11

Еще в те недели, когда Антон готовился к вступлению в комсомол, зубрил устав и программу, штудировал в газетах международную хронику, чтобы не «погореть» на незнакомстве с Чойбалсаном или каким-либо другим деятелем, которого комсомольцу полагается знать, в школе ширился слух, что у Аркадия Карасева из 10-го «А» как вредителя и врага народа арестовали отца, известного инженера, руководителя нескольких больших строек.

Аркадия в школе знали все. Постоянный отличник, активный комсомолец, даже, можно сказать, слава школы: участник и победитель всех городских школьных олимпиад по математике, о нем не однажды похвально писали на страницах областной молодежной газеты, помещали его портреты.

И вот такая история с отцом!

В подобных случаях коммунисты и комсомольцы, желающие показать свою политическую чистоту и крепкую идейную закалку, поступали так: публично, на партийных и комсомольских собраниях объявляли о своем разрыве с опороченными родственниками; жены отказывались от мужей, сыновья и дочери – от матерей и отцов. Кляли их за измену, предательство, просили советский суд жестоко их покарать.

Аркадию Карасеву в райкоме комсомола предложили поступить так же. Будь он сереньким, незаметным, ничего не значащим – его бы, возможно, не тронули, но он был слишком на виду, как и его отец – имя Карасева-старшего то и дело мелькало на газетных страницах, звучало в передачах местного радио. Райкомовцами, естественно, руководила в первую очередь забота о себе: не предприми он такой меры – неминуемо поползут в городе разговоры: а что же это сын не осуждает своего отца за преступления, подлые вражеские делишки? Вот что, оказывается, у Карасева-то на стройках происходило: и взрыв в котловане был, семерых покалечило, и рабочих в столовой травили, битое стекло им в перловую кашу подмешивали… А сынку это, выходит, вроде как нравится, помалкивает, что папаша его мерзавец, диверсант и убийца…

Но Аркадий, как утверждали те, кто распространял про него и Карасева-старшего эти сведения, отказался отрекаться от отца и клеймить его как подлого врага. Наоборот – сказал, что отец его не мог заниматься вражеской деятельностью, он, Аркадий, не верит в это. Его отец наверняка жертва чей-то злобной клеветы, настоящих врагов. Им выгодно вывести из строя нужных стране, талантливых специалистов, вот и прибегают они к таким подлым приемам: клевете, оговору. Факт ареста – еще не доказательство вины. Суда над отцом не было, вредительство его не доказано. Аркадий убежден, что произошла ошибка, НКВД обязательно разберется – и отец непременно выйдет на свободу.

Но Аркадию в райкоме сказали, что в НКВД работают не такие люди, которые могут допускать ошибки. Прежде чем предпринять репрессивные меры, там сто раз все самым тщательным образом проверят и перепроверят и сто раз подумают. И выражать недоверие органам, бдительно стоящим на страже безопасности, интересов нашего государства и народа, ни один коммунист или комсомолец не должен. Не имеет права. Это означает сеять смуту в умах людей, подрывать доверие к государственной власти. Делать как раз то, что пытаются делать наши враги всех мастей.

Но клеймить отца Аркадий все равно не согласился. На беседы в райком его вызывали не один раз, давили и так, и этак, и все безрезультатно.

И тогда в райкоме было решено: за отказ выполнить рекомендацию руководящего комсомольского органа, поступить так, как должен поступить настоящий сознательный комсомолец, преданный партии и государству, во всем идущий с ними в ногу, за недоверие к действиям органов советской власти, за порочащие их высказывания Аркадия Карасева из комсомола исключить. Сделать, как полагается по уставу: на общем комсомольском собрании в своей первичной организации, в данном случае – в школе, большинством голосов. Никакого сомнения – собрание поддержит линию райкома, а райкому останется только немедленно утвердить принятое решение. В итоге – огромный моральный, политический эффект: коллектив продемонстрирует свое единство и высокий боевой дух, непримиримость к тем, кто пытается пренебречь комсомольским долгом, в такое ответственное время внести разлад и сомнения в стройные ряды молодежи.

Десятый класс «А» напоминал растревоженный улей. Внешне все было как прежде: своей чередой, по расписанию, шли уроки, писались сочинения, диктанты, контрольные, решались на доске задачи по тригонометрии, физике, но главным содержанием жизни в десятом «А» было происходящее с Аркадием Карасевым. То, что от него требуют, принуждают исполнить.

Класс «А» был особый класс. «Б», параллельный, при тех же самых учителях и школьных руководителях был классом обычным, ничем не примечательным, рядовым. Учебные дела шли ровно, без больших успехов, но и без серьезных провалов, все учащиеся были примерно одинаковы, никто не блистал какими-либо яркими способностями, тем более талантом, ни о ком нельзя было сказать, что он чем-то выделяется, представляет собой незаурядную личность. А в «А» каждый был чем-то одарен. Одни, кроме школы, учились еще и музыке, другие посещали во Дворце пионеров, в Домах культуры разного рода секции, студии: рисовальные, художественной лепки, балетные, спортивные. В классе, например, был чемпион города по фехтованию. Еще один парень занимался скоростным плаванием в бассейне, мечтал о рекордных показателях. В школе существовал драматический кружок, которым руководил настоящий артист из театра. Кружковцы ставили водевили, скетчи, даже большие пьесы со многими действующими лицами: «Разлом», «Вишневый сад». Участвовали желающие из всех классов, даже младших, но основной актерский костяк составляли ученики десятого «А». Класс назывался выпускным, весной предстояли трудные экзамены, учебе полагалось уделять все силы, все внимание, но даже в год самых серьезных выпускных экзаменов в десятом «А» ребята и девушки находили для спектаклей и время, и желание, и силы.

Таким, каким он был, класс сложился без всякого специального подбора, по воле доброй случайности, с самого первого дня, как только родители привели в начале сентября детей в школу, и учителя, еще не зная, кто что собою представляет, кто на что способен, рассадили детвору по партам.

Есть классы шумные, неугомонные, с постоянными внутренними конфликтами, междуусобицей, драками, и ничего с этим не поделаешь, никак это не искоренишь. В «А» все ребята и девочки были дружны между собой. Никогда не ссорились, не ябедничали, не сплетничали, во всем поддерживали друг друга. Учились все успешно, слабых оценок не было ни у кого, ни по какому предмету. А уж если в журнал залетал хотя бы один «пос» – «посредственно», тройка по-нынешнему, то для всех это означало настоящее ЧП. К виновнику такого происшествия сразу же бросались на помощь лучшие ученики класса; девочки, как более искусные дипломаты, вели обработку учителей: спросите еще раз, он же (или она) прекрасно знает, просто запнулся, сбился, плохо себя чувствовал в этот день, у него голова болела! Учителя и сами понимали, что произошла случайность, что-то ненормальное. Давали оступившемуся возможность поправить оценку, и заступники его оказывались полностью правы: на этот раз он (или она) действительно отвечал гладко, уверенно, и «пос» исчезал из журнала.

Ученики десятого «А» даже внешне заметно отличались ото всех остальных в школе, от своих сверстников из других школ. Трудно сказать, как сложился у них такой стиль, по сговору или непреднамеренно, естественным порядком, и как он достигался, ведь не во всех семьях существовали необходимые финансовые возможности, но все юноши приходили в школу в темных костюмах, в белых выглаженных рубашках с галстуками. Причем – скромными, приглушенных расцветок; никто не надевал яркие, кричащие, отдающие безвкусицей. Соблюдение этих правил придавало каждому подчеркнуто интеллигентный вид. Соответственно все и держались – с отменной вежливостью, с поклонами здоровались с преподавателями, девушек и даже девочек-младшеклассниц всегда и везде пропускали вперед. Подняться над партой при ответах учителю на уроках – это было непреложное школьное правило, но те, кто учился в десятом «А», вставали всегда, в любой обстановке, если к ним подходил и обращался кто-либо из взрослых.

Вот такой был этот класс, непохожий на другие, заставлявший всю школу говорить о себе, рождавший невольное желание на него равняться и подражать его ученикам.

И вот теперь у них, привыкших к спайке, почти семейному содружеству, с одним из товарищей происходила беда, в сравнении с которой все прежние неприятности, что когда-либо с кем-либо случались, требовали солидарности, сплочения, совместных действий, можно было считать ничего не стоящими мелочами, даже просто чепухой.

И класс, стараясь не обнаружить этого явно, буквально кипел в величайшем волнении и тревоге. За все школьные годы никогда еще не возникало такой остроты и такого накала. На переменах возле чьей-нибудь парты немедленно собирался тесный кружок, взбудораженная кучка, голоса сливались, многие, не выдерживая, перебивали других, торопясь высказать свои мысли, предложения. После уроков не рассыпались поодиночке, не стремились к себе домой, – кучками, группками отправлялись к кому-нибудь из близко живущих на квартиру, продолжали дебаты там, в прежнем, если не большем, волнении. Забегал, появлялся кто-нибудь новый – с дополнительными, только что узнанными известиями, возникшими идеями или чтобы еще раз высказать старое, но на иной лад. Те, у кого были телефоны, по десять раз за вечер звонили друг другу. Никто не находил себе покоя и места. И всех терзало одно: неужели все-таки райком пойдет на такую жестокость: исключит из комсомола выпускника! Лучшего отличника, еще вчера – славу и гордость школы. Для Аркадия же это просто конец! Ему же тогда не поступить ни в один институт! Не найти себе никакой приличной работы. Только дворником или подносчиком кирпичей на стройке. Райком еще и такое может устроить: вместе с исключением не дать Аркадию закончить школу! Такой случай был два года назад. Десятиклассник, даже имя его помнилось, не забылось, Саша Петров, что-то на одном из тогдашних комсомольских собраниях, не подумавши, ляпнул, – и в два счета его выперли из комсомола и из школы. Мать его ездила в Москву, к Крупской, за помощью и заступничеством. Упала, рассказывали, там ей в ноги. В конце концов Сашку восстановили, школу он закончил, но пропустил год и заканчивал не в своей, а в вечерней для рабочей молодежи, и каких переживаний стоило это ему самому и его родителям!..

Все в десятом «А» были комсомольцами. В собрании предстояло участвовать всем. Решать судьбу Аркадия поднятием своих рук. Считается, что у каждого свободный выбор, хочешь – «за», хочешь – «против». Но это только считается. На самом деле как надо голосовать – райком установил и твердо обозначил: как подобает настоящим комсомольцам. За исключение. Все как один. Единогласно. Другого просто не может быть!

Загрузка...