У них отняли детство

Новелла девятая «ПОМНИТЕ МЕНЯ!»

Память бывает опасно цепкой: день, второй, третий даже во сне звучал во мне этот крик:

— Помните меня!.. Всегда!.. Умоляю вас — помните!

Он повторял и повторял эти слова, как заклинание, — по-арабски, по-русски, по-английски. Ринулся с половины трапа назад — и не смог прорваться сквозь толпу. И снова закричал, а сильный ветер разносил его слова по аэродрому:

— У нас будет родина, даже если я погибну… Помните меня!

Замира, Маша, Наиль махали вслед вырулившему на взлетное поле самолету, пока он не взмыл в небо. Они знали: самолет взял курс на Дамаск, в Сирию. А в салоне, припав к иллюминатору, в последний раз смотрит на крымскую землю Акрам Куси, неутомимый выдумщик и проказник. Когда самолет скрылся, Маша не выдержала, зарыдала на плече своего товарища и напарника по отряду Наиля Галиулова, сквозь слезы повторяя одно и то же:

— Неужели он погибнет?.. Такой трудный, такой умный… Такой добрый.

Наиль ласково улыбнулся:

— Ну, тебя не поймешь, Маша! То ты плакала от него. Теперь плачешь по нему.

— Ах, Наиль… Этот ребенок в свои тринадцать лет уже личность, индивидуальность. Да ты и сам это знаешь не хуже меня.

…В пустых автобусах все молчали. Перед глазами все еще стояли минуты прощания.

— Строем на посадку!

Никакого строя не получилось. Дети вдруг осознали: это разлука.

— Таня! Маша! Наиль! Замира! Оля! Саша! Рита! — разнесся над аэродромом разноголосый крик.

Каждый из ста палестинцев звал свою вожатую. Тогда им позволили проводить палестинцев до трапа. Что тут началось! Каждый бросился к своей вожатой. Так они и пошли по взлетному полю — как наседки в кругу цыплят. Шли лагерями: «Полевой», «Лесной», «Речной», «Озерный». У трапа самолета опять прощались, плакали — тяжелое получилось расставание…

…За окном мелькала привычная дорога. Она не мешала думать, вспоминать, говорить.

— Мой бедовый Акрам, мой милый Акрам, — вполголоса говорила Маша Наилю. — Такой добрый, открытый, доверчивый, непосредственный. И такой неуправляемый иногда. Помнишь, Наиль, мы поехали как-то в село, в местную школу? Он увидел сельских мальчишек, — они катались на велосипедах, — попросил у них машину и укатил. Как мы переволновались тогда! Ждем-пождем — нет его и нет. А когда вернулся, не простить его было невозможно — так искренне просил он прощения. На него вообще нельзя было долго сердиться. В хорошие минуты он говорил мне: «Я очень люблю тебя, Маша. Я хочу быть послушным, но видишь — не получается. Наверное, это не я виноват, а бес, который в меня вселяется с утра». А у самого глаза хитрющие-хитрющие. Помнишь?

Наиль понимал: Маше нужно выговориться, и не перебивал ее.

Вот и Артек. Вожатые вышли из автобуса.

— Схожу к «Клену», — сказала Маша Наилю.

Он догадался зачем, предостерег:

— Не ходила бы ты туда сегодня. Только расстроишься еще больше.

Но она пошла. Пустые спальни, поникшие занавески, оставленные впопыхах ручки, блокноты не успокоили, а навалились такой тоской, таким одиночеством, что она ушла к морю. Села у воды, задумалась.

Его глаза. Вот уж воистину зеркало души! Радость, грусть, слезы тотчас отражались в них. По ним она видела: душа Акрама была в непрестанном напряжении. Казалось, он постоянно ждет от жизни какого-то чуда. Тайная работа души вызывала в нем жажду перемен. Он постоянно спрашивал:

— А завтра (букра)? Что будет завтра? А потом? А еще потом? Если пройдет три раза букра? — Узнав, что тогда они поедут в Ялту, он возвращался к какой-то своей мечте: — Если бы я летал, как птица, то увидел бы все-все… Это куда интереснее, чем из окна автобуса: видеть все, что хочешь сам…

Маша долго сидела у моря. Вот уже выплыл золотой рог месяца, высыпалась алмазная цепь Ориона и царственно заблистало созвездие Пса… И не знала она, что у другого моря не спит еще одна душа — в Латвии, в городе Даугавпилс, вчерашняя ее воспитанница Наташа Никитина торопливо писала:

«Здравствуйте, дорогие Маша, Замира и Наиль! Вот я и дома. Все время вспоминаю Артек. Мне кажется, что я поумнела и повзрослела за эти 30 дней. И в этом ваша заслуга. Вы отдали каждому из нас кусочек своей прекрасной души. У вас, наверное, теперь другой отряд, другие ребята. Вы их любите так же, как нас. Но мне почему-то кажется, что нас вы любили все-таки больше всех. Всеми помыслами я еще с вами. Часто вспоминаю палестинцев. Когда читаю газеты, все смотрю, нет ли там чего-нибудь о положении в Ливане. Как-то по-новому воспринимается все теперь. Какие мужественные ребята. До сих пор звучит в ушах их гимн. Как они там сейчас? Что их ждет в будущем? Чего бы я только не отдала, лишь бы на земле всегда был мир. Почему на свете существует такая несправедливость? И я часто думаю теперь о наших ребятах, и о себе, конечно. Как счастливо, в каком достатке живем мы, в то время как там такие же, как мы, дети мучаются, голодают, гибнут под бомбами. Не могу теперь об этом не думать. До свидания, дорогие. Счастья вам, успехов. До встречи.

Всегда любящая и не забывающая вас никогда

Наташа Никитина.

Латвия, Даугавпилс».

Получив письмо, Маша снова вспомнила Акрама Куси.

Однажды в их отряде проходил конкурс бальных танцев. Акрам должен был танцевать с Наташей Никитиной. И вдруг — исчез. Наташа надела бальное платье, ждет, волнуется, а его все нет и нет. Пошли искать. Он был в корпусе — сидел одиноко на своей кровати. Оказывается, передумал выступать. Наташа даже расплакалась от обиды и огорчения. А он объяснил ей все искренне и просто:

— Ты слишком хороша в этом платье, — сказал он грустно. — Я бы все тебе испортил. Мое скромное сафари никак не подходит сегодня к тебе.

— Сказал бы раньше, — возразила Наташа, — мы бы тебе что-нибудь подобрали.

Акрам печально покачал головой:

— Я боец, Наташа, и не имею права снимать сафари. И не должен так беззаботно смеяться и радоваться, как ты. И не имею права ходить на бал.

Долго просидели они в тот вечер втроем. Как откровенен, как искренен был с ними Акрам!

— Если бы вы знали, как прекрасен был прежний Бейрут! Сегодня он весь в руинах и черных пожарищах. Мертвые глазницы вместо окон, скелеты домов на авеню Мазры, на набережной Рамет-эль-Бейды. А Тир! В старинных папирусах записано: «Тир! Совершенство красоты! Пределы твои в сердцах морей. Из сенгирских кипарисов сооружали храмы твои, из шванских гор брали кедр, чтобы взметнуть мачты твоих кораблей…» Сегодня Тир — город мертвых, как и Сайда, Набатия, Дамур. Под их руинами погребены тысячи ни в чем не повинных людей…

Наша трагедия не окончилась. Впереди — борьба. Многие еще погибнут. Но Палестина будет нашей! И тогда я стану строителем… Если захотите, приеду к вам в гости, а потом — вы в мою Палестину. Она — прекрасна! Но если долго-долго не будет писем, умоляю: помните меня!

Не потому ли и с трапа самолета, улетавшего в Дамаск, неслось, как заклинание, по-арабски и по-русски:

— Помните меня, всегда помните!

Акрам Куси, палестинец тринадцати лет, взывал к человеческой памяти. Он не знал, что ждет его на родине — жизнь или смерть, но он спешил туда, потому что до тех пор, пока Палестина не принадлежит палестинцам, его место там, где идет борьба…

…Где ты сегодня, Акрам? Быть может, сидишь за школьной партой, склонившись над книгой. А может, твои руки сжимают сейчас ствол гранатомета… Вспоминаешь ли ты хоть иногда высокие артековские кипарисы, веселые карнавалы на костровой площади? Не знаю. Но все мы — Наташа, Заира, Наиль, Маша и я — помним тебя. Слышишь, помним!