Убийства в Бэджерс-Дрифт

Глава 1

Барбара Лесситер подошла к туалетному столику с зеркалом в углу своей спальни. Весь свет она выключила, кроме лампы-статуэтки из слоновой кости рядом с кроватью. Мягкие лучи из-под абрикосового абажура падали на ее блестящую ночную сорочку и смуглую от регулярного посещения солярия кожу. На кончиках ее пальцев подрагивали маленькие капельки пахнущего клубникой крема. Ритмичными движениями, прикрыв глаза и улыбаясь, она начала втирать его в кожу шеи, начиная от подбородка. Потом, взяв побольше крема, аккуратно похлопала по лицу. И, наконец, достала масло для век. Французское, сорок пять фунтов за баночку, а расходуется так быстро!

Барбара любила этот ритуал. Даже будучи девушкой, задолго до того, как это стало необходимо, она с огромным удовольствием растирала, похлопывала, пощипывала и разглаживала свою кожу. Впрочем, даже сейчас, вероятно, в этом не было особой надобности, говорила она себе, успокоенная неярким светом лампы.

Закончив с лицом, женщина начала расчесывать волосы: пятьдесят движений от макушки к кончикам. Блестящие темно-рыжие локоны, настолько густые и яркие, насколько это было возможно благодаря хне, яичным желткам и бальзаму. Она откинула голову назад и улыбнулась.

От этого движения с ее плеча соскользнула бретелька. Она придвинулась к зеркалу, коснулась маленьких лиловатых синяков на обнаженной груди и улыбнулась снова, удовлетворенно припоминая. Потом встала и замерла, прислушиваясь.

Кто-то шел к ее двери. Она задержала дыхание. Раздался стук. Он был легким, почти извиняющимся. Барбара прикрыла грудь, как будто дверь была прозрачной, и ждала. Спустя одну или две минуты шаркающие шаги удалились. Она перевела дух. В следующий раз все-таки нужно его впустить. Они уже очень давно не спали вместе. А он все-таки был не так уж плох когда-то. Но, Господи, если сравнить!..

Барбара была урожденной Уилер, из Аксбриджа, родилась «в конце пятидесятых», как она говорила людям, кокетливо привирая. Ее отец работал бригадиром на железнодорожном участке, а мать была простой домашней клушей. Родители нажили шестерых детей. И только Барбара уродилась красавицей. Семья жила в тесном доме с бетонированным двором. Барбара делила спальню с тремя сестрами, которые теперь сами стали такими же, как мать, наседками. С детства Барбара привыкла защищать свое жизненное пространство и вещи с яростью тигрицы. Она смеялась над дешевой одеждой и косметикой сестер, презрительно фыркала, когда они брызгались американскими духами из универмага Вулворта[18]. Сама же она в пятнадцать лет начала воровать — кремы, духи, лосьоны, отдирая от них ценники и зная, что никто у нее дома не знает марок продукции.

После того как ее сестры пошли работать на местную кондитерскую фабрику, Барбара устроилась секретаршей к адвокату и вступила, как ей казалось, на скользкий склон, который должен был вывести ее из вонючего и уродливого окружения на уровень среднего класса. В тот мир, где не нужно отправляться в парк, полный вопящих детей и брешущих собак, для того чтобы порадоваться траве и деревьям, а можно иметь их в собственном саду. Где люди стирают одежду прежде, чем она действительно испачкается, где мужчины пожимают друг другу руки, а женщины приветствуют друг друга, прикасаясь к напудренным щечкам легкими и ничего не значащими движениями.

Барбара не являлась слишком умной, однако была упорной, работала старательно, не высовывалась, держала рот на замке, но все замечала. Она начала покупать одежду в одном из крупных магазинов в Слофе, стараясь по мере возможностей копировать стиль одежды молодых замужних дочерей владельцев конторы. Так продолжалось почти до ее восемнадцатилетия. Она была все еще девственницей — отчасти потому, что пока еще не встретила того, кто бы ей достаточно понравился, а отчасти потому, что у нее возникла некая смутная догадка по поводу того, что, если она предложит свою девственность серьезному претенденту, это поможет каким-то образом исправить положение, в котором она оказалась благодаря не слишком удачному происхождению. Конечно, Барбара никогда об этом не упоминала, но постоянно переживала, как бы все не выплыло на поверхность из-за того, что большинство сотрудников конторы относились к ней благодушно-покровительственно.

Как раз в ее восемнадцатый день рождения на фирме появился Алан Кейтер. Он был высок, светловолос, с яркими голубыми глазами и курил тонкие коричневые сигары. Он ездил на красной спортивной «кобре» и носил плоские золотые часики. Алан много улыбался, в особенности Барбаре. Он даже прикасался к ней, но всегда мимоходом, так что это ни в коем случае нельзя было расценить как оскорбление: рука, положенная на плечо, легкий обхват за талию рядом с картотечным шкафом. Ее саму поразили вспышки восторга, которые ее охватывали, когда он поступал подобным образом, но Барбара молчала, не сознавая, что ее учащенное дыхание и розовеющая кожа выдавали ее с головой.

Однажды вечером в середине лета Алан задержался в конторе. Он собирался сразу после работы ехать играть в теннис и зашел в гардеробную, чтобы переодеться. Барбара никогда не уходила раньше, чем он. Она по вечерам печатала на машинке и как раз зачехляла ее, когда он возник перед ней в коротких шортах и белой тенниске. Все остальные уже ушли. Алан остановился перед ней и долго смотрел, сначала на лицо, потом — на все остальное. Затем он запер дверь на замок и сказал, что давно ждал этого момента. У Барбары подкосились ноги. Он приблизился к ней и проговорил: «Показать тебе, что ты со мной делаешь?» — и направил ее руку. Перед тем как окончательно забыть обо всем, когда Алан расстегнул ее блузку, Барбара словно наяву увидела их двоих в дверях старой деревенской церкви, себя, конечно же, в белом, а Алана во фраке. Представила, что потом будет шампанское, свадебный торт и другие сладости…

— Ты такая милая, дорогая. — Он расстегнул ей бюстгальтер. — Ну, давай же, в чем дело? Ты же не хочешь сказать, что удивлена?

— Кажется, у меня ноги подкашиваются…

— Это легко исправить. У старины Руперта в кабинете есть кушетка. И зеркало.

Обнявшись, они пошли туда, оставив блузку и бюстгальтер прямо на печатной машинке. Они легли на кушетку, повернувшись к зеркалу и задернутому тюлем окну, выходившему на улицу. Когда Барбара была уже полностью обнажена, Алан пригрозил, что отдернет занавеску. Но, вместо того чтобы испугаться, девушка лишь еще сильнее возбудилась. Он, казалось, точно знал, что нужно делать. Ей почти не было больно, вопреки всему, что она слышала, и она подумала, что все кончилось даже слишком быстро. Она хотела еще, и он не отказал. Спустя час в дверь конторы постучали, Алан улыбнулся и прижал палец к ее губам. Барбара сидела на его коленях и видела, как мимо окна прошла девушка в белом теннисном костюме, с волосами, стянутыми сзади шарфом. Когда они ушли из конторы, было уже почти девять.

После этого они стали встречаться часто, обычно поздно вечером. Алан объяснял, что должен заниматься своими исследованиями. Они уезжали куда-нибудь в пригородный лес, находили там укромное местечко, а если погода была плохой, устраивались у него в машине. Барбара никогда не приглашала его в свою маленькую квартирку и сказала, чтобы избежать неудобных вопросов в дальнейшем, что она сирота. В те вечера, когда они не встречались, она не находила себе места от желания. В конторе Алан никак не выдавал их отношений, он только изредка подмигивал ей, когда никто не мог этого видеть.

В середине зимы Барбара обнаружила, что беременна. Она слегка волновалась, сообщая ему об этом, словно это была исключительно ее вина. Свое признание она закончила вопросом, что же скажут его родители? Он смотрел на нее, сначала будто не веря в услышанное, потом слегка удивленно, а затем обнял и проговорил:

— Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем.

В конце недели Руперт Уинстенли позвал ее в свой кабинет, дал адрес частной клиники в Сент-Джонс-Вуде и чек на сто пятьдесят фунтов. Больше она никогда не видела ни Алана, ни Руперта.

Барбара сделала аборт, скорее потому что была слишком расстроена, да к тому же одинока для того, чтобы придумать какую-то альтернативу. Сейчас, конечно, она поступила бы иначе. Она бы вытянула из них все до последнего фунта. Если уж она не смогла заслужить их уважение или любовь, она позаботилась бы о том, чтобы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.

После посещения клиники прошло около месяца. Барбара тогда уже работала в магазине Сейнсбери[19]. Однажды вечером кто-то постучал в ее дверь. Она приоткрыла и заглянула в щелочку. Там стоял мужчина, от него слегка пахло одеколоном, но намного сильнее пивом. На нем была куртка со значком какой-то компании, галстук в полоску и серые брюки.

— Гм, я… я… о… — пробормотал он и оглядел ее с ног до головы.

— Что вам нужно?

— Я товарищ Алана. Он предположил, что мы могли бы… Ну, понимаешь… Как-то…

Барбара захлопнула дверь. У нее внутри все закипело от гнева. Она почувствовала боль и отвращение. Барбара была не в силах пошевелиться, как будто от движения открылась бы какая-то рана. Ублюдок! Боль постепенно уходила; отвращение, перебрав анналы памяти, полностью перешло на Алана и все, что он сделал с ней. Остался только гнев. Она прислушалась. Шагов не было слышно. «Наверное, он все еще там». Девушка снова открыла дверь. Незнакомец неуверенно улыбался.

— Это недешево вам обойдется, — сказала она и стала наблюдать за его реакцией. Потом подумала: «Иначе иди домой и развлекайся самостоятельно».

— О!.. Гм… Ну ладно… — Мужчина сделал движение, как будто хотел зайти в комнату. Она подперла дверь ногой.

— Сколько у вас есть?

Он порылся в бумажнике, достал пачку купюр, водительские права, детскую фотографию.

— Пятьдесят фунтов…

Это была почти ее месячная зарплата. Барбара распахнула дверь.

— Тогда заходите.

Так все и началось. Рекомендации. Товарищ товарища. Она никогда не оставалась одна, но все равно чувствовала себя неуверенно. У нее теперь всегда были деньги на квартиру. Она получала подарки. Иногда недешевые. Волчью шубу, большой цветной телевизор, отдых в Портофино[20], когда жена одного из клиентов легла в больницу. Но уверенности не было. Финансовой. Эмоционально она теперь ощущала себя в полном порядке. Ни к кому из мужчин не испытывала никаких чувств. Она смотрела на них свысока, словно с холма, наблюдая, как они пыхтят, будто неповоротливые морские львы, и презирала их всех.

Барбара никогда больше не собиралась допускать, чтобы ее захватила та золотая волна удовольствия, которая унесла ее от берегов добропорядочности в офисе Уинстенли двадцать с лишним лет назад. Она теперь не могла вспомнить даже фамилию Алана, не то что его лицо.

А потом встретила Тревора Лесситера. Она буквально наткнулась на него в продуктовом магазине. Слишком резко повернув за угол одного из стеллажей, она врезалась своей тележкой в его, и они намертво сцепились. Барбара тут же одарила его сияющей профессиональной улыбкой. Это покорило его, и он совершенно не заметил подвоха.

Это был забавный маленький человечек с круглой головой, седеющими волосами, в пушистом шарфе, хотя день был довольно теплым. «Дорогая одежда», — подумала она, оценивающим взглядом пробежав по его внешности, но, конечно уныло старомодная. Похоже, он из тех людей, что носят мелочь в специальном кошелечке. Они пошли дальше по магазину вместе. Его тележка была уже наполовину полной.

— Похоже, ваша супруга дала вам порядочный список.

— Нет… то есть… — Мужчина запнулся, быстро взглянув на Барбару, и снова перевел взгляд на полки. — Список составляла дочь… А жена умерла.

Едва заметно сбившись с шага, она проговорила:

— О… Я не подумала… Я просто… — Она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. — Простите меня.

После они пошли в кафе выпить чаю. Едва они уселись, Барбара извинилась и отправилась в дамскую комнату, где отклеила один ряд накладных ресниц и стерла половину помады, добавив чуть-чуть духов. Через некоторое время они снова встретились за чаем, потом обедали в отеле на берегу Темзы. Он подвозил ее на своем красивом старом «ягуаре». Дверцы машины, закрываясь, приятно щелкали, сиденья были из натуральной кожи. В отеле горели свечи в хрустальных подсвечниках, а в стеклянных чашах плавали цветы. Барбара привыкла обедать вне дома, но только не с мужчиной, который не оглядывался поминутно через плечо. Он рассказал ей об аварии, в которой погибла его жена, и о своей дочери. А потом сказал:

— Я хотел бы, чтобы вы познакомились.

На то, чтобы подготовиться к этому, ушло определенное время. Проходил один уик-энд за другим, но у Джуди все время находились какие-то дела. Однако наконец под нажимом отца было выбрано одно из воскресений. В тот день Барбара одевалась очень тщательно: платье с узором из «огурцов» и легкое твидовое пальто. Она почти не накрасилась: лишь нанесла на скулы немного бронзовых румян, на губы светлую помаду и воспользовалась коричневым карандашом для глаз.

Он жил почти в тридцати милях от Слофа.

Они ехали совсем недолго, вдруг машина свернула на дорожку, ведущую к дому. Вначале Барбара подумала, что здесь что-то не то. Что Тревор, должно быть, решил по дороге домой заехать к богатому пациенту или к друзьям. По обе стороны дорожки тянулись лужайки, на которых там и здесь росли деревья, кустарники, цветы. Дом оказался огромной виллой в викторианском стиле с башенкой, резными фронтонами и, как она выяснила позже, семью спальнями. Выходя из машины, Барбара даже поежилась. От желания, надежды и страха.

— Это напоминает мне дом моего отца, — проговорила она.

— О! А где вы жили, дорогая? — Она никогда раньше не упоминала о своей семье.

— В Шотландии. Боюсь, его уже продали, как и все остальное. — Она взглянула на окна и тяжело вздохнула. — Он был неисправимый игрок.

— Надеюсь, ты… — Тревор замолчал на полуслове. Барбара знала, что он хотел сказать, и мысленно проклинала невидимую в доме девочку. Она не ладила с женщинами, у нее даже никогда не было близкой подруги. Ну ладно, решила она, придется действовать по обстоятельствам.

Все оказалось хуже некуда. Дочь сидела надутая и недовольная («Это был любимый мамин стул») и неуклюже раздавала всем чашки с чаем и тарелки с большими мокрыми кусками домашнего пирога. Барбара пыталась разговорить девчонку, но она либо не отвечала вообще, либо говорила о прошлом, когда «мама делала то», или «делала это», или «мы все ездили…»

Одновременно Барбара оглядывалась по сторонам, замечая шелковые мягкие диваны, кресла, вазы с цветами, светлые китайские ковры, прекрасные зеркала и лепнину на потолке. А через стеклянные двери, выходящие на террасу, уставленную высокими вазонами с прекрасными цветами, виднелась безупречная изумрудная лужайка. И тогда она впервые в жизни взмолилась: «Господи, пожалуйста, пусть он сделает мне предложение!» Она поймала себя на том, что стискивает ручку своей тонкой чашечки с неестественной силой, и очень аккуратно опустила ее на стол.

Когда они ехали обратно, Тревор сказал:

— Она привыкнет.

«Конечно нет», — подумала Барбара. Такие не привыкают. Маленькая мерзкая сучка. С прыщавой физиономией и задницей, свисающей почти до земли. Прирожденная старая дева. Она будет жить с папочкой, даже когда ей будет девяносто, не то что девятнадцать.

— Ох, Тревор, ты так думаешь? Я так мечтала познакомиться с ней. — Голос у нее слегка дрогнул. Когда он остановился перед домом, где была ее квартира, Барбара спросила: — Может быть, ты зайдешь ненадолго? Я немного расстроена. — Это было впервые, когда она пригласила его к себе. Он с готовностью выбрался из машины и поднялся по ступенькам.

Ее квартира находилась на Манчетта-роуд, над конторой продавца газет и журналов, в центре города. Она не предложила ему ничего выпить, просто сбросила на стул свое пальто и прилегла на диван с леопардовой обивкой, закрыв лицо ладонями. Он тут же присел рядом.

— Не переживай. — Тревор обнял ее за плечи. Барбара повернулась к нему. В этот момент она походила на ребенка, переживающего огромное горе.

— Я так хотела понравиться ей. Я представляла, как мы будем говорить о платьях, косметике и всем таком… Я думала, что смогу заботиться о ней… о вас обоих… ты считаешь, это глупо, да?

— Милая, конечно же нет! — Он неожиданно как будто в первый раз ощутил тяжесть ее грудей, прижимающихся к его рубашке, запах ее волос. Он приподнял ее лицо и взял за подбородок. Слезы, стоявшие в ее глазах, необычайно тронули его, и он поцеловал ее. На мгновение ее губы податливо раскрылись, он даже успел почувствовать кончик ее языка, но потом Барбара неожиданно оттолкнула его. Она вскочила и отошла в другой конец комнаты, остановилась и повернулась к нему. Грудь ее вздымалась.

— Тревор, как ты мог подумать!.. О!.. Я не знаю, что со мной… я все время о тебе думаю, но… Я не должна была приглашать тебя сюда.

А потом она снова оказалась в его объятиях. На секунду Барбара позволила себе расслабиться и прижаться к нему, заметив, что по крайней мере он будет способен это сделать, когда настанет момент. Еще один долгий поцелуй. Его руки двигались. Она коротко вскрикнула и снова отстранилась.

— Неужели ты думаешь, что…

— Барбара, я… Извини…

— Кем ты меня считаешь?

— Прости меня, дорогая… Пожалуйста…

— Это все просто потому, что я люблю тебя. Да, я это признаю! Я люблю тебя. О Тревор!.. — Она вновь расплакалась. — Ты должен уйти. Это так безнадежно.

Он ушел, но на следующий день снова вернулся. И на следующий. Три недели подряд он приходил, мучился, пыхтел, стоял за дверью, унижался, просил, умолял, морщился и пытался подобрать слова. В тот день, когда он наконец сломался, Барбара чувствовала себя такой несчастной, что даже не потрудилась одеться и сидела у газового обогревателя в пеньюаре.

Они поженились утром тридцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят второго года. В ночь накануне венчания он остался у нее и наконец испытал тот восторг, который ему, с постоянно растущей тоской и досадой, суждено было вспоминать всю оставшуюся жизнь. А потом они поехали в Бэджерс-Дрифт, чтобы сообщить новость Джуди.

И вот теперь — Барбара снова позволила лямке упасть и снова начала рассматривать укус на груди — она поставила это все под удар. Смесь разочарования и скуки заставила ее завести любовника. И какого!.. Всего несколько часов прошло после того, как они расстались, а она уже опять жаждала его. Второй раз в жизни ее уносило этим золотым потоком. Ее тело вновь ощущало то, чего она не чувствовала долгие годы. Она была очень, очень осторожна, но сколько еще она сможет скрывать это? Однако остановиться уже не могла. Он сейчас был необходим ей как воздух. Женщина легла в постель и некоторое время лежала, вновь вспоминая ритмичные движения любви, потом она провалилась в глубокий сон без сновидений.

Глава 2

Установленное полицейское ограждение вокруг дома мисс Симпсон вызвало больше интереса, чем целый взвод сержантов Троев. Казалось, половина деревни собралась здесь, игнорируя явно ложное заявление дежурного констебля о том, что здесь не на что смотреть.

Эксперты на месте преступления расторопно и методично обследовали весь дом. Барнеби бродил вокруг, потом вышел в сад. Осиротевшие пчелы гудели в своих ульях. Он без всякого удивления заметил, что каждый незасаженный кусок земли уже заполонили сорняки. Он вернулся к черному ходу и пахучей дуге ампельных роз сорта «кифтсгейт».

— Мы нашли это под лавровыми кустами неподалеку от окна кладовой, сэр. — Один из экспертов показывал ему садовую тяпку уже в полиэтиленовом пакете с биркой. — Вероятно, ей воспользовались для того, чтобы уничтожить следы на земле. Кто-то точно выходил отсюда этим путем.

Ко времени ланча все работы были завершены. Машина уехала, увозя все раздобытые улики на лабораторный анализ, ограждение сняли, а команда экспертов направилась подзаправиться пивом и бутербродами в «Негритенок». Спустя полчаса они выехали из деревни, направляясь в ближайший буковый лес. Большая часть толпы к этому моменту уже разошлась, но Барнеби успел услышать, как женщина, стоявшая у паба, сказала мальчугану:

— Робби, беги домой и скажи маме, что полицейские поехали вон туда.

Мальчишка бросился к двери, и вскоре после того, как они припарковались на маленькой площадке на обочине у края леса, очередная группа любопытных уже тоже была на месте.

В лесу пришлось огородить изрядный кусок. Эксперты группы составили его план и принялись прочесывать каждую секцию в поисках чего-либо, на чем могли остаться отпечатки пальцев. Барнеби объяснил им, где ходил он сам и мисс Беллрингер. Любопытные облепили ленты ограждения, старательно вытягивая шеи. Один мужчина поднырнул под ленту со словами:

— Это, знаете ли, свободная страна, мы же пока не в России! — но был тут же препровожден обратно.

Мощная дама с ретривером на поводке прокричала:

— Я уверена, Генри мог бы вам помочь!

Барнеби смотрел, стараясь не мешать экспертам. Он поймал себя на том, что начинает нервничать. Спешить в таком деле нельзя, но сколько уже времени потеряно даром. Пока появятся результаты, пройдут еще сутки. Ему казалось, что все в его руках рассыпается в пыль, как только он начинал что-то делать. Он поманил за собой сержанта Троя и поспешил обратно к машине.

На самом деле понадобилось меньше суток. Экспертный отдел никогда не закрывался, кроме праздничных дней, так что Барнеби получил отчеты с места преступления уже наутро следующего дня. Он внимательно прочитал их все, а теперь сидел, глядя на ряд выжидающих лиц в одной из комнат для допросов.

— Нам необходимо узнать, — проговорил он, запивая первую за сегодняшний день таблетку последним глотком кофе, — где были и чем занимались после обеда семнадцатого числа все жители деревни, включая тех детей, кто не был в школе. А также вечером того же дня, понятно? Вот бланки. Список адресов на доске в коридоре.

— Когда заканчивается интересующий нас период времени, сэр? — спросил сержант Трой, который уже забыл о своем прежнем недовольстве и горел желанием угодить инспектору. — Нужно ли выяснять, к примеру, видел ли кто-нибудь, как она возвращалась из леса?

Барнеби взглянул на сержанта. Он прекрасно помнил о прежнем скептицизме молодого человека и удивлялся, как быстро тот умудрялся сбрасывать неподходящее отношение, словно змея старую шкуру. Он ничего не знал о личной жизни Троя, но подозревал, что и в ней он так же легко может менять свои привязанности и убеждения.

— Да, конечно, это хорошо было бы знать, но, увы, в реальной жизни нам редко так везет. Я считаю, на данном этапе вы должны охватить в целом период времени от двух пополудни до полуночи. Нам известно, что мисс Симпсон в восемь вечера была еще жива, так как в это время она звонила по телефону.

— Откуда мы знаем, — спросил молоденький полицейский, — что те люди, которых она предположительно увидела, вообще из деревни?

— Мы не можем определить наверняка, но это точно был кто-то из ее знакомых. К тому же нигде в поле на краю леса не нашли следов припаркованного автомобиля. А единственное оставшееся место, где можно было припарковаться, выезд с Черч-лейн, хорошо просматривается от последнего деревенского дома. Его владелец большую часть дня провел в саду и абсолютно уверен, что никаких машин не видел. Это означает, что, кто бы ни был тогда в лесу, он пришел туда пешком.

— Значит, мы ищем того, у кого нет алиби на часть дня после обеда и вечером?

— Вероятно так. Я практически не сомневаюсь, что речь идет о паре людей. В отчете сказано, что на земле на лесной поляне лежал ковер, вернее, толстый шотландский плед. — Он заметил, как сержант Трой подмигивает сотруднице Брайли и толкает ее в бок, так что та даже уронила карандаш. — А поломанные и помятые растения вокруг указывают на то, что на этом месте подобная встреча происходила не однажды.

— Сэр, по-моему, это невероятно, — снова выступил Трой. — Я имею в виду очень странно, если ее действительно убили из-за того, что она застукала кого-то за этим… — Он прокашлялся. — Как-то это несколько… несовременно. Сейчас же тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Кто в наше время так волнуется из-за супружеской неверности или чего-то подобного?

Барнеби, никогда в жизни не изменявший жене, ответил:

— Вы будете удивлены. Люди до сих пор разводятся из-за супружеских измен. Лишаются наследства. Измены разрушают семьи. Уничтожают веру людей друг в друга. — Почти все смотрели на него ничего не выражающими взглядами. Лишь один-два человека понимающе кивали. Он поднялся. — А теперь можете приступать.

— Хорошо, что их видели после обеда, сэр. В это время многие на работе, так что проще будет исключить непричастных.

— Мы не знаем, когда именно их видели. Это могло быть и в семь вечера. В это время еще светло.

— О! — Трой вел машину аккуратно, не спуская глаз со спидометра. — Они же могли прийти пешком из Гесслер-тай, чтобы не светиться. Это ведь недалеко.

— Да. Возможно, нам понадобится расширить область поисков.

— Но, конечно же, если это и была пара, вовсе не обязательно, что они оба замешаны в убийстве.

Эта мысль уже приходила Барнеби в голову. Вполне вероятно, что один из этой пары был совершенно свободен и разоблачение ничем ему не грозило. Или же, даже если оба они имели законных супругов, все равно лишь один мог находиться в такой ситуации, что предпочел бы убийство раскрытию измены. К тому же речь не обязательно должна была идти о финансовых потерях. Барнеби не исключал возможность того, что мисс Симпсон убили исключительно из-за того, чтобы просто не расстраивать чьего-то законного супруга. В конце концов, бывает так, что кто-то искренне любит своего партнера и одновременно не может устоять против искушения перепихнуться в стогу или, как в данном случае, в лесу. Они въехали в Бэджерс-Дрифт, миновав две полицейские машины, уже припаркованные у «Негритенка». Расследование шло полным ходом.

Барнеби произнес:

— Я начну с Лесситеров. Вон тот большой дом со львами.

Сержант Трой тихо и с завистью присвистнул, подъезжая к дому, и позволил себе немножко показать класс, остановившись с разворотом в облаке пыли и щебня. Барнеби со вздохом выбрался из машины. Он постучал, воспользовавшись древним дверным молотком, и, пока ждал, разглядывал фонари и резную доску, на которой значились готическим шрифтом, как будто из фильма ужасов, часы приема доктора Лесситера.

Похоже, Барнеби суждено было изучить приемную доктора во всех подробностях. Он еще раз ходил туда вчера, чтобы сообщить доктору о данных вскрытия. Нельзя сказать, что эти новости тот выслушал с удовольствием. Тревор Лесситер взглянул на него недоверчиво, проговорив почти тем же тоном, что до этого Джордж Баллард: «Цикута?» — и рухнул в кресло. Он был настолько поражен, что и не подумал предложить Барнеби тоже присесть. Даже его пальцы на какое-то время замерли.

— Но что же заставило вас начать копаться в этом после того, как я ничего не обнаружил? — Он быстро занял оборонительную позицию.

— Нас попросили разобраться в этом деле.

— Кто? Наверное, та чокнутая старая карга. — Он заметил легкую перемену в выражении лица Барнеби и попытался успокоиться. — С вашей стороны было бы очень любезно поставить меня в известность.

— Но я как раз и пришел за этим.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду — предварительно.

Приближающиеся шаги вернули Барнеби к реальности. Дверь открыла девушка. Припомнив слова доктора Балларда об «исключительно невзрачной» дочери, Барнеби сразу же догадался, что это она и есть: низенькая, едва ли чуть выше пяти футов, и полная. Все ее тело казалось каким-то рыхлым, губы безвольно расплывшимися, жесткие волосы торчали дыбом, обрамляя лицо проволочным нимбом. Красивыми были лишь большие ореховые глаза, время от времени начинавшие часто моргать. Эта привычка придавала девушке нервный, но вместе с тем несколько вызывающий вид: она казалась человеком, который твердо решил выбраться из состояния вечной неуверенности в себе.

Барнеби объяснил, зачем они пришли, и она впустила их в дом. Он шел за Джуди Лесситер по коридору. Ее ноги, мелькающие под подолом бесформенного платья-колокола, были весьма примечательными: очень толстые у коленей, к лодыжкам они резко становились тоньше и посему походили на перевернутые кегли. Она толкнула дверь гостиной и вошла, Барнеби, не отставая, следовал за ней.

Доктор Лесситер поднял глаза от газеты, потом положил ее с довольно рассерженным видом.

— Господи боже, я надеялся, что попрощался с вами окончательно!

— Увы, но мы проводим формальное расследование…

— И уже перевернули всю деревню вверх тормашками!

— В случае необъясненной смерти…

— Женщина по ошибке съела цикуту. Прямо за Черч-лейн ее целое поле. Семена разносятся повсюду. Очевидно, они попали и к ней в сад и там проросли. Что тут еще выяснять?

— Мы опрашиваем всех жителей деревни, где они находились в интересующий нас день. То есть в пятницу, семнадцатого июля, после обеда и вечером.

Доктор раздраженно хмыкнул, отшвырнул газету, поднялся, повернувшись к инспектору спиной, и уставился в камин.

— Ну ладно… Раз уж мы обязаны. Я после обеда посещал пациентов на дому… А потом, ве…

— Папа, ты посещаешь пациентов по вторникам и четвергам. — Джуди говорила спокойно и рассудительно, но Барнеби показалось, что он заметил неприятную улыбку.

— Что? Ах, да… простите. — Лесситер взял в руки какой-то журнал и начал перелистывать его, демонстрируя отсутствие заинтересованности. — Конечно же я был дома. Немножко покопался в саду, но бо́льшую часть времени смотрел финал… Какая была игра! Просто превосходно!..

— А вечером?

— Боюсь, я все так же был здесь. Скучный выдался день, на самом деле.

— А ваша жена все это время находилась с вами?

— Часть вечера да. А днем она ездила по магазинам.

— Благодарю вас. Мисс Лесситер?

— Днем я была на работе. Я работаю в Пиннере[21] в библиотеке.

— А вечером?

— …здесь…

Оба полицейских заметили весьма драматичное изумление, появившееся в глазах доктора при этом заявлении, на что он явно и рассчитывал. «Око за око», — подумал Барнеби.

— Ну… — выдавила она, — я немножко прогулялась… стояла такая хорошая погода.

— Вы помните, во сколько это было?

— Извините, нет. Я гуляла совсем недолго.

— А куда вы ходили?

— Просто по Черч-лейн, прошлась с полмили по полям, потом вернулась.

— Вы кого-нибудь встретили по дороге?

— Нет.

— Вы не заметили ничего необычного, когда проходили мимо коттеджа «Улей»?

— Нет… Кажется, шторы были закрыты.

— А во сколько вы вернулись?

Она безразлично пожала плечами.

— Вы не можете нам в этом помочь, доктор Лесситер? — спросил Барнеби.

— Нет. — Доктор вернулся на свое место и снова погрузился в чтение газеты. Барнеби только собрался спросить, могут ли они поговорить с миссис Лесситер, как она сама появилась в дверях у него за спиной. Он сразу же догадался об этом по мгновенной перемене в атмосфере. Доктор, бросив взгляд через плечо инспектора, с большим рвением принялся читать, что само по себе не могло быть естественным, Джуди надулась, а сержант Трой непривычно покраснел.

— Мне показалось, что я слышу голоса.

Миссис Лесситер опустилась в кресло у окна, положила ноги на маленькую табуреточку и улыбнулась полицейским. «Она точно с журнального постера», — подумал Трой, разглядывая аппетитные округлости под тканью махрового домашнего костюма, пышные волосы и пухлые блестящие губы. На ее стройных загорелых ножках поблескивали золотистые сандалии на высоком каблуке. Барнеби решил, что на самом деле она вовсе не так молода, как пытается казаться благодаря большим усилиям и столь же большим деньгам. Ей вовсе не тридцать с небольшим, а далеко за сорок, если не под пятьдесят.

В ответ на вопрос инспектора она сказала, что днем была в Каустоне, делала покупки, а вечером — дома, за исключением небольшого промежутка времени, когда уезжала покататься.

— Вы ездили куда-то по делу?

— Нет… Понимаете… Если честно, мы немного повздорили, правда, Пусик?

— Не думаю, что наши семейные разборки представляют интерес для полиции, дорогая…

— Я чересчур много потратила на платья, и муж рассердился, так что я взяла «ягуар» и немножко покаталась по округе, пока не решила, что он уже, наверное, поостыл. Тогда я вернулась домой.

— И это было?..

— Кажется, я уехала где-то около семи. Меня не было примерно час.

— А мисс Лесситер была здесь, когда вы вернулись?

— Джуди? — Миссис Лесситер нахмурилась, глядя в сторону девушки, но как будто сквозь нее, словно не понимая, что та вообще здесь делает. — Понятия не имею. Она много времени проводит в своей комнате, как все подростки. Ну вы же понимаете.

Барнеби не назвал бы фигуру, мрачно занимавшую полкушетки, подростком. Это слово предполагало не только отсутствие уверенности в себе, растерянность и бунт, но и некую хрупкость (хотя бы внутреннюю) и молодость. А Джуди Лесситер словно родилась уже женщиной средних лет.

— Миссис Лесситер, вы нигде не останавливались? Например, чтобы выпить?

— Нет.

— Хорошо, благодарю вас. — Вставая, Барнеби услышал стук крышки почтового ящика. Джуди вскочила и выкатилась из комнаты. Ее мачеха взглянула на Барнеби.

— Она влюбилась. Каждый раз, когда приносят почту или звонит телефон, у нас тут разыгрывается целая драма. — Ее язвительная улыбка относилась ко всем троим мужчинам сразу. Она словно спрашивала: ну разве это не смешно? — Он тоже кошмарный человек, но чертовски симпатичный, а это еще больше все усугубляет.

Костяшки пальцев Тревора Лесситера побелели. Джуди вернулась с пачкой писем. Одно она швырнула на колени Барбаре, а остальные закинула на ту сторону экрана из «Дейли телеграф». Ее отец неодобрительно прищелкнул языком.

Когда они покидали дом, Барнеби остановился, любуясь превосходными клематисами сорта «Мадам ле Культ», взбирающимися по портику. Прежде чем пойти дальше, он оглянулся на окно гостиной, откуда они только что вышли. Барбара Лесситер стояла, уставившись невидящим взглядом в сад. Ее лицо превратилось в маску ужаса. Пока Барнеби смотрел, она скомкала письмо в плотный шарик и сунула его в карман.

— Что случилось?

— Ничего. — Барбара вернулась в кресло. Ей очень хотелось крепкого черного кофе. Все необходимое стояло на столике у дивана. Но она не доверяла своим дрожащим рукам.

— Ты под своей парижской замазкой белая, как та простыня. — Джуди в упор смотрела на старшую женщину. — Ты, часом, не беременна?

— Нет конечно!

— Нет конечно, — эхом отозвалась Джуди. — Тебе уже поздно, правда?

— Тревор, у тебя нет сигареты?

Ее супруг, не отрываясь от газеты, ответил:

— Они у меня на письменном столе.

Барбара взяла сигарету из пачки, стуча ею по столу так сильно, что едва не сломала. Потом прикурила от серебряной зажигалки в форме футбольного мяча и встала у окна, спиной к присутствующим. Тишина, полная невысказанной враждебности, затянулась.

Джуди Лесситер направила свой горящий взгляд на отцовскую газету. Ей очень хотелось бы в прямом смысле прожечь бумагу, словно солнечным лучом через лупу. А потом увидеть, как она темнеет, обугливается и превращается в золу, оставляя дырку, через которую выглядывало бы его глупое удивленное лицо.

Прошло уже пять лет с того дня, как они оба появились на пороге этого дома с одинаковыми золотыми ободками на пальцах. В ночь перед этим отец не ночевал дома, он сказал, что сидел у постели умирающего пациента. Джуди до сих пор не могла простить ему этой лжи, которая, на ее взгляд, являлась самой отвратительной. Она даже теперь не была уверена, что все еще любит его. Удовольствие, которое Джуди испытывала, глядя на его ежедневное унижение, свидетельствовало явно против этого.

С самого начала она изо всех сил сопротивлялась не вполне искренним советам Барбары по поводу одежды, макияжа и дизайна своей комнаты. Ей она нравилась такой, какой была — старые игрушки, лоскутное одеяло, школьные учебники и все прочее, — и от предложения Барбары по поводу того, как сделать обстановку более женственной (шторки с оборочками, слюнявые обои Пьеро и ковер с рисунком из ракушек), ее тошнило. Джуди говорила себе, что слишком умна, чтобы читать идиотские журналы, за которыми Барбара провела, наверное, полжизни. Как будто можно стать новым человеком, заморив себя голодом и выщипав брови. Но псевдоматеринских советов надолго не хватило, и вскоре Барбара скатилась к повседневной рутине, которая так и осталась с тех пор неизменной. Она отдавала указания горничной, ходила к парикмахеру, в спортивный клуб и по магазинам одежды и изучала дома то, что Джуди звала «Гарпий-базар и прочее страхолюдство».

Джуди не была счастлива. Она перестала испытывать это чувство с того самого дня, когда умерла ее мать. То есть в том смысле, как может быть счастлив единственный ребенок любящих родителей. Но несчастье тех двоих, что жили теперь в их доме, доставляло ей некое удовлетворение. А еще был Майкл Лэйси. Или, вернее, не был. И никогда не будет. Об этом она напоминала себе всякий раз, когда крохотный червячок надежды пробирался в ее сердце. Не потому, что Майкл был таким красивым (даже после несчастного случая у него все равно оставалось самое прекрасное в мире лицо), а из-за его работы. Художник должен быть свободен. Только на прошлой неделе он сказал ей, что собирается в путешествие: учиться живописи в Венеции, Флоренции и Испании. В совершенно расстроенных чувствах она воскликнула: «Когда, когда?!», — но он только пожал плечами и произнес: «Когда-нибудь… Скоро». После того как состоялась помолвка его сестры Кэтрин, та редко появлялась дома, и Джуди иногда приходила к нему в коттедж, прибиралась, варила ему кофе. Правда, не слишком часто. Она старалась появляться там пореже, втайне надеясь, что он начнет скучать по ней.

Две недели назад Майкл взял ее за руку и подвел к окну, взялся за подбородок, рассматривая ее лицо, а потом сказал:

— Я бы хотел тебя нарисовать. У тебя удивительные глаза. — Он говорил отстраненно, как будто был скульптором, а она — интересным обломком камня, но сердце Джуди растаяло (вот оно, настоящее обновление!), и ее мечты обрели новую силу. Однако с тех пор он больше ни разу не упоминал об этом. Несколько дней назад она снова пришла к коттеджу, увидела через окно, что он работает, и, не найдя в себе смелости, чтобы потревожить его, тихонько побрела обратно. Больше Джуди туда не возвращалась, боясь, что нежеланный визит лишит его терпения и приведет к тому, чего она боялась больше всего — окончательному разрыву.

Тревор Лесситер свернул «Телеграф» и посмотрел на дочь, которая, как обычно, будто находилась где-то в другой реальности. Он не понимал, что творится у нее в голове, и как это возможно — быть рядом с человеком каждый день и при этом скучать по нему, словно он отсутствует. Он радовался, что она не стала, вопреки настойчивым намекам Барбары, переезжать на квартиру в Пиннере, «чтобы быть поближе к работе». Джуди теперь не делала ничего по дому. А раньше она с такой гордостью полировала вещи своей матери и расставляла цветы. Теперь же то, с чем не справлялась миссис Холланд, так и оставалось несделанным. А когда они с Барбарой ругались (что в последнее время происходило едва ли не постоянно), он замечал в глазах Джуди удовольствие, которое глубоко ранило его. Он знал, что она думает: «Так ему и надо». Тревор смотрел на свою жену, на ее высокую грудь и тонкую талию, и у него кружилась голова от желания. Но не от любви. Он теперь понимал, что уже не любит ее, и даже не знал, любил ли когда-то, но она все еще сохраняла власть над ним. Очень большую власть. Если бы только он смог поговорить с Джуди. Постараться объяснить ей, как его завлекли, почти что обманом, в этот брак. Конечно, сейчас, когда она сама влюбилась, она поняла бы его. Но он дрожал при одной мысли об этом. Тревор знал, что молодежь всегда нервирует, даже оскорбляет открытие сексуальности в собственных родителях. А постоянное безразличие и недоброе отношение дочери теперь вызывали подобные же чувства и в нем самом. Несколько лет назад он ни за что бы в подобное не поверил.

Тревор вспоминал, как после гибели матери она ждала его возвращения после срочных поздних вызовов, грела ему шоколад, а потом следила, чтобы он обязательно его выпил. Джуди принимала с крайней аккуратностью все сообщения для него и выслушивала болтовню пациентов с вниманием и сочувствием, которое должна была демонстрировать его супруга. Когда он сейчас смотрел на ее грустное пухлое лицо, ему казалось, что он отрекся от чего-то бесценного, променяв его на дешевку.

Барбара Лесситер чувствовала, как твердый бумажный комок давит ей на бедро, стоит ей пошевелиться. Она пыталась придумать в миллионный раз за последние пять минут, где же, черт возьми, ей взять пять тысяч фунтов.

Глава 3

— Куда теперь, сэр?

— Так, в Бернэм-Кресчент живет миссис Куин…

— Я думал, муниципальными домами займутся другие.

— К ней я поеду сам, она убиралась у мисс Симпсон. А потом зайдем в то подозрительно милое бунгало и в четыре следующих коттеджа, а еще на ферму Трейса, точнее, в Тай-хауз.

— Хотите посмотреть на местную аристократию? Сливки общества, так сказать?

— Я обойдусь без ваших обобщений, Трой. Просто смотрите, слушайте и все хорошенько запоминайте.

— Понял, шеф.

— И записывайте, если придется. Начнем, пожалуй, с фермы, а потом двинемся дальше.

Над главным входом в жилой дом размещалось изящное окно-витраж в побеленной раме с причудливыми завитушками. У фасада магнолия в полном цвету прижималась крупными восковыми чашами цветов к окнам. Сержант Трой потянул за бронзовую ручку звонка, и где-то очень далеко что-то звякнуло. Барнеби представил, что, может быть, у них в кухне сохранился застекленный ящик красного дерева с рядом маленьких колокольчиков, каждый под своей биркой: маленькая столовая; прачечная; кабинет; детская… Никто не выходил.

— Похоже, у прислуги сегодня выходной. — Трой не умел шутить. Его замечание прозвучало как откровенная насмешка. Он вслед за Барнеби обошел дом, борясь с неприятными воспоминаниями. Его матери всегда приходилось снимать фартук, прежде чем идти открывать дверь. И повязанный на голове шарф. Он представлял ее, нервно приглаживающую волосы перед зеркалом в холле, поправляющую воротничок. «К вам миссис Уиллоус, миледи».

Они вышли на мощеный булыжником задний двор, и тут же им навстречу поспешил маленький пес, очень худой, с седой мордой и пестрой шерстью на груди. Это был старый джек рассел терьер, очевидно, уже плохо видящий. Он понял свою ошибку, только когда двое мужчин оказались близко. Трой наклонился, чтобы погладить пса, но тот безутешно отвернулся и потрусил назад. Барнеби подошел к черному ходу.

— Может быть, здесь нам больше повезет.

Дверь была распахнута настежь, открывая взгляду обширную кухню. За разделочным столом лицом к двери сидел мужчина, на лице которого застыло выражение полнейшего уныния. Он подпирал голову рукой, плечи его были печально опущены. Рядом с ним, спиной к Барнеби, на краешке стола примостилась девушка. Барнеби увидел, как она наклонилась, коснувшись плеча мужчины. Тот тут же схватил ее за руку, потом, подняв глаза, увидел только что вошедших и вскочил. Девушка повернулась к ним не так поспешно.

Спустя годы после закрытия дела Барнеби помнил, как впервые встретился с Кэтрин Лэйси. На ней было шелковое платье с полосками цвета слоновой кости и яблочно-зеленого, и она оказалась самым привлекательным существом, которое видел инспектор в жизни. Причем ее красота не ограничивалась обычным совершенством лица и фигуры (хотя и такое встретишь нечасто); она носила тот оттенок неземного совершенства, который можно было сравнить лишь со светом далекой звезды. Она поражала в самое сердце. Девушка направилась к ним, ее губы приоткрылись в выжидающей улыбке.

— Прошу прощения, вы, наверное, долго звонили? Здесь, в кухне, не всегда слышно звонок. — Барнеби пояснил цель их прихода. — О, конечно, входите, пожалуйста. Мы все были так поражены, когда узнали, что полиция заинтересовалась этим делом, правда, Дэвид? — Мужчина, который снова уселся на стул с круглой спинкой, ничего не ответил. — Она ведь учила моего отца, я имею в виду мисс Симпсон. Мои родители очень любили ее. Да, кстати, я — Кэтрин Лэйси. А это Дэвид Уайтли, наш управляющий.

Барнеби кивнул и начал расспрашивать ее о том, что она делала в интересующий полицию день, одновременно краем глаза следя за мужчиной за столом. Ростом он был выше шести футов, с бронзовой, слегка обветренной кожей, как человек, постоянно работающий на открытом воздухе, с живыми яркосиними глазами и льняными волосами, достаточно длинными. Ему, вероятно, было под сорок; его вид теперь казался скорее недовольным, чем унылым. Барнеби задумался, а что бы произошло здесь, не появись они с Троем на пороге? Чем являлся жест девушки, коснувшейся его плеча — попыткой успокоить? Или лаской? И к чему привело бы то, как он поймал ее за руку? К отпору? Или к поцелую?

— Бо́льшую часть дня я провела в сельском клубе, мы готовились к воскресному празднику. Ну, знаете… устанавливали помост… убирались… Я помогала Женскому институту готовить плакаты.

— Понятно, — кивнул Барнеби, безуспешно пытаясь представить себе мисс Лэйси в Женском институте. — А во сколько вы ушли?

— О, думаю, около четырех. Но может, и раньше. Генри может подтвердить — я не умею следить за временем.

— И оттуда вы отправились сразу домой?

— Да, чтобы взять машину. Потом я поехала к зернохранилищу, что у Хайтон-энда, забрать Генри. У него там контора… — Девушка неожиданно замолчала, потом продолжила: — Послушайте, может быть, было бы удобнее говорить с нами обоими сразу? Мы в это время обычно пьем кофе в гостиной. Присоединяйтесь к нам!

Барнеби отказался от кофе, но согласился с ее предложением.

— Дэвид, идем с нами. — Она снова улыбнулась, на этот раз мужчине у стола, и все трое последовали за ней, созерцая ее вид сзади, который был почти столь же неземным, как и спереди, через холл и дальше по длинному, застланному ковром коридору. По одной его стене висели холсты из наследства Трейсов в причудливых рамках, по другой — нежные акварели, на которые Барнеби бросил завистливый взгляд специалиста. Двойные стеклянные двери в конце коридора, с такими же завитками и петлями железной рамы, как и окно над входом, вели в оранжерею. Барнеби сумел разглядеть сквозь стекла ровные лужайки, изящно подстриженные деревья и сверкающие струи фонтана. «Может быть, тут и павлины есть», — подумал он. Кэтрин через плечо обратилась к нему:

— Кроме Генри сейчас здесь живет только один человек — это Филлис Каделл, его невестка. Ее комната наверху. — Она внезапно повернула направо и распахнула перед ними дверь гостиной.

Гостиная оказалась сильно вытянутой в длину. Стены были оклеены сливочно-абрикосовыми обоями в крапинку, блестящий медовый паркет покрывали богатые персидские ковры. По потолку тянулись гирлянды золоченых листьев. В дальнем конце комнаты перед камином в инвалидной коляске сидел мужчина. Огонь не горел, а вместо дров очаг занимали белые цветы с серебристыми листьями. Ноги мужчины были укрыты дорожным пледом. Лицо его выглядело мрачным, почти жестоким. От носа к углам рта тянулись две глубокие складки, в волосах мелькала седина. Он слегка сутулился. Барнеби, узнав позднее, что Генри Трейсу всего сорок два, был удивлен. Дэвид Уайтли сел ближе всех к своему хозяину, и Барнеби задумался, не намеренно ли он это сделал. Больший контраст трудно было вообразить. Даже в расслабленном состоянии Уайтли окружала атмосфера агрессивной жизнеспособности. Его руки и ноги, прямые и сильные, едва не разрывали ткань штанов и рубашки. «Ковбой Мальборо», — усмехнулся Трой. Кэтрин объяснила, зачем пришли полицейские, потом уселась на табурет рядом с креслом Трейса и взяла его за руку.

— Ужасная история, — проговорил он, — неужели все-таки было совершено преступление?

— На данном этапе мы пытаемся это выяснить, сэр.

— Не могу поверить, что кто-то мог желать ей зла, — продолжал Трейс, — это была добрейшая душа на земле.

«Он не добавил, — заметил Трой, доставая блокнот с бланками, — что она учила его мать. Наверное, этот ходил в частную школу. Самое место для таких».

— Я ведь видела ее в день смерти, — сказала Кэтрин. В ее голосе не слышалось того слегка непристойного восторга, которым обычно сопровождаются подобные заявления.

— Когда это было? — спросил Барнеби, глядя на Троя, который всем своим видом демонстрировал крайнее внимание.

— Утром. Не помню, когда именно, но я заходила к ней. Она обещала мне мед для ярмарки. И еще дала мне немного петрушечной настойки. Она всегда была такой щедрой.

— И это была последняя ваша встреча? — Кэтрин кивнула. — Тогда вернемся к послеобеденному времени… Около четырех вы ушли из клуба… взяли машину…

— И поехала за Генри в контору. Я забрала его, мы вернулись домой, поужинали и провели вечер, споря…

— Обсуждая.

— …обсуждая… — она покачала головой и взглянула на него дразнящим взглядом —…новый розарий. Я ушла примерно в половине одиннадцатого.

— Значит, вы не живете здесь, мисс Лэйси?

— До следующей субботы — нет. В этот день у нас свадьба. — Она обменялась взглядами с мужчиной в коляске. Ее был просто обожающим, но его — не только восхищенным, но и триумфальным. Триумф коллекционера, заметившего редкостный экземпляр и вопреки всему все-таки добывшего его.

«Когда у тебя есть деньги, — подумал сержант Трой, — ты можешь иметь все».

— Я живу в домике рядом с буковым лесом. Его называют коттеджем «Холли». Он, в общем-то, уже за пределами деревни. — Глаза девушки затуманились, и она добавила так тихо, что Барнеби едва расслышал: — Со своим братом Майклом. — Инспектор уточнил местоположение коттеджа, и она объяснила, добавив: — Но сейчас вы его там не застанете. Он поехал в Каустон покупать кисти. — Делясь даже такой невинной информацией, она, казалось, словно переживала из-за чего-то. Ее губы сжались, лоб прорезали морщины. Трейс нежно погладил ее по волосам, как будто успокаивал беспокойное животное.

— По дороге домой вы проходили мимо дома мисс Симпсон?

— Да.

— Вы никого не видели? Может быть, слышали что-то или заметили что-нибудь необычное?

— Боюсь, что нет.

— А там горел свет? Занавески были опущены?

— Извините… Я не помню.

— Благодарю вас. — Барнеби переключился на Генри Трейса. Он чувствовал, что в данном случае допрос чисто формален, однако не мог не спросить его, чтобы не показаться бесчувственным, если не сказать хуже. Хотя, наверное, Трейс в своей коляске мог доехать до дома мисс Симпсон и отравить старушку (в таком случае его нареченная лгала о проведенном вместе вечере), но вряд ли можно было представить его предающимся утехам в лесу, даже если допустить столь невероятную возможность, что мужчине, который собирается жениться на Кэтрин Лэйси, может чего-то не хватать. И в лесу не обнаружили следов колес. Барнеби решил, что его паралич, вероятно, истинный. Действительно, это только в фильмах сильные здоровые мужики годами прикидываются инвалидами, чтобы в надлежащий момент вскочить с инвалидного кресла и совершить идеальное преступление.

— Вы подтверждаете то, что мисс Лэйси говорила о вашем совместном времяпрепровождении, мистер Трейс? — Со стороны Троя донесся шелест страниц.

— Да, подтверждаю.

— А когда вы были в конторе, там находился кто-нибудь еще?

— О да. Там стоят трактора. И склад удобрений там же. И бункер с зерном… подсобные строения. Там всегда очень оживленно.

— Какова площадь фермы?

— Пять тысяч акров.

Карандаш Троя отчаянно царапал бумагу.

— Не могли бы вы назвать мне фамилию вашего врача?

— Моего врача? — Генри Трейс удивленно взглянул на Барнеби. Потом удивление исчезло. Он произнес: — Ах да, понимаю… — Складки на его лице заострились. Он улыбнулся, но в улыбке не было и тени удовольствия или веселья. — Мой врач — Тревор Лесситер. Но лучше поговорите с мистером Холлингсвортом из Лондонского университета. — Помолчав секунду, он с горечью добавил: — Он может подтвердить, что мой паралич подлинный.

Девушка, расположившаяся у его ног, возмущенно ахнула и сердито уставилась на Барнеби. Трейс проговорил:

— Все нормально, дорогая. Они обязаны об этом спрашивать. — Но она продолжала смотреть на полицейских все с тем же выражением, пока Барнеби расспрашивал Дэвида Уайтли. Трой подумал, что так она даже красивее, чем прежде. Управляющий фермой отвечал кратко. Он сказал, что в тот день работал.

— А где именно?

— В трех милях по дороге в сторону Гесслер-тай. Чинил ограду. Дня за два до этого там произошла жуткая авария, большой кусок забора просто снесли.

Барнеби кивнул.

— А потом, когда закончили?

— Я поехал в Каустон, чтобы заказать сетку, а затем вернулся домой.

— Ясно. Вы не заезжали в контору?

— Нет. Это было уже почти в шесть. Я, видите ли, не обязан отмечаться, когда прихожу и когда ухожу. Я не наемный работник. — Он старался говорить беззаботно, но в голосе слышалось легкое раздражение.

— Вы живете?..

— У Витчеттсов. Дом с зелеными ставнями напротив паба. Получил жилье вместе с работой.

— А как вы провели вечер?

— Принял душ. Выпил. Немного посмотрел телевизор. Потом съездил в Гесслер, пообедал там в «Медведе», пообщался с ребятами.

— Во сколько это было?

— Примерно в половине восьмого, наверное.

— Вы не женаты, мистер Уайтли?

— Какое ваше дело?

— Дэвид! — воскликнул Генри Трейс. — Зачем ты…

— Прошу прощения, но я действительно не понимаю, какое отношение это имеет к смерти старухи, которую я вообще-то почти и не знал. — Он упрямо замолчал, сложил руки на груди и скрестил ноги. Барнеби, не проявляя ни малейшего любопытства, спокойно сидел в своем кресле. Генри и Кэтрин казались смущенными. Трой саркастически разглядывал напряженные икры и бицепсы Уайтли. Он-то знал таких. Изображает из себя жеребца. А сам, наверное, ни на что не способен без полудюжины пива и мягкого порно. Тишина затягивалась. Потом Дэвид Уайтли нарочито громко вздохнул.

— Ну хорошо, если вам так уж необходимо знать, то я женат, но мы уже три года не живем вместе. Мы разошлись незадолго до того, как я начал здесь работать. Моя жена — преподаватель естественных наук на дому, живет в Слофе. И, чтоб уж вы не допытывались дальше, скажу сразу, у нас девятилетний сын. Его зовут Джеймс Лоренс Уайтли, и когда я в последний раз его видел, он был чуть повыше четырех футов и весил примерно пять стоунов[22]. Он обожает «Депеш Мод», велогонки и компьютерные игрушки и еще играет в баскетбольной команде. Конечно, с тех пор прошло изрядно времени. Может быть, теперь все уже изменилось. — На последнюю фразу раздражения и сарказма уже не хватило. В его голосе, полном эмоций, почувствовался надрыв.

— Благодарю вас, мистер Уайтли. — Подождав несколько секунд, Барнеби продолжил: — Давайте вернемся к вечеру семнадцатого числа. Вы можете сказать, когда ушли из «Медведя»?

Уайтли, испустив продолжительный вздох, ответил:

— Примерно за полчаса до закрытия. Они должны это помнить. Я часто там бываю.

— И вы поехали сразу домой?

— Да.

— Не могли бы вы сообщить нам марку и номер вашей машины?

— «Ситроен-эстейт». Номер ЕТХ триста семьдесят три V.

— Прекрасно. — Барнеби поднялся. — Вы нам очень помогли. Мне показалось, мисс Лэйси, вы говорили, что в доме еще есть жильцы?

— Да, — кивнул Генри Трейс. — Точнее, всего один жилец — Филлис. Но я не знаю, дома ли она?

— Да, — поднимаясь, ответила Кэтрин. — Я слышала, как она пришла с полчаса назад. Я провожу вас. — Она обращалась к Барнеби, но не смотрела на него. Когда девушка собралась уже идти, Генри взял ее за руку.

— Возвращайся сразу же ко мне.

— Конечно. — Склонившись, она поцеловала его в уголок губ. Поцелуй получился совершенно целомудренным, но вот взгляд, которым он ответил ей, назвать целомудренным было никак нельзя. «Какая очаровательная пара», — подумал Барнеби. Трейс со своим выразительным жестким профилем и Кэтрин, юная и прекрасная, склонившаяся над ним, оба живописно обрисованы на фоне бледно-серых шелковых штор. Может быть, именно эта театральность сцены породила у Барнеби ощущение, что картина не вполне натуральна. Она казалась слишком уж совершенной, пафосной, как сентиментальная викторианская открытка или иллюстрация к Диккенсу. Он не мог толком объяснить свое ощущение. Не то чтобы он считал, что кто-то из них неискренен. Он перевел взгляд на Дэвида Уайтли. Может, все дело в его присутствии. Может быть, это создает ощущение, что девушка находится рядом не с тем мужчиной. Молодость должна тянуться к молодости. Барнеби смотрел на Уайтли, а тот — на девушку. Его взгляд тоже был далек от целомудрия. Барнеби подумал, что Генри Трейс должен быть очень незаурядным мужчиной, если в отсутствие невесты и управляющего ему никогда не приходит в голову… Коллекционер, и это в порядке вещей, должен предвидеть зависть других коллекционеров. Особенно обладая таким редким экземпляром.

Кэтрин провела их по крутой винтовой лестнице, а потом по еще одному коридору, где стояли маленькие полированные столики-полумесяцы с цветочными вазами, табакерками и миниатюрами.

— Как полное имя дамы?

— Филлис Каделл.

— Мисс?

— Еще какая! — Голос прозвучал кисло, как будто она съела лимон, и это позабавило и даже порадовало Барнеби. На его взгляд, слишком много сахара быстро приедается. Ему стало любопытно, каково истинное положение Филлис Каделл в доме, и изменится ли оно после свадьбы. Естественно, молодая жена захочет взять бразды правления хозяйством в свои руки. А учитывая, что муж-инвалид, ей будет еще проще это сделать. Он смотрел на слегка загорелую руку мисс Лэйси, пока та стучала в дверь. Рука казалась более сильной, чем можно было предположить по общему воздушному внешнему виду девушки.

— О Филлис… Прости, что потревожила тебя…

Барнеби прошел за ней в комнату. Его глазам предстала весьма плотная дама средних лет с плоским лицом, водянисто-зелеными глазами и тусклыми каштановыми волосами, убранными в легкомысленную молодежную прическу с мелкими колечками. В сочетании с ее вытянутой физиономией прическа выглядела нелепо, как парик на лошади, Дама сидела перед большим телеэкраном с коробкой конфет на коленях.

— …здесь полиция.

Женщина подпрыгнула. Конфеты разлетелись в стороны. Она согнулась к полу, пряча лицо, но Барнеби успел заметить промелькнувший в глазах страх. Кэтрин тоже нагнулась. Это были конфеты-ассорти.

— Филлис, это уже нельзя есть.

— Я сама справлюсь, спасибо. Оставь меня в покое. — Филлис побросала пыльные кубики конфет снова в коробку как попало. На двоих мужчин она так и не взглянула.

— Ты потом проводишь старшего инспектора Барнеби, хорошо? — Не получив ответа, Кэтрин повернулась, чтобы уйти, и, уже закрывая за собой дверь, добавила: — Это по поводу мисс Симпсон.

Барнеби заметил, как при этих словах щеки старшей из женщин покраснели, но неравномерно, а пятнами, словно она обожгла лицо у огня. Она сбивчиво воскликнула:

— Ну конечно, бедняжка Эмили! Как я сразу не догадалась? Садитесь… садитесь, пожалуйста.

Барнеби выбрал коричневое кресло у камина и огляделся. Атмосфера здесь разительно отличалась от нижней гостиной. Нельзя сказать, что комната была плохо обставлена, но в ней не чувствовалось отпечатка индивидуальности. Здесь не наблюдалось никаких украшений или фотографий и практически отсутствовали книги. Он заметил только несколько номеров «Леди», какие-то блеклые репродукции и вялое растение на подоконнике. Если не считать телевизора, комната вполне могла сойти за приемную какого-нибудь дантиста.

Филлис Каделл отложила коробку и уселась, в упор глядя на полицейских. Беспокойство, которое вызвал их приход, теперь полностью было под контролем. Она спокойно, но заинтересованно переводила взгляд с одного на другого. Если бы не слишком напряженно прижатые друг к другу колени и жилы, выступившие на рыхлой одутловатой шее, Барнеби мог бы подумать, что она совершенно успокоилась. Женщина с готовностью рассказала им обо всех своих действиях семнадцатого числа. Днем она была в деревенском клубе, организовывала лотерею. А вечер провела совершенно невинно, у телевизора.

Это не удивило Барнеби. Он вряд ли мог представить себе эту дородную фигуру с телесами, выпирающими из сурово затянутого корсета, кувыркающейся в лесу на травке. Конечно же, он не должен был исключать любой возможности. Бывает, что самые неожиданные персонажи порождают в людях романтические чувства. Как часто ему приходилось слышать из уст собственной супруги слова: «Не понимаю, что он в ней нашел?!» Нет, дело заключалось не столько в невзрачной внешности Филлис Каделл, а в том, что ей было нечего терять в результате разоблачения. А принимая во внимание отношение общества к одиноким женщинам среднего возраста, даже наоборот, она могла бы только выиграть от этого. Но что же, в таком случае, так испугало ее при их появлении?

— Когда вы ушли из клуба, мисс Каделл?

— Сейчас подумаю… — Она постучала пальцем по губам. — Я ушла почти последней… это было что-то около половины пятого… может быть, без четверти пять.

— Вы ушли вместе с мисс Лэйси?

— С Кэтрин? Упаси господи, нет! Она ушла гораздо раньше. Да она там вообще недолго была. — Мисс Каделл перехватила взгляд, который бросил сержант Трой в сторону невозмутимого профиля Барнеби. — О!.. — проговорила она с поддельным сожалением. — Надеюсь, я не сказала ничего такого, чего не должна?

— А после того, как вы вернулись домой, вы никуда не выходили?

— Нет. После обеда я сразу поднялась к себе. Написала пару писем, а потом, как я уже упоминала, смотрела телевизор.

«Как я уже упоминала», — повторил про себя Трой, аккуратно записывая ее слова. В разговоре с полицией люди постоянно выражаются подобным образом. Такой официальный жаргон, которым они никогда в жизни не пользуются при других обстоятельствах. Он слушал, как мисс Каделл описывает подробности телепрограмм, которые смотрела в тот вечер; потом она добавила, как будто это тоже могло послужить поводом для каких-то подозрений:

— Я запомнила это только потому, что была пятница. Понимаете, показывали программы для садоводов…

Барнеби понимал. Он сам их смотрел, если ему удавалось вовремя оказаться дома.

— В доме живет кто-нибудь из прислуги? — спросил он.

— Нет. У нас есть садовник и еще мальчишка-помощник. Они следят за двором, моют машины и занимаются кое-каким ремонтом по необходимости. А еще миссис Куин. Она появляется часа в два. Убирается, чистит овощи для обеда, готовит легкий ланч и часа в три уходит. По вечерам я готовлю сама, а она наводит порядок, когда приходит на следующий день. Надеюсь, Кэтрин оставит ее. Она приводит с собой дочку, а это может ее не устроить. Как странно, она работала и у бедной мисс Симпсон тоже… Она ходила к ней по утрам, перед тем как прийти сюда…

— Вы останетесь жить здесь после свадьбы, мисс Каделл?

— Слава богу, нет. — Она издала сдавленное кудахтанье, вероятно означающее смех. — В доме не может быть две хозяйки. Нет, меня отправляют на пенсию. У Генри есть несколько коттеджей на территории поместья. Два из них… как бы это сказать… соединены вместе. Там есть маленький садик. Там… очень мило.

«Но не так мило, как быть хозяйкой в Тай-хаузе, — подумал Барнеби, снова представляя себе восхитительный вид, который разглядел через оранжерею. — Совсем не так мило».

— Мистер Трейс давно потерял жену? — Вот оно, опять! Словно вспышка спички в темной комнате. Краткий отблеск страха. Филлис Каделл отвела взгляд, изучая наименее вразумительный из двух пейзажей на стене.

— Не понимаю, какое это может иметь отношение к смерти мисс Симпсон.

— Никакого, прошу меня простить. — Старший инспектор Барнеби ждал. По его опыту, люди (за исключением закоренелых преступников), которым было что скрывать, и люди, которым скрывать было нечего, обладали одной общей чертой. Оказываясь перед полицейским, задающим вопросы, они никогда не могли молчать долго. Через несколько секунд Филлис Каделл заговорила. Она произносила слова с такой поспешностью, как будто ей не терпелось избавиться от них и покончить с делом.

— Белла погибла около года назад. В сентябре. Несчастный случай на охоте. Страшная трагедия. Ей было всего тридцать два. В местной газете подробно писали об этом.

«И все это на одном дыхании, — отметил Барнеби. — Губами, побелевшими, как молоко».

— После этого вы стали заниматься здесь хозяйством? — спросил он.

— Нет-нет. Я переехала сюда сразу после их свадьбы. Белла не слишком интересовалась домашними делами. Ей больше нравились деревенские развлечения: скачки на лошадях, рыбалка. И, конечно, Генри. Они прожили вместе почти пять лет.

— Мне кажется, мисс Лэйси слишком молода, чтобы принять на себя такие обязанности, — попробовал намекнуть Барнеби, но безрезультатно.

— Ох, я не знаю. Мне нужно думать, что она будет превосходной хозяйкой поместья. А теперь, — она встала, — надеюсь, это все.

Мисс Каделл поспешно проводила полицейских вниз по лестнице в переднюю, но вдруг остановилась между двумя старинными, когда-то позолоченными деревянными статуями. Какое-то время они все замерли на черно-белом плиточном полу, подобно шахматным фигурам, ни на что не способным без вмешательства руки игрока. Филлис переминалась с ноги на ногу (королева под шахом) и, наконец, заговорила:

— М-м-м… вы, наверное, подумали, что я чересчур испугалась, увидев вас… что вы захватили меня врасплох… когда пришли?

Барнеби изобразил вежливый интерес. Трой глядел в глаза более высокой из деревянных фигур: королю в выщербленной короне и со следами ляпис-лазури вокруг зрачков.

— На самом деле… Я… знаете, это я из-за налогов на автомобиль. Ну, вы понимаете, как это бывает… — На губах появилась кривая нервная улыбка, открывающая крепкие, но не слишком чистые зубы. — Нужно, конечно, всегда об этом помнить…

— Конечно, — согласился старший инспектор, — это здравая мысль.

Когда дверь за ними торопливо закрылась, Трой сказал:

— Жалкое зрелище.

Он мог иметь в виду и внешность женщины, и ее положение в доме, и странную и очевидную ложь о налогах. Барнеби был согласен с ним в любом из этих досмыслов.

Кэтрин Лэйси медленно брела по мощеному булыжником двору и увидела, как полицейские покидают дом. Несмотря на жаркий день, ей было холодно. Бенджи тихонько скулил в конуре у первой из силосных башен. Она подошла туда и взяла собаку на руки. Он начал вырываться. Шкура болталась у него на ребрах, словно между ними не осталось ни кусочка плоти.

— Дорогая?.. — Она услышала глухой стук, когда Генри перекатился в своей коляске через порожек кухни и направился к ней. Она опустила пса на землю. — Что-то случилось?

Она мучительно попыталась взять себя в руки, прежде чем повернуться к нему. Девушка ничего не сказала, только покачала головой, блестящие черные волосы упали на лицо.

— Ты из-за Бенджи? Но ты же сама понимаешь, Кэйт. Мы же сделали все, что могли. Он просто отказывается есть. Пожалуйста… Давай я позвоню ветеринару.

— О!.. Ну хотя бы еще один день!

— Он уже стар. Он слишком сильно тоскует по ней. Мы не можем просто сидеть и смотреть, как он умирает от голода.

— Дело не только в этом. — Кэтрин наконец повернулась и неуклюже присела рядом с креслом. — Просто… Я не могу объяснить… О Генри… — Она схватила его за руку: — У меня такие нехорошие предчувствия…

— О чем ты говоришь? — Он улыбнулся ей, словно неразумному ребенку. — Что за предчувствия?

— Я не могу толком объяснить… мне просто кажется, что с нами все будет как-то неправильно… Что свадьба не состоится…

— Что за глупости ты говоришь?

— Я знала, что ты так скажешь. Но ты просто не понимаешь… — Девушка замолчала, внимательно глядя ему в лицо. Доброе, красивое, открытое. Его ничто не беспокоило сейчас. Да и что могло бы? Род Трейсов восходил еще ко временам норманнов. Статуи сэра Роберта Трейса, его супруги Исмельды и ее кота веками стояли в прохладной тиши сводов часовни тринадцатого века. Трейсы оставили скромное количество своей голубой крови на полях сражений двух мировых войн и, покрытые славой, вернулись к освященным временем обязанностям крупных землевладельцев. Слова «право на землю» для них являлись пустым звуком. Они рождались и умирали с этим правом, и оно было для них естественно, как воздух.

— …ты не понимаешь, — повторила Кэтрин. — Ты просто никогда не хотел чего-то такого, чего не мог получить, и поэтому не видишь, что жизнь может быть другой. Мне кажется, все это… смерть мисс Симпсон… а еще Бенджи… и то, что Майкл отказывается приходить на венчание… Мне кажется, что все это дурные знаки…

Генри Трейс рассмеялся.

— «Остерегись ид мартовских»[23].

— Не смейся.

— Прости меня, дорогая. Но я не видел и не слышал на улицах никаких невнятных прорицаний.

— Что?

— А Майкл… ну, знаешь… я бы не стал считать его прорицателем. Ты давно должна была понять, что он не захочет отпускать тебя. Ты же знаешь, что это за человек.

— Но я думала… Хотя бы в день моего венчания…

— Хочешь, я поговорю с ним?

— Это ничего не изменит. Ты считаешь, что после всего того, что ты для нас сделал…

— Тс-с! Не надо так говорить. Я не сделал ничего такого. — Кэтрин встала, опираясь на подлокотник кресла. Генри проговорил: — Бедные милые коленки, устали от жестких булыжников! — Он приподнял подол ее платья и нежно погладил кожу, на которой отпечатались неровности камней. — Бедные милые коленочки… Генри вас полечит.

Филлис Каделл, наблюдавшая за ними из окна наверху, резко отвернулась. Она включила телевизор и плюхнулась в ближайшее кресло. Комнату наполнили голоса. На экране пара, охваченная экстазом жадности, пыталась обхватить огромную кучу каких-то товаров, а зрители, почти в таком же экстазе, вопили что-то недовольное или, наоборот, ободряющее. Женщина с застывшей на губах безумной улыбкой соскользнула с кучи, уронила какую-то банку, и вся пирамида рухнула. Филлис нажала кнопку на пульте, и ее глазам предстала пара любовников, кувыркающаяся в каких-то хлопьях для завтрака. На третьем канале пожилая пара на фоне пасторального пейзажа, светясь от тихого счастья, читала поздравления к золотой свадьбе в окружении любящих родственников. По четвертому шел какой-то старый черно-белый фильм. Двое мужчин держали за руки третьего, а Стерлинг Хэйден[24] делал из него яичницу ударами крепких кулаков. Хук слева, хук справа. Шмяк! Бум! Еще два в живот, воздух со свистом вырывается сквозь зубы. Потом коленом под дых и тычок по почкам.

Филлис откинулась на спинку кресла, взяла коробку с конфетами и начала засовывать в рот помятые, покрытые пылью кусочки. Она бросала их одну за другой, беспрерывно жуя, как будто решила проверить на прочность свои челюсти. По ее щекам текли слезы.

Глава 4

— Полагаю, свадьба будет шикарной? Шатры и все такое… — проговорил Трой, озирая обширные владения Генри Трейса. Мили, мили и мили колышущихся на ветру денег.

— А то как же. — Когда они вышли из Тай-хауза, Барнеби повернул налево, в сторону взбирающихся на склон холма коттеджей. Трой, не желая получать очередную взбучку, не спрашивал, с чего бы это вдруг шеф решил заняться скучными допросами деревенских жителей. Но тут Барнеби сам решил просветить его.

— Вон то бунгало, — он кивнул в сторону последнего из домиков, — представляет для меня интерес. Там живет кое-кто, кто должен все замечать. Мне интересно, что по этому поводу думают соседи.

— Понятно, сэр, — ответил Трой, не придумав, что еще можно сказать, однако испытывая удовлетворение от того, что шеф решил-таки посвятить его хотя бы во что-то.

Первый из коттеджей оказался пуст, жильцы, как объяснила им древняя дама из соседнего дома, постоянно проживают в Лондоне и здесь не появлялись уже по меньшей мере месяц. А господин из следующего коттеджа бывает только после шести, он учительствует в Амершеме. Трой записал его фамилию для тех, кто будет здесь делать опрос вечером. Относительно своих собственных дел старуха была немногословна, сообщив лишь, что весь день семнадцатого находилась дома. После этого она мотнула головой в сторону аккуратной изгороди коттеджа номер три.

— Вот ее спросите, где она была в пятницу. Она бы отравила собственную бабушку за полгорсти орешков. — В соседнем доме захлопнули окно.

— А то бунгало?..

— Ничего про них не знаю. — И старуха решительно закрыла дверь.

— Странно как-то, — заметил Трой, когда они шли по тропинке. — Такая маленькая деревушка, а она не знает ничего о соседях.

— Действительно, странно, — ответил Барнеби, подходя к следующему коттеджу, поднимая за ноги скалящегося пикси[25] и решительно опуская его на дверь.

На пороге появилась еще более древняя дама, которая повторила приблизительно то же самое, что и ее соседка; единственное различие заключалось в том, что по ее мнению, причиной для злодеяния мог стать ломтик сыра. Потом она положила свою веснушчатую руку на плечо инспектора и доверительно добавила:

— Знаете, молодой человек, — неожиданно она показалась ему милейшей старушкой, — если хотите узнать, что происходит, и чего не происходит тоже, — она издала сухой смешок, прозвучавший в этих сморщенных устах на удивление непристойно, — поговорите с миссис Рейнберд из вон того дома. Она расскажет вам, что у вас в платке, после того как вы высморкаетесь в полной темноте за закрытыми дверями. Она все время торчит на чердаке с биноклем. Говорит, что наблюдает за птицами. Но это отговорки. Отговорки, — повторила дама для пущей убедительности, хлопая инспектора по лацкану. — Во времена моей молодости люди просто собирались у ворот и сплетничали в открытую. Не знаю, к чему катится этот мир, но это факт. — Потом она подтвердила, что сын миссис Рейнберд работает в похоронной конторе. — Противный скользкий типчик. Говорят, он держит свои подштанники в холодильнике.

Сержант Трой хрюкнул, потом сделал вид, что закашлялся. Барнеби, вспомнив встречу с мистером Рейнбердом, был склонен согласиться с заявлением старой дамы. Он поблагодарил ее и откланялся.

Бунгало носило название «Транкиллада». Барнеби подумал, что так мог бы называться какой-нибудь наиболее неторопливый вариант испанской инквизиции. Табличка с названием болталась на шее здоровенного глиняного аиста, застывшего в карауле, поджав ногу, у главного входа. За воротами оказался достаточно обширный сад, содержащийся в идеальном порядке и полный прекрасных цветущих кустарников. На подъездной дорожке был припаркован серебряный «порш». Сержант Трой дернул за звонок, из дома послышалась пронзительная трель. Появился Дэннис Рейнберд.

— А, добрый день. Вот мы и снова встретились. — Казалось, он страшно обрадовался встрече с Барнеби. — И ваш друг с вами. — Он одарил Троя лучезарной улыбкой, которая разбилась о непреклонную суровость сержанта, как стеклянный бокал о цементный пол. — Входите, входите. Мама! — позвал он через плечо. — Полиция пришла!

— О, я их ждала, — раздался откуда-то нежный голосок.

Бунгало изнутри оказалось как будто больше, чем можно было предположить по внешнему виду, и Дэннис провел полицейских мимо нескольких открытых дверей, прежде чем они оказались в гостиной. Они успели мельком заметить сверкающую чистотой кухню, одну спальню — белую с золотом, и вторую, всю в красной замше и бронзовых завитушках.

— Дэнни, я в гостиной, — снова прозвучал мелодичный голосок. Он томно растягивал все имеющиеся в словах гласные, а для пущего эффекта как будто прибавлял к ним еще дополнительные «о». Миссис Рейнберд поднялась навстречу им из кучи подушек, словно наседка с гнезда.

Она была очень, очень толстой. Правда, примерно четверть ее роста, казалось, составляла прическа, похожая на пагоду: причудливая жесткая структура из вершин и волн, локонов и завитков, увенчанная острым конусом, напоминающим перевернутый вафельный рожок от мороженого. Цветом все это напоминала жженый сахар. Одета миссис Рейнберд была в сиреневый халат, достаточно короткий, открывающий мощные ноги с крохотными ступнями, лицо — с ярким макияжем. Старший инспектор выдержал ее взгляд, прямой и острый, словно скальпель, и представился.

— Я видела, что вы работаете. Я наблюдала за ласточками на телефонных проводах и заметила вашу машину. Знаете, эти птицы так живописно сидели! Прямо как ноты на линеечках.

— А, должно быть, это вас я видел как-то утром, будучи на Черч-лейн. На чердаке, по-моему. Наверное, очень выгодный наблюдательный пункт.

— Мы, орнитологи, предпочитаем термин «укрытие», мистер Барнеби. — В воздухе ощутимо похолодало. Он попросил прощения. Женщина махнула сверкающей драгоценностями рукой. — Пустяки, садитесь, пожалуйста. — Барнеби опустился в кресло, накрытое узловатым вязаным чехлом.

— А вы, мой милый? — Дэннис окинул взглядом сержанта Троя. — Дайте вашим ногам отдохнуть!

Искрясь мужественностью, Трой выбрал самый жесткий стул, уселся на него, прямой как столб, и достал свой блокнот. Раздался пронзительный свист.

— Дэнни! Чайник закипел! — Когда он удалился, миссис Рейнберд обратилась к Барнеби: — Вас нужно накормить и напоить. — Не давая ему запротестовать, она поспешно продолжила: — Сейчас, сейчас. Только не уверяйте, что вы не устали, после того как задавали стольким людям все эти вопросы. Все уже готово.

Так оно и было. Буквально через несколько секунд легкое дребезжание возвестило о появлении Дэнниса, который толкал перед собой столик на колесиках, формой копирующий алтарь Бромптонской церкви. На столике громоздилась гора мини-бутербродов в форме карточных мастей и жирных сливочных пирожных. Миссис Рейнберд наполнила тарелку для инспектора Барнеби и передала ему.

— Вы не смеете отказываться, мистер Барнеби! — На протяжении всего разговора она обращалась к нему именно так, вероятно считая, что высшие полицейские чины, как и начальство в медицинской сфере, не носят формальных званий. — Сами знаете, свой желудок надо иногда баловать.

Ее сын разлил по чашкам чай, его бескровные белые пальцы трепетали над фарфором. Он опустил в блюдечко ложку с крупным фиолетовым камнем, вделанным в ручку, и передал его вместе с чашкой инспектору. Чувствуя себя отчасти побежденным, Барнеби принял посуду и облокотился на неудобную спинку.

Дэннис пристроил на другую тарелку трефу с анчоусами, пику с лососевым паштетом, бубну с бужениной и черву с дрожжевой пастой, добавил меренгу[26], покрытую какими-то коричневыми извилинами, похожими на гусениц, и с поклоном протянул все это сержанту Трою. Поставив блюдо на столик рядом с ним, Дэннис передал сержанту чай и вернулся к матери. Он взбил подушки и устроился на пуфике у ее ног, одарив лучезарной улыбкой и получив такое же сияние в ответ. Наконец Барнеби смог заговорить.

— Мы проводим расследование смерти при невыясненных обстоятельствах…

— Конечно, бедной мисс Симпсон, — не дала ему договорить миссис Рейнберд. — Я считаю, во всем виноваты родители.

— …и были бы очень признательны, если бы вы и ваш сын сообщили нам о том, где вы находились и что делали после обеда и вечером в прошлую пятницу.

— Лично я занималась цветами в деревенском клубе. Вы уже наверняка слышали о нашем празднике? — Барнеби кивнул. — Я ушла оттуда где-то в половине пятого вместе с мисс Каделл из Тай-хауза. Как обычно, одной из последних. Боюсь, я из тех людей, которые всегда все за всеми доделывают. — Самодовольная улыбка. Ротик у нее был, как у золотой рыбки, — даже когда лицо оставалось спокойным, он чуть вытягивался вперед. — Я всегда говорю себе: «Айрис, ты прирожденный руководитель!», но, может быть, я слишком много на себя беру… Так о чем я?

— Вы ушли одной из последних.

— Ах да. Мне кажется, после нас оставалась только мисс Торнберн, наша дорогая Акела.

— А вы не заметили случайно, в котором часу ушла мисс Лэйси?

— Незадолго до четырех.

— Уверены? — Дурацкий вопрос. Он и так чувствовал, что разговаривает не просто с наблюдательницей, но истинно непогрешимым свидетелем. Миссис Рейнберд обладала не только орлиным взором, но и подлинно орлиным равнодушием к своим жертвам.

— Совершенно уверена, — ответила миссис Рейнберд. — Я вам скажу, она сбежала оттуда, как будто хотела незаметно скрыться. — На последних словах она бросила взгляд на сержанта Троя, желая убедиться, что он их записал. — Но я не совсем понимаю, почему вы спрашиваете о послеобеденном времени. Ведь, как мне кажется, мисс Симпсон скончалась намного позже.

— Мы не знаем точно, когда она скончалась.

— Ну, по крайней мере в пять часов она точно была жива, поскольку я ее видела.

— Вы ее видели?!

— Определенно. — Несколько секунд дама наслаждалась произведенным впечатлением. Дэннис повернул голову и одобрительно подмигнул ей. — Я как раз устроилась в своем укрытии и заносила в дневник данные о перелетах свиристелей. Эмили торопливо прошла по Черч-лейн со стороны леса. Один раз она остановилась и схватилась за бок. Я подумала, вдруг ей плохо, и уже хотела спуститься, но тут как раз пришел Дэнни. Ведь так и было, милый?

— Ммм, — утвердительно промурлыкал он, на мгновение прижавшись щекой к ее колену. — Обычно я прихожу домой в половину шестого, но в тот вечер…

— Мистер Рейнберд, если вы не возражаете, мы выслушаем вас чуть погодя.

— Жду не дождусь. — Дэннис закусил губу, розовея от восторга, что с ним беседуют такие важные люди. Он улыбнулся сержанту Трою улыбкой, такой же приторной и тошнотворной, как кусок ванильного торта, который он поедал. — Матушка, сержанту, кажется, не нравится его глазированный десерт.

— Тогда пусть съест миндальное пирожное. Да, так вот, — она снова обратилась к Барнеби, — я действительно была обеспокоена. Я даже почти решила навестить ее после ужина, но мы так увлеклись «Монополией», что я решила, что это дело подождет до утра. В конце концов, ведь у нее был телефон, и мисс Беллрингер живет совсем рядом. Так что больше мы никуда в тот день не выходили, правда, мальчик мой?

— Нет. Мы вообще домашние пташки.

— А кто выиграл всю Парк-лейн?

— Я, я! А еще здоровый кусок Пикадилли!

— Да, но Кэтрин Лэйси я после этого видела еще раз. Примерно в восемь часов.

— Что вы говорите? Разве в это время уже не слишком поздно наблюдать за вашими птичками, миссис Рейнберд? Что еще может летать в такое время суток?

— Совы, мистер Барнеби. — Очень пронзительный взгляд.

— А!

— Ночные существа.

— Да, конечно.

— У нас в игре как раз случился маленький перерыв, Дэннис пошел сделать кофе, а я решила взглянуть в окошко.

— Понятно. Вы не заметили, куда пошла мисс Лэйси?

Миссис Рейнберд театрально подалась вперед, а за ней и ее сын, так как она продолжала держать руку у него на плече. «Вот уж действительно макабрическая[27] парочка», — подумал Барнеби. Они напомнили ему о пьесе Джо Ортона[28], в которой его жена играла в прошлом месяце. Там им было бы самое место.

— Она повернула на Черч-лейн.

— Вы думаете, она шла к кому-то в гости?

— Мне не было видно. Там дорога почти сразу поворачивает вправо. С ней была одна из их собак. А в руке она держала письмо.

— Так, может быть, она просто направлялась к почтовому ящику? — Миссис Рейнберд подняла бровь, похожую на нарисованный углем полумесяц. Она словно говорила: если вы можете поверить в это, то вы поверите во все, что угодно. — А вы видели, как она возвращалась?

— Увы, нет. — Голос ее прозвучал крайне разочарованно, — позвонила миссис Понсфут. Ей нужно было еще лилий для судейской трибуны. Если бы я только знала… — Она стукнула кулаком по ладони. — Я бы продолжила наблюдать.

Выражение ее лица выглядело не просто недовольным. Казалось, что она в отчаянии от того, что упустила такую возможность. Она явно не находила себе места, когда не знала, что происходит со всеми и везде. «Свиристели, как бы не так!» — подумал Барнеби и повернулся к ее сыну.

— Весь день я находился в конторе, это может подтвердить мой партнер. Я ушел примерно без пятнадцати пять, поехал сразу домой и оставался здесь.

— Я не знал, что вам принадлежит часть дела, мистер Рейнберд.

— Матушка подарила мне акции на совершеннолетие. До этого я уже три года работал там и понимал, что не хочу заниматься ничем другим. — Он по-детски обнял свои колени. — Как же мне нравится моя работа! Понимаете?

Барнеби попытался изобразить понимание. На самом деле алиби Рейнбердов не так уж его волновало. Он явился в «Транкилладу» кое за чем более полезным. За информацией о деревенских обитателях. И за слухами. Если он правильно разгадал Айрис Рейнберд, стоило только найти верный подход, и все это неминуемо выльется на него бурным потоком.

— Я уверен, миссис Рейнберд, — сказал он, — вы понимаете, как мы рады, когда в подобном деле находится кто-то столь внимательный… столь наблюдательный, как вы. Именно такие люди помогают нам заполнить пробелы. — Пагода благосклонно накренилась. — Скажите мне… Мисс Лэйси и ее брат… они давно проживают в деревне?

— Всю свою жизнь. Хотя они не всегда жили в коттедже «Холли». У их родителей была большая ферма за деревней по дороге на Гесслер-тай. Вернее, большой дом, а земли-то всего ничего. Разве что сад. Они тогда считались сливками общества. Семейная нянюшка, дети учатся в престижной школе, пони, автомобили и постоянные поездки во Францию. А по праздникам обязательно охота. Считали себя настоящими аристократами. Но, конечно, никакими аристократами они не были. Благородным происхождением там и не пахло. — Сержант Трой, держащий карандаш наготове, почему-то сразу уловил в этом замечании скрытое презрение. — Мэделайн любили все, но муж ее был отвратительный тип. Пьяница, гонял на машине как бешеный. И очень жестокий. Говорят, он плохо с ней обращался. Совсем бессердечный…

— И сынок такой же, — порывисто вставил Дэннис. Его желтоватые щеки зарделись от негодования. На этот раз Барнеби точно заметил, как мать предостерегающе стиснула его плечо. Он добавил, запинаясь: — Ну… так я слышал.

— А потом, когда детям было лет по тринадцать, деньги кончились. Он занялся какими-то спекуляциями, перезаложил дом и в конце концов все потерял. Это убило Мэделайн.

— Вы имеете в виду — в прямом смысле?

— Именно! Ее машина рухнула в Темзу у Флаквелл-хит. И двух месяцев не прошло, как она погибла, а он женился на какой-то потаскушке, которую встретил в Лондоне, и они уехали в Канаду.

— А дети?

— Ну… Конечно, школу тоже пришлось сменить. Они стали учиться со всеми прочими деревенскими ребятами. — В голосе ее зазвенело удовлетворение. Трой бессознательно одобрительно кивнул.

— А жили они где?

— Так вот, теперь-то на сцене и появляются Трейсы. Генри был одним из первых, у кого Джеральд Лэйси попросил взаймы. Он ссудил ему изрядную сумму. Думаю, потом-то он понял, что лучше бы этого не делал. А вместо этого помог бы Джеральду разобраться во всем. По крайней мере, так мне показалось по разговорам с миссис Трейс — я говорю о Белле…

Старший инспектор сразу же Барнеби попытался представить покойную миссис Трейс, обсуждающую финансовые дела своего супруга с миссис Рейнберд, и потерпел неудачу. Ему стало интересно, где она на самом деле добыла эту информацию.

— Отсюда и коттедж «Холли».

— О?

— Когда-то там жил егерь. Генри предложил его детям, с ними осталась няня. Бедная старушка, они попортили ей крови! Раньше они были не разлей вода, а няню на пару водили за нос. Но потом, когда подросли, они стали постоянно ссориться. Ну, сами знаете, какими бывают подростки. Правда, вот мой Дэнни никогда не создавал мне никаких проблем. — Дэнни ухмылялся в кусок ванильного торта. На его верхней губе повисла подходящая к ней по цвету полоска крема. — Она часто сюда приходила, нянюшка Шарп, просто выпить чашечку чая и получить хотя бы немного мира и покоя. Они жили даже не как кошка с собакой, гораздо хуже. Видели отметину у Майкла Лэйси на лице?

— Мистера Лэйси мы еще не опрашивали.

— Это она… его сестрица. Швырнула в него утюгом. — Она заметила, как изменилось выражение лица Барнеби, и фыркнула. — О, сами увидите, мистер Барнеби. Эти милые мордашки способны очаровать кого угодно, но вас-то точно не проведешь!

Непредвзятость миссис Рейнберд, так очаровавшая инспектора в начале разговора, словно на время покинула ее. То, что ее обожаемого (хотя и явно нездорового) сыночка кто-то когда-то обидел, до сих пор вызывало у нее болезненный зуд.

— Мистер Трейс поддерживал Лэйси финансово?

— О да. Отец-то не оставил деткам ни гроша. И, насколько мне известно, Генри до сих пор помогает Майклу. Хотя от того и благодарности-то не дождешься.

— А его работы имеют успех? Он продает их?

— Нет, что вы. И ничего удивительного. Мерзкие жестокие картинки. Кладет краски как будто лопатой. Но при этом, знаете, моделей ему всегда хватает.

— Да уж, — встрял Дэннис. — Эта девчонка Лесситер все время околачивается вокруг. Правда, ей-то не на что надеяться, скучная старомодная клуша. Знаете, Майкл однажды меня рисовал. — Он самодовольно обратил свое бледное капризное личико к Трою.

— И получилось тоже ужасно.

— О, пока он писал портрет, я был его котиком, — продолжил Дэннис, — самым-самым замечательным и все такое. А потом, когда он получил все, что хотел, просто вышвырнул меня.

— Дэнни! Подай еще мороженого мистеру Барнеби!

— Спасибо, не нужно. А няня, мисс Шарп, она еще живет здесь?

— Миссис Шарп. Нет. Она переехала в Сент-Леонардс, как только они достаточно выросли, чтобы самим о себе заботиться. Она была счастлива получить наконец свободу. Им тогда исполнилось, кажется, лет по семнадцать. Она даже не зашла ко мне, чтобы попрощаться. Надо сказать, я немного обиделась. Я взяла у Трейсов ее адрес и пару раз пробовала ей написать, но она так и не ответила. Я послала еще открытку на Рождество, а потом плюнула на это дело. — Разочарование вновь дало о себе знать. Само собой, она предпочла бы продолжительное драматическое прощание, полное жутких откровений. Она пустилась в живописное изложение одной из наиболее ярких сцен домашней войны в коттедже «Холли», а Барнеби, время от времени внимательно кивающий, встал и начал вышагивать по комнате, чтобы размять затекшие конечности.

Он подошел к дверям, выходящим в патио. За ними виднелась гладкая, сверкающая, словно зеленое стекло, лужайка. На ее дальнем конце произрастали какие-то цветущие деревья и кустарники. Он задумался, на чем же мистер Рейнберд сколотил свое состояние. А оно должно быть немаленьким, учитывая бунгало, партнерство Дэнни и эту серебряную игрушку. Не говоря уже о столике на колесах.

Он вернулся к беседе. Постепенно он начинал чувствовать себя все менее комфортно. Несмотря на теплый день, батареи работали на полную мощность. Он взглянул на Дэнниса, который хлопал бесцветными ресницами в сторону сержанта Троя, и подумал, неужели ему действительно холодно? Вообще-то, с его отсутствием хоть какой-то подкожной теплоизоляционной прослойки, это казалось неудивительным.

Вся обстановка в комнате производила однозначно гнетущее впечатление на Барнеби. Здесь было полно напыщенной роскошной мебели: несколько сервантов с фарфором, преимущественно «Капо ди Монте»[29], а также полки с куклами в различных национальных костюмах и по-настоящему мерзкие картины на стенах. На ближайшей к Барнеби был изображен кокер-спаниель в… — он, не веря, вгляделся внимательнее, — …потоках слез. В общем, его окружал, как сказала бы его дочь, гротеск двадцатого столетия.

— Мы премного вам благодарны, миссис Рейнберд, — прервал он поток ее слов вежливо, но твердо.

— Не за что, не за что, мистер Барнеби. — Она протянула ему руку. Он не смог уклониться от рукопожатия. Более всего оно напоминало погружение в комок теста. — Ради чего еще жить, как не ради помощи ближнему!

Когда двое полицейских шли по дорожке от дома, сержант Трой заявил:

— Таких мужчин нужно кастрировать. — Не услышав от Барнеби ничего в ответ, он продолжил: — А матушка… просто злобное старое трепло.

— Миссис Рейнберд и люди ей подобные — божье благословение в любом расследовании, Трой. Главное, не путать слухи с фактами. А когда они делятся с вами тем, что считают фактами, необходимо их тщательно проверять. И не делать поспешных выводов. Непредвзятое мышление, сержант, не забывайте об этом.

— Да, сэр.

Они направлялись к Бернэм-Кресчент и муниципальному дому номер семь, где проживала миссис Куин.

В тот же самый момент, когда Барнеби и Трой миновали отверстие в подгнившем и пыльном заборе, отмеченное двумя покосившимися воротными столбиками, миссис Рейнберд с сыном закрыли двери «Транкиллады» и повернулись друг к другу, сияя от удовольствия.

— Ты добыл его?

— Мамочка, да!

— Ох! Где… Где?

— Подожди секунду. Ты не сказала…

— Ты мой хороший мальчик. А теперь показывай!

— Нет. — Его лицо, неприятно-оранжевого цвета из-за тусклого освещения, стало упрямым и замкнутым. — Неправильно. Ты должна сделать это как надо.

— Хороший мой мальчик, — проворковала она, смачно целуя его. Дыхание у нее было приторно-сладким — мягкий взрыв фиалковых леденцов, сливок и густой ванили. — Мамин самый лучший мальчик. — Ее пальцы скользнули к нему под рубашку, лаская костлявые лопатки. — Единственный чудесный мальчик.

Он лизнул ее ухо с висячей гирляндой из страз. Миссис Рейнберд блаженно прикрыла глаза.

— М-м-м-м-м. — Его дыхание участилось. — Умница Дэнни.

— А теперь… — она взяла его за руку и повела по коридору к дверям, выходящим в сад, — покажи мне…

— Я хочу еще поиграть.

— Поиграем попозже.

— По-всякому?

— Как захочешь. Пойдем… Где он?

Они вышли на лужайку. Позади беседки лежала темная куча, из которой сочилась вода, растекающаяся по ярко-зеленой траве концентрическими кругами. Дэннис гордо подвел мать к куче. Взявшись за руки, они глядели на нее. Глаза миссис Рейнберд сияли.

— Где ты его нашел?

— В пруду, позади букового леса. Я видел, как они привязали к нему камни и забросили туда.

Она промолчала, лишь сделав длинный и удовлетворенный вздох.

— Моя машиночка совсем промокла. Мне же пришлось класть его в багажник.

— Мы купим тебе новую.

— О, мама… — Он стиснул ее ладонь, задыхаясь от восторга. — Значит, ты думаешь, это дорого стоит?

— О да, мой милый. — Она шагнула вперед и пнула мокрую кучу носком туфли. — Очень даже дорого. Очень.

Глава 5

Сад у дома номер семь представлял собой свалку. В буквальном смысле этого слова. К стене дома прилипла средних размеров гора мусора. Поломанные остовы кроватей и тележек, старые коробки, ржавые цепи и большая ободранная кроличья клетка. Шторы на первом этаже были плотно задернуты. Барнеби погремел почтовым ящиком. Где-то внутри дома слышался детский плач. Тут же раздался женский вопль:

— Замолчи, Лиза Дон! — и дальше: — Пожалуйста, погодите минуту! — Подумав, что последняя фраза обращена к нему, Барнеби стал ждать.

Через какое-то время появилась миссис Куин. Это оказалась тощая женщина со впалой грудью и красными пятнами вокруг губ. Она курила и как будто постоянно находилась в движении, даже когда стояла на месте; создавалось ощущение, что ее завели и ей не терпится начать движение.

— Заходите. — Она отступила назад, пропуская их. — Соседка мне сказала, что вы ко всем заходите.

Комната, в которой они очутились, была окутана сигаретным дымом и тускло освещалась деревянной люстрой с пергаментными плафонами-лодочками. Громко орал телевизор. Миссис Куин даже не подумала уменьшить громкость. В комнате было неопрятно. За пластмассовым столиком сидела маленькая девочка, которая хныкала и хлюпала носом.

— Смотри, кто пришел, Лиза Дон. — Ребенок хмуро взглянул на Барнеби. — Я тебе говорила, не будешь хорошо себя вести, придет полиция. — Из глаз девчушки полились слезы. — Посмотрите, мистер полисмен, что она натворила. — Миссис Куин схватила со стола нечто темное и мокрое. — Это ее книжка-игрушка с младенцем Иисусом! Я только на Рождество ей подарила! Эта черная смородина повсюду! — Она раскрыла книжку. Иисус, Мария, Иосиф и сборище разнообразных животных, обильно и символично вымазанные пурпурным ягодным соком, поднялись со страницы. — В этом доме уже через пять минут все портится!

— О, я думаю, она это не нарочно. — Барнеби улыбнулся Лизе Дон, которая расстроенно терла глаза кулачками и всхлипывала. Потом повернулся к миссис Куин, меряющей шагами комнату, одновременно жадно затягиваясь и стряхивая пепел куда придется.

— Я собиралась уходить, — объяснила она.

— Как я понял, вы работали у мисс Симпсон?

— Совершенно верно. У нее и в Тай-хаузе. А еще я работала у старухи Пустозвон. Правда, всего неделю. Она мне сказала, что я могу делать все, что угодно, но чтобы ничего не передвигала. И как, по-вашему, я должна была убираться, ничего не двигая?

— Вы, наверное, говорите о мисс Беллрингер[30]?

— Да.

— В то утро, когда мисс Симпсон нашли мертвой, вы пришли на работу как обычно?

— Естественно. Почему бы мне было не приходить? Мисс Б. подглядывала через окошко. Она вышла и сообщила мне. Если хотите, можете присесть.

— Простите? О, спасибо. — Барнеби примостился на краешке черного дерматинового дивана. Из одной подушки через порез в обивке торчали разноцветные поролоновые хлопья.

— Она дала мне чаю на тот случай, если мне станет плохо. А потом я пошла в Тай-хауз.

— Наверное, вы испытали потрясение?

— Конечно. Доктор посещал ее всего лишь несколько дней назад. У нее был небольшой бронхит, но он уверял, что при правильном лечении она проживет еще не меньше десятка лет. — Миссис Куин зажгла новую сигарету от окурка предыдущей. — Конечно, теперь-то всем известно, из-за чего она умерла. Так ведь? Проклятые насильники! Тут как-то вечером по телевизору показывали одного такого. Ох, что бы я с ними сделала!.. — Женщина на секунду присела на каминную решетку и бросила окурок в пустой очаг. Ее ступни яростно отбивали такт. Когда она затягивалась, ее щеки втягивались так сильно, что вместо них возникало два темных провала. — Бедная старушка! В ее-то возрасте!..

Воздержавшись от комментариев по поводу этого дикого фрагмента домыслов, Барнеби спросил, нравилось ли миссис Куин работать у мисс Симпсон?

— О да… Она любила порядок, но я знала, что ей нужно. Мы хорошо ладили.

— А в Тай-хаузе?

Она снисходительно улыбнулась, демонстрируя идеально ровные вставные зубы.

— Вы там были? — Когда Барнеби утвердительно кивнул, она продолжила: — Смешное место, правда же? Старушка Филлис Каделл готова помереть, только бы остаться там. Вы же должны были заметить, куда ветер дует. Она-то так готовилась к тому, что место освободится. Рылась у нее в вещах, еще когда миссис Трейс была жива. Хотела стать незаменимой. Видели бы вы ее после того несчастного случая. Когда кто-нибудь находился рядом, она старалась изображать горе. Как бы не так! Она умирала от радости! Понимаете же, на что она рассчитывала. Но тут мисс Великобритания из коттеджа «Холли» начала порхать вокруг и сорвала джек-пот. Я думала, мисс Каделл бросится под первый же автобус в то утро, когда они объявили о помолвке. Честное слово, это была исключительная картина!

Женщина самодовольно улыбнулась.

— Миссис Куин, вернемся к прошлой пятнице… Вы были в тот день в деревенском клубе?

— Я? С этими? Вы шутите! Женский институт? Это же сборище надутых индюшек! Нет уж, пусть подавятся своими букетиками. И своими соленьями-вареньями тоже.

— Значит, вы находились в это время дома?

— Да. Телик смотрела. Правда, Лиза Дон? До самого вечера. Она только сбегала в магазин за печеньем. — Барнеби взглянул на ножки Лизы Дон, болтающиеся дюймах в восемнадцати от пола. Перехватив его взгляд, миссис Куин продолжила: — Она так хорошо умеет переходить дорогу. И всегда сразу возвращается домой. Она уже большая, да ведь, Лиза Дон? Скажи хорошему дяде полицейскому, сколько тебе лет?

— Почти четыре, — прошептала малышка.

— Тебе уже четыре. Ей полных четыре, — настойчиво повторила миссис Куин. — А кто купил тебе в магазине конфетки?

— Джуди.

— Тетя Джуди. Дочка Лесситера. Она частенько ее угощает. Купила ей на Пасху яйцо с сюрпризом, там была куча кроликов. — Лиза Дон начала плакать. — О господи, ты можешь помолчать?! Что подумают эти господа? Мне не стоило этого говорить… Про яйцо. Соседская собака как-то сорвалась с цепи и загрызла ее кролика.

— Бедный Черныш!

— Ладно, ладно. Купим тебе другого.

— А когда именно ваша дочь ходила в магазин?

— Точно не помню. Мы смотрели «Сыновей и дочерей», значит, после трех.

— А это точно было семнадцатого числа?

— Я же вам сказала. — Миссис Куин зажгла третью сигарету.

— И вы провели дома весь тот вечер?

— Куда ж мне с ней ходить?

— Спасибо, миссис Куин. — Пока Трой зачитывал показания, а миссис Куин затягивалась, стучала ногой и вздыхала, Барнеби попытался поговорить с Лизой Дон, но та вжалась в спинку стула и отказывалась даже взглянуть на него. Синевато-черные отметины, похожие на цветки анютиных глазок, покрывали внутреннюю сторону ее ручек. Прежде чем они снова прошли между гнилых столбиков, Барнеби услышал, как девочка снова начала плакать.

У себя в кабинете Барнеби включил вентилятор и попросил принести ему кофе и сэндвич из столовой. Прежде чем отправиться выполнять его поручение, Брайли сказала:

— Звонила мисс Бейзли. Она оставила свой рабочий телефон и просила вас позвонить.

Барнеби поднял трубку и набрал номер. Голубые лопасти вентилятора производили весьма эффектное жужжание, однако прохлады не приносили, только лениво перемешивали теплый застоявшийся воздух.

— Мисс Бейзли? Это старший инспектор Барнеби.

— О да. Здравствуйте… Помните, когда мы с вами беседовали в прошлый раз, я упомянула, что чего-то вам не сказала?

— Да, помню.

— Так вот, я вспомнила, что же это было. Сказать вам?

— Да, будьте так любезны.

— Вчера я была с сестрой в Хай-Вайкомбе. В следующем месяце у нее свадьба, я буду подружкой невесты, поэтому мы отправились на примерку моего платья. Рядом со станцией есть ателье, так что иногда там даже можно найти место на стоянке, ненадолго, конечно, так вот, оно называется «Анна Белинда». И я вспомнила, что именно это и сказала тогда мисс Симпсон. Ну, почти.

— Вы уверены?

— Да. Она сказала: «Совсем как бедняжка Аннабелла».

— А вы ничего не путаете?

— Нет.

— Не просто «Белла»?

— Нет. Она точно сказала «Аннабелла».

Барнеби положил трубку и сидел, задумчиво глядя на аппарат. Брайли принесла сэндвич и чашку превосходного кофе. Барнеби взял у нее чашку и попросил:

— Не могли бы вы позвонить в социальную службу? Я считаю, кто-то должен наведаться в седьмой дом «Бернэм-Кресчент», это в Бэджерс-Дрифт.

— Что мне сказать им, сэр?

— Ох… Вероятно, имеет место плохое обращение с ребенком. Фамилия матери — Куин. Ей и самой нужна помощь. Я бы сказал, она на грани нервного срыва. А потом, если вам не трудно, свяжитесь со справочной Слофа. Мне нужен адрес и телефон миссис Норы Уайтли. Она домашний учитель по естествознанию. У нее девятилетний сын. — Он хищно впился зубами в сэндвич, сразу ополовинив его, снова поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Мисс Беллрингер? Может быть, вы в курсе: у вашей подруги не было среди знакомых некоей Аннабеллы? — после длительной паузы последовал отрицательный ответ. — Возможно, речь идет о миссис Трейс?

— О нет… На самом деле она была Беатрис. А Беллой называла себя, потому что это казалось ей более благородным.

— А мисс Симпсон об этом знала?

— Конечно. Я помню, как она мне говорила, что считает это глупостью. Ей казалось, что Беатрис — гораздо более красивое имя, чем Белла. — Она перевела дух. — У меня когда-то давно училась Изабелла. Исключительный ребенок. Кажется, сейчас она замужем за священником. Это вам ничем не поможет?

Барнеби поблагодарил ее и попрощался. Он совершенно забыл, что мисс Симпсон более сорока лет работала учительницей. И поэтому, даже несмотря на то что Аннабелла достаточно редкое имя, скорее всего, среди ее учениц была какая-нибудь Аннабелла, а может быть, и не одна, запомнившаяся на фоне стандартных Джин, Джоан, Джун и Джейн. Но мисс Симпсон вспомнила это имя, увидев предающуюся любви пару. В каком возрасте этим начинали заниматься двадцать, тридцать, сорок лет назад? «Наверное, — подумал он, — примерно в том же, что и сейчас. Кое-что в мире не меняется».

Но почему «бедняжка Аннабелла»? Он отхлебнул еще кофе и краем глаза заметил паука, болтающегося на паутинке под потолком. Возможно, она лишилась денег? Сбилась с праведного пути? Умерла? Барнеби подумал обо всех людях, с которыми могла встречаться мисс Симпсон за свои восемьдесят лет жизни, а также обо всех, кого она могла знать понаслышке, и о ком могла читать. Он вздохнул, откусил еще сэндвич и признал неизбежное: Аннабелла могла быть кем угодно.

— Я могу чем-нибудь помочь, сэр? — поинтересовался Трой.

— Можете. — Барнеби допил кофе. — Отвезите меня в редакцию «Эха». Я хочу ознакомиться с репортажем о смерти Беллы Трейс.

— Неужели вы думаете, что здесь есть связь?

— Пока я ничего не думаю. Но это еще одна неестественная смерть в том же маленьком местечке, к которой были причастны люди, попавшие теперь под подозрение по нашему делу. Такое нельзя оставить без внимания. Так что допивайте свой чай и поехали разбираться.

В цокольном этаже редакции еженедельника «Каустонское эхо» Барнеби беседовал с пожилым мужчиной, который казался такой же неотъемлемой частью обстановки, как и древние зеленые картотечные шкафы и ржавые водопроводные трубы, змеившиеся по задней стене. Еще здесь был огромный титан, в данный момент темный и тихий.

Барнеби попросил показать ему номера за сентябрь и октябрь прошлого года. Старик прошаркал к шкафу с подшивками, потом обратно. Он не произнес ни слова и даже не вынул изо рта незажженную, плохо скрученную «козью ножку». Несколько крупинок имбирного табака высыпались на газеты, когда он подавал их Барнеби. Инспектор отошел с ними к конторке у окна. В помещение проникало мало света, стекла в окнах были толстые, желтовато-молочного цвета. Под аккомпанемент шагов над головой он пролистал первые два выпуска. Репортаж о смерти миссис Беллы Трейс обнаружился в третьем. Он оказался весьма пространным и занимал больше половины полосы.

В тот роковой день небольшая компания отправилась на охоту. Там были Генри Трейс, Дэвид Уайтли (о котором деликатно, хотя и непонятно зачем, сообщалось, что он помог мистеру Трейсу), доктор Т. Лесситер, друг и личный врач мистера Трейса, миссис Трейс, мисс Филлис Каделл и двое соседей-землевладельцев, Джордж Смоллетт и Фредерик Лоли. Плюс двое загонщиков — Джим Бернет, юноша с фермы, и Майкл Лэйси, молодой друг семьи.

Очевидно, в момент инцидента миссис Трейс находилась в нескольких ярдах от остальных охотников. Как всегда бывает в подобных случаях, свидетельства очевидцев были запутанными и порой противоречили друг другу. Доктор Лесситер считал, что женщина споткнулась и уже падала, когда прозвучал выстрел, и получилось, что во время падения она случайно спустила курок и пуля попала ей в грудь. А перед этим она споткнулась о корень. Доктор признавал, что именно это могло повлиять на сложившуюся у него в голове картину гибели миссис Трейс. Майкл Лэйси сказал, что вначале прозвучал выстрел, но при допросе у коронера уже не был на сто процентов уверен в этом. Остальные члены группы не заметили ничего, пока не увидели миссис Трейс лежащей на земле. Мистер Трейс, отчаянно стремясь добраться до супруги, слишком резко повернул свое кресло, и оно перевернулось. Повсюду носились собаки, царила полнейшая неразбериха. Майкл Лэйси, который все время находился ближе всех к миссис Трейс, подбежал к ней, но доктор предупредил его, чтобы он не трогал женщину, а быстрее бежал звонить в «скорую помощь».

Давая показания, доктор Лесситер сообщил, что, когда он приблизился к миссис Трейс, она уже умирала. Сделать ничего было нельзя. Женщина не успела ничего сказать, практически сразу же потеряла сознание и через несколько мгновений скончалась. Приводились также некоторые детали заключения экспертов, касающиеся угла, под которым был произведен выстрел, пулевых отверстий и повреждений, полученных погибшей. Пуля попала прямо в сердце, а затем раздробила один из позвонков и вышла наружу. И доктор Лесситер, и мистер Трейс подтвердили, что в момент выстрела все, за исключением Джима Бернета, были либо сзади, либо слева от миссис Трейс, так что никто из них не мог этого сделать. А Джим, хотя и находился спереди от нее, стоял в добрых тридцати ярдах, причем с правой стороны. Позже, по поручению мистера Трейса, оба загонщика вернулись на место происшествия, чтобы попробовать найти пулю, но, что оказалось неудивительно, принимая во внимание густую лесную растительность, потерпели неудачу. Коронер выразил безутешному вдовцу соболезнования и вынес заключение о смерти в результате несчастного случая.

Барнеби перечитал репортаж еще раз. Он был написан очень ясно, ничто в нем вроде бы не вызывало сомнений, однако что-то все-таки беспокоило его. В статье промелькнуло нечто неявное, что не вписывалось в общую стройную картину.

Он вернул сморщенному старичку газеты — тот казался даже менее заинтересованным в их возврате, чем в выдаче, — и показал ему свое удостоверение.

— Мне нужно сделать фотокопию этого репортажа, — сказал инспектор, обводя карандашом статью.

— Э! — неожиданно пробудился архивариус. — Этого нельзя! Они из хранилища!

— Да что вы говорите? — Барнеби злобно взглянул на обведенную статью и покачал головой.

— Не знаю, куда катится мир, но это факт. Если это вас устроит, то к четырем часам.

Глава 6

Проезжая по Черч-лейн, старший инспектор заметил, что коттедж «Улей» уже приобрел легкий налет заброшенности, словно недавно опустевшая ракушка. Трава выползала на дорожку, занавески в окнах висели безжизненно и неподвижно. На стене у дома мисс Беллрингер лежал Веллингтон, время от времени замахиваясь лапой на пролетающих бабочек.

Там, где дома заканчивались, напротив парковки стоял деревянный указатель: «Гесслер-тай 1 миля». Дорога была широкой, с отчетливыми следами шин. Барнеби показал Трою, что хочет проехать дальше, и тот аккуратно повел машину между живыми изгородями.

— Хорошо, что мы не на «ровере», сэр.

— Знаешь ли, если бы мы были на «ровере», я бы, наверное, не стал просить тебя сюда ехать, — огрызнулся Барнеби. Сэндвич с курицей и салатом встретился в желудке с кошмарной трапезой миссис Рейнберд и растворился в ней без остатка. А таблетки он оставил в кабинете.

— Полагаю, не стали бы, сэр. — Сержант Трой подумал, что Барнеби — подходящее имя для медведя с вечно больной головой, и представил себя через энное количество лет учащим жизни какого-нибудь сержанта. Он проехал в просвет в изгороди, за которым открылся довольно обширный кусок относительно ровной земли, и припарковался. Они вышли из машины.

«Неприятное местечко», — подумал Трой, впервые увидев коттедж «Холли». Домик оказался сереньким и весьма аскетичным, он примостился к самому краю леса. Несмотря на теплый день, сержант передернулся. В этом месте без труда можно было представить себе ведьму, выбирающуюся отсюда и хватающую Гензеля и Гретель. Настоящая иллюстрация к братьям Гримм. Он про себя довольно ухмыльнулся собственному остроумию, поразмыслил, не поделиться ли наблюдением с Барнеби, и решил, что не стоит. Сегодня и так атмосфера была достаточно напряженной.

Когда они подходили к крыльцу, из-за облаков вырвалось солнце и осветило южную стену. Камень засветился и заиграл тончайшими оттенками. Барнеби прикоснулся к одному. Тот походил на огромную конфету, кофейный со сливочными прожилками. Он постучал. Ответа не последовало.

Тогда почти у себя под ногами он заметил побег жимолости, маленький, отчаянно стремящийся выбраться из зарослей крапивы. Может быть, его посадила когда-то девушка, пропалывала, поливала, наверное, надеясь, что со временем он оплетет крыльцо. Вопреки всему на жимолости раскрылись два цветка. Похоже было, что это сорт «Серотина».

— Попробуем с черного хода.

Позади дома оказался небольшой бетонированный двор, еще больше крапивы, бочка с зеленой стоячей водой, покрытой толстой пленкой слизи, и три пластиковых мешка, раздувшихся от мусора. В доме с этой стороны было два маленьких окошка; стекла и подоконники покрывал слой пыли. Барнеби потер одно и всмотрелся.

У мольберта стоял мужчина в синей рубахе и вельветовых штанах, заляпанных краской. Окно располагалось у него за спиной. Казалось, он полностью погружен в работу, кисть так и летала от палитры к холсту и обратно резкими, почти кинжальными взмахами.

— Сэр, он должен был нас услышать.

— Ну, не знаю, не знаю. Художник в порыве вдохновения… мысленно может быть за тысячу миль отсюда.

Сержант Трой хмыкнул. Он не принимал на веру, что живопись может сделать человека совершенно глухим. У него самого не было времени на искусство, которое он считал не имеющим ценности для общества, и поэтому всегда удивлялся, что художники и прочие им подобные бездельники получают за это деньги. Барнеби постучал в стекло.

Мужчина тут же резко обернулся. Барнеби успел заметить белое лицо, стремительно мелькнувшее за мутным окном, и мужчина тут же выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь. Барнеби услышал, как повернулся в замке ключ, и поспешно направился обратно к фасаду дома. Они с Троем подошли к крыльцу как раз в тот момент, когда Майкл Лэйси открыл дверь.

Он оказался лишь немного повыше своей сестры и сильно похож на нее, чтобы сразу распознать родство. Те же глубокие фиалковые глаза, те же темные волосы, очень коротко остриженные и плотными завитками покрывающие красивой формы череп. У него были аккуратные маленькие уши, смещенные к затылку, что вместе с широко расставленными глазами придавало ему несколько опасный вид, как у злобного жеребца.

Вспомнив замечание миссис Рейнберд об утюге, Барнеби ожидал увидеть какое-то трагическое и явное уродство, но на первый взгляд лицо Майкла Лэйси казалось совершенно нетронутым. Только потом Барнеби заметил, что от левой скулы вниз, к уголку рта, тянется полоска блестящей розовой, туго натянутой кожи. Такой шрам явно остался после ожога. Майкл был не только красив (чему практически не мешал этот лоскуток странно блестящей кожи), но и источал явственную жестокую мужественность. В нем не чувствовалось тепла. Майкл Лэйси выглядел человеком, который, не задумываясь, способен переделать мир и его обитателей в соответствии с собственными нуждами. Барнеби стало жаль Джуди Лесситер. И даже, если уж на то пошло, противного мистера Рейнберда.

— Можно нам зайти ненадолго? — осведомился он.

— Что вам нужно?

— Мы из полиции…

— Ах, так вы, значит, из полиции. И что я должен делать по этому поводу? Приветственно махать флажками?

— Мы опрашиваем всех жителей деревни…

— Я не живу в деревне. Удивительно, как ваш дедуктивный метод позволил вам до такого додуматься?!

— …и окрестностей. Это совершенно обычная практика, мистер Лэйси, в процессе…

— Послушайте. Мне очень жаль мисс Симпсон. Мне она нравилась. Но я не принимаю никакого участия в деревенской жизни, это подтвердит вам любая местная сплетница. А теперь, прошу меня простить…

— Мы не задержим вас надолго, сэр, — проговорил Барнеби, чуть перемещаясь вперед. Майкл Лэйси немного отступил назад, как раз настолько, что двое мужчин смогли войти в коттедж. Слева от Майкла начиналась голая дощатая лестница, он уселся на ступеньку, оставив полицейских стоять.

— Вы хорошо знали мисс Симпсон?

— Я никого хорошо не знаю. Она разрешила мне сделать несколько эскизов в своем саду… в разные времена года… но это было сто лет назад. Я не видел ее… м-м-м… не меньше двух месяцев. — Он взирал на старшего инспектора внимательно и бесстрастно, разве что слегка забавляясь, по-видимому приняв решение рассматривать это насильственное вторжение как развлечение.

— Вы можете сказать, где находились после обеда и вечером в прошлую пятницу?

— Здесь.

— Мистер Лэйси, не торопитесь. Припомните хорошенько.

— Нет. Я всегда здесь. Работаю. Иногда прерываюсь и гуляю по лесу.

— А в тот день вы не гуляли? — поинтересовался Барнеби.

— Может, и гулял, но на самом деле не помню. Все мои дни одинаковы, так что дневник вести мне нет смысла.

— Разве это не слишком скучная жизнь для молодого человека?

Майкл Лэйси уставился на свои босые ноги. У него были красивые ступни: удлиненные, узкие, изящные, с тонкой кожей и ровными косточками. Византийские ступни. Потом он взглянул прямо на Барнеби и произнес:

— Моя жизнь — это моя работа. — Он говорил негромко, но с таким вызовом и страстной убежденностью, что Барнеби, увлекающийся акварелями и нерегулярно участвующий в собраниях каустонского общества изящных искусств, ощутил укол зависти. Потом он сказал себе, что убежденность не означает наличие таланта, что подтверждалось наблюдениями за выступлениями драматического кружка Джойс. Вооружившись этим не очень-то изящным суждением, он произнес:

— Мистер Лэйси, если позволите, еще буквально один-два вопроса…

— А если не позволю? Ненавижу, когда меня отрывают от работы.

— Насколько я знаю, — невозмутимо продолжал Барнеби, — вы присутствовали при несчастном случае, в результате которого погибла миссис Трейс?

— Белла? — откровенно удивился Майкл. — Ну да, я был там, но я не понимаю… — Он замолчал. — Вы что, хотите сказать, что есть какая-то связь? — От его прежней враждебности не осталось и следа. Теперь он выглядел по-настоящему заинтригованным. — Но нет… такого не может быть, ведь так?..

— Как я понял из статьи в газете, вы первым оказались рядом с миссис Трейс после выстрела?

— Совершенно верно. Лесситер сказал не трогать ее, а бежать вызывать «скорую», я так и сделал.

— В Тай-хаузе в это время кто-нибудь был?

— Только Кэтрин. Из кожи вон лезла, чтобы угодить.

— Прошу прощения?..

— Готовила на кухне бутерброды, лепила пирожки, резала мясо…

— А вы в это время помогали загонять дичь.

— Это совсем другое дело. Мне за это платили! — Сарказм Барнеби вернул гнев в голос Майкла. Он подтвердил, что никто из компании охотников не находился в таком положении, чтобы застрелить миссис Трейс, потом добавил: — Не понимаю, почему вы меня обо всем этом расспрашиваете. У меня ведь даже ружья не было.

— Вы со вторым загонщиком действительно после пытались найти пулю?

— Я бы не стал заявлять об этом так громко. Мы действительно мельком осмотрели место, но нам показалось, что это совершенно бессмысленное занятие, и быстро бросили его.

— Благодарю вас, мистер Лэйси.

Садясь в машину, Трой, помня о неуместном замечании насчет «ровера», отчаянно пытался придумать, что бы такого разумного и проницательного сказать.

— А вы заметили, что он запер за собой дверь той комнаты, где рисовал? Мне это показалось несколько странным.

— Ну, я не знаю. Люди творческие часто испытывают потребность защитить неоконченную работу. Вспомните хотя бы несмазанную дверь Джейн Остин[31].

Сержант Трой развернул машину, глядя в большое двустороннее зеркало, укрепленное на заборе, позволявшее видеть часть дорожки и фасад коттеджа.

— Тут вы правы, — отозвался он, ни за что в жизни не собираясь признаваться, что понятия не имеет ни о какой несмазанной двери Джейн Остин. Что же до того, что красавчик Майкл Лэйси — мечта всех юных девиц… Трой глянул в зеркало и коротко провел ладонью по своим морковного цвета волосам. Это только в романах девушки предпочитают брюнетов.

Майкл Лэйси следил с крыльца за полицейским автомобилем, пока тот не скрылся, потом вернулся в студию. Он взял в руки палитру и кисть, несколько секунд стоял, уставившись на холст, и наконец положил инструменты обратно. Начало темнеть. Но, несмотря на то что ему помешали, день выдался удачным. Иногда он работал с каким-то остервенением, разрывая в клочки эскизы, накладывая краски слой за слоем, раз за разом переписывая одно и то же, никак не получая того, к чему стремился, порой плача от злости. Но такие дни, как сегодняшний, компенсировали подобные моменты. Из лихорадочных усилий порой рождалась восхитительная легкость. Майкл рассматривал фигуру на холсте. Здесь еще многое предстояло сделать. Он только сделал фон. Но картина уже радовала его. Он не сомневался, что она получится. Когда такое происходило, Майкл чувствовал себя великим. В нем рождалась твердая вера в то, что в любом случае, что бы он ни делал с этим холстом, какой бы манерой ни пользовался, как бы ни распределял этапы работы, все равно она будет удачной. Убеждение было так сильно, что он ощущал, что не сможет испортить картину, даже если специально попытается это сделать.

Он направился на кухню, открыл банку с печеными бобами и колбасным фаршем и, зачерпывая ложкой прямо из жестянки, вернулся в студию. Угасающий свет как будто изменил очертания обстановки, стены казались непрочными и рыхлыми. С расстояния в несколько футов на Майкла смотрели четыре больших абстрактных полотна, светясь в сумерках плотными белыми мазками. В уголке каждого темнела разлетающаяся взрывом звезда, сейчас казавшаяся просто кляксой.

Наверху углового буфета стояла старинная оловянная школьная лампа. Он зажег свечу и обошел комнату, разглядывая холсты, прислоненные к стенам. Несмотря на то что под потолком висела яркая флюоресцентная лампа, Майкл Лэйси любил огонь свечей. Они придавали особый оттенок живописи. Цвета становились как будто глубже, многослойнее; глаза на портретах блестели, а губы изгибались в создаваемой светом иллюзорной жизни. Плотная материя превращалась в нечто редкое и хрупкое. Этот эффект стимулировал его творческое мышление и порождал новые удивительные замыслы.

В буфете лежали книги в мягких обложках и каталоги живописи, все зачитанные, с перегнутыми, а то и поломанными корешками. Он вытащил из стопки наугад каталог и сел, глядя на гравюру Боттичелли. Как соблазнительны, подумал он, эти нежные оживленные лица, обрамленные свежими весенними цветами. Майкл доел бобы и посидел еще немного, ощущая полное удовлетворение, воображая, как он будет гулять по галерее Уффици, в благоговении останавливаясь перед подлинниками. Потом он встал, открыл окно, подбросил пустую банку и пнул ее так, что она сверкающей дугой пролетела через раму и исчезла в ночи.

Глава 7

Позже в тот же вечер Барнеби сидел, гоняя по тарелке салат. Он специально задержался в участке, просматривая бланки по мере того, как они появлялись у него на столе, пока не почувствовал, что обед уже точно не спасти и можно будет с чистой совестью открыть консервы. Он забыл, что на свете есть такие вещи, как помидоры, огурцы и свекла…

Кто-то мог бы подумать, что замучить салат до такой степени, чтобы он перестал быть съедобным, не способна даже Джойс, но этот кто-то, увы, жестоко бы ошибся. В овощах, мокнущих в уксусном соусе, кипела дикая жизнь. Барнеби приподнял вилкой сморщенный листик латука. Под ним обнаружилось какое-то мелкое насекомое, отважно гребущее против течения.

— А на десерт бейквеллский сюрприз! — крикнула Джойс с кухни, проявляя чудеса телепатии. Что интересно, он был голоден. Это всегда его поражало. В этом имелось даже что-то трогательное: каким бы испытаниям Барнеби ни подвергал собственный желудок, через несколько часов он снова начинал оптимистично сигнализировать о своем существовании, не переставая на что-то надеяться. И каждый раз вопреки всему ожидая, что судьба наконец-то повернется к нему лицом.

— А на следующие выходные приезжает Калли. — Миссис Барнеби появилась в столовой и наделила мужа фруктовым пирогом, чашкой чая и поцелуем. — Понял?

— Замечательно. Надолго?

— Нет, только до вечера воскресенья.

Барнеби и Джойс смотрели друг на друга. Оба они любили свое единственное дитя и чрезвычайно им гордились. И оба считали, что гораздо лучше, когда ее нет дома. Но ни один из них никогда не произносил этого вслух. Даже в раннем детстве у Калли уже проявилась способность все замечать и был очень острый язычок. В последующие годы обе эти способности лишь оттачивались. Блестяще окончив школу, она теперь изучала английский язык и литературу в Нью-Холле[32] и рассчитывала снова стать одной из лучших, невзирая на то, что, как представлялось Барнеби, все свое время отдавала репетициям разнообразных пьес.

— Ты сможешь встретить ее в субботу?

— Не уверен. — Барнеби уничтожил свой бейквеллский сюрприз, что было для изделия слишком большой честью, и задумался о том, во что на этот раз будет одета его дочь. Она всегда носила что-нибудь вызывающее, но они с Джойс, провожая ее на кембриджский поезд, решили, что времена посудных полотенец, юбок на английских булавках, галстуков и бледного макияжа прошли (по правде говоря, они почти надеялись, что разумные преподаватели отошлют ее обратно домой). Однако во время каждого ее приезда они наблюдали все новые и новые экзотические и пугающие перемены. Хорошо было то, что, покинув родительский дом, по ее собственным словам, в расцвете сил и здоровья, Калли всегда старалась защищать эти свои качества, приезжая ненадолго, зато с внушительным запасом восхитительных продуктов от «Маркса и Спенсера»[33] и «Деликатесов Джошуа Тейлора».

— Не забудешь позвонить отцу?

Барнеби с чашкой чая устроился у камина. Учитывая, что он звонил родителям раз в неделю на протяжении последней четверти века, представлялось маловероятным, что он об этом забудет. Им было уже за восемьдесят, и двадцать лет назад они удалились на покой, поселившись неподалеку от Истбурна. Там они дышали озоном, играли в кегли, занимались садоводством и прочими полезными и приятными делами и выглядели весьма бодрыми, словно рыбешки в ручье.

— Не забуду.

— Лучше позвони сейчас, пока не устроился.

— Я уже устроился.

— А потом сможешь спокойно наслаждаться своим чаем.

Барнеби покорно выбрался из кресла. Ответила мать и, дежурно поинтересовавшись его здоровьем и здоровьем домочадцев, пустилась в отчет о прожитой неделе. Сюда входило описание восхитительного скандала, который случился в их творческой группе, когда почти столетняя старушка предложила организовать курсы натурщиц. Закончила она, как всегда, фразой: «Сейчас позову папу».

После этого о своей неделе доложил Барнеби-старший. У него самым выдающимся событием оказался восхитительный скандал на встрече общества охраны памятников, причиной которого стал викторианский оркестровый павильон. «Вот ведь воинственный народ», — подумал Барнеби. А ведь когда родители переезжали, он представлял себе, что они будут проводить дни, мирно подремывая в своем зимнем саду. Теперь он был вынужден признать, что на этот раз воображение его подвело. Дремать эти пенсионеры явно не собирались. Отец завершил рассказ на том, как окончательно уничтожил бессовестного противника на игровой лужайке.

Барнеби терпеливо слушал, потом заметил, как будто только сейчас спохватившись:

— Да бог с ним! Сейчас ведь чемпионат по крикету в самом разгаре. Я думал, ты бо́льшую часть времени сидишь у экрана.

— Так и есть, так и есть. Взял напрокат это записывающее приспособление. Теперь прокручиваю повторно лучшие моменты, когда захочу. Правда, в пятницу ужасно вышло?

Барнеби снисходительно улыбнулся. Отец прекрасно знал, что он никогда не бывает дома в дневное время и не может смотреть матчи, но все равно считал, что сын должен быть в курсе, о чем речь.

— А что такое?

— Как что? Ведь матч не состоялся, сынок! Слишком плохое освещение. Арбитр предоставил право решать Алленби, и тот решил остановить игру. Это было в одиннадцать утра. А мы-то приготовились. Бутерброды с огурцами, целый термос мятного чая. Устраивались-то надолго. Какое же мы пережили разочарование! Ну, если честно, мать-то не сильно переживала, а у меня весь день был испорчен, ей-богу!

Выразив соответствующие моменту соболезнования, Барнеби вернулся в свое кресло с новой чашкой чая.

— Джойс, люди начинают мне лгать.

— А, милый… — Бледное шелковое вязанье все удлинялось и удлинялось. — Это ты про твое дело в Бэджерс-Дрифт?

— Мадемуазель Кэтрин Лэйси видели в деревне в тот вечер, когда она, по ее словам, сидела дома. Джуди Лесситер заявила, что весь день работала, но при этом в три или полчетвертого ее заметили в деревенской лавке. Тревор Лесситер сказал, что смотрел дома крикет… «превосходная игра»… а матч-то отменили! А Филлис Каделл чуть не умерла со страху, когда мы появились, а потом попыталась запудрить нам мозги дурацкой сказочкой про налоги.

— Вот это да… Похоже, тебе много придется распутывать. — Имена ничего не говорили Джойс Барнеби, и она понимала, что муж просто размышляет вслух, приводя свои домыслы в некий порядок. Но все равно она внимательно его слушала.

— А Барбара Лесситер, супруга уважаемого доктора, получила по почте нечто такое, от чего мгновенно побелела, как простыня.

— Откуда ты это узнал? — Барнеби объяснил. — О, так это, наверное, последнее предупреждение. Я думаю, она накупила шмоток, а теперь не оплачивает счет.

— Нет, — покачал головой Барнеби. — Здесь что-то более серьезное. И где она находилась в тот вечер, когда умерла Эмили Симпсон? Каталась по округе. Весьма расплывчато.

— Но невинные люди обычно расплывчаты. У них не всегда имеется алиби. И они не всегда помнят, что и когда именно делали. Ты же сам всегда так говорил. А чем она занималась после обеда?

— Ходила по магазинам в Каустоне.

— Вот видишь, — категорично заявила Джойс, — она потратила слишком много денег.

Барнеби улыбнулся жене, допил чай и опустил чашку на блюдечко. Что-то подсказывало ему, что не все так просто. Что ничего здесь простым не окажется.

Глава 8

На следующее утро, накануне повторного дознания, Барнеби рано пришел в участок и занялся просмотром заполненных бланков, заключений и отчетов. Основные факты, которые он выуживал оттуда, затем перемещались в его картотеку (компьютер в участок пока так и не прислали). Он заказал кофе и приступил к делу.

Инспектор читал быстро, выхватывая из текста мельчайшие детали и мельком просматривая то, что не имело никакого значения. Результат оказался практически таким, на который он и рассчитывал. После обеда семнадцатого числа из всего мужского населения деревни только двое не были на работе или дома с женами. Это оказалась парочка местных бездельников, которые провели указанное время в компании друг друга. Местный священник пребывал в своем рабочем кабинете, составляя проповедь на будущую неделю. Это подтвердила его домработница, которая в это время варила на кухне варенье и выказала крайнее недовольство тем, что викарий, хрупкий старичок семидесяти трех лет от роду, вообще должен подвергаться допросу наравне со всеми. Остальные мужчины вечером находились либо дома с семьями, либо в «Негритенке».

С женщинами Бэджерс-Дрифт вроде бы тоже было все ясно. Часть из них работала за пределами деревни. Пожилые дамы сидели по домам. Остальные (за исключением миссис Куин) готовились в деревенском клубе к предстоящему празднику. Те из них, кто покинул клуб достаточно рано, отправились встречать со школьного автобуса своих детей, а затем — домой пить чай. Вечером три машины, полные пассажирок, отбыли в Каустон, на занятия в клубе здоровья, а остальные также сидели дома. А если предположить, что парочка из леса была все-таки местной (в этом почти не сомневался Барнеби), то круг подозреваемых заметно сузился.

Инспектор допил кофе, с некоторым удивлением заметив, что на внутренней поверхности чашки по мере убывания жидкости появляется зеленая лягушка в соломенной шляпке и с дружелюбной улыбкой, играющая на банджо. А затем снова вернулся к отчетам с места преступления.

Там он не нашел ничего для себя неожиданного. Окно кладовой мисс Симпсон было взломано, на его раме изнутри обнаружились следы белой краски. Увы, погода была сухой, так что нигде не осталось никакого комка грязи с отчетливым отпечатком подошвы ботинка. Никаких отпечатков пальцев на столике у телефона, банке с цикутой, садовой лопатке, дверных ручках и прочих предметах, где они могли бы быть. В том числе и на телефоне — что выглядело странно, поскольку последним, кто им пользовался, должен был быть доктор Лесситер. Зачем бы ему понадобилось протирать аппарат? Пометка в «Юлии Цезаре» была сделана карандашом твердости 6В. Может быть, и не самым распространенным, но уж точно и не вымирающего вида. Самого карандаша найти не удалось. Полная проверка показала, что все имеющиеся в доме отпечатки пальцев принадлежали либо покойной, либо мисс Беллрингер.

Барнеби просмотрел второй отчет еще раз, но убедился, что практически ничего не упустил. Поиски пледа продолжались, но Барнеби не питал по этому поводу иллюзий. Человек, который так тщательно позаботился о том, чтобы не оставить отпечатков, вряд ли бы бросил такую серьезную улику на заднем сиденье автомобиля или дома на диване. Конечно, широкой общественности не сообщили о том, что в лесу нашли волокна пледа, и далеко не все знали, что анализ спермы столь же безошибочно определяет мужчину, как и отпечатки его пальцев. В конце концов полиции могло просто повезти. В дверях появился Трой.

— Машина ждет вас, шеф.

— Конечно, сэр, — заметил сержант Трой, поворачивая с дороги на Гесслер-тай к Бэджерс-Дрифт, — там, в лесу, могли быть эти извращенцы… ну, понимаете, голубые. — Последнее слово не могло бы прозвучать более ядовито, даже если бы речь шла о паре, пожиравшей детей.

Это оказалось пятое по счету предположение, которое сделал сержант за последние десять минут, каждое добросовестно сопровождалось обращением «сэр». Его невозможно было упрекнуть в пренебрежении правилами хорошего тона. Или в отсутствии дисциплины. Он разыгрывал сценарий своей жизни, как по написанному. Сержант Трой сдал экзамены, что называется, «с запасом», его отчеты представляли собой образец сжатой, но связной информации. В нем отсутствовал глупый романтизм, который, как правило, приводит в органы правопорядка столь многих юношей и девушек, так же, как и сочувствие, которое обычно сразу же испаряется при встрече с первым стопроцентно аморальным, антиобщественным ловким и часто вооруженным негодяем. Отсутствие этого сочувствия особенно бросалось в глаза. Трой снова приготовился что-то прочирикать. «Да, — подумал старший инспектор, — будь у него внешность посимпатичнее, его можно было бы с полным правом назвать неотразимым».

Прежде чем Трой успел заговорить, Барнеби ответил на его предыдущую реплику:

— Я тоже об этом думал, но, насколько нам известно, под эту характеристику здесь подходит один Дэннис Рейнберд. Я навел справки у его партнера и выяснил, что он действительно был в конторе до шестнадцати сорока пяти в ту пятницу. К тому же непонятно, зачем ему было бы скрывать такие отношения. Гомосексуализм больше не считается преступлением.

— Тем хуже, — отозвался Трой, потом добавил с удивительной для него вдумчивостью: — Хотя, могу поклясться, его мамаша взревновала бы. — И через пару секунд: — А мы не слишком рано едем к этой девчонке Лесситер?

— У нее сегодня сокращенный день.

— О господи! — Трой ударил по тормозам. Машина с визгом остановилась. Барнеби дернулся вперед и от столкновения с лобовым стеклом его спас лишь ремень безопасности. Из-за деревенского почтового ящика им наперерез бросилась какая-то фигура. Опустив стекло, Барнеби проговорил побелевшими губами:

— Мисс Беллрингер, это была не лучшая идея…

— Какая удачная случайность! — Она просияла, увидев их. Салон машины наполнил легкий аромат гвоздики и фиалкового корня. Не успел Барнеби остановить ее, как она открыла дверцу, забралась в машину и устроилась на заднем сиденье. — Так вот, первым делом, пока я не забыла, похороны завтра. В одиннадцать тридцать. Может быть, вы пожелаете присутствовать?

Барнеби пробурчал что-то невразумительное. Сержант Трой дрожащими пальцами достал из кармана пачку «Честерфилда».

— А вот этого здесь делать не нужно, молодой человек. Вы вредите нам всем. — Он уронил пачку на колени, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. — А теперь, — мило улыбаясь, повернулась она к Барнеби, — расскажите мне, как продвигается расследование. Вам удалось еще что-нибудь выяснить?

— Пока мы собираем сведения.

— Не нужно быть таким скрытным, господин инспектор. В конце-то концов, если бы не я, никакого дела не было бы вообще. А еще вы сказали, что я могу оказать вам помощь. — Эта бесстыдная ложь сопровождалась сияющим взором, ясным и невинным, как у ребенка. Прежде чем Барнеби успел собраться с силами, женщина добавила: — Вы уже разговаривали с этой ужасной миссис Рейнберд?

— Да.

— И что она вам сказала? Она что-нибудь видела?

Старший инспектор не видел причин скрывать откровения миссис Рейнберд. Он не сомневался, что о них знает уже вся деревня.

— Она видела мисс Лэйси в тот вечер. Та шла отправить письмо.

— Гм-м-м, — хмыкнула мисс Беллрингер. — Эта девица слишком красива, чтобы принести людям счастье. Слушайте, хватит уже ходить вокруг да около. Для старой перечницы вроде меня совершенно понятно, зачем вы расспрашиваете не только о вечере, но и о послеобеденном времени. Эмили что-то увидела в лесу, и я уверена, что речь идет о тайной любовной связи. — Голос ее прозвучал почти театрально. — А точнее, о Кэтрин Лэйси и ее inamorato. Это проще пареной репы. Сами, наверное, можете представить, к чему приведет их разоблачение. Для начала, никакой свадьбы. Как бы Генри ни сходил с ума по ней, он все же не такой дурак. Ей придется распрощаться с Тай-хаузом, всеми денежками и, кстати, супругом, которому несложно наставлять рога. Безумно влюблен и прикован к инвалидному креслу — сами подумайте, что может быть удобнее? Она так или иначе рядом с ним бо́льшую часть времени будет предоставлена самой себе. А у этой семейки дурная наследственность. Отец был никчемным человеком. Довел свою несчастную жену до могилы.

— Я вас понял.

— У старых грехов длинные тени. — Барнеби хранил молчание. — А миссис Р. видела, как девушка возвращалась?

— Вероятно, нет. Они с сыном начали играть в «Монополию».

— А, с этим хливким шорьком? — Барнеби одобрительно улыбнулся.

— Она сказала, что с мисс Лэйси была одна из их собак.

— Одна из собак?! — мисс Беллрингер схватила инспектора за руку. — Вы уверены?

— Миссис Рейнберд уверена.

Старуха уныло ссутулилась. Даже ее колышущиеся оборки, в этот раз отделанные чем-то, более всего напоминавшим тертую свеклу, как будто увяли.

— Тогда наша версия рушится.

— Почему? — заинтересовался старший инспектор, решив пока не обращать внимания на слово «наша».

— Бенджи не подавал голос. Он всегда вел себя тихо, если к дому подходил кто-то знакомый… Просто золото, а не собака… Но стоило другой собаке хотя бы одной лапой ступить на его территорию, он превращался в истинного берсерка. И в таком случае я бы точно его услышала. Мы же живем так близко…

— А не могла мисс Лэйси привязать ее где-нибудь? — предположил Трой, помимо воли увлеченный живой речью мисс Беллрингер. — Я имею в виду свою собаку?

— У-у-у-у! — Звук, который издала пожилая дама, более всего напоминал пароходный гудок. — А вы видели, что у них на ферме за собаки? Это бигли[34], а бигль ни за что не будет смирно сидеть и ждать, пока вы закончите свои дела. Это крайне голосистая порода. Если бы она привязала его, об этом стало бы тут же известно всей деревне. Нет, я точно не слышала никакого лая. Ах, ну что ж… — Мисс Биллрингер открыла дверцу справа, сократив на добрый десяток лет жизнь проезжавшему мимо велосипедисту. — Придется еще подумать. Лично я не желаю отказываться от версии насчет Лэйси. Если не сестра, то, возможно, здесь замешан брат. Как вы считаете, а?

— Мисс Беллрингер, у брата нет мотива. А сейчас, боюсь, нам придется попрощаться.

— Если кто-нибудь однажды свернет ей шею, я смогу его понять, — буркнул Трой, облегченно и порывисто выдыхая воздух. — Им ведь совершенно все равно, вашим любимым чудакам. Совершенно все равно, что вы думаете.

— Настоящий чудак, — ответил Барнеби, — даже не заметит, что вы вообще думаете. — Когда полицейские заехали во двор Тай-хауза и припарковались неподалеку от кухонной двери, он добавил: — Осторожней, помните о собаке? — Но предупреждение было излишним. Бенджи не вышел их встречать, он лежал на ступеньках, ужасно исхудавший, положив седую морду на лапы. Пес внимательно вгляделся в приближающихся людей и пару раз стукнул по земле хвостом. Как преданный одиссеев Аргус, он ждал, до последнего храня верность покинувшей его хозяйке.

— Бедный старина, — сказал сержант. — Хороший пес. — Он хотел погладить Бенджи, но когда наклонился, тот повернул голову и что-то в его взгляде вынудило сержанта остановиться. — Им уже пора бы отвезти его к специалисту.

Барнеби махнул в сторону дальнего конца лужайки.

— Они там. — Спускаясь по ступенькам и проходя между каменных вазонов, полных цветов, Барнеби ощутил гостеприимное дуновение ветерка на своем лице. Тот же порыв облепил изящную фигуру Кэтрин Лэйси тонкой тканью бледно-желтого платья. Девушка стояла позади кресла Генри, ее руки лежали у него на груди, их головы почти соприкасались. Подходя, Барнеби увидел, что она показывает на близлежащие тополя. Генри помотал головой, и они оба рассмеялись. После этого Кэтрин покатила кресло навстречу Барнеби.

— В субботу тут соберется около сотни гостей, инспектор, — объявил Трейс. — Как вы считаете, где лучше поставить шатер?

«Бедняжка, тяжело же ему выбрать, — подумал Трой. — В таком-то огромном саду. И при этом все деньги мира не могут вернуть подвижность его ногам». Он представил, как в церкви Генри наезжает колесом каталки на роскошный шлейф свадебного платья Кэтрин. Самоуверенно улыбнувшись, он поздоровался:

— Добрый день, мисс Лэйси.

— Куда ни поставь, — в ответ улыбнулась полицейским Кэтрин, — все равно будет неудобно и разгрома не избежать.

— Трава быстро вырастет снова, — ответил Генри. — Инспектор Барнеби, вы не увлекаетесь садоводством?

Барнеби сдержанно кивнул и поинтересовался, решили ли они что-нибудь насчет розария? Вслед за этим завязался милый флористический разговор, а Генри рассказал, какой подарок приготовил ко дню венчания для Кэтрин: девятнадцать кустов классических мускусных и ампельных роз.

— По одному за каждый год ее жизни.

— А потом мы будем каждый год в этот день сажать по новому кусту, — добавила Кэтрин, — пока не станем совсем дряхлыми и седыми. Это и будет наш розарий.

Барнеби некоторое время снисходительно наблюдал за ровным потоком беседы, но в конце концов бросил свой камень, сразу же разбивший зеркальную безмятежность ее поверхности.

— Кстати, одна мелочь, мисс Лэйси. В прошлый раз, когда я спросил, вы, кажется, сказали, что вечер семнадцатого июля провели здесь, с мистером Трейсом…

— Да, так оно и было.

— И вы вообще никуда не выходили?

— Нет, никуда. Мы все время находились дома.

— Но вас видели, когда вы шли по улице в деревне.

— Меня? — Она была удивлена вроде бы даже вполне искренне. — Но я никак не могла… Ах! Ну конечно же! Я бегала отправить письмо. Помнишь, дорогой? Мы решили, что надо выписать каталог «Ноткатта», и я подумала, что чем раньше, тем лучше.

— А разве по телефону это сделать не проще?

— Каталог платный. Нужно высылать чек.

— Их центральный офис в Вудбридже, если я не ошибаюсь? — Она кивнула. — Вы помните, сколько времени отсутствовали?

— Точно нет. Но я всего лишь добежала до конца Черч-лейн и сразу же вернулась. Но, наверное, — добавила она холодно, — тот, кто видел, как я шла туда, видел, и как я возвращалась.

— Видимо, все-таки нет.

— Да неужели?! Они там что, заснули на посту?

— Вы никого не встречали по дороге?

— Ни единой живой души.

— Вы подтверждаете слова мисс Лэйси, сэр?

— Ну… Знаете, я на самом деле не видел, как Кэтрин ушла…

— Конечно, ты как раз задремал после обеда. Именно поэтому я и побежала отправлять письмо.

— Да, со мной такое бывает, — согласился он, улыбаясь Барнеби. — Но когда я проснулся, она точно была уже дома. — В этот момент, шурша шинами по щебенке, один за другим въехали в ворота два черных фургона.

— Это доставка! — воскликнула Кэтрин. — Мне нужно идти…

— Мисс Лэйси, я все-таки хотел бы с вами еще побеседовать…

— О!.. — Она неуверенно взглянула на своего жениха.

— Не волнуйся, я займусь этим. — Генри Трейс покатил коляску по направлению к деревянному пандусу, ведущему наверх, к дому. Кэтрин медленно пошла за ним, Барнеби рядом с ней, а облизывающийся Трой замыкал шествие.

— Скажите, — начал Барнеби, — вы помните день гибели миссис Трейс?

— Беллы? Помню конечно же! — Она с любопытством посмотрела на инспектора. — Такое обычно не забывают на следующий день. На самом деле это было ужасно.

— Насколько я помню, вы не участвовали в охоте?

— Нет. Я осталась здесь, готовила им чай. Обычно Филлис помогала мне, но в тот день она решила присоединиться к ним.

— А это было необычно?

— Еще как!

— А как вы узнали о случившейся трагедии?..

— Только когда прибежал Майкл, схватил телефон и начал кричать в трубку, вызывая «скорую».

— Понятно. А вы могли бы… — он остановился, тщательно подбирая в уме слова, — …назвать мистера и миссис Трейс счастливой парой?

— Ну… да… по крайней мере, мне всегда так казалось. Хотя, конечно, со стороны никогда нельзя ничего утверждать наверняка, согласитесь. Они оба были так добры к нам с Майклом. А Генри был совершенно раздавлен, когда она погибла.

Барнеби, обернувшись, посмотрел на стройные тополя и виднеющийся за ними лесок.

— Несчастный случай произошел там?

Кэтрин проследила за его взглядом.

— О нет… Это было в буковом лесу, том, что за коттеджем «Холли».

— Ясно. Хорошо, еще раз благодарю вас.

Когда они шли через двор, Бенджи, все так же лежащий на ступеньках крыльца, тихо заскулил и, пошатываясь, поднялся. Кэтрин отвернулась, не в силах вынести этой картины.

— Господи, почему же он не ест? — порывисто воскликнула она, обращаясь к двоим мужчинам. — Я покупала ему все — прекрасное мясо, печенье… У него осталась его старая корзинка, одеялко и миска, все, что у него было в старом доме…

— Боюсь, он просто слишком сильно тоскует, — сказал Барнеби.

— Но обычно животные все-таки продолжают жить, как бы им ни было грустно!

— Мисс, он ведь уже очень стар, — сочувственно вмешался Трой, — мне кажется, он просто устал. Ему больше ничего не хочется.

— Вы закончили беседовать с Кэтрин, господин старший инспектор? Она действительно нужна мне здесь.

— Ну вот, что и требовалось доказать, — вздыхал Барнеби через несколько минут, отъезжая вместе с Троем от дома. — Конечно, глупо было надеяться на то, что Кэтрин Лэйси и дочка Лесситера в прошлую пятницу болтались по Черч-лейн одновременно.

— Но… сэр, вы ей поверили? — спросил Трой, еще не полностью отошедший от ослепительной улыбки мисс Лэйси. — Насчет письма?

— О да. Разумеется, я распоряжусь, чтобы это проверили, но лично я не сомневаюсь, что она действительно отправила его там и тогда, как и говорила. Если она невиновна, нет смысла сочинять подобную историю. А если виновна, то должна была подстраховаться, чтобы все, что мы решили проверить, подтвердилось.

— Виновна. — Трой скептически взглянул на Барнеби, необдуманно отвернувшись от дороги, и пропустил поворот к дому Лесситеров.

— Трой, вам пора бросить эти бесплодные попытки физиономистики. Они не приведут ни к чему, кроме разве что затруднений в продвижении по службе. Она-то может потерять куда больше, чем все прочие.

— Но собака, сэр! Собака не лаяла.

— Да, согласен, собака — это проблема.

«А может, это вовсе и не проблема, — подумал Барнеби, пока Трой сдавал назад и подъезжал к вилле. — Возможно, это означает, что можно вычеркнуть Кэтрин Лэйси раз и навсегда из списка подозреваемых. Минус один, шесть в остатке. Или семь, если быть непредвзятым и включить в их число, что практически невозможно, Генри Трейса. Например, что, если он безнадежно влюбился в Кэтрин, еще когда его жена была жива, нанял кого-нибудь, чтобы тот спрятался в кустах и застрелил Беллу…» Барнеби вернулся к действительности и в очередной раз напомнил себе, что у него нет никаких поводов сомневаться в том, что смерть миссис Трейс не была несчастным случаем. И что в настоящий момент он занят совершенно другим расследованием.

До окончания рабочего дня доктора Лесситера оставалось еще пятнадцать минут, и это вполне устраивало старшего инспектора. Дверь им открыла Джуди, показавшаяся еще менее привлекательной, чем вчера. Она выглядела довольно помятой, как какой-то зверек, только что очнувшийся от долгой зимней спячки.

— Да?

— Нам нужно поговорить с вашим отцом.

— Приемная с другой стороны. — Она начала закрывать перед ними дверь. Барнеби подался вперед. — И с вами тоже, если позволите.

Девушка несколько мгновений тупо смотрела на него, потом пожала плечами и провела их на кухню. Прислонившись к раковине, она повернулась к полицейским.

— Мисс Лесситер, в прошлый раз вы сказали, что во второй половине дня семнадцатого числа были в библиотеке.

— Не говорила.

— Прошу меня извинить, но я проверил ваши показания, перед тем как сюда ехать.

— Я сказала, что была на работе. Но моя работа не сводится лишь к тому, чтобы сидеть за конторкой и расставлять книги на полках. Я также посещаю школы, колледжи… Выясняю, не требуются ли для каких-то проектов специальные книги, которые нужно заказывать. Так что днем в пятницу я как раз находилась в начальной школе Гесслер-тай.

— У меня создается впечатление, что вы намеренно пытались ввести нас в заблуждение относительно данного вопроса.

— Это ваши проблемы, — грубо бросила она.

— Поэтому не могли бы вы еще раз изложить, где находились и что делали в тот день?

— Я взяла с собой сэндвичи и съела их во время перерыва на ланч. Потом…

— Это было в пиннерской библиотеке?

— Да. Потом я сварила себе кофе, после поехала в школу, была там примерно в два часа. Уехала оттуда после окончания занятий, примерно в три сорок пять.

— После этого вы вернулись в библиотеку?

— Нет. Мне незачем было туда возвращаться. Я отправилась прямо сюда… только остановилась у деревенской лавки купить сигарет.

«Повезло», — подумал сержант Трой, убежденный, что любой может избежать наказания за убийство; только не он сам, потому что ему не позволит профессия.

— Ваш отец может подтвердить, во сколько вы появились?

— Мой отец? — Джуди удивленно и настороженно посмотрела на него.

— Он утверждал, что во второй половине дня находился дома.

Повисла тишина, Джуди переводила взгляд с Барнеби на Троя:

— Это ловушка?

— Что?

— Я хотела сказать… вы пытаетесь уличить меня во лжи?

— Не понимаю, о чем вы, мисс Лесситер. Ваш отец заявил, что в означенное время находился дома. Я всего лишь спросил у вас, может ли он засвидетельствовать время, когда вы приехали сюда.

— А… Я сразу поднялась к себе… так что… Я его не видела.

— Понятно. А вечером?

— Здесь мне больше нечего уточнять. Я просто ходила прогуляться, как и говорила вам прошлый раз.

— По Черч-лейн, с полмили по полям, потом вернулись? Правильно?

— Совершенно верно.

— И вы нигде не останавливались и ни к кому не заходили? — Не дав ей ответить, инспектор поспешно добавил: — Пожалуйста, вспомните хорошенько.

Она внимательно смотрела на него. Вид у Барнеби был серьезный, ободряющий и, пожалуй, знающий. По ее лицу он видел, что повторный допрос вызывал у нее недоумение.

— Ну… Не знаю, насколько точно я помню… — Она сглотнула и закусила губу.

— Я понимаю, как нелегко бывает изменить собственные показания, но если необходимо это сделать, сейчас самое время. Должен вам напомнить, что сокрытие информации, которая может быть полезна для расследования, — серьезное правонарушение.

— Но я же ничего не скрываю! Ничего такого, что могло бы вам помочь, я хочу сказать…

— Мне кажется, тут уж мне решать, что поможет, а что нет.

— Да. — Джуди набрала в легкие воздуха. Оттолкнувшись от раковины, она теперь стояла перед Барнеби прямо, напряженная и испуганная, словно ныряльщик, готовящийся к глубокому погружению. — У меня… ну, я дружу с Майклом Лэйси, который живет в «Холли». Я уже несколько дней не видела его и не слышала, и… ну, понимаете, он говорил, что хотел бы меня нарисовать, так что я подумала… я… решила к нему зайти… ну, чтобы узнать, когда он собирается это сделать. — Барнеби понимающе слушал. Пытаясь говорить будничным тоном, девушка лишь подчеркивала свое отчаяние. — Вот и я отправилась к его дому, но когда пришла… я увидела в окно, что он занят…

— В какое окно?

— Рядом с крыльцом, фасадное.

— Но он ведь обычно работает в другой комнате?

— В этой он иногда пишет по вечерам. Там дольше всего светло.

— А, понятно. Продолжайте.

— Майкл злится, когда его отрывают от работы. Он говорил мне, что очень трудно потом снова настроиться. Так что я подумала, что лучше… лучше не… в общем, я ушла.

— Как вы думаете, он не заметил вас?

— О, я уверена, что не заметил. Я подкралась очень тихо. — Тут девушка на мгновение замолчала, в первый раз взглянув прямо в глаза инспектору, и выпалила: — Вы не должны верить всему, что люди говорят про Майкла! Они его ненавидят, потому что ему плевать на все, что для них важно… на эти жалкие, скучные вещи. Он свободен! Пока он может рисовать, гулять по лесу и смотреть в небо… И он так много страдал. Кэтрин — просто буржуйка, ее интересуют только материальные ценности, а теперь она выходит замуж, и он останется совсем один… — В последних словах явственно прозвучала нотка надежды. На мгновение глаза Джуди вспыхнули и стали так восхитительны, что даже ее грубое лицо переменилось. Барнеби только сейчас понял, почему Майклу Лэйси могло прийти в голову попросить ее позировать. Он взглянул на часы, висящие над дверью. Джуди, как будто уже сожалея о своем страстном монологе, повернулась к ним спиной и открыла оба крана. Она стояла, наблюдая, как вода отскакивает брызгами от блестящего металла, и слушала, как шаги двух пар ног удаляются к двери и дальше по коридору. Парадная дверь закрылась. Она выключила воду.

У нее тряслись руки, и она ухватилась за край мойки, чтобы прекратить это. Разговоры о Майкле всегда оказывали на нее такое воздействие. Рассказ о ее неудачном визите, нехватке смелости и постыдном отступлении на цыпочках приводил ее в состояние крайней подавленности. Но зато Джуди сказала полицейским всю правду. Этому она была рада. Особенно после ее жалких попыток сумничать по поводу своих действий после обеда. Потом она осознала, что ее признание имеет и дополнительный плюс. Если мисс Симпсон действительно убили (а иначе зачем бы они всех допрашивали?), то благодаря ей у Майкла теперь имелось алиби. Конечно, ему могло быть на это совершенно наплевать, но факт все равно оставался фактом. Этот пустячок грел ей сердце. Пусть он об этом даже не узнает, но зато у нее всегда будет в запасе нечто, что она сможет открыть ему в нужный момент.

Вдруг Джуди услышала щелканье кнопок телефона. Вероятно, это была Барбара. Последние несколько минут Джуди простояла так тихо, что мачеха наверняка понятия не имела о том, что она здесь. Наверное, Барбара думала, что Джуди у себя в комнате. Или в саду. В тихом щелканье явно слышалось что-то тайное, о чем не должен был никто знать. Джуди бесшумно проскользила по виниловому покрытию пола к двери. Барнеби оставил ее чуть приоткрытой, и Джуди остановилась, глядя сквозь щель.

Барбара стояла спиной к ней и прикрывала микрофон трубки рукой. Тем не менее Джуди явственно слышала ее хриплый шепот.

— Милый, прости, но мне приходится тебе звонить. Ты получил мою записку?.. Что значит, ты ничего не можешь сделать? Ты обязан мне помочь. Ты обязан… У тебя же должны быть какие-то деньги… Это я уже сделала. Я продала все, чего он, скорее всего, не заметит, даже свою шубу… Нет, я убирала ее на лето… откуда я знаю, что я ему скажу?.. Всего три тысячи, хотя он заплатил за нее десять, так что мне все равно почти тысячи не хватает. Ради бога, я же попала в эту историю исключительно из-за тебя… Ты, сволочь, это не я говорила, что считаю часы… Прости меня, я не хотела. Любимый? Прости меня, не вешай трубку! Пожалуйста, ты должен мне как-то помочь! Если он узнает, всему конец. Ты просто не представляешь, как я жила до этого. Я ни за что туда не вернусь. Я… Алло, алло?..

Она лихорадочно колотила по рычагу, потом застыла и как-то поникла. Простояв так несколько секунд, Барбара яростно швырнула трубку на рычаг и помчалась наверх по лестнице.

Джуди вышла из своего тайного наблюдательного пункта и улыбнулась.

В приемном покое доктора было уже пусто. Когда они вошли, из кабинета появилась женщина с землистым лицом и остановилась, недоверчиво озираясь, словно она только что очнулась в незнакомом месте. Секретарша поспешила к ней из-за своей конторки, но женщина внезапно бросилась к выходу, не замечая ни ее, ни двоих мужчин. У доктора Лесситера зажужжал коммуникатор, и через секунду полицейских пригласили войти. Доктор стоял у большого деревянного секретера и убирал на место папку.

— Это самое ужасное в моей работе, — как будто между делом и без особого чувства заметил он. — Я до сих пор не знаю, как лучше сообщать людям плохие новости. А вы как считаете?

— Это, наверное, зависит от человека, доктор, — ответил Барнеби, про себя радуясь такому уместному началу разговора. — Лично я предпочитаю выкладывать все сразу и начистоту. Не могли бы вы рассказать мне, что вы делали после обеда в пятницу семнадцатого числа текущего месяца?

— Я же уже вам говорил. — Он уселся за стол и начал щелкать пальцами. — Какой же вы бестолковый народ — полицейские. Ходите туда-сюда и спрашиваете об одном и том же. Только не говорите мне, что забыли, что я вам сказал вчера.

— Вы сказали, что смотрели по телевизору финальный матч по крикету.

— Совершенно верно.

— С обеда до самого вечера?

— Именно так. — Он дернул последний палец. В тишине щелчок прозвучал неожиданно отчетливо. Но внезапно тишина словно наполнилась чем-то неясным, поменяла свою природу. Доктор в замешательстве созерцал свои пальцы, как будто видел их впервые в жизни. Он взглянул на суровое лицо Барнеби, потом на Троя и снова на старшего инспектора. — Да. Именно так… Совершенно верно. — Но уверенность оставила его. Он стал похож на человека, который понял, что его обман раскрыт, но еще не догадался, как это случилось.

— В тот день игру остановили еще в одиннадцать часов из-за плохой видимости. На весь день.

— О… Ну да… наверное, я смотрел ее в четверг. Да, конечно, так и было. Теперь вспомнил.

— По четвергам вы посещаете пациентов на дому. По крайней мере, так вы заявляли, давая показания в первый раз.

— А, да, конечно, так и есть. Какой же я стал рассеянный… — На лбу у него выступили капельки пота, которые начали скатываться вниз, как стеклянные шарики, вдоль носа. Его глаза бегали по комнате, пытаясь отыскать озарение в шкафу с инструментами, хромированной, покрытой резиновым ковриком каталке для осмотров, массивном деревянном секретере. — Понимаете, я просто не видел во всем этом смысла. Ну все же знают, что старушка скончалась вечером.

— Могу вас заверить, наше расследование имеет очень большое значение. Мы не разбазариваем впустую свое и общественное время.

Тревор Лесситер так и не ответил на вопрос. Барнеби беспокоился о том, чтобы не дать ему слишком много времени опомниться. Он и так уже видел, что доктор перебирает детали своего рассыпавшегося алиби, лихорадочно пытаясь соорудить какую-нибудь приемлемую альтернативу. Пора его напугать.

— Вы не станете отрицать, что ваших знаний и имеющегося здесь оборудования достаточно, чтобы приготовить экстракт цикуты?

— Что?! Но это просто смешно… для этого не требуется никакое специальное оборудование. Любой мог бы…

— Любой не может выписать свидетельство о смерти.

— Никогда еще не слышал такого откровенного… Я весь вечер находился здесь.

— Этого никто не может подтвердить, сэр.

— Мои жена и дочь…

— Если помните, их не было дома.

— Клянусь вам…

— Вы уже клялись нам, рассказывая о месте вашего пребывания в послеобеденное время того же дня. Оказалось, что вы солгали. Откуда же мне знать, что сейчас вы говорите правду?

— Да как вы смеете! — Он задыхался и брызгал слюной от негодования, кадык прыгал вверх-вниз, словно пытаясь вырваться из гортани. — Я никогда не слышал ничего…

— Как вы объясните тот факт, что на телефонном аппарате мисс Симпсон не обнаружили никаких отпечатков пальцев, при этом вы были последним, кто пользовался им?

— Я не могу этого никак объяснить.

— Зачем вы протерли трубку?

— Я?! Да я к ней не прикасался!.. Не прикасался. — Еще несколько судорожных подергиваний кадыка. — Послушайте… хорошо… да, я не был здесь днем семнадцатого. Барнеби… пообещайте, что то, что я собираюсь вам рассказать, вы сохраните в тайне?

— Боюсь, я не могу этого гарантировать. Конечно, если ваши показания окажутся не относящимися к делу, вряд ли кто-то будет предавать их огласке.

— Но вы же их зафиксируете?

— Да, протокол будет составлен. — Догадливый Трой вытащил блокнот.

— Я буду вынужден оставить практику, если об этом станет известно. Уехать из этих мест. — Тревор Лесситер скорчился в своем элегантном кожаном кресле. Его бурундучьи щечки как будто сдулись и свисали дряблыми серыми мешками. Неожиданно его лицо залилось краской. — Вы же не скажете моей жене?

— Сэр, мы никому ничего не говорим. Это не наш метод. Мы проверяем алиби не только для того, чтобы найти виновного, но и для того, чтобы исключить невиновных.

— О! — воскликнул доктор. — Я не делал ничего дурного!

Барнеби про себя отметил, что количество людей, не видящих ничего дурного в том, чтобы обманывать полицию, продолжает увеличиваться. Он ждал.

— Вы же… э-э-э… вы же знакомы с моей супругой, господин старший инспектор. Я знаю, что многие мне завидуют…. Мужчины, я имею в виду… — В этот момент, несмотря на волнение, по его лицу пробежала волна удовлетворения. Барнеби мельком вспомнил Генри Трейса. — Но Барбара… господи, я не знаю, как сказать, чтобы это не прозвучало как предательство. Она превосходная спутница… с ней замечательно находиться рядом, но она не слишком… — Лицо его сморщилось от неловкости. Он выдавил из себя смешок. — Ладно, я понимаю, что лучше говорить все прямо. Интимная сторона супружеских отношений ее не слишком интересует.

«А сколько блеска у упаковки», — подумал Барнеби, вспоминая нарисованные глаза, густой запах духов и горы-близнецы, которые породили бы тень сомнения даже у отважного Кортеса.

— Так что я, — продолжал доктор, — естественно, не желая причинять ей какие-то неудобства, стараюсь не слишком давить на нее в этом деле. — Он опустил глаза, но Барнеби все же успел заметить в них вспышку озлобленности и горькой обиды. Вид человека, который честно выполнял свою часть сделки, а его взяли и продали с потрохами. — Но ведь у меня тоже есть потребности… — Он неловко пожал плечами, стараясь продемонстрировать, что не слишком сильно переживает из-за этого, но его левое веко при этом затрепетало на грани судорожного подергивания. — Как и у всех. И я… э-э-э… время от времени, очень редко, посещаю заведение, которое… гм… удовлетворяет их.

— То есть публичный дом?

— Бр-р-рр! — Он забыл о решении называть вещи своими именами, и на его лице читалось почти что отвращение к бестактности Барнеби. — Я не стал бы употреблять этот термин. Это совсем не то. Там очень… очень прилично, честное слово. Магазинчик, где торгуют всякими штучками для развлечений. Еще они устраивают театрализованное шоу. А если захотите, потом организовывают и общение наедине с какой-нибудь из дам. Обычно посетители не отказываются. Представления весьма возбуждают. При этом все выглядит весьма утонченно, отнюдь не пошло.

— И именно в этом заведении вы находились после обеда семнадцатого? — Доктор утвердительно кивнул. — Скажите, пожалуйста, название и адрес этого места.

Лесситер порылся в бумажнике и достал карточку.

— Может, вы знаете этот… клуб?..

Барнеби взглянул на карточку.

— Кажется да, знаю. — Потом он попросил фото.

— Фотографию? Мою? — Доктор сдавленно пискнул.

— Исключительно для процесса опознания. Даю вам слово, мы вернем ее вам. Или, может быть, вы сами хотите меня туда проводить?..

— Боже правый, нет! — Он на секунду задумался. — Я как раз недавно фотографировался на паспорт. Карточки в другой комнате, сейчас принесу. — Он вышел из кабинета и буквально через несколько минут вернулся с четырьмя аккуратными черно-белыми квадратиками. Два из них он отдал Барнеби. — По-моему, вот эта… выглядит… где я улыбаюсь, она больше всего…

— Мне хватит одной, спасибо.

Когда Барнеби уже готов был выйти из кабинета, доктор добавил:

— Спросите там Кристал. Она моя особая подружка.

Глава 9

Клуб «Казанова» оказалось не так-то просто найти. Он втиснулся между складом писчебумажной продукции и кожевенной фабрикой на грязной и совсем не поэтичной улице Теннисон-Мьюз. Окна фабрики были распахнуты, пропуская горячий июльский воздух в и без того душные цеха. Оттуда несся запах дубящих веществ и беспорядочный лязг станков. Трой остановил машину у облезлой темно-серой двери, обрамленной тусклой гирляндой из лампочек, предлагающей «10 ПРЕКРАСНЫХ ДАМ», и с горящими в предвкушении чего-то интересного глазами отстегнул ремень безопасности.

— Казанова, значит? — хихикнул он. — Вот гадость-то!

— Место для вас новое, — отозвался Барнеби, — но развлечения тут, несомненно, стары как мир.

— Но выглядит заманчиво. Десять прекрасных дам.

— На чужой каравай рот не разевай, — ответил Барнеби, вылезая из машины. — Можете подождать меня здесь. — Давя на кнопку звонка у двери, он улыбался, спиной чувствуя недовольство Троя. В переговорном устройстве что-то квакнуло, и Барнеби проговорил в него: — Мне нужна Кристал.

— Поднимись по лестнице, дорогуша.

Лестница еле-еле освещалась. Откуда-то из-под нее вышла одна из десяти прекрасных дам. Возраст ее определить оказалось трудно — ей могло быть сколько угодно, от тридцати до шестидесяти. Несомненно было одно — назвать ее дамой мог только человек с очень богатой фантазией. Волосы у нее были цвета черного винограда, губы накрашены блестящей ярко-алой помадой, все трещины и впадины лица замазаны толстым слоем грима. Одета она была в шорты с леопардовым рисунком и такой же топ без бретелек, а каблуки у нее оказались невероятной высоты. Женщина проковыляла вперед, взяла Барнеби за руку жестом специалиста и улыбнулась, демонстрируя сверкающие перламутром зубы.

— Значит, к нам пришел новый плохой мальчик, так, дорогуша?

— Не совсем, — ответил Барнеби, освобождаясь от нее и доставая визитку.

— Ух ты ж, господи! Какого черта вам тут надо? У нас, знаете ли, все законно!

— Я в этом не сомневаюсь. — Он достал фотокарточку. — Вы знаете этого человека?

Быстрый взгляд.

— Конечно. Это мистер Лавджой.

— Не помните ли вы, был ли он здесь в прошлую пятницу? Семнадцатого?

— Да он здесь практически живет, милый мой!

— Мне нужно знать точное время.

— Тогда вам лучше поговорить с Кристал.

— Не могли бы вы позвать ее?

— Да вы и сами можете позвать ее куда угодно — правда, не за просто так. — Она игриво ткнула его в бок. — Вы выглядите крепким парнем. Почему не заходите к нам после службы, чтобы расслабиться? Нужно же мужчине получать удовольствие? — Женщина некоторое время выдерживала его бесстрастный взгляд, потом все-таки сменила тон: — Ну ладно, дело ваше. Кристал участвует в представлении. До конца еще десять минут. Вторая дверь справа.

Барнеби приподнял бархатную портьеру и увидел холодный, облицованный камнем коридор. По обеим сторонам были двери. Он открыл вторую справа и оказался перед еще одной засаленной портьерой. Инспектор отодвинул ее и пробрался внутрь с совершенно ненужной осторожностью. Ни одна голова не повернулась в его сторону. Взгляды всех зрителей были прикованы к происходящему на сцене.

На ярко освещенных подмостках стояла вполне зрелая девица, изображая испуг в духе комедии дель-арте — широко раскрытые глаза, простертые руки, поза готовности к бегству. На ней была школьная плиссированная юбочка, белая блузка и пиджачок. На голове едва держалась шляпка с полосатой ленточкой. Светлые волосы ниспадали до талии. За мольбертом, водя по воздуху кистью, стоял молодой человек в узких брюках, бархатной блузе и таком же берете. Из двух динамиков на стенах раздавался грубый мужской голос, сопровождаемый воинственным барабанным боем и лязгающей музыкой.

«И так красавица Бриджит, отчаянно желая приобрести лекарства для своего умирающего отца, была обманута негодяем-художником Фуке, который уговорил ее сбежать из монастырской школы и позировать ему в его студии на чердаке. И хотя ранее он клялся в обратном, заполучив Бриджит в свое логово, заявил, что заплатит ей, только если она будет позировать обнаженной!»

Тут молодой человек изобразил весьма доходчиво, чего он хочет от красавицы Бриджит. Она плакала, умоляла и заламывала руки, потом, дрожа и мучаясь, стала раздеваться. Вначале она сняла пиджачок, потом маленькую белую школьную блузку, которая едва не трещала на ней по швам, затем коротенькую плиссированную юбочку. Она весьма натурально прикрылась, сгорая от стыда, сложив руки на исключительно пышной груди. Голос продолжал скрипеть:

«Если хочешь спасти своего обожаемого папочку, ты знаешь, что должна делать, — воскликнул негодяй Фуке».

Плача, девушка сняла туфельки, гольфы и бюстгальтер. Негодяй Фуке, не желая отставать, выбрался из своей бархатной блузы, обнажив гладкую смуглую грудь. Бриджит осталась в чем-то вроде подштанников, которые любая мать-настоятельница сочла бы заслуживающими адского пламени.

«Но когда развратный художник попытался поставить очаровательную деву в нужную ему позу, его охватило непреодолимое желание».

«Сюрприз, сюрприз», — подумал Барнеби, зевая. Он пробрался обратно за занавеску и остался ждать в коридоре. Ужасная пантомима, свидетелем которой он только что стал, вызвала в его воспоминании яркие образы его семейной жизни и чистые нежные объятия любимой Джойс. Ну и что, что двойная порция бейквеллского сюрприза могла загнать человека в гроб. Ну и что, что его дочь похожа на «Гибель «Гисперуса»[35] и наделена склонностью к свифтовскому юмору. Он сравнил ее с подружкой доктора Лесситера и благословил небо за то, что имеет.

Наконец, освобожденные фальшивым криком страсти, клиенты потянулись из зала. Казалось, что все они пришли сюда поодиночке. Они выходили, моргая от яркого света, похожие на печальных кротов. Инспектор выждал некоторое время, потом зашел в зал.

«Бриджит», накинув халат, примостилась на табурете художника и курила. Ее тело просвечивало сквозь полупрозрачную ткань. Жемчужная кожа, длинные пепельные волосы и здоровое телосложение создавали образ естественности и неиспорченности, совершенно не вяжущийся с обстановкой. Она выглядела так, как будто ей самое место на какой-нибудь идиллической ферме. Она заговорила:

— Дай же передохнуть, дорогуша! Следующее шоу через полчаса. Возьми кого-нибудь другого. — Он достал документы. — Черт побери. — Она затушила сигарету, но он успел различить запах. — Ничего тяжелого я не употребляю, честное слово. Но можете мне поверить, на такой работе без допинга долго не протянешь.

— Я просто хотел бы задать пару вопросов…

— Я не буду говорить с вами без свидетелей. — Она проскользнула в дверь за сценой. Та вела прямо в крохотную гримерную. Барнеби едва сумел протиснуться внутрь. В помещении стоял тяжелый запах дешевых духов, лака для волос, пота и сигаретного дыма. Там, примостившись на пластмассовых стульчиках, сидели две девушки. Они были облачены в ободранные перья и звездочки, прикрывавшие соски. Они сразу раскусили инспектора и смотрели на него озабоченно.

— И что ты теперь будешь делать, Крис?

— У меня ничего нет. И он не докажет.

Барнеби показал ей фотокарточку Тревора Лесситера.

— Этот человек вам знаком?

— Угу, это же старина Лавлесс. Или Лавджой, как он сам себя называет. Я понятия не имею, как его зовут на самом деле.

— Он был здесь после обеда в прошлую пятницу?

— Он приходит сюда каждую пятницу после обеда. И по понедельникам и средам. С ним никаких проблем. Иногда немножко цепей, иногда переодевания. Но обычно никаких фокусов. Ему нужно просто перепихнуться, жена ему не дает, знаете.

— Ага, — резко прервала ее другая девушка. — А он при этом подарил ей на Рождество норковую шубу и все такое.

— Я об этом знаю, — ответила Кристал, — и сказала ему. Я бы согласилась сделать это пятьсот раз за норку. За шубу, я имею в виду, а не за такую, которая тут же удерет обратно в зоопарк.

— Ты слишком толстая для такой шубы, Крис.

— Что ты сказала? — отчаянно взвизгнула она.

— И будешь вонять, как только выйдешь в ней под дождь. Шубы для тех дамочек, что ездят на крутых тачках. — Еще несколько воплей. Барнеби решительно пресек это:

— Вы можете сказать мне, когда мистер Лавджой ушел отсюда в прошлую пятницу?

— В половине шестого. Я помню, потому что после этого у меня был часовой перерыв. Он приглашал меня пойти с ним выпить чаю. Он всегда приглашает меня куда-нибудь. Понимаете… приходится притворяться… что они тебе нравятся… и потом некоторые из них начинают в это верить. Все время пытаются встретиться где-нибудь в другом месте. Это выглядит так жалко на самом деле.

Она подняла руки и стащила с головы тяжелую массу серебристых локонов. Под ними оказались грязные, плохо подстриженные рыжие волосы. Женщина усмехнулась, заметив непроизвольно промелькнувшее в глазах инспектора удивление.

— Он думал, они настоящие, да, котик?

— Как мне нравятся такие невинные парни, — проговорила одна из девиц. — Ради таких действительно хочется выложиться.

— Я тоже когда-то была невинной, — сказала Кристал. — Я думала, что перец — это такая приправа, пока не попала сюда.

Взрыв смеха, ободранные перья заколыхались. Девушки смотрели на инспектора холодными блестящими глазами. Вид у них был одновременно хищный и безобидный, как у ястребов с вырванными клювами и когтями. Барнеби извинился и откланялся.

Глава 10

Маленькая деревенская церквушка была полна народу. Барнеби незамеченным пробрался внутрь и встал позади колонны. День выдался превосходным, солнце посылало свои лучи через окна хоров[36]. За алтарным ограждением все было белоснежным: седовласый священник в белых одеждах, две гирлянды белых цветов на алтаре, простой венок из лилий поверх небольшого гроба.

Большинство присутствующих было в повседневной одежде, но кое-где виднелись отдельные фигуры в черном. У некоторых мужчин виднелись траурные ленточки на рукавах, на некоторых женщинах — черные головные повязки. Барнеби удивился, заметив, что едва ли ни четверть присутствующих оказались, с его точки зрения, молодыми людьми — то есть моложе тридцати.

Мисс Беллрингер, одетая в порыжевшее от времени черное платье, сидела справа в первом ряду; ее орлиный профиль под черной шляпкой с пером ничего не выражал, глаза были сухи. С другой стороны ряда, на местах, которые, вероятно, исторически принадлежали местному сквайру и его родне, сидел Генри Трейс в черном костюме и Кэтрин. На ней было темно-кофейное шелковое платье и черный шифоновый шарфик, обшитый по краям золотыми монетками. Лесситеры сидели рядом, глядя прямо перед собой, однако создавалось впечатление, будто они находятся на разных континентах. Посторонний наблюдатель ни за что не принял бы их за семью.

Дэннис в своей роли распорядителя лез из кожи вон. На руке у него болтался огромный черный бант, концы которого спускались до самого бедра. Его мать возлежала горой свинцовой тафты и серого газа во втором ряду. Здесь присутствовала и миссис Куин, драматически смахивающая несуществующие слезы, с вечно всхлипывающей и сморкающейся Лизой Дон. Филлис Каделл была в синем, Дэвид Уайтли — в джинсах и темной рубашке в полоску. В заднем ряду в открытую плакал старый Джейк. Потом, когда все преклонили колена, а Генри Трейс наклонил голову, Барнеби увидел Майкла Лэйси, который остался сидеть прямо и разглядывал печальное сборище со смесью нетерпения и насмешки. Он совершенно не желал проявлять какое-либо уважение к обычаям. На нем был заляпанный краской комбинезон, и он даже не снял джинсовую кепчонку.

— Ибо рожденный от женщины человек проживает лишь недолгий срок…

Эмили Симпсон, по сравнению со средней продолжительностью жизни на Земле, задержалась на этом свете достаточно долго, и все равно ей помешали закончить предначертанный ей путь естественным образом. «Никто, — думал Барнеби, — не должен покидать этот мир даже на день, даже на час или на секунду раньше назначенного природой срока». Он расстегнул пуговицу на воротнике, изнемогая от жары, прикрыл глаза и на секунду прислонился лбом к холодному камню колонны.

На фоне опущенных век перед его мысленным взором проходили чередой фигуры: Лэйси и Лесситеры, Филлис Каделл, Дэвид Уайтли, Рейнберды, Генри Трейс. Они приближались друг к другу, встречались и вновь расходились в беззвучном танце. Кто кому принадлежал? Если бы он понял это, он бы знал все.

Барнеби начал представлять парочку в лесу: две фигуры, сплетенные в страстном объятии, застывшие, подобно скульптуре, словно навеки сплавленные друг с другом. Они уже начали преследовать его во снах: прошлой ночью они двигались очень медленно, точно связанные невидимой нитью вожделения, и он ждал, затаив дыхание, когда же покажутся их лица. Но когда они завершили свое вращение, он смог увидеть лишь безликие овалы.

Луч света с танцующими в нем пылинками осветил янтарным сиянием венок из лилий. Все поднялись и запели «Окончен твой путь земной». Позади Барнеби ветка тиса, потревоженная внезапным порывом ветра, царапала стекло.