У арабов Азии

Наше путешествие по Арабскому Востоку завершилось пятидневной поездкой по Ираку — древней Месопотамии, т. е. Междуречью, или Двуречью по-древнегречески. Такое название страна носила издавна ввиду ее чрезвычайно благоприятного расположения по течению двух великих азиатских рек — Тигра и Евфрата. Роль этих рек, как бы окаймляющих Месопотамию в виде естественных рубежей, столь же значительна и важна для всей ее жизни, как и роль Нила для Египта. Современный Ирак гораздо обширнее исторической Месопотамии: он включает также горы Курдистана на севере, часть сирийских и аравийских пустынь на западе и юге. Но стержнем, основой территории Ирака остается Двуречье. Даже нынешнее название страны (по-арабски «Ирак» означает «берег, побережье») связано с проходящими через нее большими водными путями и с обычаем всех обитателей Двуречья — с незапамятных времен и до наших дней — селиться преимущественно на берегах Тигра и Евфрата или в близлежащих районах.

Долина Двуречья — один из древнейших очагов человеческой культуры. Люди жили здесь еще 60 тысяч лет назад. Вот почему путеводители именуют Месопотамию «возможным местом зарождения человеческой расы». Именно в долинах Тигра и Евфрата были изобретены первые известные нам земледельческие орудия и методы обработки почвы, изготовлены первые лекарства и сделаны первые астрономические наблюдения. Не менее богаты духовное наследие обитателей Месопотамии и их сложная, насыщенная бурными полулегендарными событиями политическая история. Поэтому рассказ об Ираке хочется начать с того, что было когда-то, в далекие-далекие времена, но что наложило неизгладимую печать и на сегодняшний день древнего Двуречья и на развитие мировой культуры в целом.

НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ…

Воспетый библейской традицией знаменитый «плач на реках вавилонских», т. е. скорбь плененных Навуходоносором иудеев по утраченной родине, звучал именно на берегах Тигра и Евфрата, так как Вавилон, в окрестностях которого были расселены палестинские пленники, стоял на среднем течении Евфрата в месте его сближения с Тигром. Но еще задолго до возникновения и возвышения Вавилона на беретах этих рек произошло немало интересного и поучительного.

Еще в 4-м тысячелетии до нашей эры здесь жили шумеры, создавшие замечательную цивилизацию, одну из древнейших в мире и самую древнюю на земле Двуречья. Свыше пяти тысяч лет назад шумеры уже пользовались изобретенной ими письменностью, возводили великолепные постройки, прокладывали каналы для искусственного орошения, создавали изумительные произведения литературы и искусства, в том числе древнейший на земном шаре эпос — поэму о Гильгамеше. Великие ценности шумерской цивилизации были в дальнейшем восприняты другими народами — вавилонянами, ассирийцами, халдеями и арамейцами, населявшими долину Двуречья в последующие века, а через них стали достоянием культуры всего человечества. Многие мифы и легенды, религиозные представления и сказочные предания, бытовавшие, а кое-где бытующие и сейчас у самых разных народов, непосредственно заимствованы у шумеров. Это относится, в частности, к большинству библейских легенд, например к мифам о всемирном потопе и приключениях Ноева ковчега, о сотворении Евы из ребра Адама и о грехопадении первого человека, пожелавшего познать добро и зло, о змее-искусителе, об Иове и т. д.

Примерно за две тысячи лет до нашей эры государство шумеров уступило место Вавилонскому царству, которое добилось огромных успехов не только в сохранении и творческом развитии материальных и духовных достижений шумерской культуры, но и в наращивании военного и политического могущества. Именно в древнем Вавилоне был разработан первый в истории человечества свод законов, изданный при царе Хаммурапи (XVIII в. до н. э.). Вавилоняне изобрели первый лунный календарь (деливший год на 12 месяцев), составили первую карту звездного неба, научились вычислять площади почти всех геометрических фигур и решать уравнения с двумя неизвестными. Вавилонские врачи хорошо знали анатомию человека и свойства многих целебных трав, умели приготовлять лекарства и производить сложные операции, например операции глаза. Употреблявшиеся вавилонянами шестидесятиричные дроби сохранились до наших дней в мерах времени (минуты, секунды) и окружности (градусы). Немало преуспели они в изготовлении различных красок и вообще в прикладной химии.

Использовав лучшие образцы шумерского наследства, вавилоняне создали богатую литературу. Вавилонская поэма «Энума элиш», хотя и содержит легенду о сотворении мира, сильно отличающуюся от библейской, тем не менее имеет с последней ряд любопытных совпадений: в обоих вариантах этой, очевидно самой древней в истории человечества, легенды сначала возникают небо и небесные тела, затем вода отделяется от земли, на шестой день происходит сотворение человека, а на седьмой день творец (бог в Библии и все боги в вавилонской легенде) отдыхает.

Претерпев немало невзгод на протяжении долгих веков, в течение которых одни завоеватели сменяли других, воссозданный халдеями Вавилон в VII в. до н. э. вновь стал столицей Двуречья и, пожалуй, всего Ближнего Востока древности, распространив свою власть на Сирию, Финикию и Палестину. Этот купавшийся в роскоши город с миллионным населением был отделен от густой зелени окружавших его садов двойными стенами многометровой толщины с шестью сотнями сторожевых башен. Бытующее сейчас выражение «вавилонское столпотворение» хорошо передает сутолоку и оживление большого торгово-финансового и культурно-политического центра, которым был тогда Вавилон, многолюдность и национальную пестроту его населения, характерные для него столкновение и смешение обычаев, нравов и морально-этических представлений множества непохожих друг на друга племен и народов.

В новом Вавилоне был реставрирован зиккурат — семиярусная башня 90-метровой высоты, выстроенная еще в 3-м тысячелетии до нашей эры. Подобные зиккураты различной формы и высоты возводились в древнем Двуречье почти во всех городах. Они представляли собой своеобразные ступенчатые пирамиды, на самой верхушке которых обычно находилось святилище местного божества. Зиккурат в Вавилоне, самый большой из всех, был посвящен главному вавилонскому богу Мардуку. По мнению многих ученых, этот зиккурат явился прообразом описанной в Библии «вавилонской башни», которую возгордившиеся люди будто бы намеревались выстроить до самого неба, но бог, решивший не допустить этого, смешал их языки, что вынудило строителей отступить. В этой легенде правда и вымысел совмещены самым причудливым образом: вавилонский зиккурат вряд ли претендовал на то, чтобы достигнуть неба, однако иудеи, ненавидевшие покорителей-вавилонян, охотно приписали им горделивые замыслы, окончившиеся, как и следовало ожидать, провалом. Возможно, что в многонациональном Вавилоне среди мастеров, участвовавших в реставрационных работах, были люди, говорившие на разных языках, что могло затруднить ход работ. Наконец, археологи установили, что при постройке зиккурата действительно были использованы обожженный кирпич и речная глина, указанные в Библии как материал, из которого пытались выстроить «вавилонскую башню».

При самом известном вавилонском царе нового периода — Навуходоносоре II, прославившемся своим полководческим даром, деспотизмом и прочими государственными талантами, были выстроены на террасах, поддерживаемых кирпичными арками, знаменитые висячие сады («сады Семирамиды»), которые древние греки считали одним из семи чудес света. Навуходоносор вообще оставил яркий след в истории. Его плохая репутация в глазах последующих поколений, очевидно, во многом объясняется тем, что в свое время почти единственным источником сведений о деятельности этого царя была Библия, на страницах которой Навуходоносор выступает прежде всего как жестокий покоритель Иудеи, разрушитель Иерусалима и виновник «вавилонского пленения» иудеев. Подмоченную репутацию потом бывает очень трудно восстановить. Это и случилось с Навуходоносором, который вплоть до наших дней не может добиться полной реабилитации. Особой нужды, правда, в этом нет, так как он отнюдь не был кротким агнцем на троне и подобно всем древневосточным и некоторым современным правителям не останавливался перед любой жестокостью, если признавал ее целесообразной.

Между периодами возвышения древнего и нового Вавилона лежит несколько веков господства в Двуречье воинственной Ассирийской державы. Ассирийские цари завоевали не только Вавилон, но и почти всю Переднюю Азию от нынешнего Персидского залива до Средиземного моря, а также Египет. Многочисленные войны способствовали совершенствованию техники ассирийцев, строительству в больших масштабах дорог и мостов. В VII в. до н. э. ими был сооружен первый известный нам акведук. Последний могущественный царь Ассирии Ашшурбанипал собрал первую известную историкам библиотеку, составленную из десятков тысяч клинописных текстов.

История древнего Двуречья знала и безжалостные нашествия, разрушения, массовую гибель людей. Разорению, а иногда даже полному исчезновению многолюдных и цветущих городов способствовал издревле сложившийся в Месопотамии обычай сжигать захваченные селения, а жителей уводить в плен. Вот почему уже более двух тысяч лет назад почти от всех легендарно прославленных городов Двуречья остались лишь одни развалины. Перестав играть самостоятельную роль в истории древнего мира, Двуречье поочередно входило в состав древнеперсидского царства, греко-македонской державы Селевкидов, парфянского царства и персидского государства Сасанидов. Столица Сасанидов — Ктесифон — находилась на левом берегу Тигра, из чего следует заключить, что персы считали Двуречье вполне иранизированной областью.

Тем не менее арабам, завоевавшим Месопотамию после разгрома сасанидской армии при Кадисии в 637 г., удалось быстро освоить страну. Коренное население, состоявшее из потомков вавилонян (халдеев) и ассирийцев, говорившее на семитическом языке, родственном арабскому, скоро стало смешиваться с пришедшими из пустынь Аравии кочевниками и переходить в ислам. Выстроенные арабами города Куфа на Евфрате и Багдад на Тигре стали важнейшими центрами политической и культурной жизни: Куфа была первым главным городом арабского Ирака, а Багдад с середины VIII в. стал столицей халифата Аббасидов, который так и назывался Багдадским.

Ирак становится на длительное время самой важной и цветущей провинцией халифата. Аббасиды восстановили здесь древние ирригационные сооружения и существенно их дополнили, заботились о градостроительстве, поощряли всемерное развитие торговли, ремесел, науки и искусства. Именно при Аббасидах начинается в VIII–IX вв. расцвет средневековой арабской культуры. Созданная арабами и представителями других народностей халифата на основе творческого восприятия и развития крупнейших достижений предшествовавших цивилизаций — от древнегреческой до иранской, — она внесла крупнейший вклад в сокровищницу мировой культуры. При дворе багдадских халифов жили лучшие ученые и философы того времени, знаменитые врачи, поэты и музыканты. Именно через арабов Европа постепенно знакомилась с воспринятой из Индии системой цифр (ныне они приняты повсеместно, и называются арабскими), с переведенными на арабский язык произведениями Эвклида и Птолемея, Платона и Аристотеля, Гиппократа и Галена, с изобретенными в Китае компасом и бумагой. Арабская культура оказала значительное влияние на культуру многих народов Европы, Африки, Закавказья, Средней Азии, Индии.

Однако судьба вновь оказалась немилостивой к долинам Тигра и Евфрата. Казалось, какой-то рок преследует эту родину многих цивилизаций. Постепенный упадок халифата Аббасидов сопровождался нашествиями завоевателей. Турок-сельджуков сменили монголы, разрушившие и разорившие Багдад. После этого Багдад, отстроившись, был уничтожен Тимуром. В дальнейшем страна долгое время служила яблоком раздора между Турцией и Ираном, много раз целиком или частично переходя из рук в руки.

Всего сказанного вполне достаточно, чтобы понять, что «плач на реках вавилонских» звучал, не умолкая, через многие сотни лет и даже тысячелетия после того, как Вавилон превратился в руины. Обитатели Двуречья упорно трудились, продолжая традиции своих предков. Но снова и снова орды иноземного воинства, наводнявшие страну, безжалостно разрушали оросительные сооружения, дворцы и храмы, жгли города и села, истребляли жителей или угоняли их на чужбину, в первую очередь ученых, архитекторов, искусных мастеров и ремесленников. Плодородные земли, лишенные орошения и заботливой руки пахаря, засыхали, пепелища когда-то прекрасных городов заносились песками, а народ, лишенный своих лучших и талантливейших представителей, вынужден был начинать все сначала.

На долю Двуречья выпала трагическая миссия: из века в век его богатейшим культурным наследием пользовался весь цивилизованный мир, а сами жители Месопотамии истреблялись или угнетались сменявшими друг друга беспощадными завоевателями. С каждым новым нашествием, с каждым приходом очередных чужеземных властителей, жестокость которых обычно могла сравниться только с их невежеством, все труднее и труднее было восстанавливать разрушенные города, деревни, систему ирригации. Многие города так и не возродились из пепла: их некому было отстраивать, да и не для кого — ремесла пришли в запустение, торговля захирела. Некому часто было и пустить воду на заброшенные поля.

В XVII в. когда-то богатая и цветущая страна превратилась в одну из самых отсталых провинций Османской империи. Грабеж и лихоимство турецких пашей, застой экономической, общественной и культурной жизни душили Месопотамию несколько столетий.

Очень многое должно было произойти на берегах Тигра и Евфрата, чтобы Ирак стал таким, каким мы его знаем сейчас: ликвидация турецкого ига после первой мировой войны, создание национальной государственности, избавление от английского господства и тот качественный скачок во всех областях жизни страны, каким явилась июльская революция 1958 г.

Следы тысячелетних испытаний до сих пор накладывают печать на современный облик Ирака. Опыт предшествующих веков даром не проходит и быстро не забывается. Его влияние всегда ощутимо в хозяйственной, культурной и особенно общественно-политической жизни страны, в национальном характере народа. Забыв это, нельзя правильно ответить на вопрос о том, что представляют собой сегодняшний Ирак и его жители.

АРАБЫ ДВУРЕЧЬЯ

Теплым апрельским вечером мы сидели в одном из багдадских ресторанов, которые здесь именуются «казино», на берегу широкого и прямого канала Армии, впадающего в Тигр. С нами были доктор Юсуф Иззаддин, писатель и историк, одновременно генеральный секретарь Иракской Академии наук и генеральный секретарь Союза писателей Ирака, а также египетская поэтесса Карима, только что прибывшая в Багдад. Говорили, естественно, об арабской литературе, об использовании традиций классического наследия и разумном их совмещении с новейшими веяниями, что волнует ныне многих арабских писателей и особенно поэтов. Речь зашла о судьбах арабского литературного языка, о возможности его слияния в ходе дальнейшего развития современной арабской литературы с разговорным диалектом, на котором уже давно пишутся пьесы и сатирические произведения. Все согласились с тем, что только такой синтезированный язык может стать общим (и письменным и устным) для всех арабов. Литературный язык, на котором шла беседа, понятен образованному человеку в любой арабской стране. Но с каким именно диалектом его надо объединить и вообще что взять за основу? Юсуф Иззаддин считал, что проблемы никакой нет: за основу необходимо взять литературный язык. «Вы же понимаете меня, — сказал он, обращаясь к Кариме, — а если в моей речи и проскользнет какое-нибудь диалектальное слово, то ведь это заметной трудности для понимания не создает». «Я с вами согласна, — ответила египтянка, — но все же думаю, что в будущем общим для всех арабов станет египетский диалект, который ближе к литературному языку, чем все остальные арабские диалекты».

Этот на первый взгляд чисто филологический спор вспоминается потому, что затрагивает более глубокие проблемы. Дело в том, что во всех арабских странах значительный процент населения остается неграмотным, а значит, и лишенным возможности говорить на литературном языке и часто даже понимать его. Пожалуй, большинство жителей той или иной арабской страны знают и понимают только свой диалект, который сильно отличается от бытующих в других странах. В иракском диалекте, например, имеются звуки «п» и «ч», отсутствующие как в литературном языке, так и в других арабских диалектах. Произношение у иракцев более резкое, чем у сирийцев. Ряд общеупотребительных слов иракского диалекта арамейского, а не арабского происхождения: «аку» (есть, имеется) вместо египетско-сирийского «фи»; «маку» (нет, отсутствует) вместо распространенного почти во всем арабском мире «мафиш»; «бали» (да) вместо общеарабского «на’м» или «айуа». И тем не менее иракцы могут понять египтян и легко уловить смысл действия в египетском фильме или пьесе, который почти в любой вечер можно увидеть по багдадскому телевидению.

Тесные культурные связи между арабскими странами и знакомство, хотя бы самое беглое, почти всех арабов с египетским диалектом — факт бесспорный. Но не менее бесспорна и повышенная чувствительность, даже какая-то ревнивая настороженность, проглядывающая в отношении арабов одной страны к любому проявлению приоритета или преимущества арабов из другой страны. Это находит свое выражение прежде всего в исключительном обилии и многообразии точек зрения на формы и методы осуществления арабского единства, которое является постоянной и неисчерпаемой темой для бесед в любом правительственном учреждении или учебном заведении, в любой кофейне или частном доме. Иногда это принимает курьезные формы. Нам, к примеру, рассказывали, что, когда в Ирак поступил арабский перевод одного из произведений Горького, некоторые иракцы, отыскав в тексте всего лишь несколько слов, взятых переводчиком из сирийского диалекта, недовольно ворчали: «Почему здесь употреблен сирийский диалект? Отчего не иракский? Надо было весь текст дать на литературном языке! Тогда не было бы никаких споров и недоразумений».

Помимо лингвистических различий, которые вполне преодолимы, буквально с первых часов пребывания в Ираке бросаются в глаза внешние различия между иракцами и, скажем, сирийцами и ливанцами. Если в Сирии и Ливане не всегда легко определить внешность, наиболее характерную для уроженца данной страны, то в Ираке это сделать гораздо проще: подавляющее большинство попадающихся навстречу людей — смуглые черноглазые коренастые брюнеты, несколько напоминающие азербайджанцев. Объясняется это тем, что иракские арабы более однородны по происхождению, чем сирийцы и ливанцы, особенно горожане Сирии и Ливана, в среде которых сравнительно свободно идет процесс смешения представителей самых различных национальностей и этнических групп. В Ираке такой процесс затруднен и замедлен в силу большей, чем в других развитых арабских странах, замкнутости национально-религиозных общин.

О большой приверженности иракцев к старым традициям говорит и такой факт, как сохранение большинством иракских горожан (о сельских жителях нечего и говорить) родо-племенных связей. Часто встречаются иракцы даже с дипломом Багдадского университета или долго учившиеся за границей, которые знают, к какой именно «ашире», т. е. ветви того или иного племени, они принадлежат. Один молодой багдадец, некоторое время обучавшийся в Москве, сообщил нам, что он принадлежит к ашире «джуббури» и пользуется помощью многих сородичей, которым больше повезло в жизни. Аширы обычно объединяются в «кабила» (т. е. племя), но вот уж название своего племени знает не всякий иракец, особенно горожанин, который практически связан лишь с аширой. Любопытно, что кочевники-бедуины, для которых родо-племенная организация еще не потеряла своего социального смысла, сегодня составляют всего несколько процентов населения страны. Для остальных же арабов Драка это — пережиток, но очень устойчивый. Нам рассказывали о том, как ашира может выступить в защиту своего сородича, как ее вмешательство сплошь и рядом питает еще не изжитый обычай кровной мести и как своеобразно влияет подобное положение на общественно-политическую жизнь.

Деление на племена и аширы — одно из важных отличий населения Ирака от египтян, сирийцев и ливанцев, большинство которых либо никогда не принадлежали к племенам, либо давно забыли свою генеалогию, смешавшись с неарабскими по происхождению этническими группами. В Ираке тоже имеются национальные меньшинства: курды, составляющие примерно пятую часть всего населения страны; туркмены, поселенные здесь еще турками в военных целях; армяне, бежавшие от турецких преследований; ассирийцы — потомки древнего населения Месопотамии. Однако отношения этих меньшинств с иракскими арабами оставляют желать лучшего. Со времен английского господства, например, существует напряженность в отношениях между арабами и курдами, арабами и ассирийцами. Национальные конфликты, как и пережитки родо-племенного строя, во многом мешают делу социального прогресса в Ираке.

Несколько мрачное впечатление производят черные покрывала иракских мусульманок — «абайи». Разумеется, далеко не все женщины носят абайю, и на улицах Багдада можно встретить достаточно молодых горожанок в европейских платьях. И все же абайя и хиджаб, встречающийся здесь чаще, чем в Сирии, говорят о нелегкой еще доле иракской женщины в наши дни. Даже многие женщины из интеллигентной среды носят абайю, чтобы не выделяться, не бросать вызова общественному мнению. Наш гид, молодой человек весьма прогрессивных взглядов, рассказывал, что его сестра, студентка математического факультета Багдадского университета, вышла замуж за офицера, учившегося в США и не требовавшего от нее ношения покрывала или хиджаба. Тем не менее она предпочитает носить абайю, потому что так «удобнее и приличнее перед людьми». О такого рода аргументах мы вспоминали, когда видели на улицах иракских городов молодых женщин и девушек в абайях, наброшенных поверх европейских костюмов. Как нам сказали, так поступают интеллигентные мусульманки, принадлежащие к обоим исламским направлениям, распространенным в Ираке: и к шиизму и к суннизму.

Все это не показалось нам удивительным после того, как мы подробнее познакомились с повседневной жизнью Ирака. Все предписания ислама, касающиеся поведения женщин, выполняются здесь гораздо строже, чем во многих других арабских странах, а нарушение этих предписаний влечет за собой немедленную и жестокую кару. Нам рассказывали о том, что и в Багдаде случаются «убийства чести», т. е. убийства из ревности или только по ревнивому подозрению, освященные страшным обычаем прошлых веков. И несмотря на то что после июльской революции 1958 г. подобные преступления стали преследоваться в судебном порядке, случаи такого рода еще далеко не изжиты.

Внешний вид иракцев свидетельствует о сочетании национальных традиций с веяниями сугубо современными. Черные или коричневые халаты, напоминающие египетские галабии, клетчатая куфийя, распространенная здесь не меньше, чем в Сирии, говорят о том, что большинство жителей Ирака, особенно в деревнях, предпочитают носить национальную одежду. Очень многие комбинируют элементы национального и европейского одеяния: например, надевают куфийю или феску при европейском костюме или пиджак поверх длинной до пят рубахи Городское зажиточное население часто одевается только по-европейски.

Многие нравы и обычаи иракских арабов объясняются тем, что значительная часть городского и сельского населения современного Ирака очень многое заимствовала от сьоих непосредственных предков — кочевников и полукочевников, лишь в прошлом веке начавших переходить к оседлому образу жизни и соответствующим занятиям. Возможно, этим можно объяснить и некоторые общепризнанные черты в характере иракцев: резковатость в обращении, постоянную готовность к немедленным и решительным действиям, независимость суждений и нежелание их скрывать, стремление всегда занять ясную и открытую позицию в любом деле. Не всегда демонстрируя обычные на Востоке обходительность и дипломатическую изощренность, они, как правило, искренни и устойчивы в своих симпатиях и антипатиях.

Иракцы, несмотря на то что история их страны насчитывает 6 тысяч лет, являются молодым народом. Особенно много молодежи в городах, которые сами сравнительно молоды: здания, сохранившиеся со времен средних веков, здесь можно буквально пересчитать по пальцам, и так же редки семьи, которые могут похвалиться многовековой традицией городской жизни. Молодежь, кипящая энергией и жаждой знаний, одержимая горячим стремлением к созиданию лучшего будущего, — вот наиболее заметное и ценное качество арабского населения древнего Двуречья.

ГОРОД «ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ»

Багдад — столица Иракской Республики-существует уже более 1200 лет. Стоит только произнести его название, как тотчас на память приходят знаменитые арабские сказки «Тысячи и одной ночи», многие из которых созданы в Багдаде и повествуют о делах, в этом городе происходивших. Основанный вторым аббасидским халифом, Мансуром, недалеко от бывшей сасанидской столицы Ктесифона, город официально был назван Мадинат ас-салям, т. е. «город мира», или «город благоденствия», но за ним так и сохранилось название существовавшего здесь ранее местечка Багдад, что в переводе со среднеперсидского языка означает «данный богом». Он был особенно прославлен пятым правителем из династии Аббасидов, Харуном ар-Рашидом, при котором халифат был в зените славы и могущества, а его столица Багдад — мировым центром ремесел, торговли и искусств, местом встречи посланцев Европы, Африки, Индии и Китая. Народная молва, отразившаяся, в частности, в сказках «Тысячи и одной ночи», рисует Харуна ар-Рашида самым мудрым, гуманным и рассудительным из всех халифов, любившим часто переодеваться в простую одежду и посещать инкогнито кварталы бедняков. Но сказочный образ Харуна ар-Рашида совершенно не соответствует своему историческому прототипу. В действительности этот халиф, коварный и деспотичный, боялся жить в Багдаде и появлялся там обычно для сбора податей и для расправ с непокорными жителями. Его пример показывает, что хорошие репутации, как и плохие, тоже бывают незаслуженными.

В эпоху халифов Багдад был окружен двойным кольцом крепостных стен. С тех пор немало воды утекло в Тигре, и от старого города не осталось и следа. Сегодня Багдад свободно раскинулся на много километров по обоим берегам Тигра. Если пролетать над ним на самолете ночью, то внизу будут видны бесконечные ряды огней, пересекающиеся под прямыми углами. Город занимает территорию, явно превышающую размеры Дамаска или Бейрута. Однако его растянутость в длину и ширину объясняется в первую очередь не количеством жителей (население Багдада примерно равно населению Бейрута), а обилием старых одноэтажных домов, как правило неблагоустроенных и окруженных слепыми, без окон, стенами. Правительство республики не может сразу ликвидировать наследие тяжелого прошлого: пока снесены лишь сарифы, т. е. самые жалкие лачуги из жести и всевозможного хлама.

Все важнейшие учреждения и достопримечательности города тяготеют к широкому светлому Тигру. Мосты через Тигр почти все носят названия, данные им после национально-демократической революции 14 июля 1958 г.: мост 14 июля, мост Республики, мост Борцов за свободу, мост Мучеников. На правом берегу Тигра расположен дворец Рихаб, служивший когда-то последним оплотом монархии, а теперь являющийся местопребыванием департамента по делам туризма. Здесь же — окруженный стрельчатой оградой Республиканский дворец (бывший дворец последней королевы, ныне резиденция президента Ирака). От него улица Аль-Кинди, минуя ряд утопающих в зелени посольств, в том числе СССР, США, Франции, ведет к зданию парламента, в котором сейчас разместилась канцелярия премьер-министра. Потом можно свернуть направо, на улицу 14 июля, и пересечь Тигр по мосту Республики или же продолжить путь вверх по течению Тигра вплоть до площади Джамаля Абд ан-Пасира (т. е. Гамаля Абдель Насера — иракцы, как и большинство арабов, говорят «дж» вместо египетского «г» и стараются все имена и названия произносить в соответствии с требованиями литературного, а не разговорного языка). От этой площади рукой подать до моста.

Борцов за свободу, который выводит на левый берег Тигра недалеко от главной торговой улицы (Багдада, названной именем Харуна ар-Рашида[4]. Здесь расположены многочисленные магазины, конторы, кафе, отели и кинотеатры, а также многие государственные учреждения. На сравнительно узкой улице Харуна ар-Рашида находится 18-этажный Центральный банк Ирака — самое высокое здание города. В основном же дома здесь в два, три, редко в четыре этажа. При этом верхние этажи выступают над первым и поддерживаются бесконечным, почти во всю длину улицы, рядом потемневших от времени колонн, образуя естественный навес, защищающий от солнца многочисленных прохожих этой самой оживленной артерии города.

Улица Харуна ар-Рашида, как и прилегающие к ней узкие улочки крытого старого рынка, сплошь забитые лавками мелких торговцев и мастерскими ремесленников, более спокойны, чем коммерческие кварталы Дамаска или Бейрута. Иракцы не торгуются так ожесточенно, как ливанцы, и вообще производят впечатление людей более замкнутых и стремящихся сдерживать свой пылкий темперамент. Возможно, это объясняется еще и тем, что торговцы в меньшей степени избалованы заезжими иноземными толстосумами. Это проявляется во многом. Например, с рекламами и вывесками здесь картина прямо противоположная той, которую мы наблюдали в Ливане: там арабская надпись побуквенно копировала европейское название, а здесь латинскими буквами дублируется арабское название, которое дается вверху и является основным. Подобного рода детали в сочетании с явным преобладанием в книжных магазинах арабоязычной литературы и большим, чем в Сирии и Ливане, количеством египетских фильмов, идущих в местных кинотеатрах, создают определенное настроение: иракцы гораздо менее, нежели их соседи, склонны приспосабливаться к изменчивым вкусам туристов, они не скрывают стремления думать в первую очередь о своих нуждах, а не об удобствах для иностранцев.

С улицы Харуна ар-Рашида (она почти достигает Тигра у моста Республики и как бы переходит в набережную Абу Нуваса, названную в честь знаменитого поэта, прославившегося своими стихами, остроумием и разгульной жизнью при дворе Харуна ар-Рашида) попадаешь на вторую центральную магистраль Багдада — улицу Саадуна. Это — широкий проспект с новыми современными жилыми зданиями, крупнейшим кинотеатром столицы «Наср» (т. е. «Победа»), изысканными виллами иностранных миссий, торговых представительств и культурных центров, шикарными ресторанами, рекламными бюро и фешенебельными отелями. Кроме того, это улица новостроек. Мы жили здесь в новеньком, пахнущем известкой и свежей краской отеле «Ашшурбанипал», который выстроен буквально за год до нашего приезда в Багдад. И он не единственный в своем роде. Во многих местах этой, пожалуй наиболее «модерновой», улицы иракской столицы мы наблюдали строительные и отделочные работы, расчистку тротуаров от стружек, щебня и щепок.

Улица Саадуна заканчивается на юго-востоке площадью с Памятником неизвестному солдату в виде каменной арки. Дальнейшим продолжением этой магистрали служит улица Халида ибн аль-Валида (арабского завоевателя, о котором речь шла в главе о Сирии), выходящая к парку Единства (раньше он назывался парком Оперы). От него далее к юго-востоку идет шоссе на Кут и Басру. Кут известен тем, что там во время первой мировой войны турки окружили и вынудили к капитуляции английские экспедиционные войска. Басра, крупнейший порт на реке Шатт эль-Араб, образуемой слиянием Тигра и Евфрата, «морские ворота» Ирака, именуется иногда «Венецией Востока». Недалеко от Басры, как уверяют путеводители, якобы находился райский сад, из которого бог изгнал Адама и Еву. Славившаяся издавна обилием финиковых пальм, Басра известна всему Востоку благодаря поговорке: «Не вези финики в Басру» (русский вариант: «Не езди в Тулу со своим самоваром»).

Но вернемся в Багдад. Если отправиться по улице Саадуна в обратном направлении, на северо-запад, она выведет нас к центру города — площади Освобождения, где стоит Памятник революции 14 июля — длинная, на двух столбах, каменная плита с красочным панно: на золотистом фоне темно-коричневые барельефы, символизирующие борьбу народов Ирака. На площади сходятся улицы Саадуна, Харуна ар-Рашида, Республики, Битвы и 14 июля. Направившись по последней из перечисленных улиц, мы проходим по мосту Республики и попадаем в квартал Карадат Марьям на правом берегу Тигра. В глубине этого квартала улица 14 июля изгибается под прямым углом и идет на северо-запад через весь город, пока не переходит в шоссе на Мосул — центр северного Ирака. Однако мы последуем лишь до пересечения улицы 14 июля с улицей Дамаска, которая выведет нас к Багдадскому международному вокзалу. Чуть дальше улица Дамаска расходится на две: влево идет улица Каира, вправо — улица Музея, на которой расположен Иракский музей, являющийся конечной целью нашей чуть затянувшейся прогулки по городу «Тысячи и одной ночи».

Музей размещен в недавно выстроенном в стиле модерн здании. Говорят, что строительство велось при финансовой помощи нефтяного магната Гульбенкяна, одного из крупных акционеров «Ирак петролеум компани». Если это так, то, следовательно, хотя бы часть средств, нажитых этой скандально известной на Арабском Востоке монополией на эксплуатации природных богатств Ирака, пошла на пользу иракскому народу.

Иракский музей в Багдаде — одно из лучших собраний археологических находок, обнаруженных в бассейне Тигра и Евфрата. Многие его экспонаты уникальны по своей значимости для научного изучения истории Двуречья с древнейших времен вплоть до прихода арабов (арабскому периоду посвящены расположенные в Багдаде Музей исламской культуры и Музей арабских памятников). Фонды музея постоянно пополняются в результате деятельности многочисленных археологических экспедиций, включая иностранные, а также путем обмена экспонатами с другими музеями.

В музее нас заинтересовали шумерские амулеты 4-го тысячелетия до нашей эры и копия черной стелы с клинописным текстом законов Хаммурапи. Подлинник стелы находится в парижском Лувре. Многие ценные археологические находки были вывезены из Ирака еще в прошлом веке. Правившие тогда страной османские паши предоставляли западноевропейским археологам полную свободу действий. В результате многие памятники тысячелетних цивилизаций, зародившихся в Двуречье, оказались за пределами Ирака. Может быть, поэтому залы музея производят впечатление некоторой неполноты и фрагментарности.

Исключение составляет зал ассирийской скульптуры. Гигантские, как бы стремящиеся подавить своими размерами фигуры в воинских доспехах, с напряженно выпуклыми мышцами и грозно нахмуренными бровями рассчитаны на психологический эффект устрашения, на то, чтобы смотрящий чувствовал свое бессилие и ничтожество по сравнению с громадными изображениями воинственных царей. В каждой скульптуре, в каждом барельефе чувствуется мужественное, хотя и несколько помпезное искусство, рожденное цивилизацией завоевателей.

В других залах любопытно проследить культурные связи и взаимовлияния Древнего Востока. Так, некоторые фигурки из слоновой кости эпохи Ново-Вавилонского царства носят следы древнеегипетского влияния. Интересно изображение Иштар, которая была у вавилонян и ассирийцев богиней любви и плодородия, в виде льва: у вновь возвеличивших Вавилон халдеев, долго боровшихся с ассирийцами, Иштар стала вдобавок и богиней войны. В последнем зале музея, где выставлены образцы народного искусства, созданные уже в период господства ислама, внимание привлекают человеческие фигурки из алебастра, выполненные в XII в. Они свидетельствуют о том, что запрет изображать живые существа, предписанный ортодоксальным исламом, не очень строго соблюдался в Месопотамии, возможно — под влиянием соседнего Ирана.

Посещение Иракского музея, обострив интерес к полулегендарному прошлому Двуречья, хорошо подготавливает к поездкам по историческим местам страны. Нам удалось посетить развалины Вавилона, сасанидской столицы Ктесифона и бывшей резиденции багдадских халифов Самарры — своего рода «аббасидского Версаля». Все эти памятные места расположены в радиусе от 30 до 100 с небольшим километров от Багдада. Таким образом, нам довелось осмотреть довольно значительный район центрального Ирака и помимо уцелевших памятников древности увидеть многое из того, что характерно для сегодняшней жизни страны.

ОТ ВАВИЛОНА ДО САМАРРЫ

Руины знаменитого города висячих садов Семирамиды расположены примерно в 100 километрах к югу от города «Тысячи и одной ночи». Дорога на Вавилон идет сначала мимо государственной электростанции, выстроенной с помощью американской компании «Вестингауз», а потом — вдоль железной дороги Багдад — Басра, проложенной при техническом содействии СССР. В Багдаде и в попадающихся по пути деревнях на многих домах видны флаги самых разных цветов. Обычно их вывешивают в праздничные или траурные дни. Сегодня же, 13 апреля 1967 г., поводов для вывешивания флагов более чем достаточно: во-первых, это второй день месяца мухаррам (по мусульманскому лунному календарю), с которого начинается мусульманский новый год; во-вторых, годовщина со дня гибели во время авиакатастрофы Абд ас-Саляма Арефа, бывшего президентом Ирака в 1963–1966 гг.; в-третьих, первые десять дней Мухаррама являются днями траура у шиитов (а в центральном и южном Ираке преобладают шииты), которые в это время скорбят по убитым имамам-мученикам Али, Хусейну и другим. Поскольку мы въехали в районы с преимущественно шиитским населением, в дальнейшем нас не удивляло обилие повсюду черных и цветастых флагов. А в местечке Махмудийя мы даже увидали специальный ящик, предназначенный для денежных сборов на траурные церемонии в честь Хусейна.

Наш автобус мчится по плоской и почти безлесной месопотамской равнине, которая все же в отличие, скажем, от песчаных равнин многих других арабских стран довольно цветуща: всюду обработанные почвы, оросительные каналы, зеленые поля, изредка — пальмовые рощи. На шоссе, построенном, как сообщает нам гид, относительно недавно какой-то английской фирмой, то и дело попадаются ослы с поклажей, одинокие велосипедисты, реже — спешащие куда-то женщины, с головы до ног закутанные в черные абайи. Когда мы проезжаем очередную деревню, за стеклом начинают мелькать глиняные дувалы, почти такие же, как в узбекских селениях. Около военного лагеря Махавиль начинаются солончаковые почвы.

И вот мы въезжаем в Вавилон, вернее, на раскопанную часть территории великого города. Однако пейзаж не меняется: те же пальмы, ослы с поклажей, мелкие пруды среди сильно засоленных участков глинистой земли. Кое-где археологи установили месторасположение исторически важных объектов: на большом бесформенном холме мы вдруг увидели табличку с надписью «летний дворец царя». Здесь же — летний ресторан и казино «Аль-Джаиаин» (т. е. «Сады», очевидно, по ассоциации с «садами Семирамиды»), Тут можно встретить туристов любой национальности и услышать какую угодно речь, кроме арабской. Как правило, сюда приезжают туристы высшего класса, которые уже многое повидали на свете и приехали посмотреть на легендарную землю Двуречья из чистого интереса, так как кроме своих археологических богатств эта земля не может им ничего предложить: ни роскошных пляжей, ни благодатного климата, ни разнообразия пейзажей, ни горного спорта, ни игорных домов.

Проехав несколько сор метров, мы издали увидали огромные ворота, на синем фоне которых нарядно выделялись желтые и белые барельефы, представлявшие собой стилизованные изображения быков и еще каких-то непонятных животных, похожих на пантер, но с рогами. Это — реконструированные ворота богини Иштар (кстати, само название Вавилона — «Баб илу» — означает в переводе «врата божьи»). В расположенном рядом музее полным-полно всякого рода эскизов и макетов, но есть и подлинные вещи, найденные при раскопках Вавилона: детские игрушки, домашняя утварь, гончарные изделия, терракотовые фигурки. Гид музея, в пиджаке, надетом на длинную до пят рубаху, и в куфийе поверх белой шапочки, рассказывает обо всем устало, словно он не просто разморен обычной для здешних мест жарой, но и подавлен тяжестью тысячелетий, отделяющих наше время от эпохи расцвета Вавилона. Служители в полицейской форме, лениво перебирая четки, равнодушно внимают гиду и почти не обращают на нас внимания: они, очевидно, уже пришли к заключению, что мы не собираемся похитить или повредить какой-либо из музейных экспонатов, аккуратно помещенных в деревянные рамки или на деревянные подставки.

Выйдя из музея, мы знакомимся с улицей Процессий. Здесь обычно устраивались торжественные шествия по поводу военных побед или праздников. Когда-то на всем протяжении улицы стояли статуи богов. К сожалению, в Вавилоне почти ничего не сохранилось в своем первоначальном виде. Облупленные кирпичные стены с уже знакомыми нам по воротам Иштар стилизованными изображениями быков являются позднейшей реконструкцией. Лишь кое-где из-под расплавившегося или сбитого асфальта сиротливо выступают подлинные камни древнего Вавилона. «А вот висячие сады Семирамиды!» — воскликнул гид, указывая на несколько невысоких голых холмов с остатками кирпичной кладки. Это было похоже почти на издевательство, и тем не менее гид был прав: сады действительно когда-то находились на этом месте. На площади вблизи «садов Семирамиды» стоит скульптурная группа: лев, символизирующий Вавилон, попирает повергнутую на землю женщину, воплощающую побежденную Ассирию. Это копия: подлинник находится в Лондоне. Порожденное этим обстоятельством ощущение «невсамделишности» руин великого города особенно усиливается после того, как, осмотрев не очень хорошо скопированного «льва Вавилона», попадаешь в полностью реконструированное помещение храма богини Э-Имах. Храм — новенький, весь какой-то гладенький, аккуратно слепленный из глины, всем своим видом как бы дающий понять, что он не настоящий, а подделка. Это ощущение усиливается, когда замечаешь идущую по темному потолку храма электропроводку.

Выехав с территории Вавилона, мы попали вскоре в Хиллу — небольшой городок, получивший свое название от рукава Евфрата, на котором он стоит. Здесь — современное здание с загадочной вывеской «Центральная всеобщая библиотека» и красивая мечеть со ступенчатым минаретом. Все новое, сегодняшнее радует в Хилле в той же мере, в какой раздражало на руинах Вавилона…

Гораздо быстрее, чем до Вавилона, можно добраться из Багдада до остатков сасанидской столицы Ктесифона: 30 километров преодолеваются на автобусе за какие-нибудь полчаса. Дорога типична для центрального Ирака: изумрудные поля, плоские крыши и глиняные стены домов, мелькающие в чаще пальмовых рощ. Внезапно посреди широкой, в холмах и рытвинах степи возникает знакомая по фотографиям гигантская арка дворца Сасанидов — одного из «десяти чудес» Ирака. Развалины этого дворца — все, что осталось от древнеперсидской столицы Месопотамии. Кроме арки уцелели еще толстые стены из серого кирпича, украшенные сложным и разнообразным колончатым барельефом. С левой стороны самой большой стены — серебрящийся на солнце огромный контрфорс, реставрированный, как говорят, сравнительно недавно приезжавшими в Ирак иранскими инженерами. Ктесифонский дворец чем-то напоминает развалины дворца Тимура в Шахрисябзе, хотя, безусловно, шахрисябзские руины более величественны.

От созерцания остатков Ктесифона возникают не очень веселые мысли. Сасанидские руины, как и прочие археологические памятники Ирака, доказывают, что человек умеет не только создавать замечательные произведения архитектуры и росписи, но и разрушать их. Если вспомнить разом, сколько неповторимо прекрасных творений человеческого гения безвозвратно погибло за долгую историю Двуречья и насколько, в сущности, проще уничтожать, чем создавать, то унылое настроение, возникающее после осмотра очередных руин, покажется вполне оправданным. Насколько полнее могли бы быть наши знания, если бы безвозвратно погибшие памятники разных цивилизаций, сотворенных руками жителей Двуречья, дошли до наших дней! Археологические памятники Ирака помимо их научной ценности имеют еще значение исторических свидетельств против войн и разрушений. Конечно, многое в Месопотамии было уничтожено не рукой человека, а песчаными заносами и землетрясениями. Но решающую роль все же играла деятельность людей. И от того, в какую сторону эта деятельность была направлена — созидательную или разрушительную, — зависело, как и сейчас, очень многое, если не все.

Самую дальнюю дорогу из Багдада, около 120 километров, среди плантаций финиковых пальм и цитрусовых, полей пшеницы и овса, пыльных деревень с маленькими школами мы проехали до Самарры, которая свыше полувека (836–892 гг.) была столицей Аббасидов. Резиденцию халифов сюда перенес Мутасим, храбрый и красивый, но ленивый и невежественный сын Харуна арРашида, опасавшийся волнений, непрерывно возникавших среди багдадцев. В те времена Самарра была огромным, растянувшимся на много километров вдоль Тигра городом с великолепными дворцами халифов и домами их приближенных. О красоте. «аббасидского Версаля» свидетельствовало само название «Самарра» — сокращение от «Сурр май раа» (т. е. «радуйся, кто увидит»). Сегодня же Самарра — небольшой город посреди громадной территории руин прежней Самарры, окруженный полями ячменя, зарослями колючек и песками, на желто-сером фоне которых кое-где чернеют палатки бедуинов. «Здесь обычно появляются кочевники из племени шаммар, — рассказывает нам гид. — Но их немного, так как подавляющее большинство иракцев принадлежит к племенам, давно осевшим на землю». Пусть это и так, но нам показалась символичной эта встреча с потомками аравийских завоевателей Месопотамии на пути к памятнику былой славы и величия Арабского халифата.

Все, что имеет отношение к современной жизни Самарры, не так уж примечательно: плотина Ас-Сарсар (т. е. «болтун») на Тигре, сооруженная с помощью чехословацких специалистов, небольшой рынок с преобладанием всевозможных сувениров (нередко египетского и чехословацкого производства), мечети, новостройки. На довольно значительном расстоянии от сегодняшней Самарры — расположенные на берегу Тигра руины Бейт аль-Халифа, дворца повелителей халифата. Уцелевшая от былого великолепия резиденции Аббасидов большая арка кирпичной кладки издали напоминает уменьшенный вариант самаркандской Биби Ханым. В городе имеется и обычный для всех исторических мест Ирака рест-хауз, полный заезжих иноземцев, а также казино, выстроенное в традиционном стиле мусульманской архитектуры.

Над всем этим возвышается оригинальный минарет аль-Мальвийя (т. е. «витая, закрученная») высотой 55 метров — усеченный конус, вокруг которого крутой спиралью вьется неширокий, метра полтора-два, пандус, ведущий к полуразрушенной верхушке. Никаких перил или бортиков по краям спирали нет, поэтому по мере подъема начинает слегка кружиться голова. Тем не менее редко кто может отказать себе в удовольствии забраться на самый верх аль-Мальвийи. Оттуда видна вся новая Самарра, а также голые песчаные холмы, занимающие большую часть прежней территории города, гигантский квадрат высоких кирпичных стен, уцелевших от огромной мечети IX в. (аль-Мальвийя была частью ансамбля этой когда-то одной из самых величественных в мире мечетей), выветрившиеся коричневатые остатки разрушенных или недавно раскопанных домов. Кое-где бедуины, натянув палаточный верх на сохранившиеся стены домов былой Самарры, устроили себе временное жилище. Когда-нибудь они, несомненно, построят на руинах халифского могущества новую жизнь, о которой можно будет сказать, повторив старинное название города: «Радуйся, кто увидит!»

Из Самарры мы возвращались вдоль железной дороги Мосул- Багдад, среди плоской песчаной равнины с редкими здесь, в стороне от Тигра, деревнями. Иногда нам попадались стада овец или одинокий велосипедист. Но дымившиеся на горизонте трубы бесчисленных кирпичных заводов, электростанция и строительные краны при въезде в Багдад еще раз напомнили нам, что сегодняшний Ирак, хоть и связан неразрывными узами со своим прошлым, все же ускоренными темпами прошел за последние годы большой путь и живет сегодняшним, а не вчерашним днем.

СВЯТЫНИ ШИИТОВ

Ирак — единственная, пожалуй, арабская страна, где шиитский толк ислама преобладает над суннитским[5]. Немалую роль в этом, очевидно, играло господство шиизма в соседнем Иране. Любопытно, что господствующий класс в Ираке всегда состоял преимущественно из суннитов. К суннитам принадлежат также исповедующие ислам национальные меньшинства страны: курды, туркмены, турки. Все это создает очень сложный комплекс отношений между обоими направлениями ислама в Ираке, особенно если учесть ожесточенную борьбу между суннитами и шиитами, начало которой положил религиозный раскол среди мусульман в VII в. Тогда сторонники ортодоксального направления, признававшие наряду с т Кораном сунну (предания о поступках или изречениях пророка Мухаммеда по тому или иному поводу), получили название суннитов, а приверженцы отколовшейся группировки (по-арабски «шиа») стали называться шиитами.

Между теми и другими немало различий в области религиозной догматики, организации культа и даже особенностях бытового уклада. Подробно останавливаться на этом не представляется возможным. Скажем лишь только, что, например, в отличие от суннитов шииты не признают сунну, вместо которой почитают свои священные предания (по-арабски «ахбар»). Они никогда не признавали религиозного авторитета халифа, считая и Омейядов и Аббасидов узурпаторами, захватившими власть силой. Законными наследниками власти пророка Мухаммеда шииты считают Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда, а также всех потомков Али и его жены Фатимы, дочери пророка. Особенно почитается ими сын Али — Хусейн, который погиб в 680 г. при попытке поднять восстание против омейядского халифа Язида. С тех пор город Кербела, где произошло решающее сражение отряда Хусейна с халифскими войсками, стал священным для шиитов, а десятый день месяца мухаррама (когда, по преданию, был убит Хусейн) — самым траурным и скорбным днем.

Кербела находится всего в 42 километрах от Хиллы. И конечно, мы не могли не совершить поездку в священный город шиитов, тем более в первые дни мухаррама…

Автобус быстро проскочил кусок солончаковой сгепи с редкими деревьями на горизонте и черными шатрами бедуинов, въехав в сплошные заросли тростника и пальм, скрывавшие дома. Селение стояло на широком мутновато-илистом рукаве Евфрата, называемом Хиндия. Здесь мы впервые увидели крестьянок в абайях, самым непринужденным образом восседавших верхом на ослах, да еще с привязанными за спиной детьми. Берега Хиндии были сплошь покрыты рощами финиковых пальм, орошаемыми многочисленными арыками, сплетенными в сложную сеть. Переехав на другой берег Хиндии по длинному мосту, мы опять увидали палатки кочевников, чернеющие среди овечьих отар. Недалеко от Кербелы нам удалось полюбоваться огромными черными буйволами, прятавшимися от тридцатиградусной жары в разбросанных там и сям небольших прудах и канальчиках. Некоторые из них, небрежно отряхиваясь, лениво переходили шоссе, тучно чернея в лучах солнца, отраженных золочеными куполами мечетей еще далекой Кербелы.

Священный город шиитов сначала показался двумя длинными трубами кирпичного завода, затем надвинулся соломенными крышами и дувалами предместий и, наконец, буквально затопил финиками, гранатами и апельсинами своих бесчисленных садов. На центральные улицы мы въехали вовремя: в городе только-только начиналось театрализованное представление, которое должно было изображать въезд Хусейна в Кербелу незадолго до его гибели. Возбужденные люди в черной одежде гневно застучали в окна нашего автобуса, требуя, чтобы мы остановились и не мешали торжественной костюмированной процессии. Мы послушались и в дальнейшем ничуть об этом не жалели, так как получили большое удовольствие от красочного и редкого зрелища.

Большая толпа конных и пеших, а также всадников на верблюдах, растянувшись метров на двести-триста, хорошо вошла в роль: лица участников процессии были строги и преисполнены значительности, страусовые перья и еще какие-то невиданные украшения важно покачивались на белоснежных тюрбанах и старинных шлемах, пестрые флажки горделиво развевались на длинных копьях, одеяния эпохи Омейядов сияли дорогим шитьем. Несколько совсем молодых ребят, замыкавших шествие, били в барабаны. Мимо нас лихо проскакал статный всадник, как бы сошедший со старинной гравюры, изображавшей сарацина в полном воооружении. «Язид! Язид!» — зашумели в толпе. Нам показался странным столь ранний выход халифа Язида, который согласно историческим фактам должен был появиться позже. Но расспрашивать было некогда, тем более что мы залюбовались всадником, тут же непринужденно прогарцевавшим в обратном направлении. В роли Язида явно выступал либо профессиональный актер, либо природный бедуин: уж очень уверенно держался он в седле, уж очень эффектно встряхивал украшениями на тюрбане и свободно, без напряжения, осаживал своего великолепного скакуна. Таким образом, мы даже не заметили, как способный исполнитель привлек наше внимание к самому отрицательному персонажу инсценировки.

Но тут толпа зашумела еще сильнее, и мы увидели наконец Хусейна. Его изображал полный, круглолицый и чернобородый человек в роскошном одеянии, огромной чалме и довольно простых, чуть ли не резиновых сапогах. Двое рослых пестро одетых мужчин вели его коня под уздцы. Исполнитель роли Хусейна, не будучи столь молодым и молодцеватым, как исполнитель роли Язида, естественно, не смог произвести на нас сильного впечатления. Непосредственно за ним следовали те, кто изображал родственников Хусейна. При этом каждый из них вел себя именно так, как это известно из шиитских хроник. Наше внимание, в частности, привлек худощавый молодой человек в костюме принца из «Тысячи и одной ночи», который лежал со страдающим видом на огромных подушках в крытом возке. Как нам объяснили наши иракские друзья, молодой человек играл роль сына Хусейна, который при въезде в Кербелу был болен.

Процессия двигалась по центральным улицам города, надолго останавливая всякое движение. Время от времени часть ее сворачивала на боковые улицы. Так, нам пришлось столкнуться с небольшой группой участников процессии на одной из площадей Кербелы. До ее появления залитая солнцем пыльная площадь казалась вымершей. Но стоило лишь показаться шествию, как мгновенно сбежалась толпа народу. Жители Кербелы наверняка привыкли к подобного рода зрелищам. И тем не менее разыгрываемое ежегодно представление — для них что угодно, только не развлечение. Зрители, наблюдавшие за шествием, были не просто оживлены, но как бы проникнуты чувством приобщения к некоему таинству.

Далеко не всякий попавший в Кербелу иностранец имеет возможность войти в мечеть-мавзолей Хусейна. Немусульманам это вообще возбраняется. Гробницы Хусейна и Аббаса (брата Хусейна, убитого вместе с ним) в Кербеле, так же как гробница Али в Неджефе, другом священном городе шиитов, расположенном к югу от Хиллы, представляют собой предмет поклонения и объект паломничества шиитов со всего света. Посещение этих святых мест любым, человеком, даже мусульманином, не являющимся шиитом, может иметь для него весьма неприятные последствия. Но любопытству путешественника, как известно, нет предела. Для нас было просто немыслимо побывать в Кербеле и не войти в мечеть Хусейна. В конце концов нам это удалось…

Мы миновали огромные ворота с известным трепетом, так как вообще в первый раз вошли в иракскую мечеть, а тем более во всемирно известную святыню шиитов. Мы почти не слышим вопросов вежливого средних лет иранца, надзирающего за оставленной верующими обувью. Двигаясь дальше, ловим себя на том, что невольно хочется сложить руки в молитвенном жесте — настолько заразительна окружающая атмосфера. Весь сухн — внутренний двор мечети — заполнен склоненными или распростертыми ниц фигурами молящихся, преимущественно в черной одежде. Среди них неспешно прохаживаются явно приезжие, в европейских или неиракских восточных костюмах. Вся эта пестрая толпа привлекает гораздо больше внимания, нежели блеск золоченых куполов и цветная игра богатой мозаики мечети. Внутри мечети куда теснее, чем во дворе: люди толпятся вокруг могилы Хусейна, стараясь прикоснуться к окружающей ее серебряной решетке, до блеска зацелованной предшествующими поколениями паломников, или, запрокинув голову, любуются зеркальным потолком, росписями, золотыми и серебряными украшениями, сложными орнаментами.

Мечеть-мавзолей Хусейна находится в самом центре Кербелы (мы не видели расположенной в другом конце города мечети Аббаса, которая, как говорят, несколько скромнее мечети Хусейна). Вокруг нее — высокая стена, с внешней стороны которой прилепился торговый ряд. В лавочках — всякого рода туристический ширпотреб от украшений до заграничных авторучек. Кое-где в таких лавочках, а иногда прямо на стене между ними можно увидеть круглую гравюру с изображением Хусейна, выполненную в стиле старинной иракской миниатюры, несколько напоминающей персидскую. Увидев впервые канонизированный портрет Хусейна, мы еще раз отдали должное организаторам театрализованной процессии: исполнитель роли Хусейна отличался поразительным сходством с тем, кого должен был изображать.

Прямо от лепящегося к внешней ограде мечети Хусейна торгового ряда отходят как бы по радиусу большого круга другие ряды местного сука. Обычно они специализированы: в одном месте — мастерские портных, в другом — ювелиров, в третьем — ковроделов и т. д. Атмосфера здесь еще более спокойная, чем на багдадском рынке: торговцы явно знают себе цену и, несмотря на сравнительную малочисленность покупателей, держатся с достоинством жителей священного города. Но продают они изделия не всегда местного производства. К нашему удивлению, на рынке почти не было предметов религиозного культа, даже каких-либо символических значков. Что же касается одежды, то современный костюм европейского покроя можно было там приобрести так же легко, как халат, тюрбан или абайю.

Уже выехав за пределы Кербелы, мы продолжали говорить о том, что видели в этом удивительном городе, совершенно не обращая внимания (пожалуй, впервые за все время путешествия по Арабскому Востоку) на то, что мелькало за окнами автобуса. Наши мысли и чувства всецело принадлежали уличной мистерии в честь Хусейна, великолепной мечети-мавзолею, городскому рынку и самим жителям Кербелы. Мы снова стали «нормальными» туристами, готовыми впитывать обычные путевые впечатления, только когда доехали до Мусаиба, где потоки Хиллы и Хиндии вновь сливаются в единый Евфрат. Великая река, широко разлившаяся и мутно-зеленая, напомнила нам, что природа Ирака так же заслуживает внимания, как и его духовная жизнь…

Кербела была первым и последним местом в Ираке, где нам удалось побывать в мечети. В Самарре мы довольно долго стояли перед воротами ежегодно посещаемой тысячами паломников мечети Ар-Рауда аль-Аскарийя. Она призывно сияла своим 68-метровым куполом, но проникнуть за окружающие ее территорию высокие стены было не в наших силах. Мы лишь издали любовались знаменитой «золотой мечетью» Казимейн в Багдаде, сверкающей двумя золочеными куполами и четырьмя минаретами оригинальной формы. Как почти все большие шиитские мечети Ирака, она одновременно является мавзолеем: здесь находятся почитаемые гробницы двух шиитских имамов — Мусы-аль-Казима и Мухаммеда аль-Джавада («Казимейн» в переводе с арабского означает «двух Казимов»), Расположена она на правом берегу Тигра, на северо-западной окраине Багдада, называемой сейчас районом Казимийя. Когда-то Казимийя была загородным местечком (в старых проспектах писалось, что она располагалась «в нескольких милях к северу от Багдада»), но затем слилась с городом. Иногда по имени района и саму мечеть называют не Казимейн, а Казимийя. Как сказано в справочнике. «Современный Ирак», она «поражает зрителя красотой архитектуры и богатством отделки». Нам остается лишь верить этому утверждению, так как собственными глазами мы видели кроме куполов и минаретов лишь роскошный портал, своими объемами, формой и богатством мозаики напоминающий о старинных мечетях Самарканда и Бухары. Толпа бедно одетых мелких торговцев, закончивших молитву верующих и просто праздношатающихся при появлении иноземца европейского вида немедленно настораживается. Все попытки «неверного» преступить запрет и пройти в мечеть встречаются столь гневными взглядами и недвусмысленными жестами, что непрошеный гость предпочитает ретироваться. Мы были здесь свидетелями поучительной сцены: мусульманин, одетый по-европейски и назвавшийся турком, вынужден был чуть ли не бегством спасаться от высокого старика с оранжевой повязкой на тюрбане (такие шелковые повязки носят те, кто совершил паломничество в Неджеф или Кербелу). Старый шиит требовал от того, кого он считал суннитом, уплаты своего рода штрафа за осмотр вопреки запрету шиитской святыни.

Вековые преследования и несправедливости ожесточили иракских шиитов, способствовали возникновению. сохранившихся до наших дней нетерпимости и непримиримости, культу мученичества и страданий. В стране, где шииты составляют большинство населения, это создает дополнительные трудности при решении злободневных вопросов. Наиболее жгучие из них — как избавиться от наследия тяжелого прошлого и как построить счастливое будущее.

ВЧЕРА И ЗАВТРА

Взаимоотношения суннитов и шиитов в Ираке завязались в узел сложных противоречий еще со времен халифата, когда багдадские халифы преследовали шиитов, опираясь на суннитское в своей основе население Багдада. С тех пор многое изменилось. Городское, в том числе багдадское, население, сильно редевшее после каждой войны или нашествия, пополнялось в основном за счет шиитских племен центрального и южного Ирака. Однако господствующий класс в стране в своей основе всегда оставался суннитским. Это часто добавляло к классовым противоречиям конфликты на религиозной почве. Однако постепенно (хотя и не так быстро, как хотелось бы), особенно после июля 1958 г., социально-политическая жизнь очищается от привкуса межрелигиозной розни. Шиит на важном государственном посту перестает быть исключением. В частности, во время нашего пребывания в стране, в апреле 1967 г., премьер-министром Ирака был шиит — генерал Наджи Талеб.

Июльская революция 1958 г. поставила у власти представителей военного руководства, опирающихся на армию. В Ираке, как и во многих других развивающихся странах, армия играет важную политическую роль и представляет собой доминирующую общественную силу. Во многом это определяется ее исключительным положением в обществе, которое переживает трудный период становления, требующий значительной централизации политической и экономической власти. В таком обществе армия играет роль арбитра по отношению ко множеству несогласных друг с другом группировок. Превосходя их в организованности, дисциплинированности и искусстве управления, а также обладая наиболее квалифицированными руководящими кадрами, армия во многих странах афро-азиатского мира оказывается лучше подготовленной к выполнению неотложных задач сегодняшнего дня, нежели какая-либо иная политико-социальная сила.

Особое положение армии в Ираке ощущается весьма непосредственно. Например, въезжая в Багдад или выезжая из него, мы неоднократно пересекали территорию того или иного военного лагеря. Военных лагерей немало разбросано по стране (в частности, мы видели лагерь Махавиль недалеко от руин Вавилона). В столице четыре таких лагеря: Республиканский, Рашида, Таджи и аль-Вашшаш. По проходящему мимо лагеря участку шоссе надлежит двигаться со скоростью не менее 25 километров в час, не останавливаясь при этом. За проволочными заграждениями видны солдаты на военных занятиях, танки и прочая боевая техника, большие зеленые лужайки перед длинными казармами. Отсюда воинские части могут быть быстро переброшены в любой район столицы (что и случалось неоднократно за последние десять лет). На улицах Багдада много военных в защитной форме, туго перетянутых ремнями. Иракские офицеры обычно носят не фуражки, как их сирийские собратья, или береты, как египтяне, а лихо сдвинутые набок пилотки. Это придает им бравый, подтянутый и, как мне показалось, весьма воинственный вид.

Все важные политические события послереволюционных лет происходили в Ираке при непосредственном и решающем участии армии. В Багдаде недалеко от парламента, в месте пересечения улиц аль-Кинди и 14 июля, есть небольшая площадь, названная именем Абд аль-Ваххаба аш-Шаввафа. В марте 1969 г. этот полковник, поднявший военный мятеж против правительства генерала Касема, был убит, а имя его предано проклятию. Но после свержения Касема в феврале 1963 г. это имя чтится в Ираке. В Багдаде им названа помимо площади еще одна улица. При выезде из столицы на юго-восток нам показали ведущую вправо дорогу. «Это — путь на Умм ат-Ту-буль, где находится мечеть Мучеников арабского национализма, — сообщил нам гид. — Она построена на месте расстрела во времена Касема офицеров, выступивших в поддержку аш-Шаввафа».

В Багдаде и в других городах есть еще немало названий, напоминающих о сравнительно недавних событиях и о ведущей роли армии и армейских лидеров. Нам бросилось в глаза, что наиболее часто встречающейся в названиях датой после «14 июля» (Дня революции) является «18 ноября». В этот день в 1963 г. маршал Абд ас-Салям Ареф, ставший главой Иракской Республики после падения Касема, отстранил от власти непопулярное правоэкстремистское правительство. После гибели Абд ас-Саляма Арефа пост президента занял его старший брат, генерал Абд ар-Рахман Ареф, также видный представитель армейского командования[6]. Их портреты часто можно было видеть рядом на улицах, в государственных учреждениях, лавках и магазинах.

Кое-где мы замечали следы кипения политических страстей. Особенно показательны были попадавшиеся иногда надписи, сделанные углем, мелом или черной краской главным образом на глинобитных стенах боковых улиц и небогатых кварталов. Обычно они были замазаны или полустерты, но в ряде случаев их можно было прочитать. Мне запомнились три такие надписи: «Ареф — борец за дело арабов!», «Курдистан — национальные горы!», «Мир Курдистану!» Как можно догадаться, первый лозунг принадлежал сторонникам правительства, второй — приверженцам «военного решения» курдской проблемы, а третий — противникам такого решения.

Во время нашего пребывания в Ираке нам говорили, что война в Курдистане, начатая еще Касемом и продолженная свергнувшими его баасистами, давно прекращена и что пути решения курдской проблемы могут быть найдены. На улицах Багдада мы неоднократно видели курдов в живописных костюмах, но, по мнению некоторых багдадцев, курды, постоянно живущие в иракской столице, «слишком нервны». Очевидно, напряженность, унаследованная от прошлых времен и от многолетней репрессивной войны, все еще сохраняется. Подобные наслоения недавнего прошлого еще трудно ликвидировать, тем более за сравнительно небольшой срок.

И все же в Ираке очень много сделано и делается для того, чтобы как можно скорее избавиться от всего, что мешает успешному продвижению вперед. Почти вся более или менее значительная промышленность (за исключением нефтяной) национализирована. Вывески с надписью «аль-маамаль аль-ватаний» (национальное предприятие) встречаются повсеместно, особенно на окраинах Багдада, где расположены принадлежащие государству электростанция, завод по выделке ваты и несколько строительных организаций. Во время поездки по стране мы часто видели вблизи селений недавно, прорытые небольшие оросительные каналы, снабженные дощечками с надписью «Министерство аграрной реформы». Эти каналы орошают землю тех крестьян, которые недавно получили ее в соответствии с положениями изданного сразу после революции 1958 г. закона об аграрной реформе или согласно тому же закону стали арендовать землю не у помещика, а у государства.

Мы убедились в том, что палестинская проблема ощущается в Ираке не менее остро, чем в непосредственно граничащей с Израилем Сирии. Кстати, Ирак — одна из немногих арабских стран, которые никогда не подписывали перемирия с Израилем. Во время встречи группы советских востоковедов с членами Ассоциации и иракских адвокатов ее председатель Файк ас-Самарраи, видный юрист и общественный деятель, многое сказав о помощи СССР арабам в деле национального освобождения, особый упор при этом сделал на «священные права арабов Палестины, до сих пор попираемые захватчиком». Если вспомнить, что это говорилось до июня 1967 г., то станут ясны сегодняшние настроения в Ираке, где еще с 30-х годов глубоко переживали все палестинские события.

Хочется сказать особо о помощи СССР Ираку. Речь не идет о том, чтобы называть цифры и перечислять, какие экономические объекты в Ираке созданы при содействии СССР. Во время поездки по Ираку мы буквально всюду видели конкретные доказательства советской помощи. Например, упоминавшаяся железная дорога Багдад — Басра выстроена с помощью советских специалистов. На новостройках Ирака повсеместно используются советские краны, и наш гид был в восторге от советских крановщиков, с которыми ему пришлось работать в качестве переводчика. В Самарре, недалеко от спиралевидной башни Мальвийи, высятся корпуса нового завода антибиотиков, возводившегося в 1967 г. с помощью СССР[7]. В Багдаде таких объектов еще больше: от радиостанции и атомного реактора до обувной фабрики, не говоря уже о крупнейшем на всем Ближнем Востоке электротехническом заводе.

Основная масса иракцев очень тепло относится к Советскому Союзу. В советском культурном центре в Багдаде, выходящем на набережную Абу Нуваса, всегда много посетителей, и одно лишь упоминание о Великой Октябрьской революции вызывает аплодисменты. Большой интерес багдадской общественности вызвали доклады о жизни мусульман в Советском Союзе, об экономике СССР, об изучении у нас арабского языка и истории арабов. Эти доклады, прочитанные в советском культурном центре и различных общественных организациях (в частности, в упоминавшейся ассоциации адвокатов), привлекли внимание представителей самых различных кругов населения.

Было бы неправильно сбрасывать со счета и попытки империалистов противопоставить растущему влиянию СССР свое идейное воздействие на умы иракцев. Мысль об этом, в частности, приходила нам в голову, когда мы проезжали по дороге в Ктесифон мимо университета Аль-Хикма. Зубчатые, под «восточный стиль» стены и регулярно вывешиваемый иракский флаг как бы маскируют подлинный характер этого учреждения, управляемого гражданами США. Аль-Хикма пытается, правда без особого успеха, копировать американский университет в Бейруте. Не следует также забывать, что на нефтеносных землях Ирака уже много десятилетий подвизается крупнейшая международная монополия «Ирак петролеум компани», прямо заинтересованная в максимальном сохранении отсталости страны, т. е. в консервации наилучших условий для продолжения грабежа природных богатств Ирака. Недавнее создание Иракской национальной нефтяной компании и установленное ею техническое сотрудничество с соответствующими советскими организациями — лишь первые шаги к ликвидации зависимости Ирака от иностранных нефтяных «королей».

В подобных условиях рост экономических и культурных связей между СССР и Ираком, крепнущая дружба наших народов особенно ценны. Они являются залогом быстрого продвижения иракцев в завтрашний день, который должен принести стране материальный и социальный прогресс, избавление от оков экономической отсталости и остатков зависимости от иностранного капитала, подъем духовной культуры народа.

Ростки будущей жизни видны повсюду. Это новостройки современных промышленных предприятий, народные библиотеки, школы (в том числе для девочек) и сооруженная при содействии советских специалистов фабрика в Кербеле, население которой известно не только шиитским традиционализмом, но и левыми политическими настроениями. Это контроль государства над командными высотами в экономике, официально провозглашенная линия на построение социализма (тесно увязываемого в Ираке с идеями арабского национализма и арабского единства) и создание общества социальной справедливости, а также твердый антиимпериалистический курс внешней политики Ирака, подкрепляемый его дружественными связями со странами социализма.

Мы расставались с Ираком, переполненные яркими и разнообразными впечатлениями от Багдада, Самарры, Кербелы, Вавилона, пресыщенные легендами и фактами, а более всего — глубоко и искренне заинтересованные тем, как дальше сложится судьба древнего Двуречья, как будет жить много боровшийся, много перетерпевший и многое заслуживший иракский народ. Все, что мы видели и слышали на берегах Тигра и Евфрата, настраивало нас оптимистически. Мы мысленно посылали наилучшие пожелания солнечной земле дружественного Ирака, остававшейся далеко внизу, под крылом самолета…