Участок

Глава 2 Воробьиная ночь

Бесприютной ночью, ветреной и моросящей, из тех, что в Анисовке зовут воробьиными, кто-то срезал провода, оставив село без света. Столбы от дороги районного значения до села стояли голые, с пустыми пролетами, только обрезки болтались поверху.

Зачем срезали – не вопрос. Провода из алюминия, алюминий – цветной металл, а пункты приема этого самого металла в ту пору, о которой мы рассказываем, расплодились повсеместно, и приемщики покупали у населения, пользуясь его хроническим безденежьем, все, что население приносило, включая вещи, нужные в хозяйстве. При этом в хозяйстве не только личном.

Поэтому поведение анисовского приемщика Прохорова можно назвать даже благородным: когда ему притаскивали прабабушкин самовар или кусок кабеля, явно не в своем огороде найденный, он отговаривал, убеждал одуматься, вернуть самовар в семью как реликвию, а кабель туда, откуда он был позаимствован, и соглашался принять, лишь видя, что сдающий готов на все и, если тут не возьмут, отвезет в райцентр.

Прохоров сам, кстати, с кабеля и забогател: будучи прорабом в Полынске, рыл котлован и наткнулся на целый, говорят, километр многожильных сплетений, которые закопали неизвестные лица в незапамятные времена. Официально сдал его, официально получил хорошие деньги и заинтересовался этим делом: открыл пункты по нескольким селам, включая родную Анисовку, куда, кстати, решил вернуться и поселиться с семьей. И вот уже дом достраивает, живет спокойно и аккуратно, жену и дочерей недавно отправил на морской курорт, сам же себе отдыхать не позволяет.

Его пример не дает покоя двум друзьям – Желтякову и Клюквину. Дело в том, что лет двадцать назад, в эпоху холодной войны, в окрестностях Анисовки, в лесу, за одну ночь возник секретный объект: огороженный забором щитовой домик, рядом две машины с локаторами, в домике и машинах – солдаты. Потом война потеплела, и домик с машинами в одночасье исчез. Но осталась достоверная легенда, что к дому был проведен секретный кабель от другого секретного кабеля, магистрального, которым, как уверял служивший в войсках связи Мурзин, подземно опутана вся страна. Вот Желтяков с Клюквиным и ищут этот кабель, перекопав все окрестности и мечтая разбогатеть. Ищут после работы, прихватывая иногда и ночь, что, сами понимаете, деталь характерная. Возьмем ее на заметку.

Как бы то ни было, Анисовка осталась без света, столбы – без проводов. Шаров с утра шел вдоль них с Мурзиным и Володькой Стасовым, ахал, руками разводил, подсчитывал мысленно убытки, а потом послал Володьку за Кравцовым.

Он послал за Кравцовым, а тот не бездельничал. Прожив в Анисовке два дня, кое-как обустраиваясь и недоумевая, что же дальше ему делать в деревне, где никаких преступлений не предвидится, он вспомнил о загадке утопления Кублакова и решил приступить к расследованию серьезно. Проснувшись чуть позже рассвета, он отправился к вдове участкового Любови Юрьевне с намерением задать ей несколько неожиданных вопросов. Почему в такую рань? Потому, что Кравцов знает: с утра человек всегда правдивее. Далее, размявшись, он начинает жить среди своих дел и среди других людей, а дела и люди наши таковы, что вольно или невольно приходится что-то обойти, в чем-то слукавить, в чем-то сфантазировать, и чем ближе к вечеру, тем привычней и легче если не врать, то слегка привирать; поэтому, кстати, все театры в городе работают именно вечером, когда актерам проще лицедействовать, поэтому именно по вечерам мужчины ухаживают за женщинами (в этом тоже ведь без вранья не обойдешься). И телевизор больше всего мы тоже смотрим вечером, когда не только самим врать легче, но и воспринимать вранье тоже комфортней. Затем наступает время относительной правды – ночь. Нет, человек не становится правдивей, просто он очень устает за день и путается, где ложь, где истина, тут его и можно подловить. Настоящая же правда возможна только утром. Человек за ночь выспался, он как бы отвык жить – то есть лгать, лукавить и обманывать, в том числе самого себя. В это время он часто и проговаривается.

Оказалось, еще раньше Кублакову навестила старуха Синицына. Она старуха развитая, современная, двое городских сыновей подарили ей недавно телевизор и видеомагнитофон, вот она и пришла к Любе поменять кассеты. Увидев Кравцова, она тут же догадалась:

– Держись, Люба! Сейчас про убийство Валентина твоего спрашивать будет!

Люба отмахнулась с досадой, сидя под коровой и доя ее перед выгоном:

– И ты туда же, теть Зой! С чего вы все взяли-то, что его убили?

Синицына поправила с гордостью:

– Не теть Зой, а Зоя Павловна, между прочим! – И потыкала пальцем в одну из кассет. – Вот тут точно такая история: человек много знал, и его убрали! Только не утопили, а в цемент закатали!

– Я тебя умоляю, теть Зой, извини, Зоя Пална! Сравнила тоже! Это не про нас, там другая жизнь!

– Никакая не другая! Только говорят не по-нашему, а посмотреть – то же самое. У одних всего до шиша, у других от шиша краешек. Вот и эти самые... Противоречия! – Тут Синицына вздохнула и сказала с сочувствием: – Конечно, оно горе. С другой стороны, Шаров об тебе заботится. В смысле – как начальник.

Люба встала из-под коровы, оперлась обеими руками на поясницу, помогая ей распрямиться, и сказала спокойно, но строго:

– Вот что, теть Зой, извини, Зоя Пална! Я этих намеков не люблю! Пришла за кассетами – бери!

– А это не я намекаю! – оправдалась Синицына. – Это Юлюкина Юлька намекает! А я ей, наоборот, говорю: ты, говорю, не болтай. Люба, говорю, женщина честная, и ты над ней свечку не держала! Сама, говорю, не видела – и молчи! А если, говорю, что-то у них с Шаровым, говорю, и есть, то это ихое дело, потому что, говорю...

Тут Синицына умолкла, потому что взгляд у Любы стал нехороший, негостеприимный какой-то, а рука зачем-то потянулась к граблям. Но Кравцов уже приближался, поэтому Люба не позволила вылиться эмоциям, только крикнула:

– Наталья! Дай бабе Зое посмотреть что-нибудь! Наталья, зараза! Наталья!

Заспанная Наташа, дочь Любы, круглолицая девушка лет пятнадцати, высунулась из окна и спокойно сказала:

– Во-первых, не зараза. Во-вторых, ты бы еще ночью меня побудила.

– Ничего! Кто вчера обещал корову подоить и выгнать? Мать ломается, а ты дрыхнешь!

Синицына пошла к дому, а Кравцов, поздоровавшись, хотел было озадачить Кублакову прямым вопросом, но она вдруг сказала:

– Извините, мне некогда! Вы серьезный человек, официальный! Зачем вы сплетням верите? Зачем ворошить, два месяца с лишним прошло! Что, допрашивать меня будете? На мне дочь взрослая, хозяйство, мне дыхнуть некогда, а вы меня расстраивать хотите? У меня и так давление выше нормы каждый день! Господи! – Люба всхлипнула и утерла глаза. – И жить спокойно не давали человеку, и после смерти тревожат! Утонул он! И все! И до свидания!

Кравцов понимал, что в такой ситуации лучше удалиться. Но, впрочем, он был почти удовлетворен. Кублакова своим коротким монологом дала ему богатую пишу для размышлений. А именно:

1. Почему она решила, что Кравцову больше не о чем с ней говорить, кроме как про убийство?

2. Почему вот уже второй раз явно уклоняется от общения с милиционером?

3. Какие сплетни имеются в виду?

4. Что значит: «жить спокойно не давали человеку»?

5. Почему Кублакова так настаивает на том, что муж сам утонул?

6. И наконец, почему она так ненатурально всхлипнула, зачем вытирала абсолютно сухие глаза?!

Вопросы и вопросы...

А тут еще добавил правдолюбец Дуганов, неожиданно вынырнувший из кустов.

– Что, угостили вас дезинформацией? – иронично спросил он. – А она призналась, что с Шаровым находится в интимной половой связи?

– Разве?

– Не разве, а точно! Я не сторонник вмешательства в личную жизнь, но тут дело общественное! Если не уголовное! Судите сами, какой расклад: у Шарова жена болезненная и с придурью. В школе работает учительницей литературы и пения. Уроки отведет, садится дома в глухой комнате и на гитаре до ночи играет. Песни сочиняет, понимаете ли! А людям не поет! Но неважно. Главное другое. У Шарова к Любе Кублаковой интерес! Кто мешает, попробуем догадаться? Естественно, Любы муж, Кублаков! И мешает двояко: и как муж, и как человек, который знает про махинации братьев Шаровых и всей местной мафии! Да он и сам такой был, Кублаков, тоже олигарх! Но я ему на совесть давил все время. И предполагаю следующее. Кублаков начинает мучиться от нечестной своей жизни. Он хочет во всем сознаться. И говорит об этом Шарову Андрею Ильичу. И Шаров понимает: ему с братом конец. Выход: или подкупить Кублакова, или уничтожить! Я полагаю, подкупить они пробовали: Кублакову за общественный счет баню построили перед смертью. Роскошная баня, прямо сауна! Но совесть он там свою не отмыл и продолжал мучиться. И решили они его убрать. Это в частности!

– А что в общем?

– Погибнет Россия, как пить дать! – сделал вывод Дуганов.

– Не дадим! – откликнулся Кравцов.

Кого он имел в виду – непонятно. Вряд ли милицию, которую представлял: она может дать или не дать существовать только отдельным беспорядкам и преступлениям, страна в целом ей не по силам. Вряд ли лично себя: множественное число неспроста обозначилось. Скорее всего, Кравцов имел в виду тех граждан, которые, подобно ему, стараются соблюдать то, что можно, не давая себе, а иногда другим, это же самое не соблюдать.

Наталья Кублакова, провожая хоть и девичьим, но понимающим взглядом симпатичного милиционера, спросила Синицыну:

– Тебе чего дать, баб Зой? Эротику?

– Еще чего!

– Зря отказываешься, это же про любовь!

– Про любовь, девушка, – объяснила ей Синицына, – это когда люди слова говорят, и все красиво. А то сразу ляжут и едят друг дружку во всех местах, и чмокают. Противно! Ты бы меньше смотрела гадость, а больше училась. У меня двое сыновей в городе, обои с высшим образованием. Людьми стали.

– А я и так человек! – рассеянно ответила Наталья, наблюдая, как к Кравцову подбежал Володька и повел его куда-то.

Володька повел Кравцова к осиротелым столбам. Цезарь ковылял поодаль и исследовал богатые и экологически чистые запахи травы и кустов. Явно здесь бежала какая-то живность, но Цезарь не мог понять, какая именно: возрос на собачьем корме, на охоту его, вопреки породе, никогда не брали, живой дичи он в глаза не видел.

Шаров по-прежнему бегал вокруг столбов и недо– умевал.

– Смотри, что наделали! – закричал он Кравцову. – До нас докатилось!

– Что докатилось?

– По всему району провода снимают и сдают. Алюминий же! Он ведь денег стоит! Кстати, за сколько Прохоров килограмм берет? – повернулся Шаров к Володьке.

– А я откуда знаю?

– Оттуда! Кто собственную телевизорную антенну с крыши снял и сдал?

– Во-первых, я ее обратно выкупил. Во-вторых, Прохоров дал не деньгами, а натурой. Две бутылки.

Кравцов осмотрел столбы и попросил Мурзина, обвешенного «кошками», залезть на столб.

– Проводов все равно нет! Зачем? – спросил Мурзин.

– Время засечь хочу.

– Понял! – тут же сообразил Мурзин. – С какой скоростью лезть?

– С обычной.

– Когда воруют, с обычной скоростью не лезут! – не согласился Шаров.

– Ну, лезьте быстро!

И Мурзин белкой взлетел на столб. А потом слез, побежал ко второму столбу, опять залез. Изобразил, что перекусывает провод, опять слез – и так далее.

Получилось, что одному человеку, учитывая, что провода надо смотать и на что-то погрузить, за целую ночь трудно управиться. Беря во внимание также темень и дождь, то есть скользкость столбов.

– Бригада работала! – сказал Шаров.

– Возможно, – не спешил делать выводы Кравцов. – Дождь был, следов маловато.

Тут он обратил внимание на Цезаря, что-то пристально обнюхивавшего. Подошел и похвалил пса, подняв с земли рабочую рукавицу:

– Молодец, Цезарь!

Цезарь смутился: его не перчатка интересовала, а странная норка рядом с ней, из которой так и веяло теплым жилым духом. Была это сусликовая норка, но Цезарь этого, конечно, не знал.

Рукавица оказалась почти новая. С ярлыком. Кравцов продемонстрировал это окружающим.

– У нас таких миллион! – сказал Шаров. – Рабочим всем недавно выдавали. И я взял пару – в саду копаться.

– И у меня такие есть, – сказал Володька.

– И у меня, – не только сказал Мурзин, но и показал свои новехонькие рукавицы.

– Выходит, местные кто-то? – сделал предположительный вывод Кравцов.

Шарову это не понравилось.

– Какие местные? На наших даже думать нечего! По мелочи могут, конечно, но чтобы так... Это же самим себе свет отрезать!

– Не довод! – заметил философ Мурзин. – Мы сами себе чего только не отрезали уже!

И они с Шаровым хотели уже полемически продолжить обсуждение проблемы, но обратили внимание на Кравцова, что-то нашедшего в высокой траве. Подошли. И увидели следы от колес. Колеса явно небольшие. И полосы три: две по бокам, одна в центре.

– Это мотороллер, – сказал Кравцов. – Грузовой мотороллер. Есть у вас такой?

– Есть, – сказал Шаров без большой охоты.

– Где?

– На винзаводе, где же еще...

И они пошли к винзаводу.

Они пошли к винзаводу – и зря: следы вдруг свернули. Свернули они к кирпичному забору «Поля чудес». И видно было, что мотороллер тут останавливался. А еще было видно, что по верху забора какие-то довольно свежие полосы.

– Так! – с некоторым облегчением сказал Шаров. – Вот оно что!

– Не будем торопиться! – остерег его Кравцов. – Мотороллер-то ваш!

И опять они пошли по следам мотороллера – и вышли-таки к винзаводу.

Мотороллер стоял во дворе. Куропатов, постоянный водитель этой техники, по какой-то причине отсутствовал. Шаров хотел его позвать, но Кравцов дал ему знак не делать этого. Он осмотрел мотороллер. Увидел, что колеса его чистые, будто мытые, но по дну кузова – грязь. Еще не вполне засохшая (Кравцов отломил кусочек, помял и понюхал). Заглянув в кузов, Кравцов увидел то, что его больше всего заинтересовало – рукавицу.

Он поднял ее, молча показал всем, а тут явился и Куропатов, высокий широкоплечий мужчина, очень с виду серьезный, не легкомысленный.

– Ваша рукавица, здравствуйте? – сразу же спросил его Кравцов.

– Моя, здравствуйте, а что?

– А эта? – предъявил Кравцов улику. – В другом месте найдена, между прочим!

Куропатов если и смутился, то виду не подал.

– Тоже моя, должно быть. Только вы зря спрашиваете. Я ночью дома спал.

– А мы ведь и не спрашивали, спали вы дома или нет! – тонко заметил Кравцов.

– Эх, Михаил! – вздохнул Шаров, сожалея.

То ли он о проводах жалел, то ли о том, как глупо промахнулся Куропатов, выскочив вперед со своим самооправданием.

– Опять же, – не давал Кравцов опомниться, – чего это вы с утра колеса-то мыли?

– Я их каждое утро мою! – угрюмо ответил Куропатов, глядя в сторону. – Шланг с водой есть, чего не помыть?

Тут сокрушенно вздохнул не только Шаров, но и Мурзин, и Володька. Все они имели дело с рабочим транспортом и все поняли, насколько несуразно выглядят слова Куропатова: если колеса каждое утро мыть, работать когда? Куропатов и сам догадался, что сказал глупость, и тут же попробовал исправить:

– Может, его ночью кто брал? Ворота открыты, Хали-Гали вечно спит. Давно пора ворота починить, Андрей Ильич!

– Мы починим! Мы все сделаем как надо, Михаил! – многозначительно ответил Шаров.

А Кравцов пошел к сторожевой вышке, которая укреплена была на столбах возле ворот. Обычное дощатое сооружение с навесом. Оттуда уже свесил голову Хали-Гали.

– Привет Цицерону! – поприветствовал он в первую очередь собаку.

– Цезарю, – поправил Кравцов и тут же спросил по существу: – Спали ночью, дедушка?

– Не без этого, – кивнул Хали-Гали. Шаров услышал и взвился:

– И он даже не скрывает! На одну пенсию будешь жить теперь, Хали-Гали! Я тебя пожалел, взял в сторожа – а ты что ж?

– Зря, значит, жалел. Ты начальство, тебе людей жалеть нельзя! – ответил ему Хали-Гали и объяснил Кравцову: – Вообще-то меня бессонница мучает. Но понимаешь, какая штука! Дома мне не спится. В саду пробовал на лавочке – не спится. В сараюшке на сене пробовал – никак! Но как только я сюда вот, в будку влезаю – бьет меня сон, хоть ты что! Как просто нарочно! Это почему?

– Та же история! – сочувственно подал голос Мурзин. – Всю ночь ворочаюсь, маюсь, а на завод прихожу – через два-три часа просто валюсь с ног. Ну, вздремнешь немного – и опять человек. Тут, наверно, воздух такой. Испарения.

– Знаю я ваши испарения! – закричал Шаров высоким голосом. – Буду за сон в рабочее время наказывать, ясно?

– И зря, – сказал Хали-Гали. – Человек когда выспится, он тебе в десять раз больше наработает.

Кравцов не дал углубиться в эту интересную тему, начал выспрашивать, что видел Хали-Гали, а чего не видел. И выяснил, что Хали-Гали точно помнит: вечером мотороллер был. И утром был. А вот за ночь не ручается.

Куропатов стоял в стороне и делал вид, что разговор его не интересует.

Шарова же заботили проблемы общего масштаба.

– Павел Сергеевич, ты это... – сказал он Кравцову негромко. – Если вдруг окажется, что все-таки кто-то из наших... Нет, это вряд ли!.. Но если все-таки окажется, скажи сначала мне, ладно?

– Укрывать будете? – спросил Кравцов.

– Ни в коем случае! Но, может, придумаем что-нибудь. Люди ж не от хорошей жизни... Хотя обидно, у нас, в Анисовке, народ все-таки получше живет. Винзавод очень помогает. Хозяйство какое-никакое есть...

– Я все понимаю. Но если все-таки будет кто-то из местных, не обессудьте.

– Ты, главное, не хватай сразу, как Сурикова. А то налетел, заковал, нашумел. Все село против себя пос– тавил.

– Вообще-то он налетел, а не я, – напомнил Кравцов. – И он свободен уже.

– Ладно, ладно. Буквоед какой! – укорил Шаров. Кравцов же мысленно подводил итоги и понимал, что у него имеется один явно подозреваемый. И в «Поле чудес» надо бы заглянуть. Но тут примчалась Желтякова, жена кладоискателя, с криком, что от столба до ее дома какие-то паразиты ночью отрезали провода.

У дома Желтяковой какие-то паразиты ночью отрезали провода. Желтяков, мужчина беспечальный, с вечной улыбкой, встретил Кравцова весело:

– О, гляньте! Отхватили!

Лицо его при этом сияло так, будто ему сильно повезло. Но тут он посмотрел на жену и сделался преувеличенно озабоченным.

– Воровство – наша социальная проблема! – грамотно пожаловался он.

– Ты у меня социальная проблема! – не оценила его слов Желтякова. – Я тебе сколько говорила – лестницу на ночь убирать!

Действительно, лестница лежала тут же, у дома. И картина преступления была абсолютно ясна: кто-то поднялся по лестнице сначала у столба, а потом у дома. И обрезал. Масштаб не тот, что за околицей, но ведь должна быть какая-то связь!

Кравцов размышлял над этим и увидел длинного человека с длинной палкой на плече. Человек шел к дому Желтякова, но, увидев милиционера, вдруг решил свернуть. Однако заметил, что его заметили, и продолжил путь как ни в чем не бывало. С точки зрения человеческой такое поведение Кравцову не понравилось, но зато как следователю понравилось очень: явная загадка, требующая разрешения.

Подошедшим был второй кладоискатель Клюквин.

Желтяков его приходу ужасно обрадовался.

– Вот! – воскликнул он. – Рома за мной уже на работу пришел, а вы меня тут держите!

– Да кто тебя держит? – удивилась жена. – Иди уже, работник!

– Давно пора! – поддержал Клюквин, торопясь уйти, но Кравцов его остановил деликатным и простодушным вопросом:

– А что это такое у вас?

Клюквин охотно объяснил: это секатор. Ветки обрезать в яблоневых садах. А длинная палка, ясное дело, чтобы до высоких веток достать.

И он продемонстрировал: под навесом крыльца висела лампочка на проводе, Клюквин издали ловко подвел секатор, дернул за проволоку, чик – и лампочка упала, разбившись о толстый половик на крыльце с приятным звуком.

– Ты что делаешь, чумной? – закричала Желтякова.

– Так света же все равно нет, – объяснил Клюквин. А Желтяков улыбался во весь рот, радуясь юмору своего друга.

Кравцов же, однако, увидел в этом не только юмор. Ему показалось, что Клюквин не так прост, каким представляется. Вот рядом ветки деревьев свисают, почему он ветку не обрезал? Почему провод?

– А не одолжите на часок инструмент? – попросил он. – Меня, понимаете ли, в дом Максимыча покойного поселили. А там заросло все, так хоть пообрезаю немного.

Клюквин вдруг вильнул глазами, а Желтяков запротестовал:

– Нам самим работать надо!

Но Клюквин сообразил, что их поведение могут истолковать как-то нежелательно, и сказал:

– Ладно тебе, Костя. У нас в саду, в вагончике, еще есть. Обойдемся пока. Берите, пользуйтесь!

Кравцов взял секатор, но понес его не в дом Максимыча, а в медпункт к фельдшеру Вадику.

Кравцов понес секатор в медпункт к фельдшеру Вадику.

Он уже знал, что Вадика зовут в Анисовке юным химиком за пристрастие к химическим опытам. Он и в медицинское училище пошел потому, что туда химию сдавать надо было. Технолог винзавода Геворкян дружит с ним и регулярно приносит для анализа то экспериментальный сидр, то кальвадос (который, как известно, приготавливается не менее чем из тридцати сортов яблок и должен иметь точный химический состав). А еще Вадик поставил себе цель быть разносторонне образованным человеком, и половину стеклянных шкафов в медпункте вместо лекарств занимают тома энциклопедий по самым разным наукам.

Вадик, поняв, что Кравцов хочет использовать его как криминалиста-эксперта, обрадовался. Он взял соскоб с лезвия резака, бросил в пробирку, подлил чего-то и тут же заявил:

– Алюминий!

– И много?

– Ну, достаточно.

– После одного проводка столько не будет?

– Не должно.

– Ясно.

Кравцов показал Вадику и рукавицу. Вадик даже не стал подвергать ее анализу.

– Невооруженным взглядом видно: то же самое. Алюминий то есть. Вон, свежие полосы. Значит, Куропатов все-таки срезал?

– Ты-то откуда знаешь?

– Да все уже знают. А эта штука Клюквина, я его с ней видел. Он что, Куропатову помогал?

– Неизвестно, – сказал Кравцов. – У Желтякова еще зачем-то провода отрезали. Вроде простое дело, а какие-то сплошные загадки.

– Загадок у нас много! – похвастался Вадик. – Тот же сом. Или Дикий Монах бродит, которому сто лет с лишним. Или то же утопление Кублакова. У меня, между прочим, кое-какие данные есть!

– Да? И какие же? Нет, потом! – вдруг остановил Кравцов Вадика, который уже вдохновенно открыл рот.

Кравцов не любил при таких разговорах лишних людей, а лишний человек как раз в это время вошел в медпункт.

То есть это был не человек, а девушка. То есть девушка тоже, конечно, человек, но глядя на эту девушку, думалось о вещах, которые выше человеческих. Звали ее Нина, ей было семнадцать лет, и лицо у нее с самого раннего детства было такой небесной, ясной, чистой и спокойной красоты, что ни один сельский охальник не посмел повести себя с ней так, как обращался с прочими девушками. И прочие девушки не обижались за это на Нину. Обижаются ведь на тех, кто в чем-то тебя обошел, объехал, обогнал. А как обидеться на того, который не обходит, не объезжает, не обгоняет, а просто находится в совсем другой плоскости – хоть и ходит при этом все-таки по земле? Они не сердились на Нину даже за то, что она не курит, совсем не выпивает и не ругается матом; сами они в разной степени понемногу это делают не для баловства, а для жизненного опыта, для смелости и самостоятельности. Ну, и чтобы понравиться оставшимся в Анисовке парням.

Вадик в Нину безнадежно влюблен. Нина ничем ему не отвечает, но заходит к нему: все-таки человек культурный. И он помогает ей готовиться к экзаменам в сарайский университет; только она еще факультет не выбрала. Точные науки ее отпугивают своей точностью, а гуманитарные, наоборот, некоторой туманностью. Чего-то среднего она пока не нашла.

Войдя, она поздоровалась и села в уголке, спокойно глядя на Кравцова.

И тот почему-то смутился, поблагодарил Вадика за помощь и вышел.

И шел по улице задумчивый.

Он шел по улице задумчивый, а Людмила Ступина стояла на крыльце дома. В джинсах, в короткой футболке, красивая и странная в этой деревенской обстановке. Кравцов невольно замедлил шаги, и Цезарю это не понравилось. Он сразу что-то такое почуял. Он вспомнил о своей хозяйке Людмиле Евгеньевне, жене Кравцова. И ему почудилось, что от этой странной женщины исходит какая-то тайная угроза, хотя она приветливо улыбается.

– Здравствуйте! – весело крикнула она.

– Здравствуйте! – так же весело ответил Кравцов и подошел к забору.

– Обживаетесь?

– Как и вы!

– А, вам уже рассказали, что я из города?

– У меня глаза есть, – сказал Кравцов со скромным достоинством. – И остальные органы чувств. Духи у вас очень уж дорогие для деревни. Педикюр опять-таки. Джинсы не с барахолки. Футболка фирменная.

– Скажите пожалуйста! Ну и что? Вы просто не знаете, как деревенские женщины сейчас ходят!

– Возможно. Но вряд ли у деревенских женщин на пальце перстень, который стоит не меньше этого дома. А то и двух. Муж-механизатор подарил? Вряд ли. Любящий городской отец? Возможно. Но у меня была возможность сравнить, что дарят отцы, мужья, любовники, покровители. Тут явно покровитель замешан.

Кравцов просто размышлял вслух, он не хотел обидеть Людмилу, но она обиделась.

– Я вас не просила насчет меня расследование проводить! – сухо сказала она и ушла в дверь.

– Хм, – пробормотал Кравцов. – Кажется, я это зря сказал, а, Цезарь?

И если бы Цезарь умел говорить, он ответил бы: «Не сказал зря, а подошел вообще зря! А теперь уж чего уж. Но то, что она обиделась, это нам даже на руку. На лапу!»

То есть, как вы понимаете, тонко собака соображает.

Потом Кравцов отправился к «Полю чудес». Там, использовав кусок бревна, он поднялся к верху каменной ограды и осмотрел полосы на кирпичах. Они очень были похожи на полосы от алюминия. Перегнувшись, Кравцов увидел, что с внутренней сторо– ны забора земля вскопана под газон. И на ней – сле-ды ног.

Отметив это, он соскочил, огляделся. И увидел с высоты этого места, что возле сарая, где Прохоров оборудовал свой приемный пункт, находятся какие-то люди.

Возле сарая, где Прохоров оборудовал свой приемный пункт, находились вездесущая старуха Синицына и мужик Савичев. Савичев сидел в тени с каким-то свертком и молчал, превозмогая свое состояние, а Си-ницына пыталась сдать Прохорову лист оцинкованной жести.

– Уйди уже со своей железкой, теть Зой! – просил Прохоров.

– Не теть Зой, а Зоя Павловна! – поправила Синицына. – Я не для денег, а просто: в овраге нашла, чего пропадать будет? И ты не хитри, железки я знаю, они ржавые или такие темные бывают. А эта белая.

– Ну, белая. Оцинкованная потому что. Я цветной металл принимаю, а это не цветной!

– Как же не цветной? Смотри! – и Синицына показала, как поверхность на солнце в самом деле поигрывает какими-то слегка цветными оттенками.

– Тьфу! – с досадой оценил Прохоров эту красоту, не соответствующую содержанию.

– Ты не плевайся! – обиделась Синицына. – Я же всего десяточку прошу. Чтоб не зря тащила все-таки...

Прохоров не намеревался сдаваться. Но тут он что-то увидел вдали и вдруг вытащил из кармана денежную бумажку.

– Ладно! Бери! – Взял жестянку, бросил в сарай.

– Спасибо! Я тебе еще принесу! – пообещала радостная Синицына.

А Прохоров поспешно развернул сверток Савичева. Там оказался довольно большой латунный кран.

– Ты опять? Меня посадят из-за вас, честное слово!

– Не шуми, – поморщился Савичев. – Его чинить уже нельзя, вот и выкинули. В лопухах нашел.

– А лопухи эти не в мастерской растут? Ладно, давай.

– Литр.

– Что?! Двести!

– Пятьсот!

– Триста максимум!

Савичев понимал, что может запросить больше, но сил уже не было. Он молча кивнул. Прохоров взял его кран и вынес бутылку с мутной жидкостью. Бутылки у него были разных калибров, вмещающие от пятидесяти граммов до литра. Савичев, взяв свою емкость, в который раз поразился, насколько цифровое измерение отличается от реального. Звучит – триста! А перед глазами – нет ничего. На три глотка. Эти три глотка он тут же и сделал, занюхал рукавом и прохрипел:

– Маловато!

– Прокуратура добавит! – безжалостно ответил Прохоров. – Ползи уже отсюда!

Савичев не уполз, а ушел на своих ногах. Правда, держался при этом поближе к забору и старательно не глядел в сторону приближающегося милиционера.

Савичев не глядел в сторону милиционера, а Прохоров как раз глядел. Честно, открыто. Даже с улыбкой. Со всей, можно сказать, душой. У милиции и у ее объектов один и тот же прием: действовать на опережение. Прохоров, возможно, этого не знал, он поступил интуитивно.

– Провода ищем? – сразу же спросил он подошедшего Кравцова. – Хорошо кто-то хапнул! Но мне не приносили. И не принесут. Я всех предупредил: принимаю только лом бытового назначения!

Кравцов одобрил:

– Это правильно! Хотя, я считаю, можно и промышленный лом, если негодный. Я читал: предприятия страны на одном ломе десять лет работать могут.

Он сказал это так, будто у него душа болела за дело увеличения приема цветного металла. Прохоров этому не поверил, но подхватил:

– Именно! Земля кругом просто усеяна, выбрасывают что попало! Кублаков, между прочим, который до вас был, он это понимал!

Кравцов тут же использовал момент:

– Да? А что за слухи, будто его кто-то утопил?

Но Прохоров не захотел почему-то продолжить тему. Он широко повел рукой, как человек, который ничего не боится:

– Ну, проводите обыск! Вдруг я все-таки провода прячу? Весы проверьте, накладные, кассовый аппарат!

– У вас и касса есть?

– А как же! Цивилизованно работаем!

Но Кравцов даже не заглянул в сарай.

– Нет, – сказал он, – проверять я вас не буду. Уверен, что у вас все в порядке. А если и не совсем – ну, приедет комиссия, штраф возьмет: одна минимальная зарплата. При повторном случае – три.

– Разбираетесь! – одобрил Прохоров. А Кравцов начал размышлять вслух:

– Просто я понимаю, что частная инициатива не любит лишнего контроля. Вот в печати критикуют приемные пункты. Государству требуют отдать. Но мы-то с вами знаем: государственное – значит ничье! А вы колотитесь тут без продыха – по собственной инициативе!

Прохоров слегка оторопел. До него, конечно, уже дошли слухи, что в Анисовку прислан странный милиционер. Какой-то не в себе. Но, может, ошиблись люди? Вон ведь как заговорил – с намеком на уважение. А уважать в наше время, как известно, никто никого даром не будет. Может, он нормальный? Может, с ним договориться можно? Иметь другом участкового – это очень ценно! И Прохоров попробовал:

– Именно что! И ночью несут, и в дождь тащат! А у меня этих пунктов пять штук еще по селам! Врать не буду, маленько прибыль есть, а то бы стал я возиться! В разумных пределах. Могу себе позволить. Дом вот достраиваю. Или, опять же, если помочь другу или хорошему человеку – почему нет? В наших силах!

– Да? – заинтересовался Кравцов. – Это хорошо бы обсудить.

– Когда? – осторожно спросил Прохоров.

– В перспективе, – осторожно ответил Кравцов.

– В ближайшей? – уточнил Прохоров.

– Это смотря какой объем, – уклонился Кравцов.

– Объем – в каком смысле?

– В смысле объема. До свидания.

И Кравцов пошел прочь, а Прохоров остался догадываться, кто кого и вокруг чего обвел. Потом скрылся в сарае, поднял латунный кран, брошенный в угол, и собрался перенести в более укромное место.

И услышал вдруг голос Кравцова. Тот вернулся, забыв задать важный вопрос:

– А скажите, украденный провод на много тянет?

– По весу или по деньгам?

– По деньгам.

– Тысяч на десять. Ну а сдадут тысяч за пять.

– Большие деньги!

– Для деревни – огромные!

– Ну, спасибо за консультацию! Вы работайте, работайте!

– Спасибо! – поблагодарил Прохоров и понес кран, сгибаясь почему-то так, будто весил он целый пуд.

И после этого, вытерши пот со лба, сел у двери на ветерке, вспоминая нехороший разговор.

Он сидел на ветерке, вспоминая нехороший разговор. И тут явился Желтяков.

– Это... – сказал он.

– Чего это? – спросил Прохоров, оглядываясь почему-то в сторону сарая.

– Ну, это самое, – пояснил Желтяков и тоже оглянулся, но в другую сторону. – В смысле, куда теперь девать-то?

– Девать-то? Спрячь пока и забудь!

– Куда же я... Жена, опять же, может увидеть...

– Зарой! И не шастай сюда больше. Не видишь, что происходит?

– А что? – раздался вдруг голос Кравцова. – Что происходит?

Он словно с неба свалился. Только что оглядывались и Прохоров, и Желтяков – никого не видели. И на тебе, возник! Стоит, улыбается. Довольно, надо заметить, приветливо. И интерес в его вопросе вроде бы тоже приветливый, совсем простой. Дескать, тоже теперь живу здесь и охота узнать, что, в самом деле, происходит?

– Как что? – нашелся Желтяков. – Резалку-то вы у нас взяли, а другая сломалась. И я вот пришел посмотреть, из чего можно другую сделать.

– Точно! – подтвердил Прохоров.

– Резалку я вам отправил, – сказал Кравцов. – Но ваша забота о работе мне очень нравится. Всего доброго.

И пошел себе.

– А вы чего хотели-то опять? – не утерпел и спросил Прохоров.

– Да я уж и забыл! – легкомысленно махнул рукой Кравцов. – Просто хотел ваше мнение узнать, кто мог бы столько проводов срезать. Вы же все-таки человек тут не чужой.

– Ну, и не такой уж свой! – определил свою позицию Прохоров, заканчивая разговор.

– Не свой он и не чужой, – уточнила Синицына, к которой Кравцов через некоторое время зашел чаю попить. Он сразу понял, что она – женщина осведомленная. И решил установить с нею человеческий, а заодно и служебный контакт.

– Он с детства был угрюмистый, – рассказала Зоя Павловна. – Ну, водился, конечно, с тем же Клюквиным, с Желтяковым. С Куропатовым больше всех.

– С Куропатовым? – заинтересовался Кравцов.

– Ну да. Потом сильно разругались они. То есть даже не ругались, а просто Прохоров за Лидией бегал, а она за Куропатова вышла. Прохоров до того разозлился, что даже уехал. А потом ничего, сам женился, вернулся, опять у них с Куропатовым дружба завелась... Ну, дружба не дружба, а так... Отношения. Ну, то есть друг с дружкой здороваются – и то спасибо. Прежнего нет уже, конечно.

– А Куропатов бедно живет?

– Да нормально вообще-то. Хозяйство у них. На заводе его ценют. А вот брат у него в тюрьме сидит. Давно.

– В тюрьме? Этого я не знал.

– Меня бы спросил. Я насквозь тут все знаю. И вижу. Сидишь у окошка – и вся жизнь перед тобой.

– А вчера ночью не сидели?

– И вчера сидела. Морило как-то под вечер, худо было мне, а потом дождичек, ветерок, полегче, вот я и дышала у окна чистой экологией.

– Никого не видели?

Синицына вспоминала несколько минут – и вспомнила.

– Клюквин с палкой своей проходил.

– Клюквин? Ну и что? Может, он ночью решил в саду поработать?

– Ага, жди, ночью поработать! Он и днем-то не очень работать любит. Зато с Желтяковым всю округу изрыли, как кроты.

– И во сколько он проходил?

– Не помню. Темно уже было, уж дождик сеял... А я, ты знаешь, вот что скажу: сходи ты на «Поле чудес». У нас если что пропадет, очень часто у них находится. Лазарев у них там главный, его сразу по лицу видно: жулик.

По лицу Лазарева вовсе не было видно, что он жулик. По лицу его было только видно, что все вокруг ему не нравится. А казалось бы, с чего такие эмоции? Вокруг красивая природа, да и само «Поле чудес» – сплошная красота: не дома, а замки. Здесь большие люди строят коттеджи и селятся. Будто бы даже сам сарайский губернатор отгрохал себе анонимно особняк, чтобы отдохнуть, когда ему надоест быть губернатором. И у самого Лазарева, отставного большого чиновника, здесь неплохой домишко в три этажа. И он тут председатель кооператива, каковым официально является «Поле чудес». Живи да радуйся! Но такой характер у Лазарева: не умеет он радоваться и во всем видит подвох. Кажется ему, что строители плохо работают. Что погода могла быть лучше. И что вообще кооператив надо было не на этом берегу строить, а на противоположном.

Появление милиционера он воспринял почему-то как оскорбление. Увидев, что Кравцов прохаживается у забора, решительно направился к нему.

– Не понял! – издали, без приветствия, прокричал он. – В чем причина посещения со стороны местных органов? Это не ваша территория интересов, между прочим! Почему без спроса?

Кравцов, рассматривавший землю, выпрямился и посмотрел на Лазарева как-то даже виновато. И веснушки у него возле носа совсем мальчишеские. Зеленый еще, хоть и старший лейтенант. Лазареву захотелось слегка приободрить его.

– Ты бы хоть пришел сначала познакомиться! – сказал он покровительственно. – А то ходишь тут, вынюхиваешь! Нехорошо!

– Да я просто посмотреть! – оправдался Кравцов. – Правильно за землей ухаживаете. Утром натоптано было, а теперь вот разровняли все...

– А ты разве утром тут был?

– Частично.

– Как это – частично? – раздраженно спросил Лазарев.

Кравцов не ответил, только слегка приоткрыл рот и немного выпучил глаза, словно сам удивился: что это я за глупость, в самом деле, сморозил?

Не привык, должно быть, с большим начальством общаться, решил Лазарев. Робеет.

– Если ты по вопросу проводов, – сказал он, – то это не к нам. У нас ни в чем недостатка нет, все везде проведено! Нам провода эти девать некуда!

Провода на самом деле девать было куда. Потолковав с Лазаревым и выяснив, что за состоянием земли и газонов ежедневно следит специальный человек, который сейчас отлучился в город, Кравцов ушел было с территории, но по пути заинтересовался тем, как возле одного из домов искусный умелец трудится над созданием витража. На толстом стекле он раскладывал осколки цветных стекляшек, а зазоры между ними заполнял, прихотливо изгибая, алюминиевой прово– локой.

– Красиво! – сказал Кравцов.

– Ничего, – сказал умелец.

– А как они держаться будут?

– Очень просто, – объяснил умелец. – Сначала пробую рисунок начерно, потом уже клею накрепко, проволокой прокладываю шовчики, так еще интересней. Надо бы свинцовой, но где ее взять. Ничего, и алюминиевая идет.

– Должно быть, много ее надо?

– Достаточное количество, – согласился умелец.

– А где вы ее берете?

– Дают.

– А кто дает?

Умелец не успел ответить, Кравцова окликнул негодующий голос Лазарева:

– Ты еще здесь? Чего тебе еще неясно, родной ты мой?

– Да я так. Любуюсь.

– Любуйся чем-нибудь где-нибудь в другом месте! – посоветовал Лазарев:

Кравцов повернулся с улыбкой, но Лазарев заметил, что глаза из голубоватых почему-то сделались у него дымчато-синеватыми, облачными какими-то, а веснушки стали еще заметней на фоне странной бледности лица.

– Я, папаша, буду любоваться где хочу – чем хочу, – ласково сказал Кравцов. – Учитывая, что данная территория с неофициальным названием «Поле чудес» входит в зону моих административных интересов, хоть вам кажется иначе!

– Ты и хам к тому же! – возмутился Лазарев.

– Хам, папаша, это вы, – ответил Кравцов, а умелец хихикнул и отвернулся.

Лазарев задохнулся от гнева и побежал кому-то звонить. Он еще не сообразил, кому именно, да и надо ли, просто у него десятилетиями такой служебный рефлекс выработался: как чуть что не то – надо звонить. Сразу же скажем: дома он остыл. Его остановила простая мысль: если человек так открыто и смело хамит, то ведь неспроста же? Смелым сам по себе никто не бывает. Нет ли за Кравцовым другой силы, нет ли у него защиты? Надо будет выяснить!

А Кравцов тем временем нашел бригадира по фамилии Дьордяй и спросил того насчет проволоки. Дьордяй, мужчина широкоплечий, тяжелый и видно, что мудрый, ответил: проволоку кто-то привез.

– Кто?

– Да не помню.

– А когда? Не обратили внимания?

– Я, дорогой товарищ старший лейтенант, опытом жизни приучился обращать внимание только на свое дело. Полезней для здоровья получается.

– Это почему?

– А жизнь такая. Чуть в сторону посмотрел, а там уже что-нибудь не то.

– Согласен, – сказал Кравцов. – А у меня работа как раз – по сторонам смотреть.

И посмотрев по сторонам, он обнаружил, что наступил вечер.

Наступил вечер. Куропатов, про которого уже все село говорило разные вещи, был дома и мрачно ужинал.

Перед ним сидела жена Лидия, милая женщина в милом сорокалетнем возрасте, и упрашивала:

– Хоть мне скажи, Михаил, куда ты ходил ночью? Ведь ходил куда-то!

– На рыбалку ходил.

– В дождь?

– А что дождь? Клюет лучше.

– Но ты же удочек не брал! Я проснулась – тебя нет. Тоже подумала: пошел по рыбу. А удочки стоят! Почему мне, родной жене, не сказать? Может, тебя в самом деле Прохоров подбил провода срезать? А? Ты скажи, а я что-нибудь придумаю. Может, спрячу тебя. Не в тюрьму же от двоих детей идти!

– Не резал я ничего.

– А где был ночью-то? Почему не сказать?

– Тьфу. Рыбу ловил!

– Да как ты ее ловил без удочек-то?

– Вот пристала...

– А может, ты к Клавдии-Анжеле ходил, а? – спросила Лидия будто даже с надеждой. Продавщица Клавдия-Анжела жила с дочкой одиноко, на отшибе, и почему-то у всех было мнение, что к ней время от времени приходят мужики. Ни разу ни одного мужика замечено не было (к тому же она спиртного дома принципиально не держит, хоть и продавщица), но мнение от этого не менялось.

– Тю! – сказал Куропатов. – По-твоему, лучше, если бы я у нее был?

– Лучше! – сгоряча воскликнула Лидия. – То есть я бы тебе, конечно, за это все глаза бы выцарапала, но это все-таки лучше, чем в тюрьму! Ну, говори! У нее был?

– Нет!

– А где, черт ты такой?! – вскрикнула Лидия. – Где?

Куропатов молчал.

Куропатов молчал. Молчал и Вадик на другом конце села, в медпункте, слушая рассуждения Кравцова, которому надо было с кем-то поделиться мыслями.

– Слишком как-то все ясно, Вадик! Есть прямые улики против Куропатова. И следы от мотороллера, и рукавица. И ночью, как выяснилось, не было его дома. Говорит, что рыбу ходил ловить. И брат у него в тюрьме... Так сказать, психологический момент. Теперь Желтяков с Клюквиным. Все знают, что они мечтают кабель найти. То есть ушиблены идеей разбогатеть на цветном ломе. У Желтякова к тому же провод пропал. А у Клюк-вина на резаке следы алюминия. И получается всё как на ладони: договариваются Куропатов, Желтяков и Клюквин, Клюквин режет провода, Желтяков помогает собирать, Куропатов отвозит. Слишком просто, слишком!

– А зачем они в «Поле чудес» отвезли? Строителям продать?

– По внешним признакам так. Но опять же, слишком очевидно. И что, главное, в результате? Во всем районе резали провода, и теперь можно обвинить этих троих!

– А если в других местах на них улик не найдут?

– Это неважно. Конечно, судят только по доказанным эпизодам. Но остальные как бы прилагаются. Один пишем, два в уме. По ним не судят, но они списываются, вот в чем дело!

– То есть, думаете, это не Куропатов и не Желтяков с Клюквиным?

– Не знаю. В данном случае в Анисовке, может, и они. А в остальных... Не понимаю я чего-то...

Тут он замолчал и прислушался.

Ночью в деревне любые звуки разносятся на всю округу. Кравцов и Вадик услышали далекий звяк железки о железку, а потом скрип ворот. Наверное, не надо объяснять, почему в данной обстановке эти звуки заставили Кравцова тут же вскочить и, выпрыгнув для оперативности в окно, помчаться туда, откуда они послышались.

Вадик мелким конспиративным бегом следовал за Кравцовым. Они оказались возле сарая Прохорова. Там медленно и тяжело покачивался рельс, о который, наверное, кто-то чем-то звякнул. Этот рельс Прохорову служил оповещателем. Отлучаясь в села, где у него были другие пункты, он при возвращении пять раз равномерно ударял в него. Дескать, анисовцы, я тут, если у кого чего скопилось или обнаружилось – несите.

Полежав в кустистом овраге не менее часа, Кравцов и Вадик увидели, как из сарая крадучись вышел Куропатов и, озираясь, направился к своему дому.

– Последнее звено! – тихо сказал Вадик. – Теперь все ясно: Куропатов и Желтяков с Клюквиным воровали, а Прохоров принимал!

– Может быть. Но... В Полынск завтра съезжу. Надо узнать кое-что.

Кравцов съездил в Полынск и там узнал кое-что. В разные учреждения заходил. На каком-то пустыре для чего-то копался.

А Вадик решил самостоятельно установить за пунктом Прохорова постоянное наблюдение. И увидел нечто совсем уж загадочное: окольными тропками, явно остерегаясь чужих глаз, не в сарай, а в недостроенный дом Прохорова пришла Лидия, жена Куропатова. Побыла там около часа – и ушла.

А в саду сидели печальные Желтяков и Клюквин. Не до работы им было. Выпивая, они обсуждали важный вопрос. Правда, если бы кто услышал, ничего не понял бы.

– А я считаю – признаться надо! – сказал длинный Клюквин.

– Чтобы на нас свалили все? – закричал Желтяков.

– Так мы же объясним.

– Поверят тебе! Не надо было резак свой милиционеру давать, чучело!

– Он сказал – ветки обрезать.

– Уши твои лопоухие обрезать надо! – заявил Желтяков.

Клюквин обиделся:

– Константин! У меня уши не лопоухие! Извинись!

– Отрастил, а я виноват? На правду не обижаются!

– Я сказал – извинись! Или я сейчас иду и про все рассказываю!

– Да сам пойду! Испугал!

– Ну, пошли!

– И пойдем!

Приняв это решение, они выпили и остались на месте.

Они остались на месте, но не сиделось вернувшемуся из района Кравцову. Ходил, например, у дома Желтяковых, приподнимал лестницу, осматривал место, где она лежала. Потом приставил к столбу и залез, разглядывал срез провода. Потом сходил к Хали-Гали, побеседовал с ним. На винзавод заглянул, говорил там с Куропа– товым.

– Похоже, отлучались вы из дома, Михаил Афанасьевич, – сказал он.

– Ну, допустим.

– Рыбу ловили?

– Ну, ловил.

– А никого не видели?

– Кого я мог видеть?

– Да уж наверняка кого-то видели. Много народу той ночью не спало.

– Бывает, – неохотно ответил Куропатов. – Вы вот что. Если арестовать хотите, как Сурикова, арестовывайте.

– Подожду пока.

– А зачем тогда всякие разговоры?

– Как зачем? Посмотреть, умеете ли вы говорить неправду.

– Ну, и как?

– Не умеете. Не рыбу вы ловили той ночью, Михаил Афанасьевич. Не умеете врать – и не пробуйте.

– Не умею, – сознался Куропатов. – Это сильно плохо?

– Наоборот, хорошо.

И еще они с Куропатовым о чем-то потолковали, но не все же нам проводами заниматься, а где Цезарь – вот вопрос? Куда он подевался?

Цезарь никуда не подевался. Он, когда Кравцов ездил в Полынск, начал приучаться ходить по селу в одиночку. И произошло небольшое, но важное событие.

Камиказа, как всегда, дремала в своем дворе.

И вдруг ей что-то показалось.

Возникло в ней неясное стремление. То есть понятно какое стремление: бежать и лаять. Но вот парадокс: как она ни прислушивалась, не было слышно звука мотора, не распространялась, опережая механизм, вонь солярки или бензина, не было то есть никаких признаков приближения транспортного средства. А лапы сами собой начали подрагивать, готовясь к бегу, в горле сам собой рождался предварительный угрожающий рык. Да что ж это такое?

Не в силах совладать с собой, она вскочила, помчалась к воротам, выбежала на улицу, гавкнула – и остановилась как вкопанная. Не транспортное средство двигалось по улице, а свой брат собака перемещалась не на колесах, а на обычных собачьих ногах. Не совсем, конечно, обычных, очень уж выгнуты и косолапы. И таких кровавых и грустных глаз не доводилось видеть Камиказе, и такой бугристой, в складках, морды, такого длинного и тяжелого тела.

От растерянности она не знала, как себя вести.

А Цезарь тем временем спокойно подошел к ней, дружелюбно обнюхал – и потрусил себе дальше уверенно и слегка озабоченно, как обычно и ведут себя мужчины, слишком углубленные в свои якобы важные дела.

Томно и смутно стало на сердце Камиказы.

И что она, кобелей не видела?

Да сколько угодно! И никогда не стеснялась вступить с любым из них в дружеские отношения. Они могли и рядом с нею по селу прогуляться, и следом, она не чинилась. Бывало, за нею бегали не один, не два, а три и даже семь кобелей одновременно. Было приятно, но без особого волнения. А сейчас вот – застыла. И хочется пробежаться за диковинным кобелем, и совестно отчего-то. Вот глупость какая...

В этих непонятных ощущениях Камиказа побрела во двор, легла и задремала.

И сразу же после этого случилось событие совсем уж невероятное. Мимо двора Стасова проехал на «уазике» Шаров, которого вез Суриков. Стасов, стоя на крыльце, проводил глазами начальство, а Камиказа – будто не слышала. Только приподняла голову – и тут же опять грустно положила на траву, словно говоря: «А, едьте себе дальше. Не до вас!»

– Ты чего это, Камиказа? – поразился Стасов. – Заболела?

Он сел на корточки перед мордой собаки, но глаза ее были непроницаемы, а если, постаравшись, и прочел бы кто собачью мысль, то она бы выглядела так: «Вам не понять...»

И ремонтная машина районных электриков проехала мимо двора Стасовых тоже совершенно безнаказанно.

Ремонтная машина районных электриков стоит у голых столбов. Рабочий торчит на поднявшейся специальной платформе и готов присоединить провода. Но бригадир не дает ему команды к началу работы, он ждет, когда Шаров перестанет удивляться, глядя в листки с расчетами, и заплатит, сколько положено. Но тот продолжает удивляться.

– Смотри-ка! – крикнул он подошедшему Кравцову – Грабят меня, участковый! Пользуются безвыходным положением! Это что вы насчитали тут, а?

Бригадир спокойно перечислил, даже не загибая пальцы:

– Стоимость провода. Стоимость работы. Срочный вызов. Вы думаете, вы у нас одни? По всему району провода режут.

– Это вы меня режете! Нет, вперед умней буду! Сам куплю провода и своими силами восстановлю!

– К таким работам, между прочим, допуск нужен, – заметил бригадир. – Не тяни время, Андрей Ильич! Платишь – восстанавливаем. Не платишь – сидите без света.

– Да плачу, плачу! – завопил Шаров. – Плачу и плачу!

– Не торопитесь, Андрей Ильич, – посоветовал Кравцов.

После этого он зачем-то подошел к большим моткам провода, осмотрел их.

– Конечно, спасибо тебе за совет! – в сердцах сказал Шаров. – Но ты бы лучше нашел, кто провода срезал и куда девал, если ты такой умный!

– Они и срезали! – указал Кравцов на бригадира. – А провода – вот они, – ткнул он ногой моток.

– Чего такое?! – выпучил бригадир глаза. – Ах, так!

Он выхватил из рук Шарова листы с расчетами и крикнул:

– Сворачиваем работу, поехали отсюда!

– Стоять! – негромко сказал Кравцов. И положил руку на кобуру.

И все, кто были здесь: Шаров, Вадик, Суриков, Мурзин, рабочие, бригадир и даже пес Цезарь – все посмотрели в глаза Кравцову и увидели в них то, чего раньше не видели: спокойную справедливость и решительный закон. И стало как-то очень ясно, что лучше не делать лишних движений.

А вдали показалась машина казенного вида. И оказалась она вместительным полуавтобусом, который в народе называют «черный ворон».

Вместительный полуавтобус, который в народе называют «черный ворон», увез бригаду в полном составе, заехав заодно и за Прохоровым.

А Желтяков и Клюквин продолжали свою странную беседу. Каждый из них хотел взять вину на себя.

– Так и скажу! – со слезами уважения к себе кричал Желтяков. – Я виноват! Я предложил! А ты вообще ни при чем. Тебя даже не было. Все возьму на себя. Потому что ты мне друг!

Клюквин обиделся:

– А ты мне – не друг? Нет, Костя, не выйдет! Это я скажу, что ты ни при чем! Резак мой? Мой!

– А я скажу, что я у тебя его украл!

– А я скажу, что сам украл!

– Сам у себя? Ты соображай!

Тут из-за деревьев вышел Кравцов.

– Ну? Разобрались, кто больше виноват?

Желтяков и Клюквин вскочили и, тыча пальцами друг в друга, в один голос закричали:

– Он!!!

И стали наперебой давать показания, которые потом Кравцов запротоколировал, и они попали в общее дело об исчезновении проводов.

Об исчезновении проводов и о том, как нашлись сами провода и злоумышленники, их срезавшие, Кравцов не спеша рассказывал вечером Вадику и Нине. Рассказывал, ничуть не гордясь, спокойно и обстоятельно.

– Восстанавливаем события. Схема преступления простая. Бригада ремонтников выбирает темную и дождливую ночь...

– Воробьиную, – подала голос Нина.

– Да, – подтвердил Кравцов, не глядя на нее. – Выбирает такую ночь, выезжает и режет провода. Аккуратно режет, машина на асфальте стоит, следы колес дождем смывает. Но сама бригада провода сдать в лом не может? Не может! Сдает якобы Прохоров, хотя он их в глаза не видит. Он эту идею и родил. Сдает якобы на районную базу цветных металлов, у которой служба ремонта электросетей якобы их покупает. Документы движутся, деньги получаются, а провода как лежали в кузове, так и лежат. Когда все оформлено, наглые ремонтники, даже не потрудившись запастись другими проводами, едут на то самое место, где срезаны украденные провода, и навешивают их заново, получив еще и деньги с руководителя хозяйства.

– Ловко! – оценил Вадик. – А как вы догадались, что Прохоров замешан?

– Легко. У него по документам, которые я в районе смотрел, за месяц сдано семнадцать тонн цветного металла. А во всех шести пунктах и тонны не наберется. Вот я и стал думать, как это получается. К тому же пришлось раскопать старую историю. Буквально раскопать, вместе с землей. Шесть лет назад он кабель нашел, повезло человеку. Не вдаваясь в технологию расследования, скажу сразу: кабель был украден на одном из предприятий Сарайска, через месяц сам Прохоров его тайно закопал, а еще через месяц сам и выкопал, но на этот раз явно.

– Ловко! – восхитился Вадик. – А следы от мотороллера? А Куропатов? А Желтяков с Клюквиным? Это как?

– Да просто. Куропатова Прохорову давно хотелось подставить. Обидел он его когда-то, девушку отбил у него. Вот и нашел способ: ночью увел мотороллер, покрутился возле своих друзей, оставил там рукавицу Михаила, прихватил кусок провода, заехал к «Полю чудес» и перекинул провод через забор, да еще потер там кирпичи в нескольких местах, будто проводов много было. Утром провод нашли. Подумали. А знали уже, что провода срезали. И от греха подальше провод спрятали, а место, где утром топтались, разровняли. Но это утром, а ночью Прохоров мотороллер спокойно вернул.

– Ловко! Но Клюквин-то с Желтяковым при чем? Кто у Желтякова-то провод отрезал – и зачем?

– Очень просто. Желтяков с Клюквиным давно Прохорову должны были за водку и самогон. Он предложил им: десяток метров провода – и в расчете. Он надеялся, что они общую сеть тоже в каком-нибудь месте обрежут – еще больше путаницы окажется. А они побоялись, решили украсть у себя. Кинули монетку, с чьего дома снять. Выпало на Желтякова. Резал Клюквин своим секатором, Желтяков из дома подстраховывал, следил, чтобы жена не проснулась. А лестницу, я смотрел, при этом даже не тронули: под ней трава примята давно уже.

– А зачем Лидия к Прохорову приходила?

– Честно сказать, не знаю. Должно быть, хотела узнать у Прохорова, замешан ли ее муж в этом деле. Потому что сам Михаил отделывался отговорками. Могу предположить, что Прохоров на то и рассчитывал – что она придет.

– Зачем? – не поняла Нина. Кравцов кашлянул и объяснять не стал.

– Ладно, понял, – сказал Вадик. – Но вопрос другой: зачем сам Куропатов приходил к Прохорову, да еще ночью?

– Думаю, предлагал ему сознаться.

– Так он знал?!

– Понимаешь... Тут странная ситуация. Куропатов человек застенчивый. Но серьезный. А в душе он ужасно хочет увидеть огромного сома, про которого Хали-Гали рассказывает. Хали-Гали твердит, что сом наружу всплывает только в темную дождливую ночь. Вот Михаил и не стерпел и пошел смотреть сома. А жене в этом постеснялся признаться. Тогда-то он издали Прохорова и увидел. Сперва даже не понял. Ну, взял человек мотороллер на время, мало ли зачем. В деревне к общественной технике просто относятся.

– Это точно! – согласился Вадик. – Но потом, когда понял, что Прохоров на него свалить все хочет, почему элементарно вам не рассказал?

– Психология! – вздохнул Кравцов.

– Какая у Куропатова психология?!

– Нормальная. Он ведь знал, что Прохоров продолжает на его жену поглядывать. И не хотел, чтобы подумали, что он из-за жены хочет человека оболгать. Он же не видел конкретно, что Прохоров резал провода. Вот и пришел отношения выяснить. Естественно, Прохоров его успокоил: мотороллер брал за другой надобностью, а что следы оказались случайно у дороги, где столбы, – не беспокойся, Миша, милиция разберется!

– Она и разобралась, – сказала Нина.

– Не уверен, что окончательно, – ответил Кравцов.

Кравцов был не уверен, что разобрался во всем окончательно. У него, в частности, не было убежденности, что Шаров совсем не имеет отношения к событиям. То есть не к воровству проводов, конечно, а к созданию определенных предпосылок.

И на другой день, сидя в закутке, который ему выделили в тесном помещении администрации, он спросил Андрея Ильича:

– Скажите, а пункт приема металла с вашего разрешения открыли?

– А с чьего же? Или лучше пусть в район или город тащат, чтобы там обманули? Я-то думал, что Прохоров мужик ничего, почти честный.

– Почти? – переспросил Кравцов.

– А все мы почти! – с некоторым даже вызовом ответил Шаров, слишком хорошо знающий реальность. – Или ты где полностью честного видел? Скажи, где, съезжу посмотреть. Есть еще вопросы?

Вопросы у Кравцова были, но он не торопился их задавать. Он выдержал паузу. А Цезарь, лежа на полу, глядел на него и рассуждал мысленно, что Павел Сергеевич, судя по всему, за неимением настоящей работы решил потрудиться электриком. На столбы влезал, с проводами возился. Недаром же он дома все по электричеству сам починял. Вот умение и пригодилось. Но вряд ли он делает это ради денег, скорее от тоски. Дома, возле жены, подобной тоски у него никогда не было. В таком случае почему он не взял ее с собой? И почему Людмила Евгеньевна сама не приедет?

Цезарь положил голову на лапы и закрыл глаза.

А Кравцов наконец, посчитав, что пауза выдержана достаточно, спросил Шарова:

– Андрей Ильич, откуда эти упорные слухи, что Кублакова утопили?

– А у нас все слухи упорные, – ответил Шаров.

– Считаете, что оснований нет?

– Никаких!

– А как же поговорка, что огня без дыма не бывает?

– Да тьфу! – плюнул Шаров без слюны, одним звуком, уважая чистоту помещения. И плюнул не просто с досадой – плюнул с некоторым как бы подтекстом, который Кравцов конечно же про себя отметил. И решил, что ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.