Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер

6.1. Тупик Первой Мировой войны

С 27 мая 1913 года «Дело Редля» стало развиваться в грандиозный скандал.

Для начала пришлось отменить уже назначенные торжественные похороны покойного.[609]

Далее этот скандал стал приобретать вполне типичные социальные мотивы.

Редль по рождению не принадлежал к знати — и не был женат на какой-нибудь графине, что и не соответствовало его сексуальной ориентации. Но по достигнутому положению он уже относился к властной номенклатуре, а его богатство, расписанное в газетах, и якобы роскошный образ жизни (сведения о чем почти целиком относились к незадачливому Хоринке) возбудили яростное возмущение — и в прессе, и в парламенте, и в досужих разговорах публики.

Тут же возникла и масса «провидцев», о которых Ронге, которому тоже доставалось в это время, отзывался так: «Теперь, когда Редль был обезврежен, многие лица стали утверждать, что они знали то или другое из его шпионской деятельности. Нам хватило бы рассказа одного из них, если бы он раньше рассказал о деятельности Редля. Все сообщения рассматривались моими сотрудниками, военным следователем [Ворличеком], ведшим следствие, и полицейским управлением. Всем им приходилось много работать и как раз в такое время, когда много хлопот давали отклики дела Занкевича».[610]

Но в поднятом волной шпиономании ворохе доносов сообщалось не только о покойном Редле — каждый непонятный и неприятный факт трактовался теперь как шпионские происки. Доносы буквально парализовали всю деятельность австрийской контрразведки на несколько месяцев.

Урбанский сообщал, что в Галиции, где многие австро-венгерские офицеры снимали жилые помещения у квартирохозяев-евреев и при этом, что являлось обычной традицией, не слишком аккуратно соблюдали сроки оплаты, все они были обвинены в шпионаже в пользу русских — и с каждым доносом надлежало разбираться.[611]

Все это улеглось не сразу, а после Первой Мировой войны всеобщее убеждение в виновности Редля только укрепилось.

Об этом прямо говорится в завершающем фрагменте текста Роуэна:

«Если бы мы знали, — сказал ныне уже покойный граф Альберт Аппони[612], — что Россия располагает таким количеством войск, то нашему генеральному штабу, как, впрочем, и немецкому, стал бы ясен риск ввязывания с ней в войну, и нам бы удалось уговорить собственных «государственных мужей» не начинать ее в 1914 году. Не было бы тогда и этого абсурдного военного психоза, который привел в конечном итоге к нашему же разгрому… Этот проклятый Редль! Он выдал абсолютно всех австрийских шпионов в России, передал в руки противника наши секреты и воспрепятствовал тому, чтобы оттуда к нам просочились нужные сведения…»[613]

Такая оценка (не заслуг конкретно Редля, а общего характера процесса принятия решений в 1914 году) вполне соответствует всему ходу событий, непосредственно предшествовавших войне: среди главных мотивов и причин ее развязывания в 1914 году действительно первейшую роль сыграло полнейшее непонимание ее инициаторами истинных сил своих противников и, соответственно, собственных грядущих проблем. Этим грешили и австрийцы, и немцы, и их противники.

Все они планировали выиграть войну одним ударом, который намеревались осуществить в течение времени, не превышающего пары месяцев,[614] — поистине храбрые портняжки!

Характерно, однако, что наибольшую прозорливость проявил все-таки Конрад, который хотя, как и прочие стратеги, решительно гнал свои войска в наступление — и против Сербии, и против России, но все же, как было рассказано, еще до войны хоть как-то постарался позаботиться об обороне. Но это, повторяем, не сыграло особой роли: русские просто не стали наступать достаточными силами в том направлении, которое постарался обезопасить Конрад.

Почти полная симметричность планов обеих сторон, собиравшихся исключительно победоносно наступать,[615] выглядит в итоге удивительнейшей нелепостью, абсурднейшим фарсом, безграничным издевательством над апломбом и мнимой компетентностью государственных мужей и генеральных штабов, не способных ни управляться с собственными вожделениями, ни считаться с реальными возможностями!

А расплачиваться за все это пришлось многим миллионам людей и их потомкам — в том числе и нам с вами!

Начавшееся в 1914 году преступное по своей бессмысленности истребление человечества — притом самой цивилизованной его части! — все продолжалось и продолжалось: год, другой, третий, четвертый…

В солидной книге, написанной известным советским специалистом по демографической статистике Б.Ц. Урланисом, приведены солидные же опубликованные данные о военных потерях 1914–1918 годов. В каждой из цитируемых книг и статей (общим числом в 31 название), выпущенных в различных странах с 1919 по 1944 год, приводятся самостоятельные оценки. Все они разные: от минимальной — 6 миллионов 435 тысяч до максимальной — 13 миллионов 33 тысячи погибших и умерших от ран[616] — разброс в два раза! Примерно треть из них так или иначе приходится на Россию.

А как подсчитать неродившихся потомков этих погибших?

В любом варианте такое число погибших заведомо перекрывает численность суммарных военных потерь за всю предшествующую зафиксированную и описанную историю человечества. По существу произошла грандиознейшая демографическая и генетическая катастрофа.

Все это не представляется ныне столь чудовищным лишь потому, что численность истребленных во Второй Мировой войне оказалась почти на порядок выше, что уже начисто изменило генетическую структуру человечества!

Но ведь и Вторая Мировая война по смыслу и содержанию явилась лишь продолжением и развитием Первой!..

Но почему же Первая Мировая война оказалась так неожиданно продолжительной и кровопролитной? Только ли в результате недооценки сил противоположных сторон?

Внятный ответ на эти вопросы содержится (заметим без излишней скромности) лишь в публикациях автора этих строк.[617]

Воспроизведем их содержание в максимально сжатом виде.

Особенностью этой войны стало то, что в период 1914–1918 годов ее невозможно было завершить военной победой какой-либо из сторон.

Это было и остается до сего времени одной из важнейших политических тайн ХХ века.

Невозможность же победы объяснялась чисто техническими факторами.

В истории человечества и раньше бывали периоды, порой весьма продолжительные, когда уровень военной технологии (если можно употребить такой термин) предопределял безоговорочное преобладание оборонительной стратегии над наступательной. Так случалось, например, в средневековье, когда годами продолжались осады неприступных крепостей, иногда завершавшиеся позорным отступлением осаждавших, истощенных не менее осаждаемых бесплодным противоборством.

Эпоха великих полководцев и блистательных военных кампаний ХVII-ХIХ веков заставила забыть этот опыт, печальный для милитаристов.

Между тем, именно такая ситуация сложилась и к 1914 году.

Важнейшим фактором, изменившим все стратегические возможности, было создание железнодорожной сети, покрывшей Европу. Железные дороги создали колоссальный разрыв скорости передвижения армий по дорогам в собственном тылу и тех же армий непосредственно на поле боя.

Сражения Первой Мировой войны, начавшись как обычные маневренные военные действия, не приведшие, однако, к решающим победным результатам, в дальнейшем происходили по одному сценарию.

Наступавшая сторона запасалась боеприпасами, обрушивала артиллерийский огонь на окопы противника, превращала их в пыль, а затем продвигалась вперед.

Скорость продвижения равнялась скорости пешего человека: появление пулеметов сделало бесполезной конницу, снова и в последний раз вырвавшуюся на просторы сражений Гражданской войны в России — исключительно благодаря огромным пространствам и слабой организации войск, не позволявших создать сплошную линию обороны. На фронтах же Первой Мировой конные массы оказывались бессильны.

Тогдашние танки, тысячами возникшие на Западном фронте в 1918 году, были неуязвимы для пулеметов, но ползали все с той же скоростью пешеходов.

Зато оборонявшаяся сторона свободно перемещала подкрепления в своем тылу по железным дорогам. Они успевали не только подъехать, но и подготовиться к обороне или даже сосредоточиться для контрудара. Наступавшие же, продвигаясь все дальше и дальше, оставляли за своей спиной пространства, превращенные в пустыню, где железные дороги нужно было снова налаживать.

В конце концов, преодолев одну или несколько полос, разрушенных своей артиллерией, медленно бредущие наступающие массы натыкались на хорошо подготовленную новую линию обороны, и все нужно было начинать сначала.

На российско-германском фронте трудности наступления усугублялись еще и разницей железнодорожной колеи: наступавшие захватывали железные дороги, непригодные для собственного транспорта.

Никаких глубоких прорывов, способных решить судьбу войны, при такой технологии быть не могло. Их и не было в течение всего периода по крайней мере до 1917 года, когда на различных фронтах стали возникать эпизоды элементарного бегства с поля боя солдат, уставших от безнадежной войны.

Принципиальный перелом мог наступить лишь тогда, когда на полях сражений появились быстроходные танки, превосходившие по скорости и ресурсам пробега не только пехоту, но и прежнюю кавалерию. Сверх того понадобилась авиация, наносившая удары по вражеским подкреплениям еще задолго до того, как те могли приблизиться и занять новую линию обороны.

Все это появилось, но значительно позже — к началу Второй Мировой войны. Последнюю уже можно было закончить чисто военной победой, что и состоялось, хотя и потребовало многих лет почти беспрерывных военных действий.

Первую же Мировую войну выиграть было невозможно. Даже в самый первый месяц войны, когда сплошные линии фронтов не успели установиться, оборона имела колоссальное преимущество перед наступлением. Чистой гипотезой остается упомянутая нами возможность разгрома австрийцев русскими, если бы последние наступали в нужном направлении — чего они не сделали.

Разумеется, если у страны не было достаточной территории, ее могли и победить, и полностью захватить. Так и произошло в конце концов с Бельгией, Сербией, Румынией.

Но чуть покрупнее и посильнее страна — и ничего с ней не сделаешь! Так устояли Турция и Италия.

О Франции, Германии, Австро-Венгрии и России нечего было и говорить!

Причем парадоксом ситуации было то, что наступать было относительно легко по бездорожным горам (так Карпаты несколько раз переходили из рук в руки), но, спускаясь после гор на равнину, наступавшие неизменно останавливались.

Невозможность выиграть Первую Мировую войну, повторяем, одна из величайших тайн ХХ века.

До появления наших собственных публикаций об этом не возникло ни строчки, ни полстрочки.

Самая сильная критика, обрушенная позже на политических и военных стратегов 1914 года, сводилась к тому, что те не сумели предвидеть столь длительную протяженность войны и вовремя перевести экономику своих стран на военные рельсы; это, в свою очередь, утяжелило необходимые военные усилия и замедлило достижение окончательной победы.

Сам же по себе факт принципиальной невозможности выиграть Первую Мировую войну чисто военным путем так никогда и не был обнародован.

Почему?

Война не желала заканчиваться естественным путем — для этого не было никаких реальных возможностей. Это оказалось чрезвычайно неприятным сюрпризом для политиков и военных.

Осознали ли военные специалисты хотя бы позже, в какой именно тупик зашла военная стратегия?

Для наиболее квалифицированных это стало вполне очевидным уже в первые месяцы сражений — примеров их откровенных признаний более чем достаточно. Но подобная откровенность была не более чем брюзжанием под нос: слишком страшной была истина, заключавшаяся в невозможности достичь военной победы; она противоречила всем прежним представлениям, вошедшим в плоть и кровь профессионального генералитета и офицерства.

Это был подлинный крах всей идеологии милитаризма. Для его осознания помимо ума нужна была исключительная честность мышления, а публичное признание этой горькой истины требовало такой силы гражданского мужества, какой не нашлось практически ни у кого из вояк.

Единственное исключение — последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский, безуспешно пытавшийся накануне Октябрьского переворота 1917 года донести горькую истину до российского политического руководства.[618]

Но если Первую Мировую войну невозможно было выиграть военным путем, то чем же она должна была завершиться?

Естественно, экономическим крахом, поскольку все возраставшие военные усилия и приносимые жертвы приводили к ухудшению экономической ситуации. Причем крах должен был наступить не во всех странах одновременно (о чем мечтали в свое время Карл Маркс и Фридрих Энгельс), а по очереди.

И не было проблемы в том, чтобы угадать, в какой последовательности это должно было произойти.

Вот показатели среднедушевого национального дохода основных воевавших стран, за полгода до начала войны, в 1913 году, в английских фунтах стерлингов:[619]

Великобритания — 49,0

Франция — 37,0

Германия — 30,9

Австро-Венгрия — 24,9

Италия — 24,3

Россия — 8,0

Добавьте к этому Канаду, Австралию, множество британских и французских колоний с их безграничными людскими ресурсами, Японию, также выступавшую тогда на стороне Антанты, а затем и колоссальный экономический потенциал США, с весны 1917 года усиливший экономику Англии, Франции и Италии (тоже оказавшейся среди противников Германии), но в весьма малой степени помогший России — ввиду сложности транспортной связи и заметного охлаждения западных союзников к материальной помощи государству, увязшему в трясине революции.

Поскольку вся война распадалась на два основных и практически не связанных театра военных действий,[620] то и ее исход был строго предопределен: сначала должна была пасть Россия, затем — Германия с Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией (других союзников у Германии не было), а оставшиеся имели формальное право объявить себя победителями, что и состоялось.

Заговоры и интриги, приведшие к созреванию политического кризиса и началу войны, развивались не один год, и в первую половину 1914 года ее неизбежность (ничего общего не имевшая с марксистской теорией неизбежности войн при империализме!) не составляла секрета в информированных политических кругах.

Исход же войны тоже был ясен тогда немногим трезвомыслящим людям, не опьяненным политическими амбициями, а, наоборот, строившим четкие планы, чтобы воспользоваться грядущей ситуацией.

Лидер Партии социалистов-революционеров Виктор Чернов свидетельствовал,[621] что в январе 1914 года в Париже, в зале Географического общества, Юзеф Пилсудский сделал доклад, в котором сообщил, что в ближайшем будущем произойдет столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за Балкан, которое приведет к общеевропейской войне. В этой войне Россия потерпит поражение, а затем потерпят поражение и Германия с Австро-Венгрией от соединенных сил Англии, Франции и США, вступление в войну которых Пилсудский гарантировал. Из этого вытекал изложенный им план завоевания независимости Польши: на первом этапе войны поляки выступают на стороне Германии против России, на втором этапе — на стороне западных союзников против Германии.

План этот, как всем известно, был четко реализован и привел к полному успеху, хотя после двух фаз, предусмотренных Пилсудским, наступила и третья — война с воспрянувшей Советской Россией, в которой Польша едва вновь не утратила только что обретенную независимость. Опять же, как известно, мытарства поляков после этого продолжались почти до конца ХХ века.

Чернов, к его чести, отказался от конкретных предложений Пилсудского к сотрудничеству в рамках этого плана (хотя в 1917 году противники справа обвиняли его именно в пораженческих настроениях), но, не к чести для его проницательности, Чернов даже позже считал предвидения Пилсудского случайным выигрышем в лотерее…

Непосредственными последствиями революций в условиях продолжавшейся годами тотальной войны становились грандиозные политические катастрофы: в каждой стране, охваченной новоявленной революцией, армейский контингент попросту разбегался по домам, а по другую сторону фронта противник сохранял свою армию в относительной целости и сохранности.

Вот только при таких-то условиях и могла возникнуть окончательная победа, формальное провозглашение которой и позволило на все последующие времена затушевать истинную сущность трегедии Первой Мировой войны и отвести критику от виновников этой трагедии!..

Поэтому-то Альфреду Редлю и досталась доля выглядеть одним из главнейших виновников людских бедствий ХХ столетия!..

Но предвидеть это в 1913 году было еще невозможно.

6.2. Эрцгерцог против начальника Генерального штаба

Гибель Редля до предела обострила отношения между его главным покровителем, эрцгерцогом Францем-Фердинандом, и главным виновником этой гибели — генералом Конрадом. Ронге пишет: «Наследник престола, эрцгерцог Франц Фердинанд, был взбешен этим делом и был совершенно не согласен с его разрешением».[622]

Францу-Фердинанду было от чего сойти с рельсов: убили (или, как тогда считалось, довели до самоубийства) незаменимого участника главного, а может быть — и единственного подпольного предприятия, пополнявшего деньгами «черную кассу» самого эрцгерцога и позволявшего последнему серьезно регулировать политические планы врагов Австро-Венгрии.

Конечно, эрцгерцог никак не мог в этом признаваться, но упирал сначала на нехристианский подход к подталкиванию к самоубийству, а потом и на всякую запущенность дел в Генеральном штабе.[623]

Дошло до того, что после очередного устного выпада эрцгерцога по адресу Конрада, последний ответил письмом от 27 сентября 1913 года, в котором прямо угрожал собственной отставкой.[624]

Франц-Фердинанд не мог позволить себе зайти столь далеко, и страсти вроде бы улеглись: в конце 1913 года «с одобрения монарха, дело, по-видимому, считалось законченным, и полковник Урбанский был награжден рыцарским крестом ордена Леопольда».[625]

Но и этим само по себе «Дело Редля» еще не завершилось!

Где-то еще летом 1913 года «Дело Редля» разбиралось в военном суде в Праге — это мы уже упоминали: следовало завершить юридическую квалификацию происшедшего, выявить соучастников покойного и распорядиться оставшимися после него деньгами и имуществом. В результате, напоминаем, Хоринка был обобран до нитки, но оправдан в отношении шпионажа.

О независимости судов от администрации, как известно, мечтать и не приходится; этот суд тоже не оказался исключением. Поэтому тем более интересны вынесенные им решения.

Военный суд был собран при командовании 8-го корпуса, которым, едва ли нужно напоминать, командовал генерал Артур Гизль. Суд и решил то, что, очевидно, требовалось командиру корпуса, который, в свою очередь, едва ли мог замахнуться на такой поступок без соответствующей поддержки понятно кого — эрцгерцога Франца-Фердинанда.

Еще до решения суда Эвиденцбюро (по-прежнему во главе с Урбанским) обратилось к суду с просьбой-рекомендацией (иного и не позволяли формальные рамки) выставить к покойному шпиону иск со стороны государства, пострадавшего от этой шпионской деятельности; понятно, что размер иска должен был превышать совокупную сумму денег и имущества, оставшихся после Редля. Смысл этой акции вполне ясен и очевидно оправдан: государство пострадало — следовало поэтому компенсировать понесенные потери конфискацией имущества виновного.[626]

Точная формулировка решения суда нам не известна, но смысл решения, переданный Урбанским, оказался в том, что все имущество Редля (включая и подаренное Хоринке) должно было быть обращено в деньги (путем продажи с торгов), а со всеми деньгами (изначально принадлежавшими Редлю плюс вырученными при распродаже) следовало поступить так, как распорядился покойник в своем завещании![627]

Учитывая все сведения о различном имуществе и о деньгах, которые нами упоминались, речь идет о совокупной сумме более 150 тысяч крон — даже не считая возможных денег, лежавших на иностранных счетах Редля, о величине и наличии которых нет никакой информации. Но мы уже упоминали, что по крайней мере русская разведка то ли не успела расплатиться с Редлем в 1912–1913 годах (что было бы противоестественным!), либо эти деньги и должны были поступить куда-то еще — скорее на иностранные, а не на австрийские счета.

Ничего себе решение: шпион разоблачен (об этом надрываются все газеты в империи и за границей!), а все деньги, заработанные им исключительно в виде государственного жалованья и гонораров за шпионскую деятельность (других источников доходов у него и не было!), суд оставляет формально самому этому шпиону; поскольку его уже нет в живых — то его наследникам, им же, шпионом, и указанным!

Вот это была мощнейшая демонстрация эрцгерцога Франца-Фердинанда и генерала Гизля по отношению к их покойному соратнику и товарищу! Они как бы расписались и в том, что сами вместе с ним зарабатывали эти же деньги, лишь частично пришедшиеся на долю Редля, и в том, что не считают все это преступлением против собственного отечества!

Тут, заметим, имеет место неувязочка с законно-юридической точки зрения с уплатой налогов государству. Впрочем, ни в каких законах налоги с доходов от шпионской деятельности специально не оговариваются!

Теперь укажем на следующий фундаментальный факт, устанавливаемый в связи с «Делом Редля»: никогда не было опубликовано то, кому же именно достались по наследству все эти капиталы, оставшиеся от Редля!

Учитывая же приведенную выше оценку, что тысячи крон тогда хватало на минимально обеспеченную годовую жизнь вполне цивилизованного человека в европейских условиях, а ныне для того же требуется порядка 25 тысяч долларов в год, можно грубо прикинуть при пересчете на современность, что речь тогда шла о сумме приблизительно в 3–3,5 миллиона современных американских долларов, а то и больше — и это, повторяем, без учета неизвестных сумм на зарубежных счетах Редля!

Все материальное имущество, зачисленное за Редлем, передавалось нотариусу — для исполнения решения о распродаже. При этом обыск квартиры Редля, проведенный Урбанским и его компанией 25 мая 1913 года, оказался последним и единственным. Когда теперь Эвиденцбюро потребовало, чтобы все материалы и имущество, принадлежавшие Редлю, было позволено заново обыскать и проверить до передачи на распродажу, дабы ничто не попало в чужие руки, то и на это заявление был получен отказ судебных властей![628]

А в результате разразился уже следующий скандал: «В Праге было продано с аукциона имущество Редля, среди которого было два фотографических аппарата. При обыске квартиры Редля они не были обследованы полковником Урбанским и военным следователем Форличеком.

В середине января [1914 года] пражские и венские газеты сообщили, что пластинки, найденные в этом аппарате, были проявлены учеником реального училища, в руки которого попал этот аппарат, и один из учителей реального училища представил эти пластинки командованию корпуса. Газетные заметки передавали частично неправильные сведения. Так, например, утверждали, что среди этих фотографий были снимки чрезвычайно важного приказа наследника престола пражскому командиру корпуса и начштаба. Эрцгерцог Франц Фердинанд телеграфировал военному министру, что он ожидает строгого наказания виновных.

В апреле [1914 года] полковнику Урбанскому дали понять, что по желанию генерального инспектора всех вооруженных сил[629], эрцгерцога Франца Фердинанда, он не получит дальнейшего продвижения по службе».[630]

Ронге даже смягчил подачу информации: Урбанский был вовсе уволен в отставку, а эрцгерцог требовал и лишения его чина, но тут уж заступился император![631]

Преемник Урбанского во главе Эвиденцбюро, полковник фон Гранилович, был переведен с должности военного атташе в Бухаресте,[632] и Ронге довольно невысоко расценивал его квалификацию.[633]

Сам же Ронге, напоминаем, пытался в это же время перебраться под крышу Венской полиции.

Однако почти немедленно выяснилось, что не получил дальнейшего продвижения по службе и сам наследник австро-венгерского престола.

Убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараеве, а затем и начало Первой Мировой войны изменили всю диспозицию в руководстве Австро-Венгерской армии. Урбанский был возвращен в строй, и он, параллельно с Ронге, продолжил карьеру вплоть до генеральских чинов.[634]

Чтобы объяснить, что же на самом деле произошло в январе 1914 года, нам следует снять анонимность с нашего персонажа, которого мы обозначили Иксом.

Его подлинное имя — Адольф Гитлер.

6.3. Таинственные предки Адольфа Гитлера

Скудные факты из биографии Гитлера 1913–1914 годов идеальным образом совпадают со всеми вышеописанными сведениями о событиях в «Деле Редля» — как две части разорванной посредине денежной купюры.

20 апреля 1913 года Адольфу Гитлеру исполнилось 24 года — и за его спиной оказался к этому времени уже немалый жизненный путь, отягченный невероятными приключениями и преступлениями — вовсе не включенными в его официальные биографии, относящиеся к данному периоду.

Гитлер, напоминаем, постарался даже скрыть сам факт своего пребывания в Вене с лета 1912 по весну 1913 года, что ничуть не насторожило его официальных биографов.

Между тем, биогафию Адольфа Гитлера следует начинать со времени, более чем на сотню лет предшествующему его рождению, поскольку ситуация, навалившаяся на его собственные плечи с раннего детства, обусловилась деятельностью его предков — и очень далеких, и самых непосредственных.

В нашей предшествующей книге мы постарались объективно обосновать, что предки Гитлера в течение нескольких столетий представляли собою сплоченный разбойничий клан, действовавший в весьма ограниченной местности под названием Вальдфиртель[635] — в глухомани у чешско-австрийской границы.[636]

Теперь же, в дополнение к этим сведениям, мы укажем на то, что предки Адольфа Гитлера, имевшие как раз эту фамилию (ее написание неоднократно изменялось в течение более четырех сотен лет[637]), постоянно проживали в селении Шпиталь — это нередко встречающееся название, происходящее от госпиталей (обычно — католических), действовавших в период Тридцатилетней войны 1617–1648 годов.

Последнее обстоятельство хорошо объясняет отличное знакомство предков Гитлера с мышьяком, еще ранее нашедшим широкое применение: легально — как лекарство для излечивания многих болезней, а нелегально — как средство для убийства, причем как немедленного, так и для долговременного — осуществляемого регулярными малыми дозами.[638]

Завершение Наполеоновских войн в 1815 году стабилизировало жизнь в обычной европейской провинции, заметно усложнив всякую уголовщину. Зато прочные таможенные границы, отделившие еще в 1780 году Габсбурскую империю от внешнего мира, а также усилившие расчленение ее внутренностей на исторически сложившиеся провинции[639] (таможенной линией оставалась даже упомянутая чешско-австрийская граница, хотя обе ее стороны уже издавна принадлежали к единой монархии), весьма способствовали развитию контрабанды через эти границы, на каковую деятельность и постарались переключиться прежние разбойники.

И в дальнейшем серьезнейшие пертурбации в жизни предков Гитлера четко согласуются с изменениями в австрийском таможенном законодательстве.[640]

С 1817 года главой местного контрабандистского клана оказался Йозеф Шикльгрубер; он был братом Марии Анны Шикльгрубер (1796–1847)[641] — будущей бабушки по отцу Адольфа Гитлера.

В 1821 году семейный клан постигла непонятная трагедия: в возрасте 52 лет умерла Терезия Шикльгрубер (урожденная Пфайзингер) — мать Йозефа, Марии Анны и еще нескольких детей.[642]

Сама Мария Анна Шикльгрубер исчезла на целых 15 лет (никаких следов ее пребывания где-либо в Австрии, где уже тогда существовала тотальная прописка местожительства, историки так и не обнаружили), вернувшись позднее в родные края в 1836 году.

В ХХ веке это породило легенду, что отцом ее вскоре родившегося ребенка оказался какой-то еврей.[643]

На последнем обстоятельстве стоит остановиться.

Все ли люди, имеющие даже достоверные безупречные родословные, могут поручиться за то, что их бабушки и прабабушки рожали детей только от своих законных мужей? И каково при этом истинное национальное происхождение каждого из нас?

Основной же импульс слуху о еврейских корнях Гитлера придала чрезвычайно расчетливая и злонамеренная акция: выступление Ганса Франка — одного из подсудимых на Нюрнбергском процессе, гитлеровского генерал-губернатора Польши. В своем последнем слове (последней возможности публично высказаться накануне приговора и последовавшей затем казни) 31 августа 1946 года Франк заявил, что дедом Гитлера был некий еврей по фамилии Франкенбергер.

Известно, однако, что во время процесса Франк стал ревностным католиком и находился под значительным влиянием духовного наставника — военного капеллана американской армии Сиктуса О’Коннора.[644] Франк, обуреваемый страхом смерти, по-видимому плохо сообразил, что подобное его выступление и гарантирует ему казнь — для придания особого веса его голословному заявлению!

Последующие проверки того, что же именно сообщил Франк, показали, что он имел крайне поверхностные представления о предках Гитлера и об истории регулирования проживания евреев на территории Австро-Венгрии, а бабке Гитлера понадобилось бы очень сильно постараться, чтобы отыскать постоянно проживающего в тех местностях еврея.[645]

При этом нет ни малейших оснований считать евреем неизвестного деда Гитлера: по логике событий таковым, вероятнее всего, и был кто-то из братьев Гитлеров, за одного из которых и вышла замуж бабушка Адольфа Гитлера. Все же известные прямые предки Гитлера (Гитлеры, Шикльгруберы и прочие) были в течение более четырех веков добрыми католиками; таковым же формально оставался сам Адольф Гитлер.

Распространенное же мнение об атеизме и антиклерикализме Гитлера сильно преувеличено: уничижительно по адресу церкви он позволял себе высказываться лишь в узком кругу приближенных; официально же Адольф Гитлер, крещеный при рождении, никогда не порывал с католической церковью, как и она с ним — вплоть до июня 1945 года!

В последнем — и объяснение непростых мотивов предписанного Франку демарша: очевидной попытке перенести вину с больной головы на здоровую.

Вернемся теперь к событиям XIX века.

В том же 1821 году бесследно исчез Йозеф Шикльгрубер; исчезла и принадлежавшая ему фамильная усадьба в Штронесе, хотя, по сохранившемуся договору от 1817 года, в ней должен был оставаться на жительстве при его, Йозефа Шикльгрубера, содержании его собственный (и его сестры, Марии Анны) отец Иоганнес Шикльгрубер (1764–1847), который вместо этого ошивался с 1821 года у дальних родственников по другим адресам.

А ведь исчезнувшая усадьба принадлежала по меньшей мере еще родителям Иоганнеса![646]

Одновременно ударился в скитания Иоганн Георг Гитлер (1792–1857), будущий муж Марии Анны и официальный дед Адольфа Гитлера: их брак был оформлен в 1842 году — существенно позже рождения Алоиза Шикльгрубера (1837–1903) — будущего отца Адольфа Гитлера.

Никаких объяснений всем этим обстоятельствам, а также практической одновременности их свершения в 1821 году, историки не нашли, да и не искали. Особенно странными выглядят именно скитания Иоганна Георга Гитлера: в 1824 году он даже заключил брак под чужим именем (на следующий год его жена умерла вместе с ребенком после родов).[647]

А когда умерли его родители — Мартин Гитлер (1762–1829) и Анна Мария Гитлер (урожденная Гёшль) (1767–1834), то владельцем фамильной усадьбы Гитлеров в Шпитале оказался младший брат Иоганна Георга — Иоганн Непомук Гитлер (1807–1888).

Объяснить этот вопиющий юридический факт никак невозможно; поэтому Анна Мария Зигмунд, по своему обыкновению, смело лжет: «В отличие от обычаев, царивших в других областях, в Вальдфиртеле наследником имения всегда становился младший сын»[648] — ссылок на первоисточник такой информации нет и быть не может.

Такого удивительного обычая не было нигде и не может быть в принципе: при его соблюдении старшие братья попросту стремились бы убивать младших после их рождения!

Единственным, на наш взгляд, разумным объяснением всем этим событиям является провал в преступной деятельности клана, случившийся в 1821 году.

При этом Йозеф Шикльгрубер был убит или казнен; его сестра приговорена к 15 годам каторжной тюрьмы (возможно — взамен смертному приговору), а их ближайший соратник Иоганн Георг Гитлер благополучно скрылся и жил под чужими именами до наступления официальной амнистии или истечения срока давности преступлений.

Исчезнувшая же усадьба была, как мы полагаем, разобрана по досточке — в безуспешных поисках добычи разбойников и контрабандистов. Мать Йозефа и Марии Анны просто не пережила этих потрясений, если и не подверглась жестким насилиям со стороны представителей власти.

Как раз в эти мирные дни 1821 года и в течение дальнейших лет вдоль чешско-австрийской границы и трудились вовсю военные суды — такая там была в то время криминогенная обстановка.[649]

Наша же версия имеет множество косвенных подтверждений: отсутствие сведений о Марии Анне в период 1821–1836 годов — одно из них. В тот период Мария Анна не пользовалась и наследством, оставленным ей после смерти матери и положенным в банк — как серьезно поясняет Зигмунд: «Да это было и не нужно, так как она получала деньги от дедушки и бабушки по материнской линии»;[650] последнему объяснению, разумеется, также нет никаких документальных подтверждений.

Мы же со своей стороны вынуждены признать, что не сумели добраться ни до каких газет 1821 года, в которых могли сохраниться сведения о состоявшихся тогда судебных процессах в австрийской провинции: частному лицу и сейчас невозможно преодолеть информационную пустыню, выжженную еще во времена Адольфа Гитлера!

События 1821 года сыграли ключевую роль во многом дальнейшем. Они разъясняют и мотивы женитьбы Алоиза Шикльгрубера, будущего отца Гитлера, в 1864 году на явно нелюбимой им Анне Гласль-Хёрер (1823–1883),[651] бывшей старше жениха на четырнадцать лет: ее отец, таможенный чиновник предпенсионного возраста, вполне мог, будучи молодым человеком, принимать участие в событиях 1821 года. Разоблачение молодого таможенного служащего Алоиза Шикльгрубера в родственной связи с бандой контрабандистов могло чрезвычайно осложнить его положение — что и повлекло его к означенной женитьбе, не принесшей супругам никакой радости.

Тем же целям Алоиза послужила и смена фамилии, совершенная им в 1876 году с явным нарушением законных процедур; последнее нашло очевидную поддержку католических церковных властей, благосклонно оценивших стремление доброго прихожанина откреститься от скомпрометированной фамилии Шикльгрубер, приняв незапятнанное имячко — Гитлер.[652]

Сам Адольф Гитлер никогда публично не упоминал фамилию Шикльгрубер — ни письменно, ни устно. Причины вполне понятны: Гитлер, стремившийся к захвату власти в Германии законным путем, никогда не смог бы рассчитывать на назначение рейхсканцлером, если бы престарелый президент Германии, фельдмаршал Пауль Фон Гинденбург (1847–1934), и без того не благоволивший к Гитлеру, узнал бы, что бабушка последнего — осужденная за преступления разбойница и контрабандистка!

Жертвой подобных опасений Гитлера и оказалась убитая им в 1931 году племянница, Гели Раубаль. Последней, конечно, приходилось слышать фамилию Шикльгрубер от старших — от матери, а возможно и от самого Гитлера, но она не придавала этому должного значения. Теперь же она собралась выйти замуж за совершенно постороннего человека, притом за границей — в Вене, и ее болтливость оказалась бы абсолютно бесконтрольной для Гитлера. Принятое им решение вполне понятно.

Однако немногим позднее журналисты прознали о фамилии Шикльгрубер — притом еще до прихода Гитлера к власти: «Это обстоятельство было случайно установлено в 1932 г. австрийскими журналистами. Впоследствии международная пресса не раз иронизировала, что, если бы не случай, нацисты были бы вынуждены вопить на своих сходках «Хайль Шикльгрубер!»»,[653] но за этим тогда не последовало никаких разоблачений, как не произошло их фактически и до сих пор.

Объясняется это тем, что вскоре после убийства племянницы, дочери старшей сестры Гитлера, обнаружился вполне живой племянник — Патрик Гитлер, живущий в Англии — сын старшего брата Гитлера,[654] вовсе не намеренный держать язык за зубами.

В ноябре 1937 года этот племянничек предложил свои услуги даже советской разведке, но представители последней побрезговали копаться в грязном белье фюрера[655] — совершенно необъяснимая глупость, соответствующая тогда, однако, жуткому хаосу в связи с массовыми репрессиями в СССР!

Убивать еще и Патрика становилось Гитлеру совсем не с руки: оставалось еще и кроме него много родственников — всех их незаметно не поубиваешь, да и превратившись в серийного убийцу со вполне прояснившимся мотивом, разоблачения не избежишь! Вот и пришлось Гитлеру уже в 1932 году прибегнуть к закулисным действиям, на которые и намекает один из эпиграфов к нашей книге.

Гели, таким образом, оказалась убитой зазря — еще до этого Гитлеру было проще приступить к закулисной подчистке архивов, вступив при этом в вынужденный сговор с заинтересованными сторонами. Вот поэтому Гитлер так и переживал смерть племянницы: бессмысленное преступление стало несмываемым пятном на репутации, поддерживаемой им перед самим собой — человеком чести, а главное — никогда не ошибающимся убийцей!

Набивал же себе руку Гитлер с детства именно на убийствах родственников.

6.4. Первые шаги Адольфа Гитлера

Среди прямых предков Гитлера не было ни одного (ни мужского, ни женского пола), кто не был бы преступником и, как правило, убийцей. Но преступление преступлению — рознь, и даже убийство — убийству.

Смешно, например, равнять с Адольфом Гитлером подавляющее большинство любых прочих преступников ХХ века. Вот и среди его недавних предков, помимо остальных, имелось лишь два настоящих преступника самой высшей мерки: отец Гитлера Алоиз Шикльгрубер-Гитлер и самый главный предок Гитлера — Иоганн Непомук Гитлер.

Последний был не то братом деда Адольфа по отцу, не то истинным дедом Гитлера — этого, возможно, не знала и сама Мария Анна, родившая Алоиза.[656]

С другой стороны, Клара Гитлер (урожденная Пёльцль) (1860–1907), мать Адольфа Гитлера, была третьей женой Алоиза Гитлера и вместе с тем — внучкой Иоганна Непомука Гитлера, дочерью его старшей дочери, Иоганны.

Именно такое близкое родство родителей Гитлера препятствовало их браку, разрешение на который пришлось испрашивать непосредственно в Ватикане, уважившему просьбу заявителей, причем заявительница была уже беременной (старшим братом Гитлера Густавом, умершим в детстве — как и большинство отпрысков этой четы).[657]

Вот между этими двумя — Алоизом, не без оснований считавшим себя наследным принцем преступного клана, и Иоганном Непомуком Гитлером и развернулась борьба за обладание семейными сокровищами, накопленными за четыре столетия разбоя и контрабанды.

Начнем с того, что неизвестно, кто же выдал банду в 1821 году. Иоганну Непомуку исполнилось тогда всего четырнадцать лет, но вундеркинды в роду у Гитлеров — скорее не исключение, а правило.

Затем уже в 1829 году Иоганн Непомук женился на весьма великовозрастной девице — Еве Марии Деккер (1792–1873). Женитьба на такой перезрелой невесте (старше жениха на 15 лет!) подразумевает какие-то особые причины — например, шантаж жениха обвинениями, грозящими ему смертельной расправой. Тем не менее, в этом браке затем родилось три дочери.

Но потом Иоганн Непомук не только отстранил старшего брата от законного родительского наследства, но и вступил в борьбу за все наследие преступного клана, которое сохранялось в то время, как мы полагаем, у Иоганнеса Шикльгрубера. В ожесточенной борьбе не только победил Иоганн Непомук, отравивший сначала жену собственного старшего брата, а потом и его самого, но и сумел при собственной жизни противостоять притязаниям их сына и наследника.

Иоганн Непомук умер в 1888 году, ни с кем не поделившись тайной клада, запрятанного в его доме в Шпитале, детство в котором провел и Алоиз Шикльгрубер, покуда не сбежал оттуда в 1855 году в Вену и не сделал затем карьеру таможенника, перекинувшись на противоположную сторону традиционного противоборства по классической схеме — сыщики и воры, контрабандисты и таможенники.

Алоиз Гитлер провел затем годы в догадках о местонахождении клада, а потом был вынужден привлечь на помощь своего маленького сына — Адольфа, родившегося в 1889 году. Препятствием же на пути к спрятанным сокровищам оставались ни о чем не подозревавшие люди — ближайшие родственники Алоиза и Адольфа Гитлеров, по-прежнему проживавшие в доме Иоганна Непомука или поблизости. Алоизу и пришлось обучить сына семейным секретам использования мышьяка.

Тогда маленький Гитлер развернулся вовсю — намного превысив программу, разработанную для него отцом.

Вот хронология смертей ближайших родственников Адольфа Гитлера, который, «по свидетельству его сестры Паулы, ребенком /…/ в сопровождении родителей часто посещал вальдфиртельских родственников в Нижней Австрии»:[658]

9 января 1902 года в Шпитале умирает Иоганн Баптист Пёльцль — дед Гитлера, отец его матери; маленькому Гитлеру, напоминаем, было тогда двенадцать лет;

3 января 1903 года в Леондинге (под Линцем) умирает отец Гитлера;

в том же году (точной даты мы не знаем) в Шпитале умирает бездетная Вальбурга Роммедер (урожденная Гитлер) — младшая сестра бабушки Гитлера Иоганны Пёльцль (тоже, понятно, урожденной Гитлер); по завещанию все достояние Вальбурги переходит к старшей сестре Иоганне — бабушке Гитлера;

далее наступает пауза, которую мы трактовали как результат овладения Гитлером спрятанных сокровищ его отца; они были относительно пустяками, несоразмерными с сокровищами семейного клада, но тоже оказались кое-чем весомым, да и четырнадцатилетнему Адольфу многого тогда не требовалось;

осенью 1905 года, под предлогом болезни, Адольф бросает опостылевшую учебу в реальном училище (позднее оказалось, что и всякую учебу вообще) и переезжает для лечения на чистый горный воздух Шпиталя;

в результате 8 февраля 1906 года в Шпитале умирает бабушка Гитлера Иоганна Пёльцль — и путь к сокровищам Иоганна Непомука, наконец, отворяется для Адольфа!

Может быть, не все перечисленные родственники были отравлены, а некоторые умерли естественной смертью, но результат был налицо! Но вот тут-то Гитлер и оказался жертвой собственной несдержанности и невыдержанности!

Напившись в трактире в Шпитале, семнадцатилетний Гитлер проговорился о собственных успехах — и продемонстрировал собутыльникам золотые гульдены из семейных сокровищ![659]

Протрезвев на следующий день (дело происходило в феврале или марте 1906 года) Гитлер немедленно бежал в Вену и скрывался там пару месяцев, наладив переписку со своим другом Августом Кубичеком относительно того, не разыскивают ли его, Адольфа Гитлера. В конечном итоге Кубичек вычислил проблемы, одолевавшие Гитлера, и наплел в своих позднейших воспоминаниях массу выдуманных подробностей, призванных скрывать хронологию пребывания Гитлера в Шпитале.[660]

Шпитальские же родственники и собутыльники Гитлера все-таки не поверили подвыпившему юнцу — уж больно странными и страшными сведениями он поделился! Их скептицизм обернулся последующей гибелью матери Гитлера.

Летом 1906 года Гитлер вернулся в Линц, где у него возникло две серьезные проблемы: оправдать возникшее у него богатство и избавиться от подозрений собственной матери, бывшей истинной дочерью своей семьи и с детства насмотревшейся на преступников и преступления.

Интересен эпизод, рассказанный Кубичеком[661] и совершенно непонятый последующими комментаторами:[662] о том как Гитлер, поддавшийся на рекламу устроителей лотерей, якобы приобрел единственный лотерейный билет, а на самом деле — целую их кучу для того, чтобы гарантированным крупным выигрышем оправдать внезапно возникшее у него богатство.[663] Из этой затеи, разумеется, ничего не вышло: никому не следует наивно верить лотерейной рекламе!

Вот устранение матери оставалось для Гитлера неотложной задачей. Он принялся упорно подкармливать ее мышьяком, а в августе уже 1907 года, выдав ей порцию побольше, уехал в Вену для создания себе алиби поступлением в Академию искусств. Но Гитлер не выдержал конкурса, а мать не умерла. Пришлось Гитлеру возвращаться в Линц и довершать начатое.

В последние дни жизни матери Гитлер переселился в ее комнату и контролировал все ее контакты с другими людьми. Она умерла в ночь на 21 декабря 1907 года — свидетелей этого не оказалось. Гитлер организовал матери роскошные похороны.[664]

Позднее Гитлер предпринял сверхординарные усилия, чтобы затушевать собственную роль в смерти матери. В частности, после Аншлюсса Австрии Гитлер всячески опекал врача-еврея Эдуарда Блоха (1872–1945), поставившего матери Гитлера диагноз опухоли груди и настоявшему на бессмысленной операции, проведенной за год до ее смерти; затем в ноябре 1940 года Блох с семьей отбыл в Америку. Блох расписывал в 1941 году гуманность и сыновнюю любовь Гитлера перед журналистами; сам он умер в Нью-Йорке в июне 1945.[665]

Сразу затем, в начале 1908 года, Гитлер окончательно уехал в Вену, не оставив своих координат никому, кроме верного Кубичека, вскоре присоединившегося к Гитлеру в Вене.

На прощание Гитлер «взял взаймы» у тетушки, младшей сестры матери, горбатой Иоганны-младшей (она еще с рождения Адольфа прислуживала в их семье) 3800 крон[666] — неплохая сумма!

И это, заметим, помимо всех прочих денег, вполне законно полученных Гитлером по наследству от всех перечисленных умерших и отнюдь не бедных родственников!

Кубичек, поступивший затем в музыкальное училище в Вене и поселившийся вместе с Гитлером, через некоторое время с удивлением установил, что последний вовсе не поступил в Академию искусств, как уверил всех в Линце, а просто проводит теперь время в полной праздности![667]

Но убийство матери стало определенным перебором.

Если прочие родственники Гитлера, умершие в 1902–1906 годах были все же стариками (не исключая и его отца), то мать Гитлера шпитальцы помнили и не очень давно видели как молодую и цветущую женщину. Затихшие было подозрения вспыхнули вновь — и они накатали донос на Гитлера, который, ввиду его чудовищности, полиция сначала не желала принимать, а потом заведенное на Гитлера дело отправилось блуждать по инстанциям, пока не достигло полицейского управления города Вены.

На этом судьба Гитлера и завершилась бы самым справедливым образом — достаточно было эксгумировать останки его родственников и установить несомненное мышьяковое отравление. Но так не произошло.

Полиция Вены, напоминаем, находилась в чрезвычайно дружеских отношениях с военной контрразведкой; вот так совершенно необычное дело Гитлера и попало к подполковнику Редлю — и он не мог не заинтересоваться столь оригинальным молодым человеком.

Редль любил играть в кошки-мышки — история вербовки Занкевича с несомненностью это подтверждает. Вот и Гитлера Редль дожимал целых два года.

Сначала Редль напустил на Гитлера евреев, которым последний сбывал фамильные драгоценности, и те, науськивыемые Редлем, постарались основательно обчистить Гитлера.

Чего стоит эпизод, который Мазер начинает с цитаты из «Майн Кампф»: «/…/ Гуляя однажды по центру города, я вдруг наткнулся на существо в длинном кафтане с черными пейсами». Кубицек, который старается подтвердить и дополнить описания друга, дает подробное описание и этого эпизода. Он рассказывает, что Гитлер, изучая в Вене «еврейский вопрос», посещал даже синагогу и однажды выступил в полиции свидетелем против задержанного еврея в кафтане и сапогах, из числа тех, что обычно торговали на улицах и площадях пуговицами, шнурками, подтяжками и другими подобными вещами. Он обвинялся в том, что занимался нищенством, и полиция якобы обнаружила в его карманах 3000 крон. Гитлер пишет, что после встречи с этим евреем[668], которую многие биографы расписывают, не жалея фантазии, он с особым усердием начал изучать всю доступную антисемитскую литературу, чтобы получить максимум информации о евреях».[669]

Эпизод этот имеет вполне прозрачное содержание: Гитлер отдал определенную порцию драгоценностей и должен был получить от посредника ответные деньги. Вместо этого был разыгран фарс налета полиции — и деньги оказались якобы конфискованы, а Гитлеру было любезно предоставлено право оказаться официальным свидетелем. Кому затем достались эти деньги — вполне понятно: они были разделены (не известно лишь — в каких пропорциях) между всеми участниками фактически ограбления Гитлера. А ведь 3 тысячи крон — это, повторяем, порядка 75 — 100 тысяч современных долларов!

Нет ничего странного в том, что Гитлер начал тогда заражаться антисемитскими настроениями.

Занялся Редль и гомосексуальными контактами Гитлера, в которых последний к 1908 году уже имел несомненный опыт.

Мазер пересказывает эпизод, изложенный Кубичеком, в котором, вполне возможно, и идет речь о непосредственном знакомстве Гитлера с Редлем: «На углу Мариахильферштрассе и Нойбау-гассе однажды вечером с нами заговорил хорошо одетый мужчина приличного вида и спросил, чем мы занимаемся. Когда мы объяснили ему, что мы студенты, изучаем музыку и архитектуру, он пригласил нас на ужин в отель «Куммер». Там он предложил нам заказать все что хотим… При этом он рассказал, что он фабрикант из Феклабрука, не заводит знакомств с женщинами, так как они хотят только денег. Мне особенно импонировали его суждения о музыке, которая ему очень нравилась. Мы поблагодарили его за ужин, он проводил нас на улицу, и мы пошли домой. Дома Адольф спросил, как мне понравился этот господин… «Это гомосексуалист», — объяснил мне Адольф со знанием дела… Мне показалось само собой разумеющимся то отвращение и презрение, с каким Адольф относился к этому и всем другим сексуальным извращениям большого города. Он отвергал даже распространенный среди молодых людей онанизм и во всех сексуальных делах придерживался строгих жизненных правил, которые он намеревался установить и в своем будущем государстве».[670]

Последняя фраза вызывает, разумеется, скептическое отношение: ну как можно проверить, что кто-то отвергает онанизм — даже если это сосед по общей комнате? Да и не должен был Гитлер венского периода рассуждать о своем будущем государстве — это понятное сочинительство, отражающее гораздо позднейшую ситуацию.

Сличение же приведенной цитаты с подлинным текстом самого Кубичека показывает, что приведенной заключительной фразы там вовсе нет, но зато последующая домашняя беседа Кубичека с Гитлером завершилась тем, что последний предъявил другу визитную карточку «фабриканта», незаметно от Кубичека, как оказалось, переданную «фабрикантом» Гитлеру. На ней было надписано приглашение зайти к нему в гости в отель «Куммер».

Кубичек ужаснулся всему этому. Ему понравилось, что Гитлер резко негативно отозвался об этом соблазнителе и о противоестественных извращениях вообще.[671]

Вопреки верноподданничейским разглагольствованиям Кубичека, такого барьера у Гитлера в действительности не было: «мягко говоря, он не испытывал явного отвращения к гомосексуалистам»![672]

Всю свою жизнь Гитлер откровенно восхищался многими известными гомосексуалистами: «Микеланджело был не единственным гомосексуалистом, которого взял себе за образец Гитлер. Он питал особенную склонность и к баварскому королю Людвигу II».[673]

Откровенным активным гомосексуалистом был, как известно, один из ближайших сподвижников Гитлера Эрнст Рем (Рём) (1887–1934): «Гитлер совершенно точно никогда не имел никаких иллюзий по этому поводу».[674]

В 1934 году Рем был уничтожен по приказу Гитлера — как и прочие руководители СА, якобы организовавшие заговор против Гитлера: «[Карл] Эрнст, еще один гомосексуалист из лидеров СА, в тридцатых годах как-то намекнул, что ему хватает нескольких слов, чтобы успокоить Гитлера, когда по политическим соображениям тот начинал жаловаться на поведение Рема. Возможно, именно поэтому он тоже был расстрелян».[675]

Эрнст был арестован и расстрелян одновременно с Ремом, но притом Карл Эрнст в этот самый момент направлялся в свадебное путешествие вместе с вполне нормальной женщиной сразу после их свадьбы![676]

«После подавления путча Рема Гитлер тщательно вычистил из своего прошлого все явные проявления гомосексуальных наклонностей. Тем более бросалось в глаза подчеркнутое преклонение Гитлера перед личностью прусского короля Фридриха II, в военном окружении которого имелось социально акцентированное увлечение гомосексуализмом».[677]

Гитлера всегда тянуло к привлекательным мужчинам — мужественным и красивым; это отмечали все, близко сталкивавшиеся с ним после Первой Мировой войны.

Примеров много, один из них — Вальтер Хевель, убитый среди прочих нежелательных свидетелей в Берлине 2 мая 1945 года. Они сблизились в заключении в Ландсберге: «Красивый сокамерник Гитлера молодой выходец с Рейна Вальтер Хевель был восхищен фюрером и уже не расставался с ним до конца жизни. В письме от 9 ноября 1924 года он описал всю силу гомоэротического воздействия своего соседа по камере: «Когда Гитлер берет твою руку и смотрит прямо в глаза, испытываешь нечто вроде электрошока и такое чувство силы, энергии, немецкости и всего самого лучшего, что только есть в этом мире».»[678]

Из той же оперы был и архитектор, а позднее министр вооружений Альберт Шпеер (1905–1981): «Гитлер желал, чтобы его любимец Шпеер всегда был поблизости. В Оберзальцберге у архитектора было ателье, выстроенное в альпийском стиле. Его красивая мастерская в Берлине также располагалась близ фюрера. /…/ Наблюдатели единогласно отмечали, что после встречи со Шпеером у Гитлера «всегда было приподнятое радостное настроение. Он был счастлив и воодушевлен».»[679]

Среди прочих называют Гесса и Геббельса, через край покоренных фюрером; но тут, скорее, коллизия противоположного свойства: оба этих не сильно внутренне уверенных в себе человека тянулись к более мужественному Гитлеру. Так что Гитлер явно излучал ауру различных цветов!..

Такие влечения позднейших времен, однако, почти наверняка уже не сопровождались практически никакой физической гомосексуальной близостью между Гитлером и его «возлюбленными» разных сортов: далее пожатия рук дело не шло — других свидетельств об этом нет!

И это также очень легко понять: если Гитлер был пассивным педерастом до Первой Мировой войны, то во время войны он должен был решительно отказаться от этого: за четыре года тоскливой окопной жизни он гарантированно превратился бы в «солдатскую девку», если бы его окопные товарищи распознали такую возможность пользоваться его телом. А это было бы такой утратой любого социального статуса, что гарантированно уничтожило бы всякую возможность активного воздействия Гитлера на окружающих в любой массовой среде при малейшем подозрении о таковой его роли.

Да он и по-настоящему утратил бы в результате все остатки своей и без того не слишком высокой психологической потенции самостоятельного и уверенного в себе мужчины, никогда не смог бы стать политическим лидером массовой партии, а затем — целой нации!

Так что все сексуальные опыты Гитлера в этом отношении были обязаны завершиться сразу в августе 1914 года!

Это, однако, не исключает того, что до 1914 года основные особенности поведения и биографии Гитлера определялись его гомосексуальной сущностью и соответствующим образом жизни.

Юный Гитлер просто не интересовался женщинами.

Очевидно озабоченный и обескураженный этим фактом Кубичек постарался смягчить вполне определенное впечатление, производимое такой нестандартностью ближайшего друга. В результате возникла придуманная Кубичеком легенда о робком (это Гитлер-то!) юнце, безответно влюбленном в некую девицу из Линца и издали воздыхающем о ней. История этой Штефани пришласть по сердцу многочисленным биографам Гитлера и массовым потребителям их продукции.

На самом деле Кубичек на старости лет решил приписать Гитлеру его собственную, Кубичека, трогательную юношескую влюбленность, что у него получилось просто блестяще.

Гитлер же никогда не интересовался никакой Штефани: ее имя начисто отсутствует в опубликованной Кубичеком их совместной переписке. Чтобы обойти столь вопиющее обстоятельство, Кубичек пошел еще на один обман: неуклюже придумал, что Штефани была якобы конспиративно скрыта под именем их общего знакомого Бенкизера, о котором Гитлер упоминал и расспрашивал в почтовых открытках.[680]

Этим и ограничиваются все свидетельства о тогдашнем интересе Гитлера к девицам: «В современной исторической литературе нет никаких фактических подтверждений существования у Гитлера возлюбленной во время его проживания в Линце, Вене, Мюнхене».[681]

Подобное отношение Гитлера к женщинам изменилось лишь после войны — и поначалу это диктовалось вовсе не романтическими мотивами.

В то время даже среди его соратников возникали обоснованные недоумения в отношении финансовых источников Гитлера. Вот, например, как об этом писалось: «На вопросы со стороны отдельных членов, на что же он, собственно, живет и кем он раньше работал, он всякий раз реагировал гневно и возбужденно… Так что его совесть не может быть чиста, тем более что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед которыми он уже не раз называл себя «мюнхенским королем», стоят очень много денег».[682] В последнем обвинитель, тогда нацист Эрнст Эреншпергер, конечно, ошибался: не Гитлер тратил тогда на женщин деньги, а они на него!..

Генрих Манн писал об этом вполне определенно: «Он начал свою карьеру при помощи зрелых женщин, которые предлагали ему свои услуги и стали его первой опорой. Он общался с ними только ради их денег, предпочитая, конечно, мужское безрассудство мальчиков. Он сам околдовывал людей женскими чарами».[683]

Мазер писал то же, но с явно оправдательным уклоном: «Ценности, полученные от «влюбленных женщин», он обычно использовал в качестве гарантий под предоставленные кредиты, с помощью которых ему удавалось поддерживать партию в трудных ситуациях»[684] — и приводил конкретные примеры.[685]

Но рационально обосновывать собственное поведение могут любые проститутки и сутенеры!..

Никто из этих женщин не добился ничего — чего бы они ни добивались! Неизбежный последующий разрыв отношений сопровождался иногда маленькими демонстрациями, которые они могли себе позволить, например: «Фрау Бехштайн, которая была покровительницей и хорошей знакомой Гитлера еще десяток лет назад, получила от него жалкий букет цветов на свой день рождения, пришла к нему на прием и в лицо назвала ничтожным канцлером»![686]

С гомосексуализмом, похоже, связаны и первоначальные антисемитские заскоки Гитлера.

Хорошо отмечены страстные выпады Гитлера в «Майн Кампф» по адресу евреев, соблазняющих немецких девушек: «Черноволосый молодой еврей часами поджидает с сатанинской радостью на своем лице ничего не подозревающую девушку, которую он осквернит своей кровью и похитит ее у народа».[687]

Такого рода заявления принято считать проявлением зависти: «Сам дух обнаженной непристойности, неизменно идущий с тех страниц его книги «Майн Кампф», когда он пытается облечь в слова свое отвращение [к евреям], не является, разумеется, каким-то случайным внешним признаком или лишь воспоминанием о тоне и стиле /…/ бульварных брошюрок, /…/ — в значительно большей мере тут выражается специфическая природа его неосознанной зависти».[688]

Это — «широко распространенная теория Ольдена, Буллока и Ширера, что Гитлер стал антисемитом вследствие приписываемой ему зависти, возникшей на сексуальной почве».[689]

Но чему же завидовать, если самого Гитлера в те годы женщины попросту не интересовали?

Однако, если никакой девочки на самом деле вовсе и не было, то, может быть, имелся мальчик?

Не следует ли предположить, что это сам Гитлер виделся себе самому той самой ничего не подозревающей девушкой, которую и соблазнил черноволосый молодой еврей с сатанинской радостью на лице?

Если так, то осуществиться это должно было еще до того, как происходила описанная Кубичеком встреча с «фабрикантом из Феклабрука»!..

Кто знает, когда это конкретно могло произойти: может быть, еще в первый (в апреле-июне 1906) или во второй (в августе-октябре 1907) приезды Гитлера в Вену?..

Сам Гитлер, заметим, проявлял позднее значительные усилия к тому, чтобы вопрос об его сексуальной жизни данного периода не обрел никакой ясности.

В августе 1908 года, когда Кубичек отбыл на воинскую службу (как ученик среднего специального музыкального заведения он был обязан служить лишь два месяца), Гитлер снова уехал в Шпиталь, как мы полагаем — за очередной порцией перепрятанных им там семейных сокровищ. Но визит этот привел к неожиданным для Гитлера, хотя понятным для нас результатам: там очень удивились, узрев Гитлера на свободе — и, естественно, вознамерились исправить упущение!

Как Гитлеру удалось унести ноги — об этом никто позднее свидетельствовать не пожелал.

С этого момента Гитлер упорно прятался от всех прежних знакомых — не исключая и Кубичека.

Вот заехать в Шпиталь Гитлеру пришлось все-таки вновь рискнуть — лишь через девять лет. Он явился туда летом 1917 года — во время кратковременного отпуска с фронта. Гитлер был увешан военными регалиями, а в Шпитале отсутствовало большинство его прежних собутыльников — уже умерших, состарившихся или пребывавших в то время на фронтах. Поскольку этот визит сошел Гитлеру с рук, то он повторил его в сентябре следующего, 1918 года.

Тогда-то он и вывез, надо полагать, остатки семейных сокровищ.

Характерно, что об этих двух поездках историкам стало известно лишь из полковых документов, строго фиксировавших перемещения отпускников в военное время:[690]«Уже будучи фюрером и рейхсканцлером, Гитлер не хотел вспоминать об увольнительных, проведенных в Вальдфиртеле, и говорил об образовательной поездке: «Во время войны мне дважды давали увольнительную на 10 дней. Что же, я должен был проводить это время в Мюнхене? Оба раза я ездил в Берлин, и с тех пор знаю берлинские музеи и галереи»»[691] — неплохо придумано?

«В октябре 1920 года, через два года по окончании войны, Адольф Гитлер снова едет на родину своих предков, на этот раз по политическим мотивам. /…/ Пограничный городок Гмюнд был центром национал-социализма в верхнем Вальдфиртеле. /…/ В 1920 году в Гмюнде уже было местное отделение НСДАП, насчитывавшее около двенадцати человек. Вскоре другие селения Вальдфиртеля последовали примеру Гмюнда. 10 октября 1920 года Гитлер выступил перед слушателями — национал-социалистами и социалистами. /…/ 31 июля 1920 года главный вокзал Гмюнда, две соседних общины и восемь немецкоязычных селений перешли к новообразованной Чехословацкой республике. Беженцы, изгнанные из собственных домов, жили в бараках и лагерях неподалеку от Гмюнда /…/. Жители Гмюнда /…/ очень чутко реагировали на реваншистские националистические речи Гитлера о «позорных договорах Сен-Жермена и Версаля». К тому же людям нравилось слушать выпады Гитлера против «жидов-эксплуататоров, заполнивших все отрасли экономики»»[692] — едва ли притом в этом Гмюнде проживал или торговал хоть один еврей!

«11 октября [1920 года] после оглушительного успеха в Гмюнде Гитлер, как было запланировано, должен был выступать в Гросс-Зигхарсте, маленьком вальдфиртельском торговом городке», но этого не произошло: его вояж почему-то внезапно прервался, а в Шпиталь Гитлер так тогда и не попал и уже больше там не появлялся.[693]

А в 1938–1939 годах, завладев Австрией, Гитлер буквально стер Вальдфиртель с лица земли, санкционировав организацию там крупнейшего в Европе танкового полигона![694]

«Разрушение множества сел, в которых жили предки Гитлера, не могло быть случайным: Гитлер хотел стереть все воспоминания о них! Многие историки были убеждены, что именно с этой целью был разрушен целый район, а его население выселено. Так, в одной публикации говорится: «Доллерсхейм и его окрестности уже не существуют! Их превратили в огромный полигон /…/. Все /…/ жители сейчас рассеяны по миру. /…/ Место рождения его отца и могила бабушки были уничтожены, снесены вермахтом. Неизвестно, обусловили ли выбор этой местности военные цели, но точно установлено, что приказ об оценке земли чиновниками кадастра… поступил уже в середине мая 1938 года, то есть через два месяца после оккупации Австрии…» /…/

В период постройки полигона и позже поговаривали, что фюрер разрушает регион для того, чтобы уничтожить церковные книги».[695]

Теперь понятно и отношение Гитлера к его деревенским родственникам, бросавшееся, естественно, в глаза его ближайшим соратникам в Третьем Рейхе, которых их собственные родственники одолевали разнообразными просьбами.

Эта ситуация нашла идиотское (извиняемся за справедливое в данном случае выражение!) объяснение у историков типа Мазера: «Живущие в Шпитале его дяди и тетки, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы после последнего отпуска [Гитлера] с фронта (с 10 по 27 сентября 1918 г.) больше никогда не видели его воочию. /…/ Гитлер избегал встреч с большинством из своих родственников не потому, что они были «недостаточно хороши» для него, а из опасений, что они начнут жаловаться ему на что-нибудь или просить об одолжении, что могло вылиться ему во «вредную семейственность». Это он постоянно ставил в упрек Наполеону I как грубую политическую ошибку».[696]

Но никаких политических ошибок тут не было и быть не могло — ни у Гитлера, ни со стороны родственников последнего: каких-таких одолжений могли бы домогаться шпитальцы, чтобы излишнее потакание им могло бы вылиться в политическую ошибку?!

Назначения на должность испанского или неаполитанского короля, как это проделывал Наполеон со своими родственниками?!

С августа 1908 Гитлер, повторяем, скрывается от всех прежних знакомых и родственников.

Не получает он и выплачиваемой ему «сиротской пенсии» — по 25 крон в месяц. Ее, тем не менее, продолжали ему начислять. Причем Иоахим Фест считает, что и пенсию «он получал обманным путем, как якобы учащийся в Академии» искусств.[697]

С этой пенсией связано затем две последующие истории.

Когда в 1911 году от диабетической комы умерла горбатая тетушка Иоганна-младшая, то сестры Гитлера (старшая — Ангела Раубаль, овдовевшая в 1910 году и воспитывавшая троих своих детей, и младшая — Паула, которой в 1911 году было 15 лет и которую приютила старшая сестра) обнаружили записи покойной о деньгах, занятых Гитлером.[698] Получалось, что из 3800 крон, увезенных Гитлером, 600 приходилось на долю наследства, относящегося к Пауле (Ангела не была наследницей покойной). Они подали на Адольфа в суд — и тогда его без проблем нашли официальные инстанции. Адольф не пожелал объясняться и общаться с сестрами, но распорядился, чтобы 600 крон были переданы Пауле из накопившейся суммы его «сиротской пенсии», что и осуществилось.

Понятно, что и этот неприглядный эпизод биографы Гитлера постарались переиначить. Мазер писал: Гитлер «по собственной инициативе в мае 1911 г. отказывается от причитающейся ему до апреля 1913 г. ежемесячной пенсии по поводу потери кормильца в размере 25 крон в пользу своей сестры Паулы».[699]

Так же трактует этот эпизод и Зигмунд.[700]

На самом деле не было ничего подобного: Паула не получила ничего сверх законно причитавшихся ей указанных 600 крон (составивших объем «сиротской пенсии» самого Адольфа за два прошедших года), а «сиротская пенсия» Адольфа продолжала-таки ему начисляться вплоть до 20 апреля 1913 года (когда ему исполнилось 24 года) и ее остаток в размере 819 крон был получен Адольфом по его исковому заявлению из соответствующей государственной кассы 16 мая 1913 года (это — из прямого текста документа, фотокопия которого приведена в немецком издании книги Мазера[701]).

Происходило это уже в горячие дни, предшествовавшие бегству Гитлера из Вены.

Гитлеру, прятавшемуся от родственников и знакомых, не приходило, однако, и в голову прятаться от властей: он аккуратно прописывался на всех своих местах жительства в Вене — вплоть до мая 1913.[702] Очевидно, полиция его нисколько не беспокоила.

Некоторый разрыв имел место в конце 1909 года, когда Гитлер, порастратив имевшиеся денежные запасы и не рискуя их возобновить приездом в Шпиталь, оказался обитателем ночлежки для бездомных. Вот тогда-то Редль, похоже, и принялся за него всерьез.

К этому времени Редль, надо полагать, составил солидное досье на всю прежнюю жизнь Гитлера и, по своему обыкновению, предъявил все это беззащитному сироте: дело, как мы полагаем, оставалось лишь за вскрытием родительских могил. Но до этого не дошло, потому что Гитлер принял все условия Редля — а куда ему было деваться?

Произошло это в первой половине 1910 года, когда Гитлер и заселился, всерьез и надолго, в привилегерованном мужском общежитии, которое производит впечатление явного шпионского гнезда, контролируемого австрийской контрразведкой.[703]

Вот так-то Гитлер и сделался нашим Иксом — молодым и очаровательным проституткой-гомосексуалистом, выполнявшим хитроумные поручения Альфреда Редля.

Последний, спасший Гитлера от справедливой судебной расправы, и сделал этим своим актом свой основной вклад в дальнейшую историю человечества!

С кем конкретно проводил тогда свое время Гитлер — доподлинно не известно, однако и на этот счет имеются вполне определенные указания.

Когда позднее Гитлер «поселился в Мюнхене на квартире модного портного Поппа, тот, естественно, должен был обратить внимание на одежду квартиранта. И Поппу, и его семье бросилось в глаза, что у молодого Гитлера не было в багаже «ни одной затрепанной вещи. Его фрак, костюмы, пальто и нижнее белье были в приличном и ухоженном виде».»[704]

«По данным Йозефа Поппа-младшего и Элизабет Попп (1966-67), Гитлер с удовольствием носил безупречный фрак, который Йозеф Попп-старший иногда готовил ему на выход. С началом первой мировой войны Гитлер тщательно упаковал его и оставил в квартире Поппа».[705]

Эгон Ханфштангль, 1920 года рождения, сын неоднократно цитированного Эрнста Ханфштангля, делится собственными впечатлениями: «Однажды Гитлер пришел к нам домой, чтобы выпить со мной и моей матерью чашку кофе. Когда мама поставила кофе на стол, он попросил у нее кусочек шоколада. Потом, засунув его в рот, он стал одновременно отхлебывать кофе. Эту привычку, объяснил он, он перенял у австрийских офицеров во время своих голодных лет, проведенных в Вене. Для Гитлера подобный способ пить кофе был равносилен понятию роскошного образа жизни».[706]

Все-таки интересно: о чем думают люди, которые пишут и читают такие строки?..

Зато мы теперь представляем себе, с кем вместе приходилось голодать в Вене Гитлеру, облаченному во фрак, — с австрийскими офицерами!

Но, как мы знаем, не только совместно с австрийскими офицерами!

Осенью 1910 года в Вене возник и полковник Занкевич.

Все это должно было иметь для Гитлера и иные, весьма серьезные последствия — вспомним про сифилис, гулявший в той компании.

Эрнст Ханфштангль, познакомившийся с Гитлером лишь в 1922 году, писал: «Подавленная гомосексуальность Гитлера, возможно, сформировалась тогда, когда он подхватил сифилис в Вене, примерно в 1908 году. С того времени, как мы познакомились, не думаю, что у него были какие-либо нормальные отношения с женщинами».[707]

Сам Ханфштангль, как легко понять, не мог быть первоисточником информации о событиях, происходивших с Гитлером в 1908 году — он мог слышать об этом лишь от других. Почему, тем не менее, эти сведения, исходившие от него, не следует элементарно игнорировать — это мы постараемся объяснить лишь в последующих публикациях, поскольку тематика 1922–1923 годов в общем-то выходит за рамки данной книги.

О сифилисе Гитлера имеются противоречивые сведения. Например, 12 декабря 1942 года личный врач Гиммлера доктор Феликс Керстен ознакомился с медицинским досье на Гилера, из которого якобы следовало: Гитлер в октябре-ноябре 1918 года «лечился в Пазельваке от потери зрения. /…/ Гитлер на войне стал жертвой отравляющего газа, из-за некомпетентного лечения некоторое время ему грозила слепота. Кроме того, некоторые симптомы определенно указывали на сифилис. Из Пазельвака он выписался с признаками явного выздоровления. В 1937 году снова появились признаки, свидетельствующие, что сифилис продолжает свою губительную работу, а в начале 1942 года появились недвусмысленные симптомы того, что Гитлер страдает от прогрессирующего паралича. Налицо были все признаки, кроме застывшего взгляда и путаной речи».[708]

В то же время при медицинском обследовании Гитлера в январе 1940 года стандартные реакции на сифилис (Вассермана и Кана) дали отрицательные результаты.[709] Но с обычными пациентами, не подозреваемыми на сифилис, таких анализов и не производят!..

Так или иначе, но гомосексуализм и сифилис стали непреодолимыми барьерами для нормальной сексуальной жизни молодого Гитлера, о которой к моменту провозглашения Третьего Рейха сложились уже вполне устоявшиеся мнения. Например: «Первый шеф гестапо Рудольф Дильс в 1933 году имел более точные сведения о личной жизни нового рейхсканцлера, которые он кратко резюмировал следующим образом: ««Ведь он не спит с женщинами?» — спросил меня умный психиатр, который был уверен, что одержимый своей идеей не может сохранить нормальные человеческие интересы. Я согласился».»[710]

Но Гитлер мужественно нес этот крест всю свою оставшуюся жизнь — как и его учитель Альфред Редль.

6.5. Гитлер в «Деле Редля»

Самостоятельную роль в «Деле Редля» Гитлер начал играть лишь после смерти Редля и его собственного, Гитлера, переезда в Мюнхен.

Рудольф Хойслер, сопровождавший Гитлера, и был, как мы полагаем, шофером Редля.

Строго говоря, это только гипотеза. Про Хойслера известно: «изучал торговое дело и работал где придется. С Гитлером он познакомился в мужском общежитии в Вене /…/».[711]

Поскольку окончательная покупка машины Редлем так и не была оформлена, то и машина могла использоваться им пока еще недолгое время. Вероятно, услуги, оказанные Редлем Урбанскому и Конраду, настолько подняли его настроение, что он и решился на неконспиративное приобретение автомобиля. Произойти это могло в марте или апреле 1913.

Если это происходило в Вене, то у Редля не было там в распоряжении такого подчиненного военнослужащего, которого он мог бы усадить за руль (вспомним и тревоги на эту тему у Редля в последний день его жизни!). Естественно, поэтому, было бы Гитлеру предложить Редлю своего приятеля, с которым он жил в одном общежитии — если их даже и не связывали более тесные отношения.

Наша гипотеза, таким образом, может быть отвергнута лишь в двух возможных вариантах: если выясниться, что шофером Редля был кто-то другой, или если Хойслер не умел управлять автомобилем и не имел на это прав. Но пока что исчезновение из дела одного фигуранта (шофера Редля в Вене) и появление сразу затем другого (жильца в квартире Поппов в Мюнхене) логично дополняют друг друга.

Ни Гитлер, ни Хойслер ничем уже не могли помочь Редлю, когда узнали о его смерти в понедельник 26 мая 1913 года. Естественно, что они и не стали ничего предпринимать, хотя, очевидно, и имели от Редля противоположные инструкции.

Но вот сообщение о суде, распорядившимся наследством Редля, должно было подвигнуть Гитлера к предъявлению его законных прав! И, надо полагать, его юридически бесспорные права были удовлетворены.

Можно себе представить, как это взбесило венских контрразведчиков!

Только тут они узнали о существовании Икса-Гитлера, сразу пожелали заполучить Гитлера в собственные лапы — и у них была возможность реализовать свои намерения.

Обрушились они и на Берана, отдав его под суд: Беран, совершенно очевидно, имел полную возможность выдать Гитлера еще до его отъезда из Вены, но не стал тогда этого делать!

Гитлер, как всем известно, был в Австрии призывником, уклонявшимся от службы.

Надо полагать, что таких было тогда немало. Численность армии Австро-Венгрии мирного времени была такой (по финансовым и прочим условиям), что призывался далеко не стопроцентный контингент обязанных служить.

Зигмунд, например, сообщает конкретно о Вене: «Многие рекруты, родившиеся в 1887 и 1888 годах, не были призваны на службу, а записаны в запас. Касательно сверстников Гитлера, родившихся в 1889 году, в августе 1910 года было официально заявлено, что весьма небольшой контингент для крупного города (население на 1910 год — 2 107 981), составлявший 2 178 человек, уже набран».[712]

Гитлер в свое время зарегистрировался в Линце для прохождения будущей службы, но затем бесследно исчез оттуда и более ни в каких призывных учреждениях не возникал. Приказы о призывах печатались в газетах, но он их игнорировал. По закону, таким образом, он считался «уклоняющимся от службы в армии»[713] — с упоминавшейся уголовной ответственностью, но практически он никого не интересовал с этой точки зрения.

И вдруг в августе 1913 Гитлером заинтересовались, причем в таких масштабах и с таким упорством, будто речь шла о розыске важнейшего скрывающегося преступника — что, фактически, и имело место быть.

«11 августа 1913 года магистрат в Линце снова начал предпринимать попытки найти уклоняющегося от военной службы Гитлера. /…/

Расспросы привели к обнаружению единственного опекуна Гитлера — Йозефа Майерхоффера[714], который на всякий случай сообщил, что ничего не знает, но все же указал адрес двух сестер Адольфа Гитлера, которые в то время находились в Пайльштайне, неподалеку от Линца. В разговоре с сестрами, произошедшем около 3 октября 1913 года, проскочило ключевое слово «Вена». /…/ магистрат Линца обратился в полицейское управление в Вене с запросом об адресе /…/. 29 ноября 1913 года была подана справка центрального регистрационного комитета: «Съехал с улицы Мельдеманнштрассе, 27, 20 район, 25.04.1913[715] неизвестно куда. До этого момента заново не зарегистрировался». Так как Гитлер в общежитии нисколько не скрывал своих планов, /…/ информацию на Мельдеманнштрассе предоставили незамедлительно: «Переехал в Мюнхен».»[716]

Сделаем здесь паузу, чтобы напомнить о том, что без аналогичной процедуры поисков дело не могло обойтись и в 1911 году, когда сестры Гитлера разыскивали его в связи с наследством умершей тетушки. Дело и тогда разбиралось в официальных инстанциях, а участие в конце концов в этом Гитлера не могло происходить без того, чтобы в этих инстанциях не осталось его тогдашнего венского адреса, который с тех пор и до мая 1913 года не менялся; по этому же адресу Гитлер и получил, напоминаем, свои последние 819 крон «сиротской пенсии» в том же мае 1913.

Понятно, что и тогда, в 1911 году, в процессе поисков Гитлера родилась целая цепочка официальных документов, аналогичных приведенной переписке 1913 года — только историки не задавались целью отыскать эти документы.

Характерно и другое: в процессе поисков 1913 года никак не учитывались результаты предыдущих поисков, проведенных в 1911 году, а ведь это могло бы серьезно сократить затраченное время.

Следовательно, в 1913 году поисками Гитлера фактически занимались совершенно иные лица и организации, нежели в 1911 году.

А родственники и знакомые Гитлера в Линце и окрестностях (в том числе — его же сестры) проявили в этот раз гораздо большую сдержанность и меньшее рвение в общении с властями, нежели ранее — ведь им-то теперь был прекрасно известен адрес венского общежития!

Похоже, что эти родственники и знакомые отчетливо ощутили, что сейчас Гитлеру грозят гораздо большие неприятности, нежели изъятие от него каких-нибудь 600 крон — и пытались оказать ему определенную поддержку.

29 декабря 1913 года австрийская полиция просила мюнхенскую полицию установить местожительство призывника Гитлера:[717]«Художник Адольф Гитлер, родившийся в 1889 г. в Браунау-на-Инне, — сообщали австрийцы, — 24 мая 1913 г. выбыл из Вены в Мюнхен. Просим Вас в порядке оказания помощи… сообщить нам, зарегистрировано ли там указанное лицо».[718]

10 января 1914 года мюнхенская полиция сообщает в Линц: «Разыскиваемый с 26.V. 1913 г. проживает по адресу Шляйсхаймер-штрассе, 34/III, у квартировладельца Поппа».[719]

18 января Гитлер получил от мюнхенской уголовной полиции повестку с указанием явиться 20 января в Линц на призывную комиссию.[720]

Гитлер посылает в ответ в Линц целую декларацию, полную горестных подробностей, в том числе: «Я зарабатываю как свободный художник только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государственным служащим). Добыванию средств к существованию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налоговую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок[721], причем она скорее завышена, чем занижена, и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок».[722]

Гитлероведы не уточняют, чего же конкретно добивался Гитлер этим посланием. Не ясно, успело ли оно сразу сработать. Но уже 19 января происходит вторжение полиции в комнату Гитлера:

«Сотрудники мюнхенской уголовной полиции доставляют Гитлера в австрийское консульство в Мюнхене /…/, где был составлен протокол. Мюнхенское консульство благосклонно поверило всем данным, которые сообщил о себе Гитлер, который, вероятно, явился с визитом в старом и измазанном краской костюме. Он рассказывал о своих болезнях и, по-видимому, сумел произвести довольно жалкое впечатление. В сообщении консульства было сказано: «По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные им в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также якобы страдает заболеванием, которое делает его непригодным к военной службе… Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непременно явиться 5 февраля в Линц на призывную комиссию… Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магистрат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельства дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге».»[723]

Немедленно была отправлена телеграмма Гитлера с просьбой об отсрочке явки до 5 февраля — и не в Линц, а в Зальцбург. В ответ на нее ему телеграфно посылается повторное требование явиться 20 января в Линц, но Гитлер получает эту телеграмму лишь 21 января — о чем составляется подтверждающий протокол в консульстве.

Снова повторяется телеграфная просьба о явке 5 февраля в Зальцбург. Вот уже на нее приходит положительный ответ из Линца.[724]

Наконец, 5 февраля наступает хэппи энд: «Гитлер едет на призывную комиссию в Зальцбурге, где его признают негодным к военной службе».[725]

«Настоящим подтверждается, — говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., — что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге «негодным к строевой и вспомогательной службе ввиду слабого телосложения» и освобожден от военной службы».[726]

Итак, сначала упорный поиск, потом — бурный наскок, а на финише — ничего, кроме ласкового поглаживания по головке на прощание!

Мы далеки от того, чтобы разделять впечатления Мазера о том, что Гитлер выбрался целым и свободным из данного столкновения с бюрократической машиной лишь потому, что скромно и униженно вел себя или одевался в подчеркнуто бедную одежду, а не во фрак.

Что-то во всем этом не то: сначала Гитлера подчеркнуто унижают и оскорбляют, травят его немецкой полицией (у которой к нему нет никаких собственных претензий, но она всегда в таких случаях рада стараться!), а потом принимают все его условия, и он фактически отпускается даже, как можно полагать, без медицинского осмотра! Что-то, повторяем, тут не так!

Обращаем внимание на то, что Гитлер, получив призывную повестку, упорно отказывается являться 20 января или 5 февраля в Линц, но готов явиться 5 февраля в Зальцбург. Понятно, что практически он имел возможность явиться в Линц 20 января, хотя и получил повестку лишь 18 января; он успевал туда даже прибыть и после столь невежливого приглашения 19 января. Но Гитлер определенно боролся за отсрочку в две недели, в течение которых, разумеется, что-то должно было произойти за кулисами этой истории, что решительно поменяло не только декорации, но и принципиальное отношение австрийских властей ко всему этому спектаклю.

И это что-то у нас уже описано: это и были публикации в пражских и венских газетах о находке учеником реального училища (типичный черный юмор Адольфа Гитлера, так и не закончившего реальное училище!) каких-то фотоматериалов, принадлежавших Редлю.

Именно для проворачивания этой операции Гитлеру и была необходима отсрочка!

Разумеется, ни Урбанский, ни прочие, производившие обыск на квартире Редля, не могли допустить такой вопиющей некомпетентности, как не заметить заряженность фотоаппаратов отснятыми материалами, которые затем были проданы с аукциона. Это, конечно, полный блеф, и инициатива в его провозглашении принадлежала вовсе не прессе.

Теперь мы можем и догадаться о том, что же именно должен был послать Гитлер, чтобы привести к повиновению весь аппарат австрийской контрразведки вкупе с полицией.

Ронге, повторяем, написал: «утверждали, что среди этих фотографий были снимки чрезвычайно важного приказа наследника престола пражскому командиру корпуса и начштаба» — и заявил, что это было неверно, но ведь таковым оказалось собственное впечатление газетчиков!

Чем же оно создалось?

Что «приказ» относился к пражскому корпусу — это, естественно, домысливание журналистов, исходивших из знания должности, занимавшейся Редлем. А вот подпись наследника престола едва ли могла быть выдумкой — она-то и имелась на снимках (или на одном снимке).

Такая подпись, наверняка, и должна была (кроме прочих) находиться на том самом плане развертывания, который проследовал через Редля к русским. Опубликовав именно эту страницу — с какими-то характерными деталями и фрагментами, помимо подписи эрцгерцога, Гитлер ничего этим не открыл для людей, никогда не видевших данного документа. Зато те, кто его видели (сам эрцгерцог — в том числе!) и должны были узнать этот документ.

Сопроводительное письмо, наверняка посланное не в редакции, а напрямую в Вену (может быть — по нескольким адресам: к эрцгерцогу, в Генштаб, в Эвиденцбюро), содержало условия Гитлера: если его не оставят в покое, то будут опубликованы и прочие страницы этого документа — и даже смерть Гитлера не остановит, а наоборот гарантирует такую публикацию!

Это и был тот спасительный маневр, который должен был выручить Редля, но не успел; теперь же это спасало Гитлера.

Перенос освидетельствования в Зальцбург (это — прямо на немецко-австрийской границе) и означал, что все условия Гитлера принимаются — это было сигналом, также оговоренным Гитлером. Он смело туда поехал — и получил требуемое формальное освобождение от военной службы, а одновременно — неформальное освобождение от преследований за шпионаж!

Закулисный скандал, вызванный этой операцией Гитлера, имел колоссальные последствия.

Эрцгерцог только теперь окончательно понял, как же именно обошлись с Редлем: через него передали русским план развертывания, а потом его же за это и убили. А в результате его, эрцгерцога, лишили самого ценного сотрудника! И гнев эрцгерцога по отношению к этим людям был безмерен!

Конрада же публикация плана развертывания, которой угрожал Гитлер, приводила бы к полнейшей катастрофе: русские могли понять, что им каким-то образом подсунули план, не предназначенный к исполнению, а в высшем военном руководстве Германии прекрасно сообразили бы, что Конрад умышленно решился на передачу плана русским, преследуя этим собственные дальнейшие цели, не слишком благовидные по отношению к союзникам и коллегам.

Поэтому все условия Гитлера приходилось принимать, а скандал с утечкой документов в прессу гасить изо всех сил — в этом-то сошлись все немедленные усилия всего высшего австрийского руководства: при сложившихся обстоятельствах им приходилось сводить между собою счеты почти бесшумно и по возможности незаметно для окружающих — иначе могли приключиться и еще большие беды!

Урбанскому пришлось взвалить всю вину на себя, выручая Конрада. Последний держался, но едва ли не висел на волоске. Ронге собирался спасаться переходом в полицию; одновременно и он уверился всем происходящим ходом событий в передаче Редлем плана развертывания к русским.

Но все это вызывало и их ответную реакцию, а противники эрцгерцога были вовсе не бессильны.

Когда в июне того же, 1914 года, эрцгерцог выехал на военные маневры в Боснию, то контрразведка не выделила ему никакой охраны[727] — и он был убит сербскими террористами в Сараеве 28 июня 1914 года.

Вместе с ним погибла и надежда на сохранение мира в Европе, ради которого убитый эрцгерцог отдавал столько сил.

Об этом же писал и Алексеев: «Не следует исключать, что когда начальнику генерального штаба Австро-Венгрии Конраду, через разведывательное бюро стало известно о готовящемся покушении на эрцгерцога /…/, Конрад, видевший во Франц-Фердинанде одно из основных препятствий на пути своих экспансионистских планов, не принял соответствующих мер для предотвращения этого покушения».[728]

В феврале 1914 года Гитлер должен был пребывать в эйфории: произошла полная его победа! Его словоизвержений уже не мог выдерживать Хойслер — и съехал с квартиры. Возможно, между ними возникли и денежные конфликты: они ведь оказались наделены наследством Редля далеко не в равной степени.

Гитлер оставался жить в Мюнхене, хотя ему, казалось бы, лучше было уехать подальше от Австро-Венгрии — и денег у него хватало для начала жизни в любой стране. Но остатки семейных сокровищ, запрятанные в Шпитале, продолжали удерживать его.

К тому же, если подумать, именно Мюнхен и оказывался для Гитлера самым безопасным местом: если что-то с ним и случится здесь, то это всегда сможет установить душеприказчик Гитлера — и приведет в действие публикацию плана-возмездия. Это прекрасно понимали противники Гитлера — и это гарантировало Гитлера от их активных происков.

Если же Гитлер сдвигался с места и куда-то далеко уезжал, то о происшедшем с ним было бы куда труднее узнать душеприказчику: Гитлер мог просто бесследно исчезнуть — и никто об этом и не узнает, и не приведет в действие механизм шантажа.

Душеприказчиком же, надо полагать, стал мюнхенский адвокат Эрнст Хепп, с которым Гитлер свел близкое знакомство.[729] Когда Гитлер отбыл на фронт, то их переписка продолжалась вплоть до февраля 1915 года,[730] также удостоверяя пребывание Гитлера в живых, пока не стало совсем уже очевидным, что страховка фронтовика от убийства — дело в принципе безнадежное и бесполезное.

Вот пока-то Гитлер и посиживал в квартире у Поппов — и досиделся до начала Первой Мировой войны.

Тут-то с Гитлером и разразилась катастрофа!

Немецкие власти должны были обойтись с ним по закону: он был иностранцем, но подданным ближайшего союзника; его и следовало отправить в Австро-Венгрию — пусть он там служит в армии или, по меньшей мере, выясняет отношения с властями относительно этой службы. Отвязаться от этого было невозможно — Хойслер, например, так и уехал в Вену, наверняка надеясь в душе, что там теперь уже не до него.

Гитлер же, унаследовавший основные капиталы Редля, не мог на это рассчитывать.

Да и все его страховки теперь теряли в весе: публиковывать военные планы в прессе едва ли было возможно в условиях войны — этот механизм шантажа утратил силу. Зато намекни австрийцы немцам о том, что Гитлер — русский шпион, и его — по настроениям публики в начале августа 1914 года! — просто не довели бы живым до ближайшего полицейского участка в Мюнхене!

Единственный путь спасения у Гитлера и оставался — вступить добровольцем в немецкую армию.

Тогда это и не представлялось особенно опасным: немцы не посылали в августе-сентябре 1914 года необученных новобранцев на фронт, а пока обучат — должна была и война завершиться! Так думали тогда по всей Европе — никто не ожидал ужасов почти бесконечного продолжения войны.

Вот Гитлер и влип затем в четыре года окопного сидения, завершившиеся революцией, грозившей отнять у него все капиталы — поэтому он едва и не ослеп осенью 1918 года на нервной почве![731]

А с капиталами Гитлер сумел хорошо разобраться, не допустив их утраты при инфляции, поразившей военную и послевоенную Германию (а также и Австрию): свидетельство об этом — чуть ниже.

Заметим и то, что Гитлер, ставший уже опытным и заслуженным фронтовиком, был отличным кандидатом на учебу и повышение, широко практиковавшиеся в немецкой армии в связи с боевыми потерями офицерского состава, и тогда бы Гитлер мог завершить войну капитаном или майором — как большинство его позднейших ближайших соратников. Но он тщательно избегал этого, демонстрируя полное отсутствие честолюбия (это у Гитлера-то!): любая мандатная комиссия при приеме на военные курсы могла обнаружить его странное юридическое положение — и заняться его прояснением.

Фронт дал Гитлеру немалую школу мужества, окончательно сформировав характер этого решительного и смелого, хотя и импульсивного убийцы.

Там же Гитлер, повторяем, и вынужденно отучился от гомосексуализма. Но с тех пор Гитлер оставался практически бесполым существом.

Когда Гитлер в конце 1919 года всерьез задумался о политической карьере, то мало у кого на свете имелись для этого более веские основания: опыт убийств, усвоенный еще с детства, давал полную свободу от любых моральных барьеров, которых Гитлер начисто лишился; далее он имел уникальный трехлетний опыт непосредственного участия в политических и разведывательных интригах и имел возможность наблюдать с ближайшего расстояния удивительные действия величайших мастеров такой игры. Он был достойным учеником покойного полковника Редля, а год безвременья в Мюнхене и последовавшие четыре года окопной тоски позволили ему прочно усвоить полученные впечатления и продумать дальнейшие жизненные перспективы.

Дар оратора, внезапно обнаружившийся в 1919 году, тем более оказался бесценным подарком судьбы.

К тому же Гитлер оказался богат, благодаря тому же Редлю, притом богат тайно — как и сам Редль, а потому неподотчетен в своем богатстве и независим в поступках — и даже смело мог разыгрывать из себя почти что неимущего.

Вот только еще и любовь к автомобилям Гитлер тоже унаследовал у Редля: в 1923 году «ему нужна была машина для себя, чтобы добираться до собраний быстрее. Он подобрал себе одну машину, которая выглядела как конная коляска без верха, но вскоре поменял его на «зельв», заплатив из средств, которые загадочным образом нашел сам в тайне от всех[732]. Это был грохочущий монстр, его концы, казалось, движутся в разных направлениях, однако Гитлер считал, что это придавало ему дополнительное достоинство, и с тех пор не помню, чтобы он когда-либо пользовался трамваем или автобусом».[733]

После путча в ноябре 1923 года этот автомобиль был конфискован властями.[734] Но вышедший из тюрьмы Гитлер обзавелся другими машинами: «В 1925 году Гитлер приобрел «Мерседес-Компрессор», один из самых дорогих и роскошных автомобилей того времени, и в то же время удовлетворялся маленькой мебилированной комнатой»[735] — совсем так же, напоминаем, как и Редль!

Политические устремления Гитлера были вполне очевидны — и им самим, и его многочисленными единомышленниками руководила ненависть к тем, кто грозил их лишить даже остатков материального благополучия — к коммунистам и евреям, а в те годы среди коммунистов и в Германии, и в России действительно хватало евреев.

Левый политик и писатель Эрнст Толлер так расценивал в 1922 году самого Гитлера и его заурядное окружение: «Вокруг Адольфа Гитлера собрались недовольные мелкие собственники, бывшие офицеры, антисемитствующие студенты и уволенные со службы чиновники. Его программа примитивна и глуповата. Наши внутренние враги — марксисты и евреи, они виновны во всех несчастьях, они убивают из-за угла непобедимую Германию, а затем внушают народу, что Германия проиграла войну. Внешние враги — это французы, выродившаяся изнеженная раса, война с которой неизбежна, а потому необходима. Нордическая немецкая раса победит все другие расы. Для искоренения марксистов и евреев Бог призвал его, Адольфа Гитлера».[736]

В 1923 году Гитлер в первый раз попытался захватить власть в Германии. Этот сюжет, казалось бы, досконально изучен, но, оказывается, остается совершенно неизвестной одна из главных составляющих плана Гитлера.

Дело было так: «Осенью 1923 года Гитлер съездил в Цюрих и вернулся оттуда, как говорили, «с сундуком, набитым швейцарскими франками и долларами».

Это слова из показаний в Рейхстаге бывшего морского офицера Гельмута фон Мюкке, который входил во второй эшелон руководства НСДАП, а в июле 1929 года выступил с открытым письмом о методах финансирования партии»[737] — никаких объяснений этот эпизод не получил, но и опровергнуть его нечем.

Теперь-то понятно, что происходило в 1923 году?

Гитлер попросту подкупил политическое руководство Баварии, и был уверен затем, что эта братия решительно поддержит его выступление, казавшееся со стороны жалкой авантюрой! А они, получив деньги, нагло предали кредитора!

Это был тяжелейший удар, но Гитлер сумел оправиться от него и начать все сначала — духу ему было не занимать, а деньги, по-видимому, исчерпались не до дна.

Но эти же люди, ранее подкупленные им, не смогли осудить его за попытку переворота: и судьи, и свидетели обвинения выглядели весьма жалко на процессе над Гитлером в Мюнхене в апреле 1924 года!

Это не спасло в дальнейшем баварских лидеров от расправы: Гитлер жестоко рассчитался с ними в 1934 году.

Гитлер перестал прятать свое богатство лишь после 1928 года — и произошло это в связи с радикальными переменами и в его личных обстоятельствах, и в общеполитической ситуации в мире и в Германии.

Перемены эти начались после выхода Гитлера из тюрьмы.

В феврале 1925 года Гитлер воссоздал запрещенную в 1923 году Национал-социалистическую рабочую партию.

С осени того же года он удачно распродал значительный тираж первого тома своей «Майн Кампф»:[738]«Появившаяся в продаже «Майн кампф» раскупалась с большим успехом, но не потому, что все хотели прочесть ее, а потому что каждый уважающий себя член НСДАП должен был иметь это программное произведение национал-социализма на своей книжной полке».[739]

«Из 55 000 членов 1923 года НСДАП сумела к концу 1925 года привлечь в свои ряды примерно половину, двумя годами позже их стало 100 000».[740]

Но в то же время прояснялось, что успехи национал-социализма уходят, казалось бы, в безвозвратное прошлое: с 1925 года в Германии восстанавливалась нормальная экономическая ситуация.

Уже первые шаги воссозданной Гитлером партии продемонстрировали ничтожность ее практического влияния: ядро нацистского движения сохранялось и даже наращивалось, но к нему перестали прислушиваться извне. Генерал Эрих фон Людендорф, выступавший партнером нацистов во время путча в ноябре 1923 года, а в апреле 1925 поддержанный ими на общегерманских президентских выборах, «не набрал даже одного процента голосов».[741]

Выход «Майн Кампф» и энергичная деятельность самого Гитлера, несомненно, способствовали затем росту популярности НСДАП, но Гитлер был лишен возможности использовать основной свой пропагандистский дар: в Баварии и в большинстве других германских земель в последующие годы действовал запрет на его публичные выступления.[742]

Далее популярность Гитлера и его книги продолжали катиться все ниже и ниже — это определялось дальнейшим укреплением всей экономической ситуации в Германии: «В 1928 году доходы населения превысили уровень 1913 года почти на 20 %, значительно улучшилось социальное положение, а количество безработных сократилось примерно до 400 000 человек».[743]

Понятно, что экстремизм выходил из моды: «О вере в необратимость улучшений жизни в Германии и недооценке роли НСДАП свидетельствовало принятое весной 1927 года правительствами Саксонии и Баварии решение об отмене запрета на выступления вождя партии».[744] После выборов 1928 года этот запрет был отменен и в других землях.[745]

«10 декабря 1926 года выходит 2-й том «Майн Кампф», но и тут автор остается без ожидавшегося шумного успеха. Если 1-й том был продан в 1925 году в количестве почти 10 000, а год спустя к ним добавилось еще около 7 000, то в 1927 году оба тома находят только 5 607 покупателей, а в 1928 году и того меньше — всего лишь 3 015».[746]

В мае 1928 года НСДАП получила на выборах в Рейхстаг всего 810 тысяч голосов, хотя и завоевала при этом 12 парламентских мест из 491.[747]

Затем популярность Гитлера и НСДАП и вовсе упали практически до нуля.

Внезапный экономический кризис всей капиталистической системы, угрозой прихода которого был некоторый экономический застой, замаячивший с начала 1929 года, разразился крахом Нью-Йоркской биржи 24 октября 1929 и возродил своими последствиями политическую активность и популярность всех экстремистских движений по всему Западному миру.

«За 1929-33 объем производства [германской промышленности] сократился наполовину. После краха ряда крупнейших банков правительство Германии в мае 1931 приняло решение закрыть все банки».[748]

Численность безработных в Германии подскочила до 6 миллионов в 1932 году![749]

Все это и реанимировало Гитлера и гитлеризм.

Но стало это очевидным далеко не сразу осенью 1929, а все же несколько позднее.

Сам Гитлер вполне мог посчитать в начале 1929 года, что его политические успехи ушли в прошлое — и дальше с этим будет все хуже и хуже. Он мог, как тогда казалось, так и остаться до конца жизни политической фигурой второго-третьего ряда — или каким-то радикальным образом должен был изменить весь род своей деятельности и занятий. Возможно, что он уже сам посчитал себя политическим трупом, хотя никогда не позволял себе высказываться подобным образом. Такой пессимистической оценке должно было послужить и весьма серьезное дополнительное обстоятельство, так и оставшееся в секрете — об этом немного ниже.

В то же время именно тогда проявились два существенных фактора: во-первых, относительная популярность «Майн Кампф» в предшествующие годы создала ему имидж достаточно процветающего писателя, а не бедствующего графомана; во-вторых, его собственные партийные друзья, также разочарованные в общих политических успехах, уже не столь ревностно присматривали за Гитлером и друг за другом — и им уже не могли приходить в головы в 1928–1929 годах прежние подозрения, что он растрачивает на себя партийную кассу или пользуется услугами тайных доброжелателей — ни того, ни другого теперь просто быть не могло!

В рядах сторонников Гитлера царило уныние: Рем даже уехал в 1928 году служить инструктором-наемником в Боливию, и был вызван Гитлером обратно лишь осенью 1930 года — когда отряды СА стали выходить из повиновения Гитлера.[750]

Именно в 1928–1929 годах Гитлер и мог позволить себе извлечь на свет Божий значительные деньги абсолютно неизвестного происхождения и, почти не таясь, потратить их на разумные с обывательской точки зрения приобретения, уже не вызвавшие ни тогда, ни позже никакого нездорового интереса. «В течение 1929 года из его бумаг внезапно исчезли упоминания о процентах по долгам и долговым обязательствам, — а долги были немалые»![751]

Тогда же Гитлер обзавелся роскошной квартирой в Мюнхене и приобрел виллу в Альпах — в Обезальцберге близ Берхтесгадена, на всякий случай оформленную на имя его старшей сестры Ангелы; с сестрами Гитлер постепенно восстановил отношения, начиная с 1920 года.[752]

Ханфштангль пытался связать эти перемены с «поступлением денег из Рура», когда Гитлер «перестал строить из себя лидера рабочей партии», но происходило это последнее, однако, уже совсем незадолго «до конца 1929 года».[753]

Но и у Гитлера оставалась ахиллесова пята.