У финишной черты

Будь готов на счет три

Обычно люди попадают в дома сумасшедших по решению суда или опеки, но этот парень явился сам и потребовал изолировать его, утверждая, что смертельно опасен. Мисс Нельсон, этот дракон в юбке из регистратуры, немедленно вызвала доктора Шаца, а тот, в свою очередь, прихватил меня, на всякий случай. Я – санитар в отделении для душевнобольных и, само собой, крепкий малый, к тому же немного знаю дзюдо и легко могу навесить кренделей, причем умело, так, чтобы не сильно покалечить подопечных, но и не дать им причинить вред себе или кому-нибудь другому.

Этот тип сидел возле регистратуры, согнувшись в три погибели, как будто боялся, что неосторожным движением убьет любого, кто окажется поблизости, хотя на вид казался не опаснее увядшей гвоздики. Ростом этом шибздик был не выше полутора метров, и весил не больше шестидесяти килограммов; плечи угловатые, тощие руки и ноги; черты лица слишком нежные для парня, но вот цвет его физиономии отливал синевой, примерно как моя треклятая щетина, если я вдруг забываю с утра побриться.

– Вы уже завели медкарту на этого джентльмена, мисс Нельсон? – спросил доктор Шац, прежде чем заговорить с пациентом.

Она презрительно поджала и без того надменные губы.

– Боюсь, что нет, доктор. Он… он говорит, что не расскажет о себе – для него это якобы равносильно самоубийству.

Коротышка закивал с несчастным видом.

– Но мы должны знать хотя бы ваше имя, – обратился к нему доктор Шац.

Маленький парень вдруг отполз на самый край скамейки, где съежился, весь дрожа.

– Я не могу назвать его вам! И не только свое имя – любое!

Надо отдать должное психиатрам: они порой способны даже удивляться, но никогда не показывают этого. Скажите им, что вы всегда едите суп венчиком для взбивания яиц, и они сделают вид, будто сами так поступают. Да вы и без меня это прекрасно знаете. Я тоже стараюсь вести себя невозмутимо и делаю успехи, но это было что-то новенькое, когда я увидел, как этот недомерок чуть не забился в конвульсиях. Брови мои сами собой взметнулись вверх.

Доктор Шац невозмутимо кивнул и с доброй улыбкой предложил ему пройти в свой офис, где можно будет поговорить наедине. Коротышка послушно направился к двери кабинета. Когда они закрылись там, я зашел в смежную комнату с тонкой дверью в перегородке, через которую все было прекрасно слышно, и в то же время в любую секунду можно было ворваться в кабинет, если что-нибудь пойдет не по плану. Вас, наверное, удивит, что это происходит крайне редко. Но, тем не менее, риск здесь не уместен.

– Теперь, я надеюсь, вы расскажете, что вас беспокоит, – услышал я тихий спокойный голос Шаца. – Или это тоже невозможно?

– О, это я могу, – ответил коротышка. – Я только не могу назвать вам мое… мое имя. Или ваше, если бы я его знал. Или чье-либо еще.

– Почему?

Коротышка с минуту молчал. Я слышал его сбивчивое дыхание и понял, что он пытается выдавить из себя признание.

– Когда я произношу чье-то имя три раза, – прошептал он, – человек умирает.

Доктору Шацу нельзя было отказать в выдержке.

– Понятно, – сказал он. – Это происходит только с людьми?

– Ну… – вдруг послышался характерный скрип по бетонному полу, судя по всему, коротышка поближе придвинул свой стул. – Послушайте, док, я здесь, потому что это сводит меня с ума. Если вы решаете, «того» я уже, или «не того», то у меня есть для вас убедительные доказательства.

Доктор ждал. В подобных ситуациях они всегда так: побуждают пациентов рассказать то, о чем, возможно, и не стоило бы говорить.

– Первым был Уиллард Гринвуд, – медленно выговаривая слова, напряженно произнес коротышка. – Вы должны знать его. Помощник министра в Вашингтоне. Большой человек, правда? Замечательные перспективы карьеры. Я вижу его имя в газетах. Уиллард Гринвуд! Это звучит… звучит как-то особенно впечатляюще. И я вдруг понимаю, что хочу произнести это имя. Я произношу его три раза. Просто вслух, пока разглядываю его фотографию. И что происходит?

– Гринвуд покончил с собой на прошлой неделе, – сказал доктор Шац. – У него, очевидно, временами возникали серьезные психологические проблемы.

– Да. Я не думал об этом. Совпадение, возможно. Но затем я вижу в кинохронике ту подводную лодку, которую спустили на воду несколько дней назад. «Морской нырок». Я произношу это название три раза подряд, так же, как любой другой мог бы его произнести. Вы ведь делали так иногда, правда? Делали?

– Конечно. В именах бывает какое-то очарование.

– Бесспорно. Так вот, этот «Морской нырок» столкнулся с чем-то и затонул. Я начал подозревать, что происходит неладное. Тогда я взял другое имя из газет. Решил, что это не должен быть человек вроде Гринвуда, который оказался психом, как вы сказали, и он не должен быть больным или старым. Субмарины и все прочее, от чего можно ожидать столкновения с какой-нибудь опасностью, тоже отпадали. Это должен быть кто-то молодой и здоровый, подумал я. И выбрал имя из школьных новостей. Девочка по имени Клара Ньюлэнд. Выпускница школы Эммануила, ей было всего семнадцать.

– Она умерла?

За дверью послышались всхлипывания коротышки.

– Автомобильная авария. В прошлое воскресенье. Она оказалась единственной, кто погиб. Все остальные получили незначительные ушибы.

– Это ведь могли быть просто совпадения, – очень мягко сказал доктор Шац. – Может быть, вы произносили и другие имена вслух, и ничего не произошло, но запомнили только эти, потому что связали их с трагедиями.

Парень отодвинул свой стул: я слышал, как вновь раздался скрип. Вероятно, он встал и наклонился над столом. Так поступают, когда сильно взволнованы. Я взялся за ручку двери и приготовился.

– Как только я понял, что происходит, – заговорил коротышка, – я перестал произносить имена трижды. Я не смел их произносить даже единожды, потому что это заставило бы меня повторять их снова и снова… А вы теперь знаете, какова жертва. Но вчера…

– Да? – произнес доктор Шац, будто подталкивая его, когда коротышка снова замолчал.

– Вчера ограбили бар. Это случилось, когда клиенты разошлись, и бармен хотел закрыть заведение. Ворвались два парня. Завязалась драка, и бармен был убит. Затем приехали копы. Одного из грабителей подстрелили, другой убежал. Тот тип, которого ранили…

Я приоткрыл дверь и заглянул в щель. Коротышка держал перед Шацем газетную вырезку, тыкая в нее дрожащим пальцем.

– Пол Майклс, – произнес доктор.

– Не называйте его! – вскричал коротышка.

Я был готов ворваться, но доктор Шац, незаметно для парня, сделал предостерегающий жест, давая понять, что я пока не нужен.

– Я не хочу произносить его имя! – надрывался коротышка. – Если я это сделаю три раза, он умрет!

– Думаю, что теперь я понимаю, – сказал Шац. – Вы боитесь называть имена три раза, опасаясь результата. Ну, хорошо, а чего вы хотите от нас?

– Чтобы вы меня заперли. Не позволяйте мне произносить чье-либо имя трижды. Бог знает, скольких людей я могу погубить. Я смертельно опасен!

Шац уверил коротышку, что здесь ему окажут всю необходимую помощь, и передал парня в смотровую, чтобы завести историю. Это было непросто, потому что тот до сих пор не назвал себя, и доктор Мерримен, заведующий психиатрическим отделением, чуть не заработал инфаркт, пока бодался с пациентом.

После того, как парня, наконец, облачили в пижаму с длинными рукавами и выделили ему койку, мы с доктором Шацем остались вдвоем.

– Черт знает что, он тут наболтал, – сказал я. – Думать, что люди умрут, если произнести их имя три раза. Тут у любого поедет крыша.

– Рудимент детства, – ответил он и объяснил мне, что дети подсознательно верят в силу своих желаний.

Я тут же вспомнил некоторые подробности собственного детства: про то, как мой старик своим ремнем внушал мне ужас, и я много раз желал ему смерти, а потом трясся от страха, что отец и вправду умрет, и смерть его будет на моей совести. Но я перерос это, объяснил Шац, как это происходит с большинством людей. Но у некоторых, включая нашего маленького незнакомца, их детские представления не теряют свою силу, что часто приводит к подобным результатам.

– Но тот тип, которого он упомянул, Пол Майклс, – вспомнил я, – Раненный грабитель, он ведь лежит прямо в нашей больнице. В критическом состоянии, в соседнем отделении.

– У нас городская больница, – устало ответил Шац, закуривая сигарету, – Все, кому не светит частная лечебница, попадают к нам. Включая таких типов, разумеется.

– Будут ли у вас какие-то особые указания? – поинтересовался я.

– Да нет, пожалуй. В подобных случаях пациенты редко склонны к суициду или агрессии, если чувство вины не выходит из-под контроля. Главное, обеспечить ему покой. Ну, и давать успокаивающее, если понадобится.

У меня было много работы в отделении, чтобы на некоторое время забыть о коротышке, да он и не создавал никаких проблем. Прошел час или два после ужина. Мне пришлось переставить некоторые кровати и сопроводить одного несговорчивого клиента в комнату гидротерапии, так что я почти не обращал внимания на маленького парня, с беспокойством зыркавшего по сторонам.

Вдруг он подошел ко мне, отчего-то нервно трясясь, и схватил меня за плечо обеими руками.

– Я все время думаю об этом… этом имени, – забормотал он. – Я все еще хочу произнести его. Сделайте хоть что-нибудь! Не дайте мне его назвать!

– Кого? – спросил я, не сразу поняв, о чем речь. Только потом до меня дошло: – Ты имеешь в виду этого налетчика, Пола Майклса?..

Коротышка побледнел и прыгнул на меня, желая заткнуть мне рот, но слово уже вырвалось. Пришлось скрутить парня и позвать медсестру, которая вкатила ему фенобарбитал. Все это время, пытаясь успокоить его, я не переставал объяснять, что сожалею о том, что ляпнул это имя.

– Теперь я точно произнесу его, – угрожающе проскрежетал он, весь дрожа, – Даже не сомневайтесь.

Он вяло протопал к окну и сел там, обхватив голову руками.

Я лег спать около полуночи, продолжая размышлять о бедном маленьком парне, который считал, что он может вот так вот запросто убивать людей.

Утром я должен был смениться, но не тут-то было. В коридорах оказалось полно полицейских. И доктор Шац выглядел серьезно взволнованным.

– Я даже не знаю, как сообщить это нашему новому пациенту, – сказал он, качая головой. – Тот Пол Майклс, который лежал…

– Лежал? – оборвал его я. – Что вы хотите сказать? Его перевели в тюремную больницу?

– Он мертв, – произнес Шац.

На несколько секунд я потерял дар речи.

– Ай, болван! – проворчал я, злясь на самого себя, – Я чуть было не поверил, что это сделал коротышка. Ведь Майклс был смертельно ранен. Он одной ногой в могиле стоял.

– Все верно. И не было бы ничего удивительного, если бы он умер… от пулевого ранения. Но ему перерезали горло.

– А коротышка?

– Мы ввели ему мощную дозу нембутала. Он кричал, что произнес имя Майклса трижды, а значит, Майклс должен умереть, и что вся ответственность лежит на нем.

– И он пока еще ничего не знает, – догадался я.

– Естественно, нет. Зачем ему лишние потрясения.

В больнице царила сплошная неразбериха, с верхнего этажа до подвала, так что мне пришлось позабыть о том, что моя смена закончилась. Все наши больные, кроме коротышки, запертого в одиночке, каким-то образом уже узнали о Майклсе – такие вещи просачиваются сами собой, без вашего участия, и мне пришлось потратить время, чтобы успокоить пациентов. Между делом я узнал кое-какие подробности.

Старый коп Слэттэри, который у нас обычно присматривает за пациентами вроде Майклса, дежурил у входа в реанимацию, наблюдая за тем, чтобы туда не входили посторонние. У Майклса был соучастник, он еще оставался на свободе, и полицейские не исключали, что пока раненый преступник в отключке, его сообщник или какой-нибудь наемный убийца могут попытаться прикончить пациента, чтобы тот не развязал язык. Поэтому в таких ситуациях всегда выставляют охрану.

Слэттери, конечно, неплохой коп, но он, возможно, не проявил достаточной бдительности, и кто-то ночью проскользнул мимо него в палату, перерезал Майклсу горло и спокойно удалился. Другие пациенты реанимации находились под лекарствами или спали, так что они ничего не могли рассказать. Слэттери, однако, клялся, что не видел никого, кроме медсестер, дежуривших в палате, или проходивших мимо него по коридору. Он утверждал, что всю ночь не сомкнул глаз, и что самое забавное – медсестры в один голос подтверждали его слова. Хотя, возможно, это не так уж забавно: все они любили старика и могли просто солгать, чтобы никто не мог смешать его с грязью.

Тогда это ставило девушек в еще худшее положение. Если они говорили правду, что Слэттери не спал всю ночь, значит, убийство совершил кто-то из них. Ведь со слов старика, только медсестры входили в палату. Капитан Уоррен из уголовного отдела сразу же просек это и велел девушкам выстроиться перед Слэттери.

– Ну, Слэттери? – сказал Уоррен. – Одна из этих медсестер, вероятно, убийца. Есть среди них кто-нибудь, кто входил в палату не по делу? Или подозрительно вел себя?

С несчастным видом Слэттери прошелся мимо девушек, глядя на их лица. Он покачал головой, как мне показалось, оттого что столкнулся перед серьезной проблемой.

– Было очень тускло в палате, – пробормотал он. – Чтобы не мешать пациентам, горит один ночник, света хватает только для того, чтобы девушки могли спокойно пройти, не спотыкаясь. Я даже не могу быть уверен, кто именно из них входил в палату.

– И никто не вел себя подозрительно? – допытывался капитан.

– Откуда мне знать. Моя работа – не пускать посторонних. Входили одни медсестры, было довольно темно, и даже если бы одна из них спрятала под халатом армейскую винтовку, я бы этого не заметил.

Капитан Уоррен допросил девушек поодиночке, чтобы выяснить, знал ли кто-нибудь из них Майклса достаточно хорошо, чтобы иметь повод прикончить его.

Об этом рассказала Салли Нортон, красотка из кабинета психогигиены, когда вернулась на дежурство после допроса. Зайдя в раздевалку, чтобы переодеться, она вдруг с визгом выскочила обратно, держа что-то в руках. Это был халат. Увидев доктора Шаца, она развернула его перед ним, словно тряпку перед быком.

– Вы только посмотрите, доктор! – кричала она. – Я вчера забрала униформу из прачечной, и еще даже не надевала халат, и во что он теперь превратился!

– Если что-то не так с прачечной, сами с ними разбирайтесь, – раздраженно отмахнулся он. – У меня и так хватает проблем с пациентами, из-за всей этой шумихи с Майклсом.

– Но в том-то и дело. Я не удивлюсь, если это имеет какое-то отношение к Майклсу, – и она показала ему рукав, на котором были красные пятна по краю, возле запястья.

Шац позвал капитана Уоррена и доктора Мерримена, главу отделения. Мерримен выглядел еще хуже, чем обычно, держа руку за пазухой, со стороны сердца. Все это волнение доставляло ему больше беспокойства, чем наши пациенты.

Уоррен очень заинтересовался находкой. Здесь же, в больнице, провели тест и установили, что кровь на халате имеет ту же, третью группу, что была у Майклса. Он, разумеется, был не единственным пациентом в больнице с такой группой крови, но капитан Уоррен не мог проигнорировать этот факт.

Он начал было давить на Салли, но тут вмешался доктор Мерримен и рассказал ему о нашем коротышке, и про его историю с трижды произнесенными именами.

– Какого черта, что за чушь? – возмутился Уоррен. – Мне нужны доказательства, а не фантазии какого-то чокнутого парня.

– Действительно, – торопливо вставил доктор Шац, пытаясь остановить доктора Мерримена, но не решаясь открыто прервать его. – Это довольно типичное заблуждение, правды в нем не больше, чем в рассказах о ведьмах или гоблинах. Я не хотел бы тревожить пациента по этому поводу.

– Можете не беспокоиться, – сказал Уоррен. – У меня есть более важные вещи.

– Дело в том, – продолжал доктор Мерримен, – что этот человек, утверждает, заметьте это, что он боялся упоминать имя Пола Майклса. Именно поэтому он хотел, чтобы его заперли здесь.

Уоррен озадаченно посмотрел на него.

– Хотите сказать, вы верите в то, что он назвал имя Майклса три раза, и тот умер.

– Конечно, нет, – сухо ответил Мерримен. – Это поразительное совпадение, которое заслуживает внимания, вот и все. Или, возможно, мое представление о работе полиции отличается от вашего.

Я не знаю, как Шацу это удалось, но он убедил капитана Уоррена, что доктор Мерримен уже в годах, и его старческую причуду следовало бы удовлетворить. Я сопроводил их до кровати коротышки, только-только начавшего выходить из-под седативного воздействия препарата. Он еще был немного не в себе, но, увидев, как мы вошли, спрятал левую руку под одеяло.

Собственно, все, что вам нужно, чтобы заставить полицейского незамедлительно среагировать – так это либо среди бела дня как угорелому выбежать из банка, или вот так подозрительно быстро спрятать руку. Уоррен сорвал с пациента одеяло и после недолгого сопротивления заставил раскрыть пальцы. Под ногтем мизинца коротышки виднелось что-то красное.

– Кровь? – поразившись, спросил я, после чего мне пришлось заняться пациентом. Он так и норовил вырваться, пока капитан Уоррен пытался сделать соскоб с его пальцев.

Это оказалась не кровь. Губная помада, что можно было определить и без лаборатории.

– Ну, вот, – убежденно заметил доктор Шац. – Видите? Вы нарушили покой моего пациента, и ради чего?

– Это мое дело, – сквозь зубы ответил Уоррен. – И я собираюсь еще немного побеспокоить его.

Он заставил меня вывести коротышку. Я не хотел, но доктор Мерримен отверг возражения Шаца, и приказал мне. Двое полицейских силой переодели парня в халат Салли Нортон и накрасили ему губы красной помадой.

А знаете, в этом стройнящем халатике и с колпачком на голове он выглядел весьма неплохо. Даже интереснее, чем Салли, надо сказать.

– Ладно, – согласился Шац, – возможно, он сумел бы в полумраке проскользнуть мимо Слэттери. Допускаю. Но почему вы считаете, что он это сделал. Да и зачем ему это?

– Во-первых, помада на мизинце, – сказал Уоррен. – Иногда приходится подправлять помаду пальцем. А что касается вашего «зачем», то это зависит от разных обстоятельств. Если парень просто псих, он мог зарезать Майклса потому… потому, что он псих. Но, предположим, что он – тот самый сбежавший грабитель, его сообщник, а Майклс – единственный, кто мог рассказать о нем и опознать. И пока Майклс лежал в коме, этому типу нужно было только пробраться в больницу любым возможным способом и перерезать сообщнику горло, чтобы навеки заткнуть его. По-моему, все сходится.

Доктор Мерримен кивнул.

– Именно об этом я и подумал, капитан, – сказал он.

– Ты лжешь! Ты лжешь! – закричал коротышка. – Я назвал его имя три раза, и он умер! Они все умирают! Это мое проклятье!

– Хорошо, давайте проверим, – сказал доктор Мерримен. – Произнесите мое имя три раза.

Коротышка съежился и отступил.

– Я… Я не могу. Уже достаточно смертей на моей совести.

– Я приказываю! – крикнул доктор Мерримен, его лицо опасно раскраснелось. – Произнесите мое имя три раза!

Коротышка бросил на доктора Шаца умоляющий взгляд.

– Разрешаю, – успокаивающе кивнул он. – Я знаю, ты убежден, что это действует, но это полностью противоречит логике. Слова не могут убить. Ты сам себе это докажешь.

И коротышка, бледнея и дрожа, трясясь так, будто сейчас умрет от страха, произнес имя доктора Мерримена три раза.

Уоррен снял с пациента отпечатки пальцев и поручил Слэттери и еще одному охраннику караулить палату сумасшедшего коротышки.

Когда на следующий день я пришел на работу, в отделении царила необычная тишина, как на поминках. Салли Нортон рыдала, на докторе Шаце лица не было. И коротышка носился кругами в своей палате, крича, что ему не нужно было соглашаться делать это.

– Что делать? – все еще не понимал я.

– Доктор Мерримен умер прошлой ночью, – сказал Шац.

Я с ужасом посмотрел на маленького человечка.

– Это он?

– Нет, нет, конечно, нет, – сказал Шац, но уже далеко не тем спокойным, уверенным голосом, как вчера. – У доктора Мерримена было слабое сердце. Он мог умереть в любое время. Возможно, он испытывал бессознательное желание избежать боли и страха, и заблуждения пациента, вероятно, подтолкнули доктора Мерримена таким образом облегчить себе страдание. Он убедил себя психологически. Это как смерть от проклятья вуду. Жертва захотела собственной смерти, и проклятье сработало.

Все вновь погрузились в скорбь, пока не появился капитан Уоррен с широкой улыбкой на лице. Она тут же исчезла, едва он узнал о смерти доктора Мерримена, впрочем, капитан не допускал и мысли о том, что это сделал коротышка.

Будучи практичным копом, не верящим в фантазии, он водрузил свою руку на плечо коротышки и произнес:

– Арнольд Роуч, вы арестованы за соучастие в убийстве…

Как затем объяснил капитан Уоррен, коротышка, чье имя теперь стало известно всем, имел глупость оставить на месте преступления несколько отпечатков пальцев. И не придумал ничего лучше, чем сочинить историю о проклятии дурного глаза, наняв хорошего психиатра, который объяснил ему, как быстро и ловко изобразить невменяемость. Таким образом он и оказался здесь, в психиатрическом отделении. И если кто-то верит, что он действительно боится произнести любое имя хотя бы раз, не говоря уже о том, чтобы назвать его трижды, значит, ему нужно лечиться самому. Для пущей убедительности, коротышка исступленно кричал всякий раз, когда слышал, как кто-то называет любое имя. Из-за этого мы даже не могли обращаться к пациентам по именам, когда он находился рядом.

– Ну, и что вы обо всем этом думаете? – позже спросил я у доктора Шаца. – Парень – псих, или он удачно подвернулся фараонам?

Доктор Шац в задумчивости приложил ко рту ладонь и проговорил сквозь пальцы:

– Я думаю, у него психоз. Конечно, этому недостаточно доказательств, но его поведение убеждает меня. Это определенно психоз.

– А что насчет его истории о трижды произнесенных именах? Ладно, возможно, он спланировал все по пунктикам, прежде чем появился здесь. Те, кто мертвы, уже мертвы, и никто не узнает, умерли они просто так, или от того, что он трижды назвал их имена. Допустим, что этот шибздик мог перерезать Майклсу горло. Но как быть с доктором Меррименом?

– Я же тебе объяснил, – устало сказал Шац, – Слабое сердце и, предположительно, желание умереть, инициированное внушением.

Я наспех протер пол, сунул швабру обратно в ведро и начал выжимать. Что-то не давало мне покоя, и я не хотел этого скрывать.

– Это всего лишь предположение, – сказал я. – Ну, а вдруг этот чудик действительно не врет, и люди умирают, если он произнесет их имя три раза?

– Почему бы тебе не попробовать самому, что из этого выйдет? – зло спросил Шац.

Я чуть не уронил ведро.

– Почему я? Вы психиатр. Вам и карты в руки.

– Потому что я знаю, что это чисто детское заблуждение. Мне не нужно никаких доказательств.

– Но это ведь, – возразил я, опираясь на швабру, – не научный подход, доктор.

– Ну и черт с ним, – раздраженно проворчал он. – Ладно, если это тебя беспокоит, так и быть, я попробую.

Однако всякий раз, когда я напоминаю ему об этом разговоре, у него постоянно находится какая-нибудь отговорка.