Убийство к ужину

Рабочий день комиссар провел в рутинных заботах и в напряженном ожидании развития событий на наблюдаемом объекте. Ему подготовили полный отчет о владельцах интересующей его фермы, но он ничего не прояснил. Хутор уже много лет стоял заброшенным. Бывший владелец хозяйствовал на нем в течение семидесяти восьми лет, используя лишь в личных целях — ни поставками, ни розничной продажей не занимался. После его смерти никто из наследников там не объявился, чтобы заниматься хозяйством. По крайней мере этот отчет утвердил Клуфтингера в подозрении, что на этом дворе дело нечисто и, возможно, он является ключом к разгадке обоих убийств. Каким образом ферма, много лет стоявшая без хозяина, не обветшала и не развалилась, а находилась во вполне приличном состоянии?

Информация о расходах Андреаса Лутценберга за последние недели тоже ничего не дала: в промежутке между смертью Вахтера и своей собственной он пользовался кредитной картой в ближайших окрестностях горной хижины и тратился исключительно на продовольствие. Некоторые продукты из его запасов так и лежали нетронутыми.

Около половины четвертого, несмотря на спокойное течение рабочего дня, Клуфтингер начал нервничать. Дело в том, что сегодняшнее ночное дежурство он взял на себя.

Какое-то время он подумывал прихватить с собой Майера, но отказался от этого намерения. А Майеру он дал указание ночью быть наготове и держать телефон под рукой. Такое решение показалось Клуфтингеру куда более приемлемым, чем сидеть с ним в машине целую ночь. От одного воспоминания о «пыточной машинке» Майера его бросало в дрожь. Поэтому на слежку он отправится один.

С работы он ушел пораньше, чтобы дома «придавить» пару часиков и к ночи оказаться бодрым и работоспособным.

Однако перевозбуждение не давало уснуть. Мысли крутились вокруг предстоящего. Уже много лет он не принимал участия в слежке. Эти обязанности он с удовольствием перекладывал на подчиненных, считая их для себя пустой тратой времени. Его сильной стороной являлся анализ. Он умел, как никто, сравнивать, соединять, делать ценные выводы — в общем, «копать», как говаривал его первый шеф.

На сей раз все было иначе: уже давно у него не было такого запутанного дела, которое захватило его с потрохами. Такого «громкого» и «темного». А то, что оно разыгрывалось в родных краях, только подогревало его профессиональные амбиции. Исходя из всех этих соображений он и решил самолично принять участие в слежке, хотя прекрасно знал — и не только по событиям вчерашней ночи, — что дело это не сахар. А посему стоит хорошенько подготовиться.

Основой его активности всегда была и оставалась хорошая и обильная еда. Поэтому он принялся рассовывать по пакетам то, на что у него обычно разыгрывался аппетит: несколько баварских колбасок с булочками, несколько вяленых охотничьих колбасок с булочками, горчицу для колбасок, булочки с копченым окороком и бутерброды с толстым слоем салями по-крестьянски (на колбасе в бутербродах нельзя экономить, как думают многие), две булочки с сыром, на случай если не захочется колбасы (к тому же сыр хорошо запирает), бананы на легкий перекус и плитку шоколада на десерт. Разложив всю эту снедь на столе, он окинул ее взором: не забыл ли чего? «Ну конечно, — хлопнул он себя по лбу, — а маринованные огурчики?» Добавив баночку огурцов, он решил, что этого будет достаточно, и, довольный, стал складывать ночное пропитание в сумку-холодильник, которую они с женой брали, отправляясь на целый день куда-нибудь на пляж.

Полицейские, которых он менял на посту, отправляясь домой, злорадно пожелали комиссару «чудной ночки». Им было невдомек, что он искренне радовался предстоящему дежурству.

Стрелки приближались к шести часам. Вечер обещал одну из тех теплых летних ночей, которые манят людей на природу. И не было лучше места, чем это — в самом сердце Альгоя, где Клуфтингер хотел бы провести такую ночь. Вокруг тишина и покой, только издалека доносится журчание ручейка; безлюдно, только два хутора неподалеку, над головой могучие кроны деревьев, толстые стволы которых служат прекрасным укрытием для машины.

Клуфтингер опустил боковые стекла и вдохнул полной грудью. Губы сами расползлись в улыбке. Он испытывал блаженство, хотя причина его пребывания здесь вызывала некоторое волнение.

Он взял в руки бинокль, оставленный ему коллегами. Даже из машины обзор оказался прекрасным: и дорога, и заброшенный двор. Положив бинокль на соседнее сиденье, он коротко набрал номера президиума и Майера, чтобы они оказались первыми в списке звонков. В случае необходимости вызвать их будет просто. Он похвалил себя за свою предусмотрительность.

Четверть седьмого. Впереди почти двенадцать часов приятного одиночества. Самое время подкрепить силы. Он достал с заднего сиденья сумку. Выбор пал на банан. Может, сегодня вообще обойтись одними бананами? В последние дни он сильно налегал на калорийную пищу и слегка прибавил в весе. Пора переломить ситуацию. Вот будет номер, когда жена вернется из отпуска, а он постройнеет на пару килограммов!

Но первый же кусочек банана направил его мысли в противоположную сторону, а аппетит — в сторону баварских колбасок. Слежка на голодный желудок вряд ли окажется продуктивной, подумалось ему. А кроме того, бессонная ночь и так сожжет немало калорий. Поэтому, если он закусит парой колбасок, баланс останется на прежнем уровне. Возможно, ему не повредит еще и бутерброд-другой.

Спустя час желудок снова напомнил о себе урчанием. Летний вечер переходил в сумерки, жара спала, подул легкий ветерок. Клуфтингер решил не искушать свою волю и вышел осмотреться. Отсюда до заброшенной фермы метров пятьсот — шестьсот. За его спиной метров на пятьдесят тянется эта рощица. Между леском, дорогой и дворами — луга. Все как на ладони. Он довольно потер руки: место для ведения наблюдений выбрано идеально. Он вернулся в машину. От небольшой прогулки аппетит только сильнее разыгрался, поэтому он все-таки развернул колбаски и достал булочки. Проглотив кусочек, он потянулся за водой…

И тут его как обухом по голове. Он забыл взять питье! Вообще ничего!

— Черт! Черт! Черт! — заорал он, забыв о конспирации.

Вот так все продумал! Молодец! Только упустил из виду главное. Что там еда, без еды при необходимости он мог бы обойтись. А вот без воды?! Он где-то читал, что первые симптомы обезвоживания проявляются уже через несколько часов. А через три дня человек умирает.

Ладно, трое суток ему здесь не сидеть, а вот без запивки никакой кусок в горло не полезет.

Журчание ручейка подсознательно заплескалось у него в ушах. Ну конечно! Надо просто набрать из него воды. Как когда-то в детстве напиться родниковой воды. Только вот куда набрать? Он обшарил всю машину. Ничего. Единственно пригодным мог быть один из полиэтиленовых пакетов, в которые упакованы продукты. Он вытряхнул булочки и вылез из «пассата». До ручейка, похоже, всего несколько метров, но нужно соблюдать осторожность и не выдать себя. Согнувшись в три погибели он добежал до ручья, зачерпнул полный пакет и таким же манером вернулся в машину, впрочем, ни разу не выпустив из виду объект своей слежки. Собой он остался доволен.

Устроившись на водительском месте, он зажмурился от удовольствия. «Как раньше», — снова промелькнуло в голове. Как в те времена, когда для него и его школьных товарищей весь Альгой являлся площадкой для игр и приключений. Он от души откусил колбаски с булочкой и поднес к губам пакет с водой. В рот попало мало, в три раза больше потекло справа и слева по подбородку, за воротник, на рубашку и с нее на ширинку брюк. Клуфтингер подскочил как ошпаренный, выронил колбаску, булочку, а главное — пакет. Тот с глухим шлепком распластался между ног на сиденье, и вся вода вылилась из него в секунду.

— Черт бы… — завопил он, но тут же прикусил язык, сообразив, что во второй раз допустить подобный прокол совсем уж непрофессионально.

Он выполз из авто и воззрился на устроенное на сиденье свинство. Булочка мгновенно пропиталась жидкостью, от нее отвалились размякшие куски и образовали шлепки каши. Он сгреб бесформенную массу и выкинул ее в кустики. Надкушенная колбаска со зла полетела туда же, хотя он тут же пожалел об этом — с ней-то ничего не случилось. Воду, которая не впиталась, он краем ладони стряхнул на землю, но все равно садиться в эту лужу уже не представлялось возможным.

Он мрачно покопался в сумке, вынул стопку прихваченных салфеток и обложил ими сиденье, не пропуская ни сантиметра. Покончив с уборкой, он перекинул на заднее сиденье сумку, туда же положил бинокль и телефон и сам наконец устроился. Аппетит окончательно пропал.

Только через два часа он немного пожевал, и то не от голода, а от скуки. Скука оказалась такой всепоглощающей, что растягивала каждую минуту в часы. Она стала серьезной проблемой. Клуфтингер вспомнил, почему не любил этот аспект полицейской службы. Ему, дураку, примерещилось, будто горячий след, на который он напал, будет достаточным основанием для поддержания внутреннего тонуса и скука не одолеет его. Как жестоко он ошибся!

Он включил радио. По «Баварии 1» передавали «Концерт нестареющих шлягеров». Нет, сейчас ему не до легкомысленных песенок! Он переключил дальше. На «Баварии 4» — очередная передача из цикла «Современная классика». Он немного послушал диссонансные пассажи, в которых и мелодии-то не уловить, и покачал головой, выразив свое мнение вслух:

— И это называется музыка!

На «Баварии 5» обсуждались проблемы женской психики в климактерический период. Лучше не придумаешь! Он покрутил дальше.

Прием здесь был неважным, без помех ловились только баварские станции, а по ним не передавали ничего стоящего. Свое глубокое разочарование он выразил двумя словами:

— Дерьмовое радио!

И выключил его. Наступившая тишина оглушала. Лучше бы он вообще не баловался приемником! Он вслушался в тишину. Даже ветерок улегся, точно сама природа сидела с ним в засаде.

Он снова включил радио и попробовал пошарить на средних волнах. На него обрушилась какофония самых разных языков. От смеха он не смог удержаться, когда наткнулся на голос диктора, очевидно, читавшего новости: это оказалась смесь русского и китайского языков, а еще того, на котором говорят мультяшные герои. Он поразвлекался, повторял за диктором обрывки каких-то фраз. Правда, разделить удовольствие было не с кем, а смеяться в одиночку быстро наскучило. Он снова выключил радио.

Клуфтингер взглянул на часы: всего полдесятого! Небо начинало чернеть, только на западе еще тянулись розоватые полосы. Тьме кромешной он не радовался: она только усугубит его одиночество.

Как он оказался прав!

Когда спустилась тьма, он лишился последней возможности убивать время, отвлекаясь на разные мелочи. Даже пересчитать одуванчики на обочине дороги уже не смог бы. Впрочем, после многократного повторения он и так знал: их как было, так и оставалось ровно тридцать семь.

Зевнул. Темнота не только усиливала скуку, но и медленно навевала усталость.

Он вышел из машины и сделал несколько приседаний. Прошло лет тридцать с тех пор, как он делал это в последний раз. Еще в полицейской академии. И тогда суставы так не скрипели. После седьмого пришлось прекратить. Прислонившись к машине, он запыхтел в ночь. Да, надо что-то делать со своей физической формой. Заняться бегом или зарядкой, например. Прямо с завтрашнего дня. Он вдохнул в последний раз полной грудью и снова полез в авто.

— Так. А чем займемся теперь?

Он никогда не понимал людей, имеющих привычку разговаривать с самими собой. Ему они представлялись душевнобольными. Но в нынешней ситуации разговор с собой казался ему самой естественной вещью на свете.

Внезапно он замер. Ему не послышалось? Он задержал дыхание. Нет. Снова этот звук. И вдали показались зажженные фары машины. Клуфтингер занервничал.

— Началось, — доложил он сам себе.

Он перегнулся назад, чтобы взять оружие, но рука его не нащупывала. Лихорадочными движениями он принялся обшаривать багажник и угодил костяшками в барабан. Втянув голову в плечи, он дождался, когда глухой гул стихнет, и продолжил поиски, перебирая пальцами все, что более или менее напоминало пистолет. На лбу выступили капли пота. Он поднял глаза на дорогу.

Машина приближалась. В последний раз качнулся свет фар — и она промчалась мимо.

Теперь он мог немного расслабиться. Плохо. Все слишком плохо. Он действовал как новичок. На своих лекциях, которые он время от времени читал в полицейской академии или при работе с практикантами, Клуфтингер неизменно делал акцент на том, как важно быть во всеоружии перед любым развитием событий. И вот теперь прокололся сам. Хорошо еще, что этого никто не видел.

Больше он такого не допустит. Теперь он продолжил свое дело без суеты при слабом пламени зажигалки — идея, которой он мог бы гордиться. Хотя поиски легкими не были: каждые пять — семь секунд приходилось чиркать колесиком снова. В конце концов оружие нашлось, он положил его, а заодно и мобильник на водительское сиденье, которое уже чуть-чуть просохло.

Убрав зажигалку, он взял в левую руку телефон, в правую — пистолет, сделал обратный отсчет от трех и пулей сорвался с места… И тут же плюхнулся обратно. От боли из глаз посыпались искры. Оказывается, второпях он вмазался лбом в верхний край проема дверцы.

— Черт побери всех преступников и засаду в придачу! Все наперекосяк! — На сей раз его ругательство улетело во тьму шипящим шепотом.

Освободив руки, он ощупал лоб. Слава Богу, крови не оказалось. Этого ему только не хватало!

Перед второй попыткой репетиции оперативных действий он тщательно выверил наклон головы, чтобы не наступить на те же грабли дважды, перед внутренним взором прокрутил, точно в замедленной съемке, последовательность всех движений и только после этого попробовал. Схватив пистолет, он выскочил из авто и вполголоса крикнул:

— Стоять, полиция!

Повторив пробный прогон трижды, он добился нужной скорости и ловкости, после чего изможденно откинулся на спинку кресла.

Вот теперь он испытывал настоящий голод. Единым порывом он перекинул сумку-холодильник с заднего сиденья на переднее.

— Да чтоб вас всех черти драли!

Клуфтингер испуганно встрепенулся. Охотничья колбаска выпала из одной руки, из тюбика во второй на брюки, и без того подмоченные, накапало несколько капель жидкой горчицы. Неужели он задремал? Посмотрел на часы: половина четвертого. Ему сделалось плохо. Точно вздремнул, и не слабо. Об этом же говорил и полный мочевой пузырь. Отложив горчицу в сторону, он потер лицо и выполз из машины.

— Болван, ну полный болван! — костерил он себя, на ходу расстегивая ширинку. — Такого болвана еще свет не видывал! И как такое могло случиться?

Его причитания оборвались долгим вздохом облегчения, сопровождавшим процесс опорожнения переполненного пузыря. И вот в этом странном состоянии между яростью и расслаблением он заметил внизу проблеск света.

Ему потребовалось не больше секунды, чтобы увиденное просочилось в мгновенно проснувшееся сознание. Это напоминало удар током.

Струя мигом иссякла. С расстегнутыми брюками он инстинктивно отступил за дерево, хотя заметить его в этой темноте было невозможно. Он покрылся потом, забил озноб, дыхание стало частым и поверхностным.

Пригнувшись, Клуфтингер короткими перебежками направился в сторону мелькнувшего луча. Света узкого серпика убывающей луны хватало ровно на то, чтобы не споткнуться на неровностях почвы. На мгновение вернулась боль в поврежденном колене, но он не обратил на нее внимания. Медленно, но он приближался к заброшенной ферме, хотя и продвигался не по прямой, а петляя. Во время остановок он чутко прислушивался, задерживая дыхание. Удостоверившись, что вокруг ни звука, кроме неясного шевеления в жилом доме на заброшенном дворе, он продолжал движение.

За несколько метров перед фермой он встал как вкопанный, найдя укрытие за деревом. Строение представляло собой перевернутую букву «Г». Торцевая часть была деревянной и служила хозяйственной пристройкой. Длинная сторона представляла собой жилую секцию. Поскольку из окна сарая пробивался свет, Клуфтингер мог неплохо разглядеть внутренний двор, обрамленный с двух сторон стенами дома, а с третьей — невысокой каменной кладкой, за которой, как он предположил, прежде хранился навоз. Вообще-то окна оказались занавешены темной материей или прикрыты лентами из фольги, но отнюдь не основательно. Однако люди, находящиеся внутри, очевидно, чувствовали себя в безопасности.

Клуфтингер лихорадочно соображал, что тут может происходить и как ему действовать в непредвиденных обстоятельствах. Он провел рукой по лбу и только теперь осознал, что весь покрылся потом. По вискам он стекал струйками, рубашка прилипла к телу, промок даже пояс брюк.

Внезапно дверь сарая открылась. Клуфтингер почувствовал, как сердце выскакивает из груди. Он пригнулся и сощурил глаза. Если сейчас кто-нибудь выйдет со двора, его непременно обнаружат. Он стоял практически на пути. Чертыхнувшись, он обозвал себя болваном за то, что не придумал убежища получше. Может быть, быстренько перебежать и спрятаться за каменной стенкой? Нет, не успеет. Рука сама потянулась к кобуре на поясе. И тут у него потемнело в глазах: кобура оказалась пустой. Черт побери, пистолет остался в машине. Вместе с телефоном. Вернуться? Вызвать подкрепление?

Из транса его вывел щелчок. Обрисовались контуры высокой фигуры. Что-то опять щелкнуло, и зажегся огонек. Клуфтингер испытал облегчение: всего лишь зажигалка. Будь это фонарик, ему бы туго пришлось. Красная точка взлетала перед входом в сарай вверх-вниз. Очевидно, человек курил сигарету. Теперь светящийся червячок описывал в воздухе развороты вправо-влево — человек озирался. И вот он двинулся к нему. Проклятие, столкновения не избежать! Клуфтингер вытер пот над верхней губой и сжал кулаки. Как только парень окажется на расстоянии пяти метров, придется выскочить и просто отправить его в нокаут. Эффект неожиданности должен сыграть свою роль.

— Эй, куда ты запропастился? А кто будет работать?

Клуфтингер затаил дыхание. Из распахнувшейся двери нарисовалась вторая фигура. На фоне тусклого света она смотрелась нелепым черным пятном.

— Уж и по нужде нельзя! — Первая фигура снова двинулась в его направлении.

По спине комиссара побежали мурашки. Ну зачем он спрятался за этим единственным поблизости деревом? И почему мужикам, чтобы помочиться, всегда требуется дерево?

Клуфтингер изготовился к прыжку, мысленно прокручивая вероятный ход событий. Первого он, возможно, уложит хуком с правой, а что делать со вторым? За всю свою жизнь Клуфтингер ни разу не прибегал к физическим схваткам, не считая той потасовки в пивной лет двадцать назад. Да и там он больше прыгал по сторонам, хоть и был много моложе и в лучшей спортивной форме. Он не ввязывался в драку, поскольку с трудом переносил боль. Может быть, просто выступить вперед и сообщить, что он из полиции? Возможно, шок парализует обоих? Но с другой стороны, он понятия не имеет, сколько их там всего в сарае. Или сделать вид, будто вооружен? А если у тех действительно есть оружие?

— Нечего прохлаждаться! Давай за работу!

Клуфтингер взмолился небесам: «Пусть вернется, пусть вернется!» Красный огонек по дуге полетел к нему и рассыпался под ногами искрами, на долю секунды осветив его лицо. Слава Богу, противник этого не заметил — он уже отвернулся и через минуту скрылся в сарае.

Клуфтингер только невероятным усилием воли сдержал возглас радости. Отдышавшись, он зашевелил мозгами, продумывая свои дальнейшие действия, чтобы снова не попасть впросак. На этот раз он будет осторожнее!

Из сарая доносились приглушенные голоса, лязганье металла, а затем шелестящий сыпучий звук. Нет, дальше он не выдержит неизвестности. Надо во что бы то ни стало выяснить, что происходит там, внутри. Клуфтингер еще раз окинул взглядом двор, нацелился на круглый каменный колодец, находящийся примерно посередине между ним и сараем, мысленно сосчитал до трех и сделал рывок. Присев за колодцем, сам себе удивился — он почти не наделал шума. Собравшись с духом и взяв на прицел левую стену хозяйственной пристройки, снова рванул с места в карьер. За секунды оказавшись за углом, он передохнул. Здесь его обнаружить сложнее, даже если кто-нибудь снова выйдет во двор.

Он медленно продвигался вдоль стены, ощупывая деревянную поверхность, и вскоре нашел то, что искал: дерево от времени растрескалось, и в нем, как маленький бриллиант, сверкнул лучик — глазок в чрево сарая. Клуфтингер припал щекой к шершавой стене и стал вглядываться внутрь. Краешком другого глаза он не выпускал из виду двор. Получалось плохо. Прижаться к щелке плотнее мешал живот. Поэтому пришлось передвинуть ноги назад и немного наклониться. Теперь дело пошло. Сначала его взору предстало нечто большое и металлическое. Оно имело пористую структуру, будто по железу прошлись скребком. Клуфтингер изворачивался так и эдак, чтобы рассмотреть махину, но перед глазами оставалась все та же картинка. Тогда он передвинулся вдоль стены дальше и через несколько шагов обнаружил еще одну щель. Наконец-то удалось разглядеть металлического монстра. Им оказался грузовик. Да не простой, а с цистерной вместо кузова.

Пришлось еще раз менять позицию, чтобы рассмотреть происходящее вокруг нее. В помещении он насчитал двух, нет, трех мужчин. Один сидел в кабине автоцистерны, двое других как раз несли увесистый мешок в ее сторону. Подтащив, первый уложил второму мешок на плечи, и тот полез с ним на верх цистерны по металлической лесенке. Потом раздалось клацанье, которое Клуфтингер слышал, стоя за деревом. Мужик с мешком исчез из поля зрения. Клуфтингер поторопился найти новый глазок. Тот нашелся как раз к тому моменту, когда грузчик положил мешок на край люка и начал вытряхивать его содержимое. Сыпался белый порошок, и комиссар узнал шелестящий звук, услышанный из засады.

Он обвел взглядом все попадавшее в поле зрения помещение. У стены громоздились штабеля мешков. Все они были помечены логотипом, но с такого расстояния он не мог его разобрать. Затаив дыхание, Клуфтингер забежал за другой угол сарая. Тут обнаружилась изрядная щель, которая давала лучший обзор. Теперь его позиция оказалась фронтальной к штабелям мешков. На верхнем ряду как раз орудовали две пары рук, вскрывавшие их и стаскивающие вниз. Логотип отчетливо просматривался, да только расшифровать его комиссар не мог: буквы напоминали витиеватую кириллицу, но кириллицей точно не являлись. Ясно стало одно: он перестал что-либо понимать.

Черт побери все эти народы уж слишком неохватного мира с их языками! Что могло быть общего у этих иностранных надписей с двумя убийствами в его родном Альгое? И была ли между ними какая-то связь? Защемило под ложечкой. Нет, эту мысль лучше не додумывать. А он-то втайне надеялся найти сегодня в этой глуши ключ к разгадке! Черт тебе вилами в бок! Все еще больше осложнилось и вопросов только добавилось. Сколько еще понадобится времени, чтобы сложить фрагменты этой картинки? Если они вообще сойдутся. Что, черт возьми, за порошок загружают эти явно криминальные рожи? А вдруг он напал на след разветвленной сети торговцев наркотиками?.. И сколько еще ему, добропорядочному гражданину…

Мысль он додумать не успел. Мужик вылез из кабины автоцистерны, и Клуфтингера водопадом накрыло узнавание: Ботценхард! Тот самый юродивый продавец, который пытался втюхать ему ржавый хлам чуть ли не за полторы тыщи евро! Слава Богу, он только играл роль покупателя, а то сейчас бы придушил этого нечистоплотного делягу… но, с другой стороны, утешало сознание того, что сразу определил причастность этого типа к афере.

Нет, нельзя поддаваться личной неприязни, самый разумный выход — позвонить в президиум. Надо поскорее вернуться к машине. Почти пять утра. Небо медленно приобретало перламутровый оттенок. Еще немного, и спрятаться будет негде. Он змеей прошелестел назад. Секунда — и понесся, не разбирая дороги. Правда, лишь до угла строения.

Через пару метров он резко остановился, едва не растянувшись во весь рост. Два огня ощупывали дорогу, поднимающуюся на холм. Естественно, Клуфтингер трехэтажно выругался и только после этого снова скрылся в тени дома. Некая машина не свернула где-то там, вдали, на другую дорожку, а направлялась непосредственно к этой ферме.

Клуфтингер быстро огляделся: направо, налево — где бы еще схорониться? Но лучшего укрытия не нашел. Поэтому оставалось только наблюдать через окна с отвалившимися ставнями бывшего жилого корпуса, как машина въезжала во двор. Некто припарковался прямо у входа и вошел в хозяйственную пристройку. Клуфтингер зарысил на прежний пункт наблюдения. Человек, вошедший внутрь, оказался настоящим исполином. Он по-хозяйски шлепнул каждого по спине и что-то заговорил. Конечно, слов разобрать было невозможно, но, по всему, он подстегивал компаньонов. Исполин перебросил ключи от машины Ботценхарду. Тот поспешно затрусил к выходу. Ему вслед потащили пустые мешки. Пара минут — и машина, насилуя покрышки, стартовала со двора. Проследить за ней не представлялось никакой возможности. Почти сразу загудел мотор автоцистерны. Что делать? Так или иначе надо добраться до машины и связаться по рации с коллегами. Между тем небо светлело, и выбраться со двора незамеченным становилось все проблематичнее. Клуфтингер припал к мутному стеклу окна и, не имея возможности что-либо предпринять, проследил, как цистерна покидает двор. Самым неприятным открытием оказалось то, что в кабине сидели двое. А где же дылда?

Клуфтингер медленно сполз на колени. Он уже тысячу раз проклял свою нерасторопность и глупость. Ну как он мог забыть в машине пистолет и, главное, телефон?! Болван, болван, тысячу раз болван! Причитания помогали мало. Надо проследить за автоцистерной, упустить ее нельзя! Клуфтингер припустил, как не бегал ни разу в жизни. Он не оглядывался. Главное, добежать до «пассата», там он будет в безопасности. Между тем цистерна скрылась за вершиной холма. До автомобиля оставалась еще сотня метров. Что за шорох позади? Пыхтение и стук собственного сердца мешали правильно оценить ситуацию. Вот уже показались ясени, за которыми спрятана его машина. Осталось метров двадцать. Холодный утренний ветер выбивал слезу. Он явственно слышал шаги позади и ждал, когда могучая лапа опустится на плечо. Еще немного, еще чуть-чуть. Вот и машина. Он перегнулся через открытое окно, схватил пистолет и резко развернулся.

— Стоять! Полиция!

Но позади лишь баловался ветер.

Прошло несколько секунд, прежде чем Клуфтингер смог расслабиться. Рукой с пистолетом он стер пот со лба и только тогда опустил оружие. Лишь теперь он ощутил, как его вымотали все эти события. Сердце бешено колотилось, дыхание вырывалось со свистом, руки дрожали. От страха или от бега? Лучше не задаваться этим вопросом. Отдышавшись, он вернул себе способность соображать. Цистерна! Надо сесть ей на хвост, иначе она просто растворится в бескрайних просторах Альгоя! А уж этого ему никак не объяснить в президиуме. Поэтому пришлось плюхнуться на «мокрое место» и дать газ.

Чем дальше он продвигался, тем больше обретал уверенность. Хорошо, что выехал на задание на своей машине. Мог гнать как хотел, а хотел так, что ветер свистел на поворотах. Впереди показалась знакомая цистерна — окутанная клубами сизого дыма, она медленно поднималась в гору. Клуфтингер притормозил. Грузовик и его «пассат» пылили по дороге в одиночестве. Утро. Еще нет и шести. Какие перевозки в это время? Он не должен засветиться!

Вытянув из брючного кармана платок, он принялся промокать капли пота. Потом подставил лицо ветерку, врывавшемуся в открытое окно. Боже! Как же хорошо в Альгое! У него захватило дух. Как он мог забыть об этой красоте? Все здесь родное, все любимо и дорого. Луга, холмы, перелески. Особенно в ранний утренний час, когда легкий туман окутывает все молочной дымкой. Это не тот край, что красуется на многочисленных рекламных картинках, не клишированный Альгой для туристов, с показными горными пастбищами, рожками пастухов, духовой музыкой, закатами и рассветами, озаряющими розовым светом вершины Альп. Это настоящий Альгой, его Альгой, прохладный, пахнущий свежескошенными травами. Сочные краски дня еще прячутся за прозрачным пологом утреннего тумана. Глупым туристам он показался бы невзрачным, а Клуфтингер принимал его всем сердцем. Он завораживал и давал ощущение счастья. Улыбка гуляла по его губам, беспричинная улыбка и безотчетное счастье…

И тут его словно холодным душем окатило. Он очнулся. Где цистерна? Цистерна! Неужели потерял? Озираясь по сторонам, он дал газу. Слава Богу! Вон она, там, впереди. Его нервы точно на пределе. Надо успокоиться.

Он включил радио «Бавария 1». «Музыкальный журнал». То, что надо. Нежные мелодии уносили тревоги этой ночи.

Постепенно дорога приобретала все более знакомые очертания. Между тем грузовик выехал на трассу Дитманнсрид — Кемптен. Здесь Клуфтингер знал уже каждый камешек на обочине. Теперь не надо концентрировать все внимание на дороге. И это тоже помогало ему справиться с нервозностью. Так две машины и ехали друг за другом в утренней дымке, пока не показалась развилка. Прямо — направление на Кругцелле и дальше на Кемптен, направо — Альтусрид и Лойткирх. Автоцистерна покатила прямо. В голове Клуфтингера снова зароились вопросы, возвращалась уверенность, что этот след приведет к разрешению дела о двойном убийстве. Он немного притормозил, желая иметь более широкий обзор: впереди показался мост через Иллер, дорога шла в гору.

Время приближалось к семи. Грузовик въехал в Кругцелле. Интересно, куда он направится здесь? Пока они двигались по главной улице. Постепенно у Клуфтингера зародилось подозрение, а через несколько метров оно перешло в уверенность: водитель включил поворотник. Если до этого Клуфтингер еще думал, будто тот пытается замести следы, петляя по улицам, то теперь все сомнения развеялись. Теперь сошлись все детали пазла. Он остановил «пассат» на обочине и проследил, как цистерна въезжает в ворота сыродельного завода Шёнмангера.

Клуфтингер прикинул порядок дальнейших действий. В президиуме, помимо дежурных, еще никого нет, коллеги подтянутся лишь через час. На заводе приемка начнется примерно в это же время. Поэтому он может спокойно позавтракать и привести себя в порядок. Затем вернется на молокозавод и примет предложение, сделанное Шёнмангером-старшим при его первом визите: хорошенько осмотрит все производство.

Он развернулся и направился в Альтусрид, в пекарню. Уже садясь в «пассат» со свежими булочками, он скользнул взглядом вниз и понял, что значила ироничная фраза булочника: «Денек выдастся жаркий, заранее позаботься об одежде с хорошей вентиляцией!» Тот еще расплылся в широкой ухмылке. Теперь Клуфтингер знал почему. Молния на его брюках все еще оставалась расстегнутой.

В половине девятого освеженный и чисто выбритый Клуфтингер с приятной тяжестью в желудке стоял в приемной сыродельного завода в Кругцелле. Коллеги, проинформированные о событиях минувшей ночи (правда, далеко не обо всех), выехали к заброшенной ферме, чтобы продолжить наблюдение.

— Господин Шёнмангер, к вам господин комиссар, — доложила секретарша по переговорному устройству.

На несколько секунд повисла пауза, потом по громкой связи раздалось:

— Пусть войдет.

Карл Шёнмангер, как всегда, вышел из-за стола и пожал Клуфтингеру руку.

— Господин комиссар. Что привело вас к нам снова? — Последнее слово он выделил особенно.

«Хорошо, — подумал Клуфтингер, — значит, мой приход некстати». Все его чувства обострились, «антенны» настроились на восприятие любых мелочей.

— Несколько дней назад вы пообещали мне экскурсию по вашему заводу, — самым невинным тоном сказал Клуфтингер.

Шёнмангер уже сел и теперь изучающе смотрел на комиссара поверх роговых очков с толстыми стеклами.

— Да, конечно, но сегодня… — Он на секунду задумался, а потом закончил: — Почему бы и нет? Только я не смогу сделать это сам, у меня уже назначены важные встречи. Но я распоряжусь.

С этими словами он провел Клуфтингера к секретарше, попросил ее вызвать Роберта Барча, чтобы тот провел для комиссара персональную экскурсию, и, быстро распрощавшись, удалился.

В ожидании провожатого Клуфтингер устроился у окна и наблюдал за передвижениями на внутреннем дворе — отсюда он просматривался полностью. В огромном ангаре стояли несколько молоковозов. С потолка свисали многочисленные кабели и шланги. В цистерне, которая была сегодня объектом его преследования, он не опознал молоковоз, поскольку на ней не имелось никаких надписей. Все остальные здесь носили на себе броские слоганы вроде «Отборное молоко для отборных продуктов» или «Лучшие сыры — сыры Шёнмангера».

— Это наш разгрузочно-погрузочный цех.

Клуфтингер слегка вздрогнул, услышав за спиной вкрадчивый голос. Повернувшись, оказался лицом к лицу с Барчем — он протягивал ему руку с перстнем-печаткой на пальце.

— Здравствуйте, — коротко поздоровался комиссар.

— Если желаете, можем начать осмотр.

Они спустились по лестнице.

— Что вас интересует?

— Все. Если возможно, я бы хотел узнать весь производственный процесс. От поставки молока до конечного продукта.

Между тем они оказались в том самом ангаре, изнутри он казался еще огромнее. Сюда по-прежнему подъезжали все новые молоковозы, а цистерна, которую он преследовал, все еще стояла на том же месте.

— Не могли бы вы мне продемонстрировать, как происходит приемка на конкретном примере? Что происходит дальше с молоком… скажем, вон из той машины? — Клуфтингер вытянул руку и словно ненароком указал пальцем на цистерну без надписи.

Барч взглядом проследил за направлением и равнодушно сказал:

— Хорошо.

Клуфтингер, внимательно наблюдавший за Барчем, оказался немного разочарован: голос звучал спокойно, на лице не дрогнул ни один мускул.

— Как вы уже поняли, — приступил к объяснениям Барч, — молоко, собранное по фермам, специальным транспортом доставляется первоначально в этот цех. Две сотни фермеров ежедневно обеспечивают нас свежим сырьем, за год мы принимаем около сорока четырех тысяч тонн молока.

Барч, гордо выпятив грудь, сделал паузу, очевидно, ожидая от комиссара восхищенного «Не может быть!» или хотя бы удивленного «Неужели?». Но не получив нужной реакции, Барч явно сник, а Клуфтингер порадовался. Тем не менее химик продолжил рассказ тоном опытного экскурсовода, который в этом деле уже набил руку. Он говорил о перекачке сырья, о системе насосов высокого давления, о «суперсовременных элементах конструкции». Клуфтингер слушал вполуха. Его больше интересовало закулисье.

— Мне вот что бросилось в глаза, — прервал комиссар лекцию своего провожатого, — на всех молоковозах есть надписи, и только один из них не снабжен никакой рекламой.

— Тут дело в том, что некоторое время назад у нас стартовал Relaunch[12]. Сейчас мы делаем ставку на новый Corporate Identity[13], если вы понимаете, что я имею в виду.

Клуфтингер, естественно, не понял, но мериться интеллектом не стал. Во-первых, не хотел дать маху, а во-вторых, тон, взятый Барчем, и без того казался ему смешным. Сыпать терминами, которые понятны только специалистам, и вворачивать иностранные словечки — ума много не надо. Еще отец учил его: ум проявляется в том, чтобы непонятное изложить понятно, — и был прав. Но больше его бесило то, что у Барча на все имелся готовый ответ.

— В этом цеху производится контроль качества и количества поступающего сырья. — Барч широким жестом обвел помещение, вид на которое открывался из ангара приемки через застекленную перегородку. — Только сырье высшего качества идет на переработку для продукции фирмы Шёнмангера. — Барч теперь вещал, словно воплощенная радиореклама. — У нас есть даже ИСО[14].

Клуфтингер решительно пресек его излияния:

— Сколько человек занято на предприятии?

— Круглым счетом восемьдесят. И они обеспечивают годовой оборот в тридцать пять миллионов евро. Неплохо для такого предприятия, а? Наша фирма уже в трех поколениях перерабатывает молоко, а начиналась как простая сыроварня!

Клуфтингеру все эти ужимки «величия» начали действовать на нервы.

— А как долго вы служите на фирме с такими семейными традициями? — задал вопрос комиссар, хотя прекрасно знал ответ на него.

Самодовольная ухмылка мигом слетела с лица химика.

— Лет пятнадцать или чуть меньше, — пролепетал он.

На входе в производственные цеха Клуфтингеру вслед за Барчем пришлось облачиться в белую шапочку и бахилы.

— Требования к гигиене у нас строгие, — оседлал своего конька тот. — Вот здесь начинается производственный цикл. — Барчу пришлось изрядно повысить голос, чтобы перекричать шум машин. — Знаете ли вы, что в мире насчитывается около четырех тысяч различных сортов сыра?

Клуфтингер не знал, но уверенно заявил:

— Разумеется, я об этом слышал.

— Для производства одного килограмма сыра требуется тринадцать литров молока. Отфильтрованное молоко пастеризуется, а потом поступает в эти чаны, где засевается определенными культурами бактерий. Не бойтесь, — покровительственно улыбнулся Барч, — это совершенно безвредные бактерии.

Клуфтингер почувствовал, как лицо наливается кровью. Этот павлин уже достал! Он что, держит его за полного идиота? «Но нет, нельзя давать волю гневу, — мысленно уговаривал он себя. — Гнев застилает разум. А как знать, может, Барч именно этого и добивается».

— Затем добавляется сычуг. Это фермент из слизистой оболочки желудка телят.

Это Клуфтингер знал, только всегда старался вытеснить из памяти такое знание. Он любил сыр, и ему не хотелось портить аппетит мыслями о телячьих желудках.

— Но точнее о производстве на этом этапе вам расскажет вон тот господин наверху.

Наверху мужчина в белом халате и белой шапочке считывал числа со светящегося экрана и заносил их в журнал.

— Эй, вы там, наверху! Вы, вы, господин…

— Дорн, — подсказал Клуфтингер, прошел наверх и протянул руку: — Привет, Франци.

— А, Клуфти, рад, рад. Персональная экскурсия?

— Да, что-то вроде. А ты? Трудишься здесь?

— Да что тут за труд! Всем управляет компьютер, мне остается только чуток подсобить ему. Много тут не напортачишь. Пойдем покажу.

Оба двинулись вдоль рядов, оставив Барча стоять.

— Вот здесь молоко свертывается под действием сычужного фермента, — объяснял Дорн в тот момент, когда подошел Барч, на которого ни тот, ни другой не обратили внимания. — Короче, получаем сыворотку и творог. Здесь они сепарируются, а потом…

— Так, тут все ясненько, нам пора дальше, — вмешался Барч.

«Ясненько»? Он не ослышался? Клуфтингер едва не расхохотался.

— Большое спасибо, господин…

— Дорн. Франц Дорн, — подсказал теперь сам сыровар.

— Думаю, дальше и так все понятно. Сырная масса разливается по формам и высушивается. Срок — в зависимости от сорта. — Похоже, Барч потерял всякий интерес к дальнейшим объяснениям.

Под конец экскурсии они подошли к лаборатории. Барч вынул магнитный ключ, провел им по щели кодового замка и распахнул перед комиссаром дверь.

— А это мои владения, — расцвел он.

Заметив критичный взгляд Клуфтингера, он слегка вздрогнул, улыбка точно ушла в песок.

— С тех пор как Филипп так трагически покинул нас, — скорбно добавил он. — Ну да вы сами знаете…

Клуфтингер прошел мимо и позволил себе ухмылку, лишь оказавшись к нему спиной. Мысленно он записал очко на свой счет.

— Здесь что-то поменялось после смерти господина Вахтера?

— Нет, нет, ни в коем случае. Мы все еще в шоке от его кончины.

Барч казался выбитым из колеи столь бестактным поведением комиссара, и Клуфтингер поспешил этим воспользоваться:

— Вам знакома фамилия Лутценберг?

Испуг в глазах Барча послужил ему ответом.

— Лутценберг… Вы сказали — Лутценберг? — Барч сделал вид, будто напряженно роется в памяти, а сам исподтишка следил за реакцией собеседника.

Для Клуфтингера не представляло тайны его поведение — он не размышляет, а судорожно ищет верное решение: признаваться или нет? И в конце концов решился:

— Нет. Вот так навскидку ничего не приходит в голову…

— Да? Но это по меньшей мере странно. Вы столько лет работали «одной командой» с господином Вахтером. Неужели тот никогда не упоминал имени своего сокурсника, а потом соратника по исследованиям и соавтора Роберта Лутценберга?

От самомнения Барча, с которым он встретил комиссара, не осталось и следа. Он растерянно захлопал глазами, покусывая нижнюю губу, а потом начал жалобно оправдываться:

— Ах вот оно что… Теперь, когда вы сказали, я припоминаю… Да, да, вроде был у Филиппа коллега с таким именем.

— Точно был, — жестко поправил его Клуфтингер. — И знаете что? Три дня назад убили его сына. Можете себе представить? Ему размозжили череп. В горной хижине недалеко от Вайлера.

Барч оказался совершенно сбит с толку. Он оторопело кивал и одновременно мотал головой, руки невольно теребили ярко-лиловый галстук. Глаза бегали. Он явно не мог понять, зачем комиссар рассказывает ему об этом и почему именно сейчас. Когда он собрался с духом, чтобы хоть что-нибудь произнести, Клуфтингер окончательно добил его:

— Большое вам спасибо за экскурсию, мне пора. — Он стянул с головы шапочку и сунул ее совершенно обалдевшему Барчу в руки. Сделав пару шагов к двери, он еще и бросил через плечо: — Выход я найду сам.

Пересекая хозяйственный двор и на ходу приглаживая волосы, он краем глаза следил через большие окна, как Барч через ступеньку скакал вверх по лестнице на этаж, где располагались кабинеты обоих Шёнмангеров.

Клуфтингер остался доволен своим визитом. Возможно, он дал толчок и дело сдвинулось с мертвой точки.

Вечером того же дня Клуфтингер заступил на вахту под Вильдпольдсридом. Конечно, прошлая ночка далась ему нелегко, но пропустить сегодняшнее дежурство он не мог. К тому же на этот раз он находился здесь не один. На пост заступили три полицейские машины, а кроме того, компанию ему составляли Майер, Хефеле и Штробль. Присутствовать при возможном задержании хотели все. Ибо сегодня рыбка должна попасться в сети: крупная или мелкая, покажет время.

Перед уходом Клуфтингер собирался поспать, но не смог от перевозбуждения. Похоже, у коллег наблюдалась та же история. Все четверо сидели в машине Штробля, поскольку большую часть комиссарова «пассата» все еще занимал барабан.

Ждать пришлось довольно долго, но не напрасно. Около двух часов ночи послышался шум мотора и мимо в направлении заброшенной фермы проехала тяжелогруженая фура, чуть погодя туда же проследовала знакомая цистерна без надписей.

— Примерно в то же время, что и вчера, — сообщил Клуфтингер, отводя взор.

Если бы коллеги заглянули ему в глаза, от них не укрылось бы, что он понятия не имеет, во сколько прибыла машина в ночь накануне.

Комиссар собрал всех полицейских и отдал последние распоряжения.

— Всем ясно? — прошептал он напоследок, хотя там, внизу, его не могли услышать. — По местам. Начинаем.

Клуфтингер с ближайшими помощниками начал продвижение к объекту. Подобравшись к ферме, все заняли заранее оговоренные позиции: Клуфтингер сразу исчез за углом сарая, Штробль и Хефеле проскользнули за жилой дом, а Майер схоронился за деревом возле каменной кладки сбоку от въезда. Комиссар заглянул в сарай через знакомую щель. Все вчерашние фигуранты находились на месте, включая и исполина. Они разгружали фуру, ворочая такие же мешки, маркированные странной надписью.

Клуфтингер удовлетворенно кивнул: час пробил. Он медленно вынул из кобуры пистолет, сделал глубокий вдох, поднес к самым губам рацию и отдал приказ: «Начали!»

На секунду повисла мертвая тишина, а потом началось настоящее светопреставление. Визжа тормозами, во двор въехали полицейские машины, красно-синие проблесковые маячки и свет мощных фар прорезали темноту, сирены взвыли с оглушительным воем. В это же время Клуфтингер с помощниками выскочили из засады. Мощный удар ногой, выбитая дверь — и четверо полицейских с поднятым оружием врываются в помещение. Все они кричат разом, но от волнения каждый свое: «Руки вверх!», «Стоять, полиция!», «Не двигаться!» — и что-то еще нечленораздельное. Четверо мужиков, застигнутые врасплох, вконец обалдели. Внезапный грохот, вид полицейских с оружием в руках и вой сирен снаружи сделали свое: в растерянных физиономиях подозреваемых не осталось ни кровинки. Все восемь визави молча пялились друг на друга. Великан очухался первым и начал озираться — как бы сделать ноги?

И тут Майер с пеной на губах заорал во всю глотку:

— Только дернись, пристрелю!

Непонятно, чего больше испугался верзила, но замер мгновенно. Клуфтингер и остальные коллеги, вытаращив глаза, повернулись к Майеру.

Тут в сарай влетели шестеро полицейских в форме, и мужики, еще недавно полагавшие себя в безопасности, так и не осознав происходящего, оказались с браслетами на руках.

— Чем вы тут занимаетесь? — рявкнул комиссар в лица задержанным.

Ответа не последовало. Клуфтингер подошел к Ботценхарду.

— Смотрите-ка, господин любитель старинной техники! Зашли к соседям проверить, все ли в порядке, да? Вам есть что сказать?

Ботценхард опустил голову.

— Нет? Ну что ж. Мы и без вас выясним все, что нам надо. Но в ваших же интересах сотрудничать со следствием. Содействуя нам, вы поможете себе.

С этими словами комиссар сделал шаг к ближайшему из выгруженных мешков, вынул из кармана перочинный нож, открыл и вонзил его в мешковину. Расширив отверстие, он послюнявил палец и обмакнул его в белый порошок. Все полицейские напряженно следили за каждым движением. Никто не издал ни звука, даже когда Клуфтингер поднес палец к носу, понюхал и потом лизнул. Чуть-чуть почмокав, он заявил:

— Сухое молоко.

Коллеги переглянулись: сухое молоко? Впрочем, в этом был явный смысл, если принять во внимание молоковоз и его маршрут на молокозавод. Только Майер казался разочарованным: он явно рассчитывал, что они накрыли наркоторговцев и крупную партию наркотиков с ними.

Клуфтингер снова приблизился к Ботценхарду:

— Не хотите ли все-таки объяснить, чего ради вы возитесь здесь с молочным порошком темной ночью? Ну?

Ботценхард повесил голову — явный признак внутренней борьбы, — потом резко поднял и посмотрел комиссару в лицо:

— Я…

— Захлопни пасть! — гавкнул верзила. Похоже, он был здесь главным.

И Ботценхард захлопнул.

— Ладно, как хотите. — Клуфтингер повернулся к униформированным полицейским: — Забирайте. Мне эти голубчики больше не нужны. Одна машина пусть останется здесь, на случай если объявится кто-нибудь еще.

Полицейские вывели задержанных. Хефеле тоже поехал в президиум, чтобы сразу приступить к допросам. Двое сотрудников заняли позиции во дворе. В сарае после столь бурных событий воцарилась тишина.

— Дернешься — пристрелю! Каково, а? — Штробль восхищенно посмотрел на Майера.

Майер в поисках защиты повернулся к комиссару. Тот остановил Штробля:

— Оставь Рихарда. Нас всех понесло. Нервы были на пределе. — А потом обратился к Майеру: — Все-таки хорошо, что ты носишь оружие не каждый день!

Все рассмеялись.

Остаток ночи протекал спокойно. Никто больше не появился, да это и было маловероятно. Клуфтингер даже ухитрился вздремнуть. Между тем время близилось к шести.

— Пора, — похлопал он по плечу Штробля и спросил Майера: — Что делать, понял?

Тот молча кивнул.

— Ладно, тогда до скорого, — попрощался Клуфтингер.

— Будет хоть одна царапина, пристрелю! — с этими словами Штробль сунул Майеру ключи от своей машины и загоготал.

Не дожидаясь реакции товарища, он залез в кабину молоковоза, к комиссару, который уже ждал его за рулем.

Клуфтингер повернул ключ зажигания и, не найдя себе лучшего напутствия, провозгласил:

— Что ж, пора подоить эту корову.

Штробль покосился на шефа, но промолчал.

— Слушай, тебя здесь каждая собака знает, — уважительно отозвался Штробль, когда очередной крестьянин на тракторе, которого они обгоняли, весело помахал им рукой.

Клуфтингер с удовольствием принял бы комплимент, да врожденное чувство справедливости не позволяло.

— Похоже, развозчику молока по должности полагаются приветы.

— Как думаешь, что это за история с сухим молоком? — после нескольких минут молчания задумчиво спросил Штробль.

— Наверное, «молочными деньгами» хотели подзаработать детишкам на молочишко, — ответил комиссар.

Ему самому понравилась шутка, и он решил на будущее взять ее на вооружение.

— Это само собой. Но каким образом?

— Ты связывался с лабораторией? Что говорят эксперты?

— Да, только у нас мало кто по-настоящему разбирается в переработке молока. Во всяком случае, все выглядит так, как ты вычитал в статьях: Лутценберг и Вахтер опытным путем нашли способ существенно ускорить процесс созревания при переработке. А время — деньги. «Молочные деньги», — подхватил Штробль каламбур шефа.

— И опыт провалился.

— Нет, не скажи. Надо было довести до ума, тогда оба стали бы Крезами, но бедолагам захотелось поскорее искупаться в лучах славы.

— Главным образом Вахтеру, насколько я понял.

— Таки есть. Тот поспешил, этот не остановил… Только не понимаю, как сюда вписывается сухое молоко.

— А меня больше интересует, как сюда вписываются два убийства.

Оба замолчали, предавшись собственным размышлениям. Приближался Кругцелле. Клуфтингер за рулем молоковоза строго придерживался вчерашнего маршрута. Рисковать он не хотел. Ничто не должно вызвать подозрения.

Перед въездом в городок он дал Штроблю отмашку передать по рации, что они почти на месте. Одновременно с ними к заводу прибыли полицейские машины. Машины остановились снаружи, а Клуфтингер въехал на хозяйственный двор. Задним ходом он попытался поставить молоковоз на вчерашнее место. При первой попытке он едва не протаранил подъемную платформу слева, краем глаза заметив, как вздрогнул Штробль. Он крепче вцепился в руль. На лбу выступили крупные капли пота. Уже много лет он не управлял такой махиной, с тех пор как уволился со службы в добровольной пожарной дружине. Вторая попытка тоже не удалась. На этот раз он чуть не снес контрфорс подпорной стенки цеха приемки. И только с третьей удалось худо-бедно припарковаться, хотя добрая треть цистерны занята соседнее место справа. Клуфтингер выключил мотор, исподтишка наблюдая за Штроблем. Оба сидели в молчании. Несколько минут ничего не происходило.

— И что теперь? — упавшим голосом спросил Штробль.

— Ждем. Что-нибудь да должно произойти.

Минута убегала за минутой. Внезапно распахнулась дверь перехода в офисное здание, и по ступенькам сбежал мужчина. В зеркало заднего обзора комиссар опознал Барча. Его шаги гулко раздавались в огромном пустом ангаре. Еще немного, и он будет рядом. Клуфтингер кивнул Штроблю, Штробль — шефу, хотя и не знал, что бы это значило. Еще не дойдя до машины, Барч принялся ругаться:

— Что я вам, болваны, говорил? Вы должны были приехать сегодня раньше… — Он с силой рванул дверцу кабины и оказался лицом к лицу с Клуфтингером.

— Извините, — сказал комиссар, — мы очень торопились.

Барч онемел. Ему понадобилось немало времени, чтобы осознать происходящее. Когда до него дошло, он бросился бежать. Штробль отдал короткий приказ по рации, полицейские машины двинулись от ворот во двор. Увидев их, Барч так резко затормозил, что едва не упал. В поисках спасения он принялся озираться. Сзади на него надвигались Клуфтингер и Штробль, с другой стороны из машин высыпали полицейские в форме. Сообразив, что он в ловушке, Барч сломался. Он безучастно дал надеть наручники и никак не отреагировал, когда комиссар, приблизившись вплотную, тихо сказал:

— Попался.

Часа через два Клуфтингер появился в президиуме в прекрасном расположении духа. Войдя в приемную, он неожиданно подал секретарше руку и сделал ей комплимент по поводу прически, так что девушка даже зарделась.

— Сделайте нам кофе, пожалуйста, — попросил он Санди и, заглянув к коллегам, жестом позвал их к себе. — Приведите кого-нибудь из лаборатории, — бросил он, усаживаясь за стол.

Штробль и Хефеле дружно посмотрели на Майера.

— Иду уже, — буркнул тот и резво сорвался с места.

— Ну, Роланд, что у тебя? — обратился комиссар к Хефеле, имея в виду результаты допросов.

— Кое-что есть. Наши ночные пташки три раза в неделю пересыпали сухое молоко из привозных мешков. Порошок в мешках, очевидно, поставляется из России. Дылда забирал товар на каком-то перевалочном пункте, по крайней мере так говорит. Зачем вся эта возня, никто из них не знает, хотя подозревали, что дело нечисто. Им хорошо платили, они и не спрашивали, по крайней мере так утверждают.

— А кто заказчик?

— Тут все как воды в рот набрали, а потом начали путаться в показаниях. Плели, будто в глаза не видели, а указания получали только по телефону и все такое. Мы дали понять, что в их же интересах говорить правду: ведь транспорт они гоняли сами. Кто отгружал, кто принимал? Раскололись. Тут и выплыло имечко Барча.

В дверь постучали. Вошел Майер с яркой женщиной лет тридцати: высокой, стройной, с длинными ногами и длинными черными как смоль волосами, заплетенными в затейливую косу. Огромные карие глаза излучали мягкий свет, под белым халатом виднелся светло-бежевый костюм. В президиуме почти все смотрели на нее благоговейно и называли «Липочкой», мужчины, во всяком случае.

Майер улыбался во весь рот, так что сверкали два ряда зубов. Он выглядел гордым воином с роскошной пленницей в качестве трофея.

— Это доктор Хельга Липп. Из лаборатории, — торжественно провозгласил он, точно она являлась для всех прекрасной незнакомкой.

Клуфтингер указал на стул напротив:

— Присаживайтесь. Коллега вас уже проинформировал?

— Да, я в курсе, — ответила она таким писклявым голосом, что Клуфтингер испытал короткий шок.

Каждый из увидевших эту женщину ожидал от нее мелодичного грудного голоса, а тут — полная противоположность. Но комиссар быстро оправился.

— Хорошо. — Он откашлялся. — Какую роль играет в нашей истории сухое молоко?

— Предварительно могу сказать следующее: для сыроделия у него нет потенциала, — начала Хельга Липп свой отчет, и только Майер, которого явно завораживало ее сопрано, продолжал блаженно улыбаться. — Видите ли, молоко перерабатывается с помощью культур бактерий. В результате их деятельности молоко теряет содержащийся в нем казеин, меняет химическую структуру, растворимость и становится твердым. Творожная масса отделяется от сыворотки и идет на изготовление сыра.

Клуфтингер безропотно слушал, хотя в душе с нетерпением ждал, когда же ему расскажут то, чего он не знает. Он понимающе кивнул.

— Хорошо. Весь процесс возможен при наличии свежего сырья. По моим сведениям, молочный порошок для этого не пригоден, поскольку он сам — уже продукт переработки с измененной структурой. Сухое молоко — насколько мне известно, но надо еще уточнить — у нас вообще под запретом.

Она сделала паузу и обернулась назад, желая убедиться, что и коллеги, сидящие у нее за спиной, тоже поняли. Майер, вдохновленный ее мягким взглядом, подмигнул. Пришедшая в замешательство фрау Липп снова обратилась к Клуфтингеру:

— Но определенно запрещено ввозить в Германию сухое молоко из бывшего Восточного блока, минуя госконтроль — в нашем случае в отношении поставщика нет сомнений, поскольку иначе закупки становятся нерентабельными, — и здесь его перерабатывать.

Клуфтингер поблагодарил и поднялся, чтобы проводить коллегу из лаборатории, но Майер его опередил.

— Я провожу! — вскочил он.

Комиссар только удивленно поднял брови, занял свое место и изрек:

— Теперь Барч. Немедленно.

Дверь открылась без стука, и вошла Сандра Хенске. Теперь у Хефеле заблестели глаза. У Клуфтингера возникло ощущение, будто он начальник военного лагеря и командует солдатами, долгие недели не видевшими женщин.

— Господин Карл Шёнмангер на проводе, — доложила она и краем глаза показала на мигающую лампочку на его аппарате.

Он снял трубку.

— Клуфтингер.

На него устремились три пары глаз. Даже Санди осталась в кабинете, сгорая от любопытства, и покинула его, только повинуясь строгому взгляду начальника.

— Это было необходимо, господин Шёнмангер… Да, производство приостановлено до дальнейших распоряжений. Это вполне законно… Нет, не можем… Да, господин Барч задержан… Для начала успокойтесь… Еще ничего не доказано… Что? Нет, господин Барч еще не давал показаний, допрос только предстоит… Нет, определенно нет. Это наша компетенция. Просто не покидайте место своего пребывания, хорошо? До свидания. — Клуфтингер положил трубку и присвистнул. — Да, достали джентльмена. Он назвал Барча «грязной свиньей»!

Дверь снова открылась, и ввели легкого на помине Барча. Клуфтингер указал на стул напротив и велел снять наручники. С минуту он изучал своего вчерашнего экскурсовода. За сутки тот состарился на несколько лет.

— Итак, слушаем вас.

— Не понимаю, что вы хотите услышать.

— О, полагаю, прекрасно понимаете. Кого вы ожидали увидеть в автоцистерне? Для чего предназначался груз?

— Одного из наших водителей, кого же еще?

Клуфтингер взорвался:

— А когда вдруг увидели нас, от радости бросились бежать?! Знаете ли, с вами или без вас, мы докопаемся до истины. Но вам лучше выбрать первое!

Барч склонил голову, он явно взвешивал все «за» и «против».

— Вызовите адвоката Шёнмангеров. Без него я не скажу ни слова. — В его голосе появилась уверенность.

— Ах вон оно что! Думаете, адвокат Шёнмангеров вас вытащит? Да он даже защищать вас не станет! Только что я говорил по телефону с господином Шёнмангером, и знаете, как он вас назвал? «Грязной свиньей», вот как. Вы все еще требуете этого адвоката?

Барч вздрогнул, точно его ударили, и с сомнением посмотрел в лицо Клуфтингеру. Пролетело несколько секунд, и вдруг его понесло.

— Дерьмо, дерьмо поганое, — сначала прошипел он, а потом уже слова вылетали, опережая друг друга: — Эта свинья не отправит меня на скотобойню! Всю кашу заварил он! Это Петер придумал всю аферу. Я так, сбоку припеку. Но если он решил отправить меня на виселицу, я потяну его за собой, пусть не сомневается!

— Петер? — искренне удивился Клуфтингер. — А, вы имеете в виду младшего Шёнмангера? Но я имел в виду старшего.

Барча словно оглушило. Глаза выпучились. Рот беззвучно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Наконец ему удалось прохрипеть лишь одно слово: «Дерьмо».

— А теперь перейдем к делу. Расскажите во всех подробностях, как было организовано дело и кто в нем замешан. Иначе действительно получите мешок на голову, ясно?! — Последнее предложение комиссар проорал таким громовым голосом, что вздрогнули все.

Барч оказался полностью деморализован. Слово за слово он начал говорить:

— Несколько лет назад в процессе разработки этих новых обезжиренных сыров Петер и Филипп напали на золотую жилу. Нет, корпел, конечно, Филипп, он часами не вылезал из лаборатории. Не знаю, как ему удалось, но он на самом деле сделал то, о чем все мечтали: сыр созревал в кратчайшие сроки. И даже из молочного порошка. — Не получив от комиссара желаемой реакции, он уточнил: — Сыр быстрого созревания, понимаете? Из дешевого сырья… Это же равносильно получению доступа к денежному печатному станку! — Он снова сник. — По крайней мере мы так думали.

Клуфтингер, прервав подозреваемого, обратился к Штроблю:

— Евгений, распорядись, пусть немедленно доставят младшего Шёнмангера. — И снова перевел взгляд на химика: — А отец Петера, он был в курсе ваших дел?

— Отец? — Барч скривился. — Узнай он, мы бы тут же загремели в тюрьму, уж можете быть уверены. Поэтому и придумали эту канитель с цистерной.

— Итак, при изготовлении сыров вы использовали фальсифицированное сырье. А как продукт проходил контроль?

— А это самое гениальное! Все химические добавки разлагаются в процессе созревания, да и ПДК[15] с образованием Евросоюза стали куда ниже. Мы из кучи говна делали кучу золота! — В голосе Барча снова послышались гордые нотки.

— А продукт, он вреден для здоровья?

Барч опустил голову.

— Я спрашиваю, продукт вреден для здоровья? — добивался ответа комиссар.

— Я не знаю. Я правда не знаю, — пролепетал Барч и через секунду осмелился добавить: — Я, во всяком случае, наш сыр не ем.

Клуфтингер немедленно дал задание секретарше подготовить материалы для скорейшего отзыва с рынка продукции фирмы Шёнмангера. Он глубоко вздохнул, чтобы унять поднимающийся гнев. Эти нечистоплотные дельцы ради прибыли ставят на карту жизнь и здоровье ни в чем не повинных людей. Подождав, когда в осадок выпадет лишь презрение, комиссар продолжил допрос:

— Вахтер хотел соскочить? Почему вы его убрали? Или это сделал младший Лутценберг?

Барч пришел в ужас. Только теперь до него дошло — он здесь не из-за фальсифицированного молока.

— Послушайте, — он вложил в голос всю убедительность, на которую оказался способен, — я принимал участие в той афере, это правда. Но Богом клянусь, я в жизни никого и пальцем не тронул! Признаю, убрал пару файлов из компьютера Вахтера до прихода полиции. И это все.

— А у нас два трупа.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет ворвался запыхавшийся Штробль:

— Ушел!

— Кто? — не понял Клуфтингер.

— Шёнмангер. Петер Шёнмангер. Его нигде нет.

— Черт бы вас побрал с турецким пашой в придачу! Этого еще не хватало! Роланд, садись на телефон. Евгений, держи связь с коллегами в Кругцелле. И кто-нибудь уберет наконец с глаз моих этого Барча?! Фрейлейн Хенске, немедленно соедините меня с Карлом Шёнмангером!

В недавно еще тихом президиуме началось настоящее столпотворение. Каждый спешил выполнить полученное задание. На телефоне шефа снова загорелась красная лампочка.

Старший Шёнмангер пришел в ужас от всего, что ему сумбурно поведал комиссар, но и он не знал, где его сын. Последнее, что Клуфтингер услышал, прежде чем положить трубку, было: «Боже, мой мальчик…»

Десять минут спустя появился возбужденный Штробль.

— Есть! Он забронировал билет до Бразилии. Из Мюнхена. Самолет вылетает… — он бросил взгляд на часы, — через три с половиной часа.

Клуфтингер тоже посмотрел на часы:

— Успеем. Пошли!

Через четверть часа Клуфтингер со Штроблем тряслись на задних сиденьях полицейской машины, передние занимали полицейские в форме. Они уже находились где-то между Марктобердорфом и Кауфбойреном на автобане В12. Оповещенные коллеги из мюнхенской полиции в эти минуты, вероятно, уже подъезжали к аэропорту. Молчание длилось долго, каждый думал о своем. За окнами проносились дивные пейзажи в свете ясного солнечного дня.

Первым заговорил Штробль:

— Барч или младший Шёнмангер, как думаешь?

— Будешь смеяться, но я как раз прокручиваю в голове то же самое. Не знаю. Право, не знаю. Под подозрение попадают оба. Но этот «химик» оказался так напуган одной только мыслью… — Клуфтингер покачал головой.

Снова повисла тишина. Ее нарушали только гул мотора и потрескивание рации, в которое время от времени вплетались обрывки фраз. Как только появился указатель «Аэропорт имени Франца-Йозефа Штрауса — 5 км», оба дружно глянули на наручные часы. Лихо домчали! До вылета еще полтора часа.

Перед зданием аэропорта уже стояли полицейские машины. К кемптенским коллегам подошел человек в форме и, представившись руководителем опергруппы Франком Вурмом, проинформировал, что две дюжины бойцов — половина в штатском — прочесывают аэропорт.

— Парень’т н’с нъ’дет, — гордо отрапортовал он.

Клуфтингер закатил глаза: ему почудилось, будто рядом стоит его непосредственный начальник Дитмар Лоденбахер.

При входе в здание Клуфтингер ощутил легкий ветерок и тут же оценил приятный микроклимат гигантского сооружения. Здесь оказалось прохладнее, чем снаружи, где температура приближалась к тридцатиградусной отметке, но не так промозгло, как в большинстве помещений, снабженных системами кондиционирования. Он был очень чувствителен к подобным перепадам.

— Можете занять наблюдательную позицию у нужной стойки регистрации, если хотите, — предложил Вурм на своем ужасающем диалекте. — Там рядышком есть бар-бистро. — И, не встретив возражений, сунул Клуфтингеру в руку рацию. — Будем на связи!

Он мгновенно испарился, а Клуфтингер и Штробль двинулись к месту наблюдения — вдруг им повезет обнаружить подозреваемого раньше?

Клуфтингеру нравилась деловая суета аэропортов: гомон многочисленных языков, мелькание на табло прибытия и отправления рейсов, реклама с изображением самых привлекательных курортов мира, девушки в форме стюардесс, — все это приводило в экстаз. Правда, сам он летать не любил. Честно сказать, вообще не летал. Зато никогда не отказывал в просьбе кого-то отвезти или забрать из аэропорта.

— Вон там, наверное, — прервал его размышления Штробль.

Впереди стальным антуражем и неоновой надписью сверкал бар «Бистро Сэмми». С первого взгляда стало понятно: уродливое сооружение, несмотря на всю «современность», совсем не вписывается в новаторскую, но удивительно прекрасную архитектуру здания. Клуфтингер где-то читал, что архитектор даже подал жалобу на «обезображивание» его проекта.

Оба заняли места на крутящихся табуретах у стойки так, чтобы просматривался нужный сектор зала регистрации. Бармен, определенно турок, подал карту напитков, по которой Клуфтингер рассеянно скользил взглядом, все внимание концентрируя на стойке авиакомпании, в которой Петер Шёнмангер заказывал билет. Внезапно его взгляд остекленел.

— Что? Три с полтиной за чашку кофе? — взревел он. — У вас цены, что, все еще указаны в дойчмарках?

— В аэропортах всегда так, — неуверенно попытался урезонить шефа Штробль.

— Быть такого не может! За эту цену я могу… — он быстро подсчитал в уме, — дома выпить сорок чашек! Ладно, скостим за электричество и воду, все равно получается тридцать. Они тут в своем уме?

Клуфтингер никак не мог успокоиться. По поводу цен он фонтанировал редко, как правило, не влезал в эту сферу, поскольку покупки совершала в основном Эрика. Но он прекрасно знал: евро восемьдесят за кружку светлого пшеничного пива после репетиции — уже являлось перебором. Такое он позволял себе только за компанию. Но три с половиной евро за чашку кофе — это уже ни в какие рамки! Он все больше входил в раж, к мучительному смущению своего подчиненного.

— Обычное дело, — прошептал Штробль, — не кипятись.

Но Клуфтингера уже несло. На время он даже забыл, зачем сидит в этом баре.

— Черт вас подери со всеми турками! Чашка прилагается к содержимому? Или вы продаете литрами?

Невозмутимый бармен наконец понял причину недовольства клиента. Похоже, на его веку это случилось не в первый раз.

— Послушайте, не я устанавливаю цены. Я только обслуживаю. Но если вам слишком дорого, возьмите воду. Всего два пятьдесят.

Клуфтингер задохнулся. Земля уходила из-под ног. Ему уже мысленно рисовалось, как он предъявляет статью за ростовщичество, и вдруг его осенило:

— Вы даете чеки?

— Разумеется.

— Прекрасно. Тогда маленькую воды. — Даже собираясь вывести спекулянтов на чистую воду, он не смел разорять контору на три с лишним евро. Принципы не позволяли.

Штробль с облегчением выдохнул застоявшийся в легких воздух: слава Богу, вроде бы пронесло.

— Почти половина второго, — постарался он отвлечь шефа. — Скоро наш объект должен объявиться.

Еще не допив свою воду, Клуфтингер ощутил давление в мочевом пузыре.

— Мне надо отлить, — доверительно сообщил он Штроблю и передал ему рацию.

Он сполз с табурета и, оглядевшись, затрусил по стрелке к ближайшему туалету. Свернув за угол, оказался у тяжелой металлической двери и нажал на ручку. В «предбаннике» посмотрелся в зеркало над раковиной.

Вся морда покрылась лиловыми пятнами — верный признак того, что опять вошел в раж. В проеме, ведущем собственно к ватерклозетам, он замер на полушаге. В писсуар у дальней стены мочился Петер Шёнмангер.

Комиссар совершил давно забытый маневр «кругом и шаг вперед» и прижался щекой к кафелю. В умывальне он оказался один. Что делать? Бежать к Штроблю и по рации вызывать подмогу? Подождать за дверью и из засады проследить за ним? Арестовать на месте?

Послышался плеск сливающейся воды. Проклятие! Этот Шёнмангер сейчас выйдет! А он опять без оружия! Ему и в голову не пришло взять пистолет на задержание, где он являлся только наблюдателем. Пошлепали шаги. Что же делать? Этот тип знает его в лицо.

Решение пришло мгновенно. Клуфтингер наклонил голову и скользнул за дверь. Со стуком захлопнув ее, он навалился всей массой на запор снаружи.

И только теперь он осознал всю нелепость своего положения. Надо бы вызвать подкрепление, но мобильник торчал в заднем кармане брюк. Достать его нет никакой возможности — удержать поворачивающуюся ручку одной рукой никак не получится. Заорать, подзывая полицию? Вопль определенно будет слышен и в туалете, и что потом?..

Ручка задергалась. Клуфтингер налег всей массой. Вот он, момент истины! Давление на неподдающийся запор усилилось. Клуфтингер отставил левую ногу назад, сделав упор, и с еще большей силой потянул ручку на себя. Судорожные дерганья изнутри сделались интенсивнее и вдруг стихли. Потом раздался голос:

— Э-эй? Что там случилось? Э-эй!

Петер Шёнмангер, сомнений больше не осталось. Клуфтингер смолчал. А вдруг подозреваемый опознает голос комиссара криминальной полиции?

Уголком глаза Клуфтингер зарегистрировал появление «офисного планктона». Немолодой «мальчик» в деловом костюме с кейсом в руке выплыл из-за угла. Через пару секунд он остановился возле комиссара.

— Позвольте спросить, что здесь происходит?

— А вы как думаете?

— Если не возражаете, я хотел бы войти внутрь. Не могли бы вы перенести вашу игру в другое место?

— Нет, не могу! — отрезал комиссар.

— Прекрасно! — возделись руки с кейсом. — Вы сбежали из психушки? Или что-то еще хуже? Немедленно пропустите меня!

Между тем Шёнмангер внутри уловил шум за дверью, и оттуда послышалось:

— На помощь! На помощь! Помогите!

«Планктон» опасливо покосился на дверь туалета:

— Там и в самом деле кто-то есть! Выпустите его!

С неимоверным энтузиазмом он попытался оттолкнуть Клуфтингера. Как бы не так! Комиссар стоял стеной. В дверь снова заколотили.

— Папа, папа, смотри! Здесь играют в прятки!

Мальчуган лет шести тянул отца за руку. Оба были загорелые, в шортах и сандалиях. Видно, туристы, возвращающиеся из отпуска.

— Что здесь происходит? — со всей серьезностью спросил отец в белой майке с броской надписью «Ironman»[16].

— Этот господин блокирует вход в туалет, только посмотрите, — охотно сообщил «планктон», увидев в отце огольца единомышленника.

— Посмотрим! — Отец семейства поиграл жидкими мышцами.

В сочетании с маечкой и сандалиями они произвели на Клуфтингера неизгладимое впечатление. Он не смог удержаться от смеха.

— А теперь отвалите! — грозно сказала «маечка».

— Да, да, отвалите, — эхом отозвался «костюм».

— Выпустите! — раздалось из туалета. — Выпустите!

— Дай ему, дай ему! — запрыгал мальчишка, подзуживая отца.

— Ти-хо! — рявкнул Клуфтингер, и его, вероятно, услышали пограничники на самых дальних рубежах.

Замолкли все.

— Я и есть полиция, — приглушенным голосом сообщил он, сам дивясь, как его приказы действуют и на посторонних. — В помещении туалета находится опасный преступник. Мне нужна помощь.

— Любой может наплести что угодно, — не унимался «белый воротничок», явно намереваясь оттолкнуть его.

Клуфтингер пресек эти поползновения:

— У меня заняты руки, достаньте бумажник из заднего кармана!

«Планктон» начал неуверенно озираться.

«Железный человек» пожал плечами и принялся шарить в кармане комиссара. Тут из-за угла вывернул еще один пассажир. Увидев перед туалетом группу, сильно напоминавшую скульптуру «Лаокоон», он мгновенно развернулся, и его точно ветром сдуло.

— Действительно, полиция. Этот человек из полиции, Тим, — сказал «Железный человек» таким тоном, словно ни минуты в этом не сомневался, а просто хотел убедить сына.

— Слушайте, давайте прекратим пререкания! — Клуфтингеру все это начало надоедать. — Достаньте мой мобильник из другого кармана. Мне надо вызвать подкрепление.

Он уже собрался диктовать номер Штробля, как вдруг его осенило:

— Господа, вы уже немало помешали работе полиции, поэтому теперь ваша очередь держать дверь.

Оба энергично закивали:

— Конечно, господин комиссар! Сделаем!

— Перехватываем на счет «три», — скомандовал Клуфтингер.

— Раз, два, три! — завопил малец, он тоже хотел принять участие в этой интересной игре.

Освободив руки, Клуфтингер позволил себе несколько секунд полюбоваться инсталляцией и только потом позвонил Штроблю.

Не прошло и минуты, как возле туалета уже топталась дюжина полицейских. По команде Клуфтингера они с оружием на изготовку распахнули дверь.

Комиссар был готов ко всему: у Шёнмангера могли сдать нервы, он мог запереться в кабинке и застрелиться или начать палить напропалую. Но такого не ожидал никто: он сидел под раковиной, затягивался сигаретой и равнодушно смотрел на ворвавшихся полицейских. Похоже, он покорился судьбе.

Клуфтингер был рад, что все обошлось малой кровью.

Комиссар со Штроблем прибыли в президиум раньше подозреваемого, транспортируемого в мюнхенской машине. Долгий путь они использовали для разработки тактики допроса. Было решено слишком с ним не церемониться и использовать все имеющиеся у них сведения.

К моменту доставки Шёнмангера подтянулся и адвокат.

Узкий круг сотрудников криминальной полиции, работающих над делом, собрался в конференц-зале. В восемнадцать тридцать ввели младшего Шёнмангера в сопровождении адвоката.

— Доктор Вольф, — представился тот, назвав вместо имени ученую степень; Клуфтингер нашел это смехотворным.

— Господа, прошу садиться, — подчеркнуто спокойным и дружелюбным тоном предложил Клуфтингер. — Приступим.

Он начал совещание сухим перечислением фактов, известных полиции, подтверждая их достоверность ссылками на документацию и результаты экспертизы, и видел, как Шёнмангер сникал с каждой минутой. Временами тот переглядывался с адвокатом, который ободряюще кивал ему. «Ну и нервы у этого доктора!» — подумал Клуфтингер.

Закончил он свое выступление словами, обращенными к подозреваемому:

— Как видите, нам известно все. Точнее, почти все, ибо мы не знаем причин, по которым вы убили Вахтера и Лутценберга.

— Минутку, — приступил к своим обязанностям адвокат. — Вы говорите так, будто доказано, что мой клиент является убийцей. Однако это ваши предположения, ни на чем не основанные. Петер, ты не обязан на это отвечать.

— Разумеется, вы не обязаны, — невозмутимо согласился комиссар. — Но все факты говорят за это. С собранными на вас уликами любой суд вынесет обвинительный приговор.

— Все улики у вас только косвенные, а точнее, никаких улик, касающихся убийства. Посмотрим, что решит суд, когда…

— Заткнись, Эгберт, — грубо оборвал адвоката Шёнмангер, и Клуфтингер убедился в правильности выбранной тактики. — Господин комиссар, единственное, что я могу вам сказать: я в жизни никому не причинял зла. По крайней мере физически. Вы должны мне просто поверить.

— Я вам ничего не должен, господин Шёнмангер. И верить на слово не собираюсь. Чистосердечным признанием вы облегчите свою участь. Вы инициировали и провернули с господином Вахтером крупную аферу ради сверхприбыли. А это мошенничество. Что произошло потом? Вахтер захотел больше денег? Или собирался выйти из дела? А Лутценберг? Он напал на след и хотел разоблачить вас? — Клуфтингер вынул из папки фото и положил его перед Шёнмангером. — Этот снимок мы обнаружили в его бумагах. Полагаю, изображенный на нем двор вам знаком? — Он выдержал паузу и повысил тон: — Почему вы убили их, Шёнмангер?!

— Никого я не убивал! — тоже сорвался в крик Петер Шёнмангер. — Мы с Филиппом… мы были друзьями! Я бы никогда ему ничего не сделал! Тем более удавить шнуром! За кого вы меня принимаете?!

Клуфтингер уже изготовился задать следующий вопрос, как вдруг в его голове что-то щелкнуло. Он поднял глаза на коллег. Штробль сглотнул, Хефеле нервно провел рукой по лысине, приглаживая несуществующую шевелюру, Майер с открытым ртом таращился на Шёнмангера. До Клуфтингера дошло — причиной повисшей тишины стали именно адвокат, качавший головой, и его растерянный клиент.

Комиссар откашлялся и нарушил тишину:

— Мы нигде не обнародовали, что Вахтер был убит шнуром от занавесей.

Клуфтингер ограничился одной фразой и многозначительно замолчал, желая придать своим словам большую весомость. Это возымело действие: Шёнмангер побелел как мел, его взгляд остекленел, а губы мелко затряслись.

— Господин Шёнмангер, признайтесь наконец. — Клуфтингер понизил голос, подходя к нему.

Тут вмешался Эгберт Вольф и тоном, резко отличавшимся от прежнего, высокомерного, попросил дать ему возможность переговорить с клиентом наедине.

— Заткнись, Эгберт, просто заткнись, — сказал Шёнмангер упавшим голосом, на секунду прикрыл глаза и обратился к комиссару: — Думаете, с моим отцом просто? Вы так думаете? С его дерьмовой сыродельней, которая ему дороже всего на свете? С его понятиями о предпринимателе «старой закалки», с его «божеством» Генри Фордом, которому он не перестает молиться? Я хотел вырваться из этой затхлости. Хотел самостоятельности, а не считаться вечным «юниором», которому его старик спускает указания. Я учился бизнесу, у меня университетское образование. Мои сокурсники разъезжают по всему миру и делают деньги, а я у отца на побегушках, наемный работник на смехотворном окладе. Потом, когда дела стали плохи, вообще перестал платить. А дальше — он пригласил Вахтера. И тут я понял: это мой шанс доказать старику, чего я стою и как надо вести бизнес. Как делать прибыль, огромную прибыль.

И снова вмешался Вольф:

— Петер, молчи, ты не должен ничего говорить!

— Отвяжись, хитрая лиса! Беги лучше к старику, пусть он тобой попользуется! От тебя толку ноль, ты всегда мог только загребать деньги!

Адвокат тяжело засопел, пытаясь вернуть самообладание. Шёнмангер, у которого еще недавно на все был готов ответ, теперь разрывался между яростью и отчаянием.

— Так господина защитника отпускаем? — деловито осведомился Майер.

— Мне без разницы. Хочет, пусть все слушает, добрый друг моего отца. — Шёнмангер, набычившись, развернулся к адвокату, как боксер, который дерется из одного упрямства.

С Эгберта Вольфа тоже слетела спесь, он больше не выглядел преуспевающим юристом.

Клуфтингер видел: боксер уже шатается и повисает на канатах ринга. Скоро он будет отсчитывать над ним секунды, так или иначе, нокаут предрешен. В ближайшие полчаса молодой предприниматель сделает признание в двойном убийстве — чутье еще ни разу не подводило Клуфтингера. Не надо его подгонять, пусть продолжает исповедь.

— Я по-прежнему занимался бухгалтерией за двенадцать тысяч евро в месяц! — снова заговорил Шёнмангер, уставясь взглядом в пол. — Мой отец считал, что я должен начать обучение с нуля, прежде чем стану его заместителем.

Вахтер поначалу держался замкнуто и сдержанно. Меня он к себе не подпускал. Он тогда разрабатывал для нас новые натуральные ароматы, которые в конце восьмидесятых хорошо продавались. Отец был им доволен, ведь Вахтер вытащил нас из ямы. А кроме того, эти разработки не противоречили его собственным требованиям к соблюдению рецептуры, ведь все добавки в сырах являлись «натуральными». Постепенно Вахтер начал держаться свободнее, и мне стало понятно, что он тоже любит денежки. Я навел о нем справки. Ведь ясно же как божий день, работа у нас, несмотря на высокое жалованье, не могла принести ему удовлетворение.

В один прекрасный день он зашел ко мне и рассказал все о малокалорийных сырах с искусственными ароматами, идентичными натуральным. А пришел он именно ко мне, поскольку прекрасно понимал, что к старику с этим и соваться не стоит. Это еще не стало полноценной линейкой, но Вахтер уже добился хорошего вкуса и хорошей консистенции при жирности всего в десять процентов. Правда, пришлось эти сыры нашпиговать химией. Отец такое никогда не пропустил бы…

Все слушали затаив дыхание, никому и в голову не приходило перебивать его. Никому, кроме Майера.

— Минуточку, господин Шёнмангер, прервитесь, пожалуйста. Мне надо поменять кассету.

При этом он лихорадочно жал на кнопки диктофона, который запустил во время допроса. Клуфтингер бросил на Майера бешеный взгляд и покачал головой, чего тот, впрочем, не заметил, продолжая возиться со своим аппаратом. К счастью, Шёнмангер не обратил на него никакого внимания и, все так же глядя в пол, продолжал говорить.

Клуфтингер отошел к окну и устремил взор на улицу. Все становилось на свои места. Пока предполагаемый убийца рассказывал, комиссар сосредоточенно слушал. Так внимательно, что все разворачивалось перед его глазами, будто фильм. Он видел, как Петер Шёнмангер вдохновился предложением Вахтера, как сделал выпуск продукции с пониженной калорийностью своим проектом, как немедленно начал калькулировать: издержки, инвестиции, возможный доход, товарность. Наконец-то у младшего Шёнмангера появилась перспектива. Цель. Возможность сместить отца. Но затея оказалась не из дешевых. Как он ни крутил, ни вертел, расходы получались слишком высоки, а капиталы еще не окрепшей фирмы недостаточны для закупки нового оборудования и проведения массированной рекламной кампании. При высоких издержках производства ждать больших доходов не приходилось. И снова он обратился к Вахтеру с собственными подсчетами и вопросом о его культурах бактерий.

От ярких картин Клуфтингера отвлек очередной возглас Майера: «Ну вот, опять!» Он перевел взгляд на Шёнмангера, который с застывшим взглядом говорил не останавливаясь:

— Я краем уха слышал, что Вахтер проводил опыты по створаживанию молочного порошка. Своими культурами. Конечно, перерабатывать сухое молоко на сыр легально не разрешается. Но шкурка стоила выделки. Была лишь одна загвоздка: порошок стоил не намного дешевле натурального молока…

Шёнмангер замолк, и комиссар тут же вклинился:

— И тогда вы каким-то образом вышли на русское сырье. Что с ним не так? Оно что, является радиоактивным? Почему так дешево?

— Я обзвонил пол-Европы, — без всяких эмоций сообщил Шёнмангер, — естественно, и Восточный блок. Там все дешевле. Дешевле — да, но недостаточно. В конце концов вынырнул один тип из Москвы, он сказал, что сделает мне такое предложение, от которого я не смогу отказаться. Естественно, я тоже хотел знать, почему сырье такое дешевое. Он не желал говорить, но когда увидел реальные деньги, проникся доверием и выложил — у него есть выход на источник, который занимается подготовкой гуманитарной помощи для Африки по линии ООН. Груз вначале доставляется в Германию, а отсюда должен отправляться морем. Только поставки на самом деле не делаются или делаются, но не в полном объеме. Я не вникал. Тот русский проворачивает подобные махинации с самым разным товаром. У него везде свои люди, которые выдают липовые документы. А мы, таким образом, получали наш дешевый порошок. Когда машина завертелась, все мы — Вахтер, Барч и я — быстро поняли: втроем нам не справиться. Мы нашли людей для выполнения грязной работы. Да вы их сами видели в деле. Старик ничего не узнал. Он словил только одно: производство стало немного дешевле из-за быстрого созревания сыра. Насколько дешевле, никто его не посвящал, иначе нам самим ничего не осталось бы. А если бы понял, быстренько выбросил бы за борт свои понятия о чести и порядочности.

— Как долго все это продолжалось, господин Шёнмангер?

— Да уж немало. За это время старик приблизил меня к себе, даже выделил кабинет рядом со своим и позволил его обставить на мой вкус. Правда, платить больше не стал. Ну да мы с Вахтером делали хорошие деньги за его спиной…

— Зачем же вы убили Вахтера, если все шло так прекрасно? — вырвалось у комиссара.

Если до этого момента Шёнмангер говорил безучастным тоном и лишь презрительно кривился, когда упоминал отца, то теперь он сорвался с места и взревел нечто нечленораздельное. Два сопровождающих полицейских тут же скрутили его и водворили на стул. С налившимися кровью глазами он закричал:

— Это не я! Не я!

Клуфтингер дал ему накричаться, пока тот сам не обмяк.

— Хорошо, господин Шёнмангер. Предположим, это были не вы. Так что происходило дальше?

— А дальше заявилась эта свинья. К Вахтеру. И потребовала денег. Кучу денег!

— Кого вы имеете в виду, господин Шёнмангер?

— Свинью! Эту свинью! — Его лицо снова побагровело от негодования.

Клуфтингер в самом деле не понимал.

— Кого, господин Шёнмангер?

— Лутценберга!

— Лутценберг шантажировал вас?

— Не меня. Филиппа. А тот платил. Пока мог. Но эта свинья хотела высосать все. Я сказал, что с ним надо решать. И тут Филипп неожиданно заявил: если мы с ним что-нибудь сделаем, он сам все обнародует, и все наше семейство останется в дерьме. — Он посмотрел Клуфтингеру прямо в глаза. — Понимаете? Он хотел, чтобы Лутценберг и дальше получал свой куш! Непостижимо!

Комиссар совсем запутался. Он обвел взглядом коллег, но они только пожимали плечами.

— Вахтер хотел, чтобы теперь и вы платили?

— Именно. Лутценберг долго тянул из Вахтера деньги, и аппетиты его беспрестанно росли. А когда я стал возражать, он пролепетал нечто невнятное: вроде бы отец этого выродка на его совести.

Клуфтингер видел, что спокойный тон действует эффективнее, чем бряцание оружием, поэтому он спросил ровным голосом:

— И тогда вы его убили?

— Да нет, черт возьми! Вы дадите мне высказаться?

Комиссар молча кивнул.

— К нему поехал отец.

— Ваш отец? Вы же говорили, он не был в курсе дела?

— Не был. До этого вымогательства. Но мне ничего не оставалось. Эта свинья нас сделала. Мы с Вахтером уже оказались беднее, чем до начала нашего проекта. А он хотел всё. И если бы информация выплыла наружу, нам пришел бы конец. Поэтому я пошел к отцу…

— …и рассказали ему обо всем, — закончил фразу Клуфтингер.

— А что было делать? Конечно, он ужасно разозлился, но быстро сообразил, насколько серьезно положение. Пригрозил со мной разобраться потом, а главным оказалось для него — сохранить фирму. Я объяснил ему, что единственный, кто может вывести на эту свинью, — это Филипп. Только он знал подонка в лицо.

— И ваш отец поехал к Вахтеру?

— Видели бы вы, как он вылетел из кабинета!

— А когда отцу не удалось договориться с Вахтером, то вы о нем позаботились?..

Петер Шёнмангер поднял голову, обвел взглядом всех присутствующих и под конец остановил его на комиссаре.

— Вы что, так и не поняли? Это не я. Это мой отец, — едва слышно произнес он.

Клуфтингер был шокирован. Какая мерзость! Подставлять родного отца ради спасения собственной шкуры! Такого он даже от этого негодяя не ожидал!

Он откашлялся и подчеркнуто бесстрастным тоном сказал:

— Не надо держать нас за дураков.

Клуфтингер перевел взгляд на адвоката, но тот безучастно смотрел в окно. Очевидно, получив от клиента набор оскорблений, он не собирался его защищать. Почувствовав на себе взгляд комиссара, доктор Вольф поднялся, взял свой объемистый портфель, коротко кивнул всем присутствующим и вышел.

Клуфтингер оторопел, но времени раздумывать о странном поведении адвоката у него не имелось, поскольку Петер Шёнмангер, никак не среагировав на его реплику, просто продолжил говорить:

— Отец вернулся совершенно невменяемым. Довольно долго к нему нельзя было подступиться. Потом заговорил о каком-то несчастном случае. У меня сразу засосало под ложечкой. Он сказал, что Вахтер даже не захотел его слушать, а просто потребовал, чтобы мы и дальше платили Лутценбергу, а иначе он выйдет из дела и сдаст всех. Отец умолял подумать о фирме. А Филипп ответил, что ему плевать на нашу дерьмовую фирму. Наверное, это и сыграло свою роль. — Шёнмангер глубоко вздохнул, каждое слово давалось ему неимоверным трудом. — Дело дошло до рукопашной. Вахтер упал и ударился головой. Скорее всего он потерял сознание, иначе отец с ним не справился бы, ведь тот был много моложе и сильнее. А когда он там лежал беспомощный, у отца в голове что-то сдвинулось. Он взял шнур от штор, сделал на шее Филиппа петлю и затянул ее.

Шёнмангер попросил стакан воды, сделал небольшой глоток и закончил:

— Так он мне рассказал.

Клуфтингер мрачно кивнул. Чутье подсказывало ему: Петер Шёнмангер говорил правду. Что-то в нем еще противилось это признавать, но картина вырисовывалась убедительная. Он подозвал Штробля и шепнул ему на ухо, чтобы тот сел на телефон и любым способом разузнал, где сейчас находится старший Шёнмангер. Евгений кивнул и покинул конференц-зал.

— А что с Лутценбергом? — Клуфтингер хотел знать все.

Петер Шёнмангер без утайки выдал ему всю информацию. Комиссар, стоя у окна, внимательно слушал, потом приказал:

— Немедленно в Кругцелле. Все.

И, проходя мимо Шёнмангера, прошипел:

— Если твои показания не подтвердятся, помогай тебе Бог!

Клуфтингер и Штробль сели в «пассат» комиссара, Майер и Хефеле — в машину Майера. В сложившихся обстоятельствах никто не рискнул отпустить шутку по поводу барабана в багажнике. Штробль выяснил, что полчаса назад, когда последние полицейские покидали завод, Шёнмангер-старший все еще сидел в своем кабинете. Это было в половине девятого.

На выезде на центральную улицу сотрудников криминальной полиции поджидали две патрульные машины с включенными мигалками. Клуфтингер уже не помнил, когда выставлял магнитный маячок на свою машину, но сегодня попросил Штробля сделать это.

— Ты ему веришь? — спросил Штробль, когда, визжа шинами, они поворачивали на главную дорогу.

Клуфтингер задумался на пару минут, а потом сказал:

— Думаю, да.

Штробль кивнул. Он, как и шеф, полагал, будто в аэропорту они взяли убийцу, а теперь все оборачивалось иначе.

— Что он еще рассказал? Кто убил Лутценберга?

— Они опередили нас, — с горечью заметил комиссар. — Конечно, им надо было замять дело. А Лутценберг с его разоблачениями являлся постоянной угрозой. Думаю, убивать его они не намеревались… Впрочем, я так часто уже ошибался. Во всяком случае, вышли они на него через Штоля. Помнишь того сыровара из Бёзершайдэгга? Если бы мы тогда его получше расспросили…

Клуфтингер не переставал мучиться угрызениями совести, как только вспоминал о смерти юноши.

— Мы сделали все, что смогли. Оплошность со Штолем — чистая случайность, — попытался успокоить шефа Штробль.

— Возможно. Как бы то ни было, они отыскали Андреаса в хижине. Со злым умыслом или нет, пусть решают судьи. Видимо, дело дошло до шумной ссоры. Лутценберг считал их подлыми убийцами. И он их боялся. Его страх я почувствовал еще в телефонном разговоре. Он решил бежать, но возле хижины споткнулся и упал. О случившемся дальше рассказал сын, и поверь, я еще долго этого не забуду: «Когда отец увидел, как он беспомощно барахтается в грязи, пытаясь подняться, он набросился на него. Я еще никогда не видел его таким, у меня мурашки побежали по спине». Представь себе, испытать такое: когда собственный отец у тебя на глазах слетает с катушек! — Клуфтингер энергично замотал головой, словно хотел избавиться от страшной картины. — Очевидно, у него окончательно сдали нервы от гнева и отчаяния, от страха потерять дело всей своей жизни. Старик взбесился. Хотел бы я знать, заглянул ли он в глаза Андреаса, прежде чем схватить кол и ударить. А ведь ударил он не один раз. Забивал парня, как мясник, люто, бесчеловечно, изуверски. А сынок все это видел. Потом, говорит, упал на колени и заплакал.

До самого Кругцелле оба полицейских не произнесли больше ни слова. Видно, каждый старался как-то справиться с жутью обрушившейся на них информации.

Въехав во двор завода, они убедились, что сведения Штробля верны: оба корпуса — и производственный, и офисный — оказались погружены во тьму; освещение двора тоже выключено; светилось лишь окно в кабинете Шёнмангера. Полицейские выскочили из машин, оставив дверцы открытыми. Мигалки на крышах вращались бесшумно. Здание то появлялось в ярком синем свете, то уходило в тень.

Клуфтингер, Штробль и два полицейских в форме ринулись к входным дверям, пропуская комиссара вперед, но держась вплотную за его спиной. Двери оказались не заперты. Путь им освещал прыгающий свет фонариков в руках униформированных коллег. В помещении царила тишина, лишь грохот торопливых шагов по металлической лестнице отражался от стен. Влетев в приемную, Клуфтингер увидел, как из-под двери кабинета Шёнмангера пробивается слабая полоска света. Он дал коллегам знак занять позиции по обеим сторонам двери, вынул пистолет, кивнул участникам операции и, набрав в легкие воздуху, толкнул дверь.

Картина, представшая их взору, совсем не вязалась с происходящим. Карл Шёнмангер величаво восседал за своим столом в свете настольной лампы, льющей мягкий желтый свет. Он медленно поднял седую голову.

— Пожалуйста, обождите еще немного, — произнес он спокойно и сдержанно, будто ничего странного в появлении вооруженных полицейских не видел.

Шёнмангер сосредоточился на странице гроссбуха, лежавшего перед ним, через некоторое время взял в руки черную с золотом перьевую ручку, поставил аккуратную подпись в правом нижнем углу, слегка подул на чернила, заложил тесьму закладки по диагонали, закрыл книгу в темно-зеленом переплете и разместил ее ровно посередине письменного стола. Завинтил колпачок на ручку, положил ее рядом и поднялся.

Все это время никто не шевелился. Четыре пары изумленных глаз были устремлены на хозяина кабинета. Первым от оцепенения очнулся Штробль, который, пошарив по стене, включил верхний свет. Шёнмангер поднялся из-за стола, застегнул пиджак, выключил настольную лампу и зашагал к полицейским.

— Мне надо было завершить расчеты. Крестьяне должны получить свои молочные деньги. Теперь можем ехать, господа, — сказал он и впереди всех вышел за дверь.

Клуфтингер последовал за ним, лишь слегка придерживая Шёнмангера за локоть. Наручники он посчитал делом излишним.

На следующий день чуть позже девяти Клуфтингер появился в президиуме в своем сером национальном костюме, которому, по словам его жены, место в музее. Выспаться он не выспался, зато радовался как ребенок, что времени до обеда хватит на все. Сегодня в конторе будет жарко.

Когда он вошел в приемную, Санди как раз разговаривала по телефону, очевидно, с представителем прессы, которую они сегодня собирали на пресс-конференцию. Она нежно улыбнулась шефу. Штробль, Хефеле и Майер тоже толклись тут и без приглашения последовали за начальником в его кабинет.

Все уже расселись, когда прибежал замешкавшийся Майер:

— Извините, вставлял новую пленку для допроса, а она что-то заедает.

Никто не выразил ему сочувствия. Пусть разбирается сам, времени еще достаточно.

Клуфтингер собирался еще раз пройтись с коллегами по материалам этого дела перед допросом обоих Шёнмангеров, убийцы и его сына. Следовало обсудить и информацию, которую можно дать в прессу.

Настроение у всех было отличное. Еще бы, распутали такое дело! И убийца у них в руках.

— А я готов был поклясться, что это Лутценберг убил Вахтера, — покачал головой Хефеле.

— Я тоже поначалу, — признался Клуфтингер. — А потом сделал ставку на Петера Шёнмангера. И все мы попали пальцем в небо.

— Чего я не понимаю, так это как фотоальбом оказался у Лутценберга? — вставил Майер.

Клуфтингер на секунду задумался.

— Мне представляется следующее. Очевидно, он пришел, когда Вахтер был уже мертв. Сообразив, что в поисках убийцы мы быстро выйдем на его след, если найдем все эти совместные фото его отца с Вахтером, он просто забрал его с собой.

— А мне интересно другое, — бросил Штробль. — Какого черта он приперся на погребение?

Этот вопрос Клуфтингер и сам не раз задавал себе, правда, однозначного ответа так и не нашел.

— Вполне возможно, он жалел Вахтера или хотел отдать старому другу отца последний долг. Но скорее всего он пришел собственными глазами увидеть похороны человека, который уничтожил его отца. Запоздалый триумф, так сказать.

Перед самым обедом к комиссару заглянул Лоденбахер:

— Дело сдел’но. Мы взяли его. Слава Богу!

На пресс-конференции, завершавшей этот день, Клуфтингер нисколько не удивился, когда руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) все заслуги приписал главным образом себе. Только вот в деталях он оказался не силен и все вопросы такого рода перенаправлял к комиссару.

Так было и с вопросом о возможных мотивах шантажа.

— Вероятно, месть. Желание разорить и обесчестить человека, которого Лутценберг считал косвенным виновником ранней смерти отца, — ответил Клуфтингер и счел уместным добавить фразу, которую раньше слышал только в детективных сериалах: — Но эту тайну он унес с собой в могилу.

Клуфтингер нервничал. Он уже и не помнил, когда в последний раз так сдавали нервы в ожидании жены. Несмотря на бурные события последних дней, он даже нашел силы немного прибраться в доме. А теперь сидел на диване и пялился на настенные часы. Без пяти шесть. Она уже давно должна была приехать. Он злился на себя за то, что не выкроил времени и сам не забрал Эрику из аэропорта. После недавнего посещения аэропорта царящая там сегодня беззаботная суета только пошла бы ему на пользу.

Он ухватился за пульт управления и включил телевизор, желая как-то скоротать ожидание.

По местному каналу как раз передавали криминальные новости. Дикторша сообщила, что кемптенской криминальной полиции удалось раскрыть резонансное дело. Затем пошли кадры с пресс-конференции. Сам он мелькнул на экране на пару секунд. Потом началось интервью с Лоденбахером, который буквально расцвел перед камерами. Дальше должно было следовать интервью, записанное с ним. Но тут улыбчивая особа сообщила:

— А теперь о погоде.

Клуфтингер с негодованием выключил. Вот так, значит? Первый раз он так серьезно и так долго распинался перед камерой! Эрике понравилось бы. Она получила бы, так сказать, компенсацию за все огорчения, которые он ей доставил из-за этого дела. Простила бы ему испорченный отпуск и кривотолки вокруг погони на кладбище…

Он бросил очередной взгляд на часы. Ровно полседьмого.

— Черт вас всех побери вместе с…

Доругаться он не успел. В дверь позвонили. Жена? Но у нее свой ключ. Он пошел открывать.

За дверью стоял доктор Лангхаммер с голливудской улыбкой:

— Приветствую тебя, мой дорогой.

«Дорогой» Клуфтингер предпочел пропустить мимо ушей и просто кивнул.

— А вот тебе и первый чемодан!

Только теперь он обратил внимание на стоящий у дороги «мерседес», из багажника которого обе женщины пыжились извлечь огромную сумку.

— Стойте! Я сделаю! — заорал он не своим голосом и, отодвинув доктора, бросился со всех ног.

Эрика его голос тем не менее узнала. А узнав, подбежала, обняла и шепнула на ушко:

— Ну, здравствуй, мой пузанчик.

Он крепче прижал к себе жену и прошептал в ответ:

— Как хорошо, что ты вернулась!

— Успеете еще наворковаться, голубки, — прервал идиллию Лангхаммер. Он подошел ближе и хлопнул Клуфтингера по плечу. — Потрясающе! Как ты разрулил эти убийства, а?! В гольф-клубе все просто с ног свалятся, когда узнают, что альгойский охотник за убийцами — мой друг!

Теперь уже и друг, подумал Клуфтингер. Первой мыслью оказалось «по-дружески» поставить наглеца на место и высказать все, что о нем думает. Но он не сделал этого. Не стоит портить такой прекрасный вечер мелкими сварами.

Однако при следующем заявлении доктора его желудок ухнул куда-то в пятки.

— Не отпраздновать ли нам возвращение наших половинок стаканчиком доброго вина?

— Это банально. У меня на вечер запланировано кое-что пооригинальнее. — На этот раз Клуфтингер подготовился и был во всеоружии.

Он без колебаний подхватил дорожную сумку жены, пока та возилась с какими-то нарядными пакетами, попрощался с Аннегрет, взял под локоток Эрику, на ходу кивнул Лангхаммеру и захлопнул за собой дверь. Лангхаммер так и остался стоять с открытым ртом, готовый высказать протест.

Жена даже не пыталась выразить негодование по поводу его невежливого обхождения с соседями, так она оказалась ошеломлена незнакомой напористостью супруга.

В коридоре он бросил сумку и снова обнял жену. Та проглотила вертевшиеся на языке упреки, но воспользовалась приступом его нежности.

— Так что ты там запланировал? — в приятном предвкушении проворковала Эрика. — Такой сюрприз! Видно, ты и вправду по мне соскучился.

В голове Клуфтингера метались мысли. На самом деле он не готовил никаких планов, сказанное Лангхаммеру было лишь отговоркой, но нельзя же разочаровывать жену сразу после ее возвращения.

— Милая, — он поцеловал ее в кончик носа, — я хочу повести тебя в ресторан.

Он расплылся в улыбке, больше от собственной сообразительности, но выглядело это так, будто он не меньше недели радовался предстоящему вечеру.

— Ну что ты? — возразила Эрика, не оценив его щедрости. — Я две недели каждый день ела ресторанную пищу. Лучше устроим домашний вечер для двоих: только я и ты, мой супермен.

Заметив его недоуменный взгляд, она рассмеялась:

— Мартин Лангхаммер все рассказал мне по дороге. И телевидение сейчас — не проблема. Я горжусь тобой! — Она склонила голову ему на плечо и прошептала: — В самолете я придумала, чем могу порадовать моего пузанчика. Я приготовлю тебе сегодня клецки с сыром по-швабски. Ну, что на это скажешь?

Первую минуту Клуфтингер не мог сказать ничего, у него перехватило дыхание, поскольку его желудок подпрыгнул к горлу. Если в ближайшие недели при нем только произнесут слово «клецки», изжога ему обеспечена. Поэтому он решительно взял супругу за руку и сказал:

— Возражения не принимаются. Идем! — Он склонился и шепнул: — В итальянский ресторан.

Жена расцветала на глазах. Ее «новый» муж — щедрый, толерантный, решительный и нежный — определенно нравился ей. Она не знала, как надолго его хватит, да это было и не важно.

Заливаясь смехом, они проследовали к «пассату», он благородно открыл жене дверцу, подождал, пока она усядется, обогнул автомобиль и занял место водителя. Протянув руку к ключу зажигания, он застыл посреди жеста. Жена, затаив дыхание, переводила взгляд с багажника на него и обратно.

Клуфтингер благодушно пожал плечами:

— Да ладно, вытащу я этот барабан сегодня же. Обещаю.