У черты

5

Такое призрачное, почти нереальное видение в его памяти – беспощадная драка-поединок с Генкой Сучковым. Она случилась во дворе того кирпичного четырехэтажного дома, населенного семьями почтово-телеграфных служащих, в котором он жил до самой войны, до поспешной эвакуации многих городских заводов, фабрик, предприятий и значительной части горожан осенью сорок первого года. Случилась поздно вечером, почти уже ночью, когда во дворе не было никого из детей и взрослых, любивших после душного дня в наступившей прохладе чуть не до полночи, до боя кремлевских часов по радио, посидеть с разговорами на дворовых лавочках, среди ароматов цветочных клумб, политых на закате солнца из леек и после этого благоухавших особенно сочно и сильно.

Генка Сучков был старше его, Антона, на два года, заканчивал восьмой класс, осенью, на пороге девятого, готовился вступить в комсомол. По характеру, по своей натуре он был прирожденным лидером. Во всех делах, обстоятельствах, в любом мальчишеском предприятии он старался немедленно занять главенствующее место. Не лидером, рядовым участником, в подчинении у кого-то быть он органически не мог. Если не удавалось захватить первенство – тогда он полностью выключался из игры, из дела, уходил в сторону и начинал затевать что-то совсем другое, свое, чтобы притянуть и перетянуть к себе мальчишек, собрать их вокруг себя в кучу и уже безраздельно ими командовать, верховодить. Туда и сюда посылать с поручениями, приказывать, поощрять, давать нагоняи и выговоры, повышать и понижать по своему усмотрению на исполняемых ими ролях и делать это полностью единолично, все остальные – это только исполнители его замыслов, желаний, воли, инициативы.

В ту свою совсем еще детскую пору Антон не знал, что таких людей, как Генка Сучков, в жизни совсем немало, во взрослый мир они приходят, вырастая, получаясь из таких, как Генка Сучков. Но там и тогда они уже поумней, похитрей, действуют не так открыто. Иных буквально сжигает жажда власти, главенства, все люди вокруг для них дураки, неучи, ни на что не годный мусор, но до поры до времени они прячут, таят свои сокровенные мечты и стремления, выжидая удобного, подходящего случая, момента. И уж когда он подходит, удается его схватить и схватить крепко – вот тогда вовсю разворачивается то затаенное, что находится у них внутри. Нередко их мало, а то и совсем не интересует само дело, которым они собираются управлять, главное для них в другом: чтоб им подчинялись. Чтобы под ними, как муравьи под подошвами Гулливера, были люди, побольше людей, множество людей – чем их больше, тем выше пирамида, держащая на своей вершине властвующее лицо, тем значительнее, обширнее, державнее власть и значительнее он сам, обладатель этой власти. И на тех, кто внизу, с такой высоты можно смотреть уже не как на подчиненных, а как почти на рабов. Лишенных своей воли, желаний. Безгласных, бессловесных, за которыми закреплено только одно: покорно исполнять приказания.

Добившись высокого положения, возвысившись, любое посягательство на свое место такие властолюбцы от природы воспринимают как бунт на корабле, когда допустимы самые жесточайшие меры для подавления. И тогда они готовы на все – только бы устранить, уничтожить соперничество.

Но все имеет корни в детстве, все начинается там и исходит оттуда.

Вот таким по своему складу был Генка Сучков, усыпанный по лицу рыжими конопушками, ходивший и бегавший по-медвежьи, косолапо, ступнями вразлет, с широким, совсем женским, заплывающим заметным жирком задом. Когда заселили новопостроенный дом, пахнущий известкой и еще не вполне просохшей масляной краской на полах и дверях, он как-то быстро, чуть ли не в один момент стал для дворовой ребятни главным авторитетом, собрал вокруг себя всех мальчишек и девчонок и подчинил их своему влиянию. Ни у кого это не вызвало протеста, показалось естественным и справедливым: он всех старше, больше знает, больше умеет. Из обручей для бочек с остатками цемента, валявшихся во дворе, он наделал всем луки, стрелы смастерил из лучинок и очищенных от коры тополевых веток, и поначалу началась игра в «индейцев», – все охотились на воображаемых бизонов и тигров, убивали их лучинками и тополевыми веточками, с кусочком замазки на конце для дальности полета, потом началась война с «бледнолицыми», захотевшими завоевать индейскую страну. Они тоже были воображаемыми и все полегли под меткими выстрелами индейцев.

Вторая затея была посерьезней. Откуда-то Генка узнал, что, если соединить тонкими проводочками вилки двух радиорепродукторов в виде больших бумажных черных тарелок, имевшихся в каждой квартире, и кричать в одну из них, то в другой будет слышно, даже за десять, за пятнадцать метров. Сначала он присоединил свой репродуктор к квартирам по соседству, а потом протянул провода и по всему дому. Затея эта понравилась – можно переговариваться, как по телефону. А если соединить в одно все репродукторы – то слышны голоса сразу всех. Получался разнобойный хор – как на базаре. После школьных уроков, прибежав домой, вся пацанва, даже семи-восьмилетние первоклашки, немедленно приникали к репродукторам, и на этажах поднимался такой крик, что с улицы можно было отчетливо слышать всю перекличку даже без помощи репродукторов. Но сколько можно переговариваться – и все об одном и том же: кто какую отметку получил сегодня по арифметике, за диктант, по географии или ботанике, кто из девчонок и мальчишек выйдет после обеда во двор гулять, у кого сколько имеется копеек – можно сложиться, сходить на Кольцовскую к ларьку с квасом, попить холодный квас. Тольке Данкову родители подарили подростковый двухколесный велосипед: Толька! – кричали мальчишки с разных этажей, – вынести велосипед, дай прокатиться по двору хоть два кружочка…

Все в конце концов надоедает, надоела и перекличка через репродукторы. К тому же против нее восстали многие родители: эта затея мешала им слушать по радио новости и концерты.

Недели на две среди ребятни дома воцарилась скука, но инициатива Генки была неиссякаемой; скоро он вовлек все детское население в новую, придуманную им игру под названием «Разведчики и следопыты». Все были разбиты на двойки и тройки, в каждом подразделении был назначен свой командир.

Вот выходит из своей квартиры на первом этаже дед Земсков, как всегда небритый, в мятом, висящем на нем, как на огородном пугале, сером пиджачке. Он пенсионер, его дочь – начальница одного из городских почтовых отделений, а сам он – бывший слесарь вагонного депо. В руках его тяжелая сумка с чем-то. Куда-то направляется. Куда именно, что в его сумке? Генка отдает приказ, и за дедом Земсковым незаметно для него следуют две девчонки, Нинка и Ларка, и шестилетний Павлик на тонких кривых рахитичных ножках. Но он шустр и пронырлив, может пролезть в такую дыру в заборе, в какую даже собака не пролезет, рахитичные ножки не мешают ему бегать с быстротой зайца. Две девочки и Павлик, получившие Генкин приказ, короткими перебежками крадутся за дедом, прячутся за деревьями, выглядывают из-за угла. Возвращаются, докладывают: приказ выполнен, дед Земсков ходил к известному всей детворе ларьку с квасом и морсом на Кольцовской улице, сдавал порожнюю посуду. Конкретно – бутылки из-под пива. Ларек не только торгует в розлив квасом и морсом, но и пустую посуду принимает. Получил за свою тару дед Земсков один рубль пятнадцать копеек.

Генка благодарит разведчиков: молодцы, отлично справились. Даже сумели подглядеть, сколько мелочи дали деду в ларьке.

А вот загадка потруднее: старшеклассница Римма из соседнего деревянного дома, стоящего на углу Грузовой и Тулиновской, лишь на пару минут забежав после школьных уроков домой, тут же из него куда-то воровато, поспешно ускользает, на бегу оглядываясь, не следит ли за нею мать. По какой причине можно так поспешно да еще с опаской бежать? Подвила кудряшки, подкрасила розовой помадой… Не иначе – на свидание с кем-то… Всего в девятом классе, а уже завела себе жениха… Надо проследить. Пары или тройки разведчиков мало, она может скользнуть в проходной двор, сесть в трамвай, а потом перепрыгнуть в другой. Но от нас, разведчиков под командой Генки Сучкова, не ускользнешь!

Генка посылает за Риммой две тройки. Они пропадают на целый час, но успех полный: точно, у Риммы жених, тайна ее раскрыта. Он курсант военного училища, белобрысый, волосы под пилоткой ежиком, торчком. Но, в общем, ничего. Рослый, на груди значок «Готов к труду и обороне». Он и Римма встретились у «Спартака», купили билеты на очередной сеанс, на кинофильм «Летчики», две порции эскимо у уличной продавщицы с ящиком на ремне и вошли в фойе.

С каждым днем в игре появлялось что-нибудь новое. Генка ввел секретность: даваемые им задания знает только тот, кому они даны, а все другие не должны их ни о чем спрашивать. Результаты разведки докладываются только главному командиру, ему, Генке, только он их знает и записывает в тетрадь в картонном переплете, озаглавленную «Журнал наблюдений». С грифом на уголке: «Сов. секретно». Заглядывать в тетрадь никому не положено, она хранится у него, Генки, как будто это тайна, не подлежащая разглашению. В дополнение к настоящим именам – Нинка, Светка, Толька, Шурик и так далее, – Генка обозначил каждого разведчика еще и секретным шифром: «разведчик Икс», «разведчик Игрек», «следопыт Зоркий». Маленький кривоногий Павлик приобрел совершенно не подходящий ему псевдоним, именно для того, чтобы сбить с толку любого, кто захочет разгадать, кто же под ним скрывается, – Павлик в Генкиных устных приказах и в записях в секретном «Журнале наблюдений» именовался «Бешеный волк».

Двор четырехэтажного дома открыто, без всяких препятствий соединялся со двором углового, деревянного, где жила девятиклассница Римма, а в своей глубине – еще с одним двором, принадлежащим трехэтажному, тоже кирпичному дому, стоящему не на Грузовой, как дом Генки и Антона, а на пересекающей, Тулиновской, улице. Во всех этих домах и дворах обитало немало сверстников Генкиных разведчиков и разведчиц, и Генка поставил перед отрядом такую генеральную задачу: в короткий срок узнать обо всех самые жгучие, сокровенные тайны: кто за кем «бегает». «Бегать» означало быть влюбленным, проявлять неравнодушие, повышенный интерес, особые сердечные чувства, которые всегда прячут от посторонних. Да так, что зачастую та или тот, на кого направлено неравнодушие и эти особые чувства, даже не знают, и не догадываются о них.

А потом, а лучше попутно, объявил Генка, мы будем разузнавать и все прочее, что характеризует человека: кто с кем дружит, в каких компаниях вращается, кто чем увлечен, чему посвящает время после школьных занятий – кто шахматам, кто физкультуре, спорту, кто книжки любит читать и какие, а кто просто собачку воспитывает, выводит ее гулять.

Зачем ему нужно было все это знать, собирать и записывать в секретную, в неизвестном месте спрятанную тетрадь все эти сведения – никто Генку не спрашивал, никому это не приходило в голову, все были сосредоточены на другом, всех увлекала внешняя сторона затеянного: ведь было так интересно следить, действовать незаметно, как тень, как призраки, беззвучно подкрадываться, прислушиваться, выведывать, вызнавать и становиться обладателями разного рода чужих тайн.

Разгадать их, добывать сведения, что хотел получить Генка, не всегда удавалось с помощью лишь одних наблюдений, поглядывания из-за углов. Приходилось использовать тех, кто знал нужное, знакомых и близких товарищей за кем шла слежка, расспрашивать их под разными предлогами, хитрить, изворачиваться. Но это требовало времени и не всегда приносило результаты, поэтому скоро Генкин отряд стал действовать напрямую: подкараулив в укромном месте мальчишку или девчонку, что могли дать «показания», разведчики с Генкой во главе – без него бы они не решились, не смогли бы такое проделать – окружали «языка» плотным кольцом, припирали к забору или глухой стене дома, вдали от прохожих; Генка, всех выше, конопатины на его лице в такие моменты бурели, делались похожими на тифозную сыпь, помахивая зажатым в руке, сложенным вдвое кожаным ремнем, выдернутым из брюк, в позе и тоном полного хозяина над судьбой и жизнью схваченной жертвы, приказывал:

– А ну, говори быстро, кто из твоего класса Женьке Косачевой каждый день записочки подбрасывает? Как не знаешь? Сашка Еськов, да? Не отпустим, пока не скажешь. Вот этот ремешок видишь, хороший ремешок, правда? Крепкий Всем языки развязывает, и не таким, как ты…

– Да не знаю я ничего! – пытался вырваться из сдавившего его кольца мальчишка.

– Как это ты не знаешь?! – вскипал гневом Генка и еще ближе к лицу пленника взмахивал кожаным ремнем. – Сашка твой друг, вместе в футбол играете, вместе зимой на каток ходите, он тебе альбом с марками за так подарил, а ты не знаешь! Знаешь! И мы прекрасно знаем, только ты подтвердить должен!

– Чего вы пристали, чего вам надо? Не буду я ничего говорить.

– Нет, скажешь! А не скажешь – такое с тобой сделаем, век помнить будешь!

Девчонки в подобных ситуациях держались двояко. Одни сейчас же начинали плакать, звать маму и сдавались, называли имена. Но попадались и такие, что, гордясь своим бесстрашием, торжествующе, во весь голос, чтобы слышала вся улица, кричали в лица допросчиков:

– Чего захотели, гады, дураки проклятые, чтоб я про подругу сказала! Да никогда этого не будет! Не дождетесь! Ни за что от меня не узнаете, ни за что! Хоть режьте, хоть огнем жгите!

Таких бесстрашных, героических, прямо-таки рвущихся на костер, на плаху, чтобы доказать правду своих слов, Генка, смирившись, отпускал. Бесполезно удерживать, такие в самом деле не заговорят.

Мальчишек же, упорствующих, неподатливых, Генка приказывал тащить в свой дворовой сарай, под замок, или в подвал под домом, – сырой, холодный, с шуршанием крыс по углам.

– Долго не вытерпит, расколется…

Время ежовщины, секретов, предателей своих близких друзей, даже кровных родственников, авторов бесчисленных «изобличающих» писем и заявлений, тайного выслеживания и внезапных арестов в своем кабинете, на службе, на рабочем месте у станка, темной глухой ночью, прямо в нагретой постели среди сна, тесных переполненных камер в холодных подвалах, бесконечных изнурительных допросов с жестокими костоломными избиениями, неподвижными «стойками» в продолжение многих дней и недель – это памятное истории и всем тогда жившим людям время в ту пору, о которой идет речь, еще не началось, не наступило, эти годы были еще впереди, но они уже подходили, маячили, готовились. Что-то из них уже носилось в воздухе, которым дышала страна, и Генка как более старший, чем вся его команда, в какой-то степени уже причастный к миру взрослых, в чем-то уже осведомленный, чутко улавливал кое-что из надвигающегося, незримо носящегося, готовящегося развернуться и сознательно и бессознательно одновременно претворял в затеянной им ребячьей игре…