ГЛАВА 1

«Отель «Дастан», 9 августа 199… года.

Милая Танюшка!

Ну вот я наконец и в Турции. Ну, что тебе сказать о первых впечатлениях? Над всей Центральной Анатолией — безоблачное небо. По крайней мере, над той ее частью, где нахожусь сейчас я.

А нахожусь я сейчас на побережье залива Анталья или, как гордо именуют ее местные жители, на «турецкой Ривьере». Не знаю, насколько правомерно это сравнение — никогда не была на настоящей Ривьере, но, как мне наобещали, небо будет тут безоблачным 300 дней в году (а я собираюсь пробыть много меньше), море всегда останется не ниже 24, а песок и пальмы — эти вечные декорации вожделенного юга — здесь имеются в большом изобилии.

Пока что прогнозы оправдываются! Я уже могу смотреть на небо без темных очков и даже уже начала уставать от его монотонной голубизны, так же, как и от молочной теплоты такого же нахально-синего моря. Бассейна здесь, как ты знаешь, нет, но он и не нужен — до моря тридцать метров, и вода там не нуждается ни в каком подогреве.

Итак, природа — на пять с плюсом, погода — тоже, а что до остального — то на все досадные мелочи быта вполне можно закрыть глаза, если учесть, в какую мизерную сумму было оценено это великолепие. Ты спросишь, откуда я знаю географические подробности? Ну, тебе же известно, как основательно я привыкла ко всему готовиться, не могла же я пустить на самотек свою первую поездку в Турцию! Еще в Москве, выбирая турфирму, я перечитала уйму путеводителей, поэтому теперь разбираюсь во всех местных достопримечательностях не хуже здешних гидов».

Так писала молодая женщина, пристроившись в развилке кряжистой, необхватной оливы, лениво шелестящей серебристыми узкими листьями. Обжигающие лучи полуденного солнца заставили ее искать укрытия, и живописное дерево-долгожитель приютило на своих ветвях необычную птичку из России. Впрочем, в последнее время горластые и бесцеремонные туристы из этой холодной, суровой страны частенько отдыхали в теньке под этими историческими ветвями, а самые тщеславные не замедлили увековечить для потомков свои имена и жизненное кредо, вырезав их ножиками на тысячелетней коре. «Че те надо?» — вопрошала какая-нибудь невинная нимфа, «Оля, хочу!» — признавался романтик, «А кому сейчас легко?» — интересовался обиженный жизнью, «Леха, гад буду!» — бил себя в грудь пахан. Венчала этот альбом автографов растянутая по всему стволу надпись: «Евген и Чича были тут. Навеки».

Женщина, пристроившаяся в развилке между толстых ветвей, уже успела прочитать все эти памятные надписи — с самого утра она вместо того, чтобы идти на пляж, ютилась здесь, в благодатной тени.

С ней случилось то, что частенько происходит с туристами после долгих зимних месяцев, дорвавшимися наконец до теплого моря и яркого солнца — она пожадничала, перегрелась, обгорела, кожу на плечах и на спине жгло и саднило, в некоторых местах даже появились волдыри.

Не желая тратить ни минуты драгоценного отпуска на сидение в помещении, она нашла это чудное местечко — огромная тенистая олива, окруженная причудливой смесью жестколистых вечнозеленых кустарников — лавра, земляничного дерева, душистого цветущего олеандра. Чудесный оазис совсем недалеко от отеля и с замечательным видом на море.

Вначале она разложила полотенце на травке между корней, но лежать было больно, а сидеть на откосе — неудобно. Потом обнаружила в ветвях это удобное кресло и, вспоминая себя девчонкой, с неожиданной легкостью вскарабкалась вверх по шершавому стволу. Широкие, до колен бермуды, кроссовки и рубашка с длинными рукавами, завязанная на животе узлом, — такой наряд не травмировал обожженную, саднящую при малейшем движении кожу. И вот теперь она сидела, чувствуя раскаленной спиной легкий ветерок, дующий с моря, и описывала далекой, оставшейся в Москве подруге свои первые отпускные радости и невзгоды. Легкую плетеную сумку и такую же шляпку она развесила на сучках вокруг себя.

«Спина болит ужасно, особенно же мучает ближайшая перспектива моего легкомыслия — дня через два кожа облезет, и я буду похожа на больного экземой или еще какой-нибудь тропической кожной заразой — малопривлекательное зрелище! Ты ведь знаешь, я и в лучшем-то виде не фотомодель, что уж говорить о том, как я буду выглядеть в недалеком будущем. И нос — о боже! Мой курносый нос, конечно же, невозможно было скрыть ни за какими полями — я имею в виду шляпку, — теперь кожа слезет с него, как кожура с печеной картошки».

Называя себя «малопривлекательным зрелищем», женщина немного кокетничала. Да, она отнюдь не была красавицей, но кто их в жизни встречал-то, настоящих красавиц! Личики на обложках модных журналов? Попробуйте представить себе, как они будут выглядеть, если их хорошенько умыть. Прелестницы на конкурсах красоты? А останутся ли их ноги такими же длинными, если лишить их пятнадцатисантиметровых каблуков? Звезды мирового кино? В их красоте — девяносто процентов труда гримера и оператора. А вот выпусти их на солнечную летнюю улицу или посади в комнате лицом к окну… Короче, истинная, настоящая красавица — явление редчайшее, существо реликтовое, штучка уникальная. Но это не значит, что без нее мир погрязнет в серости и уродстве — вовсе нет! Любая женщина при желании может выглядеть не хуже мордашки с обложки. Но та, что сидела на дереве, — не хотела. Вернее, не считала нужным что-то менять в своей внешности. В ранней юности, испепелив своим несчастным взглядом не один десяток зеркал, она раз и навсегда поставила на себе крест, позабыв, что красота и привлекательность — совсем не одно и то же, что очарование не измеряется длиной ног, а обаяние никак не зависит от формы носа.

Да, ей было далеко не двадцать, и на вопрос: «Сколько вам лет?» — она уклончиво отвечала «Сколько дадите». Но выглядела она удивительно свежей и живой. Даже в юные годы ее фигура была далека от пресловутых 90–60—90. 40–42 она носила в шестом классе, теперь же ее размером был 48, зимой иногда доходило и до 50. Ступни, которыми она слегка помахивала в воздухе, отнюдь не были миниатюрными — 38 при росте 164 — это, согласитесь, немало.

Да, она не была ни ослепительной блондинкой, ни сногсшибательной брюнеткой, ни соблазнительно рыжей — но ее прямые мягкие волосы, подстриженные в форме каре, были того самого русого тона, который появился бы у восьмидесяти процентов московских женщин в возрасте 20–45 лет, если бы в городе вдруг исчезла краска для волос.

Да, нос у нее был вздернутым, ресницы и брови — белесыми, круглые щеки были щедро усыпаны веснушками — но такой словесный портрет годился для тех же восьмидесяти процентов жительниц столицы! Классический русский тип — неброский, неяркий, милый и пленительный, как полевая ромашка.

Единственное, что выделяло ее среди других, — глаза. Небольшие, но необыкновенно красивые — светло-серые, идеально прозрачные, как капли росы. Они производили незабываемое впечатление на всех, кто хоть раз встретился с ней взглядом.

Но сама обладательница редкостных глаз, как это часто бывает, не считала их достойными внимания. Подумаешь, серые! Это не голубые, не зеленые, не черные — что уж здесь особенного!

«Тебя интересуют мелкие бытовые неурядицы, которые чуть было не испортили мне первые впечатления?» — продолжала она свое письмо. «Ну, так вот: во-первых, никакого «трансферта», как мне обещали в турфирме, не было и в помине — в аэропорту меня никто не встретил, так что мне пришлось самой искать обменный пункт и менять весь мой капитал — несколько стодолларовых бумажек — на толстую пачку лохматых, грязных и истрепанных турецких денег. Никогда не научусь пересчитывать их по курсу!

А потом пришлось самой добираться до отеля. Представляешь? В чужой стране, не зная ни слова по-турецки! Хорошо, что нашелся добрый, да к тому же еще правильно воспринимающий мои жесты водитель автобуса, курсирующего между Антальей и Аданой, — он понял, куда мне нужно, и довез прямо сюда. Однако сама по себе поездка тоже оказалась «неприятностью», хотя и была довольно быстрой. Мне выпал случай убедиться, что дороги в Москве — это еще не беспредел. Беспредел, оказывается, тут. Да, представь, первое место по лихости на трассах — явно не за нами.

Эта поездка стоила мне таких нервов, что я даже не заметила «живописные рощи цитрусовых и плантации бананов и хлопчатника», которые обещали в путеводителе. Надеюсь, ты представляешь, с какой радостью я выскочила из автобуса, когда мы добрались до отеля!

Но и после прибытия неприятности не кончились — забронированный на мое имя номер накануне отдали пожилой паре, а в том, где поселили меня, не работает кондиционер — представляешь, каково это, в такую-то жару! Да еще и створка окна, как назло, имеет такую странную конструкцию, что постоянно захлопывается, когда я ее открываю, — мне пришлось вставить в распор пластиковую рейку, которая валялась на балконе.

Но спать все равно жарко, к тому же в открытое окно постоянно залетают насекомые — особенно меня раздражают мелкие зудящие твари вроде москитов, которые норовят вцепиться в лицо.

И еще — у меня ужасно скрипучая дверь. Никогда не слышала более противного скрипа! Я уже пыталась смазать ее кремом от загара и оливковым маслом, но ничего не вышло, кроме того, что я испортила серую кофточку — помнишь, ту, которую мы вместе купили у вас в супермаркете. Представляешь, посадила на нее масляное пятно! Не отстирывается, я уже проверила.

Ну а остальные беды — полностью по моей вине. Кроме кофточки, испортила часы, когда полезла, не сняв их, в море, испортила кожу, когда забыла, что тридцать шестая параллель — это не пятьдесят шестая, короче, теперь прячусь в тень и мажусь местной простоквашей — здесь ее называют йогуртом.

Вот, в общем-то, и все проблемы — как видишь, это мелочи по сравнению с великолепием «бирюзового ожерелья Турции» (еще одно название здешних мест).

Отель наш — небольшое, двухэтажное, очень уютное здание, в полукилометре от шоссе Анталья — Адана и метрах в пятидесяти от моря. Вокруг — довольно ухоженный садик с ровно подстриженным газоном, фонтаном, финиковыми пальмами и акациями, цветущими геранями. Конечно же, есть тут и олеандры, и лавровые кусты (моя соседка по этажу, экс-певица Инесса Казимировна, уже начала собирать и сушить листья впрок, «для Москвы»). Я нашла тут мирт и агаву и еще какие-то совершенно незнакомые мне, но очень красивые цветущие растения — как мне объяснила другая соседка, немка-биолог Карен, в Турции очень много эндемичных растений, то есть таких, которые не найдешь больше нигде на свете.

Отель расположен достаточно уединенно — до ближайшего городка, Манавгата, 12 километров на запад, до более крупного города, Аланьи, 40 километров на восток. Тут есть своя прелесть — вокруг много дикой природы, хотя и слегка подпорченной уже одолевшим эти места строительным бумом. Гостиницы здесь вырастают как грибы — наплыв туристов увеличивается с каждым годом.

Рядом с нашим отелем — что бы ты думала? Маленькая православная церквушка. Как мне рассказали, построена совсем недавно на деньги какого-то из наших богачей — он решил позаботиться о том, чтобы «дорогим россиянам» было где каяться и замаливать грехи.

А каяться есть в чем — рядом с пляжем нашего отеля, всего в каких-нибудь ста метрах находится нудистский пляж (подарок еще одного «нового русского»), он отгорожен от остального мира чисто символическими и совсем реденькими кустиками.

А еще говорят, что в ближайшем городке есть самый настоящий бордель, и будто бы это — тоже дело рук одного из наших. Вот они, парадоксы загадочной русской души! Один строит бордель, другой — храм, третий — нудистский пляж. Согреши, покайся и отправляйся загорать голышом.

Надеюсь, ты не считаешь меня ханжой? Лично я не имею ничего против самих нудистов, меня всего лишь раздражает поднятый вокруг них ажиотаж — все так взбудоражены пикантным соседством, как будто никогда в жизни не видели голых.

В море напротив нашего пляжа — довольно высокие скалы. Всех приезжающих предупреждают, чтобы они не купались там, — опасное течение может утянуть под камни и даже — в подводную пещеру. Я из свойственного мне духа противоречия уже попробовала подплыть именно туда, и меня действительно чуть было не унесло течением. Бр-р-р! Кошмарное ощущение беспомощности перед стихией.

Персонал нашего отеля неплох, однако поражен неискоренимой «левантийской» ленью: сиеста — это святое, и, назойливый турист, не вздумай в это время умирать! Помощь тебе оказать будет некому — все отдыхают.

Если можно что-нибудь не делать, то никто и не будет делать (пример — мой кондиционер и скрипучая дверь, хотя я еще не поставила крест на своих попытках добиться их ремонта), если можно не идти, будут сидеть, если можно не сидеть, будут лежать. Футбол — это тоже святое, вся мужская часть персонала способна часами млеть перед телевизором в ожидании гола от любимого «Галатасарая».

Отдыхающие — это отдельная история, подробнее опишу их позже. Мы пока что мало знакомы, но одно уже сблизило нас всех — ожидание затмения. Ты помнишь, оно должно состояться 11 августа, и как раз над Турцией будет его эпицентр или что там бывает у затмений? Короче, тут солнце будет закрыто полностью, не то что у вас в Москве. Народ уже начал поговаривать о том, чтобы коллективно коптить стеклышки, многие запаслись двумя-тремя парами темных очков, даже я поддалась общему психозу и немного нервничаю в ожидании этого необычного события. Может быть, дело в том, что раньше я никогда не видела затмений? Но это будет только послезавтра, и как раз на этот день у нас запланирована экскурсия в крепость».

На этих словах ручка выскользнула из уставших пальцев и полетела вниз.

Проследив ее полет, Леонида (именно так звали женщину) с удивлением увидела, что в этом оазисе она уже не одна: внизу под деревом расположился какой-то мужчина. Приставленный к его глазам бинокль был направлен в сторону нудистского пляжа. На упавшую рядом ручку он не обратил никакого внимания.

Ну, вот! Невезение, как всегда. Стоило ей открыть для себя приятное местечко, как сюда толпами прибывают подглядывающие за нудистами типы! Как он там называется этот вид извращения? Когда все время хочется за кем-то подглядывать? Ах да! Вуайеризм. Стало быть, этот тип внизу — самый настоящий вуайерист. Только такое вроде бы бывает у подростков… А этот уже довольно взрослый…

— Эй! — окликнула она незваного пришельца. — Послушайте! Подайте мне ручку, пожалуйста!

Погруженный в свое интересное занятие вуайерист никак не реагировал. Не услышал? Или притворился, что не слышит?

— Послушайте! — уже громче произнесла Леонида. — Я, конечно, не расхаживаю по пляжу в костюме Евы, но это не повод, чтобы меня не замечать!

— Что? Что вы сказали? — на этот раз рука с биноклем опустилась, и незнакомец окинул молодую женщину слегка ошарашенным взглядом. Надо же! Услышал!

— Я уже второй раз прошу вас подать мне ручку, — стараясь говорить как можно строже, повторила Леонида. — А вы делаете вид, что не слышите!

— Я не делаю вид, — обиженно произнес мужчина. — Я и в самом деле не слышал, — с этими словами он поднялся и протянул Леониде руку. — Давайте спускайтесь! Хотя, если вы не можете сделать это без посторонней помощи, зачем было туда залезать!

Теперь настал черед Леониды прийти в изумление от непонятных действий незнакомца — несколько секунд она озадаченно смотрела своими серыми прозрачными глазами в его темно-карие, а потом, сообразив, в чем дело, громко расхохоталась.

— Вы очень любезны, но я бы предпочла свой старый верный паркер. Он вон там, у вас под ногами!

Теперь дошло и до него — он смущенно усмехнулся и, подняв ручку, протянул ее Леониде.

— Извините, не понял.

Принимая ручку, Леонида задела свою висящую на сучке сумку — та упала к ногам мужчины, распахнулась, и на землю вывалилась книжка — детектив ее любимого автора, Риты Прусской.

Реакция увидевшего книгу незнакомца была странной и необъяснимой.

— Не понимаю, как можно читать такую ерунду! — проговорил он, в сердцах забрасывая несчастный роман обратно ей в сумку. Чувствовалось, что он явно не в своей тарелке.

— Не понимаю, как можно заниматься таким гадким делом! — парировала задетая его пренебрежительным тоном Леонида, кивая на бинокль. Она уже слезла с дерева и стояла рядом с незнакомцем, радуясь его смущению. — Подглядывать тайком, из кустов… Вам же не пятнадцать, в конце концов! Неужели нельзя просто отправиться туда самому, если уж вам так хочется!

— Это вас не касается!

— А вас не касается, что я читаю!

Они бросали друг на друга презрительные взгляды и тяжело дышали, как боксеры перед схваткой. Это было похоже на настоящую ссору.

Вот только можно ли поссориться с человеком, даже не зная его имени?

Или у Леониды был просто талант портить отношения с незнакомыми мужчинами? Неужели она действительно принципиально несовместима с ними?

Да, в этом была ее главная проблема — она еще ни разу не побывала замужем. Ни разу не состояла ни в каком, даже в гражданском браке. У нее было несколько эпизодических, мимолетных романов, которые не оставили после себя вообще никаких воспоминаний — ни плохих, ни хороших.

Раньше ее это не волновало — подумаешь, личная жизнь! Это для наседок, которые больше ни в чем не могут проявить себя. А у нее есть любимая работа, она успешно делает карьеру, зарабатывает неплохие деньги, зачем ей вешать себе на шею какого-то мужика, которого еще, чего доброго, придется и содержать, и кормить, и обстирывать… Каждый день ей приходилось работать по 10–12 часов, и она просто не могла представить, откуда же возьмет время на все эти нудные семейные обязанности. Вот как постепенно получилось, что работа заменила ей семью, маленькая аудиторская фирма, в которую она пришла сразу после института, стала домом.

Она действительно была добросовестна, трудолюбива и чрезвычайно аккуратна, оба ее начальника вскоре оценили это и не замедлили воспользоваться, повысив ей зарплату и уволив других сотрудников. Поэтому, начав служебную деятельность в качестве обычной секретарши, Леонида вскоре оказалась и кадровиком, и начальницей канцелярии, и даже менеджером в одном лице. Кроме нее и двух боссов, в фирме остались только уборщица, повариха и курьер.

Но возросший объем обязанностей не утомлял, а, наоборот, подстегивал ее служебное рвение, она вполне успешно совмещала все эти должности, тем более что зарплата вполне соответствовала затратам ее энергии. Кроме того, она чувствовала свою важность, свою необходимость фирме, не без оснований полагая, что без нее тут наступит хаос и вся работа попросту остановится. Так и случилось однажды, когда она зимой заболела гриппом и целую неделю провалялась дома — за эту неделю она просто оглохла от телефонных звонков, оба ее начальника звонили попеременно, и ей пришлось выйти на работу полубольной, чтобы налаженный служебный механизм не застопорился. Это были идиллические годы — она целиком отдавала себя работе, и начальники ее действительно уважали и ценили — с их стороны ни разу не было никаких поползновений перевести служебные отношения в личные.

Все это устраивало ее целых десять лет, пока однажды она не поняла вдруг, что треть отмеренного ей срока просидела в четырех стенах, окруженная стеллажами с папками, в компании с компьютером, ксероксом и факсом, в то время как у остальных: у тех же самых ее начальников, у уволенных когда-то сотрудников — есть какая-то другая, насыщенная и интересная жизнь, которая значит для них гораздо больше того образцово-организованного офисного рая, который создала на работе Леонида.

В тот день, когда она вдруг с ужасом осознала всю меру своего одиночества и никчемности, в контору заглянула дочка одного из боссов. Леонида знала, что оба главы фирмы женаты (на одной из свадеб она даже присутствовала лично), знала, что у них есть дети, но когда в комнату вдруг впорхнула незнакомая вертлявая девчонка и, невзирая на протест Леониды, пытавшейся остановить ее, проскользнула в кабинет начальника; когда начальник, вместо того чтобы выставить наглую девицу, прервавшую важное совещание, вышел и на глазах рассерженной Леониды протянул девчонке ключи от машины, весело чмокнул ее в щеку и ласково взъерошил волосы, Леонида была потрясена. Потрясена тем, какая взрослая у шефа дочка, с какой легкостью ради нее был нарушен порядок работы, который для Леониды был незыблемым, потрясена словами босса, проводившего девчонку до дверей: «Дочка школу заканчивает, сегодня хотят с матерью поездить, поискать платье на выпускной». Обиженная Леонида не стала напоминать, что именно сегодня босс обещал помочь ей отвезти в ремонт телевизор — она наконец-то смогла выкроить время, а до этого целых три месяца ей приходилось обходиться вообще без голубого экрана, потому лишь, что она не могла себе позволить закончить работу на несколько часов раньше. А сам начальник в тот день так и не вспомнил о своем обещании, лишь на следующее утро он, проходя мимо Леониды, смущенно бросил: «Ты извини, у меня вчера изменились планы, я не смог тебе помочь. Как-нибудь в другой раз, хорошо?»

Вот тогда-то Леонида вдруг и прозрела. Какой же дурой она была, потратив лучшие годы жизни — на что? На самообман. Все эти годы она создавала — что? Для кого? Идеальные условия для своих шефов, которые видели в ней лишь наемную работницу. То, что для нее было святыней, для них являлось всего лишь привычным удобством, и не более того. А если фирма завтра разорится? И с чем она останется тогда?

Все эти годы она пыталась уверить себя, что у нее есть все, а у нее не было ничего — ни мужа, ни детей, ни тепла, ни любви… ни уверенности в завтрашнем дне… да, у нее не осталось ничего, кроме нескольких верных подруг, которые тоже имели свои семьи и жили полноценной жизнью. Она купила себе квартиру, но теперь жила в ней одна, только кошка скрашивала оглушительное одиночество. А что у нее было впереди? Ей уже тридцать два, а она все еще — девочка на побегушках для чужих дядей.

И ей вдруг страстно, до боли, захотелось бросить все, полюбить и стать любимой, обрести тепло и семейный уют, чью-то помощь и защиту… Ей нужен был мужчина, опора и помощник.

Но она вдруг обнаружила, что ей, тридцатидвухлетней, не так-то просто решать проблемы двадцатилетних. Где она могла найти подходящего мужчину? На работе? Обращавшиеся к ним в фирму клиенты все давно уже были женаты. Среди друзей своих друзей? Там тоже не осталось ни одного холостяка. Встречаться с женатым? Леонида считала это ниже своего достоинства — девчонке еще можно побаловаться, а ей, солидному человеку, не нужны бесперспективные отношения.

Но сложности были не только в этом. Леонида оказалась на удивление привередливой. Даже те редкие одиночки, с которыми ее знакомили, были отвергнуты по самым пустяковым поводам.

— Дура ты, дура! — укоряла ее подруга Татьяна. — С твоей разборчивостью ты никогда не выйдешь замуж! У этого нос, видите ли, кривой. Тот — коротышка, а другой — мужлан. Заруби на своем, тоже, кстати, не идеальном носу — прекрасных принцев нет! Есть только то, что есть. И другого тебе не предложат! А если хочешь принца — сделай его себе сама! Уверяю, у тебя отлично получится. У других же получается!

— Тебе легко говорить, твой Андрей — просто образец совершенства! Я бы и сама от такого не отказалась. А мне все каких-то убогих подсовывают. Нет уж, я лучше подожду. Время у меня есть…

— Жди, жди. Только в тридцать два давно бы уже пора распрощаться с детскими иллюзиями. В этом возрасте надо дочек к замужеству готовить, а не себя тешить розовыми мечтами!

— Но я не могу связать свою жизнь с человеком, на которого мне просто противно смотреть!

— Если бы все рассуждали как ты, штампы в паспорте было бы некому ставить! Жить друг с другом — это вовсе не значит друг на друга смотреть. К тому же и ты сама — не подарок! Так что, подруга, умерь-ка свои притязания. Знаешь, что говорят психологи? Стерпится-слюбится. И еще: лучше хоть какой-то опыт, чем дырка от бублика. Лучше развестись, чем остаться старой девой, лучше действовать, чем выжидать…

— Знаю, знаю! Лучше ошибиться, чем не попробовать, и все в таком духе. Не верю я этим советам. По мне так лучше никак, чем плохо!

— Вот-вот! Это они тоже объясняют, психологи. Тридцать два — тридцать пять — это рубеж, до которого человек еще способен совершать безрассудные поступки. А потом начинает развиваться и укрепляется сверхосторожность.

— Так, значит, замужество — это безрассудство?

— А ты как думала? В омут с головой.

Эти разговоры выводили Леониду из себя, тревожили ее. Она вдруг действительно стала замечать, что стала расчетливее и осторожнее, что ей и «хочется, и колется», — она страдала от одиночества и в то же время панически боялась что-то менять в своей хоть и плохо, но налаженной жизни.

К тому же выяснилось, что она совершенно не умеет неформально общаться с мужчинами. В последние годы они были для нее только официальными лицами — представителями фирм, частными клиентами, а в непривычной нерабочей обстановке Леонида терялась и не знала, как себя вести.


Вот и этот, вуайерист, при ближайшем рассмотрении был не самым плохим экземпляром! Среднего роста, стройный и подтянутый, загорелый шатен, с карими глазами и темными густыми бровями — он отлично смотрелся в бежевых шортах и светлой футболке! Если бы Леонида не успела с ним поругаться, она сочла бы его даже очень симпатичным.

Теперь она стояла возле него и думала: «Ну, вот! Как их можно понять, этих ненормальных? Вначале принимает меня за идиотку, которая жеманно просит «подать ей ручку», потом набрасывается на мою любимую Риту Прусскую… Как будто читать ее постыднее, чем подглядывать за нудистами!»

Но мужчину не интересовали сложные переживания молодой женщины.

Не говоря ни слова, он развернулся и зашагал к пляжу.

Глядя ему вслед, Леонида чувствовала, как куда-то уходит ее роскошное утреннее настроение.

«Ну, уж нет! Не дам этому проходимцу испортить мне отпуск и разрушить планы!»

Она мотнула головой, присела на корточки и приписала в конце письма:

«Танюшка!

Сообщаю тебе, моей лучшей подруге, — только что я приняла важное решение. Приглашаю тебя быть свидетелем моего обета, который я даю тут, сидя под оливой и вдыхая воздух средиземноморского побережья:

Я ТОРЖЕСТВЕННО КЛЯНУСЬ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА ПЕРВОГО, КТО СДЕЛАЕТ МНЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ!

Романтично, не правда ли? Ты всегда укоряла меня в том, что я слишком рациональна и практична, так вот на тебе! Получи другую Леониду! Впавшую в безумие и пустившую личную жизнь на самотек и на волю случая».

Леонида перечитала написанное и тут же ужаснулась собственной смелости. А потом испугалась этого страха — уж не начинает ли в ней развиваться та самая сверхосторожность? И тут же невесело усмехнулась над тем, как серьезно отнеслась к собственной же шутке — да, этот обет и не мог быть ничем, кроме шутки, — последний раз ей делали предложение… Дайте-ка вспомнить… Лет этак пятнадцать назад. Тот самый робкий очкарик, который всегда так восторженно смотрел на нее, когда она заикалась у доски.

Так что опасаться, по большому счету, ей было совершенно нечего.

А жаль!

Мимо оливы мирно прошествовала пожилая пара соседей Леониды. Их безупречные отношения восхищали всех проживающих в отеле. Инесса Казимировна, бывшая «прима» Театра оперетты, выйдя на пенсию, увлеклась живописью. Она и ее муж, Михаил Егорович, доктор наук, профессор и изобретатель, являли собой воплощение идеального брака. Пожилой джентльмен ухаживал за своей женой, как за новобрачной, — был внимателен и нежен, старался угадать каждое ее желание. Он носил за ней этюдник, стульчик и зонт, бегал в отель за водой, когда она испытывала жажду, катал на катере и яхте. А она, истинная женщина, принимала его внимание как должное, хотя совсем не была такой слабой, какой могла показаться.

Леонида проводила супругов завистливым взглядом. Надо же, как трогательно они относятся друг к другу.

Ей вдруг так остро, до боли захотелось вот таких же отношений, что она чуть было не побежала вслед за вуайеристом, чтобы немедленно, тут же предложить ему жениться на ней. Ради этого она готова была лично взять его за руку и отвести на нудистский пляж. И даже отправиться туда вместе с ним, если уж ему так хочется!

Ну уж нет, данный ею обет — никакая не шутка! Хочу замуж! Хочу замуж! Хочу замуж!

Изнемогая от избытка чувств, Леонида вытащила из сумочки маникюрные ножнички и нацарапала эти рвущиеся из сердца слова на стволе старой многострадальной оливы.

Загрузка...