Убийство по-джентельменски

Глава 5 Собачьи дела

Вскоре после семи часов вечера Джордж Смайли поднялся по ступенькам к парадной двери дома мистера Теренса Филдинга. Он позвонил, и его впустила в прихожую маленькая пухлая женщина лет пятидесяти пяти. Справа от него находился камин, в котором на куче пепла жарко пылали дрова, а выше виднелось что-то вроде хоров. Спиральная лестница из красного дерева вилась к верхнему этажу. Свет исходил главным образом от пламени камина, но Смайли смог разглядеть по стенам вокруг себя огромное количество картин различных эпох и стилей, а каминная полка была тесно уставлена всевозможными objects d’art[5]. Невольно содрогнувшись, он отметил, что ни огонь камина, ни многочисленные картины не могли до конца изгладить впечатления, что находишься в помещении школы, — из-за запахов купленной оптом мебельной полироли, какао и общей кухни. В разных направлениях от прихожей отходили коридоры, и Смайли заметил еще одну характерную примету, вносимую школьными декораторами, — темно-коричневую или зеленую полосу, тянувшуюся вдоль нижней части коридорных стен. В конце одного из коридоров и появилась затем огромная фигура мистера Теренса Филдинга. Она надвигалась на Смайли — массивная, излучавшая добродушие. Великолепная седая шевелюра небрежно падала на лоб, а позади влачился шлейф мантии.

— Смайли? Ах! Вы уже познакомились с Тру? Я имею в виду мисс Трубоди — мою экономку. Великолепный снег, не правда ли? Чистейший Брейгель! Видели, как мальчишки катаются на коньках по Эйоту? Чудесное зрелище! Черные костюмы, пестрые шарфы, бледные лучи солнца — все необходимое, верно? Все, что нужно, чтобы радовать взгляд! Оживший Брейгель. Великолепно!

Он взял у Смайли пальто и перебросил через спинку потертого стула с плетеным сиденьем, стоявшего в углу.

— Нравится стульчик? Не узнаете?

— Что-то не припоминаю, — ответил Смайли чуть сконфуженно.

— А должны бы, знаете ли, должны бы! Я заказал его в мастерской Прованса перед войной. Маленькая мастерская, с хозяином которой я свел знакомство. Поняли теперь, что напоминает? Точная копия желтого стула Ван Гога. Некоторые это сразу же замечают.

Он провел гостя по коридору в просторный и удобный кабинет, отделанный старым голландским кафелем, украшенный набором статуэток в духе Ренессанса, таинственного происхождения бронзовыми изделиями, фарфоровыми собачками и керамическими неглазурованными вазами. Посреди всего этого величественно возвышался сам Филдинг.

Как старший преподаватель и куратор корпуса в Карне, Филдинг вместо обычного академического наряда позволил себе надеть длиннополое широкое одеяние из тяжелой черной ткани и нагрудник с эмблемой школы, став похожим на монаха в церковном облачении. В этом следовало, видимо, разглядеть разительный контраст клерикального аскетизма наряда с нарочито яркой личностью самого хозяина. Поскольку все это было сделано продуманно, он решил нарушить строгость униформы и придать ей частичку своего необузданного темперамента, украсив ее свежими цветами, тщательно подобранными в собственном саду. Он приводил в бешенство портных Карна, на тонированных витринах которых красовались гербы знатных родов и знаки поставщиков двора, заставляя их проделывать петлицы в своих академических мантиях. Затем, в зависимости от настроения, в петлицу продевалось что угодно: от ирландских роз до колокольчиков. Этим вечером выбор пал на розу, и, судя по ее свежести, Смайли заключил, что ее вдели в петлицу в самый момент его прихода, заготовив заранее.

— Херес или мадера?

— Бокал хереса, пожалуйста.

— Вы правы. Мадера — напиток шлюх, — сказал Филдинг, наполняя бокалы из графина, — но она нравится мальчикам. Возможно, именно по этой причине. Они невероятно игривы. — Он передал Смайли бокал и добавил с драматической модуляцией в голосе: — Мы все сейчас несколько подавлены этим жутким событием. Здесь никогда прежде не происходило ничего подобного. Видели вечерние газеты?

— Боюсь, что нет. Но в «Гербе Солеев» прохода нет от репортеров.

— Да, город буквально наводнили журналисты. А из Гемпшира вызвали армейские подразделения с миноискателями. Только Богу известно, что они предполагают обнаружить с их помощью.

— Как воспринимают все ваши ученики?

— Они в полном восторге! Мои подопечные чувствуют себя на особом положении, потому, конечно, что в ту ночь Роуды ужинали здесь. Какой-то карлик из полиции даже хотел допросить одного из моих ребят.

— Неужели? — спросил Смайли, напуская на себя немного наивности. — Интересно, зачем это могло ему понадобиться?

— О, сие мне неведомо, — кратко ответил Филдинг и резко сменил тему. — Вы достаточно хорошо знали моего брата, насколько я слышал. Он мне, знаете ли, тоже о вас рассказывал.

— Верно, я был близко знаком с Адрианом. Мы, можно сказать, дружили с ним.

— И во время войны тоже?

— Да.

— Значит, вы все были из одной группы?

— Какой группы?

— Из той, куда входили Стид-Эспри, Джебеди и другие. — Да.

— Но вы не знаете обстоятельств гибели брата, не так ли?

— Нет, не знаю.

— Мы редко виделись с Адрианом в последние годы его жизни. Будучи бледной копией, я не мог себе позволить светиться на фоне настоящего человека, — заявил вдруг Филдинг, причем в его тоне чувствовалась определенная рисовка. Не знавшего, что на это сказать, Смайли вывел из затруднения негромкий стук в дверь, после которого в комнату робко вошел высокий рыжеволосый паренек.

— Все в сборе, если вы готовы, сэр.

— Черт! — выругался Филдинг, залпом осушив бокал. — Опять молитвы.

Он повернулся к Смайли.

— Познакомьтесь с Перкинсом — лучшим старостой школы. Музыкально одаренный мальчик, но с учебой возникают проблемы. Я прав, Тим? Оставайтесь здесь или пойдемте с нами. Церемония продлится не больше десяти минут.

— Думаю, даже меньше, сэр, — сказал Перкинс. — У нас сегодня краткая молитва Nune Dimittis[6].

— Возблагодарим же Бога за мелкие милости! — громогласно воскликнул Филдинг. Поправив нагрудник, он быстро провел Смайли через коридор и прихожую. Перкинс семенил позади. На ходу Филдинг продолжал монолог, не трудясь оборачиваться. — Я рад, что вы навестили меня именно сегодня. Как правило, я не принимаю гостей по пятницам, потому что их принимают все остальные, хотя никто сейчас толком не знает, допустимы ли развлечения в такой момент. Позже я жду к себе Феликса Д’Арси, но это едва ли можно считать развлечением. С Д’Арси все сводится к работе. Кстати, обычно мы переодеваемся к ужину, но это не имеет большого значения.

Смайли тем не менее ощутил неловкость. Они свернули за угол и попали в другой коридор.

— Мы теперь молимся чуть не каждый час. Директор возродил традицию: прима, терция, секста и так далее. Избыток благочестия во время семестра при полном воздержании в каникулы — вот такая смешная игра. Полезно только для того, чтобы лишний раз устроить перекличку.

Он провел гостя еще одним коридором, распахнул двойные двери, и они вошли прямиком в зал обшей столовой. Филдинг следил за тем, чтобы мантия изящным шлейфом стелилась за ним. Мальчики уже ждали его.

— Еще хереса? Как вам показалась наша молитва? Они хорошо поют, не правда ли? Есть пара хороших теноров. В прошлом семестре мы попытались устроить светское хоровое пение. Получилось недурно. Очень недурно. Д’Арси скоро придет. Гнусный тип. Выглядит как постаревший натурщик Сикерта[7]. Все эти брюки и воротнички! Вам повезло, однако, что его не сопровождает сестра. Она еще хуже!

— Какой предмет он преподает? — Разговор происходил после их возвращения в кабинет Филдинга.

— Предмет! Какие уж там предметы в этой школе! Никто из нас ничего не читал с тех пор, как окончил университет. — Он понизил голос и добавил злобно: — Причем это касается только тех, кто хотя бы вообще имеет университетское образование. Д’Арси преподает французский. Его выбрали главным куратором. Холостяк по призванию, слабак и баба по характеру.

Филдинг стоял посреди кабинета совершенно неподвижно, простирая правую руку в сторону Смайли.

— Если уж говорить о предмете, который он изучает, то это слабости других людей. И он сам себя назначил блюстителем протокола или чем-то вроде мажордома в Карне. Если вы позволите себе прокатиться в мантии на велосипеде, своевременно не пришлете ответ на приглашение, неправильно рассадите своих гостей за столом или назовете коллегу «мистер», Д’Арси окажется тут как тут, чтобы осудить вас и объявить выговор.

— Тогда в чем же заключается реальная роль главного куратора? — спросил Смайли, просто чтобы не молчать.

— Он исполняет роль третейского судьи между преподавателями классических дисциплин и естественниками. Сверяет расписание занятий, проверяет результаты экзаменов. Но главное, в чем заключается задача бедолаги, — это примирять искусства с науками. — Он горестно помотал головой. — Но для такого дела требуется гораздо более тонкая натура, чем Д’Арси. Хотя кому какое дело, кто получит лишний час для занятий в пятницу? Всем плевать. И уж точно — нашим бедным мальчикам.

Филдинг говорил долго, велеречиво, перескакивая с темы на тему, порой описывая руками в воздухе широкие круги, когда ему не хватало смелости метафоры. Он то презрительно и ядовито отзывался о коллегах, то заводил речь об учениках, демонстрируя если не понимание, то хотя бы симпатию к ним, а потом вещал об искусстве то с подлинным жаром, то с наигранной грустью последнего и одинокого апостола Прекрасного.

— Карн — это не школа. Это интеллектуальный лепрозорий. Симптомы начинают проявляться уже вскоре после переезда сюда из университета. Начинается процесс постепенного расслоения мозга. Каждый день чье-то сознание умирает, дух атрофируется и загнивает. Мы наблюдаем, как это происходит с другими, надеясь, что такая же участь минует нас самих.

Он сделал паузу и выразительно посмотрел на свои руки.

— Что касается меня, то цикл завершился. Перед вами мертвая душа, а Карн лишь остается ее внешне живой оболочкой, внутри которой я еще обитаю.

Видимо, весьма довольный сделанным признанием, Филдинг раскинул длинные руки, чтобы широкие рукава мантии напоминали крылья гигантской летучей мыши.

— Вампир из Карна, — провозгласил он и склонился в поклоне. — Alcoholique et poet[8]! — И завершил представление громким хохотом.

Смайли вынужден был признать, что Филдинг весьма занятная личность. Фигура, голос, безудержный фривольный темперамент. И в целом — стиль актера большого кино. Его одновременно и привлекали, и отталкивали прихотливые и противоречивые чередования принимаемых Филдингом поз, ролей, которые он разыгрывал. Смайли даже задумался, не предполагается ли и его собственное участие в спектакле, но Филдинг, по всей видимости, был настолько ослеплен огнями рампы, что уже не различал перед собой аудитории. И чем дольше Смайли наблюдал, тем менее понятным становился ему образ, рисовавшийся перед ним: изменчивый, но бесплодный, смелый, но уклончивый, колоритный, непреклонный, но в то же время обманчивый и извращенный. Смайли уже жалел, что у него нет досье на Филдинга с набором реальных фактов его жизни — сведений о материальном положении, амбициях молодости и последовавших разочарованиях.

Его вывела из раздумий мисс Трубоди, объявившая о приходе Феликса Д’Арси.

Никаких свечей. На ужин только холодные закуски, которые, впрочем, отменно приготовила мисс Трубоди. Никакого кларета. Рейнвейн, графин с которым передавали друг другу как десертное вино. И пришлось-таки ждать, причем ждать долго, того момента, когда Филдинг впервые упомянул о Стелле Роуд.

До этого они должным образом беседовали об искусствах и науках. Смайли бы это наскучило очень скоро, поскольку он не получал интересовавшей его информации, если бы Филдинг не подкалывал Д’Арси по любому поводу в явном стремлении выставить коллегу в самом дурном свете. Суждения Д’Арси о людях и проблемах в значительной степени диктовались соображениями приличий (подобающий и неподобающий были его излюбленными определениями) и действительно почти женской склонностью злословить по поводу коллег. Спустя какое-то время Филдинг спросил, кто заменит Роуда на время отсутствия, на что Д’Арси ответил:

— Никто, — а потом добавил с несколько слащавой интонацией: — Эта трагедия повергла все наше сообщество в немыслимый шок.

— Чепуха! — возразил Филдинг. — Мальчишкам нравятся страшные истории. Ведь чем меньше смерть касается нас лично, тем больше любопытства вызывает. Для них это дело лишь источник приятного возбуждения.

— Но возникла совершенно неподобающая для нашей школы шумиха, — сказал Д’Арси. — Крайне неприличная. Мне кажется, с этим согласятся все наши преподаватели.

Он обратился к Смайли:

— Пресса нас вконец замучила, знаете ли. В прошлом ничего подобного просто не допустили бы. Тогда все понимали, что дети из знаменитых семейств и такие важные заведения, как наше, не могут становиться объектами беззастенчивого вторжения репортеров. Поверьте, я знаю, что говорю. Но сейчас все изменилось. Причем кое-кто из наших сотрудников даже подписывается на эти низкопробные издания, чтобы, дескать, не оставаться в неведении. Одна воскресная газетенка, представьте, раскопала истории стразу четырех членов семьи Хектов. Причем всех описали далеко не как самых достойных людей, если мне будет дозволено так выразиться. И уж, конечно, если случается что-то дурное с выпускником Карна, они никогда не забывают помянуть всуе саму школу. Вы, вероятно, осведомлены, что у нас сейчас учится некий принц (я лично удостоен чести быть его наставником в изучении французского языка). Юный виконт Солей тоже наш ученик. Меня, например, крайне огорчило освещение в прессе развода его родителей. Это было достойно лишь сожаления. Директор даже направил письмо в совет по делам печати на основе написанного мной черновика. Но после нынешней трагедии эти газетные ищейки превзошли сами себя. Репортеры просочились вчера даже на нашу вечернюю молитву. Ничего святого. Заняли все задние скамьи с правой стороны церкви. Службу организовывал как раз Хект, и он сделал все возможное, чтобы избавиться от них.

Д’Арси ненадолго умолк и горестно улыбнулся.

— Это, разумеется, не входило в его обязанности, но наш старина Хект ни перед чем не остановится. Истинный член братства. И отличный спортсмен, надо добавить, — пояснил он для Смайли.

— Вы считали Стеллу Роуд простоватой для Карна, не так ли, Феликс?

— Вовсе нет, — мгновенно отреагировал он. — И я не позволю тебе, Теренс, распространять обо мне подобные слухи. Мной люди никогда не делились по принципу принадлежности к разным общественным классам; для меня имеют значение только манеры. И здесь вынужден признать: да, я находил, что ее умение держать себя в обществе оставляло желать лучшего.

— Во многих отношениях она была именно тем человеком, в котором мы остро нуждались, — сказал Филдинг, обращаясь к Смайли и полностью игнорируя присутствие Д’Арси. — Она принимала то, что нас положение обязывало отвергать. В частности, контакты с жителями муниципальных домов. Но ведь для тебя, Феликс, форма всегда оставалась важнее содержания. Тебе эта женщина не нравилась как яркая антитеза Карну. Вот почему ты считал ее поведение недостойным.

— Вовсе нет, — повторил Феликс. — Всего лишь неподобающим для нашей школы.

Словно исчерпав аргументы, Филдинг обратился за поддержкой к Смайли.

— Посмотрите на нас, — произнес он. — Мы разговариваем на научном жаргоне, носим профессорские мантии, устраиваем торжественные обеды, произносим молитвы на латыни, хотя ни один из нас не способен перевести их на английский язык. Мы ходим в аббатство, где наши жены сидят в отдельном курятнике в своих нелепых шляпках. Но на самом деле за этим ничего не стоит. Только пустота.

Д’Арси устало улыбнулся:

— Поверить не могу, мой милейший Теренс, что человек, который сам так разборчив в выборе столовых приборов и посуды, а также блюд к ужину, может делать вид, что ему безразличны нормы светского поведения. — Он повернулся к Смайли, ища поддержки, и тот, сделав несколько неопределенных жестов, вроде бы согласился с комплиментами в адрес хозяина. — И, кроме того, мы же не первый год знаем в Карне старину Теренса. Боюсь, что к твоим выходкам все здесь уже привыкли.

— А я уверен, что ты испытывал к той женщине неприязнь, Феликс. Она была честна, а Карн беззащитен перед такого рода честностью.

Внезапно Д’Арси взъярился не на шутку.

— Я не потерплю от тебя подобных заявлений. Просто не потерплю. У меня есть в Карне определенные обязанности, я испытываю чувство долга, которое хорошо бы иметь нам всем. И заключается этот долг в том, чтобы восстановить и поддерживать высокие стандарты поведения, которые, увы, понесли жестокий урон во время войны. Я прекрасно осознаю, что эта моя решимость неоднократно делала меня не самым популярным человеком в школе. Но любые выговоры или советы, исходившие от меня, никогда — заруби себе это на носу! — никогда не были направлены против личностей, а только против грубых промахов в поведении людей, их неподобающих поступков. Речь здесь не может идти о личной неприязни, Теренс. И я не позволю никому утверждать, что неприязненно относился к самой миссис Роуд. Такое утверждение было бы ложным в любое время, а при сложившихся трагических обстоятельствах оно просто возмутительно. Происхождение и образование миссис Роуд не дали ей естественным образом необходимой подготовки к образу жизни, который ведем мы, но это совершенно другое дело. Я стремился просветить ее, а не критиковать — вот что я хотел бы тебе втолковать. Неужели это до сих пор не ясно?

— Более чем, — сухо ответил Филдинг.

— А как относились к ней жены других преподавателей? Она находила с ними общий язык? — осмелился спросить Смайли.

— Едва ли, — по-прежнему зло ответил Д’Арси.

— Жены! Бог ты мой! — простонал Филдинг и приложил ладонь ко лбу. Повисла пауза. — То, как она одевалась, я полагаю, многих из них огорчало. К тому же она пользовалась услугами общественной прачечной, что тоже производило далеко не лучшее впечатление. Не говоря уж о том, что она не принадлежала к нашей церкви…

— Она сблизилась хотя бы с кем-то из жен? — упорствовал Смайли.

— По-моему, у нее сложились добрые отношения с молодой миссис Сноу.

— И, как вы только что припомнили, она ужинала здесь в ту ночь, когда ее убили, верно?

— Да, — тихо сказал Филдинг. — В среду. А потом Феликс и его сестра отвели к себе несчастного мистера Роуда после случившегося…

Он посмотрел на Д’Арси.

— Да, так и было, — коротко подтвердил Д’Арси. Он тоже бросил взгляд на Филдинга, и Смайли показалось, что этот обмен взглядами был не случайным: в нем содержалось некое скрытое послание друг другу. — Такое не забывается… Но, Теренс, позволь мне ненадолго перевести разговор в профессиональное русло. Переводы, которые делает Перкинс, просто катастрофически плохи. Я еще никогда не видел, чтобы ученик допускал такое количество ошибок. Быть может, он нездоров? Ведь его мать — культурнейшая женщина, кузина Сэмфордов, насколько мне известно.

Смайли смотрел на Д’Арси и пытался понять его. На нем был полинявший, почти позеленевший от старости смокинг. Смайли бы не удивился, услышав заявление Д’Арси, что эта вещь принадлежала еще его дедушке. Кожа на лице оставалась гладкой, как бывает у толстяков, хотя он отнюдь не страдал избытком веса. Говорил он чуть высоковатым голосом, примерно на одной ноте, и все время улыбался: улыбался независимо от того, молчал или произносил какие-то слова. Улыбка никогда не покидала его гладкого лица, словно ее вырезали на нем, а его губы вытянулись, демонстрируя превосходный набор зубов, так, будто уголки рта ему непрерывно растягивал пальцами стоявший за спиной невидимый дантист. Но вместе с тем лицо Д’Арси ничуть не напоминало застывшую маску. Напротив, его выражение менялось, демонстрируя тончайшие нюансы. В малейшем подергивании кончиков губ или носа, в самом мимолетном взгляде или чуть нахмуренных бровях при желании можно было что-то увидеть и прочитать. Сейчас он явно стремился увести разговор в сторону. Не от Стеллы Роуд (потому что чуть позже сам заговорил о ней снова), а от обстоятельств того вечера, когда она погибла, от точного описания, что именно тогда произошло. Но гораздо более интересным Смайли показалось другое: вне всякого сомнения, Филдинг стремился к тому же. Их быстрый обмен взглядами можно было интерпретировать как продиктованный страхом безмолвный договор, взаимное предупреждение, а потому с этого момента манера поведения Фидцинга вдруг резко переменилась. Все шутовство куда-то улетучилось — он приобрел вид мрачный и озабоченный, и загадка этой смены настроения потом еще долго мучила Смайли.

Между тем Д’Арси обратился к Смайли с нежданными извинениями:

— Прошу простить, что завел разговор о сугубо внутренних делах Карна. Вам, вероятно, тоже кажется, что мы здесь живем в некоторой изоляции от общества. Я знаю: именно так нас часто воспринимают со стороны. Карн — «школа для снобов». Популярное мнение чужаков. Его к тому же усердно насаждает бульварная пресса. Но в то же время, несмотря на все претензии к нам нынешних авангардистов, — он бросил лукавый взгляд на Филдинга, — могу заверить, что никто не заслуживает клейма сноба меньше, чем Феликс Д’Арси.

Смайли впервые обратил внимание на его прическу. У него были тонкие, имбирного оттенка, волосы, которые густо росли на макушке, но полностью открывали розовую кожу на шее.

— Взять, к примеру, того же беднягу Роуда. Я, разумеется, никогда и не думал ставить ему в вину низкое происхождение. Мне было жаль его. Но, как я убедился, образование, полученное им в общественной школе, оказалось вполне приличным. Да и к нам он вписался достаточно быстро и успешно. Я так и сказал директору. Прямо сказал, что Роуд — отличный работник и блестяще справляется с церковными поручениями, — это я подчеркнул особо. Более того, я ставлю себе в заслугу помощь в его адаптации. При ненавязчивой поддержке опытного наставника люди, подобные Роуду, быстро усваивают наши правила и даже наши манеры. Директор полностью со мной согласился.

Бокал Смайли опустел, и Д’Арси, даже не взглянув на Филдинга, наполнил его из графина. У него были ухоженные руки без единого волоска, как у девушки.

— Но, — продолжал он, — буду с вами честен до конца. Что касается миссис Роуд, то она откровенно не желала следовать примеру мужа и приспосабливаться к здешней жизни.

Не переставая улыбаться, он деликатно отхлебнул глоток из своего бокала. Хочет раздать всем сестрам по серьгам, мелькнула мысль у Смайли.

— Она бы никогда не смогла стать в Карне своей, таково мое мнение, хотя, если не ошибаюсь, я ни с кем им не делился, пока она была жива. Против нее была вся предыдущая история ее жизни. На ней самой не лежало в этом ни малейшей вины — все дело в происхождении, которое, как я уже намекнул, оказалось совершенно непригодным для того, чтобы приспособиться к Карну. И уж если мы здесь можем себе позволить разговор откровенный и сугубо конфиденциальный, то, по моему мнению, именно прошлое навлекло на нее столь трагическую и преждевременную смерть.

— С чего вы это взяли? — моментально оживился Смайли. И Д’Арси, еще раз пристально посмотрев на Филдинга, ответил:

— У меня сложилось впечатление, что она ожидала покушения на свою жизнь. Моя сестра обожает собак, — продолжал Д’Арси. — Быть может, вы уже слышали об этом. При этом она испытывает особую привязанность к спаниелям породы кинг-чарлз. Она взяла главный приз на выставке в Северном Дорсете, а вскоре получила почетный диплом Крафтса[9] за свою питомицу Королеву Карна. Она продает щенков даже в Америку, представьте себе. Осмелюсь утверждать, что во всей стране наберется лишь горстка людей, которые бы знали эту породу так же досконально, как Дороти. Не далее как неделю назад такое же мнение изволила высказать жена нашего директора. Так вот — Роуды были нашими соседями, а Дороти не тот человек, чтобы пренебрегать обязанностями хорошей соседки. И в подобных вопросах она никогда не делает различий в социальном происхождении людей, могу вас заверить. У Роудов тоже была собака, небольшая обыкновенная дворняжка, но очень умная псина, которую они привезли сюда с собой. (Я, правда, представления не имею, откуда они переехали, но в данном случае это не имеет значения.) Нам казалось, что они очень привязаны к своему псу, и у меня не было оснований сомневаться в этом. Роуд даже брал его с собой на футбольные матчи, пока я не нашел удобного случая посоветовать ему не делать этого. Подобная практика вызывала насмешки со стороны определенной части школьников. У меня был случай убедиться в этом на собственном опыте, выгуливая спаниелей Дороти.

А теперь я, собственно, и перехожу к сути дела. Дороти пользуется услугами ветеринара по фамилии Гарриман — прекрасного специалиста и человека вполне светского, который живет в районе Стерминстера. Две недели назад она вызвала его к нам, потому что у Королевы Карна развился сильный кашель. Суку такого качества надо ценить и лелеять, как вы сами понимаете.

Филдинг громко застонал, но Д’Арси и бровью не повел, продолжая рассказ:

— Я как раз был дома, а Гарриман задержался у нас на чашку кофе. Он, как я уже отметил, человек нашего круга. Речь зашла о собаке Роудов, и тут вскрылась неприглядная правда: буквально накануне миссис Роуд попросила усыпить своего пса. По ее словам, он покусал почтальона. В ее изложении все звучало странно и запутанно: якобы почтовое ведомство грозило им судом, приезжала полиция и так далее и тому подобное. И вообще, сказала миссис Роуд, от такой собаки никакого толка. Она не может защитить своих хозяев, а только лает попусту. Стелла так и заявила Гарриману: «Наш пес ни на что не годен».

— И что же, ее даже не опечалила смерть собаки? — спросил Смайли.

— Напротив. Гарриман рассказывал, что она привезла ее вся в слезах. Миссис Гарриман долго отпаивала ее чаем. Они предложили ей сохранить животному жизнь, поместить на какое-то время в питомник, но она была настроена решительно, очень решительно. Гарримана это совершенно сбило с толку, как и его супругу. Обсуждая произошедшее позже, они сошлись во мнении, что миссис Роуд вела себя не совсем нормально. Более того, выглядела явно растерянной. Другим примечательным фактом оказалось состояние, в котором она привезла собаку. Специалист, конечно же, сразу заметил приметы дурного обращения — и прежде всего следы побоев.

— Гарриман обсуждал с ней ее мнение о животном? Говорил о полезности или бесполезности собак? И какое мнение он вынес из всего этого? — Смайли не сводил с Д’Арси пристального взгляда.

— Она только твердила одно и то же, но ничего не хотела внятно объяснить. Хотя лично мне представляется, что объяснение здесь может быть только одно. И совершенно очевидное.

— И какое же? — спросил Филдинг.

Д’Арси склонил голову и принялся поглаживать мочку уха.

— Каждый из нас обладает способностями к дедукции, пусть и минимальными, — сказал он. — После смерти Стеллы Роуд мы с Дороти принялись строить некоторые предположения. Мы посчитали, что до переезда в Карн миссис Роуд завела некие не совсем благовидные отношения, которые в последнее время возобновились, причем… Причем не обязательно она была этому рада. Сюда явился некий ее бывший возлюбленный. Вероятно, человек грубый и склонный к насилию, которому не понравились нежданные перемены к лучшему в жизни ее семьи.

— Насколько сильно пострадал от собаки Роудов почтальон? — спросил Смайли.

Д’Арси снова повернулся к нему.

— А вот в этом и заключается самое удивительное. Главная загадка всей истории, мой уважаемый коллега: собака вообще не кусала почтальона. Дороти специально навела справки. История миссис Роуд лжива от начала до конца.

Они поднялись из-за стола и перешли в кабинет Филдинга, куда мисс Трубоди подала кофе. Разговор продолжал так или иначе вращаться вокруг трагедии в среду вечером. Для Д’Арси главным предметом озабоченности продолжали служить сопутствовавшие ей неприятности: назойливость журналистов, неделикатность полицейских, подозрительные связи миссис Роуд, необходимость сгладить последствия для повергнутого в горе мистера Роуда. Филдинг же по-прежнему оставался на удивление молчаливым и погруженным в собственные мысли, что не мешало ему по временам искоса бросать на Д’Арси взгляды, в которых читалась острая неприязнь. Ровно без четверти одиннадцать Д’Арси заявил, что устал, и они втроем вышли в большую прихожую корпуса, куда мисс Трубоди предусмотрительно принесла пальто Смайли, а также пальто, кашне и шапку Д’Арси. На все благодарности за гостеприимство, в которых рассыпался последний, Филдинг ответил лишь угрюмым и легким поклоном. Затем он обратился к Смайли:

— Этот ваш звонок мне. Я так до конца и не понял, чем он был вызван.

— А! Его причиной послужило письмо от миссис Роуд, полученное почти перед самой ее смертью. — Смайли старался свести подробности к минимуму. — Этим письмом сейчас занимается полиция, но они, кажется… Словом, они не придают ему особого значения. Скорее даже никакого значения вообще. В нем нашла отражение, — он смущенно улыбнулся, — свойственная миссис Роуд мания преследования. Такой термин обычно употребляют в подобных случаях. Однако мы, возможно, еще обсудим эту тему. Вы просто обязаны отужинать со мной в отеле до моего отъезда. А сами часто бываете в Лондоне? Мы могли бы встретиться там по окончании семестра.

Д’Арси стоял на пороге, глядя на только что выпавший снег, ровным слоем покрывавший тротуар перед домом.

— Вот, — сказал он с улыбкой человека бывалого. — Вот тебе длинные ночи, Теренс, что скажешь? Наши долгие ночи.