Убили бы вы толстяка? Задача о вагонетке: что такое хорошо и что такое плохо?

Глава 15 Трамвай «Обратный ход»

Это был пренебрежительный комментарий одного превосходного философа, которого попросили высказаться о вагонеткологии[195]. Другой жалуется: «Это симптом болезненного состояния моральной философии».

Некоторые моральные философы посвящают свою жизнь дилеммам с вагонетками. Многие другие цитируют примеры из вагонеткологии на лекциях и семинарах, поощряя студентов к прочтению по крайней мере отдельных работ по вагонеткологии. Однако у некоторых других философов из-за вагонеткологии лицо наливается кровью. Многие хотели бы загнать вагонетки на самый дальний из запасных путей. А Филиппу Фут считают ответственной за то, что она ненароком создала монстра-Франкенштейна.

Стоит попытаться разобраться в этом страхе и этой ненависти.

Они не объясняются подозрением к мысленным экспериментам как таковым. Вагонеткологию надо представлять в более широком контексте. Мысленные эксперименты и богатые метафоры — это хлеб философии, одна из основных составляющих рациона не только моральной философии, но и всех остальных ее жанров. У Платона в его «Государстве» приводится знаменитая аллегория пещеры: пленники закованы в пещере, где они смотрят на тени на стене, ошибочно принимая их за настоящих людей. На самом деле тени вызваны кукловодами, которые двигают куклами, стоя за этими людьми. Платон стремится показать, насколько сильно мы оторваны от реальности. В «Размышлениях о первой философии» отец современной философии Рене Декарт указывает на возможность того, что злой гений мог одурачить нас и заставить поверить в те вещи, которые мы считаем достоверными, вроде того, что 2+3=5. У Джона Локка есть знаменитый мысленный эксперимент, в котором душа принца со всеми его мыслями и воспоминаниями перемещается в тело сапожника. Локк полагал, что человек остается самим собой с течением времени благодаря сознанию, а не телу. В XVIII веке Кант придумывает гипотетический случай с невинным человеком, которого преследуют и который скрывается в вашем доме. Убийца стучит вам в дверь и спрашивает, не скрывается ли внутри его добыча. (Кант утверждал, что даже в таких обстоятельствах врать было бы неправильно.) Витгенштейн попытался доказать абсурдность частного языка, то есть языка, который мог бы использовать исключительно один индивид. Он изображает следующую ситуацию: у каждого из нас есть спичечный коробок, внутри которого мы держим нечто, что все мы называем «жуком», но я не могу посмотреть, что в вашей коробке, а вы — что в моей. В этом случае, по словам Витгенштейна, термин «жук» не мог бы обозначать нечто определенное, поскольку у всех у нас могли бы быть в коробках совершенно разные вещи[196].

В относительно недавнее время, во второй половине XX века, Роберт Нозик спросил, стали бы мы подключаться к машине по производству личного опыта[197]. Этот гипотетический гаджет настолько совершенен, что мы тут же забыли бы, что подключились к нему, при этом нам были бы гарантированы приятные «опыты» (например, мы бы думали, что получили Нобелевскую премию или же завоевали приз на кубке мира, совершив какой-нибудь зрелищный удар ножницами.) Ни один из этих опытов не был бы настоящим, но мы бы, наоборот, верили в то, что они самые что ни на есть настоящие. Дерек Парфит, стремившийся проанализировать некоторые неприятные вопросы касательно личной идентичности, позаимствовал пример из научной фантастики: останемся ли мы теми же людьми, если некий телепорт сделает копию всех молекул наших тел и воссоздаст их на другой планете[198]? А Джон Серл придумал китайскую комнату. В этой комнате человеку передают записки на китайском, просовывая их под дверью. Хотя он не говорит на китайском, он следует сложной системе инструкций из учебника, копирует ответ, предписываемый этим учебником, и передает ответ через щель под дверью. Стоя перед дверью, мы могли бы предположить, что он понимает китайский, тогда как на самом деле он не понимает ни слова. Этот мысленный эксперимент разработан, чтобы показать, что компьютеры никогда не будут по-настоящему думать или понимать[199].

Итак, мысленных экспериментов в философских текстах всегда было достаточно. И вряд ли все они вместе являются главной мишенью для вагонеткофобов. Возможно, что последним не нравится их применение конкретно в сфере морали. Но даже это кажется натяжкой: знаменитые моральные философы самых разных традиций — утилитаристы, кантианцы, аристотелики — использовали мысленные аргументы для доказательства своей мысли или для иллюстрации.

Действительно, существуют сомнения относительно надежности наших интуиций, выявляемых в сценариях с вагонетками (см. главу 10). Некоторые задачи с вагонетками настолько вычурные, что неясно, как нам на них реагировать. Кроме того, даже те сценарии, которые вызывают почти что одинаковые реакции, необычны или искусственны, так что их применимость за пределами академических аудиторий еще надо доказать. Странные случаи не обязательно должны быть надежными ориентирами в более простых ситуациях.

Однако наиболее суровые критики вагонеткологии желают ударить по ней на еще более глубоком уровне. Вагонеткология занимается тем, что должны делать люди. Должны ли они перевести вагонетку на другой путь? Должны ли они столкнуть толстяка? Однако существует восходящая к Аристотелю традиция, в которой подчеркивается иной вопрос. Важнее не то, что делают люди, а то, какой у них характер. Какие они — смелые или трусливые, щедрые или мелочные, верные или бесчестные? Какими добродетелями и пороками они обладают?[200]

Мысль о том, что добродетельный человек может взвешивать издержки и выгоды от пинка, которым сталкивают толстяка, является, по крайней мере по мысли Бернарда Уильямса, самопротиворечивой. Как он утверждает, практическая мысль не может быть «трансцендентальной по отношению к опыту»[201]. Иными словами, щедрый человек — это просто тот, у кого есть мотив поступать щедро и кто именно так и поступает. Бессмыслица — называть человека, скажем, честным, если такой человек готов поступить бесчестно всякий раз, когда того требует утилитаризм.

Филиппа Фут, ставшая вопреки своей воле основателем вагонеткологии, возможно, согласилась бы с этим. Она и ее подруги, Элизабет Энском и Айрис Мердок, способствовали воскрешению этики добродетели. Мердок приводит вымышленный пример, который часто цитируют. Мачеха, которой, судя по всему, движут зависть и высокомерие, крайне низкого мнения о своей приемной дочери. Она считает эту приемную дочь грубой, неразвитой, лишенной достоинства и утонченности. Но потом, после тщательного размышления, она начинает смотреть на эти черты иначе: теперь приемная дочь выглядит уже не недостойной, а спонтанной.

Естественно, в результате этой перемены точки зрения мачеха начинает вести себя иначе со своей приемной дочерью. Но это поведение является вторичным по отношению к точке зрения, причем тяжелая моральная работа совершается именно тогда, когда достигается такая правильная точка зрения. В своей книге «Никомахова этика» Аристотель различает два типа мудрости. Существует теоретическая мудрость, но существует также и «phronēsis», что обычно переводят «практической мудростью». По мысли неоаристотеликов, человек с phronēsis'ом способен чувствовать, что именно нужно сделать.

Инстинкты вагонетколога напоминают инстинкты ученого, по крайней мере, в следующем. Вагонетколог желает определить, какие моральные различия важны, хочет потрогать и промерить, взвесить и сравнить наши интуитивные представления. Он стремится использовать «чистые» случаи, чтобы помочь нам проложить моральный курс в запутанном мире. Но аристотелики представляют моральную сферу совсем не так. Человек с phronēsis'ом не обладает каким-то моральным алгоритмом, он не овладел нравственностью за счет ее абстрактного исследования. Скорее, у такого человека есть, если использовать замечательное выражение одного философа, «ситуационная оценка»[202].

Если пройти эту линию рассуждения до конца, мы встретим морального партикуляриста[203]. По его мнению, не существует правильных моральных максим или принципов, будь они консеквенциальными (вроде принципа «всегда максимизируй счастье») или же деонтологическими («никогда не лги»). Каждый случай уникален. Конечно, существуют релевантные моральные соображения — например о том, предполагает ли то или иное действие ложь и приведет ли оно к страданиям. Иногда моральный партикулярист готов отослать к учению о двойном последствии. Но не существует точных, раз и навсегда установленных правил, в лучшем случае есть лишь те или иные практические правила. Этическое мышление невозможно систематизировать так, как того желает специалист по вагонеткологии. Проект последнего, следовательно, с самого начала обречен на провал.

Это важные возражения, которые вагонеткология должна принять во внимание. Но можно заподозрить наличие еще одного, более тривиального и еще менее справедливого возражения. В определенном смысле задача о вагонетке, будь она проклята, слишком уж смешна, и эта ее забавность несовместима с интеллектуальным весом. Она похожа на головоломку, которую можно было бы опубликовать в газете на специальной странице рядом с судоку. Питер Сингер — один из тех философов, что обеспокоены сведением «философии… до уровня решения шахматной задачи»[204]. Хотя раньше он любил шахматные задачи, теперь он говорит, что «есть вещи поважнее»[205].

Это представляется весьма суровым обвинением, если оно обращено на такого философа, как Камм, которая посвятила всю свою философскую жизнь задачам и загадкам с вагонетками. Каковы бы ни были мотивы профессора Камм, это уж точно не развлечение. «Меня всегда удивляет, когда люди говорят: "Ой, какой прекрасный аргумент. Это было забавно". "Забавно"? Правда забавно? Это серьезное дело… Если бы мы работали над ракетой в НАСА и успешно запустили ее, мы бы не сказали: "Ну, это было забавно!"… Это было впечатляюще — вот как надо было бы сказать!»[206].

В конечном счете вагонеткологи и вагонеткофобы должны согласиться не соглашаться. Если мы отвергнем весь этот подход к этике, объявив его пустопорожним, нам придется выкинуть кучи книг и сотни статей, написанных десятками серьезных мыслителей. Книгу Дерека Парфита «Основания и личности» называли одним из основополагающих трудов в моральной философии нескольких последних десятилетий, и хотя в ней самой задачи с вагонетками не обсуждаются, она являет собой пример того же самого метода в философии, что и применение задач с вагонетками. В ней полно придуманных мысленных экспериментов, а принципы извлекаются из интуиций, испытываемых во множестве фантастических сценариев. И это просто одна из многих книг этого «жанра». Если вагонеткология — ошибочное направление, значит столь же ошибочны и многие другие работы, основанные на аргументах, применяющих те же методы. Отвержение всей методологии в целом означало бы, что многие философы понапрасну тратят свое время. («Но это же не в первый раз», — сказал вполголоса один знаменитый бывший профессор Оксфорда.) Не должны ли мы поэтому призадуматься?

Глава 16 Конечная станция

После того как в 2005 году ураган Катрина сравнял с землей Новый Орлеан, один боец национальной гвардии рассказал: «Я видел семью из двух человек на одной крыше и семейство из шести человека на другой крыше, и я должен был решить, кого спасать»[207].

Жителям Бангкока позже придется особенно близко познакомиться с похожей ситуацией. В 2011 году река Менам-Чао-Прая, которая петляет по таиландской столице Бангкоку, переполнилась водой, создав угрозу, поскольку уровень поднялся на три метра выше обычного. Потоп, случившийся этим летом, уже унес сотни жизней. Пытаясь спасти центр города, где живет много людей, куда приезжают тратить свои деньги туристы и где расквартированы многие фирмы, власти построили кольцо из насыпей и мешков с песком длиной в пятнадцать километров. Однако, хотя центр оставался относительно сухим, это привело к скоплению воды за пределами защищенной территории. Измученные и разгневанные жители севера, востока и запада города потребовали сделать в кольце проемы, чтобы через них могла протечь все время поднимающаяся вода. Полиция выставила сотни офицеров вокруг защищенной зоны, чтобы дамбы не разрушили.

Подобные дилеммы из реальной жизни специалистам по вагонеткологии показались бы хорошо знакомыми. В настоящее время индустрия вагонеток чувствует себя прекрасно. Стимулом для нее стали некоторые исследования в психологии и нейроэтике, также значимым толчком стала только-только зародившаяся, но уже бурно развивающаяся область экспериментальной этики. Проблемы, напоминающие задачи с вагонетками, то и дело всплывают в реальной жизни, тогда как в академических статьях по философии по-прежнему фигурируют мысленные эксперименты с вагонетками.

Однако, как и большинство других отраслей, исследование вагонеток на каком-то этапе обязательно достигнет своего пика, а потом начнет сокращаться. Некоторые философы сказали бы, что это случится в самом скором времени. Конечно, сложно представить, как новые вариации на тему вагонеток могли бы принести какие-то неожиданные идеи. Сложность имеющихся сценариев уже вышла за пределы нашего доверия и воображения, а за этими пределами интуитивные представления становятся неопределенными и размытыми.

Цель вагонеткологии — найти принцип или принципы, которые объясняют наши достаточно сильные реакции и которые могут сказать нам что-то о самой природе морали. Она оказалась затянувшимся философским детективом: различные сценарии позволили найти разные части улик, поддерживающих разные выводы.

Но возможно также, что основатели вагонеткологии, Фут и Томсон, ненамеренно толкнули вагонетки на ложный путь.

В детективе Агаты Кристи «Смерть на Ниле» читателя заставляют поверить, что убийцей не может быть очевидный кандидат на эту роль (у нее, как поначалу представляется, есть железное алиби). Позже Эркюль Пуаро, маленький бельгийский детектив с закрученными кверху усами, понимает, что он был введен в заблуждение: именно очевидный кандидат (которому помогал сообщник) и был виновен.

И Фут, и Томсон не стали использовать учение о двойном последствии. Однако это учение, впервые описанное почти тысячу лет назад Фомой Аквинским, интуитивно кажется нам весьма и весьма убедительным. Его главным моментом является различие между намерением и просто предвидением: в сценарии «Тупик» мы предвидим смерть, но она не входит в наши намерения, в отличие от «Толстяка». Для утилитаристов такое различие не имеет никакого значения, ведь и в «Тупике», и в «Толстяке» последствия спасения жизни пятерых людей тождественны: один человек умрет. Однако большинство людей, не являющихся утилитаристами, считает совершенно очевидным то, что характер намерения важен для суждения об определенном поступке.

Если ключ к решению нашей моральной загадки в различии между намерением и предвидением, а я как раз думаю, что это так, тогда дилемма «Петля», придуманная Томсон, была огромной ложной уликой. Она спрашивала: разве могут несколько дополнительных метров железнодорожных путей иметь моральное значение? И говорила, что, конечно, не могут. В результате философы занялись поисками какого-то другого принципа. Однако эти несколько метров и в самом деле могут иметь моральное значение, ведь в конце концов в «Петле» все выглядит так, словно бы мы намереваемся убить человека на рельсах. И, как мы выяснили из экспериментальных исследований, если «Петлю» предъявляют испытуемым до «Тупика», а не после, они чаще признают то, что нельзя пускать вагонетку на другой путь. Интуиция Томсон больше не получает однозначной поддержки.

Учение о двойном последствии предлагает объяснение морального различия между «Тупиком» и «Толстяком». И у этого объяснения много достоинств — оно простое и экономное, оно не кажется произвольным, к тому же оно интуитивно убедительно в самых разных случаях. Оно является причиной, по которой толстяк не пострадает, по крайней мере, от моих рук.

Что случилось с героями этой книги? Какова их судьба?

Человек, ставший главной задачей с вагонетками для Гровера Кливленда, Джордж Пульман, прожил после забастовки 1894 года только три года. Федеральная комиссия, созданная для изучения причин забастовки, пришла к выводу, что город, построенный компанией Пульмана, не соответствует духу Америки. Пульмана так ненавидели, что даже он не мог обманывать самого себя и принял меры предосторожности, чтобы после его смерти над его телом не надругались. Он был похоронен в свинцовом гробу в железобетонном склепе. Компания Пульмана быстро пришла в упадок. Президент Кливленд после забастовки не смог восстановить свои позиции и не был выдвинут в качестве кандидата на пост президента на национальном партийном съезде демократов в 1896 году.

Дочь Кливленда, Эстер, своего будущего мужа встретила во время поездки в Лондон. Их дочь Пип оставила свою работу в Оксфорде вскоре после того, как была опубликована ее статья о вагонетке. Она работала в разных местах в США в качестве приглашенного профессора, пока не получила постоянную ставку профессора философии в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Но она по-прежнему проводила много времени в Оксфорде и позже вышла там на пенсию. Она умерла в 2010 году на свой девяностый день рождения. Во всех некрологах, опубликованных в газетах, упоминалась ее задача с вагонеткой.

Несмотря на яростные обличения, высказанные подругой Фут, Элизабет Энском, Гарри Трумэн получил в Оксфорде почетную докторскую степень. Он довольно пренебрежительно называл ее дипломом «широкополой шляпы», имея в виду головной убор из черного бархата, который должны носить люди, получившие эту почетную степень. До начала церемонии он провел пресс-конференцию, заявив, что ему совершенно ничего не известно о фуроре, произведенном Энском. «Англичане очень любезны. Они оградили меня от этого»[208]. Он повторил, что не сожалеет о том, что сбросил атомную бомбу. «Если бы мне нужно было сделать это снова, я сделал бы это столько раз, сколько понадобится»[209]. Он вошел в Шелдонский театр в Оксфорде в полдень 20 июня 1956 года под звуки гимна «Боже, храни королеву» в ярко-красном одеянии и занял свое место на стуле XVIII века из красного дерева, украшенном богатым орнаментом с изображением оружия и предназначенном только для этого случая. Театр взорвался аплодисментами, которые стали еще сильнее, когда Трумэн встал и поклонился.

Сама Энском не приняла участие в церемонии, что никого не удивило. В одной газете написали, что, по ее словам, она собиралась провести этот день как обычно, за работой. Однако аргументы, которые она предъявила Трумэну, возымели действие — они не только изменили позицию католиков по войне (римская католическая церковь хранила почти полное молчание о бомбардировке немецких городов во время Второй мировой войны), но и, что важнее, привели к принятию теории «справедливой войны» в армии и за ее пределами.

Ее академическая карьера оказалась чрезвычайно удачной. Она стала профессором философии в Кембриджском университете в 1970 году. Раньше этот пост занимал ее учитель Людвиг Витгенштейн. Она осталась непреклонной католичкой и дважды подвергалась аресту за участие в протестах возле клиники, где проводили аборты. Она вышла на пенсию в 1986 году, умерла в 2001 году и была похоронена в могиле рядом с могилой Витгенштейна. Ее отношения с Пип Фут распались: Энском признавала, что ей всегда было не по себе от того, что она не могла убедить Фут в существовании Бога.

Айрис Мердок умерла в 1999 году. Последние годы своей жизни она страдала от болезни Альцгеймера — этот период описан в книге ее мужа Джона Бэйли, по которой была снята успешная экранизация, фильм «Айрис». Рассказывали, что, когда Мердок заболела, Филиппа Фут была одной из немногих, с кем она могла оставаться, не приходя в волнение[210]. Мердок будут больше помнить по ее романам, чем по ее философии. Однажды она сказала, что любила Фут «больше, чем я, как мне всегда казалось, могла бы любить женщину»[211]. В романах Мердок Фут была выведена неоднократно, под маской разных героинь. Но когда Мердок умерла, Фут заметила, что в ней было что-то, что она всегда считала непонятным. «Во время войны мы два года прожили вместе, и до самого конца мы были самыми близкими друзьями. Но мне никогда не казалось, что я знаю ее…»[212].

Каннибальское дело «Регина против Дадли и Стивенса», наделавшее столько шума в конце викторианской эпохи, в Британии вскоре было забыто. Дадли и Стивенс, заключенные No. 5331 и 5332, вернулись в тюрьму, чтобы отбыть свой сокращенный срок. После освобождения Дадли эмигрировал в Австралию, где умер в 1900 году в возрасте всего лишь сорока шести лет, заразившись бубонной чумой. Стивенс вернулся к мореплаванию, говорят, что он был подавлен и стал много пить. Умер он в бедности. Брукс спас эту историю от полного забвения, несколько раз выступив в «развлекательных шоу», которые в XIX веке были аналогом передач со знаменитостями.

После операции, проведенной с сиамскими близнецами, в которой Мэри умерла, а Джоди выжила, Рина Аттард с мужем вернулись на остров Гоцо, что рядом с Мальтой, и спокойно живут там до сих пор. Сообщалось, что постфактум они согласились с юридическим решением, которое было исполнено против их воли.

Что касается немецкого сценария, в котором речь шла чуть ли не о тикающей бомбе, Магнуса Гэфгена признали виновным и приговорили к пожизненному заключению за убийство и похищение детей с вымогательством. Однако судебные тяжбы длились годами. Со временем дело дошло до Европейского суда по правам человека, где Германию обвинили в нарушении запрета на пытки, в негуманном и унижающем достоинство обращении. Гэфген также подал иск против земли Гессе, потребовав компенсации за травму, которую он получил в результате угрозы применить к нему пытки. Офицер полиции Вольфганг Дашнер, отдавший распоряжение об этой угрозе, к тому времени был уже уволен и переведен на другой пост. Гэфген тем временем отучился на юриста, хотя его план по созданию «Фонда Гэфгена», который бы помогал детям, ставшим жертвами преступлений, провалился — власти заявили, что никогда не позволят такому фонду зарегистрироваться.

В последние полвека вагонеткология выступала инструментом, позволяющим оспорить фундаментальные положения этики и рассмотреть жизненно важные вопросы о том, как мы должны относиться друг к другу и жить своей жизнью. Когда Филиппа Фут придумала задачу с вагонеткой, она была ориентирована на спор по поводу абортов. Сегодня же задачи, напоминающие сценарии с вагонетками, чаще возникают в обсуждениях легитимности различных типов военных действий. Дилемма Черчилля — стоит ли пытаться перенаправить ракеты в менее населенные районы — встречается сегодня в новых воплощениях. Задача с «Толстяком» оттеняет непримиримое столкновение деонтологической и утилитаристской этики. У большинства людей нет утилитаристских инстинктов (что признают и сами утилитаристы). Они считают, что, возможно, Уинстон Черчилль поступил дурно, когда использовал граждан в качестве живого щита, даже если его цель состояла в том, чтобы спасти жизнь другим. Возможно, столь же неправильно он поступил тогда, когда заставлял или заманивал людей, чтобы они встали на пути у нацистской угрозы, пусть даже для того, чтобы спасти жизни. Но в целом он наверняка поступил правильно, поддержав план по дезинформации и отвлечению ракет к южному Лондону.

Почему существует это различие? Философы все еще не могут прийти к единому мнению. Но что бы они ни ответили, ключом к ответу должно быть странное положение толстяка на пешеходном мосту. Я бы не убил толстяка. А вы?