Убийство по-джентельменски

Глава 16 Любовь к музыке

Дверь открыла мисс Трубоди. Глаза у нее покраснели, словно она недавно плакала.

— Я хотел узнать, нет ли возможности увидеться с мистером Филдингом, чтобы попрощаться.

Она замялась.

— Мистер Филдинг до крайности расстроен. Сомневаюсь, что он захочет кого-то видеть.

Смайли проследовал за ней в прихожую и видел, как она осторожно приблизилась к двери кабинета. Постучала, склонила голову, повернула дверную ручку и вошла. Ждать ее возвращения пришлось долго.

— Он скоро к вам выйдет, — сообщила она, не глядя на Смайли. — Снимете пальто?

Терпеливо дождавшись, пока он сражался, чтобы освободиться от верхней одежды, мисс Трубоди приняла у него пальто и повесила рядом со «стулом Ван Гога». Потом они встали рядом, глядя на дверь кабинета.

Внезапно в ее проеме возник Филдинг — небритый, в балахоне с широкими рукавами.

— Ради всего святого, — сказал он хрипло, — что вам еще от меня нужно?

— Я лишь хотел попрощаться, Филдинг, и принести соболезнования.

Филдинг несколько секунд стоял, тяжело опираясь о косяк двери, и угрюмо смотрел на него.

— Что ж, всего наилучшего. Спасибо, что навестили. — Он сделал прощальный взмах рукой, а потом добавил, причем откровенно грубо: — Но едва ли стоило так себя утруждать, право же. Вполне могли прислать открытку.

— Да, мог. Но только все случившееся показалось мне настолько трагическим… И это в тот момент, когда успех для него был так близок.

— Что вы имеете в виду? Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

— Я имею в виду учебу Перкинса… Огромный прогресс. Саймон Сноу рассказал мне об этом. Воистину поразительно, как Роуд сумел так продвинуться вперед в занятиях с ним.

Воцарилось продолжительное молчание. Потом Филдинг повторил:

— Прощайте, Смайли. Спасибо за визит.

И он уже повернулся, чтобы скрыться в недрах своего кабинета, когда Смайли отозвался:

— Не за что, не за что… Представляю, как удивился сам Роуд, когда узнал экзаменационные оценки. Ведь для Перкинса успешная сдача того экзамена стала чем-то вроде вопроса жизни и смерти, не так ли? Провались он, и остался бы на второй год. А по возрасту ему уже нельзя было продолжать учебу в школе, даже будучи старостой корпуса. И в армию ему путь был бы закрыт без аттестата зрелости. Бедняга Перкинс! От Роуда зависело слишком многое, верно? И, уверен, от вас тоже, Филдинг. Вы просто творили чудеса, чтобы помочь ему. Вы оба. Роуд и Филдинг. Его родителям стоило бы знать об этом. У них ведь с деньгами туговато, как я догадываюсь. Отец служит в армии и сейчас командирован в Сингапур, так? Ему нелегко оплачивать обучение сына в такой школе, как Карн. Для него стала бы большой радостью информация, что сынку здесь есть кому помочь, а, Филдинг?

Смайли заметно побледнел.

— Вы уже, наверное, в курсе последних новостей, — продолжал он. — По поводу той безумной бродяжки, которая убила Стеллу Роуд? Ее заставили написать что-то вроде признания. И ее повесят без колебаний. Это будет уже третья смерть, верно? Но я скажу то, что вам, Филдинг, может показаться странным. Строго между нами. Я не верю в ее виновность. А вы? Я считаю, она здесь вообще ни при чем.

Он не сводил с Филдинга глаз и с напряжением, чуть подавшись вперед, сложив за спиной руки со стиснутыми пальцами, а голову склонив набок, дожидался ответа.

Что до Филдинга, то казалось, каждое слово Смайли причиняет ему физическую боль. Он медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Нет. Это Карн убил их обоих. Именно Карн. Такое могло произойти только здесь. А все из-за глупых игр, в которые мы играем, показывая свою исключительность. Главное правило: разделяй и властвуй! — Он встретился со Смайли взглядом и выкрикнул: — А теперь, ради Бога, уходите! Вы добились своего. Теперь можете и меня приколоть к своей доске, как жука. Ведь вы на самом деле этим занимаетесь.

И, к величайшему замешательству Смайли, он зарыдал — бесконтрольно и безутешно, сотрясаясь всем телом, тщетно пытаясь прикрыть глаза ладонями. Внезапно он предстал фигурой совершенно гротескной — седой мужчина, размазывавший детские слезы по лицу белыми руками. Громоздкие ступни развернуты носками внутрь. Смайли деликатно провел его обратно в кабинет и столь же бережно усадил перед погасшим камином. А затем заговорил с ним тихо и сочувственно.

— Если я размышляю в верном направлении, то времени у нас осталось мало, — начал он. — Мне нужно, чтобы вы рассказали мне о Тиме Перкинсе и об экзамене.

Филдинг, по-прежнему пытавшийся прятать лицо в ладонях, кивнул.

— Он бы не сдал экзамен, верно? Он бы провалился, не смог бы получить права на перевод в другое учебное заведение, и ему пришлось бы покинуть школу ни с чем. — Филдинг молчал. — В тот день после экзамена Роуд отдал ему портфель с экзаменационными работами. Роуду были поручены еще и церковные обязанности. Он не успевал зайти домой перед ужином, но хотел просмотреть результаты экзаменов тем же вечером после ужина у вас.

Филдинг убрал руки от лица и откинулся на спинку кресла, склонив большую седовласую голову и закрыв глаза. Смайли продолжал:

— Перкинс вернулся в корпус и в тот же вечер принес вам портфель, как и велел Роуд, чтобы он какое-то время хранился у вас. Перкинс, в конце концов, был старостой и юношей ответственным… Он передал вам портфель, а вы спросили его, справился ли он с контрольной работой.

— Он расплакался, — внезапно вставил реплику Филдинг. — Расплакался, как малое дитя.

— И он признался вам, что смошенничал? Что подсмотрел ответы на задачи и списал их. Так было? А после убийства Стеллы Роуд он вспомнил, что еще видел в том портфеле?

Филдинг поднялся на ноги.

— Нет! Как же вы не понимаете? Тим не стал бы никого обманывать даже ради спасения собственной жизни. В том-то и суть дела и, если хотите, ирония судьбы! — буквально выкрикнул он. — Он ничего не списывал. Это я подделал за него ответы.

— Но вы бы не смогли! Для этого вам нужно было суметь подделать его почерк!

— Он писал шариковой ручкой. Там были только формулы и диаграммы. Когда он оставил мне портфель и ушел, я просмотрел его работу. Она была безнадежна. Он сумел ответить правильно только на два из семи вопросов. И я подделал ответы за него. Переписал из учебника такой же синей шариковой ручкой — мы все пользуемся одинаковыми. Их продают в магазине Эббота. Я сделал все, чтобы воспроизвести его руку. Там и нужно-то было добавить буквально три строчки цифр. Остальное — сплошные графики.

— Значит, это вы открыли портфель. И вы увидели…

— Да говорю же вам, это был я, а не Тим! Он не пошел бы на подлог ни за что! Но в результате именно Тим расплатился за это столь дорого, понимаете? После того как результаты были обнародованы, Тим понял, что с ними что-то не так. Он же знал, что справился только с двумя задачами из семи, но вдруг получил оценку в шестьдесят один процент. Но больше он не знал ничего, ничего!

Оба долго молчали. Филдинг продолжал стоять, возвышаясь над Смайли, заметно переполненный противоречивыми чувствами, но прежде всего радуясь, что облегчил душу, поделившись своей тайной. А взгляд Смайли был устремлен куда-то мимо него, лицо выражало напряженную концентрацию мысли.

— Но, разумеется, — сказал он потом, — когда Стелла Роуд была убита, вы сразу поняли, кто это сделал. Вы все знали.

— Да, — ответил Филдинг. — Я знал, что ее убил Роуд.

Филдинг налил бренди себе и протянул бокал Смайли.

Внешне он полностью овладел собой. Он снова сел и в задумчивости посмотрел на собеседника.

— У меня нет денег, — произнес он после паузы. — Совсем нет. Никто не знает об этом, кроме директора. То есть всем известно, конечно, что я на мели, но они не представляют, до какой степени. Много лет назад я совершил ужасную глупость. У меня возникли крупные неприятности. Это было во время войны, когда найти учителей было очень сложно. Я не только возглавлял корпус, а практически руководил школой. Мы это делали вместе с Д’Арси. Директор только надзирал за нами. Это случилось на каникулах. Меня тогда послали на север, чтобы читать лекции в летной школе ВВС. И я вышел за известные рамки правил поведения. То есть нарушил их, и очень грубо. Меня чуть не посадили. Тогда явился Д’Арси в своем пальто сельского джентльмена и изложил мне условия директора. «Мы берем тебя на поруки, ты возвращаешься в Карн, наш дорогой друг, и мы навсегда обо всем забудем. Продолжай возглавлять корпус, наш дорогой друг, и учить детей. Никакой огласки не будет. Мы верим, что с тобой такое больше не повторится, наш дорогой друг, а нам до зарезу нужны преподаватели. Но мы сможем нанять тебя только на временную работу». Я согласился и с тех пор так и остаюсь на птичьих правах. В должности временного преподавателя. То есть каждый декабрь я вынужден идти к нашему милому Д’Арси с протянутой рукой и просить продлить со мной контракт. И, разумеется, у меня нет пенсионного обеспечения. Мне придется идти в репетиторы или в подготовительную школу. Есть одна такая в Сомерсете, где готовы меня взять. В четверг я встречаюсь в Лондоне с их директором. Это своего рода свалка для вышедших в тираж учителей. Директор, разумеется, все знает, потому что мне пришлось обратиться к нему за рекомендацией.

— Вот почему вы никому не могли ничего рассказать? Из-за Перкинса?

— Отчасти да. Это вызвало бы слишком много вопросов. Я сделал это ради Тима, как вы понимаете. Совету попечителей не слишком понравилась бы такая… необычная привязанность. Со стороны это ведь выглядит не очень-то привлекательно. Но это была уже не та привязанность, что прежде, Смайли. Уже совсем не та. Вы никогда не слышали, как он играл на виолончели. Он, конечно, отнюдь не был гением, но порой играл настолько красиво, с таким безыскусным вдохновением, крывшимся за внешней простотой, что это неописуемо ласкало слух. А ведь на вид он был неловким, нескладным пареньком, вот почему его игра становилась таким откровением. Мне действительно жаль, что вы не слышали его соло.

— И вы не хотели втягивать его в это дело. Если бы вы пошли в полицию, жизнь Тима тоже была бы исковеркана.

Филдинг кивнул:

— Во всем Карне он был единственным, кого я любил.

— Любили? — переспросил Смайли.

— Да, Господи Боже мой. Любил, — ответил Филдинг внезапно совершенно упавшим голосом. — А почему бы и нет?

— Родители желали, чтобы он продолжил образование в Сандхерсте, но мне хотелось оставить его в Карне еще на пару семестров, а потом, быть может, нашлась бы стипендия для серьезного обучения музыке. Для этого я и назначил его старостой корпуса: думал, его родители не будут против продолжения учебы в Карне, видя, как отлично идут у него здесь дела. Хотя староста из него вышел никакой, — добавил Филдинг после паузы.

— И что же конкретно вы увидели в том портфеле, когда открыли его вечером, чтобы взглянуть на экзаменационную работу Тима? — спросил Смайли.

— Полотнище прозрачного целлофана… Это, вероятно, был один из тех легких одноразовых плащей-дождевиков с капюшоном. Пару старых перчаток и пару самодельных калош.

— Самодельных?

— Да. Как мне показалось, это были срезанные нижние части высоких резиновых сапог.

— И это все?

— Нет. Еще там лежал обрезок тяжелого кабеля. Думаю, из числа образцов, которые демонстрируют ученикам по время уроков. Сначала мне показалось естественным, что он носил с собой такую одежду при нынешней погоде. И только после убийства сообразил, как он всем этим воспользовался.

— А вы поняли, почему он это сделал? — спросил Смайли.

Филдинг ответил не сразу.

— Понимаете, Роуд здесь — нечто вроде подопытной морской свинки, — начал объяснять он после некоторого колебания. — Первый преподаватель, пришедший в Карн из общественной школы. А ведь большинство из нас — сами выпускники Карна. Продолжаем там же, где начинали. Роуд был из другого теста, и Карн совершенно заворожил его. Само название служит синонимом качества, а Роуд обожал качественные вещи. Его жена разительно отличалась от него в этом смысле. Для нее существовали другие ценности, и я не смею утверждать, что они были хуже или лучше наших. По утрам в субботу я часто наблюдал за Роудом во время службы в аббатстве. Ведь наставники корпусов сидят по краям скамей, как вы знаете, рядом с центральным проходом. И я видел выражение его лица, когда мимо сначала шествовал хор в белых и алых облачениях, директор в мантии доктора наук, а следом за ним — члены совета попечителей и патронов школы. И Роуд пьянел — буквально пьянел от гордости, что попал в такую школу. Мы подобны крепкому вину, которое легко ударяет в головы выпускникам обычных школ, понимаете ли. И его наверняка обижало то, что Стелла не хотела разделять этих чувств. Ее поведение обращало на себя внимание. В тот вечер, когда они ужинали у меня, незадолго до ее смерти, между ними даже произошла ссора. Я никому об этом не стал рассказывать, но так и было. В тот день директор избрал для проповеди тему «Спешите делать добро», и Роуд без конца вспоминал об этом за ужином. Подействовало вино — он не умеет пить, и бокала порой достаточно, чтобы он пустился в неуместные рассуждения. Вот и тогда он, возможно, хвалебно отзывался о самой проповеди и о красноречии нашего директора. А Стелла никогда не посещала аббатства, предпочитая затрапезный молельный дом рядом с вокзалом. Он же не уставал восторгаться красотой службы в аббатстве, ее исполненной достоинства торжественностью. Она молчала и терпеливо слушала, но, когда он закончил, рассмеялась и сказала: «Бедняга Стэн. Для меня ты все равно остаешься тем же простаком Стэном». Признаться, никогда прежде я не видел, чтобы он так разозлился на нее. Он стал белее мела.

Филдинг отбросил со лба седую прядь и, снова немного рисуясь, продолжал:

— Я ведь тоже наблюдал за ней. Во время трапез. Не только у себя дома, но и повсюду, куда мы оба получали приглашение. Мне было интересно следить, как она делает самые простые вещи. Например, ест яблоко. Она ножом снимала кожуру по кругу одной лентой. А потом разрезала очищенный фрукт на равные дольки, прежде чем взяться за еду. В такие минуты она могла показаться женой простого шахтера. При этом она прекрасно видела, как поступают другие, но до нее словно не доходило, что нужно им подражать. Меня это даже восхищало. Вам такое тоже по душе я полагаю? Но в Карне никто больше не оценил бы подобного поведения. И прежде всего оно претило Роуду, ее мужу. Он тоже наблюдал за ней и, как я думаю, с каждым днем все больше ненавидел за упрямую самостоятельность и непохожесть на остальных. И он начал видеть в ней препятствие на пути к успеху, единственный фактор, который способен помешать ему сделать блестящую карьеру. А когда он пришел к такому выводу, что ему оставалось делать? Развестись с ней он не мог — это сильно повредило бы ему. Роуд знал, как в Карне воспринимают разводы. Мы все-таки стоим на крепком религиозном фундаменте, следует помнить об этом. И тогда он убил ее. Он спланировал подлое преступление. Причем, обладая умом пусть не крупного, но ученого, подкинул полиции все необходимые улики. Сфабрикованные улики, которые указывали на несуществующего убийцу. Но только в дело вмешался случай — Тим Перкинс неожиданно получил шестьдесят один балл. Невероятно высокую для себя оценку. Значит, он смошенничал. Причем сделал это, когда бумаги временно оказались в его распоряжении. Так размышлял своим умишком Роуд. Тим открывал портфель, решил он, а значит, видел плащ, калоши, перчатки. И кабель. Вот почему Роуду пришлось расправиться и с ним тоже.

С неожиданной для своего состояния энергией Филдинг встал с кресла и налил еще бренди. Его лицо раскраснелось от почти радостного возбуждения.

Смайли поднялся.

— Когда, вы сказали, вас ждать в Лондоне? В четверг? Я не ошибаюсь?

— Да. Я заказал ужин с директором той школы в одном ужасном клубе на Пэлл-Мэлл. Я почему-то всегда попадаю в самые неприятные из них, а вы? Но, боюсь, теперь эта встреча не будет иметь никакого смысла. Когда станут известны все подробности, мне не даст работу даже простая подготовительная школа.

Смайли некоторое время раздумывал, а потом сказал:

— В таком случае приезжайте поужинать со мной в тот вечер. Можете даже у меня переночевать, если будет угодно. Я приглашу еще нескольких гостей. Устроим вечеринку. К тому времени вы уже будете чувствовать себя намного лучше. Мы отлично проведем время. И, быть может, я сумею вам помочь… Ради памяти Адриана.

— Спасибо. Приму приглашение с удовольствием. Помимо собеседования, у меня в Лондоне накопились и другие дела.

— Отлично. Тогда жду вас без четверти восемь. Я живу в Челси, на Байуотер-стрит, дом десять «а».

Филдинг записал адрес в свой ежедневник, причем рука его при этом не дрожала.

— Черный галстук? — спросил он, все еще держа ручку наготове, и под воздействием странного импульса Смайли ответил:

— Обычно мы переодеваемся к ужину, но это не имеет особого значения.

— Как я полагаю, — робко спросил Филдинг, — будет суд, на котором всплывут все подробности моих отношений с Тимом? Если подобное случится, я буду уничтожен. Окончательно уничтожен.

— Боюсь, что не вижу способа избежать огласки.

— И все же я сейчас чувствую себя намного лучше, чем прежде, — сказал Филдинг. — Несравненно лучше.

Быстро попрощавшись, Смайли оставил его в одиночестве. Быстрым шагом он направился в полицейский участок, пребывая в твердой уверенности, что Теренс Филдинг — один из самых закоренелых лжецов среди всех, кого он встречал за долгие годы.