Участок

Глава 7 Свадьба

И была свадьба.

Андрей Микишин женился на Ольге Савичевой, а Ольга Савичева, легко догадаться, выходила замуж за Андрея Микишина.

И народ пел, пил, ел, плясал, кричал «Горько!».

Ольга и Андрей целовались.

Было это в саду, за длинным столом, под навесом, обвитым цветочными гирляндами и проводами с лампочками, и вот стало темнеть, лампочки включили. Всё сразу показалось еще ярче и праздничнее.

А вокруг тьма сгущалась – и сгустилась до непроницаемости, до полного непрогляда, и тем, кто сидел за столом, могло показаться, что другой мир, за пределами этого стола и окружающего его света, просто исчез на время, перестал существовать.

Но он не исчез, не перестал существовать.

Из него вышел и остановился на грани света и тьмы человек с ружьем, в военной одежде.

Старик Хали-Гали увидел его и обомлел. Он хотел предупредить всех, пытался крикнуть, но почему-то вдруг лишился голоса. Горло сдавило, ни звука не идет. Тогда он вскочил и начал махать руками, делать знаки, чтобы обратили внимание на человека с ружьем. Никто не заметил. Хали-Гали хотел вылезти из-за стола – ноги перестали слушаться. Больше того, и звуки вдруг пропали. Настала полная тишина. Тут только все увидели человека с ружьем. Повернулись к нему.

А он беззвучно закричал что-то, поднял ружье и выстрелил. Хали-Гали увидел, как медленно из ствола вырывается пламя, а из пламени вылетает пуля и летит в невесту. Ему показалось, что пулю можно поймать, он попытался двинуть одеревеневшими руками – не получилось, он разевал рот, силясь крикнуть – не вышло, а пуля летела, все провожали ее глазами, поворачивали головы, и вот она достигла невесты, и на белом платье появилось и стало расплываться алое пятно.

Хали-Гали в отчаянии упал головой на стол. От этого и проснулся.

Хали-Гали проснулся в своей сторожевой будке, потер лоб, которым ударился о дощатый столик, чуть не сбив стоящий на нем транзисторный приемник, ошалело огляделся, схватил приемник и торопливо начал спускаться. Спустившись, побежал к зданию администрации.

А в администрации Андрей Ильич Шаров, глядя в окно, чтобы не глядеть на Кравцова, разговаривал с участковым на морально-этическую тему.

– Ты меня знаешь, – сказал Шаров, – я человек сдержанный.

– Знаю.

– Я тебя даже не спрашиваю, холостой ты, например, или наоборот.

– Скорее наоборот.

– Твое дело. Но тут ты, получается, холостой, так?

– Возможно.

– Тогда определись как-то, что ли! – перешел Шаров к сути. – Все, само собой, ждут, с кем ты сойдешься. Ну, в мужском смысле слова. Он же, так сказать, женский. К тебе то Нинка заглядывает, а она малолетка совсем, то с Людмилой ты чего-то там, а она, во-первых, учительница, а во-вторых, замужем все-таки! Ты уж, я не знаю... Одинокую, что ли, выбери. Юлию хотя бы Юлюкину, главбуха дочь, очень ничего женщина. Или Клавдия-Анжела та же, продавщица, хоть она и не в моем вкусе.

– Зато, говорят, она была во вкусе Кублакова! – попытался Кравцов перевести разговор в другое русло, чтобы заодно кое-что уточнить по делу утопления бывшего участкового.

Но Шаров в другое русло не захотел.

– В общем, определяйся как-то!

– А просто одному никак нельзя?

– Можно, но не получится. Все равно сосватают с кем-нибудь. Ладно, – повернулся Шаров от окна, показывая этим, что разговор на морально-этическую тему закончен. – Тебя на свадьбу пригласили?

– Да. Никогда не был на деревенской свадьбе.

– Вот и посмотришь. Весело бывает! – усмехнулся Шаров. Но тут на усмешку легла тень какой-то мысли, Шаров озаботился и добавил: – Аж жуть!

Тут и вбежал Хали-Гали.

– А, и милиция здесь! – закричал он. – Очень хорошо! Отменяйте свадьбу, начальники! Я сон видел!

Хали-Гали сел, налил воды из графина, выпил. Шаров административно встрепенулся:

– Какой еще сон? Ты же сторожить сейчас должен! Спишь на вышке, значит?

– Ни грамма не спал! – поклялся Хали-Гали. – Ни одного глаза не сомкнул! Все утро как огурчик сижу!

– А как же ты сон видел тогда? – ехидно спросил Шаров.

– А вот так! Ты разберись сперва! Я сижу. Я сижу нормальный! И только вот так вот – тюк! – Хали-Гали клюнул носом, закрыв глаза, и тут же открыл их, поднял голову и орлом оглядел действительность. – Понял? Даже и заснуть не успел, только вот так – тюк! – Он повторил свою интермедию. – Секундочки не прошло!

– А когда же ты сон успел увидеть? – удивился Шаров.

– А вот за это время и увидал! Что ты, не образованный ни разу? Не знаешь, как бывает? Бывает, рюмку свистнешь, а пьяный в стельку! А бывает – литру усодишь, а хоть бы хрен! Вот и я иногда всю ночь сплю, сплю, сплю, а снов не вижу. А тут только... тюк! – и готово! Во всех подробностях! Значит, вижу я во сне свадьбу...

И Хали-Гали рассказал свой страшный сон, кончающийся появлением человека с ружьем, выстрелом и кровью на платье невесты.

– Вот вам и свадьба! – заключил он.

– Уж эта свадьба! – говорила Савичева, укладывая в две сумки купленные продукты. – Каждый день берешь, берешь, а все чего-то не хватает!

– Зато уж погуляем! – утешила ее Мария Антоновна Липкина, учительница, через руки которой прошли чуть ли не все анисовцы. – Андрюха с Ольгой – пара замечательная! Андрюха потуповатее был, а Ольга твоя молодца, отличница почти!

Тем временем третья женщина, бывшая в магазине Клавдии-Анжелы, Лидия Карабеева, тоже набрала продуктов что-то как-то многовато. Клавдии-Анжеле не жалко, напротив, у нее от этого только товарооборот растет, и она спросила даже не из любопытства, а так, между прочим, для разговора:

– У тебя, Лид, тоже, что ли, праздник какой?

Карабеева негромко ответила:

– Иван приезжает.

Савичева так и застыла. А Липкина обрадовалась:

– Иван приезжает? Когда?

– Завтра должен, – сказала Карабеева.

– К самой свадьбе, значит? Тань, слыхала? – обратилась Липкина к Савичевой. – Ну, будет история!

Ее слова легко понять, если вспомнить, что невеста, Ольга Савичева, дружила раньше как раз с Иваном Карабеевым. То есть на самом деле тут, наверно, была с ее стороны любовь, потому что только по любви можно дружить с таким человеком: Ванька и выпивал, и работать не уважал, и в Полынск к дружкам ездил, где затевал драки и не раз попадал в милицию, мотая нервы матери, а та, укоряя его, плача и страдая, тем не менее доставала справки о своей болезни, чтобы Иван считался единственным кормильцем при больной матери и получал отсрочки от армии. А потом Лидия устала, заболела по-настоящему и решила: пусть уж идет в армию, может, там выправят. В результате Иван попал в десантные войска, служил вроде бы успешно и собирался перейти на контракт, из-за чего и задержался.

Но вот, получается, едет. Поэтому Липкина и сказала с уверенностью, что будет история.

– Никакой истории не будет, – возразила Лидия. – Он вырос, другой совсем стал.

– Уж и другой! – не поверила Липкина. – Сколько он мне крови попил в школе, ужас! Если другой, зачем он к свадьбе тогда приезжает?

– Просто получилось так, – сказала Лидия и вышла из магазина.

– Ну, Тань, смотри! – предостерегла Липкина Савичеву.

– Уже смотрю, – ответила Савичева, подхватывая сумки и выходя вслед за Карабеевой, явно торопясь догнать ее.

– А я не согласна с вами, Мария Антоновна, – сказала Клавдия-Анжела. – Что же, люди не меняются, по-вашему? – и она посмотрелась в зеркало, висящее на стене.

Липкина этого ее явного намека не поняла:

– Я людей знаю: горбатого могила исправит! Я их с детства вижу: кто в школе балбес, тот балбесом и остается. На всю жизнь! Да чего там! Я о себе скажу: хоть и с высшим образованием, и учительница, а как была деревня, так и есть! Ну и что? И даже горжусь! Адекватное самосознание это называется, между прочим! Ты давай-ка мне быстрей сахару кило и хлеб, а то как бы они там не задрались!

Савичева и Карабеева еще не задрались, но к тому шло.

Догнав Карабееву, Савичева, женщина прямая, прямо и спросила:

– Это как понимать, Лид? Он же вроде в армии остаться хотел? Будто бы контрактником, что ли?

– Передумал. Я отговорила. Пошлют сама знаешь куда, а он у меня один.

– Ага. И он, значит, прямо к свадьбе?

– Не собирался он. Так вышло.

– А не собирался, пусть и не собирается! Можешь обижаться, но скажи ему, чтоб на свадьбу не приходил!

– Я скажу, конечно, – сказала Карабеева с заметной обидой. – Но он человек взрослый, сам решать будет. И он же не виноват, что Ольга твоя за него замуж обещала, а выходит за Андрея.

– Это ихие дела! Она ему честно написала, он все знает, какие вопросы еще? Я вижу, ты растравить его хочешь! – обвинила Савичева. – Хотя его и травить не надо, он неуправляемый у тебя!

Карабеева совсем обиделась:

– Да что вы на него все клепаете? Нормальный парень! И уж хвостом не виляет туда-сюда, как неко– торые!

– Это кто некоторые? Не надо про некоторых! Не надо! Я свечку в церкви поставила, когда Ольга за твоего полудурка не вышла!

– Это почему же он полудурок? Ты, Тань, знаешь, не заговаривайся! Я на твою Ольгу тоже наклепать могу! Правильно он не женился, как знал, что она... Сама знаешь, кто она у тебя!

– Кто? Нет, ты скажи! Ты скажи! Что ты сказать хотела? Скажи!

Савичева поставила сумки на землю, чтобы освободить руки. Карабеева хоть и смирнее, но дело о чести пошло, тоже свои сумки к забору прислонила. Тут очень вовремя из магазина вышла Мария Антоновна и, сразу поняв ситуацию, закричала:

– Девки! Я вот сейчас офигачу обоих по башкам, чтоб с ума не сходили! Забыли, как я вас за волосы драла? И вас, и детей ваших – и еще внуков буду драть! А ну, пошли по домам! Я кому сказала? Идите, идите отсюда! – Она всучила Савичевой ее сумки и несильно, но решительно подтолкнула ее. А Карабеевой сказала: – Иван когда придет, пусть ко мне заглянет! Я с ним потолкую! Вот дела-то, надо же... А Микишины-то знают, что Иван приехать должен?

– Откуда? Я им не говорила, – ответила Карабеева.

Она не говорила Микишиным, и никто им не говорил, и Савичева, узнавшая новость, еще не дошла до будущей сватьи Шуры Микишиной, чтобы ей эту новость сообщить, но каким-то образом Шура Микишина уже об этом знала. Отнесем это к обычным анисовским загадкам.

Она уже знала и, занимаясь приготовлениями к свадьбе, размышляла, как об этом сказать мужу и Андрею.

А Николай Иванович и Андрей в это время закончили обустройство свадебного стола и решали вопрос, кто с кем должен сидеть.

– Ну, Андрюха с Олей ясно, они посередке, вон там. Мы рядом с Андрюхой, Олины родители рядом с ней, – рассудил Микишин.

Младшая сестренка Андрея, двенадцатилетняя Катя, поправила:

– И не так, не так! Рядом свидетели сидят!

– А невеста от жениха справа сидит или слева? – спросил Андрей сестру, как взрослую.

Ответил Микишин:

– Слева, конечно! Она женщина, в смысле девушка, ее место слева, а он справа!

– Придумал! – закричала Катя. – Мужчина, если хочешь знать, должен правой рукой женщину поддерживать и держать, значит, она справа! А слева она только у военных, потому что им нужна правая рука, чтобы честь отдавать!

– Ты-то откуда знаешь, коза? – удивился Микишин.

– Ага, сразу намеки! – рассердилась Катя, хотя непонятно, на что намекал отец. Тряхнув головой, она отошла от стола, говоря: – Делайте, как хотите, только все у вас будет неправильно!

Микишина вышла из дома и сказала Андрею:

– Чего ты тут трешься? Сходил бы к Оле.

– Недавно был.

– Да? Ну, иди компота выпей, я только что сварила.

– Это можно.

Андрей пошел в дом, а Микишина негромко сказала мужу:

– Ванька Карабеев завтра приезжает.

– Ну и приезжает. И пускай, – хладнокровно ответил Николай Иванович.

– Прямо на свадьбу, ты подумай! Это он нарочно. Ох, будет беда, чую прямо! Прямо сердце заныло!

– Ничего не будет. Пусть только попробует!

– Не знаю, как Андрею сказать... Или не говорить? – сомневалась Микишина.

Микишин ее сомнений не понял:

– А чего не говорить? Он мужик или кто? Андрюх, слыхал? Мать тут плачется: Ванька Карабеев приезжает!

Андрей, выйдя с кружкой компота, спросил:

– Когда?

– Будто завтра.

– Ну и хорошо. На свадьбу пригласим, – спокойно сказал Андрей, отпивая из кружки.

– Что один, что другой! – вскрикнула Микишина. – Хоть этой глупости не делай, Андрей! Не зови, я тебя прошу!

– Почему? Еще обидится!

– Мужчинский ответ! – загордился Микишин сыном. – А твое дело, мать, огурчики, помидорчики! Рюмочки поставить! – Он подмигнул Андрею. – Ты нальешь, а мы выпьем!

Микишина махнула рукой и, отходя, тихо причитала, жалуясь самой себе:

– Вот как с ними говорить? Беда прямо... Хоть свадьбу отменяй...

– Отменяйте свадьбу, начальники! – настаивал Хали-Гали в администрации.

– Надо бы, конечно, – соглашался Шаров. – Но как ты ее отменишь? Я тут бессилен, это дело семейное.

Кравцов глядел на них с изумлением.

– Вы что, серьезно, что ли?

– А ты думал! – воскликнул Шаров. – Старик редко сны видит, но все в точку!

– Именно! – горячо подтвердил Хали-Гали не ради гордости, а ради правды. – Пожар увидел на конеферме – был пожар, хотя я и предупредил их. Смену власти видел, она и сменилась. Хотя я, обратно, предупреждал. Не послушались! Про Читыркина видел, как он на тракторе в пруд сваливается, он и свалился. А я ведь ему говорил: ты по плотине не ездий, я сон плохой видел, как ты с плотины кувыркнулся. Он посмеялся, конечно. Через день поехал в дождь, хотел путь сократить через плотину, и сократил прямо в пруд. Что и требовалось доказать. Хорошо, жив остался.

– Ну, ты не очень пугай! – остерег Андрей Ильич. – На самом деле пугаться надо было бы, если бы Иван Карабеев тут был. А он в армии.

– Сегодня в армии, а завтра... – начал Хали-Гали, но его перебил вбежавший Геша.

– Слыхали? – крикнул он. – Иван Карабеев завтра приезжает!

– Прямо как в кино! – усмехнулся Кравцов. – Или в сериале.

– Зря улыбаешься, – укорил Андрей Ильич. – Не смешно это, а наоборот, как бы слез не было.

Слезы уже были – у Наташи Кублаковой, которая давно влюблена в Андрея, и вот он женится, и как быть? Главное, кусала подушку Наташа, лежа на кровати, он ведь всего полгода назад с ней ходил! Ольга, гадюка, тогда еще Ивана ждала, а Андрей с ней ходил! Совсем уже по-взрослому, между прочим, уже не только в губы целовались, а и по-всякому, как она видела в разных фильмах и научила Андрея. Он уже, осмелев, хотел дойти до совсем уже физических отношений, но Наташа, воспитанная строго матерью и сама по себе довольно честная, не разрешила. И дура, если теперь признаться, полная дура, надо так делать, как все делают: сначала позволить, а потом – женись, голубчик! Правда, ей шестнадцать только исполнилось, но это ерунда, Лилька вон из Буклеевки в пятнадцать не только замуж вышла, а и родила!

Наташа услышала скрип двери, но не повернулась.

Легкие шаги, легкая и мягкая тяжесть рядом на кровать опустилась, легкая рука легла на плечо. Нина, лучшая подруга...

– Чего лежишь? – с улыбкой в голосе спросила Нина.

– Голова болит.

– Я к Ольге собираюсь. Пойдешь?

Наташа резко перевернулась.

– Ты нарочно, да?

– Конечно, – не скрывала Нина. – Конечно, нарочно. Если хочешь какую-нибудь глупость сделать, лучше сейчас, а не на свадьбе.

Наташа взмахнула руками и сказала так, как иногда говорит, когда дурачится, правда, на этот раз дурачилась она с горечью:

– Ваши рассуждения, мадам, выше моего понимания! А если и сейчас, и на свадьбе?

– И что изменится?

– А ничего. Зато мне легче будет.

– Вот видишь, ты о себе думаешь.

– А о ком еще? – очень удивилась Наташа.

– Ты ведь Андрея любишь, так?

– Я?! Я бы его своими руками придушила сейчас!

Нина кивнула, будто услышала утвердительный ответ:

– Ну вот, любишь. Значит, должна вытерпеть, чтобы ему было хорошо.

– Это пусть другие терпят, если кому нравится!

Наташа опять отвернулась.

Ища слова, чтобы ее утешить, Нина сказала:

– Свадьба еще ничего не решает, между прочим. Я читала, по статистике на каждые два брака один развод. То есть каждая вторая свадьба зря справляется.

Помолчав, Наташа спросила:

– Прямо каждая вторая?

– Статистика!

– Надо же! Люди сидят, веселятся – и все зря! Вот идиоты! Ладно, ты иди! Мне и дома хорошо! Оле большой привет и пламенные пожелания! И чтобы не последний раз свадебное платье надевать!

Свадебное платье, сшитое руками матери, гляделось на Ольге удивительно хорошо. Она кружилась перед зеркалом, а мать смотрела на нее с улыбкой:

– Картинка! А ты говорила: в городе купить. Они там, мне рассказывали, все ношеные. Невесты покупают, а через неделю тайком сдают, продавцы ярлык вешают, как на новое, и опять в продажу... Ты, кстати, когда Ивану писала-то?

– Это почему же кстати?

– Ну, некстати.

– Именно, что некстати. Еще весной все написала.

– А он чего?

Ольга удивилась:

– Я же сто раз говорила!

– Ну, память дырявая, убить меня теперь? Забыла, ей-богу!

– Там и помнить нечего. Написал, что остается служить по контракту. Очень хорошо написал. Спокойно так. Я даже удивилась.

Мать вздохнула:

– Это они умеют. Такой вид на себя напустят! Отец твой тоже был тихий-тихий, прямо шелковый.

– Он и сейчас негромкий. Нет, а ты чего спросила-то? – Ольга отвела глаза от зеркала и пристально посмотрела на мать. И догадалась: – Приехал? Приехал, да?

– Нет, – ответила мать с неохотой. – Завтра должен... Карабееву встретила, она сказала. Тебя, конечно, грязью попачкала.

– За что?

– Да ни за что, со злости, что ты ее дураку не досталась.

– Она не злая вроде. И он не дурак, а просто... Просто Андрей лучше оказался, вот и все.

– Еще бы не лучше! – воскликнула мать. – У Андрея и голова, и характер! Золотой парень, я всегда говорила!.. И ведь моя правда оказалась? Моя?

Ольга, не ответив, начала стаскивать с себя платье.

– Порвешь! – испугалась мать и стала помогать ей. Переодевшись, Ольга вышла в сад.

Там, за столиком под яблоней, отец ее угощался с Дугановым и рассказывал о своей дочери, удивляясь тому, как быстро она выросла.

– Помню, она вот такая вот была... с тубареточку всего! – показал Савичев рукой. – А я лежу... Встать не получается... А она подошла, за руку тянет... Папа, вставай, говорит! Папа, вставай! Вот как понимала отца! Ты выпей, выпей!

Дуганов вежливо отказался:

– Спасибо, некогда. Я нож хотел для рубанка. У меня один был, и тот заржавел весь.

Но Савичеву неинтересно было говорить о практических вещах, ему хотелось восторгаться удивительности жизни.

– Я, ты знаешь, прямо иногда понять не могу!

– Чего это?

– Ну, как же! Только вчера она была вот такусенькая! Глазом моргнул – и замуж выходит! Или ты, например. Вчера был начальник, а сегодня никто. Вот что время делает!

Дуганов не согласился:

– Почему же никто? Я человек, как и был.

– Человек? – не поверил Савичев.

– Человек! – с достоинством подтвердил Дуганов. Савичев наставил на него палец и задал коварный вопрос:

– А если ты человек, почему тогда со мной не пьешь?

Если бы Дуганов родился и вырос не в Анисовке, он удивился бы постановке вопроса. Но как коренной анисовский он, напротив, не только понял вопрос, но и принял справедливость заложенной в нем укоризны. И сказал:

– Могу и выпить!

И в самом деле выпил тут же налитый Савичевым стакан.

– Вот! – удовлетворенно кивнул Савичев. – Теперь человек!

А Дуганов, закусывая, решил оправдаться:

– Ты говоришь: начальником был. Не был я начальником. То есть был, но в чем суть? Я верил и надеялся. В людей и в будущее. А теперь?

Савичев взялся защитить людей и будущее:

– А вот Ольга моя и Андрей Микишин поженятся, заведут детей, всё тебе будет – и будущее, и люди в нем!

– Завести и тараканов можно, – ответил Дуганов, вспоминая опыт партийной риторики. – Но ради чего? Ради какого высшего социального смысла?

Савичев помрачнел:

– Вот ты как? Тебе мои внуки – все равно что тараканы? А ты зачем вообще пришел сюда, а?

– Как зачем? Я же говорю, это... Тьфу ты, вылетело... Налей-ка лучше. За твоих внуков.

– Это разговор! – просветлел Савичев.

Ольга хотела было подойти к отцу, но передумала. Ушла на улицу. И тут же Савичева, следившая за ней из окна дома, вышла и направилась к мужу.

– Пьешь тут, – сказала она, – а между прочим, Иван Карабеев из армии приходит.

Реакция Савичева была не такой, какую она ждала.

– Ванька? Молодец! Душевный парень! – закричал Савичев, поднимая стакан. – Слышь, Дуганов, он ведь спас меня фактически! Упал я зимой в овраг у клуба. После работы устал очень, а ветер еще... Ну, и упал, ушибся. И он меня вытащил. Если б не он – замерз бы. Не выдавал бы я дочку замуж. Лежал бы сейчас в могилке, – всхлипнул Савичев. – А Олечка пришла бы с цветочками... Встала бы надо мной: папа, папа, я замуж выхожу... А папа хочет встать, а не может! Земля давит!

– Ну, понес! – с досадой сказала Савичева. – Душевный парень! Вот придет твой душевный и такую душевность нам устроит!

– Ничего он не устроит! – ответил Андрей на опасения Ольги, которые она ему высказала, не заходя к Микишиным, а поманив Андрея к забору – она почему-то стеснялась войти во двор, где готовился свадебный стол.

– Ну да, не устроит. Напьется, наскандалит. Это еще в лучшем случае.

– А в худшем что? – усмехнулся Андрей.

– От него чего хочешь ждать можно!

– Что ж, подождем...

Ольга внимательно посмотрела на Андрея.

– Ты чего там себе думаешь? Ты смотри, не связывайся с ним.

– Будет нарываться – свяжусь.

– Вот, я так и думала! Ты такой же сумасшедший!

– Прямо такой же? – улыбнулся Андрей. Ольга не выдержала и тоже улыбнулась:

– Нет, конечно. Ты нормальный, умный. А он же бешеный, вот чего я боюсь.

– Он прямо бешеный был, – охотно рассказывала Синицына Кравцову, когда он пришел к ней как к самому надежному источнику информации. И то, что он слышал, заставило его отнестись серьезно к проблеме, которая сперва показалась ему надуманной.

– Он такой был – ему слова не скажи! – продолжала Синицына. – Один у матери рос – может, из-за этого сильно обидчивый получился. Дуганов ему один раз замечание сделал, так он ему камнями все стекла побил. Дуганов чуть в суд не подал, еле мать отговорила. Или в Буклеевку он поехал с Володькой Стасовым, ну, там, конечно, на них не обрадовались, чего-то такое сказали, врать не буду, не знаю, ну, может, и стукнули пару раз, но если ты умный, ты сообрази: тебя в чужое село не звали! Так Ванька цепь здоровущую схватил, железную такую, и как начал их гонять! Двух зашиб по ногам, а третьему башку проломил! В больнице тот лежал, в Полынске, родители тоже в суд собирались, Лида еле упросила их, телушку им отдала и кабанчика, помирились. Хотя Ваньке, конечно, буклеевские все-таки бока намяли вскорости, кровью кашлял наш Ваня. Кашлял, кашлял, а потом схватил ружье, дедовское еще, старое, схватил и побежал в Буклеевку, представляешь ты? Хорошо, его мужики перехватили наши, Микишин и Куропатов, с разговором подошли, а потом обманули, повалили и связали, а он кричит: «Всех перестреляю!» Так и лежал дома связанный дня два, пока не успокоился.

– Ружье конфисковали?

– С какой стати? Нет, не сразу отдали, конечно, через недельку. Слава богу, не успел убить никого. Потом, правда, Кублаков, бывший участковый, спохватился, пришел за ружьем, а Ванька сказал, что мать в омут бросила.

– Соврал, наверно?

– Да конечно соврал!

И много еще чего рассказала Синицына про Ивана Карабеева, и все нелестное.

– Но вот Ольга-то Савичева, говорят, любила его? – спросил Кравцов.

– Это да. Мы ведь, женщины, кто? Мы ведь дуры, когда молодые – особенно! Он высокий, глаза у него синие, красивые, ну, и давай мне его, а в душу и совесть ему заглянуть некогда! Она надеялась: женится – в себя войдет. Будто бы сама прямо и сказала: женись, Ваня, на мне. А ему в армию уже идти. И тут ему друзья-то в уши насвистели, тот же Вовка Стасов и дру-гие: Ваня, говорят, не чумись, не смеши людей, кто женится перед армией? Тебе месяц остался, ты уйдешь, а она будет тут, как это тебе сказать... – Синицына замялась. – Ну, раздразненная, что ли... В том смысле, что...

– Я понимаю, – помог ей Кравцов. – Значит, он испугался, что она ему изменит?

– Но ведь оно же так и вышло! – безоговорочно осудила Зоя Павловна.

– Почему? Любила одного, полюбила другого. Бывает.

– А это не измена, что ли? Меня бы мой Константин, покойник, убил бы за такие дела. Просто убил бы сразу – и все. Очень человек был строгий и правильный!

– Ну, это, наверно, после свадьбы?

– И до свадьбы убил бы. Очень ненавидел всякое... Как бы сказать... Ну, предательство ведь, если прямо-то, да?

– Не знаю. Ружье меня беспокоит, вот что.

Ружье беспокоило не только Кравцова. Лидия Карабеева не раз уж обыскивала и дом, и чердак, и все, что во дворе, надеясь отыскать ружье, но тщетно. Нашла только пустую коробку из-под патронов.

А потом бросила поиски: стемнело уже.

Ночью все село спало как-то тревожно.

Ольга поворачивалась на один бок, и сердце омывало радостью: завтра свадьба. Поворачивалась на другой, и сердце замирало тревогой: завтра Иван приезжает...

Андрей тоже думал о возможной стычке с Иваном. Оправдывал себя: он к Ольге не подкатывался, она сама дала понять. Представлял, что Иван скажет, как себя поведет. Андрей, само собой, сумеет ответить и словом, и делом. Возникали, как в детстве, героические картинки с перестрелкой и обязательной победой.

Наташа, доплакавшись до головной боли, лежала с мокрым полотенцем на лбу и решала, что лучше: взять ли самодельный финский нож, который ее отец когда-то у кого-то конфисковал, прийти на свадьбу и, когда крикнут первый раз «Горько!», ударить себя в грудь или этим же ножом ударить сначала Ольгу, потом Андрея, а потом уж себя? Или заранее принести и спрятать в кустах у двора Микишиных отцовскую охотничью двустволку с тем, чтобы в момент крика «Горько!» наставить на жениха с невестой, сказать гордо: «За мою исковерканную любовь!» – и застрелить их из двух стволов? Но в этом варианте плохо то, что не дадут в ружье еще патрон вставить, чтобы и себя убить, а жить она после этого не хочет – и уж тем более в тюрьме сидеть. А может, не убивать никого? Прийти на свадьбу, сесть напротив Андрея и смеяться – так, чтобы он понял, что она ничуть не жалеет. А вот Андрей, увидев, какая она молодая и красивая, если сравнить с Ольгой, пожалеет, и даже очень. Он будет на нее смотреть, а она даже не взглянет. Она будет обниматься... например, с Вадиком! Да, Вадик за Ниной ухаживает, но на это наплевать. Все подлости делают, почему ей нельзя? Она будет с Вадиком даже целоваться. А потом пойдет к реке. Да. Она пойдет к реке одна, а Андрей будет караулить ее там.

«Куда идешь?»

«К реке».

«Зачем?»

«Не твое дело!»

«Тут круто и глубоко!»

«Очень хорошо! Мне это и надо!»

«Опомнись, Наташенька! Ты же знаешь, я тебя люблю!»

«Ха-ха-ха! Отойди! Я теперь никому не верю!»

«Наташенька! – начнет он обнимать ее и целовать в губы, в шею, в плечи. – Что сделать, скажи?»

«Уедем сейчас же!»

«А как же она?»

«Выбирай! Или я – или она! Третьего не дано!»

«Ты!»

И он потихоньку берет отцовскую машину, и они едут, и вот уже город, какой-то дом, он вводит ее в огромную квартиру, везде цветы, ковры, люстры, посредине бассейн с голубой водой, он берет ее на руки, несет и говорит, что на самом деле он не Андрей Микишин, а молодой наследник богатого миллиардера... и кладет ее на шелковую постель... и с нее ниспадает бархатное черное платье... и он покрывает поцелуями ее тело...

Наташа обнимала руками подушку, голова горела нестерпимо...

Плохо, хоть и намаялись, спали будущие сватьи Татьяна Савичева и Шура Микишина. Что-то будет, господи, что-то будет...

Зато Микишин и Савичев, в силу мужского легкомыслия, спали крепко и спокойно.

Лидия Карабеева вспоминала свою жизнь и гадала, как всё завтра повернется: поблагодарит ли она судьбу за то, что родилась на этот свет и родила сына, или проклянет ее...

Хали-Гали бродил по окрестностям Анисовки. Стоял у реки, надеясь, что появится диковинный сом, ходил к пещерам, надеясь встретить Дикого Монаха, хотя и знал: сом и Монах появляются только тогда, когда никто не ожидает.

Камиказа – и та спала тревожно. Как и прочие собаки Анисовки, она знала, что во дворе Микишиных завтра праздник. Признаки известны: несколько дней подряд в одном месте жарят, варят и парят, сносят со всего села посуду, сколачивают столы и лавки. Завтра собак никто не будет гонять, наоборот, раздобревшие люди начнут кидать замечательные объедки. Следовательно, соберется все собачье население Анисовки. Следовательно, будет там страшный и странный пес Цезарь. И это самый лучший момент для решающего и настоящего знакомства. Ах, скорее бы утро...

Утро. На шоссе останавливается автобус, из него выходит Иван Карабеев. Плечи широкие, глаза синие, берет голубой. Везде значки, лампасы и аксельбанты. Такому красавцу надо бы по центральной улице идти – и женщины заахают умиленно, и дети сбегутся в восторге, и мужики будут крякать удовлетворенно: наш брат идет, воин!

Но воин почему-то не захотел славы.

Иван пошел к дому не по улице, а окольно, через овраг, лес и огород.

Его никто не видел. То есть совсем никто. Абсолютно.

Но совершенно достоверно известно, что когда Лидия Карабеева охнула и прижала руки к груди, увидев стоящего в двери сына, в тот же самый момент, у общего колодца между дворами, встретились Желтякова и старуха Акупация.

– Слыхала? – спросила Желтякова, живо радуясь новости. – Иван приехал!

– Да знаю уже! – махнула рукой Акупация.

А Лидия металась. Ей на работу сбегать надо – она весовщица на винзаводе. Работать, само собой, уже сегодня не будет, но необходимо ключи от весовой передать и объяснить, что к чему.

Поэтому она, и смеясь, и плача, и уставляя стол тарелками, торопилась наговориться с сыном и добраться в разговоре до самого важного:

– Ты ешь, ешь! Что думаешь теперь? У нас не как в других местах, работа есть и платят даже. Хоть на винзаводе, хоть в мастерских. На подвозе яблок тоже можно. Да везде!

– Не знаю. Может, в город учиться поеду, – с достоинством ответил Иван. – Буду заочно учиться и работать. Бывших десантников в хорошие охранные агентства берут, с руками прямо. В общем, есть перспективы.

– Тоже правильно, – одобрила Карабеева. – Прямо даже очень правильно! И меня возьмешь потом. Сперва сам, конечно. Устроишься, женишься... Я к тому, что там и выбор хороший, не то что у нас: полторы невесты, и те на любителя!

Сказав это, Лидия глянула на сына и увидела, что он усмехнулся. Не очень как-то хорошо усмехнулся. Без доброты.

– Чего ты? – спросила тревожно.

– Да знаю я всё.

– Прямо всё?

– Она же писала. И даже день обозначила... Девушка честная...

– Ты что же, нарочно подгадал?

– Нет. Так получилось.

Карабеева села перед Иваном и горячо сказала:

– Ваня, не жалей! Все это к лучшему, я тебе говорю! Когда отец твой в городе женщину встретил, я сперва расстроилась. Обидно, понятное дело! А прошел год: смотрю – чего это мне спокойно так? Чего это мне так легко? А того, что живу сама по себе, ты у меня растешь – и ничего мне не надо! А с ним морока была, очень уж человек тяжелый! И тут то же самое: сперва жалко, а потом поймешь, что оно лучше. Зачем тебе вертихвостка такая? И была бы, в самом деле, красавица, а то ведь посмотреть не на что, если честно. Не нравилась она мне никогда!

– Меня это абсолютно не волнует, – спокойно ответил Иван.

Лидия помолчала. Вроде радоваться надо: сын не злится, не кричит, не грозит. А ей, наоборот, жутко становится.

– Ты не задумал ничего? – спросила она негромко. – Лучше скажи, Ваня. Кому сказать, как не мате– ри? А?

– Ничего я не задумал. И вообще, я теперь совсем другой человек.

– Это хорошо бы! То есть ты и так неплохой был. – Лидия посмотрела на часы. – Ты вот что. Ты ешь, отдыхай, а я скоро. Телевизор посмотри... Отдыхай, Ваня, отдыхай!

– Для этого и приехал, – ответил Иван. – Отдохнуть.

Но отдохнуть ему не дали. Примчались закадычные друзья Володька Стасов и Колька Клюев. Хлопали друг друга по плечам, обнимались, тиская друг друга с преувеличенной мужской силой, как при борьбе.

– Орел! – кричал Володька. – Ястреб! Меня тоже в ВДВ брали, но я не согласился. Я высоты боюсь.

– У нас и такие были, – сказал Иван голосом, в котором слышались опыт и умение. – Это не считается. Недельная психологическая подготовка – и готов без парашюта лететь!

Володька сел за стол, взял пирожок, откусил, сколько ширина рта позволила, и сказал:

– Ойга хамух хыхоит, хыхал?

– Слыхал.

– А он, – прожевал Володька и указал на Кольку, – вообще свидетелем идет.

– Это Дашка все, – сказал Колька. – Говорит: я у Ольги буду свидетельницей, а ты уж у Андрея, это, говорит, правильно... Я думал, в самом деле, так надо...

– «Так надо!» – передразнил Володька. – Скажи лучше – боишься свою Дашку! Нет, на фиг, на фиг, я вообще не женюсь! Одному веселее. И не обманет никто. Я тебе говорил, Ваня, я предупреждал!

– Чего это ты говорил? – спросил Иван не потому, что не помнил, а потому, что хотел еще раз услышать.

– Жениться не надо до армии! Как я говорил, так и вышло! Андрюха парень неплохой, но я бы ему рыло набил, как минимум! А ей бы тем более ноги выдернул.

– Грозный ты, я смотрю, – оценил Иван, не очень весело улыбаясь.

– Нет, а что – так оставить? Лично я бы такую подлянку не простил! Как на Кавказе у этих... ну, кровная месть. Взял ружье и промеж глаз! Обоим!

– Ты был на Кавказе? – со значением поинтересовался Иван.

Володька на это значение не обратил внимания и не уважил военного опыта Ивана, даже наоборот:

– А что, ты был? Тебя там не контузило? Ушибленный какой-то. Коль, глянь на него! Сидит, будто ему в харю не наплевали.

Иван предупредил:

– Ты поаккуратней выражайся. И я без тебя разберусь, понял?

– Ага, дадут тебе разобраться! – не унимался Володька. – Тебя на свадьбу-то не позовут.

– Это почему?

– Боятся, почему! И зря! Надо им сказать: бояться нечего, сидит Ваня дома весь оплеванный и тихо утирается! Ладно, все, закрыли! Давай хоть выпьем за встречу! – Володька заозирался, ища глазами бутылку, которая, по его мнению, обязательно должна быть в доме, куда вернулся солдат из армии. Но Лидия сына угостить остереглась, а сам он не попросил. И бутылки Володька не увидел. А Иван сказал:

– Потом.

Тут Володьку совсем завело. Он даже очередной пирожок положил, не доев, встал и пошел к двери. Обернулся с видом крайней обиды:

– Может, ты сам без парашюта пару раз прыгнул? А? Коль, ты смотри, он с друзьями даже выпить не хочет!

– Потом, я же сказал!

Колька, сострадая Ивану, поддержал:

– В самом деле, успеется...

– Приятно посмотреть! – закричал Володька. – Настоящие мужчины, ё! Одному баба на шею села, другому... А, мне-то что! – махнул он рукой и вышел.

Колька помолчал. Взял тоже пирожок, повертел в пальцах и положил обратно. Наконец спросил:

– Вань, в самом деле, чего делать-то собираешься?

Иван повернулся к нему резко и несправедливо:

– А тебе-то что? Ты чего вообще расселся тут?

Колька удивился:

– Я стою вообще-то, – сказал он, потому что действительно все это время не присаживался.

– Ну, и иди тогда!

Колька помялся и вышел, а Иван сжал руку и ударил кулаком по столу.

Ударив кулаком по столу, Савичев воскликнул:

– Так и жизнь проходит!

– Да, – согласился Мурзин, который сидел перед ним. Савичев, не дожидаясь свадьбы, вот уже третий день предается светлой грусти и изливает ее в разговорах, благо в собеседниках недостатка нет. С утра вот Мурзин заглянул – и остался.

– Ты пойми! – сказал Савичев. – Ты вообрази, как это бывает. Будто вчера буквально... Лежу... А она... вот такая вот была... с тубареточку всего... А я лежу... Встать не получается... А она подошла, за руку тянет... Папа, вставай, говорит! Папа, вставай! Вот как понимала отца!

– Да, – подтвердил Мурзин. – Это не каждая.

– Что ты! И не говори!

– Я и говорю.

– Но ты понял?

– Еще как.

– Ты все понял?

– Вовсю.

– Вот так вот! – подвел черту Савичев под содержанием беседы и тут увидел Ольгу. – Доча! – прослезился он. – Роднуля!

– Ты что-то не просыхаешь, пап! – заметила Ольга.

– Так я ж тоскую! Уходишь от нас! – объяснил Савичев.

– Ладно, ладно. Я вот чего сказать хочу. Может, не надо свадьбы? Это же так... Формальность...

Эти странные слова услышала с крыльца Савичева и закричала:

– Ты чего это придумала? Свадьбы не надо! Я позориться не буду! Из-за кого? Из-за Ваньки, что ли?

– Хотя бы. Зачем человека дразнить?

– Даже и не говори! Позор на все село! Из-за одного паразита всех людей обидеть? Отец, ты чего молчишь?

Савичев, призванный к исполнению родительс– кого долга, откашлялся, стал серьезным и строго произнес:

– Ольга!

– Чего?

Но звук голоса родимой дочери на Савичева подействовал расслабляюще. Отцовская любовь тут же поборола отцовский долг, Савичев опять захлюпал носом:

– Оля... Роднуля!

– Ну, пошел сопли жевать! – сказала Савичева.

Но сомнения дочери все-таки ей передались. И она, будучи женщиной решительной, склонной действовать, а не переживать попусту, отправилась прямиком в администрацию, где застала, кого хотела: и Шарова, и Кравцова.

– Давайте делать что-нибудь, начальство! – сказала она им. – Он же бандит форменный! У меня дочь с утра плачет, боится!

– Ты не торопись, – попросил Андрей Ильич. – Может, он теперь и не такой уж бандит.

– Ага! Будем ждать, пока он учинит что-нибудь? Так, что ли?

– Не учинит! – уверенно сказал Шаров. Но чтобы показать Савичевой, что готов принять меры, обратился к Кравцову: – Может, поговоришь с ним? Припугнешь – но мягко так, деликатно, чтобы не озлился.

– Еще деликатничать с ним! Посадить суток на трое, да и все! – предложила Савичева.

– Не имеем права, – сказал Кравцов. – А поговорить лучше вам, Андрей Ильич. Я для него человек совсем чужой. А вы, может, поймете, какие у него наме– рения.

– Их поймешь! – засомневался Шаров. – Ладно, попробую!

И он отправился к Ивану.

Он отправился к Ивану, а тот давно уже не один, его вдруг навестила Наталья Кублакова. Он даже не сразу узнал ее.

– Надо же, как выросла! Тебе сколько?

– Скоро сорок, а пока двадцать, – ответила Наталья шуткой. – Я по делу вообще-то.

– Это по какому?

Наташа изложила дело четко:

– Слушай. Они чего ждут? Андрей ждет, что я реветь буду все время. Как же, как же, столько встречались!

– Ольга писала, – кивнул Иван. – Когда еще письма были от нее.

– Ну вот... Значит, он ждет, что я... А Ольга чего ждет? Что ты или напьешься, или драться там будешь, не знаю, отношения там выяснять. Ну, понятно, да?

– А она этого ждет?

– Да все этого ждут! Вся Анисовка радуется! Ждут прямо как цирка! Кого на свадьбу не позвали, у забора стоять будут! Хали-Гали вообще говорит, что ты с ружьем придешь.

– Хали-Гали? Он живой еще? Ружье... С чего он взял про ружье?

– Ты ему во сне приснился. Будто Андрея убиваешь или Ольгу. Или даже обоих. Ты не отвлекайся, ты слушай про мой план. Так. Садись сюда. Ну, садись!

Наташа решительно похлопала по дивану, на котором сидела. Иван подошел, сел рядом. Они оказались напротив шкафа с зеркальной дверцей и отразились там. Помолчали. Иван вдруг показался себе не таким, к какому он привык, рядом с этой выросшей, но еще юной девочкой. Показался совсем взрослым, серьезным, уважаемым. А Наташа, увидев себя рядом с Иваном, наоборот, почему-то показалась себе старше. И красивее. И подумала, что они с Иваном вообще очень хорошо рядом смотрятся.

Наташа тряхнула головой, отгоняя посторонние мысли. И продолжила излагать план:

– Представь: мы с тобой сидим на свадьбе. А они напротив. Мы едим, выпиваем. Они ждут, что мы в страшной тоске, так? А мы не только не в тоске, мы наоборот. И когда заорут «Горько!», мы знаешь что? Мы встанем раньше их, ты вставай, вставай! – Наташа встала и потянула Ивана за руку, он поднялся. – И начинаем на виду у всех целоваться! Ну?

Иван, хоть и взрослый, и военный мужчина, а застеснялся. Впрочем, любой мужчина, как известно, младше любой женщины, даже если эта женщина и девушка и ей всего шестнадцать лет. Потому что, заметим мимоходом, каждой женщине дано чувство, что на самом деле она родилась тысячи лет назад, просто живет относительно недавно, а мужчине свойственно думать, что он когда родился, с тех пор и живет. И Наташа смотрела на Ивана решительно и уверенно – из глубины своих тысяч лет, о которых и не подозревала, Иван же смотрел уклончиво и сомнительно, как недавно родившийся.

Наташа не стала дожидаться, обхватила руками шею Ивана и прижалась губами к его губам. Честь и достоинство войск ВДВ требовали, чтобы Иван показал класс поцелуя, умение и сноровку, тем более что, не будем лукавить, не сохранился он за два с лишним года совсем уж нецелованным. Но любовь его при этом была неприкосновенной. Такой он и сейчас ее решил оставить, поэтому взял Наташу за плечи и легонько отстранил от себя.

– Ты чего? – удивилась Наташа. – Мы же понарошку! Зато все просто упадут! Скажешь, я тебе не нравлюсь? – пустила она в ход самый верный женский прием, ибо всякий мужчина, который ответит на такой вопрос отрицательно, получается тут же трус, подлец и размазня.

Иван размазней оказаться не хотел:

– Нравишься. Даже очень. Только не собираюсь я ничего делать. Меня, между прочим, даже и не звали.

– Позовут! Андрей гордый, он первый позовет!

– Вряд ли.

– Это почему?

– Не захочет, – сказал Иван так, будто это не Андрей должен решить, а он сам, Иван, за него уже решил.

– Чего-то ты темнишь, я смотрю. Что-нибудь задумал, да? Отомстить, да? – Тут же в голове Наташи закружились образы мстителей, которые она видела по телевизору и на видеокассетах, и все эти образы были мужественны и прекрасны. Поэтому она взглянула на Ивана новыми глазами. И тут же высказала свои мысли вслух: – Слушай, а ты такой интересный стал! И чего я, в самом деле? Будто кроме Андрея и нет никого! Лови шанс, пока я добрая! Давай еще целоваться, мне понравилось!

И она опять готова была обнять Ивана, но в это время, коротко постучав о косяк, вошел Шаров. Он казался бодрее, чем был на самом деле.

– Привет, молодежь!

Наташа, не очень вежливо поздоровавшись, тут же вышла.

Андрей Ильич хихикнул, чувствуя при этом, что хихиканье у него какое-то странное, не сказать – дурацкое. Он давно уже заметил, что стесняется молодежи, не знает, как с ней говорить. С детьми, впрочем, ему говорить тоже неловко. Возможно, причина в том, что у самого Андрея Ильича нет детей и он ощущает странную внутреннюю вину перед ними, словно бы желание извиниться, что они не его дети, хоть и могли бы.

Хихикнув, Шаров сказал:

– Уже гости? Правильно. Девчонок у нас не как везде, у нас хватает! Ну, здорово, служба! Что делать собрался?

– Хотел вам спасибо сказать, – правильно ответил Иван. – Матери вы помогали.

– Да чего там! Досок дал, огород трактором вскопали пару раз. Обычное дело. Тебя прямо не узнать, Ваня.

– Время прошло.

– Прошло, это точно... Время, оно да. Оно летит, можно сказать! Правильно?

– Точно.

– Ну, тогда... Тогда ладно. Отдыхай!

– Спасибо.

Так Шаров и ушел, ничего толком не узнав и ничего Ивану дельного не сказав.

Вернувшись в администрацию, он поделился с Кравцовым опасениями:

– Не нравится мне Иван.

– А что? Грозится и зубами скрипит?

– То-то и оно, что не грозится. Но зубами, похоже, скрипит.

– Это хуже.

– О том и речь! Я думаю, тебе для острастки все-таки надо к нему сходить.

– Схожу, приглашу. Что в этом такого? – говорил Андрей Ольге, намереваясь действительно пойти к Ивану и пригласить его. Она была против.

– Зачем? Не пригласишь – может, и не придет!

– Надо пригласить, – объяснял Андрей. – Откажется или нет – его дело. А пригласить надо. Я схожу. Поговорим заодно.

– Ага, подеретесь еще там.

– Опять же: полезет драться – значит дурак.

– Тогда вместе, может, пойдем?

– Ни в коем случае! – категорически возразил Андрей – уже как будущий муж и защитник. – Тебе там делать нечего!

Но и в Ольге заговорила будущая жена, которая всегда лучше знает, как поступить для блага семьи:

– Если уж так, то не тебе как раз идти надо, а мне. Ты, Андрюш, подумай, с кем он сам поговорить хочет – с тобой или со мной? Ты только честно подумай.

Андрей подумал честно, как только мог. И признал:

– Вообще-то с тобой, наверно.

– Вот! – обрадовалась Ольга. – Ты все-таки умный у меня! В самом деле, поговорим как цивилизованные люди. Я просто спрошу, хочет он на свадьбу или не хочет. Хочет – пожалуйста. Не хочет – его дело.

– А если он начнет что-нибудь?

– Что?

– Мало ли...

– Не начнет. Что он начнет? Он же понимает: в случае чего ему не жить просто! Тут не спрячешься, тут все-таки деревня, а не город!

Анисовка все-таки деревня, а не город. Если в городе кто-то с кем-то пообещал встретиться, может год пройти, а то и полжизни, пока он вспомнит свое обещание. Нина же, сказав Кравцову, что собирается научить его варить щи, об этом помнила и не хотела, чтобы он подумал о ней как о человеке, который не держит слова. Просто повода не находилось. А потом она решила, что не надо искать повода. Надо пойти к нему, вот и все.

Кравцов оказался дома. Он сходил уже к Ивану, но там встретил Лидию, она попросила сына не беспокоить: пообедал и спит. Недоспал в армии.

Нина вошла и сказала, выкладывая на стол капусту, кусок мяса, помидоры и прочее:

– Пришла научить вас готовить. И заодно пообщаться. Это я к тому, что не скрываю, вы мне интересны как человек и как мужчина. Но это ничего не значит. Вадик мне тоже интересен.

– Я заметил. Мы только у него и встречаемся.

– Пожалуйста, не делайте вид, будто вас волнует, как я отношусь к Вадику. Я знаю, кто вас больше всех волнует.

– Да? И кто? – спросил Кравцов с искренним любопытством, поскольку сам не знал, кто его больше всех волнует.

– Людмила Николаевна! – сказала Нина.

– Какая Людмила Николаевна?

– Вы смеетесь, да? Людмила Николаевна Ступина, учительница, инженера нашего жена!

– А, да... Я забыл, что она Николаевна. Но вы ошибаетесь, Нина, она меня волнует не больше всех.

– Зачем вы обманываете? – удивилась Нина. – Кто я вам такая, чтобы вам меня обманывать? Ладно, давайте кастрюлю. Чем больше, тем лучше. Нет, я вам прямо говорю: я хочу вам понравиться. Наверно, пока просто так, на всякий случай. Я же не влюбилась в вас, – бесстрашно произнесла Нина эти страшные слова не потому, что не понимала их значения, а как раз потому, что слишком хорошо понимала их значение. – Просто людям свойственно хотеть нравиться тем, кто им нравится. Вот и все. Только не подумайте, кстати, что я для вас стараюсь грамотно говорить. Я всегда так говорю, со школы.

Кравцов нашел кастрюлю и занялся с Ниной приготовлением щей. А Цезарь, сильно недовольный всем этим, вышел во двор. Если бы он умел говорить, то напомнил бы Павлу Сергеевичу, что не очень-то хорошо в отсутствие живой жены, Людмилы Евгеньевны, принимать дома посторонних девушек. Он спросил бы его заодно, почему, собственно, Людмила Евгеньевна так долго не едет. И он намекнул бы ему, что вот некоторые, даже будучи собаками, не поддаются соблазнам, они уходят подальше, не прельстившись запахом парного мяса, а некоторые, будучи людьми, проявляют слабоволие и идут на поводу своих желаний...

Хмурый, унылый, Цезарь пошел к сараю, где стоял Сивый. Обычно тот был привязан, но на этот раз появился из сарая, громоздко переступая своими длинными ногами и совершенно не глядя под них. Пришлось посторониться – не из трусости, а чтобы его же, глупого коня, не напугать.

– Привет, как тебя... Бездарь, что ли? Никак не запомню. – Из сарая вышел Хали-Гали. – Тебя-то хозяин выгуливает, а коня совсем нет. А он тоже животное. А животное – от слова живое. А живое двигаться хочет. Сейчас мы с ним до лужка прогуляемся. Хочешь?

Цезарь не захотел, лег в тени. Жарко все-таки.

И в доме было жарко, Кравцов то и дело вытирал пот со лба. Да еще глаза слезились – он чистил лук. Тут Нина подала ему помидорину, чтобы он ее порезал, и Кравцов, принимая ее и плохо видя от слез, кончиком ножа задел Нину за ладонь.

– Ох, – сказал он.

И сделал то, что делал всегда себе, когда случалось пораниться: поднял руку Нины и приложился губами к выступившей крови. Он без умысла это сделал. Но Нине показалось, что она видит и чувствует что-то такое, чего никогда не видела и не чувствовала, и ей стало очень страшно.

Отдернув руку, она сказала:

– Ну, вы уже сами все знаете. А мне пора.

И вышла, чуть не оступившись на пороге и слегка ударившись плечом о косяк.

Кравцову было нехорошо и грустно.

Ивану было плохо и горько. Ольга, пришедшая только что, стояла перед ним прямо, а он лежал на диване и молча курил в потолок. Ольга говорила то, что давно продумала. Она говорила:

– Я понимаю, ты на меня обижаешься. Имеешь право. Но я тебе должна объяснить. Я к тебе очень хорошо относилась, замуж хотела. Я все помню. Но ты сказал: после армии. Ты боялся, что я тут не так себя поведу. Ты мне не верил. Если серьезно, ты меня этим очень оскорбил. И если я тебе сначала писала, то я, наверно, что ли, себя обманывала. А потом перестала обманывать. Ты – прости, пожалуйста – жестокий, неуправляемый. И непредсказуемый. А я, знаешь, уже совсем взрослая, я начала думать, что любишь обычно недолго, а жить с человеком – всю жизнь. С Андреем я жить не опасаюсь, а с тобой опасаюсь. И... И вот так. Все сказала.

Ольга ждала ответа. Однако Иван лежал так, будто ничего не слышал. Докурил, взял пепельницу с пола, затушил в ней окурок. Теперь заговорит, подумала Ольга. Но Иван не только не заговорил, он, заложив руки под голову, устроился поудобней и закрыл глаза.

– Ты спать собрался? – спросила Ольга.

– А что, нельзя?

– Можно. Но ты скажи хоть что-нибудь.

– А зачем? Ты сама все сказала. Сама спросила, сама ответила. Очень хорошо. Я вообще не понял – ты зачем пришла? На свадьбу, что ли, пригласить?

Ольга, помедлив, тихо сказала:

– Наоборот. Я очень тебя прошу не приходить.

– Ладно, – легко согласился Иван.

– Правда, не придешь?

– А это мое дело.

– То есть не поняла? Ты только что сказал: ладно.

– Мало ли. Я, когда уходил, тебя тоже спросил: будешь ждать? Ты сказала: буду. А сама не очень ждала. Ну и я так же. Говорю: ладно. А как сделаю – так и сделаю.

– Ты что, грозишь, что ли?

– Была охота. Я только не понял. Ты говоришь, вроде того, что любишь недолго, а жить, вроде того, долго, ну, и тому так дальше. То есть ты по расчету, что ли, за него выходишь?

– Какой расчет? При чем тут расчет? Выдумал! Он мне тоже нравится. То есть не тоже, а вообще... – Ольга рассердилась и на Ивана, что он мучает ее, и на себя, что не может высказаться определенно. И сказала серьезно, по-настоящему:

– Не вздумай портить мне жизнь! И людям тоже! У людей праздник, между прочим! Вот только попробуй что-нибудь сделать! Я же вижу, по глазам вижу – ты задумал что-то! Учти – я милицию позвать могу! У нас участковый новый, знаешь какой порядок навел!

– Зови! – разрешил Иван. – Участкового, еще кого-нибудь. Желательно с оружием. В самом деле, чего ждать от дурака? Что он поумнеет? Да ни за что! И иди-ка ты отсюда, пока я добрый! Мам!

Тут же, в ту же секунду явилась Лидия, которая была до этого на огороде. Иван специально позвал ее – чтобы Ольга не смогла продолжить разговор, чтобы не сбила его с возникшего только что решения.

Ольга ушла, Лидия внимательно смотрела на сына.

Он улыбнулся:

– Чего ты? Все нормально! Она просила не приходить, люди же не знают, что я ничего такого не собираюсь. Для общественного спокойствия. Ну, не приду. Никакой обиды!

– И правильно! Да ты посмотри на себя, какой ты стал! Да хоть здесь, хоть в городе – любая!.. Отдыхай, Ваня, а я на работу еще сбегаю, хорошо?

Карабеева побежала на работу, а Иван, оставшись один, пошел во двор, в сарай. Там в углу с незапамятных времен лежал дырявый и ржавый бензобак. От автомобиля «Волга», определил когда-то Мурзин. Как этот бак оказался в Анисовке, где никто не имел «Волги», как попал к отцу Ивана, у которого вообще никогда никакого автомобиля не было, зачем отец затащил его в сарай – совершенно непонятно. Он ни в лом не годился, ни для хранения чего-либо... Впрочем, в любой местности, в любом сарае, на чердаках домов, да и в самих домах встречаются подобные вещи. Никто не может сказать, откуда они взялись. Они вечно мешаются, попадаясь под руку и под ногу, на них смотрят с недоумением, обещая себе, что в ближайшее время выкинут. Но – не выкидывают. Будто появляется какая-то тайная связь между предметом и местом, куда его занесла судьба. И хозяева словно чувствуют: да, вещь ненужная, никчемная, глупая, но выкинь – и тут же окажется, что ее не хватает. Иногда участь таких предметов облегчается случайной службой: они используются как подставки для чего-то или что-то подпирают, прикрывают, загораживают... И вид у них неестественно дельный и к тому же какой-то чуть ли не вечный: дескать, всегда тут были, есть и будем быть!

У бензобака от «Волги» тоже имелось формальное оправдание существования: на нем лежали обрезки досок. А не было бы его, лежали бы на земле, отсыре– ли бы...

Иван убрал эти доски, отодвинул бензобак. Под ним оказались тоже доски, он убрал и их. Доски прикрывали неглубокую продолговатую яму. В ней лежал сверток. Иван достал его, развернул мешковину, потом полиэтиленовую пленку. В ней было ружье. Металлические части жирно заблестели, настолько густо все было смазано оружейным маслом – для сохранности. Иван взял ветошку, счистил лишнее масло, все протер насухо. Была тут и коробка патронов. Патроны заводские, с картонными гильзами, начинка дробовая, крупная, в человека если не издали попасть – верный конец. Иван осмотрел их – сухие ли, а потом завернул все обратно в мешковину и вынес сверток за огород, в кусты.

Вернулся, а во дворе мент на пеньке сидит. То есть на колоде для колки дров. Молодой, лицо вроде не туповато-хитроватое, как у них у всех, но вэдэвэшники милицию по определению не любят, а точнее сказать – презирают.

Иван подошел, поднял топор, лежавший рядом с горой поленьев, и сказал:

– Посторонись, мне работать надо.

Кравцов, не переча, встал, пересел на бревна. Иван начал колоть дрова. Поленья были двух видов – дубовые и сосновые. Дубовые поменьше, но они корявые, стоят плохо и топор в них вечно вязнет, а сосновые, хоть и больше, разлетаются с одного раза – и сразу видна сила того, кто колет дрова. Поэтому Иван колол сосновые. Ставил, точным ударом разваливал надвое, потом ловко четверил и восьмерил, ни разу не промахнувшись. И молчал.

Кравцов тоже молчал.

Иван не выдержал, повернулся.

– Я не понял причины посещения, – сказал он.

– Да познакомиться пришел. Павел Кравцов, участковый.

– Ясно, – сказал Иван. И продолжил работу.

А Кравцов, наблюдая, готовил себя к неприятной роли. Эту роль ему уже приходилось играть в прежней оперативной жизни, и у него часто получалось в силу врожденного артистизма. Но все равно – нехорошая роль. Однако надо. Служба велит.

И, чуть прищурившись, Кравцов сказал как можно ехидней:

– А наговорили, наговорили-то!

– Чего наговорили? – тут же насторожился Иван.

– Да много чего. Хулиган, бандит, разбойник! А ты, оказывается, тихий парень. Ну, увели невесту, тоже мне беда! Ты спокойно, спокойно! – предупредил Кравцов, хотя Иван еще и не думал беспокоиться. Но вот услышал слова Кравцова – и побледнел, и, похоже, начал становиться в самом деле беспокойным. Хотел что-то сказать, но Кравцов не дал: – Ты, кстати, чего это оружейным маслом смазывал? Воняет на весь двор.

Иван опять хотел ответить, и опять Кравцов не позволил, гнал дальше:

– Надо думать, ты топор смазывал. Чтобы острее был? Ружья-то ведь у тебя давно нет. А хоть и было бы, зачем оно тебе? Спокойно, Ваня, не волнуйся.

– Я...

– Что? Не волнуешься? Ну да, ну да. А ручки-то? Ты посмотри, Ваня! Судорогой же ручки сводит, аж пальчики побелели! Аж дрожат они у тебя, ручки-то. Нельзя, Иван, эмоции в себе держать. Женщины – плачут. Мужчины должны действовать. Или ты уже поплакал? Тогда ясное дело. Поплакал – и успокоился.

Нелегко было Кравцову оскорблять человека, но он это делал – и понятно почему. Он видел при этом, что Иван тоже все понимает. Но знал по опыту: провоцируя кого-либо на совершение активных действий, не надо это скрывать, наоборот, чем откровеннее, тем скорее противник впадет в неистовство.

Но Иван еще держался. Он даже положил топор. И спросил почти вежливо:

– Может, скажешь все-таки, что нужно?

– Да ничего, родной! Я же говорю: познакомиться пришел, посмотреть. Вот, посмотрел.

– И что увидел?

– Да ничего, собственно. Дембель как дембель. Ты в ВДВ кем служил? Не в пошивочной службе? В смысле: парашюты починял для тех, кто прыгает.

Иван хмыкнул и опять взял топор, чтобы заняться работой. Дескать – не прошибешь. Но Кравцов продолжал прошибать:

– Тихо, Ваня, тихо! Не урони топорик. После иголки с ниткой тяжело, наверно? А? Да нет, я шучу, ты не сердись, тебе наверняка даже стрельнуть дали раза два. Или три. Больше нельзя, а то еще попадешь в кого-нибудь. Спать будешь плохо. Нет, ты молодец. Железный характер. Тебя смешивают с этим самым, как оно у вас тут в деревне называется? С навозом, вот. А ты терпишь. Правильно. Характер выше всего! Или тебе брома двойную порцию подмешивали? Навсегда успокоили? Молодец, Ваня, молодец!

И не выдержал Иван. Перехватив поудобней топор, он пошел на мента.

А мент вскочил с поганой улыбочкой, руки развел, приглашает:

– Иди, Ваня, ко мне, иди...

Кравцов все рассчитал верно. Сейчас Иван замахнется, бросится, надо провести прием, уронить его на землю, замкнуть руки наручниками – и все. И с полным основанием можно запереть в администрации, как в месте временного ареста. И свадьба пройдет спокойно, а там видно будет.

Но Иван не набросился и не замахнулся.

Он вдруг широко улыбнулся, бросил в сторону топор и вытянул вперед руки, растопырив пальцы, будто на приеме у невропатолога.

– На! – сказал он. – Смотри! Не дрожат. Не получилось у тебя, Паша!

И хоть пальцы Ивана все-таки подрагивали, Кравцов и сам понял: не получилось.

Промахнулся он. Не попал в характер Ивана. Значит, этот характер намного сложнее и труднее, чем он предполагал. И чего ждать теперь – неизвестно.

По-хорошему надо бы, не ища повода, взять Ивана да и запереть просто так на время свадьбы. Но тут характер самого Кравцова идет поперек: не может он в одну минуту переступить нажитые годами принципы.

А Иван, если и сомневался до прихода Кравцова, делать ли то, что задумал, теперь решил точно: делать.

Кравцову же осталось ждать и наблюдать. Вадику он поручил то же самое.

– То есть мне совсем не пить и обходить окрестности? – уточнил Вадик.

– Обходить не обязательно. Просто – посматривай. Я почему тебе говорю: ты человек с головой, сумеешь себя удержать и не пить на свадьбе.

– Я вообще, Павел Сергеевич, решил больше не пить, – признался Вадик. – Потому что спивается же нация!

– Ты прав. Один человек не пьет – нации уже легче. Я серьезно, между прочим.

И была свадьба.

И народ пел, пил, ел, плясал, кричал «Горько!».

Ольга и Андрей целовались.

Было это в саду, за длинным столом, под навесом, обвитым цветочными гирляндами и проводами с лампочками, и вот стало темнеть, лампочки включили. Всё сразу показалось еще ярче и праздничнее.

И стало можно то, чего в обычное время нельзя. Старуха Акупация, например, завела частушки с картинками, да такие, что даже мужики, хохоча, слегка смущались, Акупация же при этом даже ни разу не улыбнулась.

Наталья глядела, глядела на Андрея, а потом вдруг налила себе полный стакан водки, выпила – и запела что-то сама себе, обняв сидевшую рядом мать. Мать гладила ее по голове, все понимая.

Кравцов, посидев за столом, вышел как бы размяться, да так и остался в саду, среди деревьев. Улыбался, глядя на веселящихся, но постоянно посматривал по сторонам.

И вдруг увидел Людмилу Ступину. Совсем рядом.

– Наблюдаете? Изучаете клиентуру? – спросила она.

– Радуюсь за людей.

– Вы умеете радоваться? – спросила Людмила так, будто спрашивала не здесь, а там, в городе, в том обществе, к которому она привыкла, которое знала и где подобный ответ не мог вызвать ничего, кроме иронии. Но тут же вспомнила, где она на самом деле, и сказала – почему-то с печалью: – Умеете, я вижу. Вообще очень какой-то вы светлый.

– Это плохо?

– Хорошо, да мне-то зачем? Одна морока, – вдруг призналась Людмила. – Но имейте в виду, я люблю своего мужа.

– Я рад за вас.

– И правильно. Что это вообще за привычки? Понравился человек – и сразу надо что-то... Да ничего не надо! А почему вас жена бросила?

– Она не бросила.

– Вы ее бросили?

– Нет.

– А что случилось? Ладно, это не мое дело. Нет, вы странный. Городской человек, да еще милиционер. Все видел, все знает. И какой-то совершенно ясный. Так не бывает. Чем больше знаний, тем больше печаль. Где ваша печаль? Извините. Просто я немного выпила. Бывает. На самом деле это очень хорошо, что вы такой. Это очень кстати.

Но Кравцов уже не смотрел на нее. Он неподвижно смотрел через ее плечо. Только сейчас Людмила поняла, что стало странно тихо. Обернулась.

На грани света и темноты стоял Иван с ружьем.

Подняв ружье, он выстрелил вверх. Эхо отдалось, кто-то тихо вскрикнул. Иван сказал:

– Горько!

– Ванька! – закричала Липкина. – Ты что делаешь, паразит? Брось ружье!

Иван не обратил на учительницу внимания. Выстрелил еще раз и повторил: «Горько!»

Андрей, не сводя с него глаз, обнял Ольгу.

– Дурак! – сказала Ольга Ивану. Обняла Андрея и стала целовать так, будто сто лет его не видела или, наоборот, прощалась.

Тогда Иван выстрелил в третий раз и сказал доморощенному аккордеонисту Малаеву:

– Чего же музыки нету? Играйте, пожалуйста. «Цыганочку»!

Малаев заиграл «цыганочку». Иван взял ружье за ствол и ошарашил им по ближайшей яблоне так, что яблоки посыпались. Иван поднял одно и впился в него зубами жадно и яростно – словно не яблоко кусал, а плоть самой жизни, хватаясь за нее в последнем отчаянии. Потом кинул яблоко, ударил рукой себя по ноге и начал один танцевать у стола.

Танцевал он плохо и страшно. Руки и ноги дергались не в такт, как у пьяного, но лицо было трезвым и неподвижным.

И тут Ольга вышла из-за стола и пошла к Ивану. И положила ему руки на плечи. Он тут же застыл. Ольга кивнула Малаеву. Тот сразу понял, оборвал «цыганочку» и растянул аккордеон, вытягивая медленные ноты для медленного танца. Но Иван и Ольга танцевать не стали. Она взяла его за руку и повела прочь. Прежде чем скрыться в темени, повернулась и сказала:

– Ты прости, Андрюш. И вы все тоже.

Только тут Кравцов почувствовал, что руку его сводит судорогой. Он посмотрел на нее. В ней был пистолет. Дуло направлено точно туда, где стоял Иван с ружьем. Он успел бы, если бы понадобилось.

Кравцов сунул пистолет в кобуру, вытянул руку с расставленными пальцами. Они не дрожали, но привычной гордости от этого у Кравцова не появилось...

На другой день Ольга и Иван уехали в Сарайск. Какой был вокруг этого шум, какие были разговоры – об этом рассказывать не стоит, и так ясно. Кравцов же, подобрав сломанное ружье, составил по долгу службы акт и повез в Полынск, чтобы сдать, как положено, в районный отдел.

Терепаев, похвалив его за скрупулезность действий, сказал:

– Вот ты бы еще пистолет Кублакова нашел – цены бы тебе не было!

– А он что, потерял его?

– В этом и фокус. Он же это самое... одежду оставил. С пистолетом, само собой, потому что он всегда его с собой носил.

– Зачем? Боялся чего-то?

– Темная история. С этим самым они цапнулись... Ну, как его...

– Со Стасовым Володькой?

– Ну. Потом опять же это самое. Шаров, между нами говоря, Андрей Ильич, наоборот, на Кублакову посматривал. Из-за этого у них могли быть с Кублаковым эти самые, сам понимаешь. Разногласия. Короче, был пистолет. Кублаков-то купаться полез голый, правильно? Не с пистолетом же. А когда утонул, одежду его взяли – а пистолета нет. И будто бы где-то кто-то в это время выстрел слышал. Понимаешь?

Кравцов понял пока только одно: перед ним ОЧЕРЕДНОЕ ЗВЕНО В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.