— О вашем племяннике, — повысил голос Майер.

— Чего он раскричался? — обиделась Лина Лутценберг. — Я хоть и старая, а все понимаю.

Клуфтингер скрыл зловредную ухмылку глотком чая.

— А теперь попробуем моего ликерчика на травках. — Хозяйка посчитала инцидент исчерпанным, равно как и предварительные переговоры.

Протесты снова не помогли. Она достала из шкапчика склянку темно-зеленого «свойского». И это подношение полицейские отважно глотнули, после чего дружно потянулись к чашкам, ибо глотки обожгли так, будто они хватанули по стручку острого перца чили. Клуфтингер взмок и не постеснялся снять легкий пиджак, хоть и знал, что станут видны темные пятна пота под мышками на рубашке. Но больше он уже не выдержал бы.

— Он взопрел? — спросила Лина Лутценберг с лукавой улыбкой. — А что я говорила?

Она легко поднялась и пошла к окну. Спасение! Клуфтингер зажмурился в предвкушении струи прохладного воздуха, которая осушит капли пота на лбу, но из грез его вырвал резкий скрежещущий звук. Оказалось, старуха, вместо того чтобы открыть окно, задернула штору. Обычно не склонный к панике Клуфтингер ощутил приступ клаустрофобии. Бросив взгляд на Майера, он понял, что у того дела обстоят не лучшим образом.

Комиссар со вздохом поднялся, чтобы размять ноги. Пот лил с него в три ручья, рубашка прилипла к спине.

— Пожалуйста, фрау Лутценберг, расскажите о вашем племяннике! Хорошо бы о его студенческих годах, — взмолился он.

Пока она, опустив голову, размышляла о том, что помнит из тех лет, Клуфтингер схватил стоявшую на комоде фотографию в рамке и принялся ею обмахиваться.

— Ну что сказать? Вай, да он тогда жил в Мюнхене. Знаете, девчонкой я тоже ездила в Мюнхен, когда еще…

— Фрау Лутценберг, прошу вас, не отвлекайтесь от темы. Вы знали сокурсников племянника? Вахтера, например?

Клуфтингер терял терпение. Или старуха поведает что-нибудь удобоваримое, или он пулей вылетит из этой парилки. От махания у него уже отваливалась рука.

— Вахтера? А как того имя?

— Филипп! — заорал Майер, внося свою лепту в подстегивание разговора. — Филипп Вахтер.

— Вай, Филипп, того я почти запамятовала. А ведь бывал у нас. Еще когда жена Роберта не померла. И что ведь с ней приключилось-то! Такое несчастье, Роберта тогда чуть удар не хватил… — Заметив бешеный взгляд комиссара, она испуганно вздрогнула. — Да, так вот. Тот Филипп… Такой милый мальчик. Вахтер вроде, да. А как он поживает?

Клуфтингер закатил глаза. Торчать здесь дальше и впрямь не имело смысла. Лучше позже прислать сюда кого-нибудь из подчиненных, чтобы снять показания под протокол. Тогда ему останется только просмотреть бумаги — дешево и сердито.

Он поставил рамку на комод и решил дежурной фразой положить мукам конец:

— Большое спасибо, вы нам очень…

Он оборвал себя на полуслове, развернулся и снова схватил фотографию, которой секунду назад спасался от теплового удара. На ней возле креста на вершине горы мужчина лет пятидесяти обнимал за плечи юношу. Оба улыбались в камеру. Младшего Клуфтингер знал. Это был тот самый парень, за которым он гонялся на кладбище.

Ужас сковал его члены, ужас узнавания. И он, хотя от духоты туго соображал, а от волнения ему сделалось плохо, сумел взять себя в руки и спросить как можно спокойнее:

— Кто это?

Лина Лутценберг взяла снимок у него из рук и сощурилась так, что лицо ее совсем уж стало напоминать печеное яблоко. Судя по всему, фотография стояла на комоде много лет, и люди на ней были ей хорошо знакомы, но она неспешно вынула из нагрудного кармана очки, одной рукой аккуратно раскрыла дужки и принялась внимательно рассматривать фото. Комиссар сдерживался из последних сил.

Майер наконец заметил состояние комиссара и в растерянности переводил взгляд с фотографии на шефа. Клуфтингер, увидев, что у того на языке вертится вопрос, предостерегающе покачал головой. Майер промолчал, а сам, не зная почему, напряженно ждал ответа старушки.

— Так это они, Робби и Анди, — расцвела Лина Лутценберг, как будто угадала правильный ответ на телевикторине.

— Робби?.. Роберт Лутценберг? — уточнил Клуфтингер.

— Так, Роберт да Андреас Лутценберги, — кивнула она.

Брови Клуфтингера поползли вверх, ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить:

— Вы имеете в виду, господин Лутценберг и его сын?

— Само собой. Кого же еще? Ах, тот Анди, — вздохнула она, — он уж давно не заглядывал.

— А у вас есть его адрес? — Клуфтингер уже не скрывал своего нетерпения.

— Погодите-ка… — Старушка принялась рыться в комоде.

Воспользовавшись моментом, Майер прошептал шефу на ухо засевший в голове вопрос:

— А кто это там на фото?

— Парень с кладбища, — тоже шепотом ответил Клуфтингер.

Теперь и у Майера глаза полезли на лоб.

— Вот. — Тетушка Лутценберга-старшего протянула Майеру писульку с неразборчивым «зюттерлином»[4].

Этот старый шрифт оказался молодому полицейскому не по зубам, и он протянул бумажку комиссару.

— Есть! — возликовал Клуфтингер, размахивая трофеем.

Майер еще никогда не видел начальника в такой эйфории.

— Большое спасибо за все, фрау Лутценберг! — Не дожидаясь ответа изумленной хозяйки, Клуфтингер бросился к выходу.

Едва за полицейскими хлопнула дверь, комиссар сунул ключ зажигания в руку подчиненному со словами: «Ты поведешь!» — и схватился за свой мобильник, чтобы поставить в известность коллег в Кемптене и Меммингене, где, согласно записке, находилась квартира Андреаса Лутценберга. Последних он инструктировал всю дорогу до выезда из Вайлера: «Немедленно установите наблюдение за этой квартирой и ждите меня там. Если почувствуете, что объект намеревается скрыться, берите его». И только закончив переговоры, он опустил со своей стороны стекло. Поток свежего воздуха пропотевший насквозь Клуфтингер воспринял как настоящее избавление от мук.


В Мемминген кемптенские полицейские въехали около двух часов пополудни и направились прямо к президиуму, чтобы найти местного коллегу, который смог бы показать дорогу к дому Лутценберга. Они припарковались у нового строения — предмет зависти комиссара, которую он испытывал всякий раз, проезжая мимо. Пару лет назад на открытии Клуфтингер имел возможность позавидовать и интерьерам. Все кабинеты был и просторными, светлыми и обставленными идеально. Совсем не в пример их помещениям. Вообще-то он любил коричневый цвет, но у них в здании коричневого — явный перебор. Здесь все оказалось выполнено в современной серой гамме. Особенно же ему понравилась стилизованная полицейская звезда со стальными лучами, установленная на лужайке перед фасадом. В искусстве он разбирался мало, но будь он проклят, если это не искусство!

Вышел коллега, и Клуфтингер вежливо сделал ему навстречу пару шагов.

— Шмид, — представился тот. — Приветствую вас, господин Клуфтингер.

— Шмид? Харальд Шмид? — Голос собеседника он прекрасно знал по телефонным переговорам с соседним районом.

— Он самый.

— Очень рад приветствовать вас лично после стольких лет заочного знакомства!

Клуфтингер не кривил душой. Он испытывал настоящее удовольствие, знакомясь с людьми, которых раньше знал лишь по голосу. И не только из любопытства. Больше потому, что комиссару не хватало воображения представить по голосу облик человека. Обычно он рисовал себе портрет по подобию известных личностей. То же и с радио. Он обожал радиостанцию «Бавария 1», и все дикторы для него были с лицом Гюнтера Коха, который часто мелькал и по телевидению. Вот и телефонные голоса он ассоциировал с легендарным франконским репортером.

— Что, разочарованы? — улыбнулся Шмид его пристальному взгляду.

— Нет, что вы, совсем наоборот. То есть не наоборот, а… я действительно очень рад.

А про себя подумал, что Шмид совсем не похож на Гюнтера Коха. Он оказался коротышкой. Уж если Клуфтингер, сам не гигант, дал такое определение, то это кое-что значило. К тому же голову Харальда Шмида венчала лысина, смахивающая на тонзуру, а под носом топорщились усы, поэтому он скорее напоминал Вальтера Зедльмайра. И комплекция оказалась подходящей. Если в ближайшее время комиссару не приведется встретиться с меммингенским коллегой еще раз, есть опасность, что, слыша его голос, он будет представлять себе знаменитого баварского актера.

— Ну, едем? — Клуфтингер положил коллеге руку на плечо.

Обычно он так не фамильярничал и с посторонними людьми держал дистанцию, но Шмид — другое дело. Шмид вызвал симпатию с первого взгляда. К тому же у Клуфтингера возникло ощущение, будто они давно знакомы. Впрочем, некоторым образом так оно и было.

Когда комиссар открыл Шмиду заднюю дверцу «пассата», тот не спешил садиться, а поднял на него растерянный взгляд.

— Что-то не так? — забеспокоился Клуфтингер, заглянул в машину и понял причину замешательства: сзади все еще торчал громоздкий барабан, и сиденья были выдвинуты вперед, чтобы эта дурында поместилась. — О, прошу прощения, — смутился Клуфтингер, — это мой инструмент, давно уж собирался его выгрузить, — пояснил он Шмиду, который под попонкой не мог разобрать, чем занято столько места. — Садитесь вперед, — предложил комиссар, — а я расположусь здесь.

Он переместил барабан в сторону, насколько это оказалось возможно, кое-как отодвинул одно из задних сидений и втиснулся в салон. По правде говоря, он больше упирался ногами, чем сидел.

— Может быть, возьмем одну из служебных машин? — с сомнением спросил Шмид, видя, в какой неудобной позе замер его кемптенский коллега.

— Нет-нет, все нормально, — солгал Клуфтингер и поспешил сменить тему, представляя полицейских друг другу: — Майер — господин Шмид, господин Шмид — Майер.

Его счастье, он не увидел перекошенной физиономии Майера, которому совсем не понравилось, что титула «господин» удостоился только один из них. Впрочем, для этого Клуфтингеру понадобилось бы заглянуть в зеркало заднего обзора, а в его нынешнем положении сделать это он не мог.

Духота тоже не поднимала настроения. Зато как велика была его радость, когда через несколько минут автомобиль уже тормозил неподалеку от ратуши. Он выкарабкался на волю и расправил складки на одежде. «Сегодня же выкину этот чертов барабан», — пообещал он себе.

— Мы сразу же взяли дом под наблюдение, как только вы позвонили, никто не входил и не выходил, — информировал Шмид. — Если хотите знать мое мнение, его вообще нет в квартире. Даже в окне никто ни разу не мелькнул.

— Может быть, на работе? — предположил комиссар.

— Вряд ли, — возразил Шмид, — он же учитель, а сейчас…

— …летние каникулы, — победно закончил за него Майер.

На недовольный взгляд местного коллеги Клуфтингер только пожал плечами.

— Что удалось выяснить о Лутценберге?

— По нашим базам не проходит, мы пробили.

Услышав ненавистное слово, Клуфтингер поморщился. Неужели ошибся в таком симпатичном парне? «Ладно, на первый раз простим», — смилостивился он и решительно сказал:

— Будем входить.

Старый дом стоял в ряду других таких же напротив церкви, возвышавшейся на краю Марктплац. Два полицейских торчали поодаль, прислонясь к парапету, отгораживающему речушку Штадтбах от брусчатки площади. Шмид кивнул им, и они присоединились к их компании. Клуфтингер позвонил у парадных дверей.

— А у заднего выхода вы кого-нибудь поставили? На всякий случай?

Шмид кивнул. На звонок дом ответил тишиной: никакого звука по домофону, никаких шагов на лестнице. Клуфтингер нажал на дверь, она подалась. Все пятеро затопали по скрипучей деревянной лестнице на пятый этаж. Снова позвонили. Постучали, покричали — ничего.

— Будем входить, — как мантру повторил комиссар. — Пошлите кого-нибудь за ордером на обыск. И найдите управляющего.

Через час все было сделано, и домоправитель отпирал квартиру. Клуфтингер проигнорировал его нытье по поводу «Что такое случилось?» и попросил одного из полицейских проводить не в меру любопытного служащего на выход. Едва Клуфтингер переступил порог, у него перехватило дыхание. Жара в мансарде под самой крышей стояла невыносимая. Спертый воздух свидетельствовал о том, что здесь уже давно не проветривали. Он прошелся по комнатам и распахнул все окна.

Квартира оказалась обставлена скудно и довольно заурядно. Что-то не давало Клуфтингеру покоя, чего он никак не мог ухватить. И только как следует осмотревшись, понял: квартира — безлика, в ней не чувствовалось характера. Лутценберг хоть и проживал в ней, но не обжил. Никаких картин по стенам, ни фотографий, ни даже брошенной открытки, клочка бумаги или газеты. Если бы обстановка выглядела поновее и подороже, эту квартирку можно было бы помещать среди прочих на страницах проспекта какого-нибудь мебельного магазина. Меммингенские полицейские уже рылись в шкафах, поднимали подушки на креслах, заглядывали под матрасы. А комиссар сел за кухонный стол и задумался.

— Надо объявлять его в розыск, как полагаете? — наконец обратился он к коллеге по криминальным делам.

— Думаю, это будет разумно, — согласился Шмид. — После того, о чем вы рассказали, считаю, мы находимся в квартире убийцы.

Клуфтингер удовлетворенно кивнул и бросил выразительный взгляд Майеру. Тот поймал на лету и взялся за свой телефон.

— Господин комиссар!.. — донеслось из гостиной.

— Да? — откликнулись Клуфтингер и Шмид одновременно, так же дружно поднялись и улыбнулись друг другу.

— Прошу, — пропустил меммингенский комиссар вперед своего коллегу. — В конечном итоге это ваше дело.

Возле шкафа сидел на корточках один из полицейских, разложив перед собой на полу папки, вынутые из нижнего ящика.

— Тут мы нашли целую кипу папок с документами — в основном финансовые и какие-то личные бумаги. Не хотите посмотреть?

Клуфтингер покачал головой:

— Забирайте все и отправляйте к нам. Мои сотрудники с ними разберутся. — Он уже хотел отвернуться, однако взгляд упал на нечто знакомое, стоявшее на полке. — Ну-ка подайте мне вон то.

— Книгу? — переспросил полицейский и вынул том.

На синем переплете была вытиснена золотом надпись. «1970–1986», — прочитал Клуфтингер.

Нет, это оказалась не книга. Это был пропавший альбом Вахтера.

— Проследите, чтобы все остальное как можно быстрее поступило к нам, — в возбуждении повернулся он к Шмиду.

— Договорились.

Клуфтингер, пробормотав вместо «спасибо» нечто несусветное и ни на кого больше не обращая внимания, полетел к выходу.

— Есть! — ликующе крикнул он Майеру, который, прислонясь к перилам лестничной клетки, говорил по телефону. — Мы у него на хвосте! Это находилось в его шкафу! Поехали!

Майер ошеломленно уставился на начальника, в диком танце размахивающего темно-синей книгой. Не понимая причины такого восторга, он решил, что это, должно быть, важная улика. Он быстренько свернул разговор и поскакал по ступеням вслед за шефом.


— Садись за руль, — коротко приказал Клуфтингер.

Они выехали из Меммингена по трассе А7, кратчайшим путем до Кемптена. На полицейской волне не прекращали передавать сообщения о розыске Андреаса Лутценберга по всем южнонемецким землям.

— Австрия и Швейцария! Еще Австрия и Швейцария! — внезапно выкрикнул комиссар.

Майер вздрогнул от неожиданности. Он как раз сконцентрировался на дороге. Впереди старенькая «джетта» с прицепом для перевозки скота натужно тарахтела слабеньким дизелем, стараясь преодолеть подъем со своим живым грузом.

— Что? Что вы сказали?

— Австрия и Швейцария. Надо объявить международный розыск, включая Австрию и Швейцарию. Займешься этим. Надо подключить Интерпол.

Комиссар в подобных случаях радовался имеющемуся в его распоряжении штату подчиненных, на кого можно переложить такую работу. Сам он терпеть не мог рассылать подобные обращения по международным линиям и через Интернет. С тех пор как факсы да электронная почта заменили телеграф и телетайп, он упорно отбрыкивался от такого общения с иностранными коллегами.

Майер выехал на автобан. Клуфтингер приподнял стекло, оставив лишь щелочку, поскольку звуки его любимого радио «Бавария 1» тонули в дорожном шуме, опустил солнцезащитный щиток, откинулся на подголовник и прикрыл глаза.

Итак, они вышли на след, и след казался горячим. Еще несколько часов назад они не знали, кем был тот человек на кладбище, а теперь волею случая не только установили его личность, но и получили адрес. Если объявленный розыск принесет плоды, дело будет вскоре закрыто. Мотивы убийства непременно всплывут где-то в папках, изъятых из квартиры Лутценберга. Интересно, что подвигло молодого учителя на такой шаг? Все косвенные улики свидетельствовали о том, что именно Лутценберг задушил Вахтера шнуром для занавесок. Бывшего лучшего друга своего отца! Экономка Вахтера ведь четко опознала в парне на похоронах жертвы посетителя, который приходил за день до убийства. К тому же хозяин и гость ожесточенно спорили. Знать бы о чем! И какие отношения могли связывать молодого Лутценберга и солидного Филиппа Вахтера?

Все окружающее Клуфтингер уже воспринимал на уровне подсознания. Тепло в салоне, монотонный шелест шин и урчание мотора, посвистывание обтекающего воздушного потока у боковых стекол, шуршание радио, в котором прерывистые ноты перемешивались с невнятными словами, — от всего этого его сморило, точно перед ним разворачивался некий психоделический узор с игрой света и цвета, погружая в транс. И в этом состоянии полудремы в его мозгу проносились обрывки мыслей.

Связь между Лутценбергом и Вахтером — восстановить пробелы в жизни Вахтера по альбому или иным путем — розыск — розыск должен дать результат — пропавший альбом найден у Лутценберга — косвенные улики — доказательства — доказательств нет? — пока нет, но могут появиться — обязательно появятся — где? — где-то обязательно — черт, а где? — розыск — правильное решение — Интерпол найдет — мы найдем, где бы он ни скрывался — связи по отцу? — но тот же мертв — через дочерей? — вряд ли — отец порвал с Вахтером — контактов между семьями не было — или все-таки отец? — дело в профессии? — Лутценберг-старший потерпел крах — работал простым сыроваром — искать здесь — сыровар в Бёзершайдэгге и биохимик — качественные продукты — пармезан — пармезан попробовать — пармезан для клецек — клецки с сыром — Лангхаммер…

Клуфтингер разом вышел из дремы. Черт, скоро ему предстоит разделить трапезу с доктором Лангхаммером. Он поразился: этот фат влез даже в его сон, когда мысли плыли о деле. Вот уж достал!

Внезапно его подкинуло в кресле от того, что Майер резко затормозил. Сзади послышался хор возмущенных гудков. Клуфтингер покачал головой: да уж, вождение не являлось сильной стороной коллеги. Но он не опустился до язвительных комментариев, а повернулся назад и дотянулся до альбома, который раньше положил на барабан. В нем обнаружились фото, которые описала Юлия Вагнер: семейные снимки на отдыхе в Италии, оба друга — тогда еще в полном расцвете сил — на теннисной площадке, на поле для гольфа, тоже, очевидно, за границей — в те времена в Альгое такого еще не было. Помимо этого, в альбоме нашлись и фотографии, относящиеся к их профессиональной деятельности. На одной — Вахтер и Лутценберг за работой возле опытной установки, в белых халатах, с пробирками в руках. На другой — при вручении премии, с дипломом и одним из тех огромных чеков, какие можно видеть по телевизору, когда показывают разные благотворительные мероприятия. Из всех этих кусочков картинка у Клуфтингера пока не складывалась. И все же фотографии полезны для дальнейшего расследования, и не только потому, что служат доказательством связи между убитым и Андреасом Лутценбергом, пусть еще и не проясненной. Тут надо поработать головой, чтобы взломать код этого альбома.

И снова Клуфтингер углубился в размышления, и снова не замечал ничего вокруг, однако реальность самым безжалостным образом вторглась в его сознание. Он почувствовал, как поднимается дурнота. Скольжение авто, тягомотина по радио, духота — конечно, его укачало. И зачем только он взялся за этот альбом! Его начинало тошнить, даже когда он смотрел карту во время езды. Он высунул голову в окошко, но встречный поток воздуха перекрыл дыхание. Надо бы попить, но воды нет. Тогда он попытался унять тошноту дыхательными упражнениями, которые обычно немного помогали. Равномерно и шумно вдыхая и выдыхая, он сконцентрировался на работе легких, как вдруг ощутил сильнейший позыв к рвоте — это Майер заложил крутой вираж на Кемптен на слишком большой скорости.

К тому же возникла и вторая проблема: приспичило в туалет. Может, попросить Майера остановиться у ресторана быстрого питания для автомобилистов, который скоро покажется? Пока еще можно терпеть, но сколько это продлится? Нет, не стоит проявлять перед подчиненным свою слабость. Справа проплыл «Макдрайв», а с ним исчезла и надежда на последний туалет до президиума. Клуфтингер постарался сосредоточиться на видах за окном: Берлинер-платц с унылыми фасадами и множеством сходящихся на ней дорог, величественные барочные башни церкви Святого Лоренция, знаменитый Центральхаус, после грандиозной реконструкции ставший наряду с базиликой едва ли не визитной карточкой Кемптена. Приближался Иллербрюкке, самый протяженный мост через Иллер, но он означал близкий конец страданиям. Клуфтингер стал опять глазеть в окно. Дети на спортплощадке на берегу реки в лучах солнца гоняют мяч и бьют по слишком большим для их маленьких ног воротам. Сколько же лет он ездит по этой кольцевой улице, а давно не воспринимал так живо все окружающее. Слева — крематорий, справа — ипподром, где девушка в черной шапочке пускает саврасую лошадь на препятствие из красно-белых кругляков, дальше — угол кладбища, перед которым стоянка большегрузов. А на ней в глаза бросился молоковоз с рекламной надписью: «Шёнмангер — вкус Альгоя». Майер перехватил его взгляд и, похоже, понял «фишку».

— Еще раз забить на них? Вызвать к нам?

— Да, но позже, — сумел выдавить из себя комиссар, завидев берег.

Если будет «зеленая улица», то через десять секунд они затормозят у президиума и он сможет вырваться из ада, который прежде считал своим любимым «пассатом».

Майер заглушил мотор. Но прежде чем машина остановилась, Клуфтингер уже вывалился наружу, жадно хватая ртом воздух.

— Что-то вы бледный. Вам нехорошо? — озаботился Майер, глядя на комиссара, припавшего к ограждению стоянки.

— Все нормально. Немного жарко сегодня. Надо что-нибудь проглотить… и еще воды… — пролепетал Клуфтингер, постепенно отходя благодаря свежему воздуху.


— Сегодня нам предстоит еще многое сделать, фрейлейн Хенске, — оживленно заявил на пороге приемной комиссар, потирая руки. Облегчившись, он снова чувствовал себя на подъеме.

Санди в замешательстве захлопала ресницами. Только что мимо важно прошествовал Майер, словно неся ответственную миссию. Теперь вот шеф, исполненный служебного рвения.

— Что стряслось, господин Клуфтингер? Отчего такой переполох?

Клуфтингер вкратце передал ей суть дела, а потом попросил собрать весь штат к шестнадцати часам на экстренное совещание, разыскать Юлию Вагнер, где бы она ни находилась в это время, и обеспечить с ней связь. На все про все секретарше отводилось меньше часа. Тут до нее дошло, что комиссар не шутил, работы действительно невпроворот.

Впрочем, Санди это только обрадовало. Она любила, когда в конторе развивалась кипучая деятельность и царило приподнятое настроение. Собственно, этого она и ожидала, когда устраивалась в полицию, пусть и административным служащим, а не оперативным работником. И такое же представление о ее службе было у друзей и знакомых, по крайней мере иногда она в этом убеждалась. Теперь снова начнутся конференции, заявления для прессы — вниманием они уж точно не будут обижены. В такие дни Санди ощущала себя причастной к «событиям государственной важности», как она выражалась.

Минут через сорок в конференц-зале собрались почти все, сгорая от нетерпения в деталях узнать от шефа о подвижках в деле, весть о которых уже разнеслась по президиуму. Клуфтингер выслушал доклад секретарши о пока безуспешной попытке отыскать старшую дочь Вахтера в Мюнхене, но она обещала приложить все усилия после конференции. Майер тем временем успел сделать все необходимое, чтобы запустить махину срочного международного розыска «подозреваемого в убийстве Андреаса Лутценберга, проживающего в Меммингене». Ровно в назначенный час все трое присоединились к коллегам.

Фрейлейн Хенске заняла место рядом с комиссаром и открыла ноутбук, готовая вести протокол. Клуфтингер после короткого приветствия перешел к делу. Теперь доподлинно известно, что молодым человеком, бежавшим с кладбища во время похорон жертвы, оказался некий Андреас Лутценберг. Он же опознан как субъект, имевший спор с Филиппом Вахтером в его доме накануне убийства. Помимо прочего, в квартире Лутценберга изъят фотоальбом, пропавший из дома Вахтера. Посему именно он становится главным подозреваемым в убийстве.

По рядам пронесся шепот.

Закончив свой доклад, который супруга определенно одобрила бы за четкость и лаконичность, комиссар приступил к распределению заданий на текущий день. Двум полицейским надлежало опросить возможно больше людей из окружения Лутценберга и получить полную информацию о его связях, образе жизни и местах пребывания, а также навести справки в его школе. За квартирой в Меммингене вели наблюдение тамошние коллеги.

— Боюсь, президиуму придется выдавать вам премию за стертые подметки, — пошутил Клуфтингер, переходя на местный диалект, и все вздохнули с облегчением.

Перед ними снова стоял старый знакомец, человечный и с чувством юмора, поскольку подчеркнуто профессиональный сленг комиссара нагнал страху. Теперь же все пойдет по накатанному, и совещание скоро закончится.

— Так. Наши «кабинетные сидельцы» пусть займутся бумагами из квартиры Лутценберга. Они должны скоро прибыть, если по дороге не растворятся в тумане. Коллеги Майер, Штробль и Хефеле присоединятся к ним позже, а по необходимости и сменят, — сказал Клуфтингер и покосился на секретаршу.

Санди стоило бы непременно намекнуть, о чем писать в протокол, а чего не надо, сама она путалась. Кабинетных работников, разумеется, классных специалистов в своей области, «настоящие» сыщики часто награждали такими прозвищами — от «сидельцев» до «крыс» по возрастающей, — но это вовсе не говорило о пренебрежительном отношении к ним. И те, и другие знали, что оперативники высоко ценят их кропотливый труд и все понимают — без дотошных исследований криминалистов никакая оперативная работа не принесет плодов. Поэтому те терпеливо сносили подтрунивания.

С первым шутливым оборотом в речи начальника Санди худо-бедно справилась, а вот со вторым у нее возникла проблема. Она уже напечатала «в тумане», как вдруг ей это показалось странным. Долго обдумывать возникший вопрос было не в ее характере, поэтому она воспользовалась короткой паузой и обратилась к комиссару:

— Минуточку, господин Клуфтингер. Мне, да и остальным, наверное, не понятно, при чем тут туман. Еще ясный день, солнце светит. Почему вы решили, что на дороге будет туман? Что мне заносить в протокол?

Все дико заржали. Клуфтингер попытался взять ситуацию под контроль, чтобы не усугублять неловкость. Шутку поняли все, кроме Санди, и это объяснялось вовсе не ее тупостью. Просто уроженка Восточной Германии, она хоть и узнала особенности края, ставшего ее новой родиной, но не настолько, чтобы ловить на лету шутки, связанные с характером местности. Чего она определенно не знала, так это того, что между Кемптеном и Меммингеном со времен ледникового периода пролегала конечная морена — гряда холмов, которые являлись метеограницей. Особенно это становилось заметно в зимние месяцы: в то время как наверху стояла дивная солнечная погода с легким морозцем и таким прозрачным воздухом, что видимость была вплоть до самых дальних вершин, в низине лежал густой туман, обволакивающий все вокруг молоком. Разделительная черта проходила и по так называемым Альгойским воротам, точке на дороге среди холмов, откуда путешественнику и направлении Кемптена впервые открывалась захватывающая дух панорама Альгойских Альп. Вот поэтому-то жители возвышенностей часто посмеивались над своими соседями с низменности. К тому же верхнеальгойцы кичились популярностью своих краев среди туристов, которые вносили весомый вклад в региональный бюджет. Правда, существовал и свой минус. Из-за этого лучшие местечки в горах были, можно сказать, перенаселены, и цены на недвижимость в альпийских долинах, а также на деликатесы постоянно ползли вверх.

— Нет-нет, фрейлейн Хенске, о тумане в протоколе упоминать не надо. — И по серьезному выражению его лица она поняла — сейчас не время для расспросов.

Своих ближайших помощников, Штробля и Майера, комиссар попросил задержаться, остальных собрался отпустить. Санди, нимало не смущенная недавним инцидентом, снова вмешалась:

— Господин Клуфтингер, а как быть с прессой?

Клуфтингер, опешил: как он мог упустить это из виду?! Странно, что как раз секретарша, у которой не должна болеть голова о том, что входило в его непосредственные обязанности, вспомнила об этом. Он должен проинструктировать своих подчиненных, как держаться с представителями СМИ. Видно, от волнения у него все вылетело из головы.

— Большое спасибо, фрейлейн Хенске, вы вовремя заметили, — сердечно поблагодарил он молодую особу, глядя ей прямо в глаза.

Она растаяла от такой похвалы и ответила скромной улыбкой.

— Если будут наседать журналисты, сдержанно отвечайте, что у нас есть подозреваемый, и никакой дальнейшей информации, — обратился комиссар к коллегам. — Это только разожжет их любопытство, а мы выиграем время. Нам сейчас нельзя действовать опрометчиво, можем все испортить. Спокойствие и сосредоточенность на главном — вот что требуется от каждого, — добавил он и с этими словами закончил совещание.

Штроблю и Майеру он поручил отслеживать результаты розыска и строго-настрого приказал держать его в курсе. Четверть часа спустя, когда он добрался до своего кабинета, в приемной его остановила Санди и протянула листок с номером телефона в Мюнхене. Он на секундочку задержался, любуясь, как она лихо отстукивает по клавиатуре, форматируя окончательный текст протокола. Именно ее умение печатать всеми десятью пальцами с высокой скоростью обеспечивало комиссара подробными и точными протоколами. У него, тыкающего одним пальцем, ее способности вызывали глубокое уважение.

Набрав номер Юлии Вагнер, Клуфтингер выслушал серию длинных гудков, и только потом трубку сняли. К его изумлению, ответил мужской голос. Он хоть и знал, что старшая Вагнер замужем, но в этот момент, сам не зная почему, сильно удивился, точно этот муж являлся существом мифическим.

— Вагнер, — представились на том конце провода.

Клуфтингер попросил к телефону Юлию. Дома ее не оказалось, но пока комиссар в нескольких словах излагал свою просьбу, Вагнер сообщил, что она вроде бы появилась. Ему опять пришлось ждать, и в эти минуты он успел удивиться — за голосом мужа Юлии ему снова померещился Гюнтер Кох, знаменитый спортивный комментатор: может, из-за тембра, а может, из-за схожего баварского диалекта.

Наконец в трубке зазвучал голос запыхавшейся Юлии:

— Да, господин комиссар. Извините, задержалась на работе, сами понимаете, сколько дел накопилось за это время, потом еще пробежалась по магазинам, пришлось еще тащить бутыль воды для кулера… Сейчас переведу дух… Есть какие-то новости?

Клуфтингер между делом подумал, что выгрузить и поднять на этаж бутыль мог бы и молодой муж, но отставил эти мысли и начал рапортовать:

— Фрау Вагнер, мы вышли на след. Но прошу вас понять: даже вам мы пока не можем сообщить открывшиеся факты. Однако для дальнейшего хода расследования нуждаемся в вашей помощи. Вы должны дать больше информации о частной жизни вашего отца, точнее, о его ближайшем окружении.

— Разумеется, я понимаю, вы не выложите мне имя и адрес подозреваемого. Но скажите хотя бы: он у вас есть?

— Ну, как сегодня выяснилось, мы подобрались очень близко. Не хватает только нескольких деталей, так сказать, пазла. Чтобы собрать картинку, нам необходимо досконально изучить все стороны жизни господина Вахтера, и только вы можете нам помочь, — ловко выкрутился Клуфтингер.

Само собой, он не мог, да и не хотел делиться с дочкой убитого своими подозрениями. Да и что у него было, кроме подозрений и косвенных улик? Доказательств — ноль.

— Господин комиссар, меня радуют ваши успехи в поисках убийцы, и я готова всячески вам помогать, но что конкретно вы хотите знать?

Клуфтингер, плюнув на соображения секретности, задал вопрос прямо в лоб:

— Расскажите о разрыве вашего семейства с Лутценбергами, бывшими друзьями.

— Я уже говорила, особенно дружны семьями мы были в кёльнский период. Часто отдыхали вместе в отчем доме господина Лутценберга в Вайлере. Выезжали вечером в пятницу и проводили в Альгое все выходные. Места там хватало всем. Нас, детей, притягивали тайны старого дома. Это было так страшно и так здорово! Анди умел хорошо вписываться в игру, хоть он и мальчишка. В общем, мы жили одной большой семьей. Да и родители все, что ни делали в то время, делали вместе. Для нас, дочерей, тогда стало трагедией, когда в одночасье оборвались все связи и играть с Анди вдруг запретили. Мама тоже, по моим детским впечатлениям, сильно переживала, лишившись единственной подруги, значит, дело было в отце. Впрочем, Лутценберги вскоре переехали в Альгой, и все как-то само собой заглохло. Отцу пришлось уволиться из института, где они работали, и найти новое место стало для него довольно проблематично.

— А что это за институт?

— Вроде научно-исследовательский пищевой промышленности, по-моему. Он являлся коммерческим, но, кажется, каким-то образом присоединенным к университету. По крайней мере они были связаны, но как, точно не знаю. Хотя… могу поискать название, может, по нему вы что-то найдете. Какая кошка между ними пробежала, не скажу, но скандал определенно оказался связан с их совместной работой, детали меня тогда не интересовали. А знаете, отец ведь тогда не сразу ушел из института, и на какое-то время страсти улеглись.

— Кого-нибудь из Лутценбергов вы позже встречали?

— Нет. Они жили в Альгое, в Вайлере, мы — в Кёльне, а когда и наша семья переехала, заботы стали совсем другого свойства.

— Понятно. С их сыном вы тоже не имели контактов? — все-таки уточнил Клуфтингер.

— Нет, только в детстве.

Вопросов больше не возникало, и он попрощался с Юлией Вагнер.

Лихорадочно схватившись за ручку, чтобы не вылетело из головы, он поспешно набросал список предстоящих дел не слишком разборчивым почерком, про который его сын шутил, что таким закорючкам учат в первом классе.

Найти научно-исследовательский институт — договориться о визите! — Обязательно выяснить, что произошло между Вахтером и Лутценбергом — архивы, научные журналы!!! — Молокозавод — расспросить Шёнмангера о предыдущей деятельности Вахтера!!! — Барч?

Разумеется, все эти мысли крутились в его голове еще во время разговора, но, как многие мужчины, он не мог делать несколько дел одновременно: смотреть телевизор и вести беседу, чистить зубы и разговаривать, слушать радио и воспринимать речи, читать газету и отвечать на вопросы, общаться по телефону и писать — все это его жена мастерски проворачивала одновременно. А вот сам он предпочитал делать пометки на память. У него под рукой всегда имелся блок для записей с логотипом «Альгойская пивная». Клуфтингер время от времени играл в подкидного дурака с одним приятелем, который работал в той самой пивной и щедро снабжал этим добром. Дома тоже тут и там лежали памятки со списками покупок или дел по хозяйству. Всем форматам бумаги он предпочитал эти маленькие клочки, которые помещались в портмоне. Коллеги часто подтрунивали над ним — мол, в президиуме не замечается дефицита писчей бумаги, — но он не изменял своей давней привычке.

По внутренней связи Клуфтингер позвонил Штроблю и попросил его выяснить все насчет прежнего места работы Вахтера в Кёльне, установить адрес института и договориться с руководством о встрече на завтра или послезавтра. Потом он связался с архивным отделом, прежде занимавшим несколько помещений, заставленных стеллажами с печатными материалами, а сейчас обходившимся парой компьютеров. «Кабинетным сидельцам» он дал задание проверить все газеты и специализированные журналы на предмет сведений о Вахтере и Лутценберге в определенный отрезок времени. Сотрудники этого отдела по сети имели доступ к центральному архиву Баварского министерства внутренних дел, и при умелой сноровке кемптенские коллеги могли в течение нескольких часов собрать, отфильтровать и скомпоновать полный реестр сведений о личности и событии, появлявшихся в СМИ за последние десятилетия. Для Клуфтингера понятия «поиск по Интернету, Интранету, базе данных» являлись тайной за семью печатями.

Майер, который в последний час завершал работу по объявлению розыска через Интерпол — по крайней мере Клуфтингер на это надеялся, ибо его телефон был постоянно занят, — наконец освободился, и комиссар поручил ему связаться с молокоперерабатывающим заводом в Кругцелле и условиться с господином Шёнмангером о встрече на следующий день.

В принципе это являлось работой Санди, но ее номер тоже на протяжении четверти часа не прозванивался, и это казалось удивительным и необычным. Клуфтингеру и в голову не могло прийти, что у фрейлейн Хенске появился новый воздыхатель, перед которым ей пришлось оправдываться за отсрочку свидания вследствие продленного рабочего дня. При этом ее не мучили угрызения совести за то, что выяснение отношений происходит за счет Свободного государства Бавария. Своему дружку она не дала номер служебного телефона, предпочитая сама звонить ему на работу. Тот тоже был государственным служащим, работал в кемптенском филиале инспекции по допуску автотранспортных средств к эксплуатации района Верхний Альгой Баварии, расположенном в нескольких метрах от президиума. Познакомились они в процессе служебных переговоров.

Клуфтингер, в последний раз попытавшись вызвать секретаршу и в очередной раз потерпев неудачу, отправился в приемную лично, поскольку ему незамедлительно требовался номер телефона Барча, коллеги Вахтера, который и обнаружил его труп. От него комиссар надеялся получить информацию о прошлом Вахтера касаемо его личной жизни и профессиональной деятельности. Когда тень начальника нависла над ней, Сандра Хенске ударилась в панику и нервно бросила трубку на рычаг, потеряв дар речи. Сегодня на совещании она и так пережила мучительные минуты стресса, искренне надеясь, что присутствующие этого не заметили, а теперь еще и шеф застукал ее на личных звонках со служебного телефона! А может, не заметил? Санди со всем рвением бросилась исполнять приказ Клуфтингера — «где бы он ни был, немедленно отыскать господина Варна», — провожая возвращение шефа в кабинет смущенной улыбкой. От Клуфтингера, кстати, не укрылось неожиданно деликатное поведение секретарши — без приставаний и расспросов, — поэтому он в недоумении решил поразмышлять, в чем она могла провиниться.

Телефон прозвонил лишь раз, а Клуфтингер уже снял трубку. Барч назвался, не гнушаясь представлением своей должности с полным перечнем заслуг, и прежде чем комиссар успел открыть рот, на него обрушился град вопросов:

— Есть что-то новенькое? В прессе вообще никаких сведений. Подозреваемый определился, или вы все еще блуждаете во тьме? Вы в полной заднице или специально отделываетесь словоблудием?

Клуфтингер оторопел от такой развязности. К тому же голос Барча звучал бесцеремонно и свидетельствовал о прекрасном расположении духа, не тронутом трауром по усопшему. Может, под воздействием алкоголя? Клуфтингер увидел в этом знак и не стал юлить.

— Мы весьма продвинулись в расследовании, господин Барч. Спасибо за ваш неподдельный интерес к делу. Вы очень поможете нам, если поделитесь информацией о жизни и связях господина Вахтера в Альгое, как и о поводах к его переезду сюда. Возможно, вы располагаете какими-то сведениями?

— Мне, как никому, ха-ха, известно, что до переезда сюда господин Вахтер работал в Кёльне. Но это знает каждая собака, простите. Долгое время его работа там была ух как успешна… в плане продвижения. Дай Бог каждому! А потом… потом этот скандал… Неприятно и даже более чем…

— Господин Барч, я должен вас до… расспросить об обстоятельствах жизни господина Вахтера в Кёльне. Возможно, вы соблаговолите встретиться со мной на территории вашей фирмы? — Клуфтингера чуть не стошнило от собственной вежливости.

— Да-да, конечно. Каждый день до восемнадцати ноль-ноль, заходите. Всегда на месте.

— Мы сообщим вам, господин Барч, обязательно сообщим и прибудем.

Клуфтингер втайне возликовал: сражение на территории противника! В кабинетных допросах, а тем более телефонных баталиях он не был силен. Однако когда полем битвы становилось логово врага… Там срабатывали все его преимущества: способность до тонкостей прочитывать жестикуляцию, мимику врага и его манеру держаться — сын называл это невербальными средствами коммуникации, а он просто — чутьем, как у пса. Возможно, это чутье передалось ему от собственного отца, презиравшего канцелярскую работу и мерявшего все числом проделанных миль и результатом улаженных разборок.


На следующий день комиссар лишь мимоходом заглянул в президиум, чтобы подписать пару документов и закончить отложенные отчеты. Он то и дело поглядывал на часы, не желая пропустить время визита на сыродельный завод Шёнмангера. Прихватив с собой блок для заметок, комиссар направился к Майеру. Тот с утра не мог дозвониться до старшего владельца, поскольку господин Шёнмангер проводил встречу с клиентами за пределами предприятия.

Клуфтингер решил не принимать это во внимание, во всяком случае, представлялась возможность осмотреться на месте, а кроме того, до возвращения хозяина побеседовать с Барчем.

— Не бери в голову, обойдемся! — ободрил он смущенного Майера.

Поскольку тот все еще занимался розыском через Интерпол — международные связи до сих пор требовали бюрократической рутины, — Клуфтингер сказал, что возьмет с собой Штробля. Заметив на лице подчиненного явное разочарование, он немного смягчил удар, заявив, что Майер остается один на хозяйстве, то есть принимает на себя руководство, а это уже комиссарская должность, пусть и на время…

— Если что, звони мне на мобильный, — закончил он инструктаж и зашагал к выходу.


«Пассат» свернул в хозяйственный двор завода в Кругцелле. На сей раз прежнего оживления здесь не наблюдалось. В это время фермеры еще трудились в коровниках, а молоковозы стояли в ожидании перед производственным цехом.

Полицейские вошли в офисное здание и остановились у кабинки вахтёра. Вахтёр, мужчина в почтенном возрасте, встретил их вопросительным взглядом. Больше на его физиономии не отразилось ничего: ни доброжелательности, ни неприязни. Похоже, он вообще ничего не знал об эмоциях. И весь он был каким-то бесцветным: синтетическая рубашка с короткими рукавами, застегнутая на все пуговицы, выглядела линялой — впрочем, она и новой-то вряд ли отличалась яркостью цвета. Из воротничка на морщинистой шее торчала лысая голова, орошенная потом. Столь же морщинистое лицо поражало бледностью, лишь губы на нем казались необычайно красными.

Клуфтингеру захотелось расшевелить его, театральным жестом он вынул удостоверение и приложил к стеклу.

— Будьте любезны доложить о нашем приходе в секретариат! — громогласно возвестил он таким величественным баритоном, что еще долго по дороге наверх улыбался про себя: «Не растерял пока талант!»

Дело в том, что каждые четыре года в Альтусриде устраивались театрализованные представления под открытым небом, в которых принимала участие вся деревенская община, не исключая и Клуфтингеров. И обычно сдержанный глава семейства выступал там не на последних ролях, веселясь от души.

Предупрежденная секретарша старшего владельца предприятия встретила их в приемной с поджатыми губами.

— Господа, я сообщала по телефону, что господин Шёнмангер ведет переговоры с важными клиентами за пределами завода. Мне неизвестно, когда он вернется и вернется ли сегодня вообще. Поэтому не вижу смысла его ждать.

Внезапно открылась дверь, соседняя с кабинетом хозяина, и показался загорелый, ухоженный молодой человек в темном костюме. Под расстегнутым пиджаком виднелись канареечно-желтая жилетка и сиреневый галстук с огромным узлом. Он направился к секретарше, мельком глянув на визитеров и больше не уделяя им внимания.

— Отправить немедленно, — строго приказал он служащей, протягивая большой коричневый конверт.

Клуфтингер и Штробль переглянулись. Оба предположили, что это не кто иной, как сын Шёнмангера, который, по словам отца, занимался в его фирме маркетингом.

— Господин Шёнмангер, эти господа из полиции. К вашему отцу. Не знаете, он сегодня еще вернется?

— С чего мне знать? Кто из нас его секретарша, я или вы, фрау Мозер? — довольно грубо ответил тот.

Возможно, неприятное содержание срочного письма испортило настроение юниору. Как бы то ни было, Клуфтингер почувствовал к нему антипатию, хоть и наблюдал его всего минуту. Он терпеть не мог таких наглецов и хамов. Поэтому, приняв решение побеседовать в отсутствие отца с сыном, он обратился к нему на утрированном местном диалекте:

— Как я понял, вы сын владельца фирмы. Клуфтингер, комиссар криминальной полиции. Вам, господин Шёнмангер, придется уделить нам время. У нас есть к вам несколько вопросов.

По перекошенному лицу молодого человека Клуфтингер понял: выпущенная стрела попала в цель. Хотя, будь рядом жена, она ткнула бы его локтем в бок, ибо не выносила, когда он на людях, а особенно при исполнении, переходил на диалект.

— Да ради Бога, — оскорбленно заявил Шёнмангер-младший. — Хоть и понятия не имею, чем могу быть вам полезен. Но если настаиваете, извольте в мой кабинет. Фрау Мозер, принесите мне чашку кофе. Без молока.

Обойденные угощением полицейские прошли за ним.

Увидеть такого они не ожидали: из приемной с ее интерьером, сохранившим шарм семидесятых годов, они попали прямиком в дизайн конца девяностых. На совершенно пустой стеклянной столешнице большого письменного стола, массивные тумбы которого были выполнены из полированного металла, царил один лишь супертонкий монитор. Пол застелен антрацитовым ковролином. В углу — мягкая мебель с кожаной обивкой цвета бирюзы. Бирюзовые же стрелки на полу указывали путь от двери к столу. Клуфтингеру этот фасончик напомнил желтые следы босых ступней, наклеенные на полах вокзалов или дешевых магазинов. Хозяину кабинета эта пошлость, очевидно, виделась изыском. Должно быть, дизайнер решил довести бирюзовую линию до конца: абстрактные, безусловно, сказочно дорогие картины по стенам выдержаны в том же колорите, равно как и каждая пятая широкая полоса на матерчатых жалюзи. Ничто в этом помещении не напоминало о сыре. Сырные упаковки всех форм и размеров из кабинета Шёнмангера-старшего оказались бы здесь неуместны, заключил Клуфтингер. На стенах, помимо картин, висели странные угловатой формы светильники, тоже из стекла и полированной стали, и Клуфтингер был готов поспорить: свет они давали бирюзовый. Еще одним настенным украшением служили часы, которые, собственно, часами и не были: крошечный проектор отбрасывал изображение бирюзового циферблата, в нем поднимались пузырьки, два из них — лилового цвета — виртуально обозначали реальное время.

Все расселись в мягкие кресла.

— Не понимаю, о чем я должен вам сказать. Я очень занят, — недовольно пробурчал юниор.

— Мы хотим знать, что вам известно о профессиональной деятельности Филиппа Вахтера до того, как он перешел на ваше предприятие. — На сей раз Клуфтингер взял сухо-деловой тон.

— Думаю, не больше вашего. Он был гениальным химиком, и нам посчастливилось заполучить его.

— Что конкретно послужило счастливым случаем? Что должно было произойти, чтобы он снизошел до заштатного заводика?

И снова его порадовал негодующий блеск в глазах хозяйского отпрыска в ответ на его шпильку.

— Господин инспектор, что значит «заштатный заводик» и почему «снизошел»?! У нас солидное предприятие, имеющее имя в своей отрасли, к тому же интенсивно развивающееся, с тех пор как мы начали выпуск инновационной продукции. Это подтверждается нашей прибылью. Я не допущу, чтобы вы называли наш завод второ- или даже третьеразрядным! Я не потерплю подобной диффамации!

Порох, заложенный комиссаром, вспыхнул даже быстрее, чем он ожидал. Между тем фрау Мозер принесла для наследника молокозавода кофе — естественно, без молока — в асимметричной граненой чашке из бирюзового стекла.

— Господин Шёнмангер, я просто имел в виду, что даже на фоне молочных производств в нашем регионе ваше предприятие скорее мелкое. Ничего негативного в это я не вкладывал.

— Все другие — дочерние фирмы больших концернов, а мы — самостоятельное частное предприятие с хорошим портфелем заказов, уж можете мне поверить. Мы выиграли тендер на поставку нашей продукции в две национальные розничные сети, а это чего-то да стоит! И я могу вам предсказать: когда дело перейдет в мои руки, мы вообще станем глобальным игроком на рынке! — Молодой коммерсант горячился все сильнее. — Ваш Вахтер вообще должен был радоваться возможности начать все заново именно у нас! И больше я вам ничего не скажу! Нечего мне тут устраивать допрос! — Он уже окончательно вышел из себя.

В этот момент дверь без стука открылась, и вошел Шёнмангер-старший, изумленно глядя на сына. Он поприветствовал полицейских и спросил у своего отпрыска, из-за чего шум.

— Папочка…

Клуфтингер спрятал в рукав улыбку на такое обращение.

— …эти господа решили, будто имеют дело с какой-то задрипанной деревенской сыроварней. Пришлось поставить их на место.

Карл Шёнмангер извинился за несдержанность молодого поколения: горячие, мол, головы, рога пока не обломали. Он пригласил господ полицейских пройти в его кабинет, поскольку его показания будут им более полезны, чем показания сына, сфера деятельности которого в фирме носит узкоспецифический характер. Последнее замечание отнюдь не привело в восторг Петра Шёнмангера, и он с кислой миной поплелся за остальными в старомодный кабинет своего отца и шефа.


Все заняли места в мягких креслах, лишь растерянный Шёнмангер-младший остался стоять, не решаясь вклиниться в разговор, хотя было видно, что он еле сдерживается.

Клуфтингер дал Штроблю знак начинать разговор, и тот задал все тот же вопрос о прошлом Вахтера.

— Господа, рано или поздно вы все равно выясните, что тогда произошло, а чести нашего предприятия эти обстоятельства никак не затрагивают… — приступил к повествованию Карл Шёнмангер.

Его отпрыск все-таки не выдержал и грубо перебил:

— Папочка, зачем рассказывать о том, что случилось давным-давно и нас на самом деле не касается? Ты ведь не на допросе, нечего и говорить.

Отец осадил его взглядом:

— Позволь мне самому решать, о чем говорить. Лучше поразмышляй над тем, как ты ведешь себя с нашими клиентами. Сегодня я выяснил кое-что, и меня это очень огорчило, но об этом поговорим позже. А сейчас попридержи язык и веди себя прилично, сын! Господин Клуфтингер, позвольте без обиняков: вам, очевидно, известно, что господин Вахтер являлся специалистом востребованным, пока не случился скандал, радикально подпортивший его репутацию, и ему везде в отрасли отказывали от места…

— Папочка, подумай еще раз: ты можешь повредить нашей репутации! Ты собираешься вытащить на свет божий то, что давно быльем поросло! Не говори ничего. Пусть вызывают повесткой, если нас в чем-то подозревают!

Клуфтингер навострил уши. Ему еще не приходилось сталкиваться с таким яростным антагонизмом, причем в беседе с людьми, которые ни в чем не подозревались и не обвинялись. Трудно было объяснить такую агрессию. Возможно, этот юнец, каким в девяностые дали прозвище «яппи», старается что-то скрыть? Вполне вероятно, разговор даст даже лучший результат, чем он предполагал.

— Господин Клуфтингер, господин Штробль, не принимайте близко к сердцу поведение моего сына. Мальчик, он любит преувеличивать, но хозяин фирмы все-таки я, и решение остается за мной.

Карл Шёнмангер вызывал восхищение. В нем чувствовалась порода. По всему было видно: он рос и мужал вместе со своей фирмой и сохранил идеалы, которые не продаст ни за какие деньги. Он хотел и умел быть жестким деловым человеком, судя по ходившим толкам. Но при этом охотно жертвовал на благотворительные цели, и это тоже ни для кого секретом не являлось. Пусть Карл Шёнмангер не вел активной деятельности в общине Альтусрида, однако считался почетнейшим членом, а такое звание в альгойской деревне без заслуг не давалось. Сын же, напротив, слыл парнем заносчивым и высокомерным — так он держался и в ресторациях, и на деревенских праздниках. Еще поговаривали, будто он делал все возможное, чтобы пожертвования фирмы Шёнмангера на разные нужды общины становились скуднее. Комиссар втайне порадовался тому, как развивается ситуация: юниор отбивается всеми силами от дачи показаний и давит на отца, а тот из одного упрямства выложит все о Вахтере, дабы показать, кто здесь хозяин. Судя по всему, сынок метит на место отца и готов хоть завтра сместить его, желая без помех осуществлять свои далеко идущие планы. Карл Шёнмангер умен, и, разумеется, от его острого взгляда не укрылась жажда сына верховодить, определяя политику производства, однако он еще силен и не даст развалить дело своей жизни. Клуфтингер с интересом ждал продолжения разворачивающейся баталии.

Шёнмангер-старший снова обратился к полицейским:

— Итак! В своем институте Вахтер лабораторным путем нашел способ значительно ускорить процесс созревания различных молочных продуктов: йогуртов, твердых и мягких сыров. Тогда это стало сенсацией. Ведь речь шла не о выигрыше в два-три дня, а об абсолютно революционном методе в сыроделии. Биохимической составляющей этого метода я, конечно, не знаю, но подробно изучил вопрос, поскольку и мы в те годы рассматривали возможность нововведений на нашем производстве.

Петер Шёнмангер скрипел зубами, но пока помалкивал.

— И какими средствами достигалось ускорение процесса? — искренне полюбопытствовал Клуфтингер.

— В общем и целом дело там в видоизмененных бактериальных культурах. Новые культуры выращивались по особой технологии, детали вы можете выяснить у экспертов. Но в специальных изданиях эту методику воспевали как перевод всего молокоперерабатывающего производства на прогрессивный путь. Вначале не имелось никаких сведений о побочных эффектах, только об исключительных преимуществах в издержках производства. Представьте себе, что это значило для нас! Мелкие и средние хозяйства экономили бы колоссальные средства. Продукт созревает на раз-два и через несколько дней или недель уже готов к реализации…

Клуфтингер онемел, ему даже не приходилось подстегивать собеседника. Шёнмангер-младший между тем в бешенстве вылетел из кабинета.

— …А сразу после внедрения товара на рынок возникли проблемы: выяснилось, что продукты оказывают негативное воздействие на здоровье, особенно у пожилых и людей с ослабленным иммунитетом. Наносят тяжкий вред желудочно-кишечному тракту. Понятия не имею, почему этого не выявили тесты на лабораторной стадии. Тут началась паника, изъятие всех партий из оптовой и розничной торговли, фирма не только понесла колоссальные убытки, но потеряла даже испытанную клиентуру, все контракты оказались расторгнуты. И все, персона нон грата на рынке. Вахтера, разумеется, уволили с позором.

«Вон оно что, — размышлял Клуфтингер, — тот скандал, который в свое время старались замять, но уши все-таки вылезли. Интересно, а как Вахтер попал в Кругцелле?» Однако спрашивать не пришлось. Переведя дух, Шёнмангер продолжил:

— Я по своим каналам узнал, что Вахтер отчаянно ищет работу Его не брали ни в одну лабораторию. Шила в мешке не утаишь, никто не хотел попасть в подобное положение, возможно, и с худшими последствиями. К тому же одно имя виновника скандала могло поставить любую компанию под удар. Да, он был виноват в допущенной халатности, каким бы профессионалом ни числился. Поговаривали даже, будто он намеренно сфальсифицировал результаты тестирования, но я в это не верю… Так вот, он искал работу, нам требовался специалист. Дела у нас тогда шли не блестяще. Мы выпускали классическую линейку сыров, и впереди брезжил близкий конец. Знаете, как крупные заводы подминают под себя мелкого производителя? Новые сорта, разнообразные вкусовые оттенки — вот он, абсолютный тренд семидесятых. Спросом начала пользоваться не традиционная продукция высокого качества, а новомодные изыски. Все старались предложить как можно больше новых сортов по приемлемым ценам. Тогда захлестнула волна моды на низкокалорийные продукты. Если мы хотели выжить, требовалось на ходу прыгнуть в уходящий поезд. И Вахтер, возможно, стал нашим последним шансом.

— И как, вы сразу сошлись с Вахтером? — Задавая вопрос, Клуфтингер подумал, что ему необходимо время, чтобы все это переварить.

— Рыночная стоимость Вахтера как специалиста в то время упала, и мы могли себе его позволить. Тем не менее нам пришлось поднатужиться, чтобы создать и оборудовать отдел инновационных разработок. Такого у нас не имелось. Но и выхода не было: либо инвестировать в развитие, либо быть поглощенными крупнейшим конкурентом. Стервятники уже кружили, мы все поставили на карту. И этой картой стал дизайнер пищевых продуктов по фамилии Вахтер. Он оказался на грани, а мы дали ему работу. Но и он знал свою ценность для нас.

Шёнмангер умолк. Он выглядел чрезвычайно утомленным.

— Вот вам и предыстория, остальное известно. Хочу лишь еще раз подчеркнуть: для нас он был не проклятием, а спасением. Конечно, поначалу многие в отрасли на нас косились и даже критиковали за такой выбор. Но репутация нашей фирмы безупречна, мы и поныне ежедневно подтверждаем ее качеством продукции.

Этими словами Шёнмангер дал понять, что разговор исчерпан. Он посмотрел на часы и беспокойно заворочался в своем кресле. Но прежде чем поблагодарить его — искренне — за прямоту и откровенность, Клуфтингер должен был задать еще один вопрос:

— Вы знали господина Лутценберга?

— Лутценберга? Погодите, имя мне кажется знакомым. Не подскажете?

— Роберт Лутценберг. Коллега Вахтера по институтским разработкам.

— Точно, Роберт Лутценберг. Да, я знал его. Он тоже сошел с дистанции после того скандала и обосновался где-то в Бёзершайдэгге. Дизайнером он уже не работал, а держал небольшое хозяйство. Умом особо не блистал, если хотите знать мое мнение. Так, неудачник. Он тяжело болел и недавно умер от этой болезни. Сведения я по большей части получал из нашей газеты да пару раз встречал его на приемах Объединения сыроваров. Там же до меня дошли слухи, что люди, принявшие его хозяйство, давали объявление в «Информационном листке», будто собираются продолжать в том же духе, почти по-крестьянски. Не поймите меня превратно, я уважаю тех, кто может под всеми ударами устоять на ногах. Но эта тема, господа, уведет нас далеко. — Глава фирмы опять бросил беспокойный взгляд на дорогие наручные часы.

И полицейские, распрощавшись, предоставили ему заниматься насущными делами.


Время в пути до президиума Клуфтингер не мог использовать для размышлений. Думать он умел только в одиночестве. В авто иногда получалось, но только рядом с женой. Супруги так притерлись друг к другу, что уже давно молчание, затянувшееся на полчаса, не было им в тягость. Эрика называла это «индейским трансом» и сравнивала своего мужа с вождем краснокожих, который часами сидит перед вигвамом и невидящим взглядом смотрит вдаль, не проронив ни слова. И каждый из соплеменников знает — так она считала, — когда он наконец произнесет «ух!» или «фью!», это будет квинтэссенцией долгих размышлений.

Клуфтингер с ней соглашался. Но почему-то другие каждые три минуты считали своим долгом вывести его из раздумий каким-нибудь глупым замечанием. Подчиненные знали, что он не любит обсуждать что-либо по горячим следам, и болтали без умолку о проезжающих мимо машинах или очистных установках на обочине, о гигиене и антисанитарии.

В президиуме комиссар поспешно скрылся в своем кабинете — подумать все-таки надо.

Разумеется, ему то и дело мешали. Больше всего досаждали с обработкой документации, изъятой из квартиры Лутценберга. Потому канцелярская рутина заняла больше времени, чем он рассчитывал. К концу рабочего дня он взбунтовался и, выйдя в приемную, распорядился, что беспокоить его можно лишь в том случае, если убийца придет с повинной.

Помимо этого, он попросил фрейлейн Хенске назначить на двадцать часов совещание в конференц-зале для всех, занятых в расследовании. Это стало сигналом: домой сегодня никто не уйдет вовремя. Понимая, что восторга это не вызовет, он коротко извинился перед секретаршей за вынужденные меры и удалился к себе.

Разумеется, все сотрудники криминальной полиции знали, что любой рабочий день мог стать ненормированным, хотя в Кемптене такое случалось крайне редко. Определенно кто-то из коллег назначил на вечер встречу или даже свидание, более пожилые сожалели о том, что пропустят обзор новостей или любимое шоу, но никто не роптал на переработку. Каждый понимал и соглашался — дело есть дело, особенно такое громкое, как нынешнее.

Клуфтингер наконец-то мог расслабиться. Он снял туфли, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, даже ослабил ремень и, пока никто не видит, расстегнул крючок на поясе брюк, который слишком давил на живот, а потом вытянулся на диване, чтобы предаться умственной работе.

Внезапно зазвонил телефон. Комиссар встрепенулся. Должно быть, он чуток задремал, но часы показывали уже девятнадцать пятьдесят семь. Звонила Санди, предупреждая о начале совещания. Он откашлялся и попросил ее несколько минут обождать. В том, что он заснул, ничего удивительного не было — сегодняшний день вымотал все силы. Но надо хотя бы немного подготовиться к обсуждению.

Все оказались в сборе, когда шеф с секретаршей десять минут девятого вошли в конференц-зал. Клуфтингер начал с отчета о посещении сыродельного завода в Кругцелле. Он даже удивился самому себе, как профессионально излагал, хотя времени на подготовку не хватило. Коллеги слушали затаив дыхание, а комиссар испытывал гордость за то, что появились первые результаты и было о чем докладывать. Впрочем, не только гордость, но и облегчение, которое во многом объяснялось появлением Лоденбахера. Тот бесшумно проскользнул в зал и занял место прямо у входа. О ходе следствия на текущий день руководителя управления полиции информировали, но сведения комиссара стали и для него новостью. Он слушал сдержанно и благосклонно.

Затем последовали выступления коллег. Первым рапортовал Майер:

— Андреас Лутценберг судимостей не имеет. Приводов в полицию также не было. Единственное, что нам удалось откопать, — это непогашенный штраф за превышение скорости. Мы перепроверили, где и когда имело место дорожное правонарушение. Выяснилось, что это случилось сразу после похорон жертвы. В Дитмансриде, предположительно при выезде на автобан его засекла камера на скорости восемьдесят восемь километров в час в пределах населенного пункта.

Подошел черед Хефеле, который пошустрил в Меммингене:

— Андреас Лутценберг в своей квартире так и не появился. Опрошенные знакомые и коллеги в один голос заявляют, что им не известно ничего такого о жизни Лутценберга, чем могла бы заинтересоваться полиция. Все были крайне изумлены. Фигурант холост, детей не имеет, около полугода назад расстался с подругой, с которой имел многолетнюю связь. Эти длительные отношения производили впечатление вполне гармоничных, пока подруга не стала настаивать на рождении ребенка. Это ее желание Лутценберг по неизвестной причине выполнить не мог или не желал.

Позже я пообщался с директором школы. Лутценберг на хорошем счету — внимательный, исполнительный, имеет большую нагрузку. Директор также заинтересовался, почему полиция задает о нем вопросы. Тогда я объяснил это исчезновением Лутценберга. Он показался мне озадаченным и даже озабоченным, а потом сообщил, что коллега должен был дежурить на телефоне в секретариате — во время каникул у них практикуется это раз в неделю, — но на дежурство не явился. Директор подумал, что Лутценберг уехал отдыхать и просто забыл, но добавил также, что это на него не похоже.

— А знакомые? Может быть, те рассказали что-нибудь стоящее? — с надеждой спросил комиссар.

Хефеле поведал, что некоторые из окружения Лутценберга были удивлены его исчезновением без предупреждения, тем более и его мобильный оказался недоступен. Но потом перестали беспокоиться, поскольку сейчас каникулы, а их приятель любит путешествовать.

— Однако нашли странным, что Лутценберг не спланировал заранее поездку на длительный срок, как делал обычно, — подвел итог Хефеле.

В заключение Клуфтингер дал слово экспертам, которые занимались изъятыми у Андреаса Лутценберга личными вещами. Вот тут обнаружилась целая куча новостей: не только фотоальбом стал сюрпризом, но и вся телефонная книжка Лутценберга оказалась испещрена всякими сведениями о Вахтере. Тут обнаружились все его адреса, все номера телефонов и даже реквизиты банковских счетов.

С персональным компьютером Лутценберга еще работали, зато проверили телефонные счета и выяснилось: за последние недели он беспрерывно звонил Вахтеру домой. По вечерам. То же продолжалось и в последующий период, счета за который еще не выписаны.

Клуфтингер, не пускаясь в комментарии, поблагодарил всех за проделанную работу, определил каждой группе фронт работ на завтра, напомнил о подробном отчете о профессиональной деятельности Вахтера, который он ждет к утру, и пожелал всем «спокойной ночи». Все устали, он тоже.

Внезапно, к вящему разочарованию присутствующих, слово взял Лоденбахер.

Из его, как всегда, невнятной речи вдруг выплыло, что руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) «д’вольнуспех’ми в продвижении р’сследования». Похвалы не ожидал никто. А дальше еще лучше: «как всегда», их усилия будут «приньты в р’счет», все сверхурочные часы будут оплачены «п’ стыпроцентной ставке», об этом он позаботится сам, и они «мог’т п’ложиться» на его слово. Напутствием «Доброго п’ти, дамы и господа» Лоденбахер закончил так же внезапно, как начал.

Оставшись с комиссаром наедине, начальник попросил и дальше держать его в курсе, напомнив о приоритетности этого дела. Клуфтингер отвечал немногословно. В конце концов, он весь день на ногах, не считая короткого сна в кабинете. А Лоденбахер определенно успел наведаться домой и даже насладиться вкусным ужином, приготовленным женой, и только потом заглянул на совещание.

На выходе Клуфтингер помахал на прощание своим ближайшим помощникам, тоже покидавшим здание президиума, и голод погнал его домой.


Клуфтингер поставил машину в гараж, забрал с сиденья забытый вчера кусок пармезана, а папку с бумагами, взятыми домой для проработки, благоразумно оставил в багажнике возле барабана. Переступив порог, он уже открыл рот, чтобы крикнуть жене «Привет!», как вдруг до него дошло: ее нет. Вечернее приветствие давным-давно вошло ему в плоть и кровь и произносилось бездумно. Помнится, когда сын изучал психологию, он нашел такому поведению какие-то обоснования и выразил их в заумных терминах.

В пустую кухню он тоже направился по привычке, по пути передумал и спустился в подвал. Из морозильника он вынул пластиковый контейнер, в котором, судя по надписи, сделанной рукой жены, лежал полуфабрикат любимых клецек с сыром. Может быть, ритуал трапезы с клецками по-швабски внесет немного размеренности в сегодняшний суматошный день.

Поставив терморегулятор на двести пятьдесят градусов, он выложил клецки в огнеупорную форму, которую жена для этих целей выставила ему перед отъездом, сунул ее в плиту и пошел справлять нужду — это уже требовалось безотлагательно после стольких выпитых сегодня чашек чая и кофе. Очки при этом он мстительно «забыл» на кухне, чего не проделывал с тех пор, как женился.

Между тем голод все настойчивее давал о себе знать. Он был уже нестерпимым, и Клуфтингер решил не дожидаться, пока разогреются драгоценные клецки. Выяснилось, дело не идет быстрее от того, что он торчит перед духовкой на корточках, заглядывает через стекло или поминутно открывает дверцу и тычет в них костяшкой пальца, желая проверить температуру. Он обратился к пармезану: развернул вощеную бумагу и взялся за нож. Лезвие с трудом взрезало твердый сыр, на котором уже выкристаллизовалась соль. Клуфтингер не ожидал ничего хорошего от консистенции столь восхваляемого продукта. Но попробовать стоило. С куском хлеба он по крайней мере утолит первый голод. В хлебнице обнаружились только зачерствевшие булочки. Он сходил в кладовую и взял из запасов упаковку хрустящих хлебцев.

Аккуратно уложив сыр на хлебец, откусил. Вкус сыра не представлял собой ничего особенного — слишком сухой, с твердыми комочками, к тому же не в меру соленый. Разве что с пивом? Он вынул из холодильника бутылку и налил себе в кружку.

И чего этим болванам не хватает? В Альгое варят такой великолепный сыр! Так нет, надо подражать итальянцам с их старыми крупянистыми сортами. К их макаронным изделиям — еще куда ни шло, или как приправа. Но для еды? На его взгляд, все эти руккола, латте макиато, бальзамический уксус — лишь дань моде, когда люди хотят пустить пыль в глаза и выглядеть открытыми миру и толерантными интернациональной кухне. Его жена тоже начала таскать домой всю эту тосканскую дрянь, с которой его воротило. Взять эти грассини, которые она выставляет на стол с тех пор, как стала закупаться во вновь открытой итальянской зеленной лавке. Сухие, совершенно безвкусные хлебные палки. А Эрика все ахала: мол, прекрасно идут и к салатам, и к вину. К вину… Его передернуло от воспоминаний об этих чертовых визитах ее знакомых, когда она изо всех сил старалась показать себя гурманом и знатоком разных национальных кухонь. Он тогда только проворчал, чтобы она в следующий раз подавала обычные тоненькие, хрустящие соленые палочки, и она поняла — ее очередной кулинарный эксперимент потерпел крах.

Наконец, в предвкушении подлинного наслаждения, Клуфтингер пошел к плите. Пока он тестировал пармезан и размышлял о преимуществах отечественной продукции, клецки подошли. Сыр уже шипел и пузырился по краям кастрюльки. Истекая слюной, Клуфтингер поспешил открыть духовку, схватил стеклянную кастрюльку за ручки, и… и на какие-то секунды душа покинула тело, созерцая его со стороны. Как в замедленной съемке, прозрачная емкость выскользнула из рук и вернулась на решетку. Дальше все оказалось похоже на отсрочку действия, которую он когда-то с удивлением замечал за малышами: если с ними что-либо случалось, проходило несколько мгновений, прежде чем они начинали плакать. И за эти мгновения можно было наблюдать воочию, как они сначала осознают случившееся, потом ощущают или не ощущают боль и только затем пускаются в рев, чтобы привлечь к себе внимание. Клуфтингер уже вырос, и тем не менее он взвыл не своим голосом, когда обжег пальцы.

— А-а-а-у-у, ч-чертова перечница, чтоб тебя!..

Он бросился к крану и пустил холодную воду. Все равно завтра рука еще будет саднить, уж будьте уверены. Чертова печка разогрелась до двухсот пятидесяти градусов! Он посмотрел на подушечки пальцев — они казались гладкими, без папиллярных узоров.

И никого рядом, на кого можно было бы переложить вину. Вообще никого, кому он бы мог жаловаться весь оставшийся вечер на нестерпимую боль и приставать с допросом: второй или третьей степени у него ожог?

— Черт бы всех побрал с вашими Майорками! — выругался он еще раз и вроде почувствовал облегчение.

Он таки вспомнил о прихватках и осторожно вынул кастрюльку на стол. Блюдо за это время подпортилось: сверху подсохло и местами даже подгорело, а снизу превратилось в подобие каши, это он определил, накладывая порцию в тарелку. Такое он не слишком жаловал.

И вдруг его как обухом по голове ударило: не было самого главного! Жена приготовила и заморозила полуфабрикат, а его следовало выложить в обжаренный лук. Лук! Много лука! Без лука это уже не клецки по-швабски, это вроде белых баварских колбасок без сладкой горчицы. Ну ни в какие ворота!

Впрочем, лук он может пожарить и сам. Наверное, так полагала и Эрика.

Он снова полез в кладовку, чтобы вынуть из подвешенной на стене корзиночки с полдюжины луковиц. Тут ему на глаза попалось решение проблемы, стоящее на полке: коробочка с датским жареным луком. Как-то с год назад жена купила на пробу, услышав в ИКЕА, будто он хорош к хот-догам. С тех пор коробки и пылились в кладовой, поскольку гонор хорошей хозяйки не позволял Эрике использовать готовый продукт. Будь они сто раз удобны в употреблении и накопись их хоть сто штук, так и останутся стоять на полке, если надо продемонстрировать собственное кулинарное искусство.

Клуфтингер был не столь щепетилен. Раскрыв упаковку, он высыпал на клецки сразу пол коробки. А чего жалеть, если уже открыта?

Вкус его не разочаровал. Конечно, кусочки оказались более темными, чем свежеподжаренные, и не такими божественными, но вполне-вполне, маслянистыми и хрустящими.

Умяв первую тарелку, он понял: в доме слишком тихо — ни упрека, ни похвалы, ни болтовни, ни тихого слова на ушко. Он включил «Баварию 1», но тут же передумал и прокрутил до волны «Баварии 5». Он жаждал новостей.

Конечно, звук радио не возмещал домашней атмосферы за столом, но все лучше, чем ничего. Оприходовав вторую порцию, Клуфтингер не сразу поднялся из-за стола. Сладостно отдышавшись, он взял упаковку и с удивлением прочитал, что содержимое годилось и как перекус. Он решил прихватить остатки с собой.

Запихнув грязную посуду в посудомоечную машину, он послонялся по комнатам и понял: ему срочно требуется с кем-нибудь пообщаться, иначе он свихнется.

Сначала подумалось о жене — она ему оставила номер «на всякий случай». Потом сообразил, что номер-то испанский, а он пока не выяснил, по каким каналам можно звонить, чтобы вышло подешевле. К тому же дело это муторное: сначала телефонистки, затем стойка регистрации — может, они там и не понимают по-немецки, а в английском и тем более в испанском он не силен… Нет уж. Может, как-нибудь потом, но не сегодня.

И он набрал номер, который не набирал уже… даже не помнил сколько. Номер родителей.

Он удобно расположился в кресле в гостиной, не преминув поставить перед собой на журнальный столик коробочку с жареным луком. Закинув и ноги на полированную поверхность, он снова испытал мстительную радость свободы.

— Ингер? Да? Алло? — раздалось в трубке.

— Папа, сколько раз я тебе говорил, не кричи так, тебя хорошо слышно. Здравствуй, это я, — поприветствовал он отца в своем духе.

— Здравствуй, дорогой, — благодушно ответил отец. — Ну и как она, холостяцкая жизнь? Мама попозже собиралась звонить тебе. Беспокоится, что ты совсем один. Как дела?

— Нормально. А как вы? — Клуфтингеру было непривычно говорить с отцом по телефону. Сам он звонил редко, а тот, как иногда казалось сыну, и вовсе не знал его номера.

Если случалось нечто спешное, отец пересиливал себя и звонил, но и тогда разговор укладывался в несколько коротких минут. А вот с матерью Клуфтингер общался по телефону, по мужским меркам, неимоверно долго. С родителями у него были отношения лучше некуда. Вот только телефонные разговоры с отцом не клеились, и ни один не мог сказать почему. Честно признаться, и у него самого с собственным сыном складывалась та же история.

— У нас все хорошо… ты давай расскажи, как там с твоим делом? Все замолкло, никаких новостей. Прогресс есть? Колись! — раздалось из трубки.

После первой фразы Клуфтингер ожидал традиционного «передаю трубку маме», а уж никак не расспросов. Он растерялся, поэтому отцу пришлось обождать, пока к нему вернулся дар речи.

— Прогресс наметился сегодня, папа. День получился замечательно напряженным!

— Сынок, не уходи от ответа. Как далеко вы продвинулись?

Усталость давала себя знать, к тому же Клуфтингер собирался еще поработать с документами, но он понимал, что в его старике взыграл прежний полицейский задор, и ему не хотелось обижать отца. Предупредив, что информация сугубо конфиденциальная, он коротко посвятил его в события этого дня.

— Наблюдение за квартирой в Меммингене, надеюсь, установил? — деловито осведомился отец.

— Папа, держишь меня за дурака?

— Вай, не принимай близко к сердцу, сынок. Бывает и на старуху проруха, а преступник, глядишь, и уйдет.

Клуфтингер уже пожалел, что вообще коснулся этой гемы. Если дать отцу разойтись, сейчас посыплется целый град пусть и дельных, но утомительных советов «опытного полицейского».

— Я справлюсь, папа, не беспокойся. Скажи, мама дома? — спросил он подчеркнуто беззаботным тоном, чтобы не выдать раздражения.

— Да, да, понял, сегодня ты неразговорчив. Погоди, сейчас позову.

Клуфтингер слышал, как отец положил трубку и громко позвал мать. Старик никак не мог привыкнуть к тому, что переносной телефон можно просто отнести в комнату. Он до сих пор звонил из прихожей, где раньше стоял аппарат с наборным диском. Мать взяла трубку, вернулась в гостиную, устроилась в кресле — она быстро привыкала к хорошему — и только потом начала разговор:

— Малыш, рада тебя слышать. Как ты?

— Нормально, мама, работы много, — ответил «малыш» лет пятидесяти с гаком. — А папа, он все такой же: ни здрасте тебе, ни до свидания.

— Вай, ему уже поздно меняться. Знаешь, он так волнуется из-за твоего дела. Ни о чем другом и не говорит. С тех пор как увидел тебя по телевизору. На днях с гордостью рассказывал об этом по телефону твоему дяде. Ты отлично выступил, правда. Такой солидный, серьезный. Скажи, малыш, ты не слишком переутруждаешься на работе?

Клуфтингеру был хорошо знаком этот заботливый вопрос, мать так же жалела его, когда он учился сначала в гимназии, потом в полицейской академии.

— Да, сил требуется много, но что делать?

— Дай, я хотя бы помогу тебе по хозяйству, а то все на тебе. И надо же, Эрика как раз уехала. У тебя хоть чистое белье есть? Может, я постираю?

— Мама, ну посчитай сама, сколько дней нет Эрики!

— Ладно, ладно, я только спросила. А что с едой? Еда у тебя есть?

— Я сегодня делал клецки с сыром.

— Что ты делал?! Сам?

— Ну, Эрика заморозила их, а я разогрел. И обжег об кастрюльку пальцы.

— Под холодную воду. Надо сразу под холодную воду.

— Мама, я знаю. А что у вас?

— У нас?.. В сущности, ничего. Отец удалил два зуба, хоть и не стоило. Они не болели. А я сегодня весь день мыла окна. Пароочистителем, который вы подарили на день рождения. Знаешь, просто прелесть. И гладить им хорошо.

Клуфтингер таял. Наконец разговор вошел в нужное русло: о безобидных мелочах повседневности. О делах в саду, о местной политике, о похоронах родительских знакомых, которых он помнил еще с детства. Он расслабился и некоторое время болтал непринужденно. Но постепенно на том конце брал верх материнский инстинкт.

— Ты не должен есть только размороженные продукты, это нехорошо. Тебе нужны салаты, зелень, свежее мясо, особенно при постоянном напряжении. Ешь фрукты, лучше яблоко утром, а с собой пару бананов. Недавно в программе о здоровье на третьем канале говорили, что бананы очень полезны. В них есть все, что требуется организму.

— Мама, я давно не ребенок.

— Да, да, но если ты питаешься неразумно, я ведь должна тебе сказать, разве нет? Приходи к нам на ужин, я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Завтра сможешь?

— Не знаю. Как день сложится. Я позвоню.

— Ладно, но обещай, что постараешься. Чего тебе хочется?

Размышлять сейчас о том, чего бы ему хотелось съесть, оказалось уже слишком. Ничего. Он так сытно поел клецек… что, впрочем, не мешало ему то и дело клевать из коробочки с золотистым луком.

— Понятия не имею. Пусть будет сюрпризом. Так я завтра позвоню.

— Только не слишком поздно, чтобы я успела послать папу на рынок.

— Хорошо, мама. Ну, пока. Целую тебя.

— Буду ждать твоего звонка. И не забудь о бананах, они очень полезны. Спокойной ночи, малыш. Целую.

— И тебе спокойной ночи.

Клуфтингер взял пульт и «зашустрил» по каналам, как выражался сын. Слово Клуфтингеру не нравилось, а вот делал он это с удовольствием. На чем-то он остановился и сделал звук погромче.

Проснулся он без понятия, когда заснул. По телевизору передавали биржевые новости, он выключил его, поднялся и краем глаза заметил как с живота упала на пол пустая коробка из-под лука.

Заспанный, он машинально пошел в душ, почистил зубы, переоделся в пижаму. Когда он выключил свет в спальне, электронные часы показывали семь минут после полуночи. В желудке поднималась изжога. Больше никогда в один присест целую коробку датского жареного лука!


На второе утро без жены просыпаться было странно. Но он справился. Встал вовремя, не проспал. Хотя опомнился не сразу, когда его разбудил достающий до задницы звон будильника, а не ласковый голос Эрики. Завтрак он решил пропустить. И хотя на этом сэкономил время, но наметил себе на будущее — жирную пищу на ночь не есть.

— Доброе утро, фрейлейн Хенске, — поздоровался он с секретаршей, которая стояла в коридоре у ксерокса.

Душевное состояние у Клуфтингера было прекрасное, и не только потому, что он чувствовал себя мальчишкой, чьи родители уехали, оставив его одного дома, и тот должен выдержать испытание и доказать на деле свою самостоятельность. Настроение поднимал и случившийся в деле прорыв. Он наметил на сегодняшний день ряд четких шагов, которые выведут из неизвестности. Неизвестностью в последнее время он был сыт по горло.

— Отчет о прошлом Вахтера принесли? — крикнул комиссар вернувшейся секретарше в приоткрытую дверь.

Прежде всего его интересовали газетные заметки.

Сандра Хенске появилась на пороге с увесистой пачкой бумаг под мышкой.

— Вот. Я все скопировала для подшивки, — радостно сообщила секретарша. Она всегда позиционировала себя как человека тонко чувствующего и легко подстраивалась под настроение других, прежде всего, конечно, Клуфтингера. — Вчера кое-кто просидел допоздна, чтобы все подготовить.

— Спасибо. И по возможности — ближайшее время без звонков.

Комиссар открыл скоросшиватель и начал читать.

Первый лист оказался региональным вкладышем номера «Альгойер цайтунг» от 1.6.1975. Прикоснувшись к бумаге, Клуфтингер вспомнил, что даже газеты тогда выглядели иначе. В правом верхнем углу была отмечена статья «Их страсть — бактерии» с подзаголовком «Многообещающие таланты приходят из Альгоя». В ней говорилось о двух молодых студентах, Вахтере и Лутценберге, которые за свою исследовательскую работу получили спонсорскую премию отрасли пищевой промышленности. Далее в ответном слове скромный Роберт Лутценберг сказал: «Никогда не думал, что мы добьемся этого», а честолюбивый Филипп Вахтер заявил: «Меня никогда не покидало чувство, что мы стоим на пороге больших свершений». Еще приводилась цитата специалиста молочной промышленности: «Некоторые уже проводили исследования в данном направлении, но именно два альгойца нащупали многообещающий путь. Возможно, их окрыляла исконная близость к молочному хозяйству».

Клуфтингер закатил глаза: «Ну разумеется, все мы в Альгое — тайные молочные фермеры!» Но как бы то ни было, этот специалист оказался прав хотя бы в отношении Лутценберга: его родители трудились на сыроварне, и самого Роберта, по его же словам, «с детства завораживало, сколько всего можно сделать из обыкновенного молока! Йогурт, масло, сметана, сыр — все это когда-то было молоком».

Клуфтингер выписал пару специальных терминов на любимые листочки и пометил их знаками вопросов. Надо будет потом выяснить у экспертов. Сейчас его прежде всего волновали связывающие этих двоих дела, действия, события в тот отрезок времени.

Согласно следующей газетной публикации несколькими днями позже, уже в земельном листке, молодые люди познакомились во время учебы в институте. Кажется, об этом упоминала и Юлия Вагнер. Их объединили и повязали совместной работой честолюбие и творческий дух.

Вручение той премии было отражено еще в некоторых газетных заметках и специальных журналах. Постепенно картина вырисовывалась: Лутценберг и Вахтер являлись в первую очередь коллегами и только потом друзьями, подающими большие надежды в профессии — в этом сходились все. В Альгое они выросли по отдельности: Вахтер в Кемптене, Лутценберг в Вайлере. Встретились только в студенческие годы, в Мюнхене. Свела их совместная курсовая работа, которую они писали вдвоем. По окончании вуза перед ними открывались широкие перспективы во всех уголках Германии. Одно из предложений поступило от большой сети молочных предприятий с резиденцией в Кёльне. Напрямую в документах об этом не говорилось, однако у Клуфтингера создалось четкое впечатление: Лутценберг предпочитал заниматься наукой, а Вахтера манили большие деньги. Впрочем, это впечатление могло оказаться и ошибочным.

Клуфтингер поднялся из-за стола только за чашкой кофе и снова углубился в архив. Его снедало любопытство. Пришел черед узкоспециальных журналов, в которых публикации посвящались в основном научной и коммерчески перспективной составляющим их исследований. Комиссар пронесся по ним галопом, поскольку все равно ничего не понимал. Он хотел выискать лишь одно: причину, спровоцировавшую скандал, о котором рассказал Карл Шёнмангер.

Все начало проясняться с крошечной заметки в кёльнской «Генераль-анцайгер»[5] от января 1987 года. «Несколько обитателей дома престарелых пострадали от желудочно-кишечной инфекции», — вырвалась первая ласточка. Тут же последовали спекуляции, не стала ли причиной заболевания недоброкачественная пища. Несколькими днями позже появилось сообщение, что названный дом престарелых незадолго до того сменил поставщика молочных продуктов. Еще через пару дней выяснилось: именно те самые молочные продукты стали причиной отравления, поскольку с такими же симптомами за врачебной помощью обратились другие граждане. Круг сужался. В конечном итоге был вынесен вердикт: новый йогурт известной фирмы.

— Все трудишься?

Клуфтингер вздрогнул. Он и не слышал, как вошел Штробль.

— Если не возражаешь, я бы еще поработал с бумагами, — поднял голову комиссар, которого это чтиво увлекло не меньше, чем какой-нибудь закрученный детектив.

— Да ради Бога. Мне еще сидеть и сидеть с этим хламом из квартиры. Извини, занят. — Штробль сделал вид, будто ошибся дверью.

— Евгений, — крикнул Клуфтингер ему вослед, — когда появится Рихард, пусть тебе поможет!

Тут он убивал сразу двух зайцев: Майер продвинет работу Штробля и не будет досаждать ему.

Он снова склонился над стопкой бумаг, пальцем водя по строкам в поисках того места, на котором остановился.

Еще через пару недель в газетах промелькнуло сообщение, что фирма изымает из оптовой и розничной торговли всю партию того самого йогурта. И тут на арене баталий снова появляются имена двух альгойцев: на них списывают всю ответственность за происшедшее. Клуфтингер пролистал газетные страницы и остановился на полицейских отчетах. Коллег из Кёльна.

Кто бы ни составлял эту подборку, поработал на славу. Клуфтингер постановил себе выяснить их имена и выразить персональную благодарность.

Согласно рапортам, состава преступления в действиях обоих фигурантов не обнаружилось. Но их стремительный карьерный рост ушел в «мертвое пике». Судя по короткой информации в отраслевом листке, оба были уволены с волчьими билетами. Однако в ежедневных газетах — ни в альгойских, ни в земельных изданиях — места для этих сообщений не нашлось. Конечно, Клуфтингер удивился, но списал на то, что в восьмидесятые годы люди не были столь восприимчивы к проблемам питания. Фирма постаралась спустить на тормозах все касающееся непосредственно ее. В эту казуистику комиссар даже не стал вдаваться, но отметил: пару раз всплывал термин «рак», однако административных выводов не последовало.

Клуфтингер задумался. Он не помнил, чтобы во времена его юности питанию отводили такую роль. Само собой, понукания вроде «ешь масло, будешь классным» или «яблочко в день снимет всякую лень» в расчет не шли. И в голову не приходило, чтобы кто-нибудь в те времена изучал состав продукта, по меньшей мере среди его знакомых. Вся эта свистопляска началась с первого скандала в розничной сети. И так же незаметно затухла. Тогда. В семидесятые годы. Напрягая извилины, он так и не вспомнил тех событий.

Так. Может, всплывет что-либо еще за эти годы. То дело с фальсифицированным вином, разве оно разразилось не в то же время? Первыми на золотую жилу напали австрияки. Как оно там называлось? Ах да, гликоль. И как он мог забыть? Слово тогда было у всех на устах. Он тогда шутил направо и налево, что вино из Австрии лучше использует как антифриз, чем отважится его выпить…

Хотя нет, он не прав. То дело разразилось куда позже. Конец восьмидесятых вроде бы.

Кажется, в то время привычный мир еще не рухнул.

Да, да, и речи о том еще не было. Хотя к чему речи?

Клуфтингеру вспомнился золотушный одноклассник, как там его звали?.. Точно, Кройцер. Он унаследовал крестьянский двор отца и мечтал превратить его в настоящую ферму. Юный Клуфтингер много с ним спорил. Мартин все время цитировал учителей: увеличивать поголовье, наращивать массу… Он специализировался в то время на выращивании цыплят и завел первую в Альгое птицеферму нового образца. Думал довести поголовье до десяти тысяч. Все в тесных клетках, по рекомендациям научных мужей. О биологии, экологии и тем более защите животных тогда никто и понятия не имел. Равно как и Мартин. Ну да, в семьдесят втором и семьдесят третьем спрос на куриное мясо превзошел все мыслимые пределы. А затем в те же годы заголовки запестрели сообщениями о сальмонелле. Вроде бы как из-за плохого содержания. Многие тогда озаботились проблемой, но широкого резонанса не произошло. А вот для птицефермы Мартина это стало концом. Сейчас, по слухам, Мартин работал на большой промышленной свиноферме где-то на севере Германии. По крайней мере это последнее, что Клуфтингер о нем слышал.

На памяти комиссара то было время последних дискуссий о продуктах питания. Этим, возможно, объяснялось то, что кёльнский скандал — а по нынешним масштабам те события именно так и можно квалифицировать — СМИ не раздули. На счастье Вахтера и Лутценберга, подумал Клуфтингер. Оба хоть и потеряли работу, но публично их не пригвоздили к позорному столбу. Клуфтингер даже подозревал, что мало кто в Альгое вообще узнал об этом. Сам он мог лишь смутно припомнить дальние отзвуки. Наверное, поэтому Шёнмангера и не волновало прошлое Вахтера. Оно имело значение только для акул большого бизнеса, а там для него все двери оказались закрытыми. Зато в Кругцелле сделали ценное приобретение, какое в иных условиях оказалось бы Шёнмангеру не по карману. Опять же во времена, когда газеты пестрят заголовками о вредных веществах в картофельных чипсах, вызывающих рак, о коровьем бешенстве[6] и свином гриппе, не возникало опасности, что какой-нибудь петух прокукарекает о давно забытых скандалах.

Клуфтингер изучил уже полпапки документов, но удовлетворения от полученной информации не испытывал. Он уже в деталях знал, как и почему оба фигуранта сбились с млечного пути, но так и не отыскал главного: почему их дорожки разошлись?

Клуфтингер принялся листать дальше. Конкретного ответа он не получил, но, судя по всему, они поцапались из-за своих исследований. Он закрыл папку и посмотрел на часы: без четверти двенадцать. Даже не заметил, как пролетело время. Да, чтиво оказалось занимательным, хотя обычно его не слишком увлекали архивные изыскания.

Он, кряхтя, поднялся, потянулся, размял ноги и пошел заглянуть в кабинет, где Майер, Штробль и Хефеле корпели, зарывшись в горы папок, книг, бумаг и бумажек. Клуфтингер едва удержался от вопроса, готового сорваться с языка: видят ли еще они за деревьями лес? Вместо этого деловито осведомился:

— Нашли что-нибудь?

— Хорошо, что ты зашел. Нашли. Кое-что и в самом деле интересное. — Штробль протянул ему пару листов.

Комиссар мгновенно распознал в них выписки из счетов и оживился:

— Не томи, в чем тут дело?

— Лутценберг проявил себя очень аккуратным малым, по крайней мере в отношении финансов. Он подшивал все свои выписки. Обычные движения денежных средств на счетах, которых мы обнаруживаем все больше. — Штробль повел пальцем по строкам. — Жалованье, квартплата, телефон, снятие через терминал, кредитные карты и прочее. А вот теперь главное: за последние шесть месяцев он вносил деньги наличными. И всегда вполне божеские суммы. Смотри! От пятисот до четырнадцати тысяч евро. Здесь бросаются в глаза три факта. Во-первых, до этого он ни разу не делал взносов наличными, мы проверили. Во-вторых, все не превышают пятнадцати тысяч, то есть останавливаются у границы, когда по закону об отмывании денег банк должен сообщать о платеже. И в-третьих, сложи-ка все эти суммы… — Штробль многозначительно переглянулся с коллегами, которые вместе с ним прорабатывали финансовые документы, — за эти шесть месяцев набежала кругленькая сумма в сто тысяч евро!

Клуфтингер присвистнул.

— Что же вы мне раньше не сказали?

— Ты же просил тебя не беспокоить. — В голосе Штробля послышались нотки обиды.

Клуфтингер поднял глаза и заметил, что вся троица ожидала от него большего восторга, поэтому поспешно добавил:

— Хорошая работа, ребята. Просто отличная!

Их физиономии тут же просветлели.

— И что теперь? — спросил Майер.

Комиссар поднял взор к потолку и с небольшой заминкой ответил:

— Разумеется, неплохо бы выяснить, откуда он получал деньги. Но это, как пить дать, станет самым трудным делом. Когда возьмем его, это будет первый вопрос, который ему зададим. А пока разгребайте дальше его кульбиты, связанные с финансами. Пороемся в прочих бумагах, может, что и выплывет. Как он хотел потратить деньги? Не запасся ли буклетами турфирм? Или автомобильными каталогами? Не приобретал ли недавно особо дорогих вещей? Не покупал ли путевку или не бронировал билеты самостоятельно? И вообще, по средствам ли жил в последнее время? Возможно, есть еще поступления с других кредитных карт, о которых мы пока не знаем. Вполне допустимо, у него имелся, так сказать… приработок.

Оторвав взгляд от потолка, комиссар оглядел коллег по кругу. Те выжидающе смотрели на него.

— Ладно, раз такое дело, поехали! — Он хлопнул в ладоши, подхватил стопку бумаг и, пристроившись за тем же заваленным столом, вместе с остальными углубился в изучение документации.


— Да. Фрау Клуфтингер.

Слава Богу, они говорят и по-немецки! Или нет? Клуфтингер вознес небесам короткую молитву. Он только что набрал четырнадцатизначный номер испанского крова жены. Целый день он боролся с собой и вот, придя домой, все-таки победил свою неуверенность. Больше всего на свете он боялся, что придется говорить на иностранном языке, и до последнего надеялся на звонок самой Эрики. На всякий случай он запасся парой-другой фраз из немецко-английского разговорника для туристов и сейчас разложил заметки перед собой. Но в душе не переставал молиться, чтобы не пришлось их применять.

Услышанное в трубке превзошло его самые мрачные ожидания: абракадабра на смеси английского и испанского. Деваться было некуда, и он отважился:

— Well, am… The room of Mrs. Kluftinger, please[7]… Что?.. Клуфтингер!.. Да, черт побери, фрау Клуфтингер. Эрика… Клаф-фин-джер. Эрика Клаффинджер. Kei, ell, ju, eff, tee… Тьфу, two[8]… Yes, Клуфтингер и Ландхаммер… Thank you very much, good night[9].

Он сделал это! Раздался щелчок и гудок, значит, они соединили его с номером Эрики.

— Алло.

— Наконец-то ты на проводе, милая! Они обязаны говорить по-немецки на ресепшене! О Боже, золотко, мне так одиноко без тебя!

— Добрый вечер, господин Клуфтингер. Одну минуту. Сейчас дам Эрику.

Клуфтингер окаменел. Это он фрау Лангхаммер назвал «золотком»? Ему и жену-то называть ласковыми именами стоило неимоверных усилий. Лишь в исключительных случаях он делал ей приятное. И снова страх сковал его члены: эта Лангхаммер непременно выложит горяченькую новость мужу…

Из кадров фильма ужасов его вырвал голос Эрики:

— Привет. Как дела? Домой приходишь вовремя?

— Не беспокойся, Эрика, все как водится. Послушай, с моим делом об убийстве… Мы знаем, кто был тогда на кладбище!

— Вы нашли убийцу?

— Нет, но у нас есть подозреваемый. Что творится в конторе, полное сумасшествие! — Он не заметил, как назвал президиум «конторой». Впрочем, каждый служащий в Альгое шел на работу «в контору», не важно, что это было за учреждение.

— И кто он такой?

— Не поверишь, сын друга того.

— Кого «того»?

— Ну, этого… ну, который Вахтер.

— Ой! Это нечто. Ах, и меня нет рядом, когда ты так пашешь! Я все время думаю о тебе, мой пупсик!

— А Лангхаммер в комнате? Она слышит наш разговор? — ужаснулся Клуфтингер.

— Мне очень жаль. — Большего на данный момент Эрика сказать не могла, чтобы не усугублять ситуацию, хотя ласкательное имечко, предназначенное только для общения тет-а-тет, она явно употребила намеренно.

— Ну спасибо, удружила! И именно перед этой… Большое тебе спасибо! Сколько раз я просил тебя оставить всех этих «пузанчиков» и «пупсиков»! Мужику за пятьдесят. А ты еще и на людях! Теперь она покудахтает со своим доктором! Как мне ему в глаза смотреть?

— Мне жа-аль, — прошептала жена, хотя раскаяния в ее шепоте не чувствовалось.

Она посчитала инцидент исчерпанным и вернулась к нормальному разговору обычным голосом. Еще немного поговорили о делах Клуфтингера, причем Эрика то и дело восклицала: «пресс-конференция?», «само Баварское управление?», «по телевизору?». Она умело разыгрывала восхищение и терпеливо выжидала знака, когда можно будет перескочить на свои новости.

— А как у вас? — наконец спросил Клуфтингер, и Эрика смогла приступать.

— Бай, знаешь, это просто фантастика! Здесь все так благородно. А отель — экстра-класс! И представь себе, но утрам полный набор велнес-процедур. Прямо улет!

— Угу, — буркнул Клуфтингер, услышав говорящую рекламу туристического агентства.

— И люди все такие милые. Еда — просто сказка! Все совершенно свежее, много овощей, фруктов. На завтрак, не поверишь, подают коктейль из свежевыжатых фруктов. Представляешь, в саду отеля растут даже апельсины. И все такое ухоженное. А сегодня у нас была экскурсия в глубь острова. На маслобойню. Там жернова до сих пор ворочают лошади. Я купила бутылку оливкового масла, тебе понравится. Натуральное. Чисто природный продукт.

Эрику Клуфтингер понесло. Она описывала свой отпуск одними восклицательными предложениями. О чем она там рассказывала, Клуфтингер не вслушивался. В речь, журчащую мимо, как весенний ручеек, он изредка кидал камушки вроде «да?», «ах так?», «ну надо же!», «гм», «хм». Сын однажды назвал такое его мыканье «избыточными невербальными средствами для поддержания коммуникации», если он ничего не перепутал в терминологии.

— А что Лангхаммерша? Вы уживаетесь? Она тебя не нервирует?

— Да нет, что за вопрос! Мы прекрасно понимаем друг друга. И уже познакомились с такими милыми людьми!

Клуфтингер понял, что пора закругляться. Это была уже не его Эрика. Начиная от «так благородно» и кончая «улетом».

— Ну ладно, — подытожил Клуфтингер, но жена не дала ему так просто выскользнуть и задала еще один вопрос, громко нашептанный фрау Лангхаммер:

— Да, а вы, соломенные вдовцы, уже устраивали совместные посиделки? Что готовили?

И надо же ей было напомнить! Он быстренько распрощался и пообещал вскоре позвонить еще раз. Когда он положил трубку, в голове пронеслась мысль о том, насколько дороже может быть звонок через телефонистку вместо автоматической связи…


На следующее утро он проспал. Когда в девять часов Клуфтингер появился в президиуме, все уже находились на месте. Наверное, он забыл включить будильник. Его что-то буквально вырвало из сна, когда часы показывали четверть девятого. Он собрался в рекордные сроки и помчался на работу.

Его появление подчиненные встретили широкими ухмылками. Чтобы не лить воду на их мельницу, он заявил с непроницаемой миной:

— Извините, коллеги, задержали неотложные дела. А теперь приступим к обсуждению.

— Видно, дела и впрямь неотложные, раз уж ты не побрился, — нимало не смущаясь, заметил Штробль, и за его спиной послышались смешки.

Клуфтингер поджал губы. Черт, в этой спешке про бритву он даже и не вспомнил. Теперь и дураку понятно: он элементарно проспал. Прикинув, стоит ли расцветить свою ложь новыми подробностями вроде сломавшейся бритвы, он решил, что тем самым вызовет еще больше колкостей и выставит себя на посмешище. Поэтому просто проигнорировал замечание Штробля.

— Есть что-то новое? След Лутценберга обнаружился?

— Пока нет, — ответил Хефеле, чей подбородок также украшала двухдневная щетина.

Может быть, и его жена в отъезде? Надо будет переговорить с ним на эту тему. А вдруг они товарищи по несчастью?

Включился Майер:

— В тех бумагах, которые мы вчера просматривали, никаких ссылок на предстоящие путешествия нет. Как нет ничего другого, что вызывало бы подозрение. Сегодня я еще поговорил с коллегами, которые дополнительно опрашивали людей из круга нашего Лутценберга…

«С чего это Лутценберг вдруг стал „нашим“?» про себя удивился Клуфтингер.

— …так вот они сообщили… — Майер остановился, достал из брючного кармана свой диктофон, поднес его к уху, пощелкал какими-то клавишами, молча слушал две-три секунды, отключил и продолжил: — И там ничего существенного не обнаружилось. По всей видимости, Лутценберг никогда ничем не выделялся и в последние недели и даже месяцы образа жизни не менял, — закончил он доклад своими выводами.

— Хорошо. Сегодня я съезжу еще раз в Вайлер. Насколько я понял, в доме престарелой дамы, которую мы посещали с Рихардом, у Андреаса Лутценберга есть своя комната. Посмотрим, что найдем там, — решил комиссар.

Майер усиленно закивал.

— Обеспечить ордер на обыск? — спросил Хефеле.

— Нет, думаю, это ни к чему. Добрая старушка и так позволит нам немного осмотреться. Итак, выезжаем прямо сейчас. Евгений, ты со мной, — кивнул он Штроблю. — Остальные могут приступить к своим обязанностям.

Пока оба маршировали к выходу, Клуфтингер старательно не замечал разочарованный взгляд Майера, который, вполне очевидно, рассчитывал съездить с комиссаром еще раз. Клуфтингер испытывал легкие угрызения совести, но питал слабую надежду, что Майер долго обижаться не станет, однако выдержать сегодня диктофон оказалось выше его сил.


И снова Клуфтингер выбрал свой «короткий путь». Штробль, который, по-видимому, бывал в этих местах нечасто, всю дорогу развлекался, читая курьезные названия хуторов и деревень. Те, что казались ему особенно забавными, он торжественно зачитывал вслух. Поэтому все общение полицейских за время пути свелось к словам: «Зибратсхофен», «Бишлехт», «Эбратсхофен», «Харбатсхофен», «Кимпфлен», «Вигглис» и «Драйхайлиген».

На подъезде к пряничному домику Лины Лутценберг Клуфтингер, памятуя о предыдущем визите в «парилку», заблаговременно снял легкую курточку и аккуратно сложил ее на сиденье. Нажав на кнопку звонка, он еще и поднял взор к небу. На горизонте собирались тучи, и парило не так, как в прошлый раз. Солнце млечным диском проглядывало сквозь дымку облаков. Однако ветерок еще не поднялся, и воздух колыхался душным маревом, хоть до полудня было еще далеко. Клуфтингер вздохнул.

И снова прошло изрядно времени, прежде чем дверь приоткрылась и на пороге появилась добрая ведьма в той же одежде, что и два дня назад. Поначалу она казалась встревоженной, но ее взгляд тут же прояснился, как только она узнала комиссара.

— Вай, господин полицейский ко мне заглянул. Пусть он проходит.

Оторопевший Штробль открыл рот и посмотрел на Клуфтингера. Тот пожал плечами и покачал головой, делая знак не задавать вопросов по поводу ее странной манеры речи.

— А я как раз травяной чаек заварила, вот господа отведают свеженький, — засуетилась хозяйка, обрадованная нежданным визитом.

— Нет, нет, никакого чаю! — взвыл Клуфтингер и, не желая показаться полным невежей, добавил: — Жаль, фрау Лутценберг, но мы очень торопимся.

Не обращая внимания на отказ, старушка скоренько прошаркала на кухню. Полицейским не оставалось ничего другого, как последовать за ней.

— Вам известно что-либо о вашем племяннике? — спросил Штробль.

Вместо ответа она подняла на Клуфтингера невинный детский взор. Комиссар быстро сориентировался и представил коллегу:

— Фрау Лутценберг, это Евгений Штробль, он служит в кемптенской полиции. Так в последние два дня ваш племянник не появлялся?

— Который племянник? Вай, меня многие кличут бабушка Лина… — Она свела брови, точно забывшись воспоминаниями. Однако глаза ее лукаво поблескивали.

— Мы имеем в виду того, из-за которого приезжали в прошлый раз. Андреаса, — наивно попытался подстегнуть процесс Клуфтингер.

— Ах, тот Андреас…

Полицейские дружно переглянулись и энергично закивали головами.

— …да, тот уж давно глаз не казал, — закончила она, к вящему разочарованию обоих. — И вот что я им скажу, не к добру это.

— Может быть, Андреас оставил здесь какие-то вещи? Нам бы взглянуть на них, — зашел с другого боку Штробль.

— Почем мне знать, чего тот оставил. Я в ту комнату не хожу.

— Его комната, стало быть, сохранилась? — обрадовался комиссар.

— А куда ей деться? — искренне удивилась старушка. — Детская комната, она всегда была детская, а чего он подумал, кто там живет?

Клуфтингер не стал пускаться в рассуждения, а просто спросил:

— Можно нам ее осмотреть?

— Отчего же?

Лина Лутценберг поманила их за собой и медленно, ступень за ступенью начала подниматься по лестнице. Когда все трое наконец дотопали до верхней площадки, она махнула рукой в конец коридора:

— Там комната. Только пусть господа полицейские не устраивают беспорядок, — погрозила она пальцем.

Обстановка оказалась простенькой, но солидной. Посередине высокая кровать со старинными металлическими спинками, справа от двери почти всю ширину стенного проема занимал такой же древний комод, напротив кровати — массивный резной шкаф, а за ней окошко с дверью на балкончик.

Клуфтингер раздвинул шторки и выглянул из окна. Небо уже потемнело и нависало свинцово-лиловым пологом, по кронам вековых деревьев, шелестя листвой, пробегали первые порывы ветра. Скоро разразится гроза.

— Посмотри в шкафу, а я займусь комодом.

Клуфтингер взялся за верхний ящик. Тот заедал, и пришлось тянуть за обе латунные ручки, выравнивая ход. В ящике были любовно и бережно разложены толстые шерстяные носки ручной вязки. Он оценил их количество: не меньше двух дюжин — такого ему еще не приходилось видеть. Следующий ящик заполняли аккуратно сложенные цветастые рубахи и разномастные галстуки. Третий занимало белое нижнее белье в мелкий рубчик. При взгляде на такое «приданое» Клуфтингер уже не задавался вопросом, почему молодой Лутценберг хранил его в старом доме. Пришел черед последнему ящику.

Он представлял собой склад всякой всячины. По словам жены, в каждом хозяйстве есть такой уголок для мелкого хлама, который, может, никогда не пригодится, а выкинуть жалко: монетки разного достоинства вперемешку с канцелярскими скрепками, затвердевшими ластиками, шариковыми ручками, катушками скотча, вплоть до заржавевших ключей неизвестно от чего и использованных почтовых конвертов. Этот ящик выдвигаться никак не хотел, что-то его стопорило. Клуфтингер опустился на колени, опираясь на руку, поскольку травма, полученная на кладбище, все еще давала о себе знать. Теперь глаза оказались на уровне ящика, и стало возможным заглянуть внутрь. Там было темно, но в самой глубине просматривались контуры какого-то предмета, мешавшего движению. Он до плеча засунул руку и нащупал картонку, обтянутую круглой резинкой. Зацепившись за нее пальцем, он извлек ее на свет божий.

— Что-то откопал? — заинтересовался Штробль, с любопытством наблюдавший за невероятными гимнастическими упражнениями шефа.

— Пока не знаю, — ответил тот, разглядывая коробку из черного картона. Он снял резинку и открыл крышку. — Полагаю, да.

Оба склонились над находкой. Какое-то время тишину нарушало лишь их дыхание. Вдруг страшный грохот потряс все вокруг, даже стены дрогнули. Понадобилось время, чтобы испуганные полицейские поняли — это был мощный раскат грома.

Загрузка...