Участок

Глава 8 Забор

В Анисовке заборов между огородами никогда не было.

Что такое вообще анисовское обычное подворье? Во-первых, дом. Он деревянный или кирпичный, крыт шифером или жестью, у кого как. Обязательно сбоку есть что-то вроде веранды. (Раньше это называлось – сени.) Комнат может быть всего одна, иногда две, часто три: две спаленки и зал. Спереди и по бокам дома сад, он обнесен забором. Задняя стена дома глухая, к ней часто пристраивают гараж или сарай. А двор, где стоят разные хлева и птичники, как правило, открыт со всех сторон. За двором же и его постройками простирается огород.

Вот и получается, что огороды почти сливаются, между ними бывают только неглубокие канавки, или невысокие плетни, или просто жерди на нескольких столбах, которые легко убираются. Почему? Потому, что огороды надо вспахивать под картошку и другие овощи, и это делали в Анисовке когда-то плугами на конной тяге, а потом тракторами. Для этого нужен разворот, простор, зато в два-три дня один трактор, не зная преград, мог опахать всю Анисовку.

Потом произошла смена экономической и политической системы, начались единоличные дела, частная собственность и все такое прочее, в чем анисовцы до сих пор не разобрались. Кому-то сельская власть выделяет трактор бесплатно, кто-то должен кланяться денежкой Шаровым или владельцу мини-трактора Микишину; этой весной он брал двести рублей за огород, а дальше неизвестно, как будет: Микишин, объявляя цену, поднимает палец и дает короткое обоснование:

– Конъюнктура! – и уже не поспоришь.

Но заборов по-прежнему не было.

Конечно, ту же картошку время от времени подкапывали, дергали лук и морковь, помидоры обрывали, но понемногу. Это или свои же пацаны озоруют, или строители из «Поля чудес», или тот же Дикий Монах. Из-за ведра картошки и пучка лука огород городить себе до– роже.

Есть угодья и поменьше – из-за условий местности и из-за того, что хозяевам много не надо. Там иногда заборы все-таки стоят. Когда-то стоял, например, между огородами Липкиной и Сущевой. Но сгнил. Собирались поставить новый, штакетник даже приготовили, но все как-то никак.

И вот что случилось однажды утром.

Однажды утром плохое настроение Марии Антоновны Липкиной, вызванное возрастом и одиночеством, стало еще хуже из-за того, что она увидела, как в ее огород забрели козы Нюры Сущевой и объедают растительность.

– Нюра! – закричала Липкина. – Нюрка! Нюрка, так твою растак, прости на добром слове! Нюра!

Нюра появилась на крыльце, потянулась с улыбкой и сказала:

– Теть Маш, а можно не орать? У меня муж приехал, отдыхает, а ты тут надрываешься!

– Приехал? Очень хорошо! Вот пусть и ставит забор, наконец! Он у тебя мужчина или кто?

– Очень даже мужчина, теть Маша! – поделилась радостью Нюра.

Липкина тут же подобрела, будучи неравнодушной к женской участи:

– Что, отвели душу? Понятно, столько не виделись... – Но тут она увидела, как одна из Нюриных коз нагло жрет большой капустный лист, и сейчас же сменила милость на гнев:

– Тем более будь человеком! Весь огород испоганили козы твои! Дождешься, отравлю всех или Мурзина попрошу, он на огород проволоку с током проведет! Ты помни, за меня в Анисовке каждый горой встанет, я тут почти всех учила! Это ты из Буклеевки сюда замуж вышла, вот и не уважаешь! И Анатолий твой у меня учился, между прочим! Мог бы совесть проявить!

Тут вышел Анатолий Сущев, мужчина рослый, статный, с лицом добрым и равнодушным.

– Здрасьте, Мария Антоновна! – поприветствовал он. – Чего шумим?

– Здравствуй, Толечка, сто лет тебя не видала! – ласково ответила Липкина. – Хорошо выглядишь! Надо же: был куршивый, сопливый, тощий, двоечник непролазный, а смотри-ка, вырос человеком! И красивый, и с виду не дурак. Как тебя городские бабы не увели еще?

– А пусть только попробует увестись, – ответила за мужа Нюра, приникая к его груди. – Я его хоть в Магадане найду. Найду, Толечка, и бесстыжие твои зенки ножницами выколю!

– Болтать-то! – сказал Анатолий.

– Она может, Толя! – уверила его Липкина, всегда считавшая, что женщина другую женщину лучше знает, чем самый близкий мужчина. – Они с Тоней Щукиной на прополке схватились из-за мотыги, будто Тоня ее мотыгу взяла, так Нюра ей чуть полбашки этой мотыгой не снесла к едрене фене, прости меня, Господи!

– А не бери чужого, не бери! – пропела Нюра, с удовольствием вспоминая рассказанный Липкиной эпизод.

– Импульсивная ты слишком, Нюра! – сказала ей правду Липкина. – Нервная! Это из-за тебя, Толя: нельзя на столько от жены уезжать! А раз уж приехал, поставь забор! Козы ваши весь мой огород объели! Ты ведь собирался же, штакетник уже третий год лежит, тебе работы на день! А то давай Володьку Стасова позову помочь, все-таки мне племянник двоюродный.

– Это что же получается? – возмутилась Нюра. – За наш счет? Ей надо, пусть и ставит!

Анатолий смотрел на вещи проще:

– Да ладно, было бы из-за чего считаться... Сколотим, Мария Антоновна, об чем суть! Делать все равно нечего.

Когда делать нечего, умный человек всегда найдет дело. Кравцов, не обремененный раскрытием преступлений по причине их отсутствия, занялся собой. Брал книги в сельской библиотеке, что была в одном здании с почтой, каждое утро бегал вдоль реки, купался. Цезарь сопровождал его не всегда, быстрое течение Курусы ему не нравилось. К тому же Кравцов любил ходить купаться на омут через подвесной мост – дощатый, укрепленный на длинных и толстых тросах. Мост трясется при ходьбе и качается, Цезарю это неприятно.

Вот и сегодня он остался и, лежа над обрывом, видел издали, как Кравцов возвращается.

– Ждешь, Цуцик? – спросил Хали-Гали, зашедший проведать участкового и Сивого, при котором стал вроде конюха: кормил, поил, чистил, выводил промяться, а иногда и работа находилась – что-то перевезти на короткие расстояния. Андрей Ильич Шаров предложил ему, раз такое дело, взять Сивого к себе вместе с телегой и упряжью, но Хали-Гали отказался.

– Сейчас он не мой, хочу – забочусь с ним, хочу – нет. А будет мой, тогда хочешь не хочешь, а о нем думай. Нет уж, не надо.

Цезарь, удивляясь фантазии старика, который ни разу не назвал его настоящим именем, вглядывался: кто-то шел навстречу Кравцову. Встретились – разошлись.

Хали-Гали тоже не рассмотрел.

А встретилась Кравцову Людмила Ступина. После свадьбы ей было неловко его видеть, но вернуться с полпути – смешно, не так поймет. Она постаралась идти ровно, приготовилась спокойно поздороваться. Но тот, кто ходил по таким мостам, знает, как не в такт шагам они начинают качаться, вот Людмила и не удержалась, пошатнулась и чуть не упала на Кравцова. Он очень деликатно ее поддержал.

– Спасибо. Здравствуйте, – сказала Людмила и прошла дальше не оглядываясь.

Вот и все. Никакого, так сказать, личного оттенка.

И за исключением Цезаря и Хали-Гали, никто не видел этого.

Кравцов сразу же отправился в администрацию. Никто его опередить не мог. Сама администрация от реки далеко. И тем не менее, едва участковый вошел, Андрей Ильич, пряча усмешку, заметил:

– Я смотрю, у тебя все-таки с Людмилой это самое... Роман!

– С чего вы взяли?

– Ну как же! На свадьбе вы обнимались. На мосту свидания у вас по утрам.

– На мосту мы случайно встретились. И откуда вы знаете? А на свадьбе мы просто поговорили немного; кто придумал, что обнимались, что за чушь! – расстроился Кравцов.

– Да уж, свадьба... Невеста за столом от жениха отказалась. С Ванькой срочно в город уехала. Чудеса!

– Правильно уехала. Чтобы никого не будоражить.

– Какой защитник стал! – заметил Шаров. – Начал как правильный: Сурикова за буянство арестовал, наручники надел. Я думал: ну, наведет порядок!

– Андрей Ильич! – поразился Кравцов. – Вы же сами просили его отпустить!

– Мало ли. Может, я тебя на прочность испытывал? Ладно, какой у нас там счет?

Андрей Ильич достал шахматную доску, но в это время торопливо вошел Вадик.

– Здравствуйте. Вы будете смеяться, но сейчас убийство может случиться на бытовой почве!

– Да? И кто кого убивает? – спросил Шаров, расставляя фигуры.

– Нюра Сущева – Липкину Марию Антоновну. Или наоборот.

– И за что? – Шаров зажал в кулаках фигуры, чтобы Кравцов выбрал, каким цветом играть.

– Забор не там поставили. Я серьезно говорю: они уже за холодное садово-огородное оружие взялись. Как бы не вышло чего...

Кравцов, собравшийся уже ударить ладонью по кулаку, с сомнением посмотрел на Шарова:

– Надо бы сходить, Андрей Ильич.

– Ну, сходи, твое дело, – с досадой сказал Шаров. – А у меня своей мороки видишь сколько? – Он показал на стол, где лежало несколько раскрытых папок с бумагами.

И Кравцов с Вадиком отправились к месту происшествия.

Происшествие было в самом разгаре: Липкина стояла с лопатой, а Нюра с мотыгой, угрожая друг другу. Анатолий сидел на крыльце, курил, в конфликт не вмешивался. На улице стояли соседи и в зависимости от симпатий, высказывали свои мнения. Расторопный Анатолий успел поставить несколько столбов, набил на поперечины уже довольно много штакетника. Липкина ловчилась забор порушить, а Нюра не давала.

– Сшибу все, так и знай! – кричала Липкина. – Это что ж за гадство такое неприличное: половину моей территории отхватили! Обрадовались!

– Уйди! – требовала Нюра. – Руку отрублю!

– Вот взбесились бабы! – покачал головой Хали-Гали.

– И разнять некому! – сокрушалась Синицына. – Толь, ты чего сидишь, как ни при чем?

– Я по старым ямкам ставил. Я виноват, что ли? Мне все равно.

– Именно, по старым! – обрадовалась Нюра поддержке мужа. – Значит, там забор стоял!

– Не ври! – вскрикнула Липкина. – Я крыжовник двадцать лет по своему краю сажала, пока не померз, вот корни – тут, тут и тут! Вот граница где! А столбы вот где! Оттяпали мой двор, паразиты! Не дам! Отец мне говорил: наш двор от колодца до березы. Вон колодец – а вот тут береза была! Вот он, пенек от нее, на вашей территории оказался! Это как?

Тут Хали-Гали увидел идущего к винзаводу Геворкяна и посоветовал:

– Надо Роберта Степаныча позвать. Армяне – они рассудительные. Роберт Степанович, иди сюда!

Геворкян подошел.

– Роберт Степанович! – с надеждой закричала Липкина. – Вам со стороны виднее! У вас Карабах, вы знаете, как такие дела делаются! Вот, смотрите! Даже на глаз видно! Вот тут должен забор идти по справедливости. Вот моя территория – от колодца до березового пня!

Геворкян внимательно осмотрел и столбы, и колодец, и пень, говоря при этом:

– Вы успокойтесь. Худой мир лучше доброй ссоры.

– Ага, худой! – сказала Нюра. – Совсем прохудился!

– Да, вижу ямы от старой ограды, – честно сказал Геворкян.

– Правильно! – похвалила его Нюра.

– Но есть еще ямы, – продолжал Геворкян быть объективным. – Совсем травой заросли. Тоже забор был, но раньше.

– А-а-а! – восторжествовала Липкина. – Съели? Убирайте столбы, сказала!

Нюра обиделась на технолога и от обиды перепутала его фамилию с именем.

– Уходи отсюда, Геворкян Степанович! У тебя младшая дочь школу кончает, конечно, ты теперь за Липкину будешь, она же учительница!

– Как вам не стыдно, Анна Антоновна! – вежливо возмутился Геворкян. – Мою принципиальность все знают!

– А я не знаю! Правильно забор ставим, вот что я знаю!

– Если совет хотите, могу дать. Найдите место, где раньше всего забор стоял, там и ставьте.

– Согласны! – одновременно закричали Липкина и Нюра. И посмотрели друг на друга.

– С чем ты согласна, старая карга? – спросила Нюра.

– А с тем, что забор раньше стоял вот тут! – показала Липкина лопатой.

– А я говорю – тут! – Нюра вонзила мотыгу в землю очень близко от ноги Липкиной.

Та обратилась к людям:

– Все видели? Она ноги лишить меня хотела!

– Языка я тебя лишу в первую очередь! – в азарте закричала Нюра.

– Ну, Нюра! Мне терять нечего! – взяла Липкина лопату наперевес.

Всем стало нехорошо. Но тут Анатолий, глянув вдоль улицы, сказал недовольно:

– Дождались, милиция идет!

Встал и удалился в дом.

Кравцов и Вадик приблизились. Липкина с Нюрой наперебой начали рассказывать участковому, в чем суть разногласий. Соседи помогали – само собой, еще больше запутывая вопрос.

Кравцов терпеливо слушал, а потом спросил:

– Вы лучше скажите, у вас планы земельные есть?

Ни Липкина, ни Нюра на это ничего ответить не могли. Липкина опять начала про колодец и березовый пень, а Нюра про старые ямки, но Кравцов остано– вил их:

– Все ясно. Пошли в администрацию.

И они пошли в администрацию. Только Нюра замешкалась, крикнув, что сейчас догонит. Быстро вбежала в дом и сказала мужу:

– Толя, иди сейчас и колоти доски! Готовый забор они не тронут!

Шаров в присутствии Липкиной, подоспевшей Нюры и еще десятка добровольных свидетелей развернул на столе большие листы.

– Вот, значит. Это когда мы кадастр составляли, мы заодно определили, где чье пазьмо. – Кравцову как не местному он пояснил: – Пазьмо, по-нашему, это личная территория.

– Вот она, моя граница! – ткнула пальцем Лип-кина.

– Правильно! Как раз, где забор! – согласилась Нюра, не очень, впрочем, вглядываясь в чертежи.

– Не как раз, а ближе ко мне получилось! – настаивала Липкина.

– Ты протри очки! – посоветовала Нюра.

– А у меня их нету! – похвасталась Липкина.

– Будут! – пообещала Нюра. Шаров поднял руку, требуя тишины.

– Вообще-то надо на местности проверить. Тут масштаб указан.

– Проверяйте, пожалуйста! – сказала Липкина. – Но забор должен стоять, где был!

Тут Нюра рассмеялась и заявила:

– Да он уже там и стоит!

Липкина посмотрела на ее довольное и, честно сказать, не очень привлекательное в данный момент лицо, ибо злорадство никого не красит, и догадалась:

– Ах, паразитство! Не позволю!

Она стремительно выбежала из администрации. Все последовали за ней, а Кравцова окликнул Суриков, который ковырялся в моторе «уазика»:

– Привет, сосед!

И так он это сказал, что Кравцову послышалось в его словах какое-то значение. Поэтому он остановился:

– Привет.

Суриков подмигнул и спросил:

– Ну и как она?

– Кто?

– Учительница?

Кравцов сказал медленно и веско:

– Нехорошо, Василий. Я понимаю, женщины сплетничают. Но ты-то!

– А я не сплетничаю, по-мужски спрашиваю. Нет, Ступин Виталя мужик неплохой. Хоть и важничает, в инженеры выбился, как же! Но она лучше. Так что – не сомневайся!

– Было бы в чем! Нет ничего, Василий! – убедительно сказал Кравцов.

Суриков хмыкнул иронически:

– Конечно, конечно...

Кравцов постоял немного, чувствуя себя довольно по-дурацки, и пошел разбираться с забором.

Он пошел разбираться с забором, а забор был уже почти готов, несколько досок только не успел прибить ударно поработавший Анатолий.

– Товарищ участковый! – обратилась Липкина к подошедшему Кравцову. – Это что же? Это самоуправство! Арестуйте его!

– Спокойно! – Шаров достал рулетку. – Начинаем мерить территорию!

Андрей Ильич и участковый промеряли территорию со всех сторон. Шаров писал цифры на бумажке, что-то чертил. И объявил результат:

– Значит, так. По длине оба участка соответствуют планам. По ширине, если смотреть со стороны дома, участок Сущевых получился шире, чем на плане.

– А я что говорю! – закричала Липкина. – Отхапали!

– Зато со стороны обратной, от леса, шире у Марии Антоновны, – заключил Шаров.

– И она еще смеет претензии орать! – возмутилась Нюра.

– Смею! – сказала Липкина. – Мне у леса ширина не нужна, у меня там не растет ничего! Мне ширина вот тут нужна!

– А общая площадь одинаковая получается? – спросил Кравцов.

Шаров глянул на цифры:

– Вполне. Я вот что предлагаю. Мы Анатолию даже помощь дадим. Пусть поставит забор ровно. Чтобы и там, и здесь ширина была одинаковая. То есть в соответствии с планом. Анатолий! Анатолий, ты где?

Но Анатолий, которому надоело заборостроительство, а заодно, кажется, уже и семейная жизнь, продлившаяся недолго, но очень быстро показавшая свою бытовую сторону, стоял на улице, за воротами, с сумкой через плечо, и был у него вид свободного человека.

– Ну вас, – сказал он. – С ума вы тут в деревне сходите!

Нюра опешила:

– Толя, ты что это? И не побыл совсем!

– Вернусь, не плачь, – мужественно ответил Анатолий. – Забор поставил, чего тебе еще? Общий привет!

И пошел прочь. Нюра, конечно, бросилась за ним. Но успела заметить, что Липкина коварно подняла лопату, покушаясь на забор.

– Толя! – крикнула Нюра мужу. И тут же Липкиной: – Не тронь! – И мужу: – Толя, погоди! – И Липкиной: – Не тронь, я сказала! – И опять мужу: – Толя, да куда же ты, постой! – И опять Липкиной: – Не смей!

Так она рвалась на части. Но Анатолий даже не оглянулся, а Липкина уже пару раз стукнула по забору. Нюра бросилась к ней, вырвала лопату, кинула на землю и обратилась к народу:

– Видели? У меня муж из-за нее ушел! Ну, тетя Маша, ну, Мария Антоновна!..

– Сама Антоновна! – удачно, хоть и бессмысленно пошутила Липкина, потому что отца Нюры действительно звали Антоном, но какой в этом юмор – непонятно. – Ты слышала, что власть сказала? Чтобы забор был по плану или никакого не будет! Ты меня знаешь, Нюра!

– А ты меня нет! Только тронь – за каждую доску по ребру у тебя выну! И дом сожгу! – пообещала Нюра и ушла к себе, уверенная в своей победе.

– Грозится! – обратила Липкина внимание Андрея Ильича и Кравцова на слова Нюры. – Протокол составить надо! Ведь сожжет!

Но протокол составлять не стали.

Забор Липкина тронуть после этой угрозы не решилась.

Понемногу все разошлись.

А Кравцов, возвращаясь домой, завернул в магазин.

Кравцов вошел в магазин как раз в то время, когда Желтякова, Савичева и хромая, слегка косящая, но энергичная Сироткина что-то очень оживленно обсуждали.

– А Людмила, значит... – рассказывала Сироткина, но осеклась, увидев участкового.

В тишине Кравцов подошел к прилавку. Смотрел, но, похоже, никак не мог вспомнить, что ему надо. Клавдия-Анжела спросила:

– Чего хотели, Павел Сергеевич?

Кравцов посмотрел на нее, размышляя, а потом повернулся к женщинам и внушительно произнес:

– Хочу предупредить. Если кто-то что-то о ком-то сказал, то это совершенно не так!

– А как? – чистосердечно заинтересовалась Сироткина.

– А никак, – пояснил Кравцов. – Абсолютно никак. – И вышел из магазина, ничего не купив.

– Конечно! – сказала Желтякова, склонная иногда довольно мрачно смотреть на жизнь и на мужчин. – Увел жену от мужа, а теперь стесняется! Поздно стесняться!

Сироткина поправила:

– Да она сама Виталия выгнала! Точно знаю! У родителей он живет со вчера еще!

Савичева прекратила мелкий спор:

– Что вы, ей-богу, говорите про ерунду какую-то! А вот участки будут переделывать – это не ерунда!

– Как переделывать? – спросила Клавдия-Анжела.

– А так. Шаров велел: у всех должно по плану быть. И если где нет забора, там ставят по плану. То есть как попало, а не по справедливости. Потому что у нас, например, огород всегда за ломаную осину заходил, а по плану, я помню, начертили совсем не так!

– Они начертят с пьяных глаз! – не удивилась Желтякова.

Сироткина же, соседка Савичевой, заинтересовалась:

– А с чего это ты, Тань, взяла, что у тебя огород за ломаную осину заходил? Как это он заходил, если сама-то осина наша?

– Это когда она стала ваша?

– Всегда была!

Савичева хмыкнула и не стала спорить с женщиной неглубокого ума. Взяла купленные продукты и вышла.

– Видали? – засмеялась Сироткина.

– Не ссорились бы вы из-за пустяков, – сказала Клавдия-Анжела.

– Какие это пустяки? – возразила Сироткина. – Это земля!

А Желтякова, как бы размышляя, сказала:

– У «Поля чудес» целую машину штакетника сгрузили. Мало им забора каменного, еще и перед ним хотят чего-то нагородить...

Мало было председателю кооператива Лазареву забора каменного, пространство от забора до оврага он тоже решил благоустроить, клумбы там разбить, насадить цветов – и чтобы детям из «Поля чудес» не опасно было здесь находиться. Поэтому он и выписал машину штакетника и бруса для столбов, чтобы огородить эту территорию. Для этой цели подрядил двух мужиков из Анисовки, друзей Желтякова и Клюквина. Те самые, напомним, которые кладоискатели. Анатолий Желтяков всегда веселый, Роман Клюквин длинный, хмуроватый и рассудительный. Задачу Лазарев объяснил просто:

– Работать начинайте сейчас. Чем быстрей, тем лучше. Оплата, как договаривались, аккордом, то есть по факту. Есть вопросы?

– Аванс, – коротко сказал Клюквин.

– Пропьете же!

Желтяков и Клюквин пожали плечами и промолчали, не желая даже возражать столь несуразному и обидному предположению. Лазарев достал бумажник и отсчитал несколько купюр, после чего ушел.

– Значит, так, – сказал Клюквин, протягивая деньги Желтякову. – Беленькую возьмешь, пива бутылок шесть и чего-нибудь закусить.

Желтяков радостно взял деньги, сделал пару шагов, но вдруг остановился.

– А почему я? – спросил он. – Что это ты командуешь?

– Ну, я схожу, – не стал спорить Клюквин.

– Ты не донесешь, я тебя знаю!

– А ты донесешь? Прошлый раз три часа тебя ждал!

– А зачем ты тогда меня просишь? – удивился Желтяков.

– Да сдуру и прошу, – сознался Клюквин.

– Тогда вместе пошли! – предложил Желтяков.

– А штакетник не уволокут? – засомневался Клюквин.

– Не успеют! – уверенно сказал Желтяков. – Мы же через час вернемся. И к вечеру обгородим все!

И вот уже вечер. Виталий Ступин пришел с работы, умылся, сел за стол, накрытый Людмилой, но сел не один, а с бутылкой водки, которую тут же и открыл. Налил себе почти полный стакан и молча выпил.

Людмила, зная умеренное отношение мужа к выпивке, удивилась:

– Чего это ты вдруг?

Виталий не ответил. Закусил как следует и спросил:

– Дома сидишь, книжки читаешь?

Людмила почувствовала, что вопрос неспроста, но вида не подала, улыбнулась и подтвердила:

– Дома сижу, книжки читаю.

– Ничего не слышала?

– Ничего не слышала.

– А интересные вещи рассказывают! Будто ты за участкового уже замуж выходишь. А меня из дома выгнала. К родителям моим. Может, и правда выгнала, а я не знаю?

Людмила рассмеялась:

– Кто это такие глупости говорит?

Ступин налил второй стакан и ответил:

– Да то-то и оно, что все.

– Не много тебе будет? – обеспокоилась Людмила.

– Нормально, – заверил Виталий и выпил – как воду. – И тебе-то что, я для тебя фактически чужой человек! Сейчас вот поем на дорожку и, в самом деле, к родителям!

Людмила перестала улыбаться. Она не была бы женщиной, если бы не ждала этого разговора. Всякая жена от всякого мужа такого разговора ждет независимо от того, есть ли повод, нет ли его. Брак такая штука, что рано или поздно, а часто раньше, чем нужно, муж начинает сомневаться – один ли он существует для жены. Не смотрит ли она уже куда-то в сторону, не думает ли о ком. И любую жену это сомнение обижает, но она чем-то тайным в себе чувствует свою вину, даже когда ее нет. И, как правило, тут же переходит от защиты к нападению:

– То есть ты сразу в какую-то чепуху поверил?

– А почему нет? Все вы одинаковые! – сделал Виталий тот вывод, к которому для успокоения своей от природы нечистой совести приходят все мужчины.

– Кто это – вы? – спросила Людмила, заранее зная ответ.

– Бабы! – высокомерно уточнил Виталий.

– Я не баба, – напомнила Людмила.

– Неужели? Зато я пока мужик. И не позволю! – повысил голос Виталий. И ударил кулаком по столу.

Делал он это впервые в жизни, но получилось хорошо, крепко. Может, потому, что Виталий это с детства видел – и не раз. Вот и научился вприглядку. Помнил он также, что женщины в таких случаях пугаются, начинают голосить, причитать и тому подобное. Конечно, голосить и причитать Людмила не будет уже потому, что не умеет. Но испугаться должна. И Виталий осанисто глянул на Людмилу, готовый увидеть испуг. Но вместо этого увидел ее холодные и спокойные глаза. И испугался вдруг сам. И сказал почти жалобно:

– Люся... Ведь врут, да?

– Ждешь, что буду оправдываться? Не буду. Или ты мне веришь, или нет, – гордо сказала Людмила, искренне сама веря в этот момент, что она лгать не может и не умеет, легко забыв те многие моменты городской своей жизни, когда ей приходилось не только лгать, но и врать, хитрить, обманывать, лукавить, ловчить и фантазировать.

– А если не верю? – поставил вопрос Виталий.

– Убеждать не собираюсь!

– Так. Ясно. Ладно. Облегчу тебе задачу, сам уйду!

Виталий встал, взял с горделивой сиротливостью крошечный ломтик огурца: больше, дескать, ничего не надо в этом доме! И пошел к двери.

Людмила наконец догадалась испугаться:

– Виталя, ты чего?

Но было поздно.

– Молчи лучше! – приказал Виталий. – И спасибо за правду. Будь здорова!

– Будь здоров! – пожелал Клюквину Желтяков, поднимая очередной стакан.

– А не пора забор ставить? – огляделся Клюквин. – Темно уже.

Желтяков не согласился:

– На ночь глядя работать? Наставим кое-как! Я плохо работать не хочу. И не умею.

– И я не умею, – признался Клюквин. – Я уж если делаю, то чтобы все... Чтобы блестело! Чтобы тип-топ! Как по струнке!

– Это и беда наша! – сокрушенно поник головой Желтяков. – Другие делают как попало – и ничего, сойдет! А вот я, не поверишь, если что плохо сделаю, прямо душа болит!

– Именно! – воскликнул Клюквин. – Я тебе скажу, почему нам с тобой трудно живется. Знаешь почему?

– Почему? – захотел узнать Желтяков. Клюквин поднял стакан и торжественно произнес:

– Потому что у нас есть трудовая совесть!

И спасая свою трудовую совесть от плохой работы, друзья решили отложить ее на завтра.

Они ушли, и вскоре к горе штакетника подъехал на грузовом мотороллере Куропатов. Набросал, сколько уместилось в кузов, и уехал.

Тут же, будто ждал очереди, появился Юлюкин на «Москвиче», засунул, сколько влезло, в багажник, уехал.

Тут же появился Володька Стасов на сенопогруз– чике...

Потом Савичев на мотоцикле с коляской...

Потом Хали-Гали, который спешно запряг Сивого в телегу...

Было уже совсем темно, когда примчался Колька Клюев, пешим ходом, но с тележкой. Однако на земле валялась одна штакетина, да и то треснувшая. Колька поднял ее, повертел, хотел выкинуть, но вспомнил, что ему предстоит отчитываться перед женой Дашей, бросил дощечку в тележку и увез.

Несмотря на позднее время, по всей Анисовке слышались вжиканье пил и перестук молотков. Все спешили перегородить огороды и землю, пока соседи это не сделали по своему усмотрению.

Вот Савичев ведет с одного конца забор, а с другого торопится науськанный женой Сироткин. Они работают, не глядя друг на друга, не разговаривая. А если бы пригляделись, то поняли бы: заборы их при встрече могут не состыковаться.

Но окончательно стемнело, они притомились, посчитали, что сделали достаточно для обозначения территории, разошлись спать.

Липкина же не спит, она стоит у забора с двоюродным племянником Володькой Стасовым и учит его:

– Если рубить или пилить, она услышит. А ты подкопай помаленьку по всей длине, он весь и повалится. Будто сам. Посмотрим, кто ей будет его ставить!

Володька берет лопату, начинает трудиться. Но с той стороны вдруг слышатся какие-то звуки. Он выпрямляется, выглядывает, спрашивает:

– Кто тут?

– Я тут! – слышится голос Нюры. И одновременно что-то деревянное бьет Володьку по лбу.

– О, ё!.. – хватается Володька за голову.

...Липкина в своем доме прикладывает ко лбу Володьки металлическую ложку и советует:

– Ты вот что, иди к Вадику, пусть он тебе составит медицинское освидетельствование. Скажи, что я послала. Он любимый мой ученик, не откажет. И с этим документом к Кравцову, и подавай заявление!

– Еще чего! Заявление, что меня баба черенком стукнула?

– Ну, дело твое. А я ей утром все скажу!

Но утром Липкина ничего не сказала Нюре. Она даже почти приветливо с ней поздоровалась, пробормотав после этого:

– Ничего, зараза. Еще не вечер!

Тут она увидела Кравцова, возвращавшегося после купания.

– Здравствуйте, Павел Сергеевич!

– Здравствуйте, Мария Антоновна!

– Не зайдете на минутку?

– Зайду.

И Кравцов зашел к Липкиной. Нюра это, естественно, увидела. И это ей, естественно, не понравилось. А Липкина угощала Кравцова:

– Может, яишенку?

– Спасибо, завтракал.

– Ну и что? Мой вот покойник – он с утра сразу закусывал, потом уже завтракал, потом опять закусывал, потом обедал – и так до ночи. И тощий был, как грабля! Ну, чайку тогда? Не откажетесь?

– Спасибо, – не отказался Кравцов. – Если вы насчет забора, Мария Антоновна...

Липкина махнула рукой:

– Да какой забор?! Ты думаешь, он мне в самом деле нужен? Ты извини, что тыкаю, вы для меня младшенькие все. Будто ученики.

– А зачем же тогда такой скандал?

Липкина села напротив участкового, застенчиво улыбнулась:

– Правду сказать? Скажу, только не смейся. Я женщина одинокая, чем мне еще развлекаться? Схватишься с соседкой, так-перетак, мать-перемать, прости меня, господи, вот тебе и Большой театр, вроде того! Не телевизор же смотреть все время! Забор! Будто и говорить больше не о чем. Я, например, вот что тебе скажу. Я же с Людмилой работаю, я ее насквозь вижу. И вижу я, скажу тебе, что не жить ей тут. И тут не жить, и с Виталей не жить. Он парень золотой, прямо редкий! Но как бы тебе сказать... – простоватый он для нее.

Кравцов не поднимал глаз от чашки. Спросил:

– А зачем вы мне это рассказываете, Мария Антоновна?

– Да брось ты, знаешь, зачем!

– Нет, удивительно. Мужчина и женщина пару раз случайно встретились. Ничего не было. И всё, сосватали! Вот деревня-то, в самом деле!

– То есть ничего не было, а народ сочинил?

– Именно так.

– А я тебе как сама деревенская, хоть и учительница, скажу: народ всегда прав! Он всегда видит внутрь ситуации! Вы, может, еще и сами думаете, что у вас ничего нет, а народ видит, что в действительности все уже есть, только вы еще этого не поняли! Вы, может, про это слова не сказали, а народ уже все услышал! И правильно ведь услышал, скажешь – нет?

– Нет.

– Вот оно что! – догадалась Липкина. – Обманываете вы друг друга, я смотрю! Ты помалкиваешь, и она молчит. Ты боишься, что она тебя, просто говоря, пошлет, а она боится, что наоборот – ты ее то же самое! Боитесь вы друг друга, вот в чем проблема!

– Послушайте, Мария Антоновна...

Липкина отмахнулась от глупостей, которые намеревался ей сказать Кравцов.

– Это ты послушай! Предлагаю в глубоком секрете, между нами. Я зайду к ней как коллега к коллеге. И будто проболтаюсь, скажу: был у меня Кравцов, лица на нем нет, просто явно сохнет!

– Зачем?! – Кравцов чуть не обжегся теплым чаем.

– Облегчу тебе задачу, а то так и будешь бекать-мекать, как больной козел, прости на добром слове!

– Да нет никакой задачи!

– Зачем же ты женщине голову морочишь?

– Ничего я не морочу. У нас с Людмилой просто хорошие отношения. Легкая дружба, если хотите. Может это быть?

– Не может! – категорически возразила Липкина. – Никогда еще дружбы между мужчиной и женщиной не было! Если только они друг от друга совсем ничего не хотят. Но если не хотят, то зачем тогда и дружба? Нет, Паша, ты сам себе признаться боишься! А забор этот... – вернулась она вдруг к теме. – Не в земле же все-таки дело. Какой пример для молодежи, если на ее глазах учительницу оскорбляют почем попало? Резонно?

– Вообще-то...

– В этом и суть! Ты тоже какой-никакой, а представитель сельской интеллигенции, должен понимать! Нельзя допускать нас с грязью смешивать! Согласен?

– С одной стороны – да...

– А другой и нет! Есть одна сторона: уважение к личности! Когда она есть, конечно. Я вот, извини, личность. Через мои руки полсела прошло! А кто Нюрка? Она разве личность? Хабалка она, а не личность, если честно!

Кравцов, зная, что не имеет права принимать чью-то сторону и даже показывать свое расположение к кому-либо, стал прощаться.

Липкина не держала его. Она улыбалась так, будто свое дело сделала.

Она свое дело сделала, а Нюра еще нет. Она зорко стерегла Кравцова и пригласила его заглянуть на минутку. В дом он войти остерегся, тогда Нюра повела его в небольшое уютное строение из досок, называемое летней кухней.

– Дача при доме! – похвасталась она.

– Хорошо, – огляделся Кравцов.

– А что толку? – с горечью сказала Нюра. – Я для Толи старалась тут красоту навести, для мужа. А вышло что? Пришел муж – и сбежал. Из-за кого? А все из-за нее, из-за тети Маши бессовестной, хоть она и учительница. Оскорбила человека, он и ушел. Понимаете, что получилось? Не в заборе дело, а семью она мне разбила фактически! Она-то одна давно и старая, а я-то одна не могу! Я и молодая, и... Может, конечно, не сильно красивая, не знаю, – засомневалась Нюра. – Вы как скажете? Ну, на ваш городской взгляд?

– Вы, Анна Антоновна, очень симпатичная женщина. Привлекательная, – объективно сказал Кравцов.

– Да уж! – не поверила Нюра. – А фигура? Я вон читала, вес должен быть – рост минус сто минус десять. А у меня, я вешалась недавно, получается минус восемь всего. Не дотягиваю до стандарта!

– На мой взгляд, лучше стандарта, – сделал Кравцов формальный комплимент.

Но Нюра отнеслась к похвале неформально. Так неформально, что даже слезинка в глазу появилась.

– Ну вот... Расстроили вы меня....

– Почему это?

– Как же? Знала бы, что уродина, ну и не переживала бы. Не едет муж – а зачем ему к уродине ехать? А если, как вы говорите, я ничего еще, то обидно же! Я его столько ждала, готовилась, лишнего не съем, не выпью, крем для рук французский купила! Вы вот потрогайте, потрогайте!

Нюра протянула Кравцову руки. Кравцов дотронулся до них и признал:

– Да... Очень...

– И что мне делать теперь? Вы вот умный, молодой, привлекательный тоже, вот скажите: что мне делать?

– Смотря в каком смысле... – не понимал ее Кравцов.

– В жизненном!

– Ну, не знаю...

– Ты пойми, Паша... Ой! – испугалась Нюра. – Оговорилась я! А может, ничего?

– Ничего.

– Спасибо. А меня Аней можно. Ты пойми, Паша, не в заборе дело. В принципе! Если бы я знала, что он должен ко мне ближе стоять, я бы своими руками отодвинула: на, Мария Антоновна, пожалуйста, подавись на здоровье! Но я же знаю, что он стоит где надо, а это уже принцип, понимаешь?

Кравцов, конечно, все понял. И сказал:

– Все уладится, Анна Антоновна.

– Да? – обрадовалась Нюра. – Ну, спасибо!

– За что?

– Ладно, ладно, не за что, – успокоила Нюра его служебную совесть, а взглядом и улыбкой намекала: мы с тобой люди умные, мы молча договорились.

И Кравцов ушел с неприятным чувством, что его слегка обвели, но непонятно, как это случилось.

– Как это случилось? – недоумевал Желтяков, глядя на пустое пространство, где вчера был штакетник.

– Это я вас должен спросить! – закричал Лазарев. Клюквин ответил ему угрюмо и честно:

– Мы свое дело сделали. Все поставили как надо. А если потом разобрали и унесли, мы за это не отвечаем.

– Да где вы ставили? Где ставили? – бушевал Лазарев. – Следов даже нет!

– Они их заровняли! Преступники следов не оставляют! – заявил Желтяков.

– Тьфу! – ответил ему Лазарев и в сопровождении двух «опричников» отправился в Анисовку.

– Вот так хамские начальники относятся к рабочему труду! – сказал Желтяков.

– И к человеку вообще! – добавил Клюквин. Оскорбленное достоинство требовало утешения.

Желтяков достал из кармана небольшое количество денег. Клюквин достал свои. Соединили, посчитали. На утешение достоинства хватало.

А Лазарев во многих местах увидел знакомые новехонькие планки. Но хозяев нигде не сумел доискаться и дозваться. Только у огорода Савичева ему повезло: тот работал. Правда, сейчас он колотил старые доски, но в заборе желтел изрядный кусок искомого штакетника.

– Хозяин, где штакетник брал? – окликнул Лазарев Савичева.

Тот подошел и попросил уточнить:

– Какой?

– А вот этот! – указал Лазарев.

Савичев посмотрел на планки. Потом на Лазарева.

– Не понял вопроса. Что значит – где брал?

– Вот этот вот штакетник где брал?

– Обратно не понял. Он же в заборе, зачем его брать? – силился Савичев уразуметь, чего надо Лазареву.

– А в заборе он как появился? В заборе как появился, спрашиваю! – Лазарев махал руками так, будто объяснял глухонемому. Но Савичев не мог разделить его волнение.

– Вот чудак человек! – усмехнулся он. – Я поставил, так и появился.

– И когда же ты его поставил? – тут же уцепился Лазарев.

– А я помню? Странные вопросы у вас.

Лазарев понял, что тут говорить бесполезно. Говорить надо в администрации.

И вот он уже предъявляет претензии Андрею Ильичу и Кравцову.

– Это ни в какие ворота не лезет! Вчера утром привезли штакетник, чтобы овраг отгородить, для общей пользы, между прочим! Не стали даже на территорию сваливать: зачем, все равно к оврагу таскать! И нате вам, глазом не моргнули – сперли все дочиста! И где наше доброе соседство, Андрей Ильич?

– А точно наши?

– А чьи же? Да я своими глазами видел – заборах в пяти, не меньше, пойдемте посмотрим, если не верите!

Что ж, пошли посмотреть.

Но вот странное дело: в тех заборах, где недавно были ясно видимые заплаты из штакетника, появились на этих местах старые доски. Или вообще зияла пустота.

– Ладно! – сказал Лазарев и повел ко двору Савичева. Там не было ни пустоты, ни прорехи, забор однородно состоял из разнородных досок.

– Эй! – крикнул Лазарев. – Хозяин! Ты куда штакетник дел?

– Не понял вопроса!

Опыт недавнего общения с Савичевым говорил Лазареву: он только зря потеряет время.

– Ладно! – сказал он и повел всех к «Полю чудес». И там, между забором и оврагом, они увидели гору штакетника. Запачканный землей, частично поломанный, но, похоже, почти весь в наличии.

– Ничего не понимаю, – сказал Лазарев.

– Ничего не понимаю, – сказала Людмила, к которой заглянула в гости Липкина. – Кто-то Виталию чего-то наговорил... Глупость, честное слово!

– Дело не в Виталии! – напомнила Липкина.

– А в ком же?

– В Кравцове.

– Никакого в нем дела нет.

– Ты бы видела его глаза! – ужаснулась Липкина. – Просто ушибленные! Говорит будто бы по делу, а сам думает про свое!

– Мало ли о чем он думает. Смешно.

– Ты слушай! Мы с ним чаю попили, я вроде отвлеклась, начала про школу. Про тебя в ряду других. Сразу про дело забыл! Ушки стоечкой! Ясно тебе?

– Странно, – размышляла вслух Людмила. – Наверняка он в городе был другим. А я уж тем более, – усмехнулась она, многое и сразу вспомнив. – Воздух, что ли, тут такой...

– Можешь мне все сказать! – разрешила Липкина. – Во мне умрет, ты же знаешь! Что, врюхалась?

– Да нет, – пожала плечами Людмила.

– Врюхалась! – решила за нее Липкина. – Уж поверь мне. Это как химическая реакция. Хочешь не хочешь, а она происходит!

– Да ничего не происходит.

– Оно и видно! Ох, прямо и грустно на вас смотреть, и завидно! – вздохнула Липкина.

– Чему завидовать? Не сошлось ничего...

Не сошлись заборы у Савичева и Сироткина. Савичев взял сильно влево, к огороду Сироткиных, а Сироткин сильно вправо, к огороду Савичевых. И получилось, что если заборы мысленно продолжить, то между ними окажется широкая ничейная полоса. Сироткин, в отличие от жены, хромоватой и косоватой, мужик прямой, даже чересчур. Такие азартно и легко берутся за любое дело, но часто заводят его в тупик или, как вот сейчас, в сторону. А переделывать не умеют, да и претит это их прямой натуре. Главное же – азарт пропадает. И они чешут в голове, глядя с тоской на сомнительный результат, и не понимают, как быть.

Савичев живет по-другому. Он, когда попадает в трудное положение, предпочитает его спокойно осмыслить. Поэтому он взял бутылочку из своих запасов, стаканчик, огурцов, хлеба, кусок колбасы. Сел в тени, выпивает, закусывает. Видеть этот процесс и не участвовать в нем нормальному и здоровому человеку нелегко. Сироткин оглянулся на дом и решился нарушить молчание. Тем более что повод и предмет обсуждения серьезен, в состоянии любой вражды двум мужикам поговорить о нем незазорно, он, как на нейтральной полосе цветы, если вспомнить песню, тоже абсолютно нейтрален.

– Нового нагнал? – спросил Сироткин, издали оценивая взглядом прозрачность жидкости.

– Восемь литров вышло, – сказал Савичев без хвастовства.

– Прилично... А у меня кончился... Не продашь?

Савичев подумал и отказал.

– Лишнего не имею.

– Ну и не надо. Денег у меня все равно нет. – Сироткин отвернулся.

Посмотрел на лес, на речку, на свой дом, на небо. Но ни лес, ни речка, ни дом родной и даже небо не показались ему милы. Поэтому он уставился в землю. И земля навела его на мысль:

– А за метры?

– Какие метры?

– Ну, на метр твой забор подвинем в мою сторону – литр!

Савичев мысленно примерил количество метров между заборами.

– Много. Пол-литра хватит.

– Маловато... Тогда по шагам. Пол-литра – шаг.

– Шаг меньше метра! – возразил Савичев.

– Так и пол-литра меньше литра!

Савичев поскреб подбородок.

– Ну, давай попробуем.

Они начали считать. Шагов Савичева вышло семь, шагов Сироткина пять. Сошлись на шести.

– Давай переставим, пока бабы не пришли! – предложил Савичев.

– Подкрепиться бы. Все равно договорились.

– Ну, давай подкрепимся. Только недолго – темнеет уже.

Через час совсем стемнело, и Липкина приступила к выполнению плана, который давно задумала. Позвав Мурзина, который очень уважал ее, она объяснила ему, что нужно сделать:

– Ты провод протяни с моей стороны, а проволоку кое-где туда выставь, сквозь шели. А то козы ее совсем одолели, даже сквозь забор объедают все! Пусть их током шибанет!

– Переходник бы нужен, трансформатор, – технически рассудил Мурзин. – А то пущу все двести двадцать вольт, а подойдут не козы, а Нюра.

– И пусть! – согласилась Липкина, но тут же спохватилась: – Нет, так не надо. Сидеть еще из-за такой дуры. Давай этот свой переходник. Козе-то хватит?

– До смерти не убьет, а напугает. А может, и убьет. Это, Мария Антоновна, вообще загадка. Кому-то и сто вольт хватит, а я три раза по триста с лишним ловил. И ничего.

– Лучше бы до смерти, – пожелала Липкина. – Одну козу, больше не требуется.

– Это уж как выйдет. – Тут Мурзин замялся. Уважать он Марию Антоновну уважал, но и помнил, что есть все-таки закон и порядок. Поэтому уточнил:

– Говорите, Кравцов за вас?

– Да он мне кум почти! – горячо сказала Липкина. – Я его с Людмилой Ступиной фактически сосватала! Вот-вот поженятся благодаря меня, а ты сомневаешься! Он мне по гроб жизни благодарен! Так что – действуй! И возись скорей, ночи-то короткие!

Ночи в Анисовке летом короткие. Хотелось сказать – как везде, но вспомнилось, что существуют северные края, где ночей иногда фактически совсем нет. Анисовка же в той срединной России, где все идет обычным порядком.

То есть этот обычный порядок может кому-то показаться необычным, но это уж кто к чему привык.

Утром Нюра увидела курицу, которая предсмертно трепыхалась у забора. Подошла, обнаружила провод. Дотронулась до курицы, и ей показалось что ее слегка чем-то укололо.

– Так, значит? На убийство уже готова? – Нюра огляделась и увидела Синицыну. И завопила что есть мочи: – Умираю! Убили! Кто-нибудь!

Синицына тотчас же оказалась рядом:

– Что случилось, Нюра?

Нюра, оседая на землю, вымолвила:

– Током... Ток пропустила Липкина, чтобы меня убить! Как в фашистском концлагере, сволочь старая! Ох, умираю... Помоги встать, баба Зоя!

– А меня не дернет?

– Я за проволоку-то не держусь! А во мне уже нет ничего!

Синицына осторожно коснулась Нюры, проверила. И стала помогать ей подняться, причитая:

– В самом деле, зверство какое! Учительница называется! Я помню, она еще когда моих детей учила, измывалась над ними. Меня каждую неделю хаяла, а я старше ее, между прочим! И что вышло? Мои обои в городе, с высшим образованием, у них должности, а она кто? Как была, так и осталась! Ты, Нюра, вот что. Пиши заявление, я свидетельницей подпишусь!

Нюра согласилась, что мысль хорошая. Села с Синицыной за столиком во дворе писать заявление.

Липкина из окна увидела это, сразу поняла, в чем дело, достала тетрадь, ручку и тоже начала что-то сочинять.

Через час Шаров протянул выкупавшемуся и пришедшему в администрацию Кравцову два листка:

– Вот, участковый. Самая твоя работа. Разбирайся давай.

Кравцов взял листки. Первый начинался словами:

«Я Сущева Анна Антоновна находясь в одиноком состояние беззащиты мужа который в данный момент в отсутствие в связи с местом работы заевляю на девствие соседки Липкиной что она хотела меня убить током как курицу которую она убила утром а хотела меня изза забора который хочет разрушить самовольным методом и готова на любое убийство меня ни останавливаясь и и невзирая перед никакими беззаконными последствиеми...»

Второй начинался так:

«От Липкиной Марии Антоновны, Заслуженного Учителя Союза (зачеркнуто) Российской Федерации, проживающей в с. Анисовка Полынского р-на Сарайской обл. Заявление. В настоящий момент, когда партия и (зачеркнуто) правительство уделяет постоянное и неослабное внимание заботе о сельской интеллигенции и, в частности, о труде сельского учителя, который является носителем того лучшего, что отличает передовые слои нашего идущего вперед семимильными шагами прогрессивного общества, находятся отдельные личности, чей образ жизни и мыслей несовместим с обликом достойного гражданина нашей великой страны, а в нашем конкретном случае гражданки, имея в виду мою соседку т. Сущеву А.А...»

Кравцов, прочитав, улыбнулся.

– Зря смеешься, – упрекнул Андрей Ильич. – Кажется, что пустяк, но из-за пустяка такие дела могут быть!

– Это точно! – послышался голос.

В открытом окне показался Хали-Гали. Не заходя в помещение, он начал рассказывать:

– Лет тридцать назад, а то и больше, было такое дело. Два соседа, Иван и Семен. Оба как братья похожие, тяжелые такие, молчуны. Взял Иван у Семена лошадь навоз возить. Вернул хромую. Семен ладно, молчит. И молча, значит, у Ивана поросенка телегой задавил. Не нарочно. Иван тоже молчит. Зато у Семена сарай сгорел. Без свидетелей. Ладно. Через неделю у Ивана пасека огнем занялась. Хорошо. После этого у Семена корова невесть чего объелась и сдохла. Ладно. Тут же у Ивана...

– Ты короче, – сказал Шаров, хотя слушал с интересом.

– Можно и короче. Сошлись они на гулянке. Рядом их посадили, чтобы помирить. А они сидят молчком и выпивают. И тут Иван берет скамейку, людей с ее сбрасывает и скамейкой Семена по голове. Тот упал. Но поднялся. И Ивана тоже по голове, но не скамейкой, а поленом. И очень удачно ударил, прямо в темю. Иван полежал, полежал – да так и не встал. А правильно, кто первый начал, тот и виноват. Я вот тоже Дуганова угощу поленом или чем покрепче.

– Это за что?

– А за то! Плетень он на огороде нагородил! И ладно бы нагородил, но он же его пустил от старого колодца моего до дикой груши. А с этой груши я еще маленьким упал, потому что наша она была! Принимайте меры вы власть! А то я самоуправлением займусь, кроме шуток!

– Видишь, что делается? – пожаловался Шаров Кравцову. – Кто-то слух пустил, что землю будут заново разгораживать. Вот они с ума и сходят. До нехорошего может дойти. Главное – сроду у нас меж огородами не было ничего!

– А вы пустите обратный слух, но правдашный, – посоветовал Хали-Гали. – Что никто ничего заново разгораживать не будет. А кто уже нагородил – убрать!

– Убрать... Сказать-то легко... Ладно, пошли.

Они пошли разбираться. Дуганов в самом деле ладил плетень и замахнулся издали топором на пришедших:

– Я против частной собственности, но это собственность личная! Ее даже при социализме разрешали! И не лезьте поэтому! У меня невроз, Андрей Ильич, не рискуй, пожалуйста!

Пошли дальше по селу. Везде развернулось гороженье огородов, и редко где обходилось мирно, по согласию: там и сям ругались и взывали к совести, к Богу и начальству. Удивительно тихо было на меже между огородами Савичевых и Сироткиных, но там и забор был удивительным: шел с двух сторон вкось, сторонясь самого себя, а в центре вдруг делал причудливую загогулину и соединялся. Савичева и Сироткина оглядывали это чудище и не могли понять, выгодно поделена территория или нет, а мужья объяснить не могли, потому что лежали безгласные, утомленные работой и самогоном.

– Надо заразу уничтожить там, где возникла. Корень вырвать! – сказал Хали-Гали.

И они отправились к корню, то есть к забору между Сущевой и Липкиной. Липкина, кстати, успела убрать улику, то есть провода. Когда Мурзин застал ее за этим занятием, он удивился и сказал:

– Подождали бы, Мария Антоновна, пока я электричество отключу!

– А не отключено разве? Я думала: курица попалась, так и все. То-то я чувствую: щиплется!

А теперь появилась улика уже во дворе Сущевой: канистра с керосином у крыльца, и Липкина, чтобы обратить на это внимание, своим истошным криком созвала чуть ли не все село.

– Вы посмотрите, – кричала она, – что у нее у крыльца стоит! Керосин там стоит, а с утра не было! Дом она мне поджечь готовится!

– Не болтай глупостей! – отвечала Нюра. – Не тронь забор, и я твоего дома не трону!

– Все слышали?! Что ж вы молчите? Я же вас половину учила, а она буклеевская, пришлая, у них там ни у кого совести нет!

Синицына не стерпела:

– Ты, Мария Антоновна, грязью-то не поливай людей. Я тоже из буклеевских бывшая, у меня тоже, значит, совести нет?

– Есть, но мало! – послышался голос из толпы. Синицына живо обернулась:

– Это кто ж такой умный?

И началась такая общая распря, такая склока, поднялся такой гомон, что пришедшему Кравцову не сразу удалось добиться того, чтобы его хотя бы выслушали.

– Граждане! Граждане! – кричал Кравцов. Понемногу все умолкли.

– Граждане села Анисовка! – сказал Кравцов с улыбкой, но решительно. – Господа и товарищи, кому как нравится! Я здесь тоже человек пришлый. Я человек вообще не деревенский, к сожалению, как вы знаете! И я сейчас сюда пришел даже не порядок наводить. Я просто понять хочу. Поможете?

Смутный ропот был ему ответом.

– Анна Антоновна! – обратился Кравцов к Нюре.

– Ну? – недоверчиво откликнулась Сущева.

– Вам, как я понял, желательно сохранить часть земли в том месте, которая от дома?

– Само собой!

– Мы с Андреем Ильичом считали – полтора квадратных метра получается. И что, интересно, может вырасти на такой территории? Мне просто интересно!

– Ведро огурцов! – подсказали Кравцову из толпы.

– Это правда? Ведро огурцов?

– Не в ведре дело, а в принципе! – сказала Нюра.

– Понимаю, – прижал руки к груди Кравцов. – Но опять же, Анна Антоновна, принцип размером в ведро огурцов – согласитесь...

Народ начал посмеиваться. Шаров смотрел на Кравцова одобрительно. Володька Стасов, сидящий на колесном тракторе, с высоты показывал всем руками, сколько это будет – полтора квадратных метра. А поодаль остановилась, сойдя с велосипеда, Людмила Ступина. И взгляд у нее был... заинтересованный.

Чтобы закрепить победу, Кравцов обратился к Липкиной:

– Мария Антоновна!

– Я-то при чем? – тут же отозвалась Липкина. – Мне огурцы вообще не нужны!

– Не в огурцах суть. А суть в том, что все село по вашему примеру начало делиться. Понимаете? Все очень вас уважают и думают так: если уж Мария Антоновна, у которой нас половина училась, на это дело пошла, значит, нам сам бог велел! Понимаете, Мария Антоновна? Берут с вас пример как коренной представительницы сельской интеллигенции. А пример получается, извините, негативный!

Липкина от неожиданности сначала даже чуть не смутилась, но преодолела ложное смущенье и вскрикнула с негодованием:

– Пример! Кто бы говорил, между прочим! Если бы ты сам был сильно моральный, я бы поняла! Кобелируешь тут, прости на добром слове! Кто меня к Людмиле Ступиной посылал, умолял с ней поговорить, чтобы мужа бросила и к тебе пошла? Не ты?

Народ ахнул. А Нюра поспешила добавить:

– Да он и под меня клинья бьет! Три часа вчера просидел, намеки делал! Еле отбоярилась, честное слово!

Все как-то притихли. Как-то всем неловко стало. Оглянулись на Людмилу, которая с растерянной улыбкой села на велосипед и очень неровно поехала по улице.

– Ладно, – негромко сказал Кравцов. – Спасибо вам... за внимание.

Он спрыгнул с крыльца и подошел к трактору Володьки.

– Ну-ка, слезь.

– А чего? – не понял Володька.

– Слезь, говорю!

Никогда еще ни Володька, ни другие анисовцы не видели такого лица у Кравцова. С этим лицом он залез на трактор и направил его на забор. Сквозь тарахтенье мотора слышался разрушительный треск столбов и досок.

Кравцов закончил дело, заглушил мотор. И сказал:

– Значит, так. Мы тут с Андреем Ильичом посоветовались. Самовольные заборы будем сносить к чертовой матери. А если кому захочется – только в строгом соответствии с планом. Проверять буду лично. И еще. Когда узнаю, от кого идут слухи – о переделе земли или... или про что-то личное... привлеку к ответственности за клевету и нанесение морального ущерба. И доведу дело до суда!

– Неужто за это сажают? – полюбопытствовал Хали-Гали.

– Сажают. Я правильно изложил, Андрей Ильич? – спросил Кравцов, оттенком взгляда извиняясь перед Шаровым за то, что сослался на него без предварительной договоренности.

– Правильно! – подтвердил Шаров. – Жили как люди – и вдруг пересобачились все. Не совестно?

Народ безмолвствовал.

– Есть претензии, Анна Антоновна? – совершенно официально обратился Кравцов к Нюре.

– Есть! Раньше надо было. А то нам дай волю, мы же с ума посходим все. Ведро огурцов, вот именно! Теть Маш, не правда, что ли?

– А я что? Действительно, на то и власть, чтобы решать. А мы люди частные...

– Ну и хорошо! – подытожил Кравцов. И пошел прочь.

– Обидели человека, – сказал кто-то. – Уедет теперь, жалко... Хороший парень...

Но Кравцов не уехал.

Дело в том, что, обходя в эти дни дворы и слушая подробные жалобы анисовцев на то, у кого, что и когда стащили с огорода и подворья из-за отсутствия заборов, он невольно обратил внимание на одну интересную деталь. Вернее, несколько деталей, касающихся пропажи картошки, огурцов, яиц, кур и гусей. Вдаваться в них пока не будем, скажем только, что эти сведения стали ОЧЕРЕДНЫМИ И ОЧЕНЬ ВАЖНЫМИ ЗВЕНЬЯМИ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.