У самого синего моря

7

Есть у нас с Мишкой одно любимое местечко, куда мы приходим только вдвоем.

Там, где кончается парк и начинается море, где крутой обрывистый берег обступают старые-престарые липы с корявыми потрескавшимися стволами, нашли мы однажды небольшую зеленую скамью.

Пожалуй, сразу и не скажешь, почему так полюбилась нам эта скамья.

Может быть, потому, что ее трудно заметить среди пышных кустов желтой акации, сирени и жасмина. А скорее всего потому, что стоит она у самого синего моря и отсюда открывается безбрежный простор.

Море совсем близко. Оно лежит внизу, под обрывом, и приветствует нас шумом прибоя.

Синими волнами подкатывается оно к нам поближе, с грохотом разбивает их о скалистый берег и обдает нас брызгами соленой воды.

Как-то раз под вечер, подошел ко мне Мишка и сказал:

— Пойдем, папка, посидим у самого синего моря?

— Ну что ж, пойдем, — согласился я.

Когда проходили мимо школы, Мишка остановился у витых железных ворот и вот уже в который раз удивленно спросил:

— А правда, папка, что вы с мамой учились в этой самой школе?

— Ну, конечно, правда.

Мишка долго стоял возле школы, заглядывал в сад, и я, ожидая, пока он насмотрится, присел на теплые серые камни школьной ограды.

Он тут же вскарабкался ко мне на колени, обнял за шею, заглянул в глаза и попросил:

— Расскажи что-нибудь про маму…

Я прижал его к себе:

— А ты что, соскучился?

— Ой, папка, соскучился…

— А что ж рассказывать… Она ведь все равно забыла нас и ничего не пишет, — сказал я.

— Напишет, папка! Обязательно напишет, — горячо заступился за Лену Мишка и, подумав немного, добавил: — А ты все равно расскажи, пусть даже и не напишет…

Я посмотрел на Мишку и улыбнулся: такие же как у Лены, карие глаза, смешной курносый нос, такие же русые растрепанные волосы. И как я люблю их обоих!

— Смотри, папка, — встрепенулся вдруг Мишка, — вон та тетенька идет, что на почте работает.

Девушка тоже заметила нас и приветливо махнула рукой.

— A-а… люди, ждущие письма от Лены, здравствуйте! Бегите на почту. Там кое-что есть для вас.

— Да неужели правда? — обрадовались мы и побежали на почту.

— Ну вот! Я же говорил, что мама нас помнит! — ликовал Мишка.

На почте были два письма и посылка. Письма от Лены и посылка — тоже.

Дома Мишка терпеливо ждал, пока я распечатывал и читал письма.

Одно было написано для меня, другое — для Мишки. Он долго разглядывал крупные печатные буквы и все просил, чтобы я читал ему снова и снова.

А писала Лена о том, что вернулась уже с экспедицией в Москву, но приехать к нам все равно не сможет, потому что работы у нее хватит на целый месяц.

В конце Мишкиного письма Лена приписала:

«Дорогие мои мальчишки, если бы вы приехали домой — это было бы чудесно! Я страшно соскучилась о вас».

Перечитали мы несколько раз эти строчки и решили «Надо ехать».

Отпуск мой кончается через неделю — и Лену мы здесь уже не дождемся.

А раз так, то завтра покупаем билеты, а послезавтра — прощай море!

Мишка спрятал свое письмо в жестяную коробку, где хранились его сокровища.

Оба конверта Мишка сначала надул, а потом звонко хлопнул ими. Раздались два громких выстрела — бах, бах!

После этого мы стали распечатывать посылку.

В ней были конфеты, печенье, пастила. А на самом дне — небольшой сверток с надписью: «Для Мишутки».

Развернули — а там новые желтые скрипучие сандалии.

— Вот это да! — обрадовался Мишка. — У меня теперь их двое будет!

Я засмеялся:

— Помнит и любит нас, оказывается, Лена. Писал я ей, что ты износил сандалии, а она тут же позаботилась — прислала.

Надел Мишка самые новые сандалии и говорит:

— А все-таки давай, папка, сходим к морю. А то мы шли, шли — да так и не дошли.

На юге темнеет неожиданно и быстро.

Мы еще только подходили к нашей любимой скамье, а уже на землю опустились сумерки.

И сразу все изменилось вокруг.

Кусты жасмина казались теперь гуще, а старые липы словно поднялись еще выше и еще теснее столпились у скамьи.

Море стихло, задумалось.

Сбежали мы с Мишкой по обрывистому склону, зачерпнули полные пригоршни душистой теплой воды и подбросили ее высоко вверх.

Разлетелись в разные стороны светящиеся брызги и рассыпались в сумерках таинственными зеленоватыми искрами.

Мишка радостно засмеялся и посмотрел в сторону моря.

Там, недалеко от берега, чернеет на фоне синего неба высокий гранитный утес. И на самой вершине его стоит памятник, над которым неугасимо горит яркое голубоватое пламя.

Мишка знает, что это огонь вечной славы. Знает, что он горит всегда — и ночью и днем.

— Папа, ты обещал мне рассказать про огонь…

Я задумался, вспоминая.

— Если хочешь, Мишук, я расскажу тебе обо всем сразу — и о маме, и о себе, и о том, почему горит огонь вечной славы.

— Хочу, папка, хочу! — обрадовался Мишка.

Поднялись мы к нашей скамье, Мишка опять взобрался ко мне на колени, и я начал рассказывать.

— Тебе вот скоро семь. А нам с Леной по двенадцать было, когда началась последняя война.

Я думал тогда, что война — это одни только геройские поступки. Всем нам, мальчишкам, очень тогда нравилось играть в казаки-разбойники и в войну. И мы не знали, что на самом деле она такая страшная.

Каждый день и каждую ночь фашистские самолеты прилетали бомбить наш город.

Мы сидели в подвалах и слушали, как свистят в воздухе тяжелые фугасные бомбы.

Сначала я совсем ничего не боялся и даже удирал из подвала, чтобы посмотреть, что делается наверху.

А фашистские бомбы изо дня в день разрушали наш город.

От больших домов оставались только разбитые кирпичные коробки. Они смотрели на прохожих страшными провалами окон и дверей.

Даже деревья — и те сгорели от зажигательных бомб. Наш дом сгорел тоже — и нам пришлось жить в подвале. А потом наступило самое худшее: фашисты стали подходить к городу.

Мужчины ушли в горы партизанить. А стариков, женщин и детей усадили в товарные вагоны, чтобы увезти подальше от фашистов — на восток.

Мы с Леной очутились в одном вагоне.

Поезд наш быстро мчался вперед, а в воздухе над нами то и дело кружились вражеские самолеты, вооруженные пулеметами и бомбами.

Но советские краснозвездные истребители отгоняли их прочь.

И вот на одной станции бомба все же попала в наш поезд.

Рядом с нами стоял еще один эшелон. Он вез на фронт снаряды.

Мне хорошо запомнился один веселый паренек-красноармеец. Он стоял с винтовкой на открытой платформе — охранял снаряды.

На соседней платформе тоже были красноармейцы. Там стояли две зенитки, накрытые брезентовыми чехлами.

Когда началась бомбежка, красноармейцы быстро сбросили чехлы с зениток и стали стрелять по фашистским самолетам.

Красноармеец, стоявший на посту, старался тоже попасть в самолет из винтовки.

Я видел, как один вражеский самолет выпустил длинный хвост густого черного дыма, потом вспыхнул весь и камнем грохнулся на землю.

Но вдруг зажигательная бомба угодила в вагон со снарядами. Вагон загорелся, и снаряды стали взрываться.

Тогда часовой крикнул нам, чтобы мы бежали скорее подальше от поезда, потому что сейчас взорвется весь эшелон. Сам он не уходил с поста и продолжал стрелять по самолетам.

Люди выскочили из вагонов и побежали в поле. Тяжелые спелые колосья ржи хлестали нас по лицу.

Мы бежали рядом — я и Лена. За нами бежали наши мамы.

А вокруг свистели и тюкались о землю пули.

Над нами коршунами вились самолеты с фашистскими знаками на крыльях и расстреливали из пулеметов бегущих людей.

Вдруг я увидал прямо над своей головой большой фашистский знак. Словно огромный черный паук, закрыл он собою почти все небо.

Я испугался и оглянулся на маму. В ту же секунду над нами раздался пронзительный свист.

Больше я ничего не помню, потому что упал и потерял сознание.

Когда я очнулся, возле меня сидела лишь испуганная, заплаканная Лена.

В том месте, по которому только что бежали наши мамы, зияла огромная черная яма.

Долго потом ползали мы с Леной по яме — искали. Лена плакала и все звала:

— Мамочка, мама, где же ты, моя мамочка?..

Я нашел кусочек пестрой косынки, которую носила ее мама. А от моей мамы не осталось даже этого…

Мишка всхлипнул и всем телом прижался ко мне.

— А дальше что? — прошептал он.

— А дальше… Мы и не заметили, как наступила ночь. Просидели всю ночь во ржи, а утром пошли на станцию. Пришли — а там ничего уже нет. Поезд наш и эшелон со снарядами сгорели… Людей погибло много.

— А тот красноармеец?..

— Погиб тоже… Ведь он стоял на посту и вместе с другими красноармейцами до конца защищал свой эшелон.

Мишка помолчал немного, задумчиво посмотрел на огонь вечной славы — и взволнованно потребовал:

— Ну рассказывай же, папка… Что было потом?

— Потом Советская Армия разгромила фашистов и прогнала их с нашей земли. И во многих городах загорелся огонь вечной славы. Смотрят на него люди и вспоминают тех, кто погиб смертью храбрых, защищая нашу Родину, нашу свободу, наших детей… И еще, Мишук, для того горит этот огонь, чтобы никогда больше не было на нашей земле никаких войн.

Всю дорогу домой Мишка молчал.

И только когда укладывался спать, подозвал меня, внимательно посмотрел в глаза и сказал серьезно:

— Знаешь что, папка? Давай лучше поедем к маме не послезавтра, а завтра.

Я и сам крепко соскучился о Лене и сразу согласился.