр современного Алжира— Национальная библиотека. В 1961 г. в ней было зарегистрировано около 15 тыс. постоянных читателей, из них всего 2400 алжирцев. После обретения независимости число читателей-европейцев, естественно, уменьшилось в связи с отъездом большинства из них во Францию. Зато резко увеличилось число читателей-алжирцев. Значение Национальной библиотеки особенно возросло после того, как оасовцы весной 1962 г. взорвали богатейшую на всем африканском континенте (более 600 тыс. томов) библиотеку Алжирского университета и муниципальную библиотеку города Алжира.

Директор Национальной библиотеки г-н Махмуд Буайяд показал нам читальные залы, служебные кабинеты, фонды и каталоги, рассказал о международных связях. Библиотека полностью оснащена современным оборудованием, позволяющим мгновенно передавать требования в книгохранилища и быстро доставлять в залы литературу. Фонды библиотеки насчитывают 500 тыс. томов на европейских языках (главным образом на французском), 40 тыс. томов на восточных языках (в основном на арабском), 3 тыс. арабских, турецких и персидских рукописей, 121 тыс. музыкальных партитур, 2138 названий газет и журналов. Здесь можно найти газеты или журналы, издававшиеся в Алжире в 1837 г. или в 1843 г., причем не в самом городе Алжире, а в провинциальных городах. Богато представлены литература и источники по истории и культуре средневекового Магриба, арабской Андалусии, стран Ближнего Востока и Африки. «Почти все лучшие работы французских ориенталистов написаны на источниках и материалах нашей библиотеки», — сказал с гордостью г-н Буайяд.

В библиотеке два зала: гуманитарных наук и естественных (включая технические дисциплины). Фонды по естественным наукам довольно значительны. Но все же основное богатство библиотеки составляют книги по истории, филологии, искусству, общественно-политическим наукам, по различным вопросам современной экономической, социальной, культурной и идеологической жизни. Среди читателей преобладают студенты Алжирского университета, почти все — алжирцы (раньше алжирцы составляли не более десяти процентов общего числа студентов).

Попадаются здесь иногда и европейцы, но в основном это люди солидного возраста. Раза два я видел в библиотеке католических монахинь в характерных крылатых головных уборах и белом облачении. Несмотря на провозглашение независимости Алжира и отъезд из страны большей части лиц христианского вероисповедания, католические миссионеры не прекратили попыток проповедовать среди местного населения. А чтобы успешнее вести такую работу, надо знать страну, язык, обычаи и нравы народа. Вот и корпят над книгами миссионеры и миссионерши, лелея надежду если и не обратить в христианство все население Алжира, то во всяком случае сохранить и укрепить в этой стране позиции и влияние Ватикана.

«Мы регулярно получаем до тысячи четырехсот названий различных печатных периодических изданий, — говорит г-н Буайяд. — Большинство их — на европейских языках, прежде всего на французском. Но и пресса арабских стран у нас достаточно представлена». В то же время Национальная библиотека не в состоянии полностью удовлетворить запросы историка Алжира новейшего периода. Все национальные архивы вывезены во Францию бежавшими чиновниками колониальной администрации. В библиотеке нет комплектов издававшихся при колониальном режиме патриотических газет, ибо они часто запрещались, конфисковались или прекращали выход. Нет и революционных газет периода национально-освободительной войны, патриотических листовок, подпольных брошюр и других материалов, которые печатались и распространялись нелегально. Г-н Буайяд убежден, что немало подобных материалов находится у частных лиц, но пока еще дирекция Национальной библиотеки не имеет возможности начать их организованно собирать.

Деятельность Национальной библиотеки не ограничивается пределами столицы. Периодически отсюда в различные районы страны направляются передвижные библиотеки. Эти рейды получают обычно высокую оценку, широко освещаются в национальной прессе. Дело тут не в формальном «охвате читателей», а в пропаганде книги, в доведении печатного слова до сознания масс. А это в стране с преобладанием неграмотного населения имеет огромное значение, служит серьезным подспорьем в непрекращающейся кампании по борьбе неграмотностью. В свою очередь связь с периферией помогает Национальной библиотеке играть роль подлинного центра пропаганды национальной культуры.

ГОРОД, ВЫИГРАВШИЙ БИТВУ

Из окон Национальной библиотеки открывается чудесный вид: яркое африканское солнце над темно-синим морем, а на фоне моря — громадные, с пестрыми пятнами разноцветных жалюзи, кремовые небоскребы, с наступлением темноты постепенно приобретающие лиловый оттенок. Выйдя из библиотеки, можно, обогнув расположенную значительно ниже спортивную площадку, выйти к небольшому парку с высокими изогнутыми пальмами и чистым овальным водоемом. Отсюда хорошо наблюдать Дворец правительства — огромное десятиэтажное здание, выкрашенное в белый, оранжевый и зеленый цвета. Перед дворцом большая площадь — Форум[8]. Ниже Форума — зеленый сквер, террасами спускающийся вниз к набережной. В центре сквера стоит Памятник павшим в первой и второй мировых войнах. Недалеко от него висит табличка с распоряжением городских властей, датированным еще 1945 г., о необходимости соблюдать в сквере порядок. Снять табличку, очевидно, некогда, так как алжирцы заняты пока более важными делами. Поэтому кто-то просто зачеркнул в табличке слова «Французская республика», вписав сверху: «Алжирская республика». По выходе из сквера — «Гранд пост» — старое здание алжирского главного почтамта, стилизованное под белый мавританский дворец. Над входом арабской вязью начертано: «Почта и средства сообщения — на службе народу».

Спуск от Дворца правительства к «Гранд пост» — это и есть центр города Алжира, огромного, многоликого, раскинувшегося на 25 километров вдоль круто изгибающегося берега моря. От моря город поднимается в гору еще километров на десять. Улицы, параллельные морю, расположены одна над другой и часто соединены широкими, пологими и длинными лестницами. Есть дома, в которые можно войти с одной улицы, подняться на верхний этаж и выйти на другую улицу, проходящую выше первой. Подъем по улицам, карабкающимся к верхним кварталам города, исключительно труден: если идти пешком, то ноги наливаются свинцом уже через какие-нибудь 100 метров.

От «Гранд пост» отходят две центральные улицы, названные именами погибших руководителей алжирской революции — Мурада Дидуша и Дарби Бен Мхиди. На табличках с названиями других улиц имена героев алжирской революции также вытеснили имена французских генералов-завоевателей. Например, бульвар маршала Бюжо ныне назван именем вождя повстанцев горной области Аурес мельника Мустафы Бен Булаида, погибшего в 1956 г. Один из самых длинных и круто взбирающихся в гору бульваров сменил имя печально знаменитого колониального палача генерала Галлиени на имя полковника Армии национального освобождения Бугара, который под псевдонимом «Си Мохаммед» командовал патриотами в примыкающей к столице зоне и геройски погиб в 1961 г. Но в Алжире еще не все привыкли к новым названиям недавно переименованных улиц. Да и на перекрестках иногда еще можно увидеть потускневшую табличку с прежним, уже упраздненным названием: «Мишле»— на улице Мурада Дидуша, «Изли» — на улице Дарби Бен Мхиди, «Бодэн» — на бульваре полковника Амируша, «Колонна д’Орнано» — на улице Аббана Рамдана. В газетах, сообщая адрес какого-либо учреждения, указывают и новое и старое название.

Если пойти по улице Мурада Дидуша от центра (ехать по ней можно только к центру — здесь почти всюду одностороннее движение), то можно постепенно подняться к бывшему пригороду Аль-Бнару. Это — район новых домов, иногда изощренной модернистской конструкции и оригинальной раскраски, небоскребов в 16 этажей и больше. Аль-Биар стал печально известен в годы национально-освободительной войны даже за пределами Алжира: здесь на уединенных виллах колониальные парашютисты генерала Массю, получившие полномочия действовать по собственному произволу, подвергали бесчеловечным пыткам патриотов, попавших к ним в руки. Через их застенки прошли тысячи людей, в том числе известный публицист Анри Аллег, описавший впоследствии жестокости парашютистов в книге «Допрос под пыткой».

Сейчас Аль-Биар выглядит вполне мирно и респектабельно. Здесь расположен Народный дворец, в котором устраиваются официальные приемы на правительственном уровне. Напротив дворца — вилла Жоли, современное семиэтажное здание, служащее резиденцией главы Алжирского государства. В Аль-Биаре обосновались также многие посольства и миссии, в том числе посольство СССР. Из окон посольства хорошо видна неровная, величественно распахнутая бухта с сооружениями старого и нового порта, бесконечные разноцветные билдинги, как бы уступами поднимающиеся от моря к Аль-Биару. Здесь много магазинов, на некоторых из них (большей частью на булочных и мясных лавках) по четыре-пять надписей сверху вниз — «Самоуправление». Среди прохожих алжирцы составляют подавляющее большинство. А ведь до независимости население Аль-Биара было почти исключительно европейским.

Из Аль-Биара можно вернуться в центр и отправиться в восточные кварталы города — Мустафа, Хамма, Белькур. Здесь мало или почти нет красивых домов с архитектурными «излишествами», шикарных витрин магазинов, роскошных ресторанов и нарядных кинотеатров. Особенно это относится к Белькуру типичному рабочему району, населенному простыми тружениками. Интересно, что здесь в небольших магазинах европейского типа хозяева-алжирцы назначают разную цену за один и тот же товар одинакового качества. Объясняется этот любопытный факт тем, что, как правило, упомянутые хозяева приобрели свои магазины уже после независимости и бегства прежних владельцев — европейцев. Не будучи знакомы с конъюнктурой и не пополняя запаса товаров, новоявленные «капиталисты» иногда просто не знают, сколько в действительности стоит та или иная вещь. Поэтому одни владельцы торгуют по ценам, которые были установлены еще прежними хозяевами, другие «коммерсанты», боясь продешевить, произвольно цены вздувают.

К этим кварталам примыкает с востока Хусейн-Дей, бывший пригород, ныне вошедший в черту «Большого Алжира». Его главная улица, длинная, с двусторонним; движением и преобладанием скромных двухэтажных домов, буквально кишит всевозможными лавками, магазинчиками, простенькими кафе, закусочными, парикмахерскими, небольшими ателье и мастерскими. В Хусейн-Дее сейчас снимают квартиры многие работающие в Алжире советские и болгарские специалисты. Местное население-очень хорошо к ним относится. На стенах домов в Хусейн-Дее, как и в других районах города, много надписей политического характера: «Да здравствует народ! Голосуйте за Фронт национального освобождения!» С ними соседствуют перечеркнутые или замазанные черной краской оасовские лозунги. В Хусейн-Дее часто можно наблюдать живое свидетельство краха попыток оасовцев посеять ненависть между алжирцами и европейцами: около лавчонок и кинотеатров, во дворах и на пустырях играют ватаги ребятишек, алжирцы и европейцы — вместе.

В противоположную от восточных районов города сторону ведет улица Ларби Бен Мхиди — длинная, прямая, узкая, с ярко освещенными магазинами, барами, кафе. Здесь расположены самые дорогие в стране магазины, в том числе крупнейший универмаг «Галери де Фрайс»[9]. На перекрестках — призывы административной комиссии по оздоровлению города: «Алжирцы, белизна и чистота — это символы ислама!» А недалеко от щита с этим лозунгом — старое здание с крестом оригинальной формы и вывеской: «Пивная Мальтийского креста». Примерно в середине улицы — небольшая площадь с пустым постаментом, на котором написано «Бюжо». Бюст самого маршала давно сброшен. В глубине площади прохаживаются часовые перед резиденцией Политбюро Фронта национального освобождения[10]. На тротуарах— густая толпа. Полицейские, все как на подбор молодые, с черными, аккуратно подстриженными усиками, в темно-синих мундирах, регулируют уличное движение с видимым удовольствием.

Прямо с улицы Дарби Бен Мхиди через ползущие в гору извилистые закоулки можно попасть в Касбу — самый старый мусульманский район города. Алжирская Касба сильно отличается от тунисской медины. В медине больше средневековья, больше восточных традиций в архитектуре и одежде. А здесь— очень много домов почти европейских, только очень старых, обветшавших и потемневших от времени. Преобладают надписи на французском языке и одежда европейского покроя. И того и другого в тунисской или триполийской медине нет или почти нет. Там больше солнца (так как дома, как правило, ниже, чем в Алжире), сухой и чистой земли, больше молчания почти безлюдных улочек.

Главная улица Касбы, ранее улица Рандона (одного из генерал-губернаторов Алжира в прошлом веке), теперь названа именем Али Амара, полулегендарного героя происходившей в 1956–1957 гг. «битвы за город Алжир». Окруженный французскими парашютистами в одном из домов Касбы, Али Амар отказался сдаться. Тогда дом был взорван парашютистами. На его месте до сих пор зияет провал.

Дома Касбы весьма разнообразны по архитектуре: есть дома старого французского стиля, с обязательными ставнями на узких окнах, есть андалусские, с характерными навесами, дверными молотками и деревянными решетками на окнах, есть турецкие, у которых верхний этаж выступает над нижним.

Если пройти Касбу сверху вниз — от превращенной в музей тюрьмы Барберус до восстановленной мечети XVIII в. Кечава, — то придется преодолеть запутанную сеть переулков, закоулков и тупиков, иногда всего полтора-два метра шириной. Переулки, как правило, сверху перекрыты выступающими этажами домов. Иногда они представляют собой ступенчатый спуск или подъем между глухих, без окон, постепенно смыкающихся вверху стен. В лабиринте этих тесных и темных (даже в полдень, при ярком солнце), крытых низкими сводами переходов, похожих друг на друга, туристу легко заблудиться.

В Касбе переплетаются прошлое и настоящее Алжира. Это особенно приметно по внешнему виду местных женщин. Почти на всех традиционные «хаик» (мусульманское покрывало) и «лааджар» (платок с кружевной вышивкой, закрывающий нижнюю часть лица почти до глаз). Но иногда лааджар и легкую накидку носят при европейском костюме, а еще чаще хаик, обычно скрывающий фигуру мусульманки с ног до головы, высоко подбирают, так что под ним виднеются одежда и обувь, изготовленные по последней парижской моде. Войдя к себе в дом, алжирская мусульманка обычно снимает хаик и лааджар, после чего может выйти на балкон и спокойно разглядывать снующую на улице публику. Упрекнуть ее не за что — она дома.

От Касбы спускается к морю Баб аль-Уэд. Это был когда-то рабочий район со смешанным населением: алжирцы жили здесь вместе с европейцами, главным образом испанцами, итальянцами, корсиканцами, мальтийцами. Но постепенно Баб аль-Уэд стал почти полностью европейским, утратил былой пролетарский характер, превратившись в район лавочников, мелких служащих, чиновников, владельцев небольших мастерских. Не удивительно поэтому, что Баб эль-Уэд в течение войны 1954–1962 гг. непрерывно поставлял кадры для всех ультраколониалистских манифестаций европейцев города Алжира, а с весны 1961 г. стал цитаделью ОАС. Отсюда направлялись банды фашиствующих молодчиков, устраивавшие бесчинства и линчевания алжирцев в центре Города, отскуда велся обстрел мусульманских кварталов, прежде всего Касбы, из минометов и пулеметов. Некоторые дома в Касбе, примыкающие к Баб аль-Уэду, были взорваны оасовцами. Их руины до сих пор напоминают алжирцам о кровавой вакханалии колониальных фашистов.

После независимости Баб аль-Уэд опустел: многие европейцы уехали из Алжира по призыву ОАС, другие — под страхом оасовского террора, третьи — боясь, что алжирцы за зверства ОАС будут мстить всем европейцам без разбора. Так или иначе, но сегодня на улицах Баб аль-Уэда европейцев почти не видно, зато много алжирцев, переселившихся из трущоб в брошенные европейскими беглецами красивые дома в шесть и десять этажей. Впрочем, о «присутствии Франции» напоминают французские часовые в салатной форме перед военными казармами Пелисье[11].

Некоторые улицы Баб аль-Уэда почти не надо было переименовывать. Например, широкое современное авеню в примыкающей к порту части района, примечательное красивым восьмиэтажным зданием нового почтамта, называлось раньше авеню 8 ноября (в честь высадки войск союзников в Северной Африке в 1942 г.), а теперь называется авеню 1 ноября (в память о первом дне алжирской революции). Оасовские надписи («Да здравствует Салан»[12] и т. п.) и символы (например, кельтский крест — круг с вписанным в него крестом) — повсюду. Кое-где они замазаны краской, зачеркнуты мелом, а поверх них написано: «Да здравствует ФИО!».

За районом Баб аль-Уэд расположено городское предместье Сент-Эжен. Над ним, на высокой горе, как бы контролируя подступы к городу, стоит массивный, похожий на средневековую крепость крестоносцев, католический собор Нотр-Дам д’Африк. Несмотря на отъезд большинства католиков, католический культ продолжает свободно отправляться в Алжире. Перед собором — памятник кардиналу Лявижери, первому архиепископу Ал жира, безуспешно пытавшемуся крестить чуть ли не всех мусульман Северной Африки. На памятнике цитата из послания папы Льва XIII, восхвалявшего деятельность Лявижери, якобы много сделавшего для североафриканцев, каковые, по мнению святейшего папы, «наибольшим образом заслуживают католицизма и цивилизации». Судя по надписям мелом на воротах и стенах внешней ограды собора («Слава нашим борцам! Долой культ личности!»), алжирцы неплохо разобрались в том, что скрывалось за внешним благочестием «католической цивилизации».

В городе Алжире немало и других примечательных районов и кварталов. Например, район Тагарэн стоит на месте деревни, основанной в 1492 г. изгнанными из Андалусии маврами. Разросшись, город поглотил эту деревню. Поэтому в Алжире нет такого музейно нетронутого уголка Андалусии, как Сиди-Бу-Саид в Тунисе.

На одной из автобусных остановок в Тагарэне сохранилась дощечка с лозунгами: «Народ — великий творец освобождения! Вмешательство народных масс создало условия для подлинной революции!» Эти лозунги напоминают о невероятно тяжелой борьбе бойцов патриотического подполья города Алжира против колонизаторов, о подвигах героев Касбы, о массовых народных демонстрациях в столице в 1960–1961 гг., явившихся выдающимся вкладом в дело победы революции. В свое время ультраколониалисты похвалялись тем, что они якобы выиграли «битву за город Алжир», истребив непокорных и схватив неуловимых. Но это оказалось всего лишь очередным пропагандистским блефом. Стойко перенеся трудные годы освободительной войны, город воспрянул духом, став столицей нового Алжира, возрожденного к независимой жизни.

ПОЕЗДКА НА ЗАПАД

Покинув столицу, машина въезжает в сплошной цветущий сад, который тянется до самого Орана. Виноградники сменяются плантациями цитрусовых, оливковыми рощами. За каменными или решетчатыми оградами золотятся апельсины. Мелькают небольшие города — Буфарик, Музайавиль, Афревиль — с обилием зелени, плоскими светлыми зданиями, прямыми улицами и обязательным шпилем католической церкви на площади перед мэрией. Городки удобные, аккуратные. Чувствуется, что строившие их европейские колонисты стремились обосноваться здесь с максимально возможным комфортом и навсегда.

Идеально прямое шоссе, окаймленное аллеями эвкалиптов, пролегло меж тщательно возделанных полей. Зеленые холмы и невысокие горы, то круто вздымающиеся, то тянущиеся параллельными грядами, в некоторых местах близко подступают к шоссе, в других — почти скрываются на горизонте. Чувствуется большее плодородие почвы, чем в Тунисе и Ливии, большее обилие фруктов, овощей. На фоне яркой зелени резко выделяются белые и оранжевые дома поселков и ферм. На полях, где трудятся феллахи, можно увидеть таблички, свидетельствующие о том, что данный участок земли принадлежит тому или иному кооперативу или самоуправляющемуся хозяйству. Кооперативам обычно дают имена героев алжирской революции, павших в боях с колонизаторами. На полях многолюдно, кое-где видны тракторы. На лугах (как в низинах, так и на холмах) — стада овец. На шоссе попадаются бешено мчащиеся автомобили, велосипедисты, иногда — ослы с поклажей, но верблюдов, как в Тунисе и Ливии, не видно. Для этого, очевидно, надо ехать южнее, ближе к Сахаре. В целом запад страны поражает зажиточностью. На дорогах — ни одного нищего или хотя бы босого. Ребятишки (все как один — сносно одетые и в башмаках) предлагают купить у них черных кур, зайцев и прочую снедь. Людей много, даже там, где нет селений, так как повсюду — сады, огороды, ирригационные сооружения. Здесь можно наглядно убедиться, что благословенный край от столицы до Орана — житница страны.

Первая остановка — в Мостаганеме. Почти все здания — европейские. Впрочем, мы находимся в европейской части, которая расположена выше мусульманских кварталов и словно отделена от них крепостной стеной. Планировка европейского города типична для всех уже виденных нами «центров европейской колонизации». — площадь с собором, от нее идут прямые улицы. Недалеко от отеля рынок. У входа на рынок неграмотные столпились перед писарем в тюрбане. Писарь держит себя строго и важно, явно давая просителям почувствовать их зависимое положение. Все — почти как в старину, лишь пишущая машинка, бойко стучащая под умелыми пальцами писаря, напоминает, что дело происходит во второй половине XX в.

В Мостаганеме сразу чувствуешь, что находишься на западе Алжира. Бурнусы феллахов, переполняющих так называемые мавританские кафе, здесь особенно разнообразны по расцветке. Высоких фесок и шешиа не носят: везде сплошь тюрбаны, причем какой-то особой, как бы четырехугольной формы. Мусульманские женщины закрываются в Мостаганеме, как и всюду на западе страны, на ливийский манер, оставляя открытым лишь один глаз. На площади перед собором лениво прогуливаются французские солдаты, очевидно приехавшие в отпуск или по увольнительной из Мерс аль-Кебира, расположенной недалеко от Мостаганема главной военной базы, сохраняющейся за Францией по условиям Эвианских соглашений.

Дорога от Мостаганема до Орана проходит через чистенькие поселки полугородского типа с одноэтажными домами и длинными рядами лавок. Везде памятники павшим в первой и второй мировых войнах. Проехали Арзев — небольшой порт с кипящей на обширной территории многолюдной стройкой. Здесь заканчивается сооружение большого завода по сжижению газа. Природный газ из Сахары доставляется по трубопроводу. После ввода завода в действие жидкий газ станут вывозить из Алжира. Строительство ведется солидно: территория тщательно огорожена, выставлена усиленная охрана. На улицах — много европейцев, в основном занятых на стройке технических специалистов, в которых Алжир испытывает острую потребность.

Оран, второй по величине город страны, вначале кажется занесенным на африканский берег уголком Европы. Алжирцы его называют «маленьким Парижем». Действительно, многие улицы, магазины, дамские наряды отмечены поистине парижским шиком. С набережной Фрон де мер город производит уже иное впечатление: в модернистской архитектуре небоскребов (иногда по 25 этажей), в их будто нарочито хаотичном нагромождении чувствуется какая-то «американизация». На улицах Орана европейцев больше, чем в любом другом городе Алжира. Преобладают среди них испанцы. Много французских военных — рядом Мерс аль-Кебир. Особенно запомнились два майора-парашютиста в леопардовой форме с несколькими рядами орденских ленточек, неторопливо потягивавших пиво у стойки бара. С наступлением темноты по набережной не спеша проходит алжирский военный патруль в походном обмундировании с автоматами на груди. Сразу вспоминается, что Оран — недалеко от границы с Марокко, а мароккано-алжирский конфликт еще не урегулирован.

В Оране алжирцы, особенно из провинции, должны, казалось бы, чувствовать себя более стесненно, чем в столице. Однако следует вспомнить, что этот край давно уже привык к «европейскому духу». Оран около двухсот лет с небольшим перерывом находился в руках Испании (об этом напоминает нависшая над городом на высокой горе старинная крепость Санта-Крус) и был окончательно передан Алжиру незадолго до французского завоевания. Европейская колонизация началась здесь раньше, чем в других районах Алжира: этому благоприятствовали плодородие почвы и равнинный рельеф. От-того-то местные алжирцы издавна привыкли ко всему европейскому и удивляются ему гораздо меньше, чем можно было ожидать.

С улицами и площадями в Оране — та же история, что и в столице: бульвар Клемансо — теперь бульвар эмира Абд аль-Кадира, улица Леклерка — улица Ларби Бен Мхиди, площадь Бастилии — площадь Магриба. На старом троллейбусе указана конечная его остановка — «площадь Фоша». Сейчас это — площадь 1 ноября 1954 г. Здесь — центр города: и префектура, и красивое, с арками и лоджиями, здание оперного театра, и роскошный отель «Мартинес». Отсюда можно подняться (город выстроен с небольшим уклоном к морю) по главным улицам в новые кварталы или спуститься к морю, минуя огромную чашу Зеленого театра и крутые стены старой крепости Шато Неф. Оранская касба остается чуть в стороне — она поменьше, поровнее и почище столичной. Любопытно, что в Оране мусульманок, закрытых по-ливийски, почти нет: большинство либо носит лааджар, либо ходит с открытыми лицами. В то же время католический собор по внешнему виду смахивает скорее на мечеть или синагогу. Длительные контакты между арабами и европейцами, взаимные влияния и за умствования прослеживаются здесь особенно четко. Недаром именно на окраинах Орана издавна существовали так называемые испано-мавританские кварталы со смешанным населением, где в одной семье могли говорить и по-арабски, и по-испански.

Выехав из Орана на машине, можно часа через полтора попасть в Сиди-Бель-Аббес, чистенький светлый городок с прямыми улицами. Когда-то здесь была штаб-квартира печально известного Иностранного легиона. Ныне осталась лишь казарма — мрачное трехэтажное здание за черной решеткой наглухо запертых ворот.

Еще через полтора часа пути, благополучно миновав крутые повороты горного шоссе и едва не перевернувшись в кювет на глазах у изумленного погонщика овец, не ожидавшего такой неуклюжести от нашей «Волги», мы въезжаем в Тлемсен. Несмотря на множество современных зданий, на внешнем облике города — неповторимая печать андалусской культуры, принесенной сюда мавританскими изгнанниками. Многие дома украшены аркадами и узорчатой резьбой по камню. Тюрбаны здесь встречаются редко. Вместо них обычно носят высокую феску с накрученной на нее повязкой. Бурнусов тоже не видно — их заменяет легкая накидка. Женщины, встречающиеся на улице, все закутаны по-ливийски, но на балконах новых домов сидят без хаиков и лааджаров, с открытыми лицами.

Вдоль улиц тянутся одна за другой лавки. Заходим в одну из них. Владелец, г-н Бухаджар, именует свое заведение «восточным салоном». Он торгует изделиями «алжирского, марокканского, тунисского и восточного ремесла» — мебелью, коврами, изделиями из кожи, шелка и металла. Основной его расчет — на туристов и их неистребимую любовь к сувенирам. Мало кто откажется купить, например, кинжал с красиво переплетенной рукоятью и гербом Тлемсена.

В Тлемсене много памятников алжирской старины. Когда-то город был столицей средневекового берберского государства Зайянидов, политическим и культурным центром всего запада страны, чему во многом способствовало его выгодное расположение среди гор, защищавших от непрошеных третей. От былого величия города остались только следы: полуразвалившиеся мечети, минареты, башни, остатки крепостных стен. Осмотреть их все не было времени. Пришлось ограничиться осмотром древней мечети Сиди-Бу-Медин, чрезвычайно почитаемой во всем Алжире. Дорога туда ведет через пустырь и заброшенные сады, мимо мусульманского кладбища и оливковых рощ. Кое-где на пустырях мальчишки играют в футбол, но без обычного для этого занятия шума и гама. Вся обстановка древнего города располагает к молчанию и тишине. Темнеет здесь, как и у нас на юге, мгновенно. В наступившем полумраке фигуры закутанных в хаики мусульманок мелькают на улицах, словно белые привидения.

Мечеть Сиди-Бу-Медин расположена в центре старого арабского города. Ее высокий четырехугольный минарет с зубчатой башней и сложным мавританским орнаментом возвышается над низкими крышами и виден за много километров. Сейчас он искусно подсвечен и, возможно, производит даже большее впечатление, чем днем. Вход в мечеть по мастерству отделки и умелому использованию разноцветной мозаики отдаленно напоминает наши самаркандские ансамбли: Гур Эмир, Шахи-Зин-да, Регистан. У входа — куча обуви. Изнутри доносится монотонное гудение молящихся. Если заглянуть в мечеть (что вообще-то во время молитвы делать не рекомендуется), то поразишься яркости электрического освещения, богатству устилающих пол ковров и сравнительной малочисленности верующих, застывших в разных позах под расписными арками. Больше заметить все равно ничего не успеешь: надо поспешно выходить на улицу и вступать в разговор с мусульманами, отдыхающими после молитвы недалеко от мечети. Это люди в основном пожилые, одетые в длинные кафтаны — джеллябы, накидки в виде плаща с прорезями для рук, по-турецки широкие шаровары (которые в других городах уже почти никто не носит) и тюрбаны с шитьем, похожим на золотое. Смотрят вначале настороженно: после наступления темноты около мечети редко можно увидеть европейца. Потом взгляды теплеют, фразы становятся уже не столь короткими и отрывистыми. Почти все свободно говорят по-французски. Даже когда их что-нибудь спросишь по-арабски, они отвечают по-французски. Делают так, очевидно, либо плохо понимая литературный арабский язык, больше распространенный к востоку от Магриба, либо не привыкнув по-арабски говорить с европейцами.

Обратный путь по узким кривым улочкам со сточными канавами и глухими стенами невысоких мусульманских домов навевает различные воспоминания: то о тунисской медине, то о романах Мухаммеда Диба, родившегося и выросшего в Тлемсене. Улочки буквально забиты беспечно шумливой и хохочущей детворой. Среди таких быстроглазых и оглушительно орущих озорников, наверно, рос и автор романов «Большой дом», «Пожар», «Ремесло ткача». И, может быть, кто-нибудь из его сверстников послужил прообразом смелого и доброго, драчливого и нежного Омара, главного героя романа «Большой дом». А может быть, где-то недалеко находится и описанный в романе «большой дом»?

К сожалению, мы не могли задерживаться в Тлемсене и уже на следующий день выехали в город Алжир. Опять — горная дорога, стада овец, потом бывшие поселки колонистов, ставшие самоуправляемыми кооперативами. После Сиди-Бель-Аббеса горы остаются справа, шоссе тянется по равнине в окружении виноградников и бесконечных апельсиновых рощ. Некоторые полугородки-полуселения, встречающиеся на пути, носят знакомые названия, например Инкерман. Говорят, что есть в Алжире также Альма и Малахов. Все эти названия появились во время Крымской войны 1853–1856 гг., в которой в составе французского экспедиционного корпуса активное участие принимали алжирские зуавы, набиравшиеся не столько из алжирцев (зуауа — название одного из кабильских племен), сколько из французских колонистов Алжира. Сейчас многие из этих названий меняются: Инкерман официально переименован в Уэд Риху, но его еще по старой памяти называют прежним именем.

Останавливаемся на ночлег в Аль-Аснаме (бывшем Орлеанвиле). Размещаемся на третьем этаже «Гранд отель дю Шелиф» — новенького, еще пахнущего известкой здания с белыми колоннами, оранжевой решеткой по фасаду, нишами и лоджиями. Шелиф по нашим масштабам — довольно небольшая река, но долина ее исключительно плодородна, что издавна привлекало сюда европейских колонистов. «Экс-Орлеанвиль» очень типичен для всех населенных пунктов, строившихся здесь европейцами — для себя, всерьез и надолго. Об этом говорят рациональная планировка, обилие зелени, новизна красивых комфортабельных домов. Даже предместья, предназначавшиеся для алжирцев, в основном чистые, с прямыми улицами, только дома попроще и с меньшим количеством этажей. Сейчас Аль-Аснам — центр одноименного департамента. Здесь много вежливых, любезно все объясняющих полицейских, а также крестьян, приехавших по своим делам. Рано утром, до открытия учреждений, они скапливаются в многочисленных дешевых кафе, столики которых, как правило, выносятся на тротуары.

В Аль-Аснаме с нами произошел случай, который свидетельствует об условности многих неписаных обычаев мусульманского быта. Нам надо было узнать лучшую дорогу из Аль-Аснама к Блиде. Мы обратились за разъяснением к солидному мусульманину, шедшему в сопровождении двух женщин в хаиках и лааджарах. К нашему удивлению, мужчина беспомощно посмотрел на своих спутниц, и одна из них бойко и толково, на безукоризненном французском языке тут же объяснила нам, как лучше проехать. Мы поблагодарили ее. «Не за что, месье». — ответила почти с салонной учтивостью наша собеседница, так и не открывшая своего лица. Затем она сделала знак своим спутникам следовать за ней, и нам было уже трудно разобраться, кто кого сопровождал — мужчина женщин или женщины мужчину.

В связи с этим я вспомнил слова одной девушки-кабилки, жившей в городе Алжире: «Мне все равно, носить покрывало или нет. Пока все мусульманки его носят, я тоже буду это делать. А когда все его снимут, я тоже сниму». В доме она ходила с открытым лицом, здороваясь, первая подавала руку и вообще держала себя достаточно смело и с большим достоинством. Очевидно, ношение хаика и лааджара давно уже стало не столько символом покорности мусульманки, сколько просто формальным признаком ее принадлежности к мусульманской общине. Этот жест нельзя расценивать как отказ от эмансипации, как проявление приверженности к затворничеству или как акт религиозного фанатизма. Это скорее демонстрация патриотизма, подчеркивание своей принадлежности к алжирскому народу.

По дороге в столицу мы остановились еще в двух городах — Блиде и Сиди-Феррюше. Блида — красивый, окруженный с двух сторон горами современный город, Как бы сошедший со страниц романов и рассказов алжирских писателей. Изящная беседка в мавританском стиле, ресторан на центральной площади, пятиэтажные дома с декоративными вертикалями цветных решеток — все это кажется именно той обстановкой, в которой привыкли жить и действовать герои Хаддада, Диба, Асии Джеб-бар. Сиди-Феррюш знаменит тем, что здесь в 1830 г. высадились первые солдаты экспедиционной армии генерала Бурмона, готовые завоевать Алжир для последнего из «христианнейших королей» Франции — Карла X. Сейчас здесь небольшое полукурортное селение с острым шпилем темно-оранжевой церкви. По воскресеньям сюда выезжают с семьями скучающие в городе Алжире европейцы; тут они в неимоверных количествах поглощают устриц, которых здесь видимо-невидимо.

На этом закончилась поездка на запад Алжира. Благодаря ей мне удалось познакомиться с жизнью и обычаями самого плодородного в стране края, издавна подвергавшегося европейскому влиянию и наименее пострадавшего от войны 1954–1962 гг. Чтобы получить более всестороннее представление об Алжире, необходимо было посетить восточные районы страны.

В ГОРАХ АТЛАСА

Поезд Алжир — Константина, называемый почему-то «омнибусом», идет медленно, останавливаясь у каждого полустанка. Большинство пассажиров это раздражает: они спешат попасть в Константину, до которой ехать на скором поезде около восьми часов, а на «омнибусе» — более десяти. Но для путешественника малая скорость поезда, его частые остановки имеют явное преимущество: можно гораздо больше увидеть, чем в бешено мчащемся экспрессе.

Проезжаем одну за другой небольшие станции: Руиба (тут находится автосборочный завод Берлие, половина акций которого принадлежит Алжиру), Регайя (в 1960 г. здесь была ставка главнокомандующего французскими войсками). Вокруг — равнина с пашнями, иногда — зеленые, как на западе страны, холмы с оранжевыми поселками. Ближе к железной дороге попадаются пятиэтажные дома причудливой бело-синей раскраски с балконами, изогнутыми в виде ковша. Слева временами неожиданно близко показывается море.

От Менервиля уже начинается Кабилия. Поросшие кустарником и деревьями, усеянные виноградниками холмы придвигаются все ближе и ближе, закрывая горизонт. Поезд минует один темный туннель за другим. Туннели чередуются с обрывистыми скалами, почти лишенными растительности. Иногда в низинах мелькают одинокие домики или остроконечные хижины, плетни вокруг садов и огородов. Кое-где попадаются разрушенные дома. Они здесь не белые, как на западе, выстроены в основном из серого камня или кирпича.

Миновав гористую Большую Кабилию, поезд мчится по степным просторам Малой Кабилии. Эта область когда-то была берберской, но теперь почти полностью арабизирована, хотя кое-где здесь и говорят на смеси арабского с кабильским. Достигнув центра области — города Сетиф, поезд едет прямо по улицам. Сначала мелькают сколоченные из всякого хлама жалкие лачуги местного «бидонвиля» (типичного для многих североафриканских городов окраинного бедняцкого квартала, застроенного в основном самодельными хибарками ушедших из деревни крестьян), потом — новые многоэтажные дома, один дом даже в десять этажей. Забор стадиона сплошь об леплен мальчишками: футбол в Алжире очень популярен, и ему отводят почти по целой полосе все центральные и провинциальные газеты. Чувствуется, что горы Кабилии, оставшиеся позади, служат климатическим барьером: в Сетифе — всего 8 градусов тепла, а на побережье — 34 градуса. На перроне сетифского вокзала все в пальто. Небо — свинцовое. Накрапывает мелкий дождик.

После Сетифа местность пошла еще более ровная, повсюду — широкая степь. Земля здесь лучше, чем в кабильских горах. То тут, то там виднеются обработанные поля. Но очень много и необработанных участков. Населенные пункты пошли реже. Проезжаем один из них — Телергму. На столбе около станции — восьмиконечный лотарингский крест и надпись по-французски: «Единственный вождь». Очевидно, это память о посещении Телергмы в 1959 г. президентом Франции генералом де Голлем. Здесь, как и всюду в Алжире, никто не стирает старых лозунгов, и по ним можно восстановить живую историю страны за последние годы.

В Константину поезд приходит поздно. В отелях здесь работает отопление — холодно! Любопытно, что осенью и зимой в Алжире чем дальше от моря, тем холоднее, а летом и весной — наоборот. К тому же Константина расположена сравнительно высоко: верхняя часть города лепится на гигантских скалах, разделенных пропастью от 50 до 200 метров глубиной. В свое время город был из-за этого почти неприступен. Недаром еще в III в. до нашей эры стоявшая на месте Константины древняя Цирта стала столицей знаменитого агеллида (царя) Нумидии Масиниссы, которого алжирцы почитают примерно так же, как тунисцы — Ганнибала, а египтяне — Рамсеса II.

В Константине нет столь резкого деления на европейскую и мусульманскую части города, как в других местах Алжира. Обе они тесно сплетены друг с другом, почти незаметно переходят одна в другую. На архитектуре европейских домов — налет мусульманского влияния, улицы и переулки в европейских кварталах бывают столь же узки и запутанны, как и в мусульманских. Некоторые дома словно гроздьями свисают в пересекающее город извилистое ущелье, лепятся по его отвесным стенам. Улица по краю ущелья так и называется — Дорога бездны. Через ущелье переброшены мосты: исполинская каменная эстакада Сиди Рашед, как бы опоясывающая наиболее старую часть города у самого входа в ущелье, прямой и широкий массивный мост Аль-Кантара, висячие мосты Перрего и Сиди Мсид. По Сиди Рашеду обычно едут от вокзала, чтобы попасть к центру — площади Бреши, на которой расположены мэрия, суд, лучшие гостиницы и рестораны. С моста Аль-Кантара открывается великолепный вид на прямую линию расположенного много выше моста Сиди Мсид, узкие шоссе, вырывающиеся из туннелей на склонах ущелья, дальние холмы, селения и горы в рваном треугольнике обрыва. Если посмотреть в другую сторону, виден следующий мост — Антонина. Внизу, на дне пропасти, — трава, деревья, паутина тропинок. Потом следует обрыв, ниже его — «второе» дно ущелья, по которому протекает обмелевшая речка Рюммель. Трудно найти в Алжире место красивее Константины!

Сегодня Константина — третий по величине город Алжира (в 1960 г. здесь было около 300 тыс. жителей, сейчас намного больше) и центр восточных районов страны, в наибольшей степени пострадавших от войны 1954–1962 гг. На любой улице можно встретить хромых, слепых, изувеченных. Здесь гораздо больше плохо одетых, чем в западных районах. Попадаются нищие, главным образом старики. Некоторые из них, закутавшись в рваное пальто или бурнус, спят прямо на тротуаре, невзирая на холод и сырость. Другие роются на мусорных свалках или сидят, безучастно глядя перед собой. Лишь немногие просят милостыню.

Следует учесть, что большинство из 9 тыс. алжирских деревень, разрушенных в течение войны 1954–1962 гг., приходится как раз на восточные районы. Уцелевшие жители этих деревень ушли в города. Много их и в Константине. А так как работы не хватает даже для молодых и здоровых, то старикам и больным ее и подавно не найти. Бедственное положение многих тысяч крестьян, вынужденных уйти из деревни в город, является, следовательно, тяжелым наследием колониализма и войны. Молодой республике, естественно, очень сложно в короткий срок избавиться от подобного наследия. Кроме того, восточные районы, центром которых является Константина, вообще беднее алжирского запада: здесь почвы похуже, горы и лесные массивы занимают больше площади, да и климат суровее.

Жители Константины в отличие от западных алжирцев почти не носят тюрбанов и белых длинных джелляб. Даже бурнусы попадаются здесь сравнительно редко. Большинство местных алжирцев — в одежде европейского покроя и красных шешиа вполне тунисского вида. Выглядят они поэтому гораздо менее экзотично, чем, допустим, завсегдатаи мавританских кафе где-нибудь в Мостаганеме, Тлемсене, Аль-Аснаме. Весьма своеобразны в Константине женские наряды. Большинство мусульманок ходят здесь с открытыми лицами, без покрывал и лааджаров, в цветастых платьях, в таких же платках, завязанных как-то по-особому, узелками вперед. Как рассказал один из местных жителей, почти все открытые женщины в Константине — это берберки «шавийа» из расположенной много южнее горной области Аурес. По его словам, арабские женщины стараются носить покрывало (которое здесь называется не «хаик», как на западе, а «млия») и лааджар, но «по бедности не всегда могут это себе позволить». Действительно, традиционное белое покрывало здесь почти не увидишь, Иногда можно встретить и черную млию, которую мне потом довелось видеть только в ОАР.

В Константине убеждаешься, что те или иные имена исчезают из названий улиц алжирских городов вовсе не потому, что они — французские. Вполне естественно, что одна из главных улиц, называвшаяся ранее именем Клемансо, ныне переименована в улицу Ларби Бен Мхиди. Но алжирцы прекрасно помнят, что француз французу рознь. В частности, мне пришлось видеть в Константине, а потом и в Аннаба площади, названные в честь французского патриота-коммуниста Пьера Семара, погибшего в годы гитлеровской оккупации Франции.

Память о прошлом, далеком и более близком, жива здесь во всем: в архитектуре, собственных именах, внешнем облике людей. Великолепный отель в мавританском стиле (белоснежный, весь в зубцах, ступеньках, арках, резьбе по камню) называется «Сирта» — по имени древней нумидийской столицы. Четырехэтажное белое здание, похожее на мечеть, только без минарета, нависает над самым ущельем Рюммель. «Это — лицей Бен Бадиса», — отвечает на мой вопрос один из местных жителей. Имя шейха Абд аль-Хамида Бен Бадиса, основателя Ассоциации алжирских улемов, видного публициста и общественного деятеля, окружено здесь всеобщим почетом. Он был одним из выдающихся борцов за распространение среди алжирцев образования на арабском языке, за самобытность алжирской национальной культуры. Ему принадлежит крылатая фраза, брошенная в полемике с ассимиляторами, пытавшимися офранцузить алжирцев: «Алжирская нация — не Франция: она не может и не хочет быть Францией». Ближайшим сподвижником Бен Бадиса был шейх Ахмед Реда Хоху, видный алжирский просветитель и литератор, писавший на арабском языке. Он был убит колонизаторами, но память о нем живет. Местные жители вспоминают о нем, проходя мимо невысокого белого здания с надписью: «Лицей Реда Хоху».

Вчерашний и сегодняшний день Константины иногда сливаются воедино, что ставит перед местным населением много сложных проблем. «Посмотрите, как тут все благоустроено, — говорил мне знакомый алжирец в Константине. — Раньше здесь жили одни европейцы, а нас и близко не подпускали». Мы стояли с ним в чисто «парижском» по внешнему виду квартале Сен-Жан, где лишь стилизованная под мечеть католическая церковь напоминала, что мы — в Алжире. «Но сейчас здесь живут алжирцы!» — возразил я, оглядевшись вокруг. «Конечно, — подтвердил мой собеседник, — сейчас почти все европейцы уехали. Однако большинство алжирцев все еще живут в неблагоустроенных домах, таких, как в квартале Ламин, где колониальные власти в свое время не позаботились даже провести электричество и водопровод. Осмотрите новостройки на окраинах. Тогда вам будет ясно, чего мы хотим», — добавил он с улыбкой.

Взяв такси, я специально поехал на новостройки через квартал Ламин, что было довольно трудно, так как улицы этого верхнего «фобура» (т. е. предместья) во время дождя превращаются в сплошное болото. Лачуги фобура Ламин — это горькое прошлое, унаследованное от эпохи колониализма. Другие фобуры — Мансура, Аль-Кантара — кажутся после Ламина чуть ли не фешенебельными. Зато новые пригороды Константины — городок Охотников, городок имени ауресской героини Фадилы Саадан — действительно великолепны: рационально спланированные многоэтажные дома оригинальной архитектуры и раскраски (преобладают малиновые и золотистые тона), спортивные площадки, школы, клубы.

Поездка в Константину и вообще в восточные районы Алжира позволяет наглядно представить себе наиболее острые экономические и социальные проблемы страны. Решаются эти проблемы по-разному. Но ясно, что быстро их решить за счет мобилизации внутренних средств и трудового напряжения очень и очень трудно. Необходима помощь извне. Эта помощь оказывается самыми различными путями: в Алжир поступают займы из Франции и Кувейта, промышленное оборудование и машины из социалистических стран; сюда едут учителя, врачи, инженеры и другие технические специалисты из СССР, Франции, Болгарии, Югославии, Чехословакии, ОАР, Сирии и других стран.

Соединенные Штаты Америки, в свое время пытавшиеся потеснить Францию в Алжире, сейчас предпочитают выждать более удобного момента. Алжирцы в массе не испытывают симпатии к американцам и их политике. Они гневно осуждают агрессию США во Вьетнаме, их пособничество колонизаторам в Африке, расовую сегрегацию в самих США. В этой обстановке американской пропаганде приходится всячески изворачиваться, избегать «горячих» вопросов, обращаться не столько к разуму, сколько к чувству. На витрине американского культурного центра в Константине в конце ноября 1963 г. была выставлена фотография президента Джона Кеннеди, убийство которого вызвало волну возмущения в Алжире. Под фотографией — выдержки из бесед Кеннеди с руководителями независимых государств Африки. Рядом — фотография Жаклин Кеннеди с маленьким сыном и цитата из речи покойного президента: «Мы должны обеспечить будущее наших детей, так как все мы смертны».

Из Константины мы отправились в Аннаба (бывший Бон) — крупнейший порт восточного Алжира. Поезд медленно идет сквозь лысые горы, по виду напоминающие крымские, и пассажиры, обернувшись назад к Константине, восхищаются великолепным зрелищем: город раскинулся высоко в горах, подобно белым гнездам на гигантских скалах, в самой большой из которых пробиты два туннеля: для железной дороги и для шоссе. Затем горы исчезают, и за окном возникают почти русские картины: широкая холмистая равнина, вполне северные деревья, стога сена, каменные дома, чернеющие пашни.

Мы едем по территории бывшей «вилайи № 2» — одного из военных округов, на которые ФИО поделил страну в период войны 1954–1962 гг. Первым командиром округа был национальный герой алжирской революции Мурад Дидуш, вторым — соратник и заместитель Дидуша скромный кузнец Юсеф Зирут. К северу от Константины все помнят Юсефа Зирута, наводившего ужас на: колонизаторов стремительными налетами плохо вооруженных партизанских отрядов. Когда поезд остановился на станции Конде-Сменду, проводник объявил: «Станция Юсеф Зирут». Оказывается, здесь родина Юсефа Зирута, и земляки и боевые соратники бесстрашного командира решили увековечить память о нем.

После станции «Юсеф Зирут» поезд преодолевает кряжи горного хребта Эдуг и мчится к морю среди холмов, соломенных хижин, садов, виноградников, апельсиновых рощ, зеленых лугов со стадами. Чем ближе к морю, тем теплее и тем больше похоже на западные районы. Промелькнул городок Иппон — родина святого Августина — с двумя колокольнями возвышающейся на холме старинной церкви. За ним потянулись «бидон-вили» в предместьях Аннаба.

Аннаба напоминает наши южные причерноморские города. Это — своего рода Сухуми, застроенный новенькими небоскребами. В киоске на привокзальной площади Пьера Семара можно купить советскую газету «Нувель де Моску». В книжном магазине на широкой густозеленой улице Революции — что угодно: от «Истории Москвы» до мемуаров Кейтеля. Город весь оранжево-белый, уютный, тихий и комфортабельный, с тенью пальмовых ветвей на стекле витрин. Но это только первое впечатление. Бросается в глаза обилие безработных, собирающихся в основном у порта. В то же время в городе немало европейцев, может быть чуть поменьше, чем в Оране. У них, как везде в Алжире, достаточно шикарные автомобили и наряды, резко контрастирующие со скромной одеждой коренных жителей. В магазинах, кроме французской и арабской речи, можно услышать также и итальянскую.

На рынке торгуют почему-то в основном мебелью: столиками, тумбочками, этажерками, стульями. Все это, очевидно, вещи, без которых раньше обходились новые обитатели европейских кварталов. На улицах этих кварталов, уже населенных в основном арабами, еще сохранились надписи периода разгула местных оасовцев. У входа в арабские кварталы — надписи другого содержания «Запретная для военных зона». Относится это, конечно, не к нынешним военнослужащим Национальной народной армии Алжира. Надпись была сделана в годы освободительной войны, когда французские парашютисты, терроризировавшие население алжирских городов, опасались кары со стороны патриотов подпольщиков. Сегодня в Алжире человек любой национальности, в штатском или в военной форме, может спокойно ходить где угодно. Например, в касбе Аннаба, наиболее аккуратно спланированной из всех мною виденных, появление европейца не вызывает удивления. В центре касбы — довольно широкая улица Айссата Идира, названная в честь первого лидера национальных профсоюзов, погибшего в колониальной тюрьме. Недалеко от этой улицы помещение местной федерации ФНО. Она предпочла разместиться именно здесь, в сердце арабской части города, а не среди модерна и шика европейских небоскребов.

В целом Аннаба производит впечатление «маленького Орана». Здесь нет диковатой красоты и «восточного колорита», характерных для Константины. Все ровно, современно и рационально. Кажется, что снова попал на запад страны. И только когда вечером покидаешь Аннаба и поезд углубляется в предгорья Эдуга, вспоминаешь, что находишься на востоке страны, там, где хребты Атласа особенно разветвлены и близко выходят к морю. А горы Атласа вечером изумительно красивы! Недаром все пассажиры поезда стоят у окон и любуются закатом: синие горы, голубоватые облака, а между ними — золотые и кое-где бледно-серебристые отблески. Все это кажется почти нереальным и напоминает картины Куинджи.

ЛЕГЕНДАРНАЯ КАБИЛИЯ

Моим соседом по купе на обратном пути из Константины в столицу оказался студент Алжирского университета, изъездивший всю страну и хорошо знавший особенности говора каждой области и района. Из беседы с ним выяснилось, что принятый в Алжире диалект арабского языка далеко не един. В разных концах страны для обозначения одного и того же понятия часто употребляют разные слова. Например, если на западе, чтобы ответить утвердительно, скажут «уа», то во всем остальном Алжире скажут «ан’ам». В городе Алжире хлеб называют «кисра», а в Константине — «хобз». Мой собеседник приводил множество примеров такого рода и со смехом рассказывал, как ему приходилось вызволять из трудного положения оранца, оказавшегося в Константине, или обитателя деревни под Аннаба, приехавшего в Тлемсен. «Поэтому вы не удивляйтесь, — говорил он мне, — если услышите, что два алжирца, притом не получивших никакого образования, разговаривают между собой по-французски. Это не значит, что они не говорят по-арабски. Просто они из разных мест, могут друг друга понять, но не хотят переспрашивать через каждые два-три слова, тем более что иногда одно и то же слово имеет разное значение в разных местах. Кроме того, обычно по-французски общаются араб с кабилом. В городе Алжире это повсеместное явление».

В купе кроме нас двоих сидел еще осанистый старик с пышными седыми усами, в высокой красной феске и пальто стального цвета. Не прислушиваясь к нашему разговору, он безмятежно читал газету, пока его не окликнул проходивший по вагону железнодорожный служащий. Между ними завязался разговор. Студент слушал их с улыбкой, а я ничего не понимал. Когда старик со своим знакомым вышел из купе, студент объяснил мне: «А вот так иногда общаются арабы и кабилы к востоку от Кабилии. Как вы слышали, они говорили на смешанном наречии, употребляя и арабские и кабильские слова».

Кто такие кабилы?

Арабские завоеватели, привыкшие кочевать на равнине, почти не проникали в труднодоступные районы Магриба, где берберское население сохранило благодаря этому почти нетронутыми свой язык, обычаи и всю этническую специфику, восприняв лишь религию ислама. В Алжире такими берберскими островками являются горно-лесные массивы Дахра, Уарсенис, Аурес и Большая, или Джурджурская (в отличие от Малой — Баборской), Кабилия. Берберы составляют более 20 процентов населения Алжира. Больше половины их (т. е. свыше миллиона человек) сосредоточено в Кабилии.

Кабилия всегда была оплотом освободительной борьбы алжирцев. С началом революционной войны 1954–1962 гг. Кабилия наряду с Ауресом (кстати, тоже берберской областью) стала крупнейшим очагом партизанского движения. Естественно, ей пришлось поэтому принять на себя наиболее тяжелые удары колонизаторов. Их отборные войска при поддержке танков, авиации, артиллерии и флота шесть раз огнем и мечом проходили Кабилию, и каждый раз им все нужно было начинать сначала. На Кабилию приходится значительная часть погибших во время войны алжирцев и разрушенных селений. Многие видные руководители алжирской революции— кабилы по происхождению.

Выдающемуся вкладу кабилов в национально-освободительную революцию алжирского народа во многом способствовали их древние традиции свободолюбия. Название «кабилы» происходит от арабского «кабаиль», что означает «племена». Арабы назвали так берберские племена, не подчинившиеся центральной власти, сохранившие свою организацию и независимость. Самоназвание кабилов — «имазирен», т. е. «свободные люди». В кабильских деревнях до сих пор важнейшие вопросы решает народное собрание — «джемаа», в котором все вопросы обсуждаются публично и горячо (любовь к дискуссиям считается характерной для кабилов), но особое уважение оказывается главам патриархальных семей. Следует отметить при этом, что ныне геронтократия у кабилов начинает исчезать: уже во время войны 1954 1962 гг. не только молодые мужчины, но и девушки уходили в партизаны или вообще покидали родную деревню, часто против воли стариков. Помимо коранического права (шариата) у кабилов широко распространено обычное право («адат»), основанное на устной традиции и «урфе», т. е. на толковании традиционных обычаев местным джемаа.

Труднодоступность гористой Кабилии определила независимый характер ее населения, стойкость, выносливость и некоторую замкнутость кабилов. В то же время исключительная скудость почв в кабильских горах объясняет многое другое: относительную бедность большинства кабилов, выработавшуюся у них привычку к отходничеству ввиду невозможности всем прокормиться на родной земле, трудолюбие, бережливость. Все эти обстоятельства в известной мере обусловили многие особенности социальной жизни кабилов и их роли внутри алжирского общества. Поскольку, согласно мнению некоторых французских авторов, около 80 процентов кабильской молодежи выезжает на заработки во Францию, за последние десятилетия «здравый смысл крепкого крестьянина» сочетается у кабилов с «марксистским влиянием профсоюзов». Другие же авторы указывают на наличие у кабилов «развитого коммерческого духа», ла то, что они еще до начала войны 1954–1962 гг. во многих городах Кабилии выкупили у европейских дельцов почти все дома, лавки, магазины, кафе, отели, рестораны, парикмахерские, даже аптеки. Не секрет, что вообще среди алжирской национальной буржуазии, занятой прежде всего в торговле, сельском хозяйстве и сфере услуг, кабилы составляют значительную часть, если не большинство.

…Наш поезд медленно пробирается меж холмов и обрывов Кабилии. На горизонте сверкают снежные вершины Джурджуры. Узкие дороги вьются блестящими лентами, карабкаясь все выше и выше к прилепившимся на вершинах гор небольшим селениям. На каменных домах крыши на европейский манер (а не плоские, как у арабов). Почва везде каменистая, песчаная или глинистая, с редкими пучками травы. Рощ и кустарников хватает, но обработанных полей мало. Однако иногда попадаются сады и небольшие клочки возделанной земли.

Кабильские ребятишки в большинстве светловолосые. В Палестро, Дра аль-Мизане, Бордж-Бу-Арреридже и на других станциях с веселым шумом и гамом снуют эти бойкие малыши, проявляя «развитый коммерческий дух»: торгуют всякой всячиной на платформе или влезают в вагон и пробегают по нему с громкими, по-базарному призывными криками, рекламируя свой товар. Взрослые снисходительно посмеиваются, наблюдая за шустрой детворой. Мужчины — почти все в европейских костюмах и красных шешиа, иногда обмотанных белыми повязками. Женщины — с открытыми лицами. Кабилы обычно более коренастого телосложения и менее высокого роста, чем алжирские арабы. Но, как правило, по внешности их очень трудно различить. В частности, французский социолог Жан Сервье, родившийся и большую часть жизни проживший в Алжире, затруднялся это делать. Говорят кабилы мягко, несколько в нос, с придыханиями на бесконечно повторяющихся «т». Поэтому их язык всегда можно отличить от резкого и гортанного арабского.

Разумеется, наблюдения из окна вагона, лишь изредка останавливавшегося на затерянных в горах станциях, неизбежно поверхностны и не могут удовлетворить даже чисто туристический интерес. Поэтому, вернувшись, в город Алжир, я решил специально съездить в Кабилию. Отвезти меня в центр области, город Тизи-Узу, взялся Иратни Слиман, плотный плечистый парень в старой кожаной куртке, надетой поверх толстого свитера.

Иратни Слиман — обладатель потрепанного «Пежо», курсирующего между столицей и Тизи-Узу. Его фамилия происходит, очевидно, от названия крупного кабильского племени айт-иратен (в переводе «сыновья Иратена»), прославившегося борьбой против колонизаторов в 1871 г. Но Иратни Слиман не подозревает об этом. Его дело — кормить семью, которая живет в Тиш Узу, на бульваре Беллуа. Было странно видеть, что этот здоровый парень, очень ловко и умело действовавший за рулем, не мог даже расписаться. «А мне это не нужно. Я и так заработаю», — добродушно сообщил он мне. Будучи неграмотным, он тем не менее безукоризненно изъяснялся по-французски.

Шоссейная дорога сначала шла вдоль железнодорожного полотна, а потом — среди поросших кустарником зеленых холмов. Мы почти не встречали пропастей, обрывов, крупных скал. И все же нам то и дело попадались подъемы, спуски, виражи. Иногда над дорогой нависал крутой склон горы, а затем машина проносилась по каменному виадуку над ущельем, по дну которого-журчала мелкая, но быстрая речушка. Оглядываясь по-сторонам, легко себе представить, как трудно было здесь действовать бронетанковым и механизированным частям карателей: местность в стороне от шоссе почти непроходима, дорога легко простреливается с холмов, взрыв моста или даже порча шоссе может перекрыть движение-на несколько дней.

Названия небольших городов, встречающихся по пути (то ли поселков городского типа, то ли полугородов-полуселений), напоминают о битвах за национальное освобождение: в свое время и Мирабо и Бордж-Мепаиль не сходили с первых полос французских газет и часто упоминались в листовках ФНО, сообщавших о столкновениях с колониальной полицией и войсками, об актах саботажа и диверсиях, осуществленных патриотами Сейчас здесь все тихо. На ровных местах и даже на склонах холмов — аккуратно возделанные участки: пригодная для обработки земля тут на вес золота.

«Тизи» означает по-кабильски «холм». Но город стоит не на холме, а в низине. Над ним вздымаются холмы и горы. В многочисленных лавках — сувениры, керамика, свежие газеты, как алжирские, так и французские. Коммерческая деятельность протекает столь же спокойно, как и в других алжирских городах. Только торговцы проявляют побольше изворотливости в спорах о цене.

Почти через весь город тянется бульвар Беллуа, на котором стоит дом Иратни Слимана. Это довольно широкая пыльная улица, спускающаяся с одного из холмов и затем вновь ползущая вверх. В самом низком ее месте — площадь перед мэрией. От нее под прямым углом и еще больше вниз отходит улица Аббана Рамдана, одного из наиболее выдающихся руководителей алжирской революции, автора первой (Суммамской) программы ФНО, создавшего четкую структуру военно-политической организации повстанцев Кабилии (впоследствии эта структура легла в основу организации ФНО и Армии национального освобождения по всему Алжиру). Вплоть до своей гибели в 1958 г. Аббан Рамдан играл видную, если не решающую, роль в руководстве алжирской революцией. Кабилы считают его самым крупным организатором и теоретиком революции.

Улица Аббана Рамдана пересекает площадь, на которой стоит небольшая церковь. На площади — рынок под матерчатыми навесами. Торговля идет всякой мелочью, в основном старой одеждой. Церковь здесь — не просто след былого пребывания французов. Католическим миссионерам именно в Кабилии удалось обратить в христианство несколько тысяч человек (о драме этих людей, которых соотечественники считали отступниками от веры отцов, очень хорошо рассказал в своих произведениях Мулуд Фераун). Есть в Тизи-Узу и мечеть. Она больше церкви, украшена характерным для берберского искусства геометрическим орнаментом.

Большинство домов в городе — в один-два этажа. Над ними возвышаются два одиннадцатиэтажных оранжево-красных здания. Перед ними — небольшой сквер с пальмами. Старики-горожане и приезжие крестьяне одеты традиционно: красная (иногда белая) шешиа, напоминающий бурнус белый балахон или нечто вроде длинного серо-голубого сюртука. Прошествовавший по скверу старик в тюрбане и турецких шароварах выглядел чересчур экзотично, почти «по-тлемсенски». Женщины ходят с открытыми лицами, за исключением, как это ни странно, молодых девушек из богатых семей. Они даже за рулем собственного автомобиля не снимают хаика и лааджара.

Осмотреть Тизи-Узу можно за несколько часов. Сделав это, я вернулся на бульвар Беллуа, где встретился с Иратни Слиманом, только что сытно пообедавшим в кругу семьи. Он завел мотор, и мы с ним поехали обратно. По дороге он расспрашивал меня, как понравился мне его родной город, рассказывал, что большинство туристов стремятся почему-то ехать к морю или в Сахару, не понимая, что лучше гор нет ничего на свете. В столице мы с ним расстались после несколько оживленной дискуссии по вопросу о размерах платы за поездку (мой собеседник явно не страдал отсутствием «развитого коммерческого духа» и, не умея писать, прекрасно считал). Но, преодолев все разногласия, мы пришли к обоюдному соглашению. «Хорошего настроения на дорогу, — пожелал мне на прощание Иратни Слиман. — Приезжайте еще раз. Тогда мы сможем съездить высоко в горы».

РЕВОЛЮЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Всякий раз, возвращаясь в город Алжир, поражаешься тому, как гармонично сочетает в себе алжирская столица особенности и своеобразие различных районов страны. «Каждая область Алжира имеет свое лицо, — говорил по приезде в Москву виднейший алжирский художник Башир Йеллес. — Но в городе Алжире вы можете встретить все эти лица». Это свидетельство человека с утонченным зрительным восприятием, к тому же — уроженца Тлемсена, влюбленного в свой родной город, заслуживает всяческого внимания. Действительно, в алжирской столице находишь и фешенебельный модерн европейских кварталов Орана, и седую старину мусульманской части Константины, и специфический колорит мавританских лавок Тлемсена, и аромат Кабилии. Сюда стекается народ со всех концов страны: энергичные и предприимчивые кабилы (благо их край начинается в 50 км от города Алжира), закаленные суровой природой обитатели горно-степных восточных районов, трудолюбивые уроженцы западных областей. Город Алжир, многоликий и многообразный, всех принимает и перемешивает. Именно здесь больше всего можно говорить о единстве алжирской нации: в столице сливаются в единый сплав различные говоры, черты характера, бытовые особенности. Кроме того, в ней четче, чем в любом другом уголке страны, представляешь себе масштабы титанической борьбы всего алжирского народа за построение новой жизни.

На многих зданиях столицы и на специальных щитах вывешены плакаты: «Да здравствует социалистический Алжир!», «Уничтожить эксплуатацию человека человеком!», «Осуществить аграрную революцию!», «Искоренить буржуазию!», «Равномерно распределить богатства страны!». Последний лозунг имеет особое значение — он напоминает об усилиях правительства устранить неравномерность в распределении продовольствия и других ресурсов между различными областями страны, например между цветущим западом и гористым востоком.

На улицах Алжира еще можно встретить прожигающих жизнь щеголей, а в кафе и ресторанах иногда собираются шумные компании с пышно разодетыми дамами, прибывающие на великолепных автомобилях. Буржуазия, еще есть в стране, а особенно в столице. Но ее время безвозвратно уходит в прошлое. Даже слово «буржуазия» стало в Алжире бранным. Сами буржуа его стыдятся и всячески от него открещиваются. В прессе даже писали о каком-то владельце кафе, который подал в суд на профсоюзную газету за то, что она назвала его «буржуа». Отмечались также случаи, когда собственники мелких гостиниц, мастерских, лавочек, кафе нанимались на службу, чтобы иметь возможность именоваться «трудящимися».

Демократия и демократичность здесь в большом почете. Однако одними выборами, митингами и речами новой жизни не построишь: нужны квалифицированные кадры, финансовые и технические средства. Во Франции и других странах учатся тысячи алжирских студентов, проходят стажировку и переподготовку высшие и средние служащие государственного аппарата и специалисты различного профиля. Но алжирцы отнюдь не желают уповать лишь на помощь извне. Они сами готовят инженеров, врачей, учителей, техников. По данным министерства социальных дел, Алжир, имевший летом 1963 г. одного врача на 44 тыс. человек, к июлю 1967 г. должен будет иметь одного врача на 5300 человек. Поставлена задача иметь одного врача на 800 человек. Но для этого министерство предполагает вначале создать «медицинскую службу социалистического типа»; пока что оно объявило набор в трехгодичные школы санитарных техников (т. е. фельдшеров), куда принимаются все, достигшие 17—24-х лет и имеющие начальное образование. Широко развернулось в стране профессионально-техническое обучение: техник, мастер, квалифицированный рабочий сейчас нужны не менее инженера.

При Алжирском университете существует Институт политических наук, в котором студентам читаются курсы юриспруденции, политэкономии, всеобщей и национальной истории, географии, современных социальных и экономических проблем. Официально о профиле выпусков ничего не сообщается, но совершенно ясно, что он готовит политические кадры для молодой республики. Они нужны и государственному аппарату, и общественным организациям, и партийному активу ФНО. Необходимость глубокого научного подхода к решению злободневных политических, социальных и экономических вопросов остро ощущается в Алжире после завоевания независимости, особенно после возникновения в народном хозяйстве значительного общественного сектора.

Алжирское студенчество настроено очень революционно. Оно поддерживает тесные связи с прогрессивными международными организациями Всемирной федерацией демократической молодежи, Международным союзом студентов. Среди студентов очень сильна тяга к идеям научного социализма, к марксистско-ленинскому объяснению процесса общественного развития. Мне пришлось присутствовать на организованной в студенческом клубе лекции советского эксперта тов. Бахтова об экономической помощи СССР развивающимся странам… Студенты слушали очень внимательно, а затем задавали вопросы, по характеру которых было легко догадаться, что они знакомы с основами марксистской политэкономии.

Марксистская литература весьма популярна в Алжире. Многие официальные органы ФИО периодически публикуют произведения классиков марксизма. Например, еженедельник «Аль-Муджахид» в ноябре 1963 г. опубликовал доклад В. И. Ленина о новой экономической политике, сделанный им в 1921 г. В тексте доклада жирным шрифтом были выделены абзацы, которые редакция, еженедельника считала особо важными в применении к конкретным условиям Алжира. Мне самому не раз приходилось быть свидетелем того, как ответственные работники алжирских министерств выражали желание изучить литературу по научному социализму, прежде всего — произведения В. И. Ленина.

Экономическая, финансовая и техническая помощь социалистических стран Алжиру очень значительна. По подсчетам французских буржуазных экономистов, только помощь СССР составляет не менее пятой части всей помощи, получаемой Алжиром извне, и по своим размерам уступает только французской. Советские специалисты помогают налаживать работу простаивавших после войны 1954–1962 гг. алжирских предприятий. Советские геологи исследуют природные ресурсы Алжира. Советские преподаватели работают как в высших, так и» средних учебных заведениях Алжира. Алжирцы с восторгом отзываются о деятельности советских врачей, выполняющих иногда сложные операции в трудных условиях. В Алжире до сих пор поминают добрым словом советских минеров, обезвредивших около полутора миллионов мин, установленных колонизаторами на алжирской территории.

Официант в столичном ресторане, узнав, что мы из СССР, немедленно вспомнил, что советский врач, приехавший в глухую кабильскую деревушку, вылечил его друга от, казалось, неизлечимой болезни. Шофер такси в-Константине, останавливая машину около дома своего-приятеля, с гордостью сообщал ему, что везет советского человека. На алжирских киноэкранах идут советские фильмы, а в витринах книжных магазинов во многих городах страны выставлены «Тихий Дон» и «Судьба человека» Шолохова, «Тишина» — Бондарева, мемуары. Эренбурга. Алжирские газеты постоянно пестрят сообщениями из Советского Союза, а материалы об Алжире в советской печати подаются алжирской прессой под рубрикой «Что говорят о нас наши друзья». За полтора месяца пребывания в Алжире я ни разу не слышал плохого отзыва о нашей стране и, наоборот, всюду замечал уважение и доверие к СССР.

Народ Алжира при поддержке всех прогрессивных сил мира строит новую, независимую жизнь. Наблюдателю со стороны вначале кажется, что это строительство происходит в обыденной, будничной обстановке. Но в трудовых — буднях алжирцы сохраняют героический пафос тех дней, когда они с оружием в руках завоевывали право быть хозяевами своей судьбы. Алжирская революция продолжается.