У смерти два лица

1. СЕЙЧАС. Август

— Анна? Мы ведем запись.

Камера отрывается от длинной щели в линолеуме на полу и поднимается, остановившись на сжавшейся фигурке девушки. Она сидит на самом краешке шаткого металлического стула — обрезанные шорты лишь едва касаются некогда голубой обивки сиденья. Короткая маечка — яркое красное пятно в блеклом помещении. Девушка обхватила руками талию, словно стараясь казаться меньше или скрыть красный цвет одежды бескровной бледностью своей кожи. Склонив голову, она смотрит на собственную обувь, и ее лицо скрывает густая завеса спутанных черных волос.

— Ты меня понимаешь, Анна? Камера включена.

Белая метка в нижнем левом углу экрана показывает: 5 августа, 21:02.

— Да.

— Хорошо…

Голос за камерой принадлежит женщине, но в нем не чувствуется ни доброты, ни заботы, ни других черт, которые обычно приписывают женщинам как нечто обязательное. Слова детектива Холлоуэй звучат резко, словно высечены из камня. Она наводит камеру на себя, называет дату и время и говорит, что ведет запись беседы с Анной Чиккони, несовершеннолетней, которая в настоящее время не находится под арестом. Потом она обращается к Анне:

— Пожалуйста, повтори все, что ты рассказала мне и помощнику детектива Мейси.

Третий человек в помещении едва виден в кадре. Помощнику детектива Мейси под тридцать, и сидеть на месте столько часов подряд ему непривычно. Он нервно ерзает в кресле на колесиках за небольшим столом по диагонали от Анны, давая старшей коллеге возможность руководить процессом. Последние шесть часов он по большей части оставался в стороне, время от времени бегая к автомату за газировкой и чуть лежалыми кукурузными чипсами. Наблюдая. Делая заметки.

Не было ни родителей, ни юристов. Связаться с отцом девушки не было возможности — впрочем, не первый год. Кто-то позвонил матери девушки, но только после того, как Анна побывала на месте, где обнаружили тело. Глория Чиккони была уже в пути, но поездка через весь Лонг-Айленд займет у нее больше двух часов, а сначала еще надо было выкрутить руки соседу, чтобы тот одолжил свою машину Лине сказали, что матери позвонили сразу же, но никто этого не сделал. То ли по ошибке — понадеялись друг на друга, то ли нарочно. Возможно, девушке стоило отказаться говорить с детективами до приезда матери. Возможно, в присутствии разъяренной Глории все вышло бы иначе. Но не сложилось.

Анна приучилась делать все сама. Она научилась не рассчитывать, что взрослые станут читать ей нотации или вытаскивать ее из неприятностей. В которые она влипала часто. Она привыкла к холодному безразличию матери ко всем ее неудачам. С чего бы ей ожидать, что в этот раз все будет по-другому?

Детектив выходит из-за камеры, убедившись, что та работает как надо, и садится на пустующий стул рядом с Анной. В кадре видно, что она сидит очень близко. Слишком близко, чтобы девушка чувствовала себя уютно, и заметно, что она чуть сдвинулась вправо.

— Давай, — повторяет детектив Холлоуэй. — Повтори то, что ты только что рассказала.

— О Зоуи?

Девушка поднимает голову, волосы спадают в стороны, открывая потрескавшиеся губы, темные круги под настороженными зелено-голубыми глазами. Ее и без того бледное лицо кажется почти мертвым в белом свете светодиодных ламп — одного из недавних приобретений полицейского управления Херрон-Миллс-Вилидж.

— Почему бы не начать с начала? — на самом деле это не вопрос; детектив Холлоуэй протягивает руку к Анне, потом, передумав, опускает ее на металлический подлокотник стула. — (новогоднего вечера.

— Хорошо…

Голос Анны звучит немного странно, хрипловато. На записи кажется, будто она простужена, но на самом деле все из-за того, что она несколько часов разговаривала с полицейскими, прежде чем кто-то сообразил записать беседу. Они с детективом Холлоуэй устроили настоящий танец. Анну привезли сюда в середине дня, потрясенную, но полную решимости, которая быстро улетучилась в стенах полицейского участка. Если бы в этом помещении были окна, она бы знала, что на улице уже больше часа как стемнело.

— Мы начали праздновать у Кейли. Рано, где-то в половине седьмого. Она живет в пяти кварталах от моей мамы, в Бей-Ридж…

— Это в Бруклине?

— Ага. Да, в Бруклине. Мы… мы часто начинаем у Кейли. Отца у нее тоже нет, а мать работает в ночную смену. Обычно мы выпиваем у нее пару часов, потом идем гулять. Встречаемся со Старр и с другими. Нас знают в некоторых окрестных барах. Или садимся на поезд и едем на Кони-Айленд. Там танцуем.

— Туда вы и поехали в тот вечер под Новый год? На Кони-Айленд?

Лицо у детектива Холлоуэй все еще гладкое, хоть ей уже и сорок. Но в уголках глаз заметны комочки туши, а язык и зубы начинают покрываться сухой пленкой. Они сидят здесь с трех часов, и ей хочется поскорее все закончить. Посадить девчонку под арест.

— Ага… Но на танцы не пошли. Я доехала только до квартиры Старр. Она старше — ей двадцать два или около того. Она типа взяла нас с Кейли под свое крылышко в прошлом году, пока не переехала в Орландо.

— Когда это было?

— Вскоре после Нового года. Старр нашла там работу в одном из парков.

— Хорошо. Но в тот вечер ты с Кейли и Старр была в ее квартире на Кони-Айленд.

— И еще с парой человек. Иен — вроде как бойфренд Кейли. И еще тот парень, Майк, из местных.

— Из местных?

— Ну, из бруклинских. Не из нашей школы, — Анна тянет распущенную нитку на обрезе шорт, пока та не обрывается.

— Понятно. А когда ты ушла из квартиры Старр?

Анна на секунду умолкает. Она наклоняется вперед, опираясь локтями на голые коленки, и волосы снова скрывают ее глаза. Она выглядит моложе своих семнадцати, кажется совсем маленькой в жадном оке видеокамеры и в величественном присутствии двоих взрослых в форме.

— Наверное, в девять или в половине десятого.

— Наверное или так и было? — резким голосом спрашивает детектив.

Голос Анны, напротив, слышится едва слышным бормотанием — свисающие волосы заглушают слова:

— Точно не помню. Но если я поехала в Херрон-Миллс и была там к полуночи, то должна была выйти в это время. Или даже раньше, если поехала поездом.

Детектив тихо вздыхает.

— Хорошо. Что ты помнишь?

Она сидит, откинувшись на спинку своего стула, но ее ладонь лежит на подлокотнике стула Анны.

— Мы были на балконе Уиндермера. На длинном, который идет по фасаду на третьем этаже.

— Кто «мы», Анна?

— Я с Кейли. И Зоуи.

— Вы были только втроем?

— Только втроем.

— А где были Толботы?

— В городе. Кажется, у своей подруги, Дорин. Не дома.

Детектив Холлоуэй смотрит на Анну. Девушка не отводит взгляд.

— Хорошо, продолжай.

— Мы пили виски. «Гленливет», хороший. Лучше, чем мы с Кейли могли бы купить сами, — в ее словах на мгновение проступает легкая, едва заметная горечь. — Кейден всегда держит бутылку про запас в пустующем стойле в конюшне Уиндермера. Думаю, там мы ее и взяли.

— Ты думаешь или помнишь?

— Думаю. Помню только, как мы пускали бутылку по кругу, стоя на балконе.

— А кто пил пиво? — спрашивает детектив.

— Что? — Анна вскидывает подбородок, и волосы снова разлетаются в стороны; секунду она смотрит в глаза старшей женщине, потом снова опускает взгляд на бледные колени.

— Ты сказала мне, что вы пили виски и пиво.

— Разве? — на записи видно, как Анна прикусывает губу, потом проводит языком по растрескавшейся коже. — Наверное, — говорит она, чуть помолчав. — Я пила уже несколько часов, плохо помню. Думаю, пиво у нас тоже было.

— Расскажи, что произошло с Зоуи, — говорит детектив Холлоуэй.

Она поднимает руку и слегка касается плеча Анны. Анна, кажется, не замечает, не реагирует. Ее взгляд рассеян, но когда она начинает говорить, голос звучит четче, чем прежде.

— Там низкие ограждения. Вам только по бедро будет, наверное. Мы там возились, все втроем. Помню, Кейли меня ущипнула, типа чтобы я не заснула. Наверное, я уже почти вырубалась. Помню, как смеялась Зоуи. У нее такой заразительный смех — словно серебряный колокольчик. От него внутри становится так тепло…

— И как же она упала, Анна? — детектив Холлоуэй довольно резко сдавила плечо девушки.

— Ох…

Анна на мгновение подняла взгляд, но посмотрела не на детектива, а прямо в камеру. Она словно начала понимать, где находится. Что она собирается сказать.

— Кейли вошла в дом. Думаю, она хотела принести что-нибудь закусить. Мы с Зоуи остались на балконе. Помню, мы боролись в шутку, руки у нас были переплетены. Мы смеялись. Было весело, но потом меня стало тошнить. Наверное, я отпустила ее руки.

— Думаешь? Ты должна говорить правду, Анна, — ее слова режут воздух, и Анна чуть морщится.

— Я помню, как она ударилась об ограждение балкона. Оно было слишком низким. У нее подогнулись колени, и она вроде как полетела.

— Хватит красивостей, — оборвала ее детектив Холлоуэй. — Просто скажи правду.

— Она упала спиной вперед на газон, — в глазах Анны вспыхивает какой-то дикий огонек, потом меркнет, и ее зрачки снова теряются в темноте, окружающей усталые глаза.

На мгновение все замолкают. Анна крепко сцепляет сложенные на коленях руки.

— Когда я спустилась… Не помню, как увидела ее тело. Помню только, что меня охватил холодный ужас: она действительно мертва, и это моя вина. Еще я никак не могла найти ее сумочку, она исчезла. Не знаю, почему это казалось мне важным.

Помощник детектива Мейси резко встает. Стул откатывается на колесиках и врезается в стену. Анна и детектив Холлоуэй смотрят на него, будто только что вспомнили о его существовании.

— Ты ее толкнула? — голос у него тонкий, но громкий.

Анна резко вдыхает:

— Нет.

— Я спрашиваю еще раз…

Он делает три шага, сокращая дистанцию. Он нависает над Анной, худой, мускулистый. Его брюки слишком широки в бедрах и слишком коротки на щиколотках. В кадре он виден только по плечо — безликая угроза.

— Ты. Ее. Толкнула?

— Н-нет… — впервые Анна начинает запинаться. — Мы просто возились. Я выпустила ее руки.

Детектив Холлоуэй бросает резкий взгляд на младшего напарника, и тот отступает на шаг.

— Что было дальше, Анна? — спрашивает она. — Наверное, я увезла ее к озеру.

— Ты увезла Зоуи. Одна.

— Да.

— На какой машине?

Анна смотрит на свои ладони, словно надеясь увидеть в них ответ.

— Не помню. Может быть, на машине Зоуи. Может быть, на машине кого-нибудь из Уиндермера. У них там у всех есть машины. А миссис Толбот частенько забывает запирать замки.

Детектив Холлоуэй издает еле слышный хрюкающий звук.

— А что ты помнншь, Анна?

Анна делает глубокий вдох.

— Помню воду. Серую и тусклую. Как будто на старой машине стерлась вся краска. Помню, как стояла на коленях на берегу и смотрела на воду, когда она уже погрузилась. Помню, как холодно было той ночью, как резкий и сырой ветер хлестал по щекам. Но лучше всего я помню чувство вины, сдавившее так сильно, что было тяжело дышать.

Детектив молчит немного, осмысливая слова Анны.

— Вернемся немного назад, — наконец говорит она. — Как ты утопила ее тело вместе с лодкой?

Анна прикусила нижнюю губу:

— Вот этого я не помню.

— Постарайся вспомнить, — резким голосом сказала детектив Холлоуэй.

— Натаскала воды ведрами?

— А еще?

Девушка задумалась:

— Навалила камней?

Детективы переглянулись.

— Хорошо. Каких камней?

Анна молчит, стиснув зубами кусочек кожи, отставший от пересохших губ.

— Из Уиндермера, думаю. Наверное, нашла на земле какие-нибудь булыжники и сложила в багажник.

Она задумчиво теребит между пальцами еще одну нитку от шорт, пока помощник детектива Мейси что-то записывает в лежащий перед ним блокнот.

Детектив Холлоуэй откашливается и встает. Атмосфера в помещении сразу меняется.

— Расскажи подробнее о своих отношениях с Зоуи, — теперь ее голос звучит мягче, обходительнее. — Как вы познакомились?

— Мы дружили, — беспомощно отвечает Анна.

Она снова бормочет, пытаясь что-то скрыть.

Детектив Холлоуэй сцепляет ладони за спиной, демонстрируя терпеливость.

— Вы давно были знакомы?

Простой вопрос. Но Анна не хочет отвечать или не знает, что ответить.

— Спрошу иначе. Как вы познакомились с Зоуи?

— Думаю… — голос Анны затихает. — Будет проще, если я покажу. У меня в телефоне.

Это что-то новое. У детектива Холлоуэй загораются глаза. Она кивает напарнику, и тот достает телефон Анны из небольшой пластиковой корзинки на единственном в этом помещении столе.

— Где искать? — спрашивает он.

— В мессенджере. Это внизу первого экрана. Похож на маленькую молнию.

Помощник детектива Мейси хмыкает, потом открывает приложение. Он приседает рядом с Анной, держа телефон между ними.

— Нужно промотать вниз, — говорит Анна. — Вот. Наверное, будет проще, если я… — она смотрит на детектива Холлоуэй, прося разрешения.

Анна осторожно берет телефон из рук младшего детектива, потом начинает проматывать месяцы бесед.

— Вот, — она тычет пальцем в декабрьскую беседу — два сообщения от Зоуи Спанос от 10 и 28 декабря.

На время в помещении воцаряется полная тишина, пока детективы изучают сообщения погибшей девушки. Анна сидит, затаив дыхание.

Когда телефон убран, сообщения тщательно разобраны по косточкам и занесены в дело, помощник детектива Мейси вернулся на свой стул, а детектив Холлоуэй присела рядом с Анной, лишь тогда девушка решается вдохнуть полной грудью.

— Ты больше ничего не хочешь нам рассказать? — спрашивает детектив.

Чуть помолчав, Анна поворачивает голову и смотрит старшей женщине в глаза.

— Нам обеим нравилось одно стихотворение Теннисона. Вы его знаете? «Волшебница Шалот».

У самого края кадра видно, как медленно встает помощник детектива Мейси. Его старший партнер смотрит на него: не спеши!

— Расскажи мне о стихотворении, Анна, — говорит она.

— Она живет в своем замке на острове недалеко от Камелота. И она обречена сидеть у ткацкого станка и ткать лишь то, что видит в своем зеркале — для нее это что-то вроде окна, отражающего окружающий мир, — она прерывается. — Наверное, я как-то не так объясняю.

— Все хорошо, — успокаивает ее детектив Холлоуэй. — Продолжай.

— Э… Вот леди видит в зеркале пару новобрачных и хочет того же, что есть и у них. Они настоящие, а у нее есть только тень реальной жизни.

А потом она видит сэра Ланселота, оборачивается, выглядывает в окно, и от этого срабатывает проклятие. Она обречена, но все же выходит из замка, находит лодку и отправляется в Камелот, хотя и понимает, что умрет до того, как доберется туда. Лодка становится ее могилой.

Долго — так долго, что кажется, будто произошел какой-то сбой, на записи не слышно ни единого звука, кроме шуршания форменных брюк помощника детектива Мейси, неловко ерзающего на стуле.

— И ты нашла для Зоуи лодку? — спрашивает детектив Холлоуэй певучим голосом, в котором не осталось и следа прежней резкости.

— Наверное, я подумала, что она сама бы так хотела. Наверное, я пыталась все исправить.

— Исправить? — повторяет детектив вслед за Анной.

— В каком-то смысле. После того, что я натворила. Это вышло нечаянно, но… я убила Зоуи Спанос.

2. ТОГДА. Июнь

Не знаю, почему мне кажется, что станция должна быть прямо на берегу океана. Двери вагона раздвигаются под тонкие крики чаек. Соленый туман. Кожу щиплют песчинки, взметаемые морским бризом. Добро пожаловать!

Вовсе нет. Когда я выхожу на платформу в Бриджхемптоне, двери закрываются, и под моими шлепанцами оказывается грязная полоска бетона. Передо мной — станция размером со спичечный коробок. Через окно видно пару скамеек и автомат для продажи билетов. По всей длине платформы в обе стороны на многие метры тянутся окрашенные зеленым поручни, за которыми открывается вид не на океан, а на парковку.

Я поправляю солнечные очки на переносице и жмурюсь, глядя на висящее над горизонтом солнце. Вокруг пассажиры потоком стекают по пандусу на парковку и садятся в поджидающие их машины, такси и автобусы. Понедельник. Даже представить себе не могу, каково здесь по пятницам, когда станцию наводняют туристы и прочий люд, желающий провести выходные в этой части Лонг-Айленда.

Но я сюда приехала не отдыхать. Я приехала ради работы. Я видела Эмилию и Пейсли Беллами лишь раз и теперь вдруг испугалась, что не узнаю их. Здесь вокруг полно стильных мамаш с такими же стильными детьми вперемешку с парочками, людьми в деловых костюмах, стайками подружек. Я пытаюсь высмотреть в толпе светлые волосики Пейсли, изящные линии ее носа и подбородка. Или коротко стриженные каштановые волосы ее матери, походящей сложением на теннисистку. Первый день на работе, а я уже путаюсь. Я ощущаю знакомый страх, будто пришла в класс вовремя, но совершенно неготовой к урокам, и этот страх тяжелым камнем сидит где-то в животе.

Откуда-то из недр моего рюкзака доносится жужжание телефона. Я уже жалею, что надела этот приличный сарафан без карманов. Мне было сказано, что нужно «одеться к обеду», но, надеюсь, мой обычный летний гардероб — обрезанные шорты и майки — сгодится для города. Иначе до первой получки придется носить по кругу одни и те же четыре платья.

Я перекатываю громоздкий лиловый чемодан через платформу, ставлю его к or раждению и перекидываю рюкзак со спины вперед, чтобы откопать телефон. Он совсем новый — мама подарила на выпускной. Золотистый корпус еще блестит, а на экране ни царапины. Надо как следует о нем заботиться — ничего более красивого у меня нет. Но почему-то кажется, что я не буду.

Сообщения не от Эмилии Беллами. И не от Тома, ее мужа, которого я еще не видела. Это Кейли.

• Поверить не могу, что ты меня бросила.

• Мы еще только-только выпустились.

• Что мне теперь целое лето делать одной?

• Анна, ты тут?

В груди шевельнулось чувство вины — надо было предупредить Кейли о планах на лето чуть раньше, но я знала, что реакция будет именно такой. Я закрыла сообщения и настроила громкость телефона на полную на случай, если позвонят Беллами. Платформа уже опустела, как и большая часть стоянки. Надеюсь, я там, где должна быть. И не перепутала время. Облажаться подобным образом было бы полностью в моем духе, поэтому-то я здесь и очутилась. Подальше от Бей-Ридж. Подальше от Кейли.

Подальше от самой себя. Через два месяца я буду учиться на первом курсе в филиале Университета штата Нью-Йорк в Нью-Пал це, а Кейли пойдет в общественный колледж в Бруклине. У нас обеих начнется новая жизнь. Во всяком случае, у меня. Но я не могу ждать еще два месяца. Мне нужно начать жизнь заново прямо сейчас.

Я уже думаю позвонить Эмилии, когда внизу на стоянке появляется блестящий черный «Лексус». В окне я вижу загорелую руку и лицо мужчины. Он смотрит на меня снизу вверх.

— Анна Чиккони? — спрашивает он.

Симпатичный папаша. По крайней мере, именно так я и представляю себе молодого и успешного отца. У меня тоже был такой. Когда я была маленькой, он вечно пропадал на работе. Теперь я еле помню его лицо.

Я неловко машу ему рукой:

— Мистер Беллами?

— Зови меня Том, — отвечает он и жестом приглашает к машине.

С рюкзаком на плече и лиловым монстром, катящимся на колесиках позади, я спускаюсь по пандусу.

От станции всего десять минут езды до Херрон-Миллс, одного из множества приморских городков, усеявших юго-восточное побережье Лонг-Айленда словно драгоценные камни — песчаную корону. К моему удивлению, на пути к побережью фермы попадаются ничуть не реже, чем художественные галереи и частные дома. Палящее оранжевое солнце висит над самой линией деревьев. Я, сощурившись, смотрю на него, пытаясь осознал» происходящее. Воды пока не видно, но это определенно не Бруклин.

— Ты раньше не бывала в Хемптонсе? — спрашивает Том.

Я поворачиваюсь к нему, оторвав взгляд от живых изгородей и въездных ворот, за которыми наверняка скрываются от посторонних глаз сногсшибательные дома.

— Ага. Да. Кажется, не бывала.

Собеседование на место няни я проходила в прошлом месяце на Манхэттене. Мы встретились с Эмилией и Пейсли в кафе на террасе возле Музея современного искусства и провели втроем целый день. Эмилия оплатила мой холодный чай, но не билет в музей. У них, наверное, был абонемент. Думаю, если ты богат, то просто не задумываешься о таких вещах, как студенческий входной билет за четырнадцать долларов. Сложенные на коленях руки то сжимаются в кулаки, то вновь разжимаются.

— Тогда немного опишу тебе эти места, — говорит Том, сверкая белоснежными зубами на фоне загорелого лица.

Тепло пришло только на прошлой неделе. Даже интересно, когда это он успел столько времени провести на солнце?

— Хемптонс тянется по всему восточному краю Лонг-Айленда. Всего десятка два поселков и деревень. Мы сейчас на южном зубце «Вилки» — на той части полуострова, которая обращена к Атлантике.

К северу от нас — залив, а за ним — северный зубец «Вилки».

— Ясно…

Я вообще-то и сама посмотрела на картах «Гугла». Пусть только этим утром, когда начала собирать вещи, но все же. Я надеюсь узнать побольше об истории этих мест, а не о географии, но не хочу показаться невежливой.

— Херрон-Миллс — одна из старейших деревень, поэтому там можно увидеть очень разную архитектуру, от голландской колониальной до самой современной. И всякое разное времен Реставрации. Кловелли-коттедж исполнен в традиционном стиле английских загородных особняков, поэтому хорошо вписывается в более старую архитектуру Линден-лейн, хотя и построен в 2011 году. За прошедшие годы мы там кое-что поменяли, но покупали дом уже готовым, потому что Эмилии нужно было переехать до рождения Пейсли. И все равно еле успели — мы въехали в конце февраля, а роды начались всего через три недели.

Я киваю и притворяюсь, что внимательно слушаю все, что говорит Том. Кловелли-коттедж… Насколько я поняла из общения с Эмилией, так называется дом Беллами. Потому что, конечно же, у таких людей дом должен иметь имя. Если они переехали в том же году, когда родилась Пейсли, то живут здесь уже восемь лет. Все остальное я, наверное, пойму сама, когда приедем.

— А откуда вы переехали? — спрашиваю я.

— Верхний Вест-Сайд. Оттуда было удобно ездить на работу, но Эмилия не хотела растить детей в городе, — он пожимает плечами. — Всегда приходится искать компромисс.

Том сбавляет скорость, и мы поворачиваем на Мейн-стрит. Повсюду вещи от Тори Берч и Ральфа Лорена. А вот маленький домик, похоже, переоборудованный во временный магазинчик, торгующий товарами от Гвинет Пэлтроу. Как будто кто-то отрезал кусочек Пятой авеню и плюхнул его посреди старомодной, обсаженной деревьями деревенской улочки с кирпичными тротуарами и множеством скамеек и свободных мест для парковки.

— Это не самая прямая дорога до дома, но я хотел показать тебе центр, пока не стемнело. Пейсли наверняка завтра потащит тебя в город. Или на пляж.

Я на секунду прикрываю глаза и надеюсь, что это будет пляж. Я слышу, как снова чирикает телефон. Наверняка очередная порция сердитых посланий от Кейли. Я залезаю в рюкзак и убавляю громкость звонка.

Выехав с Мейн-стрит, мы делаем еще пару поворотов, и Том выезжает на Линден-лейн. Он снова сбавляет скорость.

— Первый дом — Сикрест. Принадлежит Фултон-Баррам, самым новым из наших соседей. Джеффри и Арвин заказали проект Майклу Кенту, о чем можно судить по углам и использованию стекла.

Я наклоняю голову, вглядываясь в окно. Дом стоит чуть в отдалении от улицы и частично скрыт живой изгородью. С дороги виден только второй этаж, или, вернее, то, что мне кажется вторым этажом, потому что Сикрест представляет собой сплошные стеклянные окна и острые углы, не имеющие никакого смысла с точки зрения конструкции. Трудно сказать, действительно ли это футуристическое здание или больше походит на модель того, каким представлялось будущее какому-нибудь архитектору из семидесятых.

— Жуть, верно? — смеется Том, и я тоже облегченно смеюсь. — Семь миллионов двести. В здешних местах такое называют «домом для начинающих».

Я еле удерживаю готовую отвалиться челюсть. Для начинающих?

— Следующий дом — «Магнолия». Построен в 1920-х, но все еще в отличном состоянии. Кира и Жак хорошо за ним ухаживают. С дороги особо не разглядишь, но это самый большой участок в округе — целых пять акров. Настоящая красота. А это… — Том еще сбавляет ход, и теперь машина еле ползет. — Это Уиндермер. Принадлежит семье Толботов с самой постройки в 1894 году. Жаль, что в последнее время они его так запустили.

Некогда ухоженная живая изгородь разрослась, превратившись в высокие и неровные заросли вдоль дороги. В просветы, где кустарник чуть расступился, вытянувшись к небу, я вижу мощенную камнем дорогу, ведущую к большому дому, крытому деревянной черепицей, стены и белые колонны которого увиты ползучими растениями. В доме три этажа и, кажется, высокий чердак. Вдоль видимой мне части третьего этажа тянется балкон-терраса. На переднем крыльце я вижу качели, которыми давно никто не пользовался, и несколько кресел — качалок. Дом одновременно прекрасен и страшен. Готичен. Сквозь листву я, кажется, вижу, как открываемся дверь и на крыльце возникаем высокая человеческая фигура. Но прежде чем я успеваю ее разглядеть, мы проезжаем мимо, и Уиндермер снова скрывается за зеленой завесой.

— Кто здесь живет? — спрашиваю я.

— Теперь единственный владелец — Мередит Толбот. Она овдовела, по-моему, четырнадцать лет назад. Их сын Кейден приехал на лето из Йеля, чтобы за всем присматривать.

Я вскинула брови. Надо же — Йель. Приятно думать, что рядом есть кто-то примерно твоего возраста, но, конечно же, у него есть дела куда важнее, чем подружиться с соседской няней. Не успеваю я даже как следует подумать о Кейдене Толботе, как мы подъезжаем, по-видимому, к Кловелли-коттеджу, и Том нажимает кнопку на пульте, чтобы открыть ворота. Крепкие деревянные створки, закрепленные на каменных колоннах, бесшумно поворачиваются внутрь на петлях, и мы въезжаем.

Какое-то мгновение мне видны только пышные зеленые деревья по правую руку и длинный ряд кустов по левую. Кусты усыпаны бледно-розовыми цветками, а за ними снова тянутся деревья. Мы разворачиваемся в конце длинной дорожки, засыпанной щебнем, и в поле зрения медленно появляется здание.

— Вот… — говорит Том. — Твой дом на это лето. Добро пожаловать в Кловелли-коттедж.

Здание перед нами трудно назвать коттеджем. Или даже домом. Кловелли-коттедж — самая настоящая усадьба. Я сразу понимаю, что имел в виду Том, когда говорил, что здание хорошо вписывается в более старую застройку района. Особняк явно в идеальном состоянии, но совсем не похоже, что его построили в 2011 году. В отличие от странного угловатого Сикреста в конце улицы, Кловелли-коттедж совершенно симметричен и величественен. В фасаде дома четко выделяются два крыла, соединенные между собой прямоугольной секцией с закругленным передним крыльцом. Дом окрашен в розовый цвет на один тон темнее, чем цветы на кустах, мимо которых мы проехали. Он неплохо смотрелся бы где-нибудь за городом в Англии в окружении продуваемых ветром пустошей и конных экипажей, в чем, как я понимаю, и состоял замысел. В традиционном стиле английских загородных особняков, как сказал Том.

Мы объезжаем каменный фонтан. Такой большой, что, наверное, любой ребенок мог бы осуществить мечту наплаваться вдоволь. Машина въезжает на круглую площадку, примыкающую к входу. Теперь дом оказался справа от меня, и я вижу, что за фонтаном деревья и цветущие кусты уступают место теннисному корту со свежим травяным газоном и сеткой, который совсем не виден с дороги. Ладони холодеют от пота, и я вдруг снова жалею, что у меня нет карманов, чтобы их спрятать.

— Ты играешь? — спрашивает Том, уловив мой взгляд.

Я качаю головой — нет. Волосы падают на лицо, и я поднимаю руку, чтобы убрать их, радуясь, что могу занять руки хоть чем-то. Я думала постричься после выпускного — новый образ для новой Анны. Но я слишком люблю свои волосы. Это самое красивое, что во мне есть.

— Ну, может, научишься. У нас хватает запасных ракеток. Уверен, Пейсли будет очень рада новому сопернику.

Я смело киваю, а сама думаю — хватит ли мне времени хоть чуть-чуть попрактиковаться, прежде чем восьмилетка разделает меня под орех? Я не говорю Тому, что в жизни не держала в руках теннисной ракетки.

— Идем, — говорит он, открывая дверцу, и выходит из машины. — Пейсли не терпится тебя увидеть. С самого утра тараторит без умолку. Одна из причин, почему я не имею привычки работать из дома.

Том объясняет, что с этого дня я, скорее всего, почти не буду его видеть в будние дни. С понедельника по четверг он живет в квартире в Финансовом квартале. Сегодня он остался дома только для того, чтобы встретить меня, а завтра уедет в город еще до того, как я проснусь.

Я тоже открываю дверь и подбираю с пола рюкзак, пока Том открывает багажник и совершенно без усилий достает из него моего лилового монстра. Солнце уже скрылось за домом, и я сдвигаю солнечные очки на лоб, чтобы приглядеться. Дом выглядит царственно. Наверное, это самое подходящее слово. Этот дом воплощает в себе смесь классической красоты и богатства, которые, кажется, так и исходят от Беллами.

— Эмилия не шутила, — говори! Том, вдруг оказавшийся рядом. — Ты действительно очень похожа на нее.

Не успеваю я спросить, на кого «нее», как передняя дверь распахивается. Пейсли с развевающимися светлыми волосами, одетая в зеленый узорчатый сарафан, выскакивает из дома и сбегает по трем каменным ступенькам на дорожку. Эмилия стоит в открытой двери в отглаженных льняных брюках, бледно-голубой блузке и льняном блейзере, подобранном к брюкам. Она улыбается и машет мне рукой. Пейсли вдруг останавливается передо мной и своим отцом, явно в замешательстве — кого из нас обнять первым.

— Привет, ангелочек, — говорит Том, присаживаясь и коротко обнимая дочь, а потом разворачивает ее ко мне. — Ты ведь помнишь Анну?

— Привет, Пейсли, — я тоже присаживаюсь и протягиваю ей руку.

Она с торжественным видом отвечает мне твердым рукопожатием.

— Очень рада тебя видеть, Анна, — ее голос звучит слишком высоко и оживленно для такого формального приветствия.

Мои губы расплываются в улыбке. Она такая же не по годам сообразительная и очаровательная, какой я ее запомнила. Ради этой девочки я постараюсь быть лучшей версией самой себя на все лето. Я дала такое обещание, когда согласилась на эту работу. Обещание не только Беллами, но и в первую очередь себе. Вот он — мой чистый лист. Дальше я обязана вести себя исключительно безупречно.

— Я i оже очень рала тебя видеть, — я слегка пожала ей руку и выпрямилась — Не покажешь мне дом?

Где-то через полчаса мы уже почти заканчиваем экскурсию по Кловелли-когтеджу, хотя Пейсли так быстро тащит меня из комнаты в комнату, что я наверняка почти ничего не запомнила. Эмилия пытается дополнять рассказ Пейсли — вот лучшая комната для игр, вот окно, в которое она однажды увидела сразу троих крольчат, — унылым перечислением дизайнерских решений, но не успевает она закончить, как Пейсли теряет терпение и тащит меня к следующей достопримечательности.

Я узнаю, что рабочая поверхность на кухне сделана из темно-синего аргиллита из местной камнетесной мастерской, подобранного под цвет темно-синего потолка. Краска на потолке глянцевая — Эмилия называет ее «блестящей» — и подчеркивает эффект нержавеющей стали и темно-синей отделки кухни. Мой взгляд чуть дольше, чем нужно, задерживается на застекленном шкафчике, в котором красуется впечатляющая коллекция дорогой выпивки. Кровь приливает к щекам, и я отвожу глаза в сторону, пока Том или Эмилия этого не заметили. Я на это надеюсь.

Гостиная у них «двойной высоты» — как я понимаю, это значит, что она занимает в высоту два этажа. Общая комната, в которой находится принадлежащая Пейсли полная коллекция дисков с мультфильмами про диснеевских принцесс, застелена «пляжным» ковром из натуральных волокон того же цвета, что и брюки и блейзер Эмили. Повсюду полы из дуба не самого лучшего качества, указывающие на то, что дом построен на рубеже веков. Том обращает мое внимание на дефекты досок в полу холла, когда мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, и говорит, что они сохранены намеренно, чтобы придать полам более старинный вид. Господи… У богатых свои причуды.

В доме шесть спален и четыре больших ванных на верхнем этаже. А еще полностью оборудованный подвал с игровой комнатой и винным погребом, в котором стены отделаны белым глазурованным кирпичом, словно в каком-нибудь французском бистро в городе.

Снаружи, на участке в два с небольшим акра, которые Том считает «достаточной» площадью, располагаются теннисный корт, который мы уже видели, и пристроенный сбоку к дому гараж с отдельным входом. За домом устроен самый прекрасный плавательный бассейн из тех, что мне приходилось видеть. Пожалуй, Пейсли нет нужды плескаться в фонтане. Вода переливается через край бассейна с длинной стороны, обращенной к линии деревьев, придавая, как говорит Эмилия, «эффект бесконечности». У одного конца бассейна видна купель с горячей водой, а у другого — небольшой домик. Эмилия объясняет, что это полностью оборудованный гостевой дом с собственной спальней, туалетом и кухней, и именно в нем мне и предстоит провести лето.

— Конечно, ты можешь вместо этого занять одну из гостевых спален, — предлагает она. — Ты можешь сама выбирать, если хочешь жить в основном доме. Но мы подумали, что ты будешь не против иметь немного личного пространства.

— Чтобы разделить работу и личную жизнь хотя бы на ночь, — добавляет Том. — Мы знаем, что эта работа может немного…

…затягивать, — заканчивает за него Эмилия. — Линдси, наша прошлая аи pair[1], провела с нами четыре лета. Работа ей нравилась, но она всегда ценила возможность уединиться здесь.

Пейсли сжимает мою ладонь, и я прикусываю губу, услышав, как Эмилия произносит аи pair. Именно так было написано в объявлении, так она говорила и на собеседовании. Я посмотрела, что это значит. Технически ты считаешься аи pair, если приезжаешь на работу из другой страны по соглашению об обмене. Но Бруклин, пожалуй, тоже сойдет за другую страну. В Нью-Йорке полно денег, но ничего подобного там нет. Открытое зеленое пространство. Тишина. Звезды только начинают зажигаться крошечными лампочками по всему небу. Повсюду стоит запах богатства, но сквозь него пробивается несомненная умиротворенность. Здесь я смогу стать другим человеком. Ответственнее, лучше. Я это чувствую.

— Все просто идеально, — говорю я. — Спасибо.

Пейсли тычет пальцем в небо, и я следую за ее взглядом.

— Вон там — Большая Медведица, — говорит она, обводя звезды кончиком пальца. — И Малая Медведица.

— Ты знаешь астрономию?

Она кивает:

— Я хочу выучить все созвездия. Но учиться лучше зимой, когда рано темнеет.

Словно по сигналу вокруг бассейна загораются яркие огоньки, и вода начинает переливаться желтым. Четверть девятого, еще только начинает темнеть.

— Почему бы тебе не занести вещи в дом? А потом поедим, — предлагает Эмилия. — Обычно мы садимся ужинать намного раньше, но сегодня хотели дождаться твоего приезда. Мэри готовит лосося с молодой картошкой.

У меня урчит в животе. Я слишком перенервничала, чтобы пообедать, а пачку чипсов и половинку раскрошившегося овсяного батончика в поезде трудно назвать едой.

— Отличная идея.

— Хорошо, — говорит Пейсли, выпуская мою руку впервые с того момента, как мы вышли из дома, и запрокидывая голову, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. — Потому что мне уже скоро пора спать, а я умираю с голоду.

Я улыбаюсь ей и понимаю, что сделала правильный выбор на это лето, несмотря на пустые протесты моей матери, будто я зачем-то нужна ей дома, несмотря на заявление Кейли, что я ее бросила. Если уж ей так хочется сорвать на ком-то злость, пусть винит Старр. Та уже несколько месяцев как переехала в Орландо, а без нее весь груз ответственности за удовлетворение страсти моей лучшей подруги к вечеринкам, наркоте и приключениям оказался взвален на меня. В те вечера, когда мы не пьянствовали, мы закидывались таблетками из запасов моей матери или курили вейп с Майком и Иеном. До отъезда Старр я могла по несколько дней оставаться дома, восполняя запас сил. Но когда мы с Кей остались вдвоем, началось какое-то безумство, и атмосфера накалилась так, что не хватало только искры. Последние месяцы выпускного класса пролетели в щекочущем нервы тумане… но отняли много сил.

И вот, оказавшись здесь, я почти не скучаю о Бей-Ридж. Я до боли сжимаю кулаки и стараюсь не думать о непочатой бутылке «Рока Патрон» в кухне Беллами. Я собираюсь стать лучшей няней — аи pair, — какая только была у Пейсли. Старая кожа, которую мне не терпелось сбросить, покоилась теперь в куче мусора рядом с вокзалом Атлантик в Бруклине.

Здесь той девчонке до меня не дотянуться. Я уже изменилась.

3. ТОГДА. Июнь

Мы расстилаем одеяло на белом песке, и Пейсли тут же бросается в воду.

— Она хорошо плавает, — заверила меня за завтраком Эмилия, прежде чем покинуть нас на весь день.

Ее загорелые руки изумительно смотрятся в шелковой блузке с треугольным вырезом, свежая влажная кожа просто светится. Интересно, она всегда так изысканно выглядит в восемь утра?

— За ней нужно приглядывать, но в воду лезть не обязательно.

И это хорошо, потому что я мгновенно поджарюсь на солнце, даже если с ног до головы намажусь солнцезащитным кремом. Как и ее отец, Пейсли уже успела загореть. Моей коже такое не под силу. Я устраиваюсь на животе в тени красно-белого полосатого пляжного зонта Беллами, подперев подбородок руками, чтобы как следует видеть Пейсли, плещущуюся в прибое. Пляж небольшой (еще один сюрприз), длинный, но узкий, и следить за ней легко. Не прошло и пяти минут, как Пейсли встретила подружку — высокую рыжеволосую девочку. Похоже, они знакомы. Думаю, по школе. До меня долетают обрывки их разговора — что-то о крабах и о «Моане»

Я делаю глубокий вдох, и легкие наполняются соленым воздухом, о котором я мечтала с тех пор, как в прошлом месяце мне предложили эту работу. Наконец-то! Вот он, мой легкий морской туман. Мои тонкие крики чаек. Голубая вода, облизывающая белый песок. Здесь людно, но вокруг все свои — ничего похожего на переполненные городские пляжи, где мы с Кейли когда-то слонялись долгими летними днями.

Под зонтом я снимаю резинку с волос и распускаю их, потом нахлобучиваю на голову не по размеру большую пляжную шляпу. Осторожность лишней не бывает. Когда Эмилия предложила взять с собой несколько журналов, я не стала отказываться, но теперь слишком нервничаю, боясь упустить Пейсли из вида. Вдруг она решит сбежать, когда я зачитаюсь статьей о моде этого летнего сезона для домохозяек? Вид спасателей через каждые несколько ярдов меня немного успокаивает, но я только первый день работаю няней. Рисковать нельзя.

Я не свожу глаз с Пейсли, но мысли постоянно уплывают в сторону. Жизнь Беллами кажется такой беззаботной. Том занимается в городе тем, что приносит ему миллионы, а тем временем Эмилия руководит своей студией графического дизайна прямо из домашнего кабинета. Они оба занимаются любимым делом, у них красивая дочка и красивый дом в нескольких минутах от пляжа. У меня ничего этого не было, когда я росла с мамой в Бей-Ридж. Она лаборант на почасовой оплате в медицинской лаборатории, но часов там мало, поэтому она еще прибирается в квартирах. От работы у нее болит спина, поэтому она часто принимает оксикодон, демерол, викодин… список таблеток можно продолжать до бесконечности. Раньше я радовалась, если она была слишком под кайфом, чтобы обращать внимание на жалобы из школы по поводу постоянных прогулов. На то, что полицейские снова привели меня домой пьяную. На то, что я прикарманила немного таблеток для себя, Кейли и Старр. Пока мне вроде как не требовалось ее внимание.

Но она хотя бы была рядом, кормила меня, заставила окончить школу. Надо отдать ей должное. Но, наверное, если бы у меня были такие деньги, как у Беллами, я бы переехала. В Херрон-Миллс красиво, но я бы уехала куда-нибудь подальше от Нью-Йорка, где никому не придется проводить четыре ночи в неделю в городской квартире, где могла бы жить целая семья.

В моих мечтах проплывают Нэшвилл, Сан-Диего, Сиэтл. Любой из городов, где мог бы жить мой отец, отчаливший в дальние края, едва я пошла в детский сад. Наверное, он тоже не хотел растить ребенка в городе. Или вообще не хотел ребенка.

Мой взгляд скользит по берегу, и на какой-то момент я не вижу Пейсли. В голове проносится картина — вот она плавает лицом вниз вдалеке, где темнеет покрытая рябью вода, и светлые волосы обрамляют ее головку, словно нимб. Солнце жарит прямо сквозь зонт над головой, но мне вдруг становится холодно. Я не сводила с нее глаз, но потом… похоже, где-то между викодином и полицейскими машинами я отвлеклась. Я уже готова вскочить на ноги и позвать ее, как в нескольких ярдах левее вижу, как Пейсли и ее подружка, держась за руки, с радостными криками выскакивают из океана на пляж. Минута, и они уже ползают на коленях в песке в поисках ракушек. Я медленно и нервно выдыхаю.

— Зи?

Я вскидываю голову. В паре футов передо мной склонился парень, упершись ладонями в колени и пытаясь заглянуть под край зонтика. Он на год-два старше меня, худой, но мускулистый. На нем красные шорты с вышитой белым надписью «Херрон-Миллс, спасатель». Из-за него мне не видно Пейсли. Я откатываюсь на бок и сажусь. Получив возможность снова как следует видеть Пейсли, я сдвигаю солнечные очки к кончику носа и кошусь на него.

— Мы знакомы? — спрашиваю я.

Он тоже рыжий, коротко стриженный, весь нос в веснушках. Я совершенно уверена, что мы не знакомы.

— Ой…

Он чуть отступает назад, потом присаживается на корточки, прижав к груди веснушчатую руку. Спустя минуту он проводит ею по лицу и протяжно выдыхает:

— Господи… Прошу прощения. Я принял вас за другую, — вид у него такой, словно призрака увидел.

Я снова надеваю очки и собираю волосы в пучок, чтобы снова укротить их резинкой.

— Ничего страшного. Я — Анна. Этим летом я буду няней у Беллами.

— А… Конечно… — отвечает он. — Пейсли как раз играет с моей сестренкой. Меня зовут Кайл, — он протягивает мне руку, и приходится тянуться, чтобы пожать ее. — Добро пожаловать в Херрон-Миллс.

— Ты спасатель? — спрашиваю я, не зная, о чем еще спросить.

— Пока на каникулах. Я тут как раз бегал до холодильника, — он улыбается, потом указывает подбородком в сторону Пейсли и его семьи: — Идем к нам, я вас познакомлю.

Я вытаскиваю из сумки накидку-парео и накрываю плечи. Пейсли уже общается с семейством Кайла, расположившимся на шезлонгах в нескольких футах, и тут до меня доходит, что, наверное, мне стоило самой подойти и познакомиться с родителями ее подружки. Вдруг они оказались бы маньяками? Вдруг Эмилия спросила бы меня, кого Пейсли повстречала сегодня на пляже, а я даже не узнала бы имени ее подружки? В животе все сжалось от тошнотворной уверенности в том, что я получила эту работу по ошибке, что, несмотря на самые лучшие намерения, я понятия не имею, что нужно делать. Я, как всегда, облажаюсь. Новая, улучшенная обстановка — и старая добрая Анна.

Но не успеваю я стыдливо сжаться, как Кайл представляет меня:

— Знакомьтесь, это Анна…

— Чиккони, — добавляю я. — Няня Пейсли.

Я широко улыбаюсь и пожимаю руки Полсон-Госсам — они представились как Хилари и Элизабет. С Рэйчел, подружкой Пейсли, мы здороваемся, стукнувшись кулаками.

— Хочешь? — Пейсли протягивает мне пакетик сладких картофельных чипсов.

— Наверное, это чипсы Рэйчел? — спрашиваю я, потому что мне кажется, что так и должна поступить ответственная няня. — Разве не надо было сначала спросить разрешения?

— Все в порядке, — отвечает Рэйчел. — Мы всем делимся.

Я все еще сыта после утреннего угощения Эмилии, в котором было, пожалуй, на четыре блюда больше, чем я привыкла получать дома, но из вежливости беру немного чипсов.

Кайл хватает сразу полную горсть, потом смотрит на большие водонепроницаемые часы:

— Пора возвращаться. Рад был познакомиться, Анна.

Он хватает банку газировки из сумки-холодильника, стоящей у ног матери, и исчезает.

— Как тебе Херрон-Миллс, Анна? — спрашивает Хилари.

Она высокая и стройная, как и ее дети, и у нее такие же рыжие волосы и веснушчатое лицо.

— Я только вчера вечером приехала и еще не успела осмотреться. Но пока здесь очень мило.

Элизабет, миниатюрная и изящная в темно-синем цельном купальнике, поясняет, что они решили насладиться несколькими днями «домашнего отдыха» — наверное, неплохая идея, когда живешь рядом с пляжем. Я смотрю в сторону, скользя взглядом по воде, и на меня вдруг накатывает мощная волна ностальгии. Мелкая белая пена прибоя на берегу. Необъятный простор океана. Узкая лента песка.

Мы с мамой те еще путешественники, и я никогда не бывала на курортах. А в Бруклине пляжи совсем не похожи на этот. И все равно есть в этой полоске песка что-то такое знакомое, что я готова поклясться, что уже бывала здесь. В какой-то момент мне показалось, что я словно стою внутри прежней версии самой себя, разглядывая воду ее глазами, снова переживая когда-то уже прожитый день. Я почти помню. Это где-то на краю поля зрения, чуть за его пределами.

— Пейсли придется сводить тебя к Дженкинсу, — пробивается сквозь мою задумчивость голос Элизабет, возвращая меня в настоящее, в то место, куда, как подсказывает часть моего сознания, отвечающая за логику, моя нога не ступала до сегодняшнего дня. — Это магазин мороженого на Мейн-стрит, семейное предприятие уже во втором поколении.

— Если у тебя есть машина, в Риверхеде есть океанариум, — добавляет Хилари.

— И Большая Утка! — пронзительно кричит Пейсли.

Я смахиваю последнюю пылинку своих почти-воспоминаний, говорю себе, что это была всего лишь игра света на воле Потом засовываю ладони под мышки и начинаю двигать локтями вверх-вниз, словно машу крыльями, пока Пейсли и Рейчел не начинают весело хихикать. Придуриваться — это мое. Приключения — мое. А вот брать на себя ответственность получается хуже. Я даю себе обещание постараться.

В тот вечер, после отбивных из ягнятины на гриле с салатом из горошка и зелени, я сижу в шезлонге у бассейна и слушаю мягкий плеск воды, бесконечным черным каскадом переливающейся через край. Шшшш, шшшш! Она так и просит, чтобы я ее нарисовала. Альбом еще не распакован, но я откопаю его потом, когда темнота загонит меня внутрь. Вокруг столько красоты. И естественной, и той, что приходит с кучей денег. Не хочется упустить ни единой детали.

Рабочий день у меня официально заканчивается после ужина, который подают в половине седьмого. Когда тарелки подчищены, у Эмилии и Пейсли начинается время семейного общения, а потом она сама укладывает дочку спать. Я знаю, что это неплохой вариант и должна быть рада, что у меня так много свободного времени. Но сегодня, в конце первого полного дня в Херрон-Миллс, мне бы не помешало чем-то себя занять. Поговорить с кем-то. Не помню, когда я в последний раз вечером так рано оставалась в полном одиночестве — ни мамы, ни Кейли, ни какого-нибудь парня, с которым я в этот момент крутила бы роман. Их болтовня заполняла мои уши, заполняла часы до начала школьных занятий, давая силы протянуть еще один день.

Жаркий и влажный летний воздух поневоле напоминает о Кейли. Иногда, если у нас были деньги, мы ходили в кино или покупали по куску пиццы. Но чаще всего летними вечерами мы заполняли бутылки для воды водкой, грейпфрутовым соком и огромным количеством колотого льда и садились у пожарного выхода в ее доме, красили ногти и просматривали «Ютьюб» в поисках смешных видео, пока нам это не надоедало. Потом мы отправлялись в бар, разводить парней постарше на выпивку. Заваливались в гости к Старр, ходили на танцы, куда можно было пройти по скидке для симпатичных девчонок, где не спрашивали удостоверение личности и не задавали вопросов. В прошлом июле меня впервые привезли домой полицейские. В зимние каникулы это случилось еще дважды. Это я помню.

Рот наполняется слюной, и трудно сказать, вызывает ли у меня мысль о холодном напитке в руке чувство жажды или дурноту. Мне одновременно и хочется этого, и не хочется. Мне вообще не так уж и нравится пить. Во всяком случае, первые несколько глотков, пока вкус выпивки еще напоминает о возможности убежать от всего. Новый вечер, новые лица, новая Анна. И всегда облом. На следующее утро я остаюсь все той же. Я держала себя в руках достаточно, чтобы не скатиться на плохие оценки. Попасть в приличный колледж. Но последние несколько месяцев выпускного класса… Я говорю себе, что из-за этого-то здесь и очутилась. Этим летом у меня будут занятия поинтереснее, появится возможность стать лучше. И все равно от вечерней духоты и перспективы провести несколько часов без дела у меня чешутся руки и пересыхают губы.

Я роюсь в сумке в поисках телефона, чтобы хоть чем-то занять руки. Зря. С тех пор, как мы вернулись с пляжа, пришло три новых сообщения от Кейли, а я еще и на вчерашние-то не ответила. Я вздыхаю и быстро набираю ответ — как я занята из-за работы и как я по ней скучаю. Обещаю скоро позвонить и в конце добавляю эмодзи — пляжный зонтик.

Знаю, что она взбесится. Паршивый получился ответ. Но сейчас мне не до личных драм Кейли, как бы я по ней ни скучала. Мне нужно научиться быть одной, дать шанс этой новой, лучшей Анне. Девушке, способной провести тихий летний вечер у бассейна с дешевой книжкой или альбомом для рисования. Девушке, которой не нужно, чтобы парни угощали ее выпивкой. Которой вообще не нужна выпивка.

Телефон звонит, и я готовлюсь выдержать гневный натиск Кейли. Но это не Кейли.

— Привет, мам.

— Значит, жива все-таки.

— Я только вчера приехала. Собиралась позвонить тебе в выходные.

Это совершенно не похоже на мою маму — вести себя так… ну… по-матерински. Она была не из тех, кто вечно просит «позвони, как доедешь».

— Я ведь не просто так купила тебе новый телефон.

— Знаю.

— Ты можешь вернуться домой. Если передумаешь.

— У меня все хорошо, — заверяю я ее. — Здесь очень красиво. Пейсли очень смышленая, Беллами добры ко мне. Я справляюсь.

Я говорю уверенным тоном. Прикидывайся, пока сам в это не поверишь.

— Конечно, справляешься. Дело не в том, что я тебе не доверяю, Анна.

— А в чем тогда?

Но как только слова слетают с губ, я и сама понимаю. Я впервые уехала из дома. Ей впервые пришлось побеспокоиться. Наверное, ей стоило бы немного побеспокоиться, пока я еще была в Бруклине, но после гулянки я всегда возвращалась домой. Она уже довольно давно знала о Нью-Палце, но этой работой я застала ее врасплох. У нее почти не было времени психологически подготовиться.

— Прости, — говорю я, прежде чем она успевает ответить. — Я постараюсь звонить почаще.

— Тебе действительно нравится там, в Херрон-Миллс?

— Да, тут здорово. Я смогу хорошо подкопить к осени. Хорошо, что я здесь, мама.

Она вздыхает:

— Конечно, куколка. Просто я по тебе скучаю.

Я слушаю историю о ее коллеге из лаборатории, потом обещаю прислать фотографии Кловелли-коттеджа и пляжа. Когда она кладет трубку, я откидываю голову на спинку шезлонга и подставляю кожу последнему дневному свету. Задняя сторона дома обращена на запад и солнце виднеетса за линией деревьев таким же сверкающим оранжевым шаром, что и вчера в это же время. Здесь красиво. Я прнказываю себе расслабиться и сосредоточиться на том, какой девушкой я хочу стать. Просто дыши…

4. СЕЙЧАС. Август

— Сестренка, как же тебе повезло!

— Э… Привет!

— Поверить не могу, что тебя отправили в «Тропы». Когда Райана Денни на втором курсе поймали на выращивании травки, его держали на Райкерсе.

Анна слушает болтовню Кейли на другом конце провода. Она пристраивает липкую телефонную трубку поудобнее к уху и бросает взгляд на женщину-охранника в зале. Та наблюдает. Последние пару недель она редко считала, что ей повезло. Она снова в Бруклине, но это место могло бы находиться где угодно. Она никогда не чувствовала себя так далеко от дома.

— Ага, повезло, — Анна переминается с ноги на ногу, и выданные в «Тропах» кроссовки отвратительно хлюпают по бетонному полу.

Тот вечер с детективом Холлоуэй и помощником детектива Мейси, кажется, был в другой жизни. За четырнадцать дней, прошедших с ее ареста, ей было предъявлено обвинение. Ее направили сюда, изучили физическое и психическое здоровье, осмотрели зубы, осмотрели, нет ли травм. К ней приставили работницу по имени Обри, взбалмошную женщину на несколько лет старше самой Анны, которая, казалось, совершенно не подходила для работы с малолетними правонарушителями. Анне следовало бы быть дома, собирать вещи для отъезда на учебу в Нью-Палц. Семестр начнется на следующей неделе, без нее. Дату суда еще даже не назначили.

— Но это же полный бред. Ты ведь сама понимаешь, да?

Анна уже не в первый раз задумывается, что, возможно, что-то не так с ее «психическим здоровьем и благополучием», как любят говорить здешние психологи. По вечерам, лежа в кровати, она закрывает глаза и мысленно исследует собственную голову изнутри в поисках любых признаков, зацепок, следов гнильцы. Но ее разум остается непроницаем. И когда ее сюда привезли, она прошла обследование. Никто ни словечком не обмолвился о психическом заболевании. Во всяком случае, при ней. Или она одурачила всех, включая саму себя, или ее воспоминания о той ночи реальны.

— Возможно, — соглашается она с Кейли. — Но я помню то, что помню. Что я сделала.

— Но убийство, Анна?! — пищит Кейли. — Ты серьезно думаешь, что убила какую-то девчонку в Хемптонсе?!

Анна отодвигает трубку от уха и ждет, пока на том конце провода не наступит тишина. Она переминается с ноги на ногу снова и снова, слушая, как хлюпают по полу подошвы.

— Не убийство, — тихо говорит она. — Причинение смерти.

— Ав чем разница?

В этом вопросе Анна за две недели стала специалистом.

— Меня обвиняют в причинении смерти второй степени. Это значит, что она погибла из-за моей неосторожности…

А потом она спрятала тело — второе преступление. В сумме эти две статьи тянут на тюремный срок от восьми до двадцати лет. В декабре Анне стукнет восемнадцать. Если ее осудят, то, наверное, отправят на остров Райкерс. О закрытии этого тюремного комплекса говорят уже много лет, но Анна еще успеет там побывать.

— Ни хрена ты не помнишь, — говорит Кейли, и мысли Анны разлетаются вдребезги, словно стекло от удара камня. — Ты сказала им, что в тот вечер я была с тобой! Хочешь наказать меня за то, что случилось на пляже? В этом все дело?

Анне требуется минута, чтобы понять, о чем спрашивает Кейли. Ее воспоминания возвращаются на полтора месяца назад, к четвертому июля на пляже в Монтоке. Тогда они с Кейли виделись в последний раз.

— Это была обычная вечеринка. И я никогда не злилась на тебя, я думала, что это ты злишься.

Дело не в этом. Совсем не в этом. Дело вообще, на самом деле, не в Кейли.

— Хочешь пойти ко дну? Хорошо? — Кейли не замечает, как морщится Анна от ее слов. — Но меня в это не втягивай! Все это время я думала, что ты той ночью надралась так, что ничего не сможешь вспомнить. Похоже, ты надралась куда сильнее, чем я думала.

— Что ты…

— Послушай, Анна. Если ты в самом деле что-то помнишь, ты должна знать, что в произошедшем… что бы там ни произошло… мы не виноваты.

Анна пытается сглотнуть, но рот словно набит песком.

— Я сказала, что ты была в доме, когда она умерла, — выдавливает из себя она. — Я сказала, что ты не помогала мне прятать тело.

— Конечно, не помогала. Потому что меня не было в Хемптонсе, Анна. И тебя там не было. Не знаю, с чего у тебя в голове такая каша. Ты знаешь, что к нам с мамой на этой неделе приходили копы? Хотели поболтать о том, что я делала на Новый год.

У Анны перехватывает дыхание:

— Что ты им сказала?

— Правду, конечно. Ну… Ту часть, которая имела отношение к делу. Что я не покидала Бруклина. Мы не покидали Бруклина.

— Но… — Анне хочется, чтобы это было правдой, но она-то знает.

— Нет уж, послушай. Та история, которую ты рассказала полиции, которую они просили меня подтвердить? Сестренка, ты совсем ни черта не помнишь, поэтому дай-ка я освежу тебе память. Мы были у Старр. Все хотели пойти на танцы, но ты вырубилась на кушетке. Мы с Майком посадили тебя в такси, и к десяти ты уже была дома. Поняла?

Еще один кусочек головоломки в голове Анны встает на место. Кейли посадила ее в такси. Но Кейли не говорит всей правды, потому что она тоже села в такси. Она была с Анной в Уиндермере. Анна помнит, как они втроем были на балконе. Смех Зоуи серебристым колокольчиком звенит в ее ушах. Кейли щиплет ее за щеку, придерживает волосы. Колючий ночной ветер дует со стороны океана.

— У тебя есть адвокат, Анна? — отчаянным голосом спрашивает Кейли.

— Конечно, есть.

— И что он говорит?

— Она говорит, что мне не следовало говорить с полицейскими без мамы. И без нее.

Кейли вздыхает так громко, что Анне кажется, будто ее дыхание вырывается из трубки.

— Что ж, думаю, теперь уже слишком поздно.

В конце зала женщина-охранник движением подбородка привлекает внимание Анны и похлопывает кончиками пальцев по запястью: закругляйтесь!

— Мне пора.

— Скажи им, пусть перестанут крутиться возле моего дома. Ты же сама понимаешь, Анна Чикко-ни, что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Мне в самом деле пора.

— Что тебе точно пора, так это привести свою голову в порядок. Скажи им, что ошиблась. Ты этого не делала. Пусть эта твоя адвокатша заставит их снять обвинения.

Но Анна и в самом деле это сделала. Как еще объяснить то, что она помнит о Херрон-Миллс, о Зоуи? Она не уверена в том, что это действительно было убийство по неосторожности. Насколько помнит она, это больше походило на несчастный случай. Но ей сказали, что Зоуи вообще не пила — не могла из-за тех лекарств, которые принимала. Так что, должно быть, это Анна споила ее тем вечером. Анна оказала плохое влияние. Анна вела себя неосторожно. Это было так похоже на того человека, каким она была. Каким она была с Кейли.

Женщина-охранник идет в ее сторону Анна кладет трубку на рычаг, даже не попрощавшись.

— Прошу прощения, — вежливо начинает она. — Я просила внести изменения в список разрешенных посетителей. Вы не знаете, его утвердили?

— Нельзя добавлять никого, кроме членов семьи, — охранница выводит Анну из телефонной будки. — Ты знаешь правила.

— Но Обри сказала, что в «Тропах» могут сделать исключение, поскольку из семьи у меня только мама, а она не может…

— Обратись в администрацию, милочка, — она жестом подзывает следующую по очереди заключенную. — Дальше!

5. ТОГДА. Июнь

На третий вечер в Кловелли-коттедж сразу же после ужина я устраиваюсь у бассейна с альбомом и угольными карандашами. Пока еще светло, я хочу зарисовать, как вода, чернильно-темная и таинственная, словно растворяется в окружающем пейзаже. Сначала я рисую бассейн, потом — буйную растительность за ним, тонкие перья травы, раскинувшиеся веером вдоль плотно сомкнутого строя безупречно постриженных деревьев. У меня с собой есть акварельные карандаши и немного масляных красок. Возможно, сделав несколько набросков, я попробую поиграть с серебристыми и темно-синими цветами бассейна, изумрудной и лавровой зеленью лужайки, мягкой бирюзой неба с первыми прожилками оранжевого и розового, растекающимися, словно подтаявший щербет.

Темнеет слишком быстро. К половине девятого освещение бассейна заливает дворик ярким желтым светом, и за его границей все окутывает чернота. У меня першит в горле, и я пытаюсь откашляться, прикрыв рот согнутой рукой, но становится только хуже. Поздние летние вечера означают темные бары, в которых кондиционеры не справляются с жаром тел. Долгие прогулки со Старр и Кейли по никогда не пустующим пляжам, во время которых мир вокруг казался тусклым и невыразительным из-за принятых таблеток. Неловкие пьяные свидания, последующие рассказы о которых были куца интереснее, чем сами встречи. Летом не сидится на месте. Мне не хочется возвращаться в Бруклин. Во всяком случае, не очень хочется. Но я не знаю, чем занять себя вне работы. Вчера вечером, когда на небе появились звезды, я принялась разбирать чемодан, чтобы убить время. Но сегодня я уже полностью устроилась в гостевом домике у бассейна, а ложиться спать раньше чем часа через три было бы неразумно.

Войдя внутрь, я кладу альбом на столик у окна и задумываюсь, не стоило ли все же попросить комнату в основном доме. Этот домик по размеру такой же, как квартира, в которой мы живем с мамой в Бей-Ридж, и мне нравится возможность уединиться, но здесь даже слишком тихо. Я выскальзываю из респектабельного сарафана номер три и натягиваю привычные шорты и майку. Думаю, не зайти ли в дом. Вдруг Эмилии нужна компания? Но это ведь было бы странно, верно? Сейчас, наверное, самое время укладывать Пейсли. Я помешаю.

Я откапываю телефон и какое-то время сижу в онлайн-магазине одежды в поисках платьев с карманами, потом листаю «Инстаграм» с последними новостями о лете в Южном Бруклине, о вечеринках, которые я пропускаю, о куда более шумных пляжах с более пестрыми толпами загорающих, чем по большей части белая и обеспеченная публика на главном пляже в Херрон-Миллс. На одной из фотографий Майк хватает Кейли, и ее волосы выделяются золотыми прядями на фоне его загоревших до бронзы рук. На другой Кейли стоит на крыльце своего дома с Виком, нашим школьным приятелем, и Вандой, еще одной девчонкой, с которой мы иногда гуляем.

Я захожу на страничку Старр, чтобы посмотреть, не разместила ли она чего-нибудь нового, но там ничего нет. Хотя не сказать, чтобы и в Бруклине она активно что-то постила. Затем открываю «Мессенджер», где мы обычно переписывались, чтобы отправить ей короткое сообщение. Я ни разу не делала этого с весны. Было больно узнать, что она свалила из города, не попрощавшись. Она рассказала о своих планах Кейли с Майком, а я, видимо, не заслужила. Теперь она и на сообщения не отвечает.

Я говорю себе, что в этом нет ничего личного, что она получила возможность начать все с нуля, которую сейчас ищу я сама. Вместе нам было весело, но я знаю, что в Бруклине ей жилось несладко. Двадцать два года, без образования, дерьмовая работенка официантки в круглосуточной забегаловке на Брайтон-Бич. Полный разрыв с ультраконсервативной семьей в Аризоне, череда приятелей, которые никогда не задерживались надолго. Ей всегда нравились мультфильмы Диснея. Я убеждаю себя, что дело не во мне.

К девяти часам мной окончательно овладела скука. Пальцы скользили по экрану, не терпелось открыть сообщения и написать Кейли. Телефон весь день нарочито молчал. Не то Кейли сдалась, не то решила отплатить мне той же монетой. Зная мою лучшую подругу, скорее последнее.

Я кладу телефон экраном вниз на подушку и надеваю худи. Потом поливаю ноги спреем от комаров, беру из стеклянной чаши на кухне один из маленьких фонариков и отправляюсь в ночь.

Прогулка под звездами по территории Кловелли-коттеджа оказалась на удивление короткой. Наверное, Том был прав, и две целых две десятых акра — это не так много, как кажется сначала. Я иду вдоль самой линии деревьев, обходя бассейн, прохожу мимо отдельно стоящего гаража и журчащего фонтана, направляясь к теннисному корту. Но, оказавшись там, никак не могу сообразить, где включается свет, а ракетки, похоже, закрыты в сарае.

Я отказываюсь от идеи в одиночестве поколотить по мячам, пытаясь послать их хотя бы в сторону сетки, и вместо этого бреду по щебенке, которой засыпан подъезд к дому, в сторону дороги. Светодиодный фонарик бросает узкий белый луч на кусты, мимо которых я прохожу. По словам Эмилии, это азалии. Их розовые цветки трепещут на ветру, и от их призрачного мерцания меня бросает в дрожь, хотя вокруг еще тепло. Я застегиваю худи по самое горло.

Выйдя на Линден-лейн, думаю повернуть направо, чтобы поглядеть на дома дальше по улице, мимо которых мы с Томом не проезжали. Но вместо этого ноги несут меня к соседнему Уиндермеру и его полузаброшенному участку. Оказавшись у кованых чугунных въездных ворот с увитыми плющом перекладинами, спиралями и завитушками, я тут же обращаю внимание на то, насколько ближе этот дом стоит к дороге, чем Кловелли-коттедж или другие, более новые дома в Херрон-Миллс. Отсюда, с узкой полоски проезда, не полностью закрытой буйной растительностью изгороди, я могу хорошо разглядеть Уиндермер через просветы в воротах.

На крыльце горит фонарь, заливая пустующие качели и голубые кресла-качалки мягким бледным светом. Я выключаю фонарик, сую его в карман и оказываюсь в тени, окружающей столб, на который навешены ворота. Том говорил, что Уиндермер построили в 1894 году. То есть этот дом — один из старейших здесь. Я пытаюсь представить себе, как выглядел этот район Хемптонса до постройки Сикреста, «Магнолии» или Кловелли-коттеджа. Должно быть, пространство казалось просто необъятным — вокруг только поля да небо. Здесь не было нужды в изгородях или высоких рядах деревьев, чтобы хранить тайны поместья от соседского любопытства. По Линден-лейн, наверное, почти никто не ездил, и здесь было даже тише, чем в этот вечер.

— Кто здесь?

Я отскакиваю от столба. Кожу щиплет, словно от удара током. Или от страха.

— Кто здесь? — срывается с моих губ скорее требовательно, чем вопросительно, словно это не я притаилась в тени, таращась на чужой дом после заката.

По ту сторону ворот на дорожку откуда-то с передней лужайки, скрытой от моего взгляда, выходит человек. Он худ и не слишком высок — где-то под метр восемьдесят. Он идет, сунув руки в карманы джинсов, и на запястье поблескивает серебром браслет часов.

— Вы заблудились? — спрашивает он.

Я щурюсь, пытаясь как следует разглядеть его лицо в свете фонаря на крыльце, но вижу только, что у него немного смуглая кожа. Он примерно моего возраста — может, чуть старше. Сердце замедляет ход и стучит теперь лишь чуть сильнее обычного. Должно быть, это Кейден Толбот, из Йеля.

— Меня зовут Анна, — отвечаю я. — Няня из Кловелли-коттеджа.

— А, точно, — он вальяжно опирается плечом на столб, словно в зеркале отражая мою собственную позу мгновением раньше. — Эмилия говорила, что взяла новенькую.

— Прошу прощения, что разглядывала ваш дом, — слова вырываются из меня торопливой вереницей. — Обычно я так не делаю.

Мои глаза силятся составить фотореалистичный портрет по подсвеченному со спины силуэту, и по спине ползут мурашки. Я совершенно не знаю этого парня, но на какое-то неуловимое мгновение вижу, как переплетаются наши жизни, как в неподвижном вечернем воздухе раскрываются наши величайшие тайны и глубочайшие страхи.

Он улыбается, и так же внезапно мурашки исчезают, а с ними и мои как бы интуитивные подозрения. Определенно, мне одиноко и, наверное, немного скучно.

— Все в порядке, — говорит он. — Уиндермер надо видеть. Кстати, меня зовут Кейден.

Он протягивает руку через кованую спираль ворот, и я пожимаю ее, стараясь вести себя как дружелюбная незнакомка, какой я по сути и являюсь. Рука у него теплая и гладкая, от него слегка пахнет шалфеем и ванилью. Он весь кажется очень ухоженным, в отличие от дома за его спиной.

— Я только в понедельник приехала, — говорю я ему. — Пока только знакомлюсь с окрестностями.

— После заката?

Пожимаю плечами. Я чувствую, как темнота окутывает мою кожу, словно плащ.

— Вечером мне нечем заняться. А на месте не сиделось.

— Ага, мне тоже, — он машет рукой в сторону лужайки слева от меня, которую я не вижу: — У нас раньше был пруд с золотыми рыбками. Теперь там только лягушки да водоросли. Вот я и думал, как бы его расчистить.

— После заката? — отвечаю я ему его же вопросом.

Он смеется — я чувствую, как от теплого и непринужденного смеха моя кожа наливается краской.

— Мне лучше всего думается по ночам. К тому же пока я тут застрял.

— Дома?

— Ага. Мать бесится, когда я по вечерам ухожу из Уиндермера.

Я чувствую, как брови ползут на лоб, но Кейдеи, должно быть, в темноте не замечает моей гримасы. Комендантский час для студента? Я жила в городе практически бесконтрольно, сколько себя помню Не представляю, чтобы я могла остаться вечером дома, чтобы порадовать маму, даже если этот дом стоит на участке в несколько акров.

— Сколько тебе лет? — слова вырываются изо рта, прежде чем я успеваю сдержаться.

Он снова смеется, но на этот раз уже не так тепло.

— Девятнадцать. У мамы проблемы со здоровьем. Вот я и приехал на лето.

— Ой, прости, — чувствую себя полной дурой. — Ты в Йеле учишься?

— Окончил второй курс. Это Эмилия тебе про меня рассказала?

— Том немного рассказал о Линден-лейн, пока мы сюда ехали.

Он тихо ворчит, а я пытаюсь получше разглядеть его лицо, но свет от крыльца по-прежнему бьет ему в спину.

— В школе учишься? — спрашивает он.

— Только закончила. Осенью еду учиться в университет в Нью-Палц.

Он говорит что-то о том, что ему нравятся окрестности Нью-Палца, что там у него приятель учится театральному искусству. Рекомендует приятное место для пеших прогулок, и я делаю мысленную заметку на сентябрь. На мгновение даже начинаю думать, что сейчас он откроет ворота и пригласит меня войти. Может быть, это начало чего-то нового. Или отзвук какого-то глубоко затаившегося воспоминания. Но тут на третьем этаже дома загорается свет, и в окне появляется смутная тень. Кейден ловит мой взгляд в направлении Уиндермера.

— Мне пора обратно, — говорит он неожиданно оживленным голосом.

Я не хочу заканчивать этот разговор. Я так и не успела спросить его о матери, что с ней, почему он не может покидать дом. Но я вижу, как напрягается его тело, как сутулятся плечи, и понимаю, что сейчас не время.

— Рада была с тобой познакомиться.

Он уже отступает от ворот и машет рукой на прощание, прежде чем развернуться:

— До встречи, Анна.

Вернувшись в гостевой домик, я достаю из сумки акварельные карандаши. Разложив альбом на кровати, я рисую худого смуглокожего парня с серебряными часами на руке. Он стоит, скрестив ноги и изящно опираясь плечом о каменный столб, увитый плющом. На моем рисунке он оборачивается к ярко освещенному окну дома за его спиной, и лицо его скрыто в тени.

6. ТОГДА. Июнь

Пейсли хочет мороженого. Я отрываю глаза от утренней чашки с гранолой и йогуртом и смотрю на сидящую напротив Эмилию, готовая к тому, что она скажет дочери подождать до обеда. Но Эмилия просто кивает, достает из бумажника деньги и скрывается в кабинете, закрыв за собой дверь.

Пока я складываю тарелки в раковину, Пейсли оживленно рассказывает мне о кафе Дженкинсов — хваленом заведении на Мейн-стрит, которое уже в течение двух поколений отбивается от попыток одной престижной марки перекупить его. За те несколько дней, что я прожила здесь, мне уже трижды порекомендовали туда зайти. Я уговариваю ее дождаться одиннадцати, когда открывается заведение, а потом пойти пешком, оставив Эмилию дома общаться с заказчиками и наслаждаться пред-полуденным солнцем, врывающимся в выходящие на восток окна Кловелли-коттедж длинными полупрозрачными желтыми лентами.

Когда мы доходим до конца дорожки, ведущей к воротам, Пейсли тянет меня за руку вправо, в сторону от кратчайшего пути к городу.

— Идем там, — просит она. — Там красиво.

Я поддаюсь, на секунду жалея о том, что не смогу снова бросить украдкой взгляд на Уиндермер и, возможно, увидеть Кейдена при свете дня. Прошедшей ночью он преследовал меня во снах, которые в остальном почти не запомнились, и черты его лица постоянно менялись, превращаясь в нечто, напоминающее работы Пикассо периода кубизма. Я живо представляю себе контуры его тела, то, как он повернулся, чтобы встретиться взглядом с матерью, стоящей у окна наверху. Но его лицо остается для меня загадкой — бесконечной мешаниной возможностей, которая не даст покоя моему внутреннему художнику, пока мы не увидимся снова.

Я уговариваю себя, что в этом-то и дело. Живописец во мне ищет художественное решение.

Кейден и Уиндермер быстро исчезают из моих мыслей под щебетание птиц и веселую болтовню Пейсли. Пока мы идем по Линден-лейн в противоположную сторону, Пейсли проводит для меня свой вариант экскурсии, в которой основным предметом рассказа оказывается то, в каких семьях есть дети, сколько им лет и кто сейчас здесь, а кто сдает свой дом на лето, пока путешествует в Европу или в Японию.

«Неплохо», — думаю я, прикусив губу.

— A y тебя в Бруклине были друзья на твоей улице? — спрашивает Пейсли.

— Конечно. Хотя мы пару раз переезжали. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, в нашем квартале у меня были две хорошие подруги — Криста и Джейла. Наши родители называли нас «Три А».

Пейсли смотрит на меня, наморщив носик, и на мягкой коже проявляются тонкие складки.

— Наверное, потому что у нас всех имена заканчивались на «а» — Криста, Джейла, Анна…

— Было бы лучше, если бы у вас всех имена начинались на «а», — заявляет Пейсли и тащит меня за угол, в сторону от Линден-лейн на боковую улочку, которая приведет нас в город. Пейсли точно знает, куда идти, но я на всякий случай посмотрела маршрут в телефоне перед выходом. Улицы здесь образуют широкую неровную сеть с большими расстояниями между ними, чтобы внутри могли уместиться земельные участки, но даже этим чуть более длинным путем мы приходим к Дженкинсам в пятнадцать минут двенадцатого. Только бы у них было кофейное мороженое…

Когда мы выходим на Мейн-стрит, я удивляюсь тому, насколько здесь людно для утра четверга. Двери магазинов постоянно открываются и закрываются, а в кафе вдоль улицы почти нет свободных столиков. Умиротворяющая пустота жилых улиц сменилась сдержанным оживлением.

— Здесь вообще кто-нибудь работает? — бормочу я и тут же жалею о презрительной нотке в голосе.

Пейсли совершенно серьезно отвечает:

— Только не курортники. Они здесь в отпуске. Мама и папа работают.

— Конечно, они работают! — говорю я, отводя Пейсли в сторону от перевозбужденного джек-рассела, рвущегося с поводка. — Поэтому у тебя есть я.

Внутри кафе мы стоим перед гигантским меню, висящим на стене и напоминающим школьную доску, но надписи на нем настолько четкие, что мне кажется, что это на самом деле краска. В кафе нет никого, кроме меня и Пейсли. За стойкой человек в белоснежном халате склонился за прилавком с твердым мороженым. В меню значатся двенадцать сортов, все домашнего изготовления, и множество добавок. Тут же стоит машина для мягкого мороженого с рычажками для шоколадного, ванильного и смешанного, и два вида фруктового мороженого на выбор. В самом центре меню, в рамке с зубчатыми краями, напоминающей ярко-голубую звезду, значится фирменный вкус заведения: шоколад-карамель-попкорн.

— Мне два шарика со вкусом арахисового печенья, — говорит Пейсли, но ее слова пролетают мимо моих ушей.

Я все еще разглядываю меню, на котором в ярко-голубой рамке значится то, чего я никогда бы не стала заказывать. Но я чувствую этот вкус во рту, и он обволакивает мой язык, словно воспоминание. Шоколад-карамелъ-попкорн. Я продолжаю смотреть, пока изображение не начинает размываться, пока слова не сливаются в странные закорючки и не начинают пульсировать в черноте, точно маяк в штормовую ночь. Вдруг у меня начинает немного кружиться голова, и я слегка опираюсь бедром о стеклянный прилавок, чтобы удержать равновесие.

— Всегда проси вафельный рожок. — советует Пейсли, и я заставляю себя оторвать взгляд от меню и посмотреть на нее. — Мистер Дженкинс снизу заполняет их твердым шоколадом, чтобы мороженое не подтекало.

— Секрет фирмы, — говорит человек за прилавком, и его глубокий, хрипловатый голос возвращает меня к реальности.

Он выпрямляется и чуть наклоняется вперед через стеклянный прилавок, чтобы улыбнуться Пейсли:

— Но твоя подруга и сама скоро это узнает.

Ему, пожалуй, за пятьдесят, румяные щеки покрыты черными точками щетины. На хрустящем белом халате витиевато вышито имя: Лу Дженкинс. Я поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза — карие с добрыми морщинками вокруг уголков. В этот момент выражение его лица меняется, добродушие уступает место чему-то среднему между благоговением и ужасом.

— Зоуи? — бормочет он.

Прежде чем я успеваю сообразить, что ответить, раздается звонкий голосок Пейсли:

— Это Анна Чиккони. Она из Бей-Ридж, это в Бруклине, Нью-Йорк. Анна — моя няня на это лето.

Лу Дженкинс чуть отступает назад, чтобы разглядеть меня получше. Он проводит ладонью по лицу, и этот жест заставляет меня вспомнить, как на днях на пляже Кайл-спасатель заглянул под мой зонт и точно так же странно провел ладонью по глазам и щекам: «Господи… Прошу прощения. Я принял вас за другую…»

— Кто такая Зоуи? — нервы стягиваются в тугой клубок, я неловко собираю волосы в хвост, снимаю резинку с запястья и сворачиваю на макушке неровный пучок.

— Зоуи Спанос пропала в прошлом январе, — сообщает Пейсли. — Никто не знает, что с ней стало.

— Какой ужас! Она из Херрон-Миллс?

— Выросла здесь, — объясняет Лу; его лицо еще не обрело прежнего радостного сияния, но он хотя бы перестал смотреть на меня как на привидение. — Она училась в колледже, приехала домой на зимние каникулы. Пошла отмечать Новый год, и больше родные ничего о ней не знают.

— И я похожа на нее? — спрашиваю я — желание задать очевидный вопрос жжет горло.

Пейсли радостно кивает, словно речь идет о какой-то игре, а не об очень странном совпадении:

— Наверное, это из-за твоей прически. И лица.

Я смеюсь. Внутри все начинает кипеть от напряжения, и с моих губ резким щелчком, словно лопнул пузырь жвачки, срывается:

— Из-за прически и лица?

Лу чуть склоняет голову набок:

— Когда волосы подняты, сходства меньше. И у нее более смуглая кожа. Но вы вполне сошли бы за сестер, — улыбается он. — Прошу прощения. Не хотел ставить вас в неловкое положение. Мы тут в Херрон-Миллс все немного на взводе с тех пор, как Зоуи пропала.

Я мысленно возвращаюсь к новогодней ночи. Прошло почти полгода. Я не то чтобы специалист по пропавшим девушкам, но вполне уверена, что после стольких месяцев шансы, что она еще жива, наверное, довольно невелики.

— Я могу угостить вас мороженым, дамы? — спрашивает Лу, и энергия наполняет его голос, словно он стоит у невидимого штурвала и готов направить нас по новому курсу. — Или, может быть, кофе? Чай?

Пейсли делает заказ. Пока рациональная часть моего мозга требует заказать черный кофе, потому что это, наверное, единственное, что я смогу переварить после разговора, я слышу собственный голос, просящий шарик мороженого шоколад-карамель-попкорн.

— В вафельном рожке? — спрашивает Лу.

— В стаканчике, пожалуйста, — отвечаю я и заверяю Пейсли, что возьму рожок в следующий раз, если она пообещает, что дальше мы будем ходить к Дженкинсам только после обеда.

Снаружи улица залита резким белым солнечным светом, и впечатления от странного разговора в кафе рассеиваются, будто последние хлопья утреннего тумана над Ист-Ривер. Мы с Пейсли садимся на деревянную скамейку примерно в квартале от кафе Дженкинсов, едим мороженое и смотрим на проходящих людей. Мороженое по вкусу напоминает шоколадные пасхальные яйца и попкорн из больших жестянок, которые продают в «Таргете» на праздники. Вкус детства. Изумительный вкус.

— Хочешь попробовать? — предлагаю я.

— Оно вкусное, — отвечает Пейсли. — Я уже ела. Это их самый популярный вкус. Папа говорит, что мистер Дженкинс сказал, что его придумал его папа. Первый мистер Дженкинс. Мне больше нравится с арахисовым маслом.

— Привет, Пейсли!

На тротуаре перед нашей скамейкой стоят две девушки примерно моего возраста. На одной из них — винтажного вида сарафан в красно-белую клетку и балетки цвета начинки вишневого пирога. Абсолютно прямые блестящие каштановые волосы собраны в аккуратный хвост, очень смуглая кожа. Другая девушка одета как я, в джинсовые шорты и майку. Ростом она где-то около метра шестидесяти, но очень мускулистая. Занимается плаванием или, возможно, гимнастикой. Прическа — пушистая короткая пикси, подчеркивающая удивительно широкие скулы и прекрасный оливковый оттенок кожи. В ушах — большие золотые серьги-обручи, металл которых у основания каждой серьги скручен изящной спиралью.

— Привет, Астер! — Пейсли отдает мне свой рожок и вскакивает, чтобы обнять ту девушку, что пониже.

Я чувствую, как две пары глаз рассматривают меня. Лица девушек вытягиваются в том же удивленном ужасе, который я видела на лице Лу всего несколько минут назад.

— Я — Анна, — быстро говорю я. стараясь задавить эти взгляды в зародыше, и встаю — Няня Пейсли.

— Мартина Грин, — девушка в винтажном сарафане протягивает мне руку и тут же отдергивает ее, поняв, что у меня обе руки заняты мороженым.

Ее подруга закатывает глаза.

— Ее зовут Мартина Дженкинс. Грин — это что-то вроде творческого псевдонима.

Мартина бросает на Астер колючий взгляд.

— Это мое профессиональное имя, — говорит она, словно это что-то может объяснить.

Что у нее за профессия такая, что понадобилось менять имя? Торговля мороженым? Должно быть, кафе Дженкинсов — это заведение ее семьи. На мгновение я задаюсь вопросом, не работает ли она фотомоделью. Ростом, конечно, немного не вышла, но явно интересуется модой и неуловимо напоминает видом девушек из каталогов одежды.

Должно быть, у меня все написано на лице, потому что Мартина вздыхает, словно смирившись с тем, что придется в очередной раз объяснять:

— Я собираюсь стать журналистом, а маме не нравится идея использовать нашу фамилию в журналистских расследованиях. Она у меня старой закалки.

— Телевизионные новости или вроде того? — спрашиваю я.

— Пока — главный редактор школьной газеты. И веду серию подкастов. Ну, вела… — она бледно улыбается Астер, потом ее взгляд упирается в мостовую.

Несколько секунд все молчат, и мне становится интересно, сколько еще неловких разговоров состоится этим утром.

— Этот подкаст — о Зоуи, — поясняет Пейсли благоговейным голосом, глядя на меня снизу вверх. — Астер — сестра Зоуи, а Мартина собирается выяснить, что с ней произошло.

Астер и Зоуи. А и 3 — первая и последняя буквы в английском алфавите. Я снова смотрю на низкорослую девушку и понимаю, как мало мы с ней похожи. А это значит, что и на Зоуи она не слишком похожа. Но сестры не всегда бывают похожи. Впрочем, я вспоминаю, что Лу говорил что-то об оливковом цвете кожи Зоуи, и при виде лучей солнца, отражающихся от золотых сережек-обручей и оливковых плеч Астер, до меня доходит, что их семья, наверное, родом из Греции. Спанос.

— Я старалась, — говорит Мартина. — Прости, Астер.

Астер кладет смуглую руку на плечи Мартине и по-дружески приобнимает ее.

— Это полиция сплоховала, не ты, — сердечно говорит она.

Мой взгляд останавливается на тонких красных линиях вокруг глаз. У нее вид человека, который уже много месяцев может расплакаться в любую секунду.

Мартина наклоняется и целует подругу в макушку, и на губах Астер возникает мягкая улыбка.

— Так… Больше ни слова о Зоуи до обеда, — говорит она, выпрямляясь. — У нас еще осталось время поесть суши до начала твоей смены? — она бросает быстрый взгляд в сторону семейного кафе.

Мартина достает из кармана телефон — на ее сарафане карманы, конечно же, есть — и включает экран.

— Вагон времени. Папа сможет держать оборону еще не меньше часа.

Девушки машут руками на прощание и говорят, что рады были познакомиться, а я возвращаю Пейсли ее тающий рожок. Она тут же слизывает стекающее мороженое.

— Зоуи раньше сидела со мной, когда училась в школе, — говорит она. — Астер младше на три года. Она сидела со мной, когда Зоуи уехала в колледж.

Я думала, у тебя была Линдси, — говорю я. — Разве не она была твоей прошлой няней?

— Линдси была только летом, — отвечает Пейсли. — Как ты. Зоуи и Астер сидели со мной по выходным или когда мама и папа уезжали куда-нибудь вместе. Зоуи была очень хорошая, но мне кажется, что любимой няней у меня была Астер.

— Почему это? — Мы медленно идем вдоль Мейн-стрит, пока Пейсли на ходу доедает свой рожок.

— Потому что она храбрая. Как-то в прошлом июне, пока школа еще не ушла на каникулы, я рассказала ей о Маркусе — мальчишке, который все время меня дразнил. Мой учитель ничего не хотел с ним делать, и тогда Астер придумала план, как ему отомстить. На свой день рождения Маркус задумал вечеринку у бассейна, и накануне мы прокрались к нему за дом и вылили в его бассейн несколько ведер желтого пищевого красителя. Было похоже, как будто он заполнен мочой, — Пейсли хихикает.

— Звучит не очень по-взрослому, но, наверное, было весело.

Пейсли широко улыбается, но улыбка сразу гаснет:

— В этом году Астер пришлось быть очень смелой. И ее родителям тоже. Так мама говорит. Потому что Зоуи может не вернуться.

Я выбрасываю остатки растаявшего мороженого в мусорный бак — кусочек ностальгии превратился в сахаристую жижу. Я тянусь к Пейсли, и она берет меня за руку:

— Почему ты не сказала мне, что я похожа на пропавшую девушку?

Пейсли пожимает плечами и снова слизывает мороженое:

— Все любят Зоуи. Не знаю, что в этом плохого.

Наверное, ничего, но я решаю с первых же денег заказать несколько шляп в дополнение к сарафанам с карманами. Я не уверена, что готова целое лето ловить на себе странные взгляды и общаться с обознавшимися.

— Ты слушала ее подкаст? — спрашиваю я.

— Мама не разрешает. Говорит, «это для взрослых», — кавычки слышны даже в ее голосе.

— Ох… Плохо.

Пейсли вгрызается в вафельный рожок с такой яростью, словно в нем сосредоточена вся несправедливость детства.

— А может быть, она и права, — пожимаю плечами я. — Звучит довольно страшно.

— Ага, — она с минуту смотрит на наши сандалии, отмеряющие шаги по тротуару. — Думаешь, она вернется, Анна?

Тонкое жало тревоги скользит по грудной клетке и останавливается где-то между легких. Есть ли верный ответ на этот вопрос? Что бы сказала Эмилия?

— Не знаю, — тихо отвечаю я. — Надеюсь, что вернется.

Тем же вечером в домике у бассейна я гуглю Зоуи Спанос. Результаты поиска заполняют экран — десятки статей за прошлую зиму и весну о бесследно исчезнувшей девятнадцатилетней девушке из Херрон-Миллс. Я щелкаю на первую, и при виде фотографий Зоуи у меня перехватывает дыхание. Она и в самом деле чертовски на меня похожа. Такой же буйный водопад черных волос, такие же высокие скулы, белозубая улыбка. Но кожа у нее нежно-оливковая, а моя — молочно-белая; глаза — карие с желтыми точками, а мои — яркие голубовато-зеленые. Между ключицами у нее, похоже, небольшая коричневая родинка — у меня там ничего нет. На шее у нее на большинстве фотографий — изящная золотая цепочка с подвеской в виде инициалов: ЗС.

Это я, но не я. Сходство поражает. Оно словно колет мне веки, заставляя то щуриться, то широко открывать глаза, и тогда я то вижу его, то оно вдруг снова ускользает. Помню, в девятом классе новенький, Брайан, сказал, что я напоминаю ему подружку, которая была у него до переезда. Он протянул телефон через столик в столовой и показал мне фотографию незнакомой девчонки, смотревшейся в кривое зеркало. Теперь у меня снова возникло то же ощущение.

Я быстро просматриваю остальные результаты поиска, но не могу найти подкаст. Пробую снова, набрав в строке поиска «подкаст Мартины Грин», и меня направляет на четыре эпизода «Пропавшей Зоуи» на «Саунд Клауд». Там — маленькая фотография Мартины: черные очки «кошачий глаз», бордовая помада, волосы забраны в хвост, как сегодня. Описание подкаста обещает подробный репортаж-расследование с единственной целью: выяснить, что же на самом деле произошло с Зоуи на прошлый Новый год. По спине пробежал холодок любопытства с оттенком страха, и я надела наушники.

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ:

ОНА (НЕ) СБЕЖАЛА ИЗ ДОМА

[ФОНОВАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ МУЗЫКА]

ВЗРОСЛЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС: Исчезновение само по себе не нарушает закон.

МОЛОДОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Если бы Зоуи была там, я бы знала. Но Зоуи в тот вечер так и не пришла.

ВЗРОСЛЫЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Девять-ОДИН-ОДИН. Пожалуйста, опишите ситуацию.

ДРУГОЙ ВЗРОСЛЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС: Меня зовут Джордж Спанос. Моя дочь Зоуи пропала.

[КОНЕЦ ФОНОВОЙ МУЗЫКИ]

МАРТИНА ГРИН: Сегодня — вторник, одиннадцатое февраля, и прошло уже шесть недель с тех пор, как пропала Зоуи Спанос. В прошлую пятницу полицейское управление Херрон-Миллс объявило, что Зоуи сбежала из дома. Именно поэтому я сейчас здесь, с вами. Потому что если вы знаете Зоуи, то уверены, что она не сбегала.

Зоуи Спанос пропала. И мы по ней скучаем.

[ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ ТЕМА «ПРОПАВШАЯ ЗОУИ»]

МАРТИНА ГРИН: Привет! С вами Мартина Грин, и вы слушаете первый эпизод «Пропавшей Зоуи» — серии подкастов, посвященной исчезновению Зоуи Спанос, девятнадцатилетней жительницы Херрон-Миллс, штат Нью-Йорк, в ночь с тридцать первого декабря прошлого на первое января этого года.

Наверное, по моему голосу вы можете догадаться, что я — не типичный ведущий подкастов на криминальную тематику. Я учусь в средней школе имени Джефферсона в Херрон-Миллс. Это курортный городок в восточной части Лонг-Айленда, в который можно приехать как-нибудь летом, чтобы искупаться в океане, поесть лобстеров и отдохнуть от городской суеты. Для многих Херрон-Миллс — это место отдыха, ухода от повседневной жизни. Но для других, таких как Зоуи и я, это дом.

Начнем с небольшой прогулки по Херрон-Миллс — своеобразной ознакомительной экскурсии.

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Вы, наверное, заметили, что у нас тут в последнее время просто какой-то бум деловой активности, [смеется.]

МАРТИНА ГРИН: Никто лучше не разбирается в богатой истории родного города Зоуи, чем краевед Альфред Харви. Мы побеседовали с ним в его кабинете в Историческом обществе деревни Херрон-Миллс.

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Деревня в значительной мере сохраняет элементы своего аграрного прошлого, такие как окружающие ее поля и рестораны, в которых еду готовят из фермерских продуктов. Ну и, конечно же, ветряные мельницы.

МАРТИНА ГРИН: Есть ведь еще и давняя художественная история?

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Разумеется. Деревня возникла в семнадцатом веке и была официально зарегистрирована в 1873 году. Художники и писатели начали стекаться в Хемптонс, в том числе и в Херрон-Миллс, в конце девятнадцатого века. Они приезжали сюда в поисках тишины, сельских красот, света. Культура творчества — неотъемлемая часть этих мест. В наше время при слове «Хемптонс» люди вспоминают в первую очередь о богатых, знаменитых, привилегированных. Но это всего лишь часть нашей истории. Со стороны залива, в Саг-Харбор, со времен Второй мировой войны сложилось процветающее афро-американское сообщество. В резервации Шиннекок в Саутхемптоне проживает от шестисот до семисот представителей индейского населения. Хемптонс — это не только аристократизм и богатство.

МАРТИНА ГРИН: Когда живешь в Херрон-Миллс, знаешь всех вокруг. Я знала Зоуи с детства, ее сестра Астер — моя лучшая подруга. Я рассказываю вам об этом, чтобы дать полную картину. Я — не беспристрастный репортер, человек со стороны. У меня за плечами нет двадцатилетнего опыта журналистики, хотя я надеюсь, что это еще впереди. Но я не думаю, что это необходимо, чтобы найти Зоуи. Думаю, нам нужен свой человек. Кто-то, кто знает эти места, этих людей, не боится задавать неприятные вопросы, которые полиция, по-видимому, не желает изучать.

ПОМОЩНИК ДЕТЕКТИВА ФИЛИП МЕЙСИ: Исчезновение само по себе не нарушает закон.

МАРТИНА ГРИН: Я поговорила по телефону с помощником детектива Филипом Мейси, одним из полицейских, расследующих дело Зоуи Спанос.

ПОМОЩНИК ДЕТЕКТИВА ФИЛИП МЕЙСИ: Я не могу сейчас комментировать непосредственно дело Спанос, но в общем, если ты — совершеннолетний человек, то вполне законно можешь бросить прежнюю жизнь, начать новую. Это может причинить кому-то боль, обиду, но не существует закона, обязывающего сообщать кому-нибудь, куда ты направляешься.

МАРТИНА ГРИН: Почему вы не можете комментировать дело Зоуи? Разве ваше управление не прекратило расследование на прошлой неделе?

ПОМОЩНИК ДЕТЕКТИВА ФИЛИП МЕЙСИ: Как официально заявил представитель нашего управления в прошлую пятницу, есть все основания полагать, что вечером тридцать первого декабря прошлого года мисс Спанос по собственной воле покинула Херрон-Миллс. Это все, что я могу сказать. Расследование еще не закрыто.

МАРТИНА ГРИН: Пусть технически расследование еще и не завершено, но очевидно, что местная полиция прекратила поиски. Да, Зоуи исполнилось девятнадцать. Да, это означает, что с точки зрения закона она уже взрослый человек и имеет право по собственной воле отказаться от второго курса в Брауне, от каникул дома с семьей и друзьями и начать жизнь с нуля. Без записки. Без объяснения.

Без вестей в течение шести недель.

Но я в это не верю, и поэтому сейчас я здесь.

Я в гневе, и поэтому сейчас я здесь.

Итак, вернемся к концу декабря прошлого года. Для тех из вас, кто следил за делом Зоуи, сейчас не прозвучит ничего нового. Все, о чем я сейчас собираюсь вспомнить, широко освещалось в новостях на протяжении недель, прошедших со дня исчезновения Зоуи. Но важно начать с тех фактов, с которыми все мы согласны, с тех вещей, которые нам известны, чтобы критически оценить то, каким образом правоохранительные органы вели дело Зоуи после получения заявления о ее исчезновении.

Перед исчезновением Зоуи провела с семьей около двух недель, приехав на каникулы из Брауна. В это время некоторые жители Херрон-Миллс встречали Зоуи.

ДЖУДИТ ХОДЖСОН: Несколько дней она заходила в библиотеку. В этом нет ничего не обычного. Зоуи всегда очень серьезно относилась к учебе.

МАРТИНА ГРИН: Это была Джудит Ходжсон, библиограф-консультант из публичной библиотеки Херрон-Миллс. Я сама дважды встречалась с Зоуи: один раз в магазине, где она помогала маме с покупками, а другой — на следующий день после Рождества, когда мы с Астер днем были вместе в доме семьи Спанос. Зоуи пекла печенье на кухне. Мы несколько минут поговорили о практике по морской биологии, которую она проходила летом в Калифорнии, и о курсе по перспективным исследованиям, который ей предстоит пройти весной.

ПРОФЕССОР ДЭВИД БРЕЧЕР: Я надеялся поработать этой весной с мисс Спанос. Она приложила немало усилий, чтобы попасть в мою группу. Я строго придерживаюсь практики набора исключительно аспирантов. Но мисс Спанос досрочно выполнила все установленные требования и продемонстрировала немалый потенциал.

МАРТИНА ГРИН: Профессор Дэвид Бречер поговорил со мной по телефону из кабинета в Браунов-ском университете. Зачем Зоуи было так стараться попасть в эту группу, если она не планировала вернуться к учебе? В поведении Зоуи не было ничего, что бы указывало на планы девушки обрубить все связи и раствориться в ночи.

Перейдем к новогоднему вечеру. Это было во вторник. Зоуи вышла из дома около девяти. Она сказала родителям, что собирается повидаться с друзьями на вечеринке, которую устраивал в одном из соседних домов Джейкоб Трейнер, одноклассник Зоуи по школе имени Джефферсона. Многочисленные источники, включая подругу Зоуи Лидию Соммер, подтверждают, что на вечеринке она так и не появилась.

ЛИДИЯ СОММЕР: Я несколько раз за ночь писала ей сообщения и не получила ответа. Это было совсем не в духе Зоуи.

МАРТИНА ГРИН: Она не могла пойти к Джейкобу с кем-нибудь другим? Вы не могли ее не заметить?

ЛИДИЯ СОММЕР: Это невозможно Если бы Зоуи была там, я бы знала. Кто-нибудь увидел бы ее На вечеринке были сплошь выпускники Джефферсона. Мы все друг друга знаем. Но Зоуи в тот вечер так и не пришла.

МАРТИНА ГРИН: На следующее утро мистер и миссис Спанос проснулись и поняли, что Зоуи не вернулась. Если вы прочитаете комментарии к статьям, опубликованным в последующие дни, или углубитесь в тред на «Реддите», посвященный исчезновению Зоуи, то увидите, что многие сразу же стали критиковать ее родителей. Но давайте вспомним: Зоуи уже девятнадцать, и она учится на отлично на втором курсе колледжа при университете из «Лиги плюща». Ее родители привыкли, что она живет не дома. И, как сразу же подчеркнули в полиции, Зоуи — взрослый человек. Ее родители знали, что она пошла на вечеринку в пешей доступности от дома. Комендантского часа для нее не существовало со школы. Давайте перестанем винить семью Спанос. Они ни в чем не виноваты.

Наоборот, они поступили именно так, как и должны были. Утром в среду, первого января, когда Зоуи не ответила на телефонные звонки и сообщения, мистер Спанос позвонил по номеру девять-один-один.

ДИСПЕТЧЕР 911 [ЗАПИСЬ]: Девять-один-один. Пожалуйста, опишите ситуацию.

МАРТИНА ГРИН: Это был первый день нового года, и в течение ночи и утра у местной полиции было немало работы: две аварии на Гроув и на Оушен-авеню, жалобы на шум, вандализм, украденная лодка… к этому мы вернемся через минуту… разбросанный мусор, нарушение границ частной собственности. В общем, полный набор. Если собираешься исчезнуть, то хуже времени, чем новогодняя ночь, наверное, и не придумаешь.

Или лучше, если верить полиции.

ДЖОРДЖ СПАНОС [ЗАПИСЬ]: Меня зовут Джордж Спанос. Моя дочь Зоуи пропала. Мы живем по адресу Кресент-Серкл, 45 в Херрон-Миллс, Нью-Йорк. Этой ночью она не вернулась домой.

МАРТИНА ГРИН: Диспетчер службы спасения переадресовал звонок мистера Спаноса в местную полицию. У нас нет доступа к этой записи, но, если верить интервью, которые телевидение брало в течение последующей недели, там мистеру Спаносу предложили проверить местные больницы и обзвонить друзей Зоуи и их родителей. Ему сказали, что Зоуи могла провести всю ночь у друзей и, возможно, у нее разрядился телефон. То есть посоветовали проверить все самому и стараться не беспокоиться. Зоуи не ребенок. Она ответственная и умная девушка. Предположение полицейских — совершенно предсказуемый сценарий развития событий. Самый вероятный сценарий. Это было понятно.

Но в этом и заключалась ошибка.

Спаносы принялись звонить. Зоуи не поступала ни в одну из больниц Лонг-Айленда Ее никто не видел. Она не была на вечеринке у Джейкоба Трейне-ра. Она никому не звонила и не предупредила, что не придет. Она не отвечала на звонки и сообщения троих друзей, включая Лидию Соммер, отправленные в период с 11:35 вечера до 1:17 ночи.

Зоуи Спанос вышла из дома в Херрон-Миллс около девяти часов новогоднего вечера и растворилась в воздухе.

Утром в четверг, второго января, когда Зоуи так и не вернулась домой и не вышла на связь, чтобы сообщить, что с ней все в порядке, полиция наконец приступила к поискам. Двое полицейских обошли все дома в округе. Зоуи объявили пропавшей без вести, ее фотографию и описание показали в местных новостях. Полиция вместе с семьей Спанос организовала поисковую группу, чтобы утром четвертого января прочесать лес за участком Спаносов. Но к четвертому числу они кое-что обнаружили.

Помните, я упоминала о пропавшей лодке? Утром первого января миссис Кэтрин Хант из Херрон-Миллс заявила о пропаже небольшой моторной лодки от причала «Уайт-Сэнд», одного из двух местных причалов, где можно купить разрешения на стоянку.

КЭТРИН ХАНТ: Я предположила, что это дети баловались. В конце концов, была новогодняя ночь. Потом в четверг днем я услышала в новостях о возможной связи между моей лодкой и пропав шей девушкой. Я была в шоке.

МАРТИНА ГРИН: Когда лодку не удалось обнаружить через два дня, а изучение активности мобильного телефона Зоуи показало, что в последний раз система GPS зафиксировала ее телефон в радиусе сотни футов от причала в 2:12 ночи первого января, полиция пришла к логичному выводу.

Но именно тут, думаю, они и ошиблись. Поиски утром четвертого числа продолжились по плану, но их интенсивность была намного ниже ожидаемой. Там была я. Там была семья Зоуи. Нас собралось всего человек тридцать — друзья Зоуи, соседи, друзья семьи. Поиски в лесу ничего не дали.

В это же время полицейское управление Херрон-Миллс организовало прочесывание дна вокруг причала «Уайт-Сэнд». Десятки зевак, которые могли бы поучаствовать в поисках, вместо этого заявились туда.

КЭТРИН ХАНТ: Тогда мне казалось, что водолазы могут что-нибудь найти. Гавань там небольшая. Уверена, они как следует все осмотрели. Но если она вышла из гавани в открытый океан…

МАРТИНА ГРИН: Первоначальная рабочая версия заключалась в том, что Зоуи пришла в гавань рано утром в среду, отвязала лодку миссис Хант или, скорее, нашла ее уже отвязанной другими отмечавшими Новый год, попыталась выйти на лодке из гавани и утонула.

Семья Спанос была в ужасе, но полиция тут же заменила эту версию другой: Зоуи не утонула Она взяла лодку и буквально уплыла в ночь.

ПОМОЩНИК ДЕТЕКТИВА МЕЙСИ (ЗАПИСЬ): Мы завершили первичное изучение финансовых операций мисс Спанос и можем сообщить, что последним действием, совершенным в 2:12 с ее мобильного телефона, зарегистрированного в сети оператора «Веризон», стала оплата покупки через «Пейпал». От имени мисс Спанос был приобретен автобусный билет в одну сторону из Эзбери-Парка в Филадельфию на вечер первого января. После оплаты телефон мисс Спанос был выключен, и больше никакой активности аппарата отмечено не было.

МАРТИНА ГРИН: Мы только что прослушали отрывок из интервью помощника детектива Мейси, данного 4-му каналу, которое вышло в эфир вечером седьмого января. Все верно, дорогие слушатели. Полиция и в самом деле считает, что Зоуи Спанос попыталась на моторной лодке добраться до побережья Нью-Джерси, чтобы сесть в автобус до Филадельфии. И что ей это удалось.

Вероятно, это удалось бы человеку с опытом управления катерами, но у Зоуи такого опыта не было. Полиция ухватилась за тот факт, что Зоуи училась на морского биолога, словно это должно было доказать ее знание всего, что связано с мореплаванием. К сведению: изучение гигантских кальмаров на уровне колледжа не равно опыту судовождения или навигации.

Может быть, это и был бы правдоподобный маршрут для отчаявшегося человека. Но есть один момент: хотя факт покупки билета не подлежит сомнению, представители перевозчика не могут подтвердить, что Зоуи действительно села в автобус. Этот отрывок также из интервью 4-го канала, вышедшего в эфир девятого января.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦА «ГРЕЙХАУНД ЛАЙНС»: У нас нет информации о том, что билет, приобретенный Зоуи Спанос, был просканирован. Сканер был в рабочем состоянии и использовался, и мы передали все сведения полиции. Крайне маловероятно, что Зоуи Спанос села в автобус 317-го маршрута вечером первого января.

МАРТИНА ГРИН: Если телефон Зоуи был выключен после оплаты покупки через «Пейпал», то как она смогла довести лодку миссис Хант до Нью-Джерси? Версия, предложенная полицией, потребовала бы от Зоуи заблаговременного планирования. А еще немалой доли глупости и отчаяния, что на Зоуи совсем не похоже.

Итак, что нам известно о Зоуи?

Факт первый: у Зоуи был доступ к родительской машине. Если бы она хотела добраться до Эзбери-Парка или до Филадельфии, если уж на то пошло, то она могла просто уехать туда на машине.

Факт второй у Зоуи была возможность уехать поездом Если она боялась быть обвиненной в угоне машины, то легко могла бы воспользоваться железной дорогой.

Факт третий: если Зоуи в самом деле планировала исчезнуть, то зачем оставлять такой заметный цифровой след в виде оплаты через «Пейпал»? У нее было достаточно денег, но она ничего не снимала с банковского счета перед исчезновением. Кроме того, ни к одному из счетов Зоуи с тех пор никто не обращался.

Факт четвертый: у Зоуи не было причин сбегать от прежней жизни. Для полиции это стало камнем преткновения — они никак не могут объяснить мотив поступка. Но им и не нужно придумывать мотив, потому что предполагаемый побег Зоуи не является преступлением.

За прошедшие шесть недель полиция выдвигала одну за другой целую цепь невероятных теорий. Что Зоуи не добралась до Эзбери-Парка и утонула где-то в Атлантике (что кажется наиболее логичным сценарием, если поверить, что Зоуи вообще могла решиться на подобное плавание, во что лично я не верю). Что Зоуи добралась до Эзбери-Парка, но потом изменила маршрут. Что она встретила друзей на машине. Что она купила билет на автобус намеренно, чтобы сбить нас со следа. Какие еще друзья в Нью-Джерси? И где тогда лодка?

По состоянию на прошлую пятницу поиски в Эзбери-Парке. Филадельфии и вдоль предполагаемого маршрута Зоуи в океане официально свернуты Мы, живущие в Херрон-Миллс, можем утверждать, что реально они были свернуты намного раньше. Нам говорили, что не существует способов точно отследить ее путь. Что без сообщений от самой Зоуи, которая явно не хочет, чтобы ее нашли, это все равно что искать иголку в стоге сена.

Итак, я хочу задать вопросы, которые полиция задавать не хочет. Потому что у Зоуи Спанос не было причин для побега, тем более такого, как думает полиция. Я предполагаю, что между Зоуи и пропавшей лодкой нет никакой связи. Да, она была в ту ночь у причала — или там был ее телефон. Она купила билет на автобус — или это сделал кто-то, имевший доступ к ее телефону. Но на этом всякая связь между Зоуи и лодкой заканчивается.

Что-то произошло с Зоуи Спанос в ту новогоднюю ночь, и кто-то знает, что именно. Кто-то знает, где сейчас Зоуи.

Зоуи, надеюсь, что ты жива. Надеюсь, ты все еще с нами. Дома по тебе многие скучают. И что бы там ни думала полиция, я, Мартина Грин, собираюсь сделать все, чтобы докопаться до истины и вернуть тебя домой.

[КОДА ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЙ ТЕМЫ «ПРОПАВШАЯ ЗОУИ»]

7. СЕЙЧАС. Сентябрь

Мартина терпеливо ждет, когда ее соединят с Анной Чиккони, находящейся в центре для трудных подростков «Тропы». Телефон поставлен на громкую связь и лежит на кухонном столе. Все подготовлено к записи. Она берет с тарелки остывшие ломтики жареных бананов — остатки вчерашнего ужина, дожидавшиеся ее в холодильнике, когда она вернулась домой. Остальное, должно быть, забрал с собой на работу папа. Она думает, не разогреть ли оставшиеся бананы, но слишком голодна, чтобы ждать. Рука тянется за солью.

Она хотела съездить в Бруклин, чтобы лично встретиться с Анной, но в центре очень жесткие правила. Только члены семьи, и более того — только взрослые. Мартина не проходит по обоим критериям. Да и матушка все равно бы ее не отпустила. Ей не нравится сама идея подкаста и уж тем более не понравится, если ее дочь поедет в исправительное учреждение на встречу с преступницей. Но Мартина все равно поехала бы, если бы ее пустили в «Тропы». Мартине семнадцать, она только что пошла в выпускной класс в школе имени Джефферсона. Скоро придет пора подавать документы в колледж и переезжать. Она собиралась переехать в город, чтобы учиться одновременно на журналиста и социолога в Нью-Йоркском университете. Она уже почти взрослая. Если матушка этого пока не знает, то ничего страшного.

Мартина внутренне сжимается и благодарит свою счастливую звезду, что не сказала это вслух в присутствии соседей. Прошел целый месяц с ареста Анны. Осознание того, что Зоуи действительно мертва, едва успело дойти до Мартины, до всех вокруг. Несмотря на то, что ее тело, или, вернее, то, что от него осталось, было обнаружено. Несмотря на то, что члены семьи ее опознали, а анализ зубной карты подтвердил личность. Семья до сих пор не может провести похороны — для этого нужно тело. Результаты вскрытия еще не пришли. Все совсем не как в телесериалах, где отчеты патологоанатомов поступают с молниеносной скоростью и дела закрываются к концу часовой серии.

Все еще кажется невозможным поверить, что ее нашли в пропавшей лодке Кэтрин Хант — только на дне близлежащего озера Пэрриш, а не в океане. Насчет лодки Мартина ошиблась. Но она была права в главном: Зоуи не пыталась сбежать. Кто-то положил тело Зоуи в лодку. Кто-то затопил ее в озере. И этим кем-то могла быть Анна.

Мартина знает, что та во всем призналась, и понимает далеко не блестящие перспективы девушки, с которой она познакомилась только эти летом. Но, как и в пустых полицейских версиях о Зоуи-беглянке, в признаниях Анны Мартина видит множество нестыковок. Официально подробности не будут оглашены до передачи дела в суд, но, похоже, всем вокруг известно, что Анна рассказала полиции. В Херрон-Миллс тайны недолго остаются тайнами, а благодаря Кейли, подруге Анны, известия разлетелись, будто лесной пожар. Она рассказывала любому, кто был готов выслушать, как неправдоподобна история Анны, но, услышав это от Кейли, все почему-то сразу начинали верить. Что Анна в тот вечер напоила Зоуи, после чего та упала с балкона Уиндермера. Что Анна отвезла ее тело к озеру и спрятала в лодке… Мартина кладет в рот еще кусочек банана.

— Мартина Дженкинс?

Она торопливо проглатывает банан:

— Да, у телефона.

— У вас есть десять минут, чтобы поговорить с мисс Чиккони. Вам ясно?

Мартина слышит тихий шорох на другом конце линии. Потом слышится голос Анны:

— Мартина?

— Привет. Ничего, если я буду записывать?

Следует секундная пауза.

— Конечно. Все равно с этой стороны все записывают.

— Прости, что раньше не позвонила. Я была… зла. Сначала. И очень расстроена. А потом эта трехступенчатая процедура получения разрешения всего лишь на телефонный звонок.

— Ага. Они тут любят из всего устраивать процедуру. — Анна издает звук, отдаленно напоминающий смешок.

— Я хотела сказать, что работаю над новым эпизодом подкаста.

— Да? Зачем?

Мартина делает глубокий вдох и готовится произнести слова, которые репетировала с того самого момента, как вышла из школы:

— Думаю, еще куча вопросов по поводу той ночи остается без ответа. Думаю… Я не уверена, что ты могла сделать то, о чем рассказала. Или, возможно, просто не понимаю, но хочу понять. Я бы хотела поговорить с тобой, Анна. Еще раз.

— Типа интервью?

— Именно. Я бы договорилась о нем с «Тропами» или как-то так. Ты готова?

Мартина и сама осознает формальность своих слов. Вся легкость, которую она начала ощущать в общении с Анной за лето, начало того, что казалось настоящей дружбой, теперь погребены под гнетом случившегося с Зоуи, того места, где сейчас держат Анну, и обстоятельств, окружающих этот звонок.

— Думаю, да, — наконец отвечает Анна. — Кажется, у меня самой начинают возникать вопросы. По поводу той ночи.

— Мы обе хотим одного и того же, — осторожно говорит Мартина. — Просто понять, что случилось. Получить настоящие ответы для Астер и ее родителей.

Больше всего, даже больше, чем раскрыть что-то важное, что даст ей возможность попасть в Нью-Йоркский университет, несмотря на слабые результаты квотирования (а она очень кочет попасть в университет), ей хочется получить ответы для лучшей подруги. Настоящие ответы Она видела, как с обнаружением тела Зоуи погас последний огонек надежды в глазах Астер. Она видела, как та страдает. Мартина не может вернуть Астер сестру. Это никому не под силу. Но она сделает все, чтобы дать Астер хоть какое-то утешение. Ответы, убедительные и окончательные, которые позволят спокойно спать по ночам.

— Ты мне поможешь? — спрашивает она.

— Да, — отвечает Анна. — Помогу.

Мартина выдыхает.

Тут голос Анны замирает:

— Я могу тебя кое о чем спросить?

— Конечно.

— Кейден… что-нибудь говорил… обо мне?

Мартина прикусывает щеку изнутри. Когда она росла, то ощущала смутную связь с Кейденом, хотя он и учился на три класса старше. Когда живешь в таком белом городе, как Херрон-Миллс, поневоле обращаешь внимание на одного или двоих (в ее случае — двоих) других детей от смешанных браков, которые учатся с тобой в одной школе. Может быть, вы и не дружите по-настоящему, но переглядываетесь, присматриваете друг за другом. Но Кейден в последние полгода совершенно не шел на контакт. Та связь, которую она ощущала прежде, исчезла.

— Он вернулся в Йель, — наконец отвечает она. — Я его не видела.

— Конечно, — быстро отвечает Анна. — Разумеется.

— Я договорюсь о новом звонке, — еще раз говорит Мартина, и девушки прощаются.

Снова оставшись одна на кухне, Мартина нажимает на телефоне красную кнопку «отбой». Сейчас Анна уже сама должна была бы учиться в колледже. Мартина задается вопросом: получится ли у нее это хоть когда-нибудь? Или ей придется доучиваться в тюрьме? Она смотрит на оставшиеся бананы и решает, что больше не голодна.

Ей бы сейчас самой задуматься о колледже, а не о том, действительно ли это сделала Анна. Но, конечно же, именно это ей и необходимо выяснить. Ради Астер и Зоуи, ради семьи Спанос, ради самой себя. Потому что полиция снова ухватилась за имеющееся объяснение. У них есть подозреваемый и признание. У них есть простой ответ. Хотя даже Мартина видит как минимум три зияющих дыры в услышанной истории Анны. Она уверена, что полиция попросту решила не обращать внимания на эти дыры, чтобы поскорее закрыть дело.

Мартина видела все документальные фильмы на криминальную тематику, какие только есть на «Нетфликс» и «Дискавери», прослушала достаточно эпизодов «Пропавших», «Криминала» и «Гаража настоящих преступлений», чтобы у нее выработалось здоровое недоверие к правоохранительным органам. Она видела записи, на которых детективы выуживали признания из несовершеннолетних в отсутствие родителей. Она слышала душераздирающие расе каты несправедливо обвиненных и истории о том, как полицейские управления и шерифы наспех стряпают дела из-за нехватки ресурсов, информации или опыта, а то и просто на основании убеждения, что взяли именно того, кто им нужен.

В то же время Мартина нутром чует, что Анна лжет. Возможно, она невиновна. Или, возможно, случившееся в ту ночь было еще хуже, чем она рассказала полиции. Она хочет доверять Анне, но Анна никогда не рассказывала Мартине о сообщениях от Зоуи в ее телефоне. Что еще Анна скрывает? Может быть, в ее признании столько нестыковок, потому что Анна манипулирует подробностями? В конце концов, обвинение в причинении смерти по неосторожности смотрится куда лучше, чем обвинение в преднамеренном убийстве.

Мартина дает себе то же слово, которое дала, когда в феврале записывала первый эпизод «Пропавшей Зоуи». Она сделает все возможное, чтобы выяснить, что произошло с сестрой ее лучшей подруги. Она найдет применение своему интересу к журналистике и расследованиям, чтобы получить ответы на те вопросы, которыми стоило бы задаться полицейским. Если Анна невиновна, она использует все свои небогатые возможности, чтобы постараться не допустить судебной ошибки. Но если она виновна, то Мартина собирается докопаться до истины ради семьи Спанос и раскрыть настоящую историю, кроющуюся за туманным признанием Анны.

8. ТОГДА. Июнь

Идет дождь. Каскады воды извергаются из облаков сплошной стеной. Капли колотят по крыше Кловелли-коттеджа, по земле, превращают край бассейна в бурный водопад. Еще только половина одиннадцатого, а Пейсли уже устала от игры в слова и в «Билет на поезд». Я предлагаю посмотреть «Моану», потом «Делай ноги», потом «Матильду». Пейсли не в настроении. Пейсли хочется чем-нибудь заняться.

День явно не подходит для отдыха на пляже, и едва ли в ближайшее время погода позволит выйти в город. Я слышу, как Эмилия в своем кабинете оживленно говорит по телефону. Что-то о результатах работы и надежных поставщиках высококачественной печатной продукции или типа того. Придется самой придумывать какое-нибудь веселое занятие, ради которого не надо выходить из дома.

Я обещаю Пейсли, что если она сама уберет игры, то я придумаю для нее какой-нибудь утренний сюрприз. Она смотрит так, будто видит меня насквозь, но соглашается, изящным жестом пожав мне руку. Я выскальзываю из комнаты, совершенно не зная, как выполнить обещанное. Я пытаюсь вспомнить, что делала со мной мама, когда я была в возрасте Пейсли. Чаще всего она отправляла меня побегать на улице с соседскими ребятишками или сажала перед телевизором. Она много работала. Мы никак не могли позволить себе няню.

Но иногда мы вместе пекли. По утрам в выходные мы готовили тесто для блинчиков, или для банановых хлебцев, или для черничных кексов. На праздники она доставала вафельницу, и мы пекли партию за партией тонкое итальянское вафельное печенье, которое и мама, и папа любили в детстве. Я готова поспорить, что Пейсли — сладкоежка, и направляюсь на безупречно чистую кухню Беллами в надежде, что Мэри, их кухарка, не будет слишком возражать, если мы немного похозяйничаем там до трех часов, когда она придет готовить ужин.

Основные продукты находятся быстро: мука, сахар, масло, яйца, молоко. В одном из шкафчиков обнаруживается вращающийся лоток со всевозможными пряностями, а рядом с ним — какао-порошок, шоколадная крошка, разрыхлитель, ваниль и множество прочих ингредиентов. Мы в деле!

Опершись руками о рабочую поверхность, я просматривают рецепты в телефоне, когда входит Пейсли.

— Вот ты где! — она рассматривает расставленные передо мной продукты. — Печенье? — спрашивает она, и ее личико тут же расцветает; я облегченно вздыхаю про себя.

— Или, может быть, шоколадные кексы. Я как раз ищу рецепт.

— Давай сделаем печенье с арахисовым маслом и джемом! — предлагает Пейсли.

Я начинаю набирать ее запрос в строке поиска, и тут Пейсли указывает пальцем на красивый каменный ящичек, стоящий на рабочей поверхности у самой стены, рядом с встроенной разделочной доской:

— Оно есть в коробке с рецептами.

— Ага…

Я убираю телефон и поднимаю тяжелую, прохладную на ощупь крышку. Я и не думала, что кто-то еще хранит рецепты в коробках, но, судя по убористому почерку и пожелтевшим краям на большинстве карточек, я готова предположить, что они достались хозяевам от предыдущего поколения. Внутри все аккуратно разложено по категориям — рыба, птица, закуски и т. д. Я дохожу до десертов.

Рецепт печенья с арахисовым маслом и джемом стоит первым. В отличие от других, эта карточка розовая, и рецепт на ней был распечатан и наклеен. В верхнем левом углу — маслянистый развод. Похоже на засохшее арахисовое масло.

Пейсли опытным глазом сразу же находит кухонный комбайн и недостающие ингредиенты, я ставлю разогреваться духовку, и мы беремся за работу. Приготовить тесто проще простого — нужны только яйца, сахар, арахисовое масло и ваниль. Пейсли большим пальнем выдавливает в центре каждого печенья небольшое углубление, которое мы заполняем абрикосовым, клубничным или малиновым джемом из батареи маленьких баночек в холодильнике.

К обеденному времени у нас уже остывают три партии печенья, четвертая стоит в духовке, а еще две готовы отправиться туда же. Наверное, мы слегка перестарались, но я уверена, что у Пейсли есть друзья, которые готовы с руками оторвать свежее печенье.

Я даю задание Пейсли вернуть оставшиеся продукты в холодильник и начинаю загружать посуду в посудомоечную машину. Дождь перешел в скучную серую морось, и если солнце все же выйдет, то мы сможем провести вторую половину дня разнося печенье по соседям.

Устроившись на террасе под навесом и уплетая печенье и сэндвичи с креветками и водяным крессом, которые Мэри оставила нам на обед, мы с Пейсли составляем план на оставшуюся часть дня. Она точно знает, какие семьи, скорее всего, сидят дома, находятся в пешей доступности и не страдают аллергией на арахис. Наверное, в начальной школе такое должно быть известно всем. Едва мы встаем, чтобы отнести тарелки в дом, как первые робкие солнечные лучи начинают играть на блестящих поверхностях лужайки и бассейна. Воздух еще плотный и сырой, но тучи над головой побелели и стали быстро рассеиваться. С дождем покончено.

Единственные бумажные тарелки, которые мне удается найти на кухне, вычурно украшены цветочным орнаментом с тонкой золотистой каймой по краю. Я сомневаюсь, можно ли открыть упаковку, но дверь кабинета Эмилии все еще плотно закрыта, а в худшем случае мне просто придется купить новые за свой счет. Я оставляю на кухне записку для Эмилии с парой десятков печений. Пока я раскладываю остальные по тарелкам и обтягиваю пищевой пленкой, Пейсли отходит от стола и тянется к кнопкам на плите. Я резко оборачиваюсь.

— Что ты делаешь, Пейсли?

Она смотрит на меня с виноватым видом.

— Она не выключена, — говорит она. — Яне хотела, чтобы у тебя были проблемы.

— Ох…

Руки опускаются. Я оставляю печенье, подхожу к Пейсли и сажусь перед ней на корточки.

— Прости, пожалуйста. Это я виновата, а не ты. В следующий раз просто скажи мне, если я где-нибудь налажаю, хорошо?

Она кивает:

— Договорились.

Я приобнимаю ее за плечи, потом как следует нажимаю пальцем на кнопку выключения духовки. Пытаюсь убедить себя, что это пустяк. Едва ли дом сгорел бы дотла за те пару часов, что нас не будет. Но если бы это заметили Эмилия или Мэри, они могли бы не согласиться. В животе начинает урчать, и мне приходится приложить усилия, чтобы не посмотреть в сторону шкафчика с выпивкой, висящего прямо над головой.

Проходит пять минут, тарелки с печеньем сложены в большую сумку вместе с парой бутылок воды и солнцезащитным кремом, и мы с Пейсли пускаемся в путь. На улице духота еще сильнее, чем на террасе, и я взмокла, еще не выйдя за ворота. Тучи почти совсем рассеялись, и солнце жарит изо всех сил. Еще мокрые от дождя лепестки азалий превращаются в крошечные зеркала Влажные пряди волос липнут к шее, и я пытаюсь пальцами нащупать на запястье резинку, которой там нет. Я достаю из сумки солнцезащитный крем и прошу Пейсли остановиться, чтобы намазать лицо и руки, прежде чем мы пойдем дальше.

Пейсли запланировала четыре остановки. Первая из них — через два дома дальше по Линден-лейн, в том же направлении, в котором мы вчера шли в город. Пока мы, позвонив, стоим у ворот и ждем, чтобы нас впустили, Пейсли объясняет: Клодия старше нее меньше чем на год, но учится на класс старше, потому что так выпали дни рождения. Она была лучшей подругой Пейсли до прошлой весны, когда Клодия призналась, что ее в классе дразнят за дружбу со второклашкой. В переговорном устройстве раздается треск, и мы называем себя. Когда ворота распахиваются, Пейсли, наморщив носик, сообщает:

— Когда начались каникулы, она стала такой милой. Вроде как решила, что все может быть как раньше, когда рядом нет никого из ее класса.

— Что ж, с твоей стороны очень любезно принести ей печенье. Когда-нибудь она поймет, что настоящие друзья намного важнее, чем мнение девчонок, которые и сами понятия не имеют, о чем говорят.

— А если не поймет?

— А если не поймет, то это ее беда. Ты заслуживаешь того, чтобы рядом с тобой были люди, всегда готовые тебя поддержать.

Пейсли все еще радостно улыбается мне, когда нам открывает дверь чуть полноватая блондинка с подкрашенными под седину острыми прядями. Она одета во все черное, если не считать массивного красного ожерелья из тех, что призваны оттягивать на себя все внимание. Глаза густо накрашены, с черной подводкой и тушью. Такое скорее ожидаешь увидеть в Вест-Виллидж[2], а не в Хемптонсе.

— Пейсли! — восклицает она, а я тем временем пытаюсь собрать волосы в хвост и затолкать его сзади под майку, чтобы как можно меньше походить на Зоуи. Солнечные очки я не снимаю.

— Здравствуйте, миссис Купер! — Пейсли с улыбкой смотрит на женщину — как я понимаю, мать Клодии.

— Я — Анна, — говорю я, протягивая руку. — Няня Пейсли.

К счастью, на лице женщины не отражается ни малейшего потрясения, никаких попыток потереть глаза, никаких неловких оценивающих взглядов.

Она просто пожимает мне руку, и я обращаю вни мание на то, что ее ногти покрыты насыщенно красным лаком в цвет ожерелью.

Миссис Купер милостиво принимает поднесен ное Пейсли печенье и поясняет, что Клодия до четырех будет на занятиях по верховой езде.

— Планы на завтрашний день не изменились? — спрашивает она.

Я непонимающе смотрю на нее.

— Девочки собираются поплавать вместе в бассейне, — говорит она после минутного молчания. — Нужно просто привести Пейсли к двум. Думала, Эмилия об этом упоминала.

Пейсли кивает и тянет меня за руку.

— Мы говорили об этом за завтраком, — напоминает она.

— А… Конечно, — бормочу я (в самом деле?). — Все без изменений, — говорю я и улыбаюсь, пытаясь собраться с мыслями.

Дальнейший маршрут уводит нас с Линден-лейн и в сторону от Мейн-стрит, глубже в жилые кварталы Херрон-Миллс. Два из трех семейств дома, и мы около часа проводим в гостях у Полсон-Госсов. Пока Пейсли и Рэйчел бегают на втором этаже дома, который, к моему облегчению, больше похож на обычное жилище в пригороде, мы с Элизабет болтаем о моих планах на учебу в колледже (да, я собираюсь жить в общежитии; нет, я еще не выбрала направление обучения), сидя на кухне с запотевшими стаканами зеленого чая со льдом.

Уловив взгляд, брошенный Элизабет на часы на панели микроволновки, я поднимаюсь наверх за Пейсли и объясняю, что нам предстоит сделать еще пару остановок, хотя на самом деле это был конечный пункт нашего маршрута. Мы с Пейсли быстро возвращаемся в Кловелли-коттедж. Нам жарко, мы вспотели. Всякий раз, стоит мне прикрыть глаза, передо мной встает мерцающий индикатор температуры духовки. Как неосторожно. Мы окунемся в бассейн, чтобы смыть дневную грязь.

К половине пятого мы обе уже приняли душ и переоделись к ужину. Полотенца и купальники сушатся на настиле у бассейна. Я заглядываю на кухню за мелкой морковкой и хумусом и вижу там Мэри, высокую полную женщину в хорошо подогнанной поварской куртке с черными пуговицами, усердно трудящуюся над чем-то, от чего пахнет чесноком и белым вином. У меня аж слюнки текут.

— Ужин в половине седьмого, — напоминает она, и я обещаю, что мы не станем наедаться закусками.

Она показывает глазами на горку печенья, все еще лежащую на тарелке на кухонном столе:

— Вижу, Пейсли показала тебе свое любимое лакомство.

— Пожалуй, мы немного перестарались, — признаю я. — Пожалуйста, угощайтесь.

Я вспоминаю о четвертой бумажной тарелке, которая все еще стоит в сумке у входа, и внезапно мне в голову приходит идея.

— Пейсли, — я выскальзываю из кухни в общую комнату.

Там Пейсли, одетая в белые хлопковые шорты и футболку, сидит на диване и смотрит по телевизору какую-то незнакомую мне детскую передачу. Я ставлю хумус и морковку на кофейный столик перед ней и предлагаю:

— Не хочешь отнести последнюю тарелку печенья соседям?

Она, смешно сморщив нос, смотрит на меня и говорит:

— Андерсоны до августа уехали в Люцерн.

— К соседям с другой стороны. К Толботам.

Под летним загаром Пейсли мертвенно бледнеет.

— В Уиндермер? — спрашивает она неожиданно тихим, чуть слышным голосом.

Она мотает головой так яростно, что все еще мокрые светлые волосы хлещут по спинке дивана. Я хмурюсь, не понимая, что происходит с Пейсли. Такой я ее еще не видела.

— Да, в Уиндермер, — говорю я. — Думаю, Толботы тоже любят печенье.

— Ни за что! — Пейсли подтягивает колени к подбородку, и светлые волосы перьями облепляют ее руки и ноги; глядя мне прямо в глаза, она шепотом произносит: — Там водятся привидения.

Я сажусь на диван рядом с ней, поправляю сарафан на коленях и стараюсь не рассмеяться. Уиндермер явно знавал лучшие времена, и я понимаю, почему ребенка может напугать запущенная растительность, не дающая разглядеть дом с дороги. Он действительно немного напоминает дом из готического романа.

— Нет в нем никаких привидений, — убеждаю я ее. — Его просто нужно немного привести в порядок. А Кейден, кажется, очень даже мил.

Пейсли кивает, стукнувшись подбородком о колени, все еще прижатые к груди.

— Да, Кейден милый, — соглашается она. — Но я туда не пойду.

Она снова поворачивается лицом к телевизору, и я понимаю, что утратила ее внимание.

Я скольжу взглядом по двери кабинета Эмилии — все еще закрыто. Она может этого не одобрить, но, наверное, если я выскочу на пару минут, ничего страшного не произойдет. В конце концов, Мэри же здесь. Я засовываю голову на кухню, чтобы попросить ее приглядеть за Пейсли ненадолго.

Достав печенье из сумки, я направляюсь по дорожке к воротам, потом поворачиваю налево, к Уиндермеру.

У ворот я целую минуту ищу среди разросшегося плюща кнопку звонка. Обнаружив наконец светлую кнопочку на плоской панели на одном из каменных столбов, я понимаю, что это скорее обычный дверной звонок, чем сложное переговорное устройство вроде тех, что установлены в Кловелли-коттедже и в других домах, где мы сегодня побывали. Я нажимаю на кнопку, и под пластмассой загорается огонек, вселяя в меня смутную уверенность, что где-то внутри дома прозвенел звонок.

Я жду минуту, которая растягивается до трех.

Я вижу, что на дорожке возле дома припаркованы две машины: довольно старый спортивный автомобиль и что-то длинное, черное и дорогое на вид. Дома кто-то есть. Я думаю: а вдруг здесь все же есть переговорное устройство, просто динамик сломан? Похоже, звонок не дал ни малейшего результата. Я вытаскиваю ступню из сандалии и начинаю скрести большим пальцем ноги по икре дру-г ой ноги — там, несмотря на все старания залиться репеллентом с головы до пят, набухло красное пятно от комариного укуса.

Вот бы Кейли сейчас посмеялась. Каждое лето, что бы я ни делала, все комары слетались на меня, не обращая на нее никакого внимания. Я представила себе ее на пляже с Иеном — парнем, с которым она втихаря то встречалась, то расходилась весь выпускной класс. Как они собирают вещи на пляже в лучах солнца, начинающего медленно клониться к горизонту. Меня одолевает чувство вины — я ведь до сих пор так ей и не позвонила. Я решаю в следующий раз взять трубку, несмотря ни на что.

Едва я задумываюсь, стоит ли мне позвонить еще раз или сдаться и вернуться, передняя дверь открывается, и на крыльцо выходит Кейден. Он направляется в мою сторону, и я с удивлением вижу, что он приоделся. Никаких джинсов и клетчатой рубашки — вместо них отглаженные свободные брюки цвета хаки, аккуратно заправленная оливковая рубашка на пуговицах и коричневые туфли. Видимо, в Уиндермере тоже принято одеваться к ужину. По пути к воротам он пытается разглядеть меня за перекладинами и завитками. Шаг у него не совсем уверенный. Должно быть, он меня не узнал.

— Я Анна, — громко говорю я. — Няня Пейсли.

Он проходит еще немного, потом останавливается по другую сторону ворот, ничего не говоря в ответ. Я наконец-то могу разглядеть его лицо, и что-то словно оживает в груди. Кейден при свете дня. Черты лица тонкие, но не заостренные. Мягкие. Если не считать бровей — два резких мазка кисти по лбу. Под ними — на удивление холодные глаза. Они сужаются, разглядывая меня. Что бы там ни ожило внутри меня, оно замирает вновь. Анна при свете дня — явно не то, что он надеялся увидеть.

Я чувствую, как щеки заливаются краской, и, поняв вдруг, что он до сих пор не проронил ни слова, поднимаю тарелку с печеньем, подумывая просто просунуть ее через прутья и убежать.

— Это мы с Пейсли испекли, — говорю я с предательской дрожью в голосе.

Кейден нажимает на что-то с той стороны столба, и ворота со скрипом начинают скользить в сторону, исчезая в щели в камне. Качнув головой в сторону дома, он предлагает войти.

Я иду по дорожке к Уиндермеру, так и сжимая в руках печенье, и чувствую взгляд Кейдена, рассматривающего мое лицо. Я стараюсь смотреть куда угодно, только не на него. Слева от нас пруд, о восстановлении которого он говорил. Лужайка вокруг него недавно пострижена, а на берегу ближе к воротам свалена большая куча водорослей и мусора.

Мой взгляд скользит по лужайке к дому, все еще сохраняющему величественность и не настолько запущенному, чтобы серьезно пострадать. Стоило бы просто позвать кого-нибудь. чтобы вырубили плющ и расчистили участок, и девяносто процентов дела сделано. Но я плотно сжимаю губы. Это не мое дело.

— В худи ты выглядишь совсем иначе. — говорит наконец Кейден возле самого крыльца.

Он останавливается. Я тоже останавливаюсь и заставляю себя повернуться к нему лицом. Мы оба стоим на первой ступеньке, словно застряв между крыльцом и дорожкой. Наши тела оказываются неожиданно близко. Я в его личном пространстве, хотя и не хотела этого. Хочу отступить чуть назад, но не могу решиться — вдруг это окажется еще более неловко? Я не успеваю принять решение. Он вдруг медленно протягивает ко мне руку и аккуратно показывает темный комочек пуха.

— Вороны, — говорит он.

Над нами я слышу шорохи и крики и делаю шаг назад, спускаясь с лестницы на дорожку. Кейден опускает руку и сует ее в карман. Я задираю голову как раз в тот момент, когда облако черных перьев срывается с балкона на третьем этаже — в небо взмывает десятка два птиц, если не больше.

— Вороны, — снова говорит Кейден, как будто я не расслышала в первый раз. — Мама держит птиц. В основном попугайчиков, иногда — канареек. Дикие птицы чуют еду, они всегда рядом.

В его голосе, жестах чувствуется какая-то напряженность. Совсем не так, как в тот вечер, когда он небрежно облокотился о столб и вел непринужденную беседу. Возникает ощущение, что он просто изображает вежливость, и в животе все сжимается.

Я не спускаю глаз с балкона, глядя, как разлетаются вороны, и вдруг испытываю сильный приступ головокружения. Он налетает внезапно — не то балкон вдруг начинает клониться прямо на меня, не то дорожка под ногами пошла волнами. Меня качает вперед, я падаю…

Свободной рукой я опираюсь о стену, пытаясь устоять на ногах, а Уиндермер качается вокруг меня и начинает падать. Все вокруг начинает падать. Я закрываю глаза и жду, пока бурые доски стены снова не обретают твердость под моими пальцами, пока головокружение не прекращается и мир не приходит в норму. Я делаю глубокий вдох.

— С тобой все в порядке? — встревоженно косится на меня Кейден.

— Просто голова закружилась на секунду. Наверное, слишком резко ее запрокинула, — звучит убедительно, но не уверена, что так оно и есть.

Я всегда побаивалась высоты, но смотреть снизу вверх для меня никогда не было проблемой. Есть в этом балконе что-то такое, от чего мир летит вверх тормашками.

Кейден кивает, удовлетворившись ответом, потом резко разворачивается и поднимается по ступеням к двери.

— Тебе лучше зайти, раз уж ты здесь, — говорит он, широко распахивая дверь.

Я тут же слышу лай, и нам навстречу выбегает средней величины коричнево-белая собака, какой-то спаниель.

— Это Джек, — говорит Кейден, теребя длинные уши пса. — Он добрый.

Я поднимаюсь к Кейдену на крыльцо даю Джеку обнюхать мою руку, в которую тут же утыкается его теплый нос. Шерсть у Джека блестит, и выглядит он ухоженным, но стоит мне присесть, чтобы погладить его, как приходится одержать дыхание. От него воняет. Просто разит.

Я выпрямляюсь и делаю шаг в сторону дома. Тут-то до меня и доходит, что это пахнет не Джек. Запах идет из Уиндермера.

В холле сразу становится понятно, что это за таинственный запах. Помещение просто кишит птицами — и их пометом. Клетки повсюду: развешены то тут, то там, расставлены на некогда красивой мебели, — но дверцы открыты, и весь холл находится в полной власти птиц.

Должно быть, у меня отвисает челюсть, потому что Кейден говорит:

— Ты ведь здесь на все лето, верно? Рано или поздно ты бы это увидела.

Я закрываю рот и стараюсь дышать сквозь зубы.

— Моя мама больна, — говорит он. — Кажется, я в прошлый раз говорил.

Он небрежно машет в сторону портрета красивой молодой женщины со светлой кожей и блестящими каштановыми волосами, висящего у начала высокой, плавно изгибающейся лестницы по левую руку от меня. Перила, когда-то великолепные, покрыты пылью и птичьим дерьмом.

— Ей было около тридцати, когда был написан этот портрет. Мужчина на портрете рядом с ней — мой отец. Он умер, когда я был маленьким. Я почти не помню его.

Родители Кейдена оба, судя по всему, белые, и я задумываюсь, не приемный ли он. Но сейчас не время для подобных вопросов.

— Мне очень жаль, — говорю я. — Насчет твоего отца.

Кейден пожимает плечами, но ничего не говорит.

— И что твоя мама больна, — добавляю я.

Я чувствую себя грабителем, случайно вломившимся в их дом. Когда-то он явно был прекрасен. Мебель в холле выглядит старой и крепкой и, наверное, стоила немалых денег. На одной из стен висит запыленный гобелен, а слева от меня, за лестницей, видна парадная гостиная или, скорее, зал. Окна от пола до потолка плотно закрыты шторами, и комната погружена в затхлый полумрак. Неужели он пригласил меня внутрь, чтобы посмотреть, как я таращу глаза? Или это, так сказать, проверка моего характера? Если так, то, кажется, я эту проверку не прохожу.

— Я принесла печенье, — снова говорю я, протягивая ему тарелку. — Мы сегодня слишком много напекли. Надеюсь, тебе нравится арахисовое масло.

Густые брови Кейдена вдруг изгибаются дугой к потолку, и он впервые смотрит на обтянутую пленкой тарелку в моей руке. Без предупреждения он протягивает руку и берет у меня тарелку. Даже, скорее, выхватывает.

— Что это? — спрашивает он.

— Э… печенье с арахисовым маслом и джемом… — По его лицу словно пробегает туча, и я чувствую подступающий к горлу ком. — Кажется… э… мы использовали три вида джема — начинаю бормотать я. — Но если тебе они не понравятся, то в следующий раз мы испечем что-нибудь другое.

— Пожалуйста, забери это.

От голоса Кейдена веет холодом. Он протягивает тарелку мне. Рука напряжена, взгляд жесткий. У меня во рту совершенно пересохло.

— Ладно, хорошо… — я хватаю печенье, жалея, что не взяла с собой сумку, чтобы убрать тарелку туда.

Я совершила какую-то ужасную, непоправимую ошибку. Допустила какую-то невообразимую бестактность. Джек трется о мои ноги, и я треплю его по макушке скорее для того, чтобы успокоиться самой.

— Ты должна идти, — говорит Кейден, когда я уже начинаю разворачиваться к двери, готовая навсегда покинуть Уиндермер.

Наверное, Пейсли была права. Это действительно проклятый дом. Только причиной тому не души умерших, а мрачные тайны живых.

Нетвердым шагом я спускаюсь по ступенькам крыльца и иду к воротам, которые Кейден милосердно оставил открытыми, словно зная, что в Уиндермере я не задержусь. Я сворачиваю за угол на Линден-лейн и бегу к Кловелли-коттеджу, дрожащими пальцами вбиваю код на воротах в конце дорожки. С первого раза у меня не получается, и я даю себе возможность успокоиться и перевести дыхание. На улице, чуть не доезжая до дома Клодии Купер, припаркован «Лексус» Тома. Сам он стоит снаружи, прислонившись к водительской двери машины и запустив пятерню в волосы. Я поднимаю руку, чтобы помахать ему, но он меня не видит. Он увлечен очень важным телефонным разговором, который, похоже, закончится еще не скоро, поэтому я беру себя в руки и снова набираю код.

Вместо того чтобы пройти через парадную дверь, я обхожу дом сбоку и прохожу мимо бассейна, неуверенно помахав рукой Мэри и Пейсли, которые несут стаканы и стопку тарелок к столику на террасе, а потом исчезаю в своем домике. Я швыряю тарелку с печеньем в мусорное ведро и падаю на кровать, заливаясь слезами.

Я утираю их, злясь на себя за то, что позволила Кейдену задеть меня. Он был груб без малейших на то оснований. Я ничего плохого не сделала. Разве не так?

Часы в телефоне показывают, что до ужина остается еще час. Мне хочется движения, чтобы прогнать хандру. У меня не будет времени еще раз принять душ, но мне все равно. Я снимаю сарафан и надеваю спортивную одежду и кроссовки, хватаю телефон с наушниками и отправляюсь на пробежку мимо дома и дальше по дорожке. Когда я выбегаю на Линден-лейн, на месте, где несколько минут назад стоял «Лексус» Тома, уже пусто. Вместо музыки я открываю подкасты и включаю второй эпизод «Пропавшей Зоуи».

[ФОНОВАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ МУЗЫКА]

МОЛОДОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Это была «та самая парочка». Ну, ты понимаешь.

МОЛОДОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС: Я думал, что между ними что-то произошло, но не хотел расспрашивать. Опять же, Зоуи была с Кейденом на зимнем концерте церковного хора перед самыми каникулами, и все вроде бы было в порядке. С тех пор мы с ней не виделись.

[КОНЕЦ ФОНОВОЙ МУЗЫКИ]

МАРТИНА ГРИН: Здравствуйте, дорогие слушатели, я снова с вами. Сегодня я представляю второй эпизод «Пропавшей Зоуи», но если вы не слушали первый, то, наверное, лучше начать с него, чтобы побольше узнать о Зоуи Спанос, молодой девушке, бесследно исчезнувшей в Херрон-Миллс в новогоднюю ночь, и о том, почему мы здесь обсуждаем ее исчезновение. Пожалуйста, прослушайте его, а я пока подожду вашего возвращения.

[НЕБОЛЬШАЯ ПАУЗА]

Итак, вы готовы? Сегодня вторник, восемнадцатое февраля, и со дня исчезновения Зоуи прошло уже семь недель. Зоуи Спанос так и не найдена, и нам ее очень не хватает.

[ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ ТЕМА «ПРОПАВШАЯ ЗОУИ»]

МАРТИНА ГРИН: Если вы были лично знакомы с Зоуи или следили за освещением ее дела в СМИ, то могли заметить, что на прошлой неделе я умолчала кое о чем важном. Вернее, кое о ком. Я говорю о парне Зоуи — Кейдене Толботе.

Я сделала это потому, что большую часть сегодняшнего эпизода я собираюсь посвятить Кейдену и его отношениям с Зоуи. Если вы интересуетесь расследованиями — или хотя бы читаете детективы об убийствах или исчезновениях девушек или смотрите сериалы «Закон и порядок» или «С. S. I.: Место преступления», — то вам известно: когда женщина исчезает или становится жертвой насилия, полиция в первую очередь допрашивает мужа или парня пострадавшей.

В июле 2017 года Центр по контролю и профилактике заболеваемости опубликовал отчет, согласно которому более половины женщин, убитых в Соединенных Штатах, стали жертвой насилия со стороны близкого человека. Я поговорила с Джудит Коррадо Смит, заместителем директора Центра по связям с общественностью, позвонив по телефону в ее офис в Атланте, штат Джорджия. Вот что она рассказала.

ДЖУДИТ КОРРАДО СМИТ: Наше исследование охватило 10018 случаев убийства женщин в восемнадцати штатах за период с 2003 по 2014 год. В пятидесяти пяти процентах случаев смерть наступала в результате действий близких людей. Мы говорим о «близких людях», поскольку к данной категории относятся преступления, совершенные членами семьи или друзьями жертв однако в девяноста трех процентах рассмотренных случаев убийств, совершенных близкими людьми, убийцей становился нынешний или бывший романтический партнер жертвы.

На долю незнакомцев приходится всего шестнадцать процентов убийств, в которых жертвами становились женщины. Популярный сюжет о случайных убийствах, совершаемых таинственным незнакомцем, может служить прекрасной основой для городских легенд и историй о привидениях, однако такой сценарий попросту маловероятен.

МАРТИНА ГРИН: Хотя рассказы об опасности, которую несет встреча с незнакомцем, безусловно, составляют значительную часть нашей культурной среды, современные детективы часто обращают внимание и на проблему, которую подтверждает исследование Центра по контролю за заболеваемостью: в реальной жизни, как и в детективе, всегда высока вероятность того, что преступление совершил муж или парень.

Но давайте немного отступим назад. Возможно, вы сейчас задаетесь вопросом: верит ли Мартина Грин, что Кейден Толбот несет ответственность за исчезновение Зоуи или, может быть, за ее убийство? Если коротко, то нет, я не верю в это. У нас нет никаких доказательств, что Зоуи мертва, и я не думаю, что Кейден мог ее убить.

КЭРОЛАЙН ФОКС-РИГГ: Я не могу говорить о его психическом состоянии, не будучи практикующим психологом. Что же касается личности, то Кейден всегда был искренним и добросовестным учеником школы имени Джефферсона. Он очень умен и всегда был одной из наших звезд, особенно в гуманитарных науках, хотя и в моем предмете показывал вполне достойные результаты. И он был очень предан Зоуи.

МАРТИНА ГРИН: Вы только что слышали слова мисс Фокс-Ригг, учителя химии из школы имени Джефферсона. Мы еще услышим ее в третьем эпизоде.

Более сложный ответ на вопрос, зачем столько внимания уделять Кейдену, заключается вот в чем: полиция так быстро ухватилась за версию о Зоуи-беглянке, что, как мне кажется, недостаточно тщательно изучила эту сторону дела. И это было серьезным упущением, ведь, независимо от того, был ли он непосредственно причастен к исчезновению Зоуи, Кейден — тот человек, который, скорее всего, обладает ценной информацией, которая способна помочь в расследовании. Информацией, которая может казаться банальной или никак не связанной с делом, но которая может быть очень полезна для полиции.

ПОМОЩНИК ДЕТЕКТИВА ФИЛИП МЕЙСИ: Мы интересовались Кейденом и Мередит Толбот на раннем этапе расследования. Они вне подозрения.

Однако поскольку дело еще не закрыто, я не могу более подробно рассказать о наших беседах с Толботами.

МАРТИНА ГРИН: Вероятно, по первому эпизоду вы помните помощника детектива Мейси — полицейского, ведущего дело Зоуи. Хотя детектив не углублялся в подробности, насколько мне известно, после исчезновения Зоуи полиция обращалась к Кейдену Толботу и его матери, миссис Мередит Толбот, лишь однажды.

Я пыталась уговорить Кейдена побеседовать со мной для записи этого эпизода, но он не дал согласия. Я собираюсь продолжить уговаривать его для последующих эпизодов. Хотя полиция отказывается более подробно рассматривать версию, связанную с парнем Зоуи, я считаю, что где-то в отношениях между Зоуи и Кейденом и кроется ключ к разгадке тайны произошедшего в ту новогоднюю ночь.

Начнем с начала, с краткой истории семейств Толбот и Спанос. Я вновь обратилась к краеведу Альфреду Харви за информацией об истории этих семейств.

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Толботы — старожилы Херрон-Миллс. Их семья поселилась в наших местах в конце XIX века, вскоре после официального основания деревни Херрон-Миллс. Это одно из немногих семейств, которые жили здесь во времена основания и живут до сих пор.

МАРТИНА ГРИН: Что вы можете рассказать нам о последних поколениях Толботов?

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Что ж… Лоренс и Фей были пятым поколением владельцев Уиндермера, семейного поместья на Линден-лейн. Они родились в семье Дэниэла и Марты, соответственно, в 1968 и 1971 годах.

В начале девяностых Дэниэл и Марта переехали в Лондон, оставив Уиндермер на попечение сына Лоренса. Фей в настоящее время живет в окрестностях Бостона со своей женой Карлой и, насколько мне известно, не проявляет ни малейшего интереса к делам поместья.

Лоренс Толбот, или просто Ларри для друзей и коллег, успешно торговал произведениями искусства до 2006 года, когда он скончался от рака желудка в возрасте всего тридцати восьми лет. Лоренс оставил Уиндермер в наследство своей жене Мередит и сыну Кейдену, которые и живут сегодня в этом доме.

МАРТИНА ГРИН: А семья Спанос?

АЛЬФРЕД ХАРВИ: Здесь информации не так много. Джордж и Джоан Спанос переехали в нашу деревню из Куинса в Нью-Йорке в 1995 году, когда Джордж организовал в Ист-Энде компанию, занимающуюся ландшафтной архитектурой. Джоан тогда была заместителем, а сейчас стала главным редактором нью-йоркского журнала о путешествиях «Странствия и прогулки». Как, наверное, известно вашим слушателям у них две дочери — Зоуи и Астер.

ХАРРИЕТ БЕНЬОН: При разнице в три года можно было бы подумать, что между ними была конкуренция, но на самом деле — ничего подобного!

МАРТИНА ГРИН: Говорит Харриет Беньон, каша с Астер школьная подруга. Хотя я и сама могла бы целый день рассказывать о сестрах Спанос, я хотела, чтобы вы услышали и точку зрения других людей:.

ХАРРИЕТ БЕНЬОН: Иногда они ссорились — это обычное дело между сестрами. Я не сказала бы, что они были лучшими подругами; у каждой был свой круг общения. Но Астер, хоть она и младше, всегда заботилась о Зоуи. Помню, как была у них в гостях в самом начале знакомства. Кажется, Астер было одиннадцать, а Зоуи — четырнадцать. Мы смотрели тот фильм про ведьм, и во всех страшных моментах Астер держала Зоуи за руку. Наверное, это неплохо описывает их отношения. Астер очень тяжело переживает исчезновение сестры. Конечно, так и должно быть. Но кажется, что она страдает от того, что не смогла защитить сестру, что не смогла уберечь Зоуи от какого-то зла.

ЭЛЬ КОЛРИДЖ: Джордж и Джоан? Типичные родители в Херрон-Миллс.

МАРТИНА ГРИН: И вновь я хотела представить мнение со стороны. Теперь мы слушаем Эль Колридж, еще одну нашу с Астер одноклассницу. Эль возглавляет отделения студенческих обществ DECA и FBLA в школе имени Джефферсона и вместе с Астер выступает за школьную команду по плаванию.

Эль, поясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду, говоря о «типичных родителях в Херрон-Миллс»?

ЭЛЬ КОЛРИДЖ: Ну, в общем… Загруженные. Занятые карьерой. С амбициозными планами для детей. Они были очень взволнованы, когда узнали, что в этом году Астер стала капитаном команды. Астер немного низковата для плавания, но зато очень сильная и энергичная. На трибунах за нее обычно болеет Джордж, а Джоана, кажется, большую часть времени работает в городе.

МАРТИНА ГРИН: Тебе не кажется, что они недостаточно внимания уделяют дочерям?

ЭЛЬ КОЛРИДЖ: Нет, я так не думаю. Наверное, как большинство родителей в наших местах, мистер и миссис Спанос находят баланс между работой и семьей. От современных родителей, особенно от матерей, ожидают, что они будут постоянно все успевать. Но это просто невозможно. Они — хорошие родители. Любой, кто скажет, что они не справились, и попытается переложить ответственность на семью, будет в корне неправ.

Понимаешь, того лонг-айлендского серийного убийцу так и не поймали потому, что его жертвы в основном были проститутками и никто не сообщал об их исчезновении. Много лет полиции было наплевать. И это очень печально. Я не говорю, что этот убийца имеет какое-то отношение к исчезновению Зоуи, но в ее случае семья сделала все возможное. Я даже не могу больше заглядывать в «Реддит».

Нам нужна настоящая зацепка, чтобы люди перестали взваливать вину на семью, как будто в том, чтобы отпустить дочь-студентку на новогоднюю вечеринку, есть что-то плохое.

МАРТИНА ГРИН: В самом деле.

Теперь вернемся к Кейдену и попробуем как следует изучить их отношения. Зоуи и Кейден знакомы почти с младенчества. Их дружба переросла в романтические отношения в начале старших классов, а летом после девятого класса они начали встречаться. Миссис Толбот всегда очень любила Зоуи, а семья Спанос, в свою очередь, души не чаяла в Кейдене.

В школе за эту пару все очень переживали и втайне желали, чтобы их собственые отношения складывались так же. И эти отношения не только казались идеальными со стороны.

Как известно любому, кто учился в школе, здесь отношения по сути у всех на виду. Если у вас когда-нибудь была пара в школе или вы могли наблюдать за другими парами, то понимаете, что такие отношения, можно сказать, изучают под микроскопом. Я поговорила по телефону с Ди Мак-Адам, которая во время учебы в школе имени Джефферсона была президентом выпускного класса, а сейчас учится в колледже Скидмор и живет в общежитии колледжа.

ДИ МАК-АДАМ: Зоуи и Кейден были… [пауза.]Ох… Я все еще просто в шоке, прости… (снова пауза.) В общем, Зоуи и Кейден. Это была «та самая парочка». Ну, ты понимаешь. И их нисколько не заботила собственная популярность. Им пару раз предлагали выступить в роли почетных хозяев на встрече выпускников, но они отказывались. У них были друзья, но в основном они проводили время вдвоем. Думаю, поэтому все их так и любили. Они не выставляли свои отношения напоказ, но явно очень друг друга любили. Она всегда была с ним очень приветлива, а когда говорила, то было видно, что он внимательно слушает.

МАРТИНА ГРИН: Ты с кем-нибудь из них близко дружила?

ДИ МАК-АДАМ: Я больше дружила с Кейденом. Он все четыре года был в студенческом совете, поэтому мы много времени проводили вместе за планированием мероприятий, на заседаниях студенческого самоуправления и так далее. Он очень серьезно относился к Зоуи. Помню, однажды он спросил моего совета по поводу подарка для нее. Он выбрал цепочку и хотел убедиться, что она в самом деле станет ее носить. Это была очень красивая, тонкой работы цепочка с золотыми подвесками в виде ее инициалов. Идеальный подарок.

На шуточном награждении на выпускном их объявили парой, которая вероятнее остальных на самом деле поженится Это о чем-то да говорит верно? То, что они оставались вместе до самого выпуска и после него, довольно необычно. Много ли ты знаешь тех, кто пробыл вместе всю школу? Но Кейден и Зоуи были именно такой парой.

Они жили в своем счастливом мирке.

МАРТИНА ГРИН: Летом перед началом учебы в колледже отношения Кейдена и Зоуи были прочны как никогда. В то лето я часто видела Зоуи, постоянно бывая в доме Спаносов в гостях у Астер. Зоуи готовилась к первому курсу в Брауне, а Кейден — в Йеле. Могло показаться, что решение учиться в разных колледжах означало приговор для отношений Зоуи и Кейдена, но не тут-то было. Зоуи говорила, что они даже не подавали документы в одни и те же колледжи, потому что не хотели, чтобы их отношения определяли всю их будущую жизнь. Они подали документы в учебные заведения на северо-востоке, находящиеся друг от друга на расстоянии автомобильной поездки, чтобы они могли видеться, но при этом заниматься устройством собственной жизни и учебы. Очень зрелое решение.

Я поговорила по телефону с Келли Энн Бейт, соседкой Зоуи по общежитию в Брауне на первом курсе. Во время нашего разговора Келли Энн переходила из одного здания студенческого городка в другое, поэтому на записи будут слышны посторонние разговоры и шум ветра. Заранее прошу за это прощения. Позднее я размещу в сети расшифровку этой части эпизода с некоторыми примечаниями.

КЕЛЛИ ЭНН БЕЙТ: На первом курсе, кажется, пару уик-эндов в месяц Зоуи в комнате не ночевала. Кейден приезжал к нам. Они снимали номер в небольшой гостиничке неподалеку. Она всегда учитывала, что мы с ней живем в одной комнате, [громкий смех и крики.] Некоторые в Брауне о таких вещах не задумываются. Наверное, был переходный период, когда они только начали учиться в колледже и пытались понять, как это вписывается в их отношения, но у них получилось. Кажется, у Зоуи не было никаких проблем с тем, чтобы увязать вместе отношения и жизнь здесь. [ПОРЫВ ВЕТРА.] Они ходили на баскетбол, обедали с нами в «Рэтти». Пожалуй, всего они виделись три уик-энда в месяц и постоянно разговаривали по телефону.

МАРТИНА ГРИН: А как насчет осеннего семестра второго курса?

КЕЛЛИ ЭНН БЕЙТ: Я не совсем уверена, [порыв ветра.] Мы уже не жили в одной комнате, и я не так часто замечала, что Зоуи уехала на выходные. И, понимаешь, мы с Зоуи были дружны, но у каждой был свой круг общения. Прошлой осенью я точно пару раз видела Кейдена в городке. Но Зоуи уже жила в одноместной комнате. Скорее всего, они много времени проводили там. Летом она проходила практику по морской биологии в Калифорнии, так что, наверное, им хотелось какое-то время побыть наедине.

МАРТИНА ГРИН: Я также поговорила по телефону с Тимом Ромером, другом Кейдена по Йелю.

ТИМ РОМЕР: Зоуи? Да, когда мы были на первом курсе, она часто приезжала. Наверное, пару раз в месяц. Она постаралась познакомиться со мной, да и со всеми друзьями Кейдена. Подружки других ребят, кто остался дома, так не делали. Мне Зоуи всегда нравилась; она умела веселиться.

МАРТИНА ГРИН: А этой осенью?

ТИМ РОМЕР: Не… Она приезжала не так часто.

Кейден был очень занят на радиостанции и вел исследовательский проект с профессором Итон. Она у нас заведует отделением афро-американских исследований. Обычно она работает только с аспирантами, так что это было вроде как важное дело. Я думал, что между ними что-то произошло, но не хотел расспрашивать. Опять же, Зоуи была с Кейденом на зимнем концерте церковного хора перед самыми каникулами, и все вроде бы было в порядке. С тех пор мы с ней не виделись.

МАРТИНА ГРИН: Я подозреваю (но это всего лишь подозрение), что ключ к разгадке случившегося с Зоуи Спанос лежит в событиях осеннего семестра второго курса — осени, предшествовавшей ее исчезновению. Чем занималась Зоуи, когда не навещала Кейдена в Йеле? Были ли они в самом деле просто слишком заняты или той осенью у Зоуи появились новые знакомства? Кто эти люди и как много было известно Кейдену? Задавала ли этот вопрос полиция?

В последнем я очень сомневаюсь, и вот почему. По их собственным словам, Кейдена Толбота и его матери не было в Херрон-Миллс вечером тридцать первого декабря прошлого года.

Толботы регулярно проводили рождественскую неделю в городе с близкими друзьями семьи в Верхнем Вест-Сайде. Астер не пожелала участвовать в записи этого эпизода, но подтвердила, что Толботы были в числе первых, кому мистер Спанос позвонил утром первого января, когда Зоуи не вернулась домой. По словам Астер, Толботы сначала собирались вернуться из города в срок, чтобы Зоуи и Кейден могли провести новогоднюю ночь вместе. Зоуи с нетерпением ждала этого, чтобы вместе пойти на вечеринку к Джейкобу Трейнеру. Но в последний момент возвращение Толботов домой пришлось отложить на следующий день. Днем миссис Толбот слишком плохо себя чувствовала для поездки.

Поэтому, когда мистер Спанос позвонил утром первого января, Толботы предположительно были еще в городе. Кейден сообщил мистеру Спаносу, что в последний раз связывался с Зоуи около двух часов дня накануне, когда они обменялись сообщениями о перемене планов. Кейден и миссис Толбот вернулись в Уиндермер днем первого января и побеседовали с полицией днем второго Последние сообщения из переписки между кеидемом и Зоуи были приобщены к делу, которое храннтся в полицейском управлении Херрон-Миллс.

Я считаю, что именно здесь местная полиция впервые допустила оплошность. Поскольку Кейдена и Мередит Толбот якобы не было в Херрон-Миллс в ночь исчезновения Зоуи, больше полиция их не допрашивала. Были ли изучены их алиби? Были ли они подтверждены? Это до сих пор неясно.

Вот что мне известно: Мередит смогла подтвердить местонахождение Кейдена до половины одиннадцатого вечера исчезновения Зоуи. После этого она пошла спать. В следующий раз его видели в половине седьмого утра, когда Дорин Уинн-Кэри, подруга семьи, у которой они останавливались, проходила мимо дивана, на котором он спал, направляясь в туалет. Мало того, что их алиби ограничены узким кругом из трех человек — Дорин, Мередит и Кейдена, остается еще восьмичасовой пробел с половины одиннадцатого вечера до половины седьмого утра. Впрочем, похоже, полицейское управление Херрон-Миллс этот рассказ устроил.

Еще раз хочу подчеркнуть: я не предполагаю, что Кейден или его мать могли совершить насилие в отношении Зоуи или быть непосредственно причастны к ее исчезновению. Но я не верю, что их можно так просто исключить. И как минимум я уверена, что Кейдену известно что-то о той осени, о той ночи, о жизни Зоуи, что могло бы помочь нам отыскать ее.

Кейден, если ты это слушаешь, я бы очень хотела с тобой поговорить. Под запись или без нее. Пожалуйста, свяжись со мной.

[КОДА ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЙ ТЕМЫ «ПРОПАВШАЯ ЗОУИ»]

9. ТОГДА. Июнь

За ужином я не в лучшем состоянии. Но, к счастью, и остальные тоже. Ужин уже близится к середине, когда к столу выходит Том, одетый как попало и немного взволнованный. Он целует Эмилию, бормочет что-то о тяжелой пятнице в офисе и о том, что он допоздна застрял на совещании. Она явно в бешенстве. Я делаю большой глоток воды и держу рот на замке. Он вернулся еще в пять, если не раньше, но это не мое дело.

Мои мысли сейчас витают в другом месте — вокруг Кейдена и Зоуи. За едой я спотыкаюсь на каждом вопросе, который Том задает мне о первой неделе в Кловелли-коттедже. Жареная курица с чесноком по рецепту Мэри липнет к горлу. Губы стали совсем деревянными и непослушными, и я с трудом выдавливаю из себя слова, которые должны показать, что со мной все в порядке, все хорошо, все просто замечательно. К счастью, на выручку приходит Пейсли, радостно докладывающая о наших походах по городу со всеми мелкими и яркими подробностями. Она милосердно умалчивает о не-выключенной духовке и о том, как сегодня я бросила ее на попечение Мэри намного дольше, чем на пару минут.

Воздух вокруг меня гудит от открывшейся правды. Кейден принадлежит Зоуи. Кейден любит Зоуи. А теперь Зоуи исчезла, оставив Кейдена коротать лето в Херрон-Миллс в одиночестве. Затаиться, скрыться от наблюдательных глаз жителей деревни, ухаживать за матерью, болезнь которой привела Уиндермер к быстрому упадку. Избегать жалости соседей. Возможно, обвинений с их стороны.

Мои мысли упрямо продолжают крутиться вокруг Уиндермера весь субботний день, пока Эмилия нагружает каждого из нас целой кучей домашней работы и заданий, готовясь к «небольшой вечеринке в саду», которую Беллами устраивают в воскресенье по поводу тридцать восьмого дня рождения Тома. Днем я отвожу Пейсли к Куперам на вечеринку у бассейна, потом еду на машине Эмилии в цветочную лавку на Мейн-стрит, чтобы забрать букет, который забыли положить в заказ Беллами.

После возвращения в Кловелли-коттедж мне удается заглянуть в список гостей. Приглашение приняли 103 гостя. Имена Кейдена и Мередит Толбот значатся в небольшом списке тех, кто не ответил на приглашение. Я облегченно выдыхаю.

Перевозя садовую мебель на тележке из сарая во двор за бассейном, я не перестаю внутренне сжиматься от страха. Что должен был подумать обо мне Кейден? О моих блужданиях вокруг Уиндермера дважды за три дня. О моем жутком сходстве с его пропавшей девушкой. О моей провалившейся попытке соседского подарка, в которой он, наверное, увидел плохо замаскированную попытку проникнуть в Уиндермер. А разве это и было что-то другое? Мне нужен был предлог повидать его, получить приглашение войти, появиться в его жизни. Я сама не знала, что делаю, но все равно это делала. Неудивительно, что он всучил обратно мое печенье, едва разглядел как следует мое лицо.

С начала воскресной вечеринки еще не прошло и часа, а я уже в полной растерянности. Формально я как обычно должна исполнять обязанности няни, но Пейсли играет с Рэйчел и стайкой друзей, и особого надзора за ними не требуется. Лучше бы требовался — это дало бы мне повод держаться подальше от бара, установленного рядом с горячей купелью.

Площадка возле бассейна полна богатых гостей, потягивающих модные коктейли, названий которых я прежде и не слышала — вроде «Негрони» или «Паломы». Я отхожу в сторону, на траву. Мне совершенно не хочется впутываться в светскую беседу с друзьями Беллами. Я чувствую, как они скользят по мне взглядами, хотя я заколола волосы повыше и надела широкополую шляпу, стараясь как можно меньше походить на Зоуи.

Я не вполне уверена, что это работает. Чем больше я слушаю подкаст Мартины, чем больше узнаю о Зоуи и ее странном исчезновении, тем больше удивляюсь тому, что очутилась здесь. Это не может быть совпадением: эта работа, мой таинственно пропавший двойник… Но я ни малейшего понятия не имею, как это может быть связано.

На лужайке перед домом я укрываюсь в тени длинного белого навеса, установленного рядом с фонтаном и теннисным кортом, и накладываю на тарелку морковь и тарталетки с грибами. Большинство гостей собралось у бассейна. По эту сторону Кловелли-коттеджа почти никого нет, кроме детей, кувыркающихся на теннисном корте. Я устраиваюсь у высокого круглого коктейльного столика в тени, дающего возможность опереться локтями и приглядывать за Пейсли.

— Какой очаровательный сарафан…

В комплименте чувствуется не то жалость, не то издевка. Я оборачиваюсь. Со мной говорит высокая немолодая женщина с фигурой, напоминающей кеглю. Она аккуратно прислонилась к краю фонтана; в гравий дорожки упирается самый настоящий зонтик от солнца. У нее тонкие руки, узкие покатые плечи. Стройная талия резко переходит в широкие бедра, скрытые трепещущей белой юбкой. Она с ног до головы в белом.

— Благодарю вас…

Не знаю, как она умудрилась подкрасться ко мне. Дорожка была хорошо видна с моего места, а если бы она уже была возле бассейна, то я бы наверняка заметила ее среди других, более молодых гостей в легких летних платьях и отглаженных льняных костюмах.

Она чуть наклоняется вперед, пользуясь шитиком как тростью, и делает гри шага в мою сторону Трудно скатать, сколько ей лет. Пятьдесят? Семьдесят пять?

— Снимите шляпу, — требует она, я мнусь, и она нетерпеливо машет руной: — Ну же!

Я медленно стаскиваю с головы шляпу и кладу ее на коктейльный столик. Дама выглядит сердитой, но властной, и я чувствую странную тягу повиноваться ей. Под шляпой некоторые заколки расстегнулись. Распустившиеся пряди падают на плечи и спину.

— Хм… — она уже стоит у столика, в неловкой близости от меня, и мне кажется, будто она оценивает меня, словно выставленную на аукцион антикварную вещицу с небольшим дефектом. — Не так поразительно, как мне говорили, но я все же вижу определенное тревожное сходство. В основном из-за скул и волос.

До меня тут же доходит, кто эта женщина. Она очень похожа на тот портрет, только намного старше.

— Миссис Толбот? — осторожно спрашиваю я.

Она отступает на шаг назад и протягивает бледную руку. В отличие от всех остальных, кого я видела в Херрон-Миллс, ее коже определенно недостает раннего летнего загара.

— Да, — отвечает она.

Я беру ее за руку, и по телу пробегает легкая дрожь. Рука очень холодная, но сжимает крепко.

— Я Анна, — выдавливаю из себя я. — Но, наверное, вы это и так знаете.

— Анна Чиккони, няня, — она выпускает мою руку; теперь я уже явно ощущаю оценивающие нотки в ее тоне.

И тут над теннисным кортом раздается пронзительный рев. Пухленькая девочка с кудрявыми каштановыми волосами лежит на земле, держась за коленку со свежей ссадиной. Это Клодия, некогда лучшая подруга Пейсли.

— Анна! — зовет Пейсли, размахивая руками, хотя я всего в нескольких шагах.

— Вам лучше идти, — в голосе миссис Толбот звучит тонкая насмешка, прекрасно показывающая, что она думает обо мне как о няне.

Я хочу возразить, что наблюдала за детьми, пока не появилась она, и что за Клодию я вообще не отвечаю, но под ее взглядом ощущаю себя неразумным ребенком и молчу.

Не проронив ни слова, я бросаюсь к девочкам на корте. Я знаю, где Беллами хранят аптечку. Это всего лишь разбитое колено — я приведу Клодию в порядок в один момент. У меня это хорошо получается, я умею.

— И, Анна… — говорит миссис Толбот в тот самый момент, когда Пейсли хватает меня за руку и начинает тянуть к Клодии, чтобы осмотреть ее рану.

Я оборачиваюсь к ней снова.

— …я надеюсь более никогда не видеть вас в Уиндермере. Нам не нужно лишнего… беспокойства.

Она не ждет моего ответа. Закинув зонтик на плечо, от чего мне кажется, что она использовала его вместо трости только для вида, она разворачивается на месте и идет через лужайку к линии деревьев, разделяющей Кловелли-коттедж и Уиндермер. Теперь мне понятно, как она смогла незаметно попасть сюда. Она не воспользовалась дорожкой, а просто прошла через деревья между участками.

Я снова разворачиваюсь и беру плачущую Клодию на руки. Дав указание Пейсли отвести остальных девочек к бассейну, где они будут на глазах у родителей, я направляюсь по дорожке к дому.

В начале седьмого, когда Том и Пейсли плещутся в бассейне, а гости начинают расходиться к воскресному ужину и прочим традиционным ритуалам конца выходных, я оказываюсь возле бара вместе с Эмилией. Одна бретелька ее платья сползла по загорелому плечу, а аккуратная стрижка чуть растрепалась. Она делает заказ бармену — «Не-грони» для себя и минералку с лаймом для меня, и я замечаю, что язык у нее слегка заплетается.

Я делаю глубокий вдох. Если мой вопрос будет для нее оскорбительным, то, может быть, в таком состоянии она меня простит. Или не вспомнит на следующий день.

— Могу я вас кое о чем спросить?

Ее глаза фокусируются где-то в районе моего носа.

— Конечно, Анна.

— Это касается работы… — начинаю я.

— О… — она хмурится. — Она не соответствует твоим ожиданиям?

— Соответствует, — тороплюсь ответить я Все просто замечательно. Я только хочу спросить… Надеюсь, вы скажете, почему наняли именно меня?

— А… — Эмилия берет с барной стойки напитки и усаживается в кресло.

Эмилия передает мне минералку, и я присаживаюсь рядом на плетеный стул. В бассейне Том подбрасывает Пейсли в воздух, и та весело кричит.

— На самом деле тебя выбрала Пейсли. Весной мы говорили с тремя кандидатами. После тебя должны были побеседовать еще с двумя, но отменили эти встречи. Пейсли хотела только тебя.

— Вы знаете из-за чего? — продолжаю допытываться я.

— Ну, — Эмилия чуть поджала губы, словно не зная, стоит ли рассказывать мне все без утайки. — Уверена, кто-нибудь уже сказал тебе, как ты похожа на Зоуи Спанос.

Я с готовностью киваю. Пульс учащается, сердце начинает мелко колотиться в груди. Именно этого я и ждала — чтобы кто-нибудь сказал мне, что все это не случайно, что есть причина моему появлению здесь.

— Это такое горе, — сказала Эмилия. — Она была одной из любимых нянь Пейсли. По правде, мне кажется, что ты сразу же покорила ее, как только она увидела, как ты похожа на Зоуи. И ты отлично с ней справляешься, конечно. Мы с Томом знаем, что сделали правильный выбор.

Она улыбается ободряюще, но я не уверена в собственных ощущениях. Я здесь из-за Зоуи. Из-за того, что мы с ней похожи, и эта случайность привлекла внимание маленькой девочки. Все эти странные взгляды, неловкие разговоры… Это все же не совпадение, не совсем случайность.

— Вы могли бы меня предупредить. — говорю я (надеюсь, не слишком грубо).

Я делаю большой глоток минералки черед соломинку.

— Прости, — лицо Эмилии мрачнеет. — Ты права, мы должны были сказать. Честно говоря, я не знала, как об этом заговорить. Боялась, что ты откажешься от работы.

— А Джордж и Джоан… — начинаю я.

Мне хочется узнать, известно ли обо мне родителям Зоуи. Вдруг я столкнусь с ними в городе? Но я не успеваю закончить вопрос. Эмилия обрывает меня:

— Что Джоан?

— Ох… Я… — меня поражает самонадеянность собственного вопроса.

Из-за подкаста Мартины мне на секунду показалось, что я могу называть членов семьи Спанос по именам так же легко, как персонажи телесериалов быстро становятся друзьями. Эмилия внимательно смотрит на меня, потом ее взгляд смещается на Тома, все еще плещущегося в бассейне. Упоминание миссис Спанос явно задело какую-то струнку, и я дуг же забываю, зачем вообще о ней вспомнила.

— Ничего. Пустяки.

Эмилия расслабляется:

— Понимаешь, мы наняли тебя не только поэтому. Ты хорошо прошла собеседование. Ты прекрасно поладила с Пейсли во время пробного похода в Музей современного искусства. Не думай, что я позволяю Пейсли полностью руководить процессом.

Она откидывается назад, и волосы веером ложатся на спинку кресла.

— Верно. Конечно, нет…

Но теперь мне все ясно. Я получила эту работу из-за пропавшей девушки. Это не объясняет все, что я ощущаю: прилив ностальгии на пляже, странный момент с мороженым в кафе, приступ головокружения при взгляде на балкон Уиндермера. Но это уже что-то. Рациональное объяснение странному переплетению судеб моей и Зоуи.

У Мэри сегодня выходной, поэтому мне сказано, если потом проголодаюсь, поужинать на кухне тем, что осталось после вечеринки. Но я ощущаю вовсе не голод, нет. Я ощущаю пустоту, и мне кажется, что избавиться от этого чувства я уже никогда не смогу. Как только ушли последние гости и это стало социально приемлемым, я ускользнула в домик у бассейна и закрыла за собой дверь на защелку.

Стащив с себя шляпу и сарафан, я включила горячую воду, наполняя ванну. Мне нужно как следует отмокнуть. Дело не только в том, что я вспотела и перегрелась. Мне кажется, что меня каким-то образом оскорбили, и в то же время — что это я что-то сделала неправильно. Я вторглась в Херрон-Миллс, в мир Кейдена Толбота. Хотя и не собиралась. Хотя это Беллами пригласили меня.

Я залезаю в ванну, стиснув зубы, пока кожа привыкает к обжигающей воле Пены для ванны у меня нет, поэтому я наливаю немного геля для душа под кран, пока он не образует несколько невзрачных комочков пены. Телефон лежит на краю ванны. Он и пары недель не провел в моих руках, 8 в верхнем левом углу экрана уже появилась царапина.

Я думаю включить музыку. Мне следует включить музыку. Но вместо этого палец ощупывает царапину, потом находит подкасты. Я не хочу больше их слушать. Но я должна знать. И я включаю третий эпизод.

Мартина Грин продолжает бороться. Я выкручиваю громкость на максимум и погружаюсь в ванну, вдыхая пар. Третий эпизод «Пропавшей Зоуи» целиком состоит из интервью с людьми, которые лучше всего знали Зоуи, но и на последней неделе февраля, через восемь недель после ее исчезновения, Кейден все еще отказывается давать интервью Мартине, а семья Спанос, и это понятно, не готова говорить с ведущей подросткового подкаста о незаживающей ране, которую оставила пропажа их любимой дочери и сестры.

Из интервью, которые Мартине все же удается взять — с их школьным учителем, с парой друзей, с координатором волонтеров в приюте для животных, в котором Зоуи в школьные годы занималась выгулом собак и чисткой клеток, — становится очевидно, что с каждой неделей вероятность того, что Зоуи вернется живой и невредимой, становится все меньше.

Я прикидываю в уме. Сегодня 28 июня. Это значит, что прошло почти восемнадцать недель после того, как Мартина записала этот эпизод, и двадцать шесть недель со дня исчезновения Зоуи. Во вторник будет полгода. Остался еще один эпизод «Пропавшей Зоуи», но я знаю, что ее так и не нашли. После четвертого эпизода расследование Мартины окончательно заглохло.

Я слушаю рассказ учителя Зоуи о ее блестящих научных перспективах. О том, как она превосходно знала математику и естественные науки, каким была лидером, как участвовала в разных клубах и мероприятиях. Как никто не удивился, когда Зоуи получила летнюю стажировку в Калифорнии после первого курса в Брауне, хотя эти места обычно зарезервированы для более старших студентов. Я слушаю, как ее друзья говорят о яркой и добродушной натуре, о том, как она любила животных, как любила печь, как тщательно продумывала подарки на дни рождения всех друзей и ни разу не ошиблась. Она не пила и на все вечеринки приходила с кувшинчиком сока собственного приготовления, что всем почему-то казалось милым чудачеством, а не глупой блажью. Она любила Кейдена. Она любила своих родных. В выпускном классе она больше всех времени посвятила волонтерской работе. Отличное исследование характера Зоуи. Становится ясно, что все ее любили. Весь эпизод, кажется, доказывает, что едва ли у Зоуи Спанос в Херрон-Миллс были враги. Мартина завершает эпизод, выражая надежду, что ей еще удастся поговорить с Кейденом, с Астер, с Джорджем и Джоан Спанос. Что она раскопает информацию, на которую полиция не обратила внимания или которую там сочли неважной, об осени, предшествовавшей той ночи, и о самой ночи. Но я на этой неделе видела, как Мартина смотрела на Астер на Мейн-стрит. Это был взгляд человека, потерпевшего неудачу. Очень хорошо знакомый мне взгляд.

К концу эпизода вода в ванне уже едва теплая, а мои пальцы стали морщинистыми, словно чернослив, но я не хочу вылезать.

— Прости, — шепчу я, сама не зная, за что именно.

Прости за то, что мы так похожи? Прости, что тебя нет, а я здесь, в Херрон-Миллс, где должна быть ты? Прости, что я, сама того не подозревая, вторглась в твою жизнь? Не знаю, не знаю, не знаю.

— Прости, — снова говорю я; от непреодолимого желания извиняться у меня словно кошки скребут когтями в горле. — Прости меня, Зоуи.

Я выбираюсь из ванны и вытираюсь. Завернувшись в халат и замотав волосы в тюрбан из полотенца, я сажусь посреди кровати и открываю «Гугл». Я набираю в строке поиска «Зоуи Спанос» и просматриваю первые несколько результатов. Большинство ссылок ведут на январские новости об исчезновении Зоуи, потом несколько более свежих статей с мелкими и пустыми подробностями. Есть несколько более старых ссылок на сайт школы Джефферсона и на онлайн-архив школьной газеты. Больше всего внимания привлекает открытый сетевой форум, созданный друзьями Зоуи по колледжу, где люди, знакомые с Зоуи по самым разным граням ее жизни — в колледже Брауна, в школе Джефферсона, в Херрон-Миллс и в других местах, — публиковали все, от версий до фотографий и открытых писем Зоуи.

Я читаю все. Потом я просматриваю ее профиль на «Линкд-Ин», ее биографию стажера летней практики на сайте исследовательского центра, даже длинную статью о кампании колледжа Брауна по сбору средств на строительство новой лаборатории, в которой Зоуи упоминается всего однажды, но я все равно дочитываю до конца. Когда телефон сообщает, что в батарее осталось всего 15 процентов заряда, уже близится полночь. В глазах резь, по коже бегут мурашки от того, что во всем, что я сейчас выяснила, есть что-то смутно знакомое. Я дотягиваюсь до зарядного устройства, потом заставляю себя выключить свет.

10. СЕЙЧАС. Сентябрь

Мартина сидит на диване в общей комнате вместе с мамой и не знает, как дожить до конца рекламной паузы перед восьмичасовыми новостями. Памперсы. «Колридж Ауди». Новое лекарство от фибромиалгии. Ей не хватает рядом отца — тот умеет рассеять напряжение в комнате теплой улыбкой и беззаботным смехом, но он сейчас в кафе, закрывает его на ночь. У Мартины есть двое братьев, но они оба старше и уже живут отдельно, поэтому сегодня дома только Мартина и мама. Мама считает интерес дочери к делу Зоуи Спанос нездоровым. Патологическим. Но даже мама не может отвести взгляд от экрана, потому что вот-вот должны огласить результаты вскрытия тела Зоуи. К телевизорам прильнули все жители Херрон-Миллс.

В руках у Мартины телефон, она отправляет Астер короткое сообщение.

Оно вливается в цепочку из пяти других сообщений, отправленных Мартиной лучшей подруге за день. Все не прочитаны. В последний раз Мартина получила весточку от Астер рано утром; та ехала в машине с родителями на встречу с кем-то из судебно-медицинской экспертизы. Мартина думала, что сможет узнать новости прямо от Астер, но в школе та сегодня не появилась, и ничего не было слышно с тех пор, как утром пришло сообщение:

Что бы там ни было написано в отчете, Зоуи все равно мертва. Вот такой вот недобрый день.

И все равно Мартина сидит, заткнув под бедра сжатые кулаки, и не отрываясь смотрит на экран, где местный диктор новостей — ярко накрашенная коротко стриженная седеющая блондинка — за столом в студии новостей читает подводку к сюжету.

— Главная новость дня пришла из округа Саффолк. Сегодня утром Джорджу и Джоан Спанос, родителям Зоуи Спанос, пропавшей в новогоднюю ночь по пути на вечеринку в деревне Херрон-Миллс на Лонг-Айленде, были переданы результаты вскрытия. Тело пропавшей девушки было обнаружено затопленным в небольшой лодке в озере Пэрриш всего чуть более чем в двух милях от ее дома. Четвертый канал передает последние новости.

На экране мелькают серебристые заглавные буквы: «НОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ». Диктор передает слово репортеру — тонкогубому молодому мужчине в очках в проволочной оправе, стоящему в людном зале административного здания где-то в округе Саффолк. На диване рядом с Мартиной мама, сложив руки на коленях, то сцепляет, то расцепляет пальцы.

— Спасибо, Кейди. На данный момент нам известно, что сегодня утром результаты вскрытия были переданы семье погибшей, но пока не были оглашены. В ближайшее время ожидается заявление официального представителя службы судебно-медицинской экспертизы.

Камера показывает деревянную трибуну в комнате, не так плотно набитой репортерами, как надеялась Мартина. Спереди на уставленной микрофонами трибуне висит черно-золотая печать с изображением быка, окруженного словами: «ПЕЧАТЬ ОКРУГА САФФОЛК * НЬЮ-ЙОРК * СВОБОДА И НЕЗАВИСИМОСТЬ». Над печатью — картонная табличка: «Дэниэл Медина, руководитель, Служба судебно-медицинской экспертизы».

Женская часть семейства Дженкинсов, стиснув зубы, смотрит три сюжета местных новостей, пока, наконец, Дэниэл Медина не начинает выступление. Он выходит на трибуну с подготовленным текстом выступления в руках. Мартина наклоняется вперед, глядя, как он перебирает разложенные перед ним бумаги. Мама прикрывает рот ладонью.

Дэниэл объявляет собравшимся в помещении, что эксперты и патологоанатомы не смогли установить причину смерти ввиду сильного разложения обнаруженного тела Зоуи. К горлу Мартины подступает горячая желчь, а мама всхлипывает и снова сцепляет руки на коленях. Но то, что они могут подтвердить, повергает всех в шок: на момент смерти у Зоуи не было переломов костей. Это означает, что рассказ Анны о том, как Зоуи разбилась, упав с балкона третьего этажа Уиндермера…

Невозможно!

Мартина чувствует, как учащается пульс.

Мартина нервно ерзает на стуле у стола в дальней части химической лаборатории, которую мисс Фокс-Ригг любезно позволила использовать для интервью. Важнейшего интервью. Его нельзя было брать дома, где мама могла войти в комнату прямо во время записи. Хотя сейчас ей следовало бы быть на занятиях и готовиться к экзамену, она решила прогулять. К тому же в лаборатории акустика лучше. И на ближайший час она в полном распоряжении Мартины.

Она в очередной раз смотрит на телефон. 15:56. Через четыре минуты она позвонит в «Тропы». Интересно, как много известно Анне? Все ли ей рассказали? Во всяком случае, ей должно быть известно все, что опубликовали за последние двое суток. Ее адвокаты наверняка держат ее в курсе дела. Вчера мать Анны наняла еще двоих — настоящая адвокатская команда Об этом говорили во всех новостях.

Мартина находит «Тропы» в контактах и нажимает на зеленую кнопку вызова в телефоне. Записывающее оборудование готово к работе. Она сама тоже готова.

— Мартина?

— Привет, Анна.

— Прежде чем мы начнем, можно попросить тебя об одолжении? Тут следят за всей нашей деятельностью в сети, а мне нужно посмотреть один адрес… — голос Анны затихает.

— Конечно, — отвечает Мартина и соглашается поискать его ближе к концу разговора.

— А сейчас я включу запись. Хорошо?

Мартина старается говорить спокойно, уверенно. Профессионально. Но ногти впиваются в запястье.

— Да, конечно.

Мартина делает глубокий вдох. Она обо многом собиралась расспросить Анну, но новости о результатах вскрытия спутали все карты.

— Вот мой ответ: я не знаю, — говорит Анна, прежде чем Мартина успевает что-то спросить.

Анна начинает смеяться, и ее смех разносится глухим дребезжанием из миниатюрного динамика в телефоне Мартины.

— Что? — ошарашенно спрашивает Мартина, захваченная врасплох.

— Прости. Плохая шутка. Это цитата из старого фильма. Здесь вообще нет ничего из нашего века, — Анна откашливается. — Ты собиралась спросить, что на самом деле произошло той ночью.

Теперь, когда пришли результаты вскрытия. Ты собиралась спросить, как погибла Зоуи, если она не падала с того балкона.

— Верно, — говорит Мартина, постепенно приходя в себя. — Ты можешь мне что-нибудь рассказать? Ты помнишь что-нибудь?

— Если честно, то нет. Я помню, что была на том балконе. Вместе с Зоуи. Я помню падение. Я думала, она упала.

— А что ты думаешь сейчас, Анна?

— Я не знаю, что и думать. Я тут уже целый месяц. У меня была куча времени подумать, — пауза, затем Анна начинает напевать: — «Время ускользает, ускользает, ускользает в будущее…»

В ритме голоса Анны Мартина улавливает нотку истерики. Она откашливается.

— Я должна была бы уже во всем разобраться, — продолжает она. — Но похоже, что я сама не знала, о чем говорила.

Слова Анны — настоящая находка для подкаста. Она только что призналась, что солгала полиции. Разве не так? Мартина старается сохранить спокойствие, подавить легкое головокружение:

— Ты хочешь сказать, что не виновна в смерти Зоуи? Или что она умерла не так, как ты рассказала полиции?

Следует долгая пауза, и Мартине начинает казаться, что Анна больше не станет говорить. Что ее уже нет на том конце линии. Когда Анна наконец начинает говорить, она не отвечает на вопрос Мартины.

— Адвокаты говорят, что это хорошая новость. Они не хотели, чтобы я давала по интервью, но мне на самом деле все равно. Мне нужно знать, что случилось. Мне действительно нужно это знать. И я думаю, что ты во всем разберешься, Мартина. Я верю в тебя.

Мартина упирает ладони в стол. Она рада, что находится здесь одна и никто не видит, как блестят ее глаза, с каким трудом ей удается спокойно сидеть на месте. Она пробует зайти с другой стороны.

— В тот вечер, когда ты разговаривала с детективом Холлоуэй и помощником детектива Мейси, пятого августа… Ты говорила правду?

Анна вздыхает.

— Я рассказала им то, что помнила, и те воспоминания никуда не делись. Но в тот вечер я очень нервничала. Больше, чем мне казалось. Ты знаешь, что я провела в этой комнате для допросов семь часов? В конце концов мне просто захотелось, чтобы вопросы поскорее закончились. Поэтому я рассказала им все, что помнила, а мой мозг заполнил пробелы. Или они заполнили их за меня.

— Какие пробелы?

— Есть пробел после балкона в Уиндермере. Я не помню, как ехала к озеру Пэрриш или как положила Зоуи в лодку. Я ничего такого не помню. Но я помню, что потом была возле воды. Зная, что она была там, что я никогда не смогу вернуть ее. Я рассказала полиции, что, наверное, отвезла ее тело к озеру, потому что это казалось естественным. Потому что они сказали мне, что я, должно быть, это сделала. Тогда это казалось мне ответом на вопрос, который мучил меня все лето.

— Зачем ты созналась, Анна?

— Не знаю, как объяснить… Я помню ощущения, какие-то обрывки. У меня были эти обрывки, но я никак не знала, что с ними делать. А потом, после слов Кейдена, все вдруг встало на свои места. Это была единственная осмысленная версия.

— Ты убила Зоуи Спанос?

На мгновение лишь дыхание Анны говорит о том, что она еще здесь. Что она не повесила трубку, как опасалась Мартина.

— Я не верю, что убила Зоуи Спанос или спрятала ее тело.

Кровь приливает к голове Мартины, и она сосредоточенно смотрит в черный экран телефона:

— А у тебя есть хоть какая-то идея, кто мог это сделать? Хоть что-то, что помогло бы расследованию?

— Думаю, — медленно произносит Анна, — пришло время Кейдену Толботу поговорить с полицией.