Удача близнецов

– Смертные должны сделать мне подарочек. Без подарочка не будет желания.

Эрмано удивился:

– Так вон же пирожные! Целая тарелка.

– Эти засохшие объедки? – оскорбился фейри и выпнул тарелку из круга быстрым ударом босой ножки. Тарелка ударилась о подножие камина и разбилась, рассыпав «угощение». А фейри принял гордую позу, скрестил руки на груди.

– Я вам не какой-нибудь жалкий лесовик или дуэнде. И я даже имею право оскорбиться. Но не буду… и даже выполню ваши желания, если вы мне сделаете хороший подарочек. Какой я сам захочу.

Студенты переглянулись. Джулио прошептал на ухо Глории:

– Зря мы это затеяли. Не надо с ним связываться. Неизвестно, чего он может захотеть.

Глория мотнула головой:

– Трусишка! Что он нам сделает? Он в круге, всё равно не уйдет, пока не отпустим. Эй, Наэталика, слушай. Ты приходил уже на зов других, верно? И делал для них вот такие вещи, – она показала тонкую тетрадку, исписанную от корки до корки – образец, полученный от секретаря кафедры. – Вот и нам такое же нужно. Сделаешь каждому такую штуку – а мы тебе подарочек подарим.

Фейри улыбнулся от уха до уха, очень похабно глядя на Глорию и почему-то на Джулио. Уселся в круге, скрестив ноги, и сказал:

– Годится. Давайте сюда эту штуку… А пока я буду вам делать такие же – порадуйте меня любовными утехами.

Студенты недоуменно уставились на фейри, и Эрмано сказал:

– М-м-м, а как? Ты же будешь занят? Как мы сможем с тобой заняться любовными утехами?

Фейри мотнул головой, улыбнулся еще шире и хихикнул:

– Не со мной! Друг с другом, смертные. Все вместе, втроем. Очень удобное количество, люблю такое... Вот странные вы, люди. Призывать – призываете, а какую я плату беру, понятия не имеете. Глупые люди. Но вы мне нравитесь – молодые, красивые, полные жизни. Полюбитесь тут, пока я вам желания выполняю, вот и будет мне хороший, сладкий подарочек, не то что засохшие объедки.

Эрмано растерянно переспросил:

– Друг с другом? Э-э…

– Все вместе? – ошарашенно уставилась на фейри Глория.

Тот кивнул нетерпеливо:

– Ну конечно же. Ты, ты и ты, – он потыкал в каждого пальцем. – Чего непонятного-то?

– Ну-у-у… мы… мы ведь брат и сестра, – пояснила Глория. Эрмано закивал.

– Ну и что? – не понял фейри. – Так, мне недосуг с вами разговаривать – дело-то времени требует, а его у вас в Универсуме вечно не хватает. Я принимаюсь за работу, а вы давайте выполняйте свою часть договора, обещали же. А то не получите, чего просите.

И тетрадка с образцом вырвалась из рук Глории и подлетела к фейри. Тот вынул из прически перышко и развернул откуда-то взявшуюся тетрадку.

– Вот это влипли, – сказал Джулио. – Я же говорил – не надо призывать фейри… А теперь мы от него не отделаемся, пока не выполним его желание.

– А может, ну его к черту? – предложил Эрмано. – Еще чего, такие «подарочки» делать. Пусть других дураков ищет.

Джулио вздохнул:

– Не знаю, как у вас в Анконе, а у нас в Пекорино всем известно, что если уж с фейри связался, то уговор надо до конца выполнить. А то потом фейри не отвяжется и будет пакостить, пока так или иначе свое не получит.

– Джулио прав, – потерла виски Глория. – Я такое уже слыхала… Вот черт, дайте боги только с этим фейри разделаться, я уж Алессандре выскажу. Да она со мной за такое и за год не рассчитается!!!

– Погоди, – уставился на нее Эрмано. – Ты что же, собираешься… собираешься требование этого похотливого засранца выполнять?

Фейри, до этого мурлыкавший себе под нос какую-то непонятную песенку, поднял голову:

– Я всё слышу!

Глория поморщилась:

– А что делать. Сам видишь…

– Но, черт возьми, не могу же я трахать собственную сестру! – воскликнул Эрмано. – Как я потом матушке в глаза смотреть буду, а?

Джулио покраснел, потоптался на месте и сказал:

– Ну-у… Эрмано… тут только один способ тогда есть. Чтобы всем вместе, но чтобы тебе с Глорией не пришлось. Понимаешь, о чем я?

Глория фыркнула:

– Еще бы. Он мне уже все уши прожужжал, какая у тебя задница красивая, да как он с тобой хотел бы полюбиться. Так и говорил.

Джулио уставился на приятеля:

– Что, прямо так и говорил?

Эрмано тоже покраснел, опустил глаза:

– Э-э-э… ну-у… ну в общем да, как-то так и говорил. Я вообще-то к тебе давно подкатить хотел, да считал, что как-то это неправильно – к сестриному любовнику подкатывать. Хотел предложить тебе втроем с другой девушкой попробовать, не знал только, как ты к этому отнесешься.

Джулио взял со стола початую бутылку тиньо, налил полный бокал и отпил большой глоток. Сунул бокал Эрмано:

– Что уж там говорить… ты мне всегда нравился. Я и сам к тебе подкатить хотел, да не знал, как на это Глория посмотрит.

– Как да как, – вздохнула Глория и принялась расстегивать облегающий жакет. – Давайте поскорее трахнемся да и покончим с этим. Пока мы с Джулио раздеваемся, Эрмано, сходи принеси из моей спальни одеяло, чтоб мне не пришлось голым задом по холодному подоконнику елозить.

Выбор подоконника в качестве опоры был не случаен – Джулио уже любился так с Глорией в этой же гостиной, пока Эрмано резался в карты в соседней комнате с приятелями. Тогда-то парочка и поняла, что местечко удобное, подоконник широкий и как раз нужной высоты, надо только что-нибудь подложить мягкое.

Джулио добавил:

– И возьми, пожалуйста, там у Глории какую-нибудь мазь.

Глория его перебила:

– Лучше крем для рук, на столике у зеркала розовая баночка.

Эрмано уставился на нее в недоумении:

– Для рук? А зачем тебе руки мазать сейчас?

– Не руки, а задницу, дурак, – тяжко вздохнула Глория. – И не мне, а ему.

Опять покраснев, Эрмано быстро допил бокал и ушел, на ходу снимая камзол. Вернулся он уже без камзола и штанов с панталонами, только в чулках и башмаках, зато с одеялом, сложенным вдвое, и фарфоровой банкой с кремом. Глория расстелила одеяло на подоконнике, сбросила жакет и распустила завязки ворота блузки до предела, обнажив грудь. Ни корсетного пояса, ни лифа она не носила – с ее небольшой грудью и тонкой талией это было ни к чему. Потом она расстегнула и сняла юбки, стянула панталоны, швырнула их на стол. Ловко запрыгнула на подоконник и устроилась там, широко раскинув ноги в ажурных чулках с дорогими подвязками с зачарованием от сползания. Джулио снял штаны и панталоны, рассудив, что они ему в задуманном деле могут очень помешать, и просто спустить их недостаточно. Ему нужно будет твердо держаться на ногах, особенно если Эрмано окажется неопытным в деле мужской любви. Глянув на раздетого Эрмано, он решительно снял и рубашку с камзолом, и остался в одних чулках с башмаками. Мельком подумал, что это выглядит очень глупо, но и само положение, в каком они оказались, было достаточно глупым, чтобы не заморачиваться еще и на то, как они все выглядят. А фейри на это плевать.

– Ну что вы стоите и пялитесь? – устало спросила Глория. – Давайте уже за дело, а?

Вместо ответа Джулио наклонился к ее промежности и, двумя пальцами раздвинув белокурые волоски, обхватил губами розовый бугорок, поиграл им, катая в губах как маленькую ягоду, потом втянул его и приласкал кончиком языка. Глория охнула и вцепилась в его плечи. Эрмано подошел ближе, как зачарованный глядя на это. Потом перевел взгляд на голую спину и ягодицы Джулио, и взялся за них руками, сжал легонько. Джулио переступил, расставив ноги пошире, и рука Эрмано скользнула между ними, коснулась яичек и тут же требовательно и властно обхватила мужской орган. Джулио вздрогнул, проник языком в щель Глории и быстро задвигал им внутри, чувствуя при этом, как твердеет его член под рукой Эрмано. Глория простонала:

– О-о, давай еще… я почти готова! О-о-о!!!

Она часто задышала, едва сдерживая стоны. Эрмано, продолжая нежно перебирать пальцами по его члену, другой рукой начал ласкать и себя, а потом наклонился и провел языком по ложбинке между ягодиц Джулио. Тот вздрогнул, и в этот миг Глория разразилась низким, страстным стоном. Джулио оторвался от ее щели, выпрямился и приник к ее губам, а его ладони легли на груди Глории. Эрмано отпустил его член, но продолжал выписывать языком сложные узоры по его ягодицам и между ними.

Глория уперлась руками в подоконник, сдвинулась немного вперед и еще шире развела ноги, и Джулио нежно, но глубоко вошел в нее, застыл на мгновение, потом подался назад, почти покинув ее щель, и так же медленно и плавно вошел снова. Повернул голову к Эрмано:

– Сейчас можно начинать…

Эрмано кивнул, раскрыл фарфоровую баночку и набрал на пальцы пахнущий розами крем. Придвинулся ближе к Джулио, обнял его одной рукой за бедра, а другой принялся смазывать у него между ягодиц. Большого опыта в мужской любви, как верно понял Джулио, у него не было. До этого Эрмано только дважды любился с мужчинами, и оба раза это было без проникновения. Он очень хотел бы приласкать приятеля ртом, но поза была неудобной для этого. И к тому же он смутно подозревал, что наглый фейри таким способом бы не удовлетворился. «Любиться» следовало по-серьезному.

Джулио почувствовал, как пальцы Эрмано, щедро смазанные прохладным кремом, нашли его дырочку и принялись нежно, но настойчиво массировать ее по кругу, потихоньку проникая всё глубже. Он прерывисто вздохнул и стал, легонько покачивая бедрами, двигаться внутри Глории, по-прежнему медленными, плавными толчками проникая в нее очень глубоко и почти полностью покидая ее и сразу возвращаясь обратно… Она вздрагивала, стонала, всхлипывала, и с трудом сдерживалась, чтобы не двигать бедрами ему навстречу. Хотелось растянуть удовольствие подольше, раз уж пришлось заняться любовью вот так. Ее к тому же очень возбуждало участие брата в этом, и притом не как свидетеля (знала, что он иной раз подглядывал за ней и Джулио), но как активного участника.

Пальцы Эрмано проникали уже глубоко, и Джулио, чувствуя, что близок к завершению, прошептал:

– Давай!

Эрмано обхватил его за бедра покрепче, прижался к ним, и его твердый член легко скользнул между хорошо смазанных ягодиц, коснулся головкой дырочки и тут же отвердел еще больше. Джулио шевельнул бедрами, стараясь не покинуть при этом щель Глории – боялся, что сразу же кончит, а хотелось все-таки продолжить. Эрмано с усилием и даже с некоторой болью толкнулся в него, Джулио охнул, отпустил талию Глории и вцепился в подоконник, всё еще оставаясь при этом внутри девушки.

– Давай же!!! – простонал он, постаравшись расслабиться, чтобы Эрмано было легче войти.

Эрмано со вскриком двинулся вперед, раздвигая тесную плоть, и наконец вошел.

Глория съехала к самому краю подоконника, сдвинула ноги и обхватила ими обоих мужчин, заставив Эрмано войти в Джулио еще глубже. Эрмано понял, что действовать нужно не так, как он привык с женщинами, и вместо быстрых движений просто принялся покачивать бедрами и легонько толкаться вперед.

Все трое забыли о присутствии фейри и о том, почему они, собственно, и занялись любовью втроем. Ничего больше не существовало, только жар их тел и страсть, охватившая их. Джулио, зажатый между Глорией и Эрмано, полностью отдавался обоим. Член Эрмано, горячий и сильный, двигался внутри него, удивительным образом передавая свои движения члену Джулио, и в каком-то смысле они оба теперь проникали в нежную и жадную щель Глории, беря ее вдвое сильнее, чем любой из ее прежних любовников.

Джулио кончил первым, но продолжал ласкать Глорию, чувствуя, что Эрмано еще полон сил и страсти. Глория же, обхватив его за плечи, страстно и быстро двигала бедрами навстречу им обоим, и кричала так, что дрожали стекла в тяжелой дубовой раме.

И когда Эрмано наконец излился, глухо вскрикнув, то и Глория, и Джулио кончили вместе с ним, и, усталые, мокрые и красные, в сползших чулках, застыли на какое-то время в тройном объятии, тяжело дыша.

Из сладостного оцепенения их вывел голос фейри:

– Хороший подарочек. А вы еще не хотели. Странные вы, люди…

Троица тут же расцепила объятия и отпрянула друг от друга. Фейри оглядел их самодовольным взглядом, бросил к их ногам три тетрадки:

– Уговор выполнен. Я ухожу. Ну а вы в следующий раз приготовьте хорошее угощение. Вкусные пряники, свежие пирожные… Или вот медовый пирог с маком, м-м-м…

И с этими словами фейри исчез.

Стараясь друг на друга не глядеть, незадачливые любовники быстро натянули на себя панталоны. Эрмано взял со стола почти полную бутылку тиньо и ушел к себе, сказав, что после такого надо как следует надраться. Но если Джулио хочет продолжить, то он возражать не будет. Глория, закутавшись в одеяло, тоже пошла в свою спальню, сказав, что ждет Джулио в любое время, только пусть свет не зажигает.

А Джулио, наскоро вытерев себя салфетками, оделся, подобрал свою тетрадку и ушел из дома любовников, потому что совсем не был уверен в том, с кем именно он бы хотел провести остаток ночи… и хотел ли бы вообще.

На экзамен все трое явились вовремя, хотя и выглядели страшно помятыми и невыспавшимися. Профессор Дамиано Пекорини глянул на них с усмешкой:

– Вижу, вы все-таки постарались взяться за ум. Я рад. Надеюсь, что ваши работы можно будет читать без отвращения. Ну, давайте же их, я посмотрю, на что вы потратили прошлую ночь.

Джулио, покраснев, протянул ему тетрадку. Глория и Эрмано, такие же красные, положили свои тетрадки на профессорский стол.

Мэтр Дамиано Пекорини развернул тетрадку Джулио, вчитался в первые строки, и его брови взлетели под самую профессорскую шапочку. Он отодвинул тетрадку и взял остальные две, нахмурился:

– Видел я всякое. Но такую наглость – впервые. Вы что думали – мы не читаем ваши экзаменационные работы?! Как вы посмели принести мне копии образца?! Слово в слово!!! Буква в букву!!!

Джулио, Эрмано и Глория переглянулись растерянно, потом посмотрели на профессора. И Эрмано сказал:

– Ах гаденыш…

Профессор аж взвился:

– Что-о?!

Он схватил тетради, хлопнул ими о стол, и они тут же разлетелись по аудитории вихрем сухих осенних листьев. Профессор остолбенел на мгновение, потом резко успокоился, посмотрел на студентов, белых как мел:

– Вот оно что. То есть вы даже переписать не удосужились. Призвали фейри, чтобы он за вас это сделал. Дурачье!!! Вы не то что несложную работу сделать не смогли – вы даже нормальный уговор с фейри составить не сумели!!! Не оговорили, что, как, какие условия!!! Позор!!! Позор!!! Факультет права еще не видел таких бездарей!!! Вон!!! Отчислены без права восстановления!!! Навечно!!! Вон с глаз моих!!!

Вот так вот Джулио и был с позором изгнан из Университета Фартальезы с волчьим билетом…

Красная накидка

Джулио Пекорини, как только получил отпускное свидетельство – первое отпускное свидетельство за всё время пребывания в Корпусе – тут же и помчался на станцию телепортов, чтобы наконец попасть в родовое гнездо и увидеться с семьей. Конечно, семейство Пекорини частенько бывало в столице, так что Джулио с ними виделся не раз за то время, что провел в Паладинском Корпусе, и не всегда эти встречи были приятными, куда чаще отец и матушка ругали и распекали его за всякое… и честно сказать – заслуженно. Но за последний год Джулио наконец взялся за ум, перестал доставлять родне и своему наставнику головную боль, и даже успешно прошел посвящение меча (хотя и очень боялся, что провалит его и никогда не станет паладином). Конечно, без приключений его жизнь не обходилась – к примеру, на летних учениях, на которых он и прошел посвящение меча, его угораздило свалиться с воспалением слепой кишки, от которого он бы и помер, если бы не врачебное мастерство младшего паладина Робертино, сидские чары кадета Рикардо и магия младшего паладина Бласко. Ну и упрямство самого Джулио. Он выжил, вылечился и получил паладинский меч и медальон. И теперь он явился в родовое гнездо во всей красе: в новом мундире, с мечом и в звании младшего паладина. Пусть все видят, что не такой уж он и безнадежный баран.

Родня тоже была очень рада, что Джулио оказался не безнадежным бараном, и все-таки чего-то сумел добиться, так что прием ему устроили знатный. Отец даже внеочередной бал закатил, лишь бы у Джулио была возможность покрасоваться перед всеми вассальными донами и доминами в новом парадном мундире. К тому же маркиз Пекорини по-настоящему гордился тем, что в их роду появился наконец посвященный Девы – всё-таки такое служение для пекоринцев было делом непростым, потому что требовало воздержания и целомудрия, на которое они, по общефартальскому мнению, неспособны (недаром о любвеобильности пекоринцев и легкости их нравов по всему королевству рассказывают очень скабрезные историйки и анекдоты).

Получив свою порцию славы, Джулио вдруг затосковал. Через неделю оказалось, что в родовом гнезде ему совершенно нечем заняться и даже как-то недостает строгой дисциплины Паладинского Корпуса. Джулио совсем отвык бездельничать, а тут еще и всяческих соблазнов полно, и это постоянно держало его в нервном напряжении.

Отец это понял, и утром шестого дня после завтрака позвал в свой кабинет, где вручил ему гербовую бумагу и старинный ключ с вычурной фигурной головкой:

– Это тебе. Ты, конечно, теперь человек короля, и получаешь жалованье и довольствие, но все же свой дополнительный доход тебе не помешает.

Джулио раскрыл сложенную бумагу и пробежал ее глазами. Удивленно поднял бровь: отец передавал ему в личный пожизненный сервитут поместье во Фриульи, в селе Кампосампьери.

– Спасибо, папа. Только… я в сельском хозяйстве ничего не понимаю. Да и не смогу я там часто бывать, особенно если определят на службу не в Пекорино.

Маркиз улыбнулся:

– Ничего страшного. Там есть управляющий, и неплохой, он свое дело знает, экономка тоже. Я тебе это поместье больше для того передаю, чтобы у тебя было что-то свое, какое-то место, где бы ты мог отдыхать себе в удовольствие и чем-нибудь заниматься на твое усмотрение. Понимаю, что здесь ты себя чувствуешь несколько скованно – все помнят тебя прежнего, и пока еще толком не осознали, что ты теперь паладин. Я видел, как на балу на тебя смотрели твои старые приятели и приятельницы, с которыми ты когда-то весело проводил время. Особенно Лючиано, Алессандро и Лидия.

Отец был прав: здесь, в родовом гнезде Кастель Пекорини всё здорово напоминало о прежних веселых временах, и это очень мешало Джулио. Он только сейчас осознал, насколько сильно. Да еще Лючиано, Алессандро и Лидия каждый день норовили заявиться к нему в гости или зазвать то на верховую прогулку по холмам, то на пирушку в Лавенне, то еще куда. А вчера, гуляя с ними по парку, Джулио набрел на поляну с ажурной беседкой, увитой глициниями, в которой он когда-то утратил девственность сначала с Лидией, а потом и с Лючиано. О чем оба не преминули ему напомнить, еле удалось свернуть разговор на другое и от них отделаться.

– Спасибо. Вы правы, мне здесь… неловко. И соблазнов много, – вздохнул Джулио. – А я… воздерживаться очень трудно. Я, наверное, потому и смог пройти все эти испытания летом, что почти полгода подряд по четыре раза на неделю по ночам молился, прося Деву помочь устоять перед искушениями. И сейчас тоже по полночи молюсь. Рано еще говорить о выборе специализации, но я, пожалуй, в храмовники пойду. Всё равно ведь почти по храмовничьим правилам живу и сомневаюсь, что дальше легче станет. А кое-что из храмовничьих умений у меня уже немножко получается, наставники говорят – даже неплохо, если учесть мою неопытность.

Маркиз посмотрел на него с легким прищуром, словно разглядывая впервые. Самый беспутный и безнадежный из его детей, изгнанный с позором из университета… Его удалось пропихнуть в Паладинский Корпус только благодаря настойчивости маркизы, так насевшей на короля, что тот подписал прошение, лишь бы она от него отцепилась. Так-то Джулио туда принимать не хотели, капитан Каброни и старшие паладины только на него глянули и тут же носы отворотили. Впрочем, маркиз подозревал, что они попросту не хотели принимать в Корпус юношу из знатной семьи, потому что с такими всегда много мороки. А мороки с Джулио и вправду было много, пока он наконец не взялся за ум. Маркиз Пекорини не знал, что же так вправило Джулио мозги, но был рад, что непутевый сын наконец нашел свое место. А письмо от его наставника о том, что Джулио с честью прошел испытания и сделался младшим паладином, маркиза с женой порадовало еще больше. Они до сих пор его иногда перечитывали.

– Быть храмовником, наверное, очень непросто, Джулио, – сказал маркиз. – Я бы, конечно, хотел, чтоб ты стал придворным паладином. Всё-таки во дворце, при короле… достойное место для Пекорини.

– Это если меня там оставят, – опять вздохнул Джулио. – А я в этом очень сомневаюсь. Окончательный же выбор капитан и старшие паладины делают, король в эти дела не входит. Если они решат, что я этого достоин и для этого гожусь – что ж, я отказываться не буду. Но, по правде говоря, я бы и сам не хотел. Лучше быть хорошим храмовником, чем плохим придворным паладином. Да и вы говорили, что надо заниматься тем, к чему есть призвание… если это достойное занятие.

– Верно, – улыбнулся отец. – Рад, что ты это понял. Я вообще очень за тебя рад, Джулио, что ты все-таки справился и многого уже добился. А за то, что ты с такой болезнью выжил, я до конца своих дней буду благодарить богов и молиться за здоровье твоих товарищей Сальваро, Веги и Гарсиа. Помнишь молодого Ландини? Нет его больше, умер от того же самого. Были они на охоте в дальнем поместье, там это и случилось. Пока до лекаря довезли, да пока мага нашли – стало поздно, ничего уже не помогало. Маг ему только чарами обезболил, чтоб не мучился… три дня продержался – и всё…

– Жаль его, – Джулио аж плечами передернул, подумав, чего ему повезло избежать. – Робертино говорил, что такие операции совсем недавно стали делать, далеко не всякий хирург за такое возьмется. Его сам мэтр Пастель учил, потому все и получилось.

– И слава богам. Я уже написал ему письмо с благодарностями, и графу Сальваро тоже. И, хм, пообещал графу в Палате донов свои голоса на полгода вперед, – улыбнулся маркиз. – А чем отблагодарить самого Роберто-младшего, даже и не знаю.

– А вы у его брата Марио картину об этом закажите, – вдруг предложил Джулио. – Им обоим приятно будет. И… и мне тоже. Я Робертино многим обязан, и не только своим спасением. Он мне и до того много помогал.

– Картину заказать – это хорошая идея. Так и сделаю, – маркиз раскрыл свою большую записную книжку и сделал пометку на память. – А что до твоего поместья – управляющий и экономка знают, так что ты можешь туда хоть сегодня и поехать. Сразу после обеда.

Джулио покрутил в руках ключ, подумал немного и сказал:

– Туда ведь не так и далеко, по Новой дороге два часа с небольшим. Можно, я сейчас и поеду? А то Лючиано и Лидия к обеду собирались, что-то я от них устал.

– Как хочешь. Там есть всё, что нужно, так что тебе и собираться особо не придется, разве что сменную одежду и белье прихватить. Костюм охотничий еще возьми, а самопалы и прочее там и так есть. И собака у управляющего хорошо на болотную дичь натаскана. Так что езжай, проведешь там неделю, осмотришь, отдохнешь в тишине и покое. А через неделю мы приедем во Фриульи, большую охоту открывать. И я постараюсь как-то устроить, чтобы твоих приятелей на этой охоте не было.

– Спасибо, – поклонился Джулио и в приподнятом настроении пошел собираться. Взял с собой несессер, запасное белье, тренировочную одежду и охотничий костюм. Прихватил из библиотеки какой-то роман с незнакомым названием, свою флейту и пачечку нот – давно хотелось разучить новые мелодии, а в Корпусе вечно не хватало времени вволю помузицировать, разве что иногда по седмицам, когда кадеты и младшие паладины устраивали музыкальный вечер для своего удовольствия. Джулио считался одним из лучших музыкантов наравне с Оливио, Энрике, Маттео и кадетом Рикардо, так что их всегда просили что-нибудь сыграть. Маттео садился за клавесин, Оливио играл на гитаре, Джулио на флейте, Рикардо на скрипке, а Энрике умопомрачительно обращался с салабрийским бубном-пандеро, так что вечеринки бывали очень веселые, и на них Джулио чувствовал себя нужным и на что-то годным, а не «бараном», как его называли обычно. Когда он наконец избавился от репутации «барана», вечеринки ему нравиться не перестали, наоборот. И хотелось после отпуска порадовать сотоварищей какой-нибудь новой музыкой.

Древняя Таллианская империя, наследником которой по праву себя считает объединенное королевство Фарталья, на самом деле занимала намного меньшую территорию. Но земли, входившие в нее, в Фарталье до сих пор считались цивилизованными и высококультурными, в отличие от других провинций, где власти Таллианской империи никогда не было. На самом же деле и в таких исконно таллианских землях, как Дельпонте, Понтевеккьо и Пекорино, имелись свои глухие провинциальные дебри. Особенно в Пекорино, в местности Фриульи, славящейся своими болотами, лесными чащами и диковатым населением. Фриульи принадлежало к доменным владениям маркизов Пекорино, и считалось «глушью» – правда, только в сравнении с теми землями, что лежали в Гранваллато, основной части домена. А когда нынешний маркиз проложил через холмы новую дорогу, соединившую две части его доменных земель, то жители Фриульи тут же этим и воспользовались, чтобы наконец самим возить на ярмарки и рынки центрального Пекорино битую птицу, травяные сборы, корзины и половики из тростника, резные деревянные изделия, кирпич, черепицу, посуду и прочие плоды своих трудов. При этом, правда, болотно-лесные обитатели все равно оставались домоседами и кроме как по торговым делам, из Фриульи и не выезжали.

Дорога во Фриульи была малолюдной, Джулио навстречу попалось всего-то человек пятнадцать, а попутчиков не было вовсе. Но ему компания и не была нужна, наедине с собой спокойно думалось о всяком. В том числе и о прошлом. О Лючиано, Лидии и Алессандро, если быть совсем уж откровенным. Джулио приятно было вспомнить о том, как они весело проводили время. Дети вассальных маркизу донов, эти трое были определены ко двору маркиза Пекорини. Лючиано и Лидия вообще росли вместе с его младшими детьми, то есть Джулио, Джованни и Полиной. Полину, самую старшую из них, довольно рано обручили, и она уехала ко двору князя Галассы, а Джованни отправился в столицу учиться. Так что из младших остался только Джулио. И ничего удивительного, что со временем их отношения сделались не только дружескими. Лидия и Лючиано были старше Джулио, и радости любовных утех познали раньше него. А сам Джулио расстался с невинностью в тот же день, когда отец и самая старшая сестра отвели его в потаенное священное место, заодно показав ему, как туда пройти, срезали там его длинные, никогда еще не знавшие ножниц волосы, и сожгли у алтаря в жертву Хранителю. По старой традиции, державшейся в роду Пекорини и вообще в среде пекоринских аристократов, это означало, что Джулио стал совершеннолетним. Выйдя оттуда, Джулио побежал искать приятелей, чтобы сообщить им такую новость, встретил Лидию и Лючиано в беседке с глициниями, и там же, не откладывая на потом, отдался обоим. Конечно, не сразу обоим, сначала Лидия уложила его на застеленную соломенным тюфячком скамейку и, быстро избавив от штанов и панталон, как следует приласкала его ртом и языком, а потом оседлала и хорошенько оттрахала, а после того уже Лючиано взял его, разомлевшего и разгоряченного. Джулио тогда немного опасался, что будет больно, но приятель хорошо знал искусство мужской любви и постарался на славу. Потом и сам его научил, как доставить такое удовольствие другому мужчине. Джулио опробовал эту науку на Алессандро, который до того любил это дело, что даже иногда переодевался девушкой, приходил в какой-нибудь дом развлечений в Лавенне и соблазнял там мужчин… пока об этом не узнал его старший брат и не наказал. Не за любовные утехи с мужчинами, а за то, что наследник дона трахается с кем попало в злачных местах. А потом отправил ко двору маркиза, чтобы наследничек хотя бы в хорошей компании развлекался. Вот они вчетвером и развлекались, пока Джулио не отправили в столицу учиться.

Вспоминая теперь то веселое время и особенно любовные утехи, Джулио вдруг поймал себя на том, что хоть ему и приятны эти воспоминания, но томления плоти не вызывают. То есть, конечно, в паху немножко жмет и сладко ноет, но не больше того. Если бы рядом были приятели, было бы куда сложнее, особенно при Алессандро, который так и норовил его пощупать за задницу и искренне удивился, узнав, что паладинам с мужчинами тоже нельзя. И, похоже, что и не поверил. Решил, что Джулио просто ломается. Лидия тоже считала, что Джулио слишком зажат, и что паладинам можно, если без проникновения, она такое слыхала. «Не может же быть, что совсем нельзя, этак и помереть можно», ­­– сказала она, предлагая поласкаться языком и руками. По правде говоря, сам Джулио тоже слыхал, будто так можно, но проверять боялся. Соблазн был очень велик, потому он всю неделю, что провел дома, молился с вечера до двух часов ночи. И от этого уже порядком устал, так что отец очень вовремя и очень правильно придумал насчет поместья во Фриульи. Видно, понял, что Джулио несладко приходится.

Нет, приятели были вполне хорошими людьми, конечно, они искренне любили его не за постельные утехи, и объединяло их всех не только это, но и старая дружба. Джулио не сомневался, что ради него они сделают что угодно, но… но они – настоящие пекоринцы, и некоторые вещи понять им очень сложно. Как и самому Джулио когда-то. Недаром жители Пекорино очень редко становятся посвященными Девы. Все паладины Пекоринской Канцелярии родом из других мест. Энрике говорил, что в Салабрии почти то же самое, но все-таки не настолько. А сальмиец Рикардо удивлялся, почему это его соотечественники имеют славу любвеобильных и легкомысленных, когда пекоринцы им сто очков вперед дать могут в этом деле.

Джулио подумал еще о том, что, пожалуй, и правда станет храмовником, как говорил отцу. Не то чтобы он имел к этому какое-то особое призвание, просто… просто не видел для себя другого пути. Суровая дисциплина, строгий устав, регулярные молитвенные практики ему не особо нравились, но отлично помогали противостоять соблазнам и бороться с томлением плоти, так что сейчас Джулио, можно сказать, и так этому всему следовал. А храмовником быть все-таки почетно, храмовники считались элитой Корпуса, храмовник – это круче, чем даже придворный паладин. А еще где-то в глубине души Джулио всё еще хотел всем доказать, что он способен на многое, и если он сделается храмовником, то все окончательно убедятся, что Джулио Пекорини не баран и не бездарь, и станут его уважать.

Тут юноша поймал себя на тщеславии и гордыне, вздохнул, сунул руку в карман, нащупал четки и принялся молиться, каясь в этих грехах. Подумал мельком: «И вот так всю жизнь… Точно надо стать храмовником, раз всё равно постоянно молиться приходится».

Через час он наконец миновал гряду холмов, сквозь которую была пробита дорога, и оказался в самом Фриульи. Эти места, хоть и считались в Пекорино глушью, ему нравились. У семейства Пекорини здесь были отличные охотничьи угодья. Болота во Фриульи перемежались невысокими плоскими взгорками, на которых рос густой смешанный лес. На болотах водилось много птицы, а в лесах – всякого зверья. Местные жители занимались в основном мелким ремеслом, копали торф и серо-голубую глину, выращивали ягоды, разводили пчел и делали всякую деревянную посуду. Фриульские бочки отлично годились для выдержки пекоринского бренди и для хранения пекоринского темного пива. И местного самогона из клюквы, голубики и брусники тоже. Джулио, подумав о самогоне, вдруг почувствовал острое желание надраться. Как следует надраться. А что. В этом поместье никого постороннего нет… натворить по пьяни дел Джулио вряд ли сможет – просто нечего там творить, особенно если запереться где-нибудь в погребе или в амбаре каком-нибудь. Чем дольше юноша об этом думал, тем соблазнительней казалась ему эта идея. Он всю неделю до этого пребывал в напряжении, нервничал и боялся не устоять перед искушениями. Ничего странного, что он так устал! Да и до того он тоже не делал себе поблажек… К тому же надо самому для себя отпраздновать наконец переход из кадетов в младшие паладины, так отчего бы и не надраться? И потом… недаром же о храмовниках говорят, что они любят иной раз крепко выпить. Ну еще бы, при такой-то суровой дисциплине надо же как-то расслабляться. И Джулио отметил себе, что обязательно проверит погребок в своем поместье.

Село Кампосампьери было довольно большим, раскинулось по трем взгоркам, разделенных болотами, и по сути состояло из трех хуторов, расположенных почти равносторонним треугольником. Поместье, которое получил в сервитут Джулио, лежало примерно в центре этого треугольника, занимая самый широкий из окрестных взгорков. Пару раз он там уже бывал, когда по осени ездил туда охотиться с братом Джованни, так что дорогу помнил.

Само поместье было большим и ухоженным, а вот усадьба представляла собой обычный дом с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, с односкатной черепичной крышей и узкими окошками с решетчатыми рамами и слегка мутными от старости стеклами. Впрочем, как вспоминалось юноше, внутри там было довольно уютно, хоть и просто. Конечно, в глазах знатного пекоринца эта усадьба ничем не отличалась от селянского дома, но Джулио в Корпусе уже привык обходиться малым, и по сравнению с кроватью и тумбочкой в казарменной спальне целая усадьба – это было очень даже замечательно.

Джулио никем не замеченным проехал открытые ворота, поднялся по кирпичной дорожке на невысокий плоский взгорок и направился к дому. Вдоль дорожки росла жимолость, усыпанная сизо-синими длинными ягодами, за ней виднелись фруктовые деревья, где-то вдалеке звякали колокольчиками козы и глухо мычали коровы, и слегка пованивало нечищеным птичником.

Люди попались только уже на мощеной кирпичом площадке перед самым домом: пожилой мужик в коричневом домотканом кафтане и в очках пересчитывал на большой тачке бочонки, что-то помечая на вощеной дощечке, а молодой поселянин в кожаном жилете с зеленой вышивкой, штанах до колен, полосатых чулках и деревянных сабо снимал посчитанные бочонки и относил в боковую пристройку. Над бочонками вились пчелы, и во дворе сильно пахло медом.

Завидев юношу, мужик в кафтане на мгновение замер, разглядывая его, потом снял шляпу из рогожной соломки и поклонился:

– День добрый, сеньор Джулио! Его светлость уж нам сообщил, что поместье теперь вам передано, и что вы скоро приедете, да мы вас так рано не ждали, потому пока и не готовились к вашему приезду. Позвольте представиться – Люпо Молинари, управляющий. А это Лоренцо, мой сын.

Поселянин в жилетке тоже поклонился, придерживая под мышками бочонки.

– Очень приятно, почтенные, – Джулио приподнял шляпу. – А что касается моего нежданного появления… То ничего страшного, мне ничего особо и не нужно, разве что перекусить с дороги.

– Само собой, сеньор, само собой. Вы, надо сказать, прямо к обеду поспели, Ваноцца как раз готовит. Лоренцо, бочонки сам досчитай да и снеси в кладовую, и дощечку с записью там положи. Завтра укупоривать будем. Как досчитаешь, конем сеньора займешься. А вы, сеньор, коня-то оставьте тут, вон к столбику привяжите, Лоренцо его обиходит как следует, он с лошадьми хорошо обращаться умеет.

Джулио так и сделал, снял с седла сумку и за управляющим пошел в дом. Внутри было всё, как он и помнил: в прихожей и коридоре пол из керамической плитки, в комнатах – деревянный, навощенный, мебель простая, без мягких спинок и сидений, просто с подушками и козьими шкурами. В гостиной на стенах оленьи и косульи рога, на вепревой шкуре висят три охотничьих самопала – два ингарийских и один гномий, к камину придвинуто большое кресло с подушками и шкурами. Кроме гостиной на первом этаже были еще столовая и небольшая комната с письменным столом и книжным шкафом, которыми давно уже никто не пользовался, и это было видно, хотя тут явно часто прибирали. На втором – три спальни, и Джулио себе выбрал ту же, что и в прошлый раз, когда он здесь был. Там он и оставил сумку, снял кафтан и шляпу.

– Лучшую спальню выбрали, сеньор, окном на восход, – улыбнулся управляющий. – Ваноцца как с обедом закончит, постель принесет и прочее белье, а к вечеру мыльню протопим. Вы уж простите, но слуг тут мало, собственно, мы с Ваноццой и Лоренцо только. И то Лоренцо в село уходит на ночь. Ну еще работники есть, на пасеке, в саду, на огородах работают.

– Мне слуги и не особенно нужны, я в Корпусе привык обходиться. У нас там на пятерых один слуга, сапоги и одежду чистит, еще уборщики есть, конюхи и прачки. И всё.

– Сапоги, одежду и коня вам Лоренцо будет чистить, а стирку отсюда мы в село носим, там у старостихи новинка появилась – механическая прачка. Чудо что за приспособление, сеньор! Бочка железная, в ней хитрым образом палки-колотушки, снизу дырка с пробкой, сверху крышка, колесо приделано, кое ногами крутить надо. И два валика, сквозь которые белье протаскивается и отжимается. Наши бабы нарадоваться не могут, теперь-то спину гнуть не надо, знай себе сиди на стульчике да колесо ногами крути, заодно рукодельем каким заниматься можно или, как священникова дочка, книжку читать. Правда, грохочет эта бочка здорово, ну да оно всё лучше, чем над корытом гнуться.

Джулио улыбнулся:

– При королевском дворце такие прачки тоже есть, только огромные, и в них кобольды колеса крутят. Хм… почтенный Люпо, спасибо. Не утруждайтесь сейчас, у вас ведь есть дела. Я пока дом осмотрю и вокруг поброжу, а после обеда, наверное, погуляю по поместью.

– Если вы пожелаете ознакомиться, что тут есть да какой доход с того, то у меня во флигеле все счета и росписи имеются, и план поместья тоже. Доход тут с самого поместья идет, и еще сеньорова подать с Кампосампьери, ее велено вам же отчислять, его светлость для того в

Королевском банке счет на ваше имя открыл. В целом в год набегает чистого доходу сорок пять эскудо, иногда больше, если боги милостивы и урожаи хорошие, а торг на ярмарке удачный. Немного, конечно, как для вас, сеньор.

– Ничего, я же теперь на королевской службе, жалованье есть и всё остальное, так что сорок пять эскудо в год – это неплохо.

Джулио постарался не обратить внимания на недоверчивый прищур управляющего. Конечно, если вспомнить, что не так и давно он, Джулио, умудрился за три месяца прогулять сто эскудо… Но то был другой Джулио. По крайней мере за последний год он ни разу не попросил у родителей денег, как-то ухитряясь обходиться маленьким кадетским жалованьем. Даже чулки штопать себе научился.

– А-а… почтенный Люпо, я помню, здесь ведь погребок был. С пивом, медом и… и другим. Там… там что-нибудь найдется?

– Конечно, – управляющий расплылся в улыбке. – И немало. Мы ведь погреб опустошаем раз в полгода, когда на ярмарку везем. Так что там сейчас две бочки отличного бренди, меды разные, пять бочек пива, восемь бочонков клюквянки и шесть – самогона из голубики, очищенного древесным углем. Если пожелаете угоститься – на здоровье, я вам всё равно ключи дать должен от всего, там и от погреба есть. Или я вам в гостиную принесу вечером всего понемногу.

– Не стоит утруждаться, почтенный, я сам как-нибудь. Даже камин в гостиной растапливать не надо, сам справлюсь.

– Как пожелаете, сеньор. Вот вам ключи, и через полчасика пожалуйте на обед. Как я в било ударю – можно идти.

Джулио принял кольцо с пятью ключами, поблагодарил и пошел осматривать приусадебное хозяйство.

Обошел сад, разглядывая деревья. Сад был большой, в основном из яблонь, абрикосовых и персиковых деревьев, айвы и слив с вишнями. На осенних яблонях яблоки усыпали ветки так густо, что их пришлось подпирать рогульками, иначе б сломались. Были тут и самые разные ягодные кусты. За садом нашлись грядки с садовой земляникой, на которых сейчас копался пожилой работник, затем ровные ряды черничных кустиков и большие клумбы с душистыми травами, из которых составляли здешние травяные чаи, известные не только в Пекорино. Нашел Джулио и пасеку – обширную поляну, поросшую разнотравьем, на ней стояло с три десятка ульев, и два работника отжимали мед из сот. Кроме сада и огородов, в поместье еще имелись несколько мастерских: в одной ткали рогожные коврики и мешки, в другой делали свечи, в третьей красили козью шерсть, а в четвертой лепили и обжигали кирпичи и черепицу из местной серой глины. За мастерскими виднелись коровник, птичник и большой загон для коз. Джулио подумал, что хозяйство тут наверняка налажено хорошо, и влезать в это дело ему нет никакого смысла, да и не требуется, надо будет только попросить отца иногда проверять, как тут идут дела. Сам Джулио очень сомневался, что у него в ближайшие двадцать-тридцать лет будет достаточно времени, чтобы хотя бы вникать в эти хозяйственные вопросы, а не то что ими заниматься. Вот когда ему стукнет лет семьдесят пять… Если, конечно, он доживет. Паладинская служба полна опасностей, и не все паладины умирают своей смертью от старости, особенно храмовники.

От этих мыслей его отвлекли глухие удары в деревянное било – пустую колоду на цепи, подвешенную у летней кухни. Управляющий звал на обед.

Для Джулио обед накрыли в столовой. Стол был застелен льняной скатеркой с мережкой по краям, да и еда оказалась простой: густая чечевичная похлебка с кореньями, заправленная смальцем, спагетти с мягким сыром и тушеной в сметане курятиной, и поджаренные на решетке над углями овощи. И кувшин светлого пива.

После обеда, переодевшись в тренировочные рубашку и штаны (не хотелось, если что, испачкать новый мундир), Джулио ушел все-таки в погреб, прихватив с собой пару шкур с диванчика в гостиной и большую оловянную чарку из буфетной стойки в столовой. Надираться следовало обстоятельно, и притом без свидетелей. Потому что при свидетелях стыдно.

В погребе, расстелив шкуры у стены, Джулио оглядел бочки и решил начать сразу с самогона. Отвернул кран, налил клюквянки и, зажмурившись, хряпнул полчарки. Рот обожгло, но в остальном самогон не оказал никакого эффекта, даже обидно сделалось. Джулио допил чарку, по-прежнему ничего не чувствуя, потом налил голубичного самогона… затем попробовал бренди, после бренди его потянуло освежиться пивом, а затем он вернулся к клюквянке, потом заметил бочонок медовухи, и тут-то его и накрыло.

Проснулся от жуткого холода. Не сумев разлепить опухшие веки, попытался сесть, но не смог – голова была словно пустой чугунный котел, в котором перекатывались камни, а тело болело так, словно он целый день на плацу тренировался. С большим трудом удалось повернуться на бок. Полежав так немного, Джулио снова повернулся на спину и попытался сесть. Получилось с третьего раза, голова тут же загудела страшной болью.

– О, Дева, зачем же я так надрался вчера… – простонал он, потер глаза и таки смог наконец их открыть. Не увидел ничего. Испугался на мгновение, но потом сообразил, что он же в погребе, и что свеча, с которой он сюда спустился, уже прогорела и погасла. Тяжко вздохнув, юноша попытался нащупать в кармане светошарик, но кармана не нашел и вспомнил, что перед «надиранием» переоделся в тренировочные штаны и рубашку, а на них карманов нет.

Морщась, Джулио сосредоточился и попробовал призвать световой огонек. Не получилось. Перепугавшись, что он опять превратился в «барана»-неумеху, Джулио потянул ману. Голова взорвалась зверской болью, но немножко маны он сумел набрать, и с четвертой попытки удалось и огонек призвать, слабенький и жалкий. В его мерцающем свете стала видна лестница наверх, на нижней ступеньке которой лежали ключи. Встав на карачки, Джулио затем попытался подняться на ноги и не смог. Выругавшись, он понял, что сразу принять вертикальное положение не получится, и что надо поначалу расходиться так. Чем он и занялся, ползая и пытаясь свернуть шкуры, на которых провел ночь. Чувство времени у него было очень хорошим и не изменило даже после долгого возлияния, так что Джулио знал: сейчас утро. Примерно восьмой час. Ночевать в погребе он изначально вовсе не собирался, само получилось как-то. Свернув наконец шкуры и запихав в сверток чарку и подсвечник, Джулио все-таки попытался встать. Голова заболела еще сильнее, но встать получилось, и он, подобрав ключи, медленно полез наверх. По счастью, крышка была просто прикрыта, не заперта, так что выбрался он из погреба без особого труда. Свет резанул по глазам, и Джулио зажмурился, сразу же почувствовав себя еще и жутко грязным и вонючим. Щурясь, он побрел через задний двор к черному ходу в дом, очень надеясь, что ему никто не встретится по дороге.

Надежды не оправдались: как только Джулио открыл дверь черного хода, то тут же и столкнулся с Лоренцо, который как раз оттуда выходил с корзиной кухонных очисток.

– Доброе утро, сеньор, – учтиво сказал поселянин.

– Д-доброе… – прохрипел Джулио. – Л-лоренцо… мне бы п-помыться…

– Мыльня холодная, сеньор, – сказал Лоренцо, старательно делая вид, будто всё в порядке. – Но я сейчас вам туда с кухни принесу кипятка, а вода в большой бочке со вчера еще есть. Вы прямо туда идите.

Джулио, припомнив, что мыльня в пристройке рядом с кухней, и вход в нее из дома, в конце коридорчика с правой стороны… а с левой, под лестницей – сортир. И первым делом он побрел налево, по дороге оставив в задних сенях и сверток шкур, и чарку с подсвечником.

В доме не было ни водопровода, ни сточных труб, так что сортир оказался обычным: дыра над кирпичной ямой, над ней деревянный стульчак с сидушкой, обшитой рогожей и прикрытой крышкой. На крючке в углу пачка старых печатных листков, порезанных на четвертинки, и на полочке – подсвечник с оплывшим огарком. И еще на стене простой умывальник с тазиком и куском серого мыла. Джулио, поморщившись, снова попробовал призвать световой огонек. Это получилось легче, чем в погребе, и в сортире стало светлее. Он справил нужду, потом посмотрел задумчиво в дыру, думая, не поблевать ли, и прислушиваясь к ощущениям. Странно, но вроде бы не тошнило, юноша даже удивился. Потому прикрыл дыру крышкой, отметив себе, что вообще-то надо бы провести в дом водопровод и канализацию, и светошариков для освещения купить. Попросить управляющего посчитать, сколько это всё будет стоить, и пусть потихоньку делают. Вообще-то такие удобства были в большинстве поместий, входивших в домен Пекорини, но здесь просто редко кто из них бывал, потому и не озаботились. Но раз уж это поместье теперь в пожизненном пользовании Джулио, то пусть тут хоть удобства приличные будут.

После сортира он почувствовал себя немножко бодрее, и пошел в мыльню. Там Лоренцо уже долил в бочку с водой кипятка, и принес деревянные шлепанцы, полотенце и стеганый халат, сшитый из лоскутов и подбитый очесами козьей шерсти. Джулио сначала облился холодной водой, пытаясь согнать похмелье, а потом принялся мыться, постоянно морщась от головной боли и ломоты в мышцах. Когда он уже надевал халат, в мыльне появился сам управляющий Люпо с полным ковшиком огуречного рассола в руках:

– Сеньор, выпейте вот, попустит. А потом пожалуйте в столовую, там уж накрыто.

Джулио принял ковшик, приник к нему. Странно, но от рассола и правда немного полегчало, и в голове слегка прояснилось.

– Благодарю, почтенный… – он вернул ковшик управляющему, завязал пояс халата. – Завтрак, наверное, есть не буду. Не хочется...

– Это вы напрасно, сеньор, покушать надобно, сразу легче станет. Эх, вы бы закуски какой с собой взяли, что ли. Когда еще захочется, вы лучше скажите, я вам в гостиную принесу. Колбаски, сыра порежем, косулины копченой и прочего, грибочков маринованных, солений… оно и вкусно, и такого похмелья потом не будет.

Джулио почувствовал, как у него горят уши. Он вздохнул:

– Благодарю, почтенный Люпо. Думаю… думаю, мне нескоро захочется.

– Понимаю. Вы бы, того, после завтрака погулять поехали, развеялись. В село наведайтесь, поселяне вас рады будут увидеть, тут уже все знают, что вы теперь наш сеньор. Оно вроде как без разницы, если подумать, кому сеньорову подать платить, только когда свой собственный сеньор имеется, то как-то приятнее. Его светлость здесь редко бывает, когда объезд домена делает, два раза в году только. А теперь и вы бывать будете, хоть иногда. Всё лучше.

Юноша только кивнул. Он понимал, о чем речь: по старинным представлениям, до сих пор крепко державшимся в Пекорино среди поселян, земля нуждалась в присутствии того, кто волей богов стал ее хозяином, иначе жди неурожая и прочих неприятностей. Потому-то пекоринские доны старались почаще бывать в своих владениях, даже если они уже давным-давно предоставили поселянам самоуправление и довольствовались только положенными по закону частью доходов и сеньоровой податью.

На завтрак подали простоквашу с зеленью в горшочке, свежую лепешку и кофе со сливками. Немного, но сейчас Джулио бы больше и не осилил. После еды и кофе полегчало, хотя головная боль не прошла. Так что совету прогуляться он решил последовать. Оделся в охотничий костюм, прихватил с собой флейту – вдруг найдет укромное красивое местечко, где помузицировать спокойно можно. Оружия, кроме баселарда, брать не стал – не собирался охотиться, и нападения тоже можно не опасаться, а если кто и вздумает его попробовать ограбить, то с таким дураком можно и врукопашную справиться. Всё-таки Джулио хоть и плохонький, но младший паладин, и кое-что умеет, да и силой его Дева наделила немалой, как и всех своих посвященных.

Голова всё еще болела, но уже не так кошмарно, как с утра, и Джулио надеялся, что прогулка поможет справиться с похмельем. Он спустился со взгорка и поехал через торфяное болото по мощеной кирпичом насыпи. Солнце стояло уже высоко, вовсю чирикали птицы и шуршали в зарослях осоки и рогоза какие-то мелкие звери. И вообще вокруг было довольно приятно и красиво, и Джулио подумал, что надо будет сюда наведаться зимой, в дни празднования Новолетия, когда можно испросить два-три дня отпуска.

Проехав через болото, он поднялся на невысокий плоский взгорок к самому большому и старому хутору Кампосампьери, и по кирпичной дорожке выехал на площадь. Здесь почти ничего не изменилось с того времени, когда он здесь бывал в прошлый раз, разве что сельская лавка обзавелась верандой-пристройкой, на которой теперь был выставлен самый разный товар. Но товаром никто не интересовался, зато у церкви толпился народ, и толпился обеспокоенно. Джулио спешился, привязал коня к коновязи у лавки и пошел к толпе.

Заметили его, только когда он подошел совсем близко, и рослый дядька лет сорока, сдернув шляпу, поклонился:

– Приветствую, сеньор Джулио, рады вас видеть!

А потом он обернулся к остальным и крикнул, перекрывая неровный и нервный гул:

– Эй, сеньор наш пожаловал!

Гул затих, и все поселяне повернулись к Джулио, поклонились вразнобой. А потом вперед протиснулся седой мужик в простом синем кафтане с золотистой тесьмой, еще раз поклонился и сказал:

– Рады видеть, сеньор… И как вы вовремя-то! Не иначе, по воле божией явились. Мы тут уж думали – что делать, да как быть… А, простите, забыл представиться – Ренцо Нери, посвященный Мастера и священник тутошний.

Джулио прижал пальцы ко лбу:

– Приветствую, посвященный Ренцо… Мне… Мне очень приятно, что вы все рады меня видеть. Но мне кажется, тут не только в том причина, что я теперь ваш сеньор. Что-то случилось?

– Случилось, сеньор, и еще как, беда какая-то случилась, – вразнобой заголосили поселяне. Священник поднял руку, призывая к тишине. И сказал:

– М-м-м… Видите ли, сеньор, вы правы. В том еще дело, что вы паладин. Нам об этом еще позавчера Люпо сказал, что решением вашего батюшки вы теперь наш сеньор, что его светлость вам такой подарок по случаю вашего паладинства сделал. Признаться… Признаться, мы все давно уж знали, что вас в Корпус определили, да, честно сказать, никто не верил, что у вас получится. Не бывало еще паладинов из вашего рода, да и среди пекоринцев тоже, не слыхали мы про такое. Сами знаете – нравы у нас, того, легкие, со служением Деве мало совместимые…

Юноша вздохнул, чувствуя, как опять горят уши:

– Это правда, я и сам до последнего сомневался, что получится. Но вот. Так что же у вас за дело такое, для которого нужен паладин? Бестия завелась, что ли? Или брауни по амбарам шарят? Или полевица-полуденница?

– Не брауни и не полуденница, а вот что до бестий – не знаем, – вздохнул священник. – Да что об этом на пороге говорить, давайте в церковь зайдем, я вам всё расскажу. Но дело точно для паладина.

Заинтригованный Джулио зашел вслед за посвященным Ренцо в церковь. Поселяне остались на площади и расходиться, похоже, не собирались.

В церкви оказалось очень уютно: мощеный разноцветной керамической плиткой пол, старинные деревянные скамейки, натертые воском, стены расписаны вьюнками, ягодами и птицами. Красивый алтарь с резными панелями, в трехчастной нише посередине – большая икона Мастера, справа две иконы Матери и Девы, слева – Хранителя и Судии. На алтаре глиняная ваза со свежими цветами, у икон висят на медных цепях глиняные лампады, и в курильницах тлеет местное благовоние из можжевеловой смолы с примесью ароматных трав.

Священник сел на скамью в первом ряду, жестом предложил Джулио сесть рядом, и грустно сказал:

– Вы, сеньор, только не подумайте, что мы тут в ересь какую ударились. Да вы, впрочем, сами пекоринец, так что не подумаете. А то тем, кто из других мест, трудно некоторые вещи объяснить.

Запах благовоний немножко снял головную боль, и голос посвященного Ренцо, довольно резкий, больше не отдавался в ушах скрежетом, как еще пару минут до того.

– Во Фриульи… ну наверное и во всём Пекорино так, кое-какие старые обычаи крепко держатся. Особенно с… с продолжением рода, с любовными утехами связанные. Потому сюда Совет Архонтов старается на священство местных же ставить – чтобы не случалось недоразумений. Но при том проверяют иной раз довольно строго, – вздохнул священник. – Нас-то… к нам давно инквизиторская комиссия не приезжала, поводов не было. И не хочется, чтоб приезжали. Сами знаете – душу вынут, и хоть назад и положат – а всё равно неприятно это. Мы, священники в смысле, конечно, стараемся народ от поклонения фейри удерживать, так что тут призываний, оргий и всяких подобных вещей не допускаем. Но обычаи инициации запретить не можем, они и Церковью не запрещены, только нам за ними наблюдать предписывается.

Джулио покивал – он прекрасно понимал, о чем говорит посвященный Ренцо. В Апелайе, как раньше называлась провинция Пекорино, в старые времена поклонялись в основном Кернунну и некоторым другим фейским владыкам. Поскольку культ Кернунна был одним из официальных имперских культов Таллианы, то и распространен он был здесь повсеместно. Местные жители еще в имперские времена славились чрезвычайной легкостью нравов и любовью к плотским удовольствиям, но при том у них имелись и довольно жесткие ограничения. Например, вступать в плотскую связь могли только те, кто прошел обряд инициации, остальным было запрещено. Если неинициированная молодежь делала это друг с другом, то таких навсегда изгоняли из общины, к которой они принадлежали. А если кто-то взрослый вступал в такую связь с не прошедшим инициацию, то его ждала мучительная смерть на выбор между побиванием камнями, закапыванием живьем или сожжением. Считалось, что девственность юных принадлежит Даэлану, королю белых единорогов, а по достижении определенного возраста должна быть принесена в дар либо Кернунну, либо королю черных единорогов Адарбакарре. И если это делает не жрец, а кто-то другой, не во время инициации, а просто так, то такое преступление может навлечь на общину всяческие беды. Церковь Пяти, принеся сюда Откровение, почти не встречала сопротивления, люди охотно принимали веру после того, как ее принял Пекорин, верховный жрец культа Кернунна в Апелайе и здешний имперский наместник. Но побороть обычаи инициации не получалось никак. Тогда архонты поступили согласно древней эллинийской мудрости: «если ты не можешь что-то побороть, возглавь это». И стали подводить эти обычаи под поклонение Матери и Хранителю, так что в скором времени народ даже и позабыл, как оно делалось раньше, и перестал призывать высших фейри и устраивать для них оргии-посвящения.

– У нас, в Кампосампьери и еще паре сел поблизости, мы с Мартой, священницей с Малого Хутора, проводим инициации молодежи. Я юношей отвожу в назначенный день к кругу камней, где у нас часовня Хранителя, там им обриваю виски и надеваю на них ремни с серебряными пряжками, так у нас по обычаю положено. А Марта, как посвященная Матери, девушками занимается. И этот обычай посложнее, в старину целое испытание было. Марта за день до того уходит в домик в лесах, готовит там всё для обряда. А девушки весь тот день постятся, наутро надевают красные накидки с капюшонами, берут корзинки с едой и идут через лес Красной тропой. Никто из мужчин по той тропе не ходит, потому что поверье есть – кто там пройдет, с тем беда случится. Ну, через сутки девушки возвращаются обратно с косами, заплетенными по-взрослому, отдают своим матерям платочки с пятнами девственной крови, и в селе в их честь устраивают праздник. Бывает, что тут же и свадьбы играют, если кто до того сговорился и только и ждал, когда можно будет. Ну так вот два дня тому Марта ушла в домик, позавчера девушки туда ушли, три с этого хутора, две с Малого… К обеду вчера должны были вернуться. Но никого нет до сих пор, люди беспокоятся… А пойти туда тоже боятся – ведь если кто кроме посвященной или девушек туда пойдет, то беда будет…

– А вы сами? Ведь вы же посвященный? – спросил Джулио. Обычай, описанный Ренцо, ничем почти не отличался от такого же в других местах Пекорино, разве что домик, где проходил обряд, зачастую в селе же и находился. Или вообще это был просто общинный дом.

– Я бы и пошел, – вздохнул священник. – Да меня сами селяне не пускают – боятся. Говорят – был бы ты, Ренцо, хоть посвященным Матери, тогда бы ничего. А так… Вот и обрадовались, что вы приехали. Так-то уже начали подумывать, не отправить ли гонца к его светлости, чтоб сюда паладина прислали. Раз ни девушки, ни Марта до сих пор не вернулись, то что-то там нехорошее случилось, простому человеку с этим явно не совладать. А посвященный Девы туда и пробраться по Красной тропе без вреда для себя и села сможет, и разобраться.

Юноша вздохнул. Дураку понятно, что в лесном домике и вправду что-то плохое произошло, и туда надо было нестись со всех ног еще вчера, когда в назначенное время никто не вернулся. Но поселяне были слишком суеверными, чтобы проверять самим.

– Ясно. Ну раз так, то придется мне пойти проверить. Только… я без меча, надо бы в поместье за мечом съездить.

– Вы что, сеньор! С мечом туда нельзя, да поселяне вас с мечом и не пустят, даже кинжал придется оставить. По старому обычаю ножей на том месте быть не должно. Там никакую кровь проливать нельзя, кроме девственной во время обряда.

– Э-э… Но если там бестия, например, то справиться с ней без оружия трудно, – возразил Джулио. – Может, вы мне хоть топор дадите? Топор – не нож.

– Топор… Наверное, топор можно. Но у нас в селе только обычные топоры, для рубки, сеньор. Но вы его уж тогда только в самом крайнем случае применяйте.

– Хорошо.

Джулио совсем не хотелось идти через лес в какую-то глушь, где происходит непонятно что. Но отказать поселянам он не мог. Во-первых, он же их сеньор. Во-вторых, он паладин и это его долг. Наставник Чампа не раз говорил, что паладинская служба – это не сладкую кукурузу кушать, на паладинской службе приходится много чего неприятного, тяжелого и опасного делать.

Так вот он и оказался на Красной тропе, пешим, с корзинкой в руках, дровяным топором, заткнутым за пояс, и в красной накидке с капюшоном. Чувствовал он себя очень глупо, да и голова болела по-прежнему.

Красная тропа отмечалась повязанными на деревья красными ленточками и камнями, покрашенными в красный цвет. По ней ходили редко, она заросла травой и ползучими дикими вьюнками, и угадывалась с трудом. Да еще шла в низине, почти у самого края большого торфяного болота, местами под ногами хлюпало, в траве шуршали змеи, в отдалении квакали лягушки. Деревья, обступавшие тропу, поросли моховыми бородами, так что было тут неуютно. А еще сквозь головную боль Джулио чуял что-то странное. И неприятное. Поначалу казалось, что это с болота доносится тяжелый дух, но когда тропа поднялась повыше и болото осталось в стороне, а ощущение только усилилось, Джулио сообразил войти в легкий транс и посмотреть вокруг мистическим зрением.

На первый взгляд лес как лес. Тонкие ниточки сил, слева позади, где осталось болото, мерцает негустой туман рассеянной маны. Ничего особенного. И никаких бестий Джулио не почуял. Но когда он посмотрел вперед, то аж икнул и чуть было из транса не выпал. Там словно черный дым клубился с алыми проблесками. Джулио поначалу решил, что это демоническое присутствие, но потом наконец учуял мерзкую мертвотную вонь. Демонами, впрочем, тоже пованивало.

– Магия крови, ох ничего ж себе… И демоны… – пробормотал он потрясенно. – Вот это влип…

Стало очень страшно. Кровавая магия такой мощи, направленная на призыв демонических сущностей – это не заклятие обычной порчи, какие Джулио уже научился распутывать под руководством мэтра Джироламо, и не мелкий бесформенный демон, вселяющийся в животных или покойников. Это явно какой-то серьезный, опасный и жуткий ритуал. И малефикар, творящий его, должен быть крепким орешком. По силам ли ему, младшему паладину, только-только получившему меч, справиться с таким врагом? Джулио присел на камень у края тропы, поставил корзинку на землю и призадумался, стиснув виски пальцами. Как назло, голова опять разболелась, и думать было тяжко.

А подумать нужно было как следует… и быстро. Он чувствовал, что неведомый ритуал еще не завершен, что малефикар… или малефикары – его только начинают. Не мог бы сказать, откуда такая уверенность – просто чуял. И теперь понятно, почему ни девушки, ни посвященная Марта не вернулись в назначенное время. Их или убили, или захватили, чтобы использовать в ритуале. Скорее всего хоть кто-то из них еще жив – в отличие от демонопоклонников, кровавым магам нужна живая кровь. И что делать? Джулио очень сомневался, что у него хватит сил сразиться с кровавым магом-демонологом, причем ко всему прочему еще и без меча… Можно вернуться в село и отправить гонца, вызвать паладинов и инквизицию… но будет поздно. Ритуал совершится, и неизвестно чем это кончится. Еще демон явится, и это будет не какая-нибудь мелочь. Такими ритуалами призывают могучих демонов… Выбора нет – надо идти к домику и попробовать сразиться с малефикаром.

Вздохнув, Джулио достал из кармана нефритовые четки, опустился на колени и принялся молиться, прося Деву дать ему сил спасти девушек и священницу.

После молитвы стало легче, головная боль немного отступила, зато зверски захотелось есть. Юноша открыл корзинку и с радостью обнаружил там пирожки и тыквенную флягу с травяным чаем. Перекусив, он почувствовал себя намного бодрее, и пошел быстрым шагом по тропе.

Через несколько минут сквозь деревья показалась поляна, а еще через две минуты Джулио наконец дошел до нее. Но пока туда выходить не стал, притаился в кустах на краю, чтобы хоть немного осмотреться.

Трава на поляне была недавно скошена, кто-то сгреб ее в две аккуратные копны. Валежник тоже собрали, он лежал ровной кучкой сбоку возле домика. Сам домик, сложенный из местного серовато-желтого кирпича, был небольшим, но выглядел ухоженным. Два окошка с неровными стеклышками в решетчатых рамах и с крашеными в красный ставнями, красная же дверь, на двускатной черепичной крыше – беленая печная труба. Колодец недалеко от домика, а на дальнем краю полянки, у самых кустов – дощатый сортир с кадушкой под ним. Ничего особенного. Джулио прибег к мистическому зрению и стал обходить полянку, стараясь не шуршать кустами. Хотел посмотреть, что за домом, потому что именно там он чуял сосредоточение черно-красного дыма и мерзкой вони.

На задней стене домика тоже была дверь, и выходила она на круглую площадку, замощенную кирпичом. Посреди площадки стояло вырезанное из здоровенного комля очень грубое подобие трона, а по кругу, по краям – пять невысоких квадратных колонн, сложенных из кирпича же. Древнее место поклонения, освященное во имя Матери. Сейчас оно было осквернено, испоганено отвратительным кровавым ритуалом. Джулио чуть не стошнило от того, что он увидел и обычным, и мистическим зрением: справа от деревянного трона стояла колода для рубки дров, и на ней лежала связанная женщина в испачканной кровью зеленой с золотистым шитьем тунике. Горло ее было вскрыто, и из него в глиняный горшок все еще капала кровь. В горшке торчала лубяная кисть, какими обычно белят стены сельских домов. На истертых кирпичах площадки намазюканы кровью несколько крупных рун, складывающихся в формулу призыва демона. К деревянному трону привязана пеньковыми веревками обнаженная девушка, ее рот заткнут, а ноги широко разведены, и между ними двигался взад-вперед здоровенный мужик, одетый в волчью шкуру с головой и какую-то ременную сбрую на талии и бедрах, и ритмично завывал под нос что-то невнятное.

Джулио подавил первый порыв врезать по малефикару силовым ударом – сообразил, что это ничего не даст. Малефикар был очень сильным, а юный паладин еще совсем не умел противостоять магии крови, особенно боевой. Мощь малефикара была такой, что у юноши в животе словно кусок льда ворочался, когда он смотрел на него. Нет, просто так Джулио с ним не справится… А если напасть на него сзади, да треснуть топором по голове? Успеет ли он что-то наколдовать? Паладин уже вынул из-за пояса топор, шагнул на два шага влево, выбирая позицию для броска… и тут увидел последнюю руну, до того скрытую деревянным троном.

Когда Джулио год назад наконец понял, что если он не возьмется за ум, то его отправят в монастырь, он не только начал как следует тренироваться, занимаясь в том числе нелюбимыми вещами вроде бега или фехтования, но и стал допоздна засиживаться в библиотеке, изучая даже такие книги, какие кадетам наставники еще не задавали. Знания усваивались с трудом, многое было довольно скучным, а учиться Джулио никогда не любил, но упорство превозмогло, и к летним испытаниям хотя бы в знаниях Джулио даже превзошел многих других кадетов, кроме, пожалуй, Рикардо Веги и Паоло Эстансы. Так что он по выписанным на площадке рунам понял не только то, какого именно демона призывал малефикар, но и как должен строиться ритуал. И бессильно выругался под нос: если он сейчас попробует убить малефикара и прольет его кровь, ритуал завершится – преждевременно, но завершится. Явится демон, причем не скованный и покорный, каким он был бы, если бы ритуал провели до конца – а свободный и очень злой. И уж с ним справиться младший паладин не сумеет. Такая задача по силам только опытному храмовнику… и то с непредсказуемым результатом.

Юноша посмотрел на дом, по-прежнему мистическим зрением, и увидел, что остальные четыре девушки там, они живы и невредимы, только связаны. Это его немного воодушевило: по крайней мере можно попытаться их освободить и не дать таким образом малефикару довести ритуал до конца. Что делать после этого, Джулио не придумал. Ему вообще сейчас было очень трудно думать – хладнокровия и рассудительности хватало только на то, чтобы удержаться и не броситься на малефикара немедленно.

Он обошел поляну и вышел на нее со стороны фасада домика, надеясь, что малефикар еще занят своей жертвой, и не зашел в дом за следующей. Быстро подбежал к двери, попытался открыть, но она была заперта. Недолго думая, Джулио сунул лезвие топора в щель между дверью и косяком, и нажал со всей силы. Хрустнуло, внутри что-то упало, зато дверь поддалась. Он ее открыл, зашел в домик, тут же призывая световой огонек (внутренние ставни были закрыты и в доме оказалось темно). Четыре девушки, связанные по рукам и ногам и с заткнутыми ртами, сидели у стены на широкой лавке. Увидав Джулио, они все что-то глухо вскрикнули, может быть, приняли его за девушку и пытались предупредить. Паладин скинул с головы капюшон, прижал палец к губам, и прошептал:

– Тихо! Сейчас я вас развяжу, выбирайтесь в лес и бегите что есть духу к селу. И зовите людей сюда. Не вздумайте задерживаться, бегите! Я попробую разобраться с этим гадом… А вы бегите и не оглядывайтесь!

Он подсунул лезвие топора под веревку на руках первой поселянки и быстро разрезал ее, потом занялся второй. Сообразительная девушка, размяв затекшие руки, сначала развязала веревку на своих ногах, потом стала помогать подругам. Через пару минут все четверо были свободны. Первая прошептала:

– Он увел Неллу… что с ней?

– Она жива. Пока что… Бегите, я попробую ее спасти, главное – чтобы вы успели сбежать подальше.

– Сеньор, мы вас тут не бросим, мы вам поможем, – сказала вторая, крепкая рыжеволосая пышка, хватая кочергу. Первая девушка, чернявая, но в веснушках, взяла ее за руку:

– Сеньор прав, мы только помешаем. Злодей нас легко повязал, что ему – второй раз так же сделает. Бежим, позовем людей!

Девушки послушались и, отворив дверь наружу, тихо, но быстро поковыляли к лесу. И вовремя: Джулио, снова перейдя на мистическое зрение, увидел, что малефикар снял изнасилованную жертву (но, хвала богам, живую) с деревянного трона, сбросил ее на кирпичи площадки рядом с убитой священницей, и идет к домику за следующей. Моргнув, паладин вернулся к обычному зрению, поморщился от приступа головной боли, поднял кочергу и запер ею заднюю дверь, просунув через дверную ручку. Держак кочерги был деревянным, и вряд ли долго продержится, да и малефикар вполне может сообразить обойти домик. Но немножко времени это даст. Вот только на что?

Впадать в отчаяние было некогда. Джулио потянулся за мечом, забыв, что меч остался в усадьбе, и наткнулся на флейту в кожаном футляре.

И застыл на мгновение, пораженный ясной и внезапной, как молния, догадкой.

Когда он был совсем ребенком, милым мальчиком семи лет с длинными русыми кудрями, он уже хорошо играл на маленькой флейте, и даже мог сочинять несложные мелодии. В один из ярких, теплых, цветущих майских дней отец нарядил его в длинную белую тунику с серебряной вышивкой, надел на голову венок из цветов и листьев, и отвел в один из самых дальних и глухих уголков дворцового парка – к маленькому озеру с островком посередине. Там он усадил сына на траву на берегу озера, велел играть на флейте и ничего не бояться. А сам куда-то ушел. Джулио было любопытно, зачем всё это, и он послушался. Уселся поудобнее, поднес флейту к губам и заиграл первое, что пришло в голову – какую-то детскую песенку.

Нежные негромкие звуки поплыли над водой, и вдруг над островком задрожало серебристое марево, раздернулась Завеса и явился белый единорог. Поскакал по неглубокой воде, разбрызгивая радужные капли, вышел на берег и протянул к мальчику искристо-белую морду с витым золотым рогом. Джулио смотрел на него как зачарованный, даже играть перестал. Единорог опустился на колени, словно приглашая забраться на него, как тот маленький верховой пони, которого отец недавно подарил мальчику. Джулио услышал прямо в голове голос, похожий на звон хрустального колокольчика: «Не бойся, дитя. Садись. Никто из нас не причинит вреда лэанни Пекорини». Он сел на спину единорога и уцепился за шелковистую золотую гриву. А единорог иноходью оббежал озеро, и ссадил Джулио на том же месте, ткнулся мягкими губами ему в лоб, словно поцеловал, и ускакал обратно на островок, а затем и за Завесу. А вскоре вернулся и отец. Джулио никогда не спрашивал его, что это было и зачем – в детстве не хотелось разрушать сказку, а когда стал взрослее, понял и сам.

Несмотря на то, что род Пекорини принял Откровение Пяти и верно ему следовал, связь с фейскими покровителями не прерывалась, хоть и была очень своеобразной. Особые отношения, особые обязательства. К тому же в каждом поколении по прямой линии кто-нибудь из Пекорини становился посвященным Хранителя. Возможно, если бы у Джулио была к этому склонность, он стал бы им. Но его старшая сестра такой выбор сделала раньше него.

Джулио достал флейту из футляра.

Дверь дернули.

Паладин поднес флейту ко рту и выдул первый звук.

Дверь содрогнулась от могучего удара.

Несколько нот сложились в мелодию.

Задрожала завеса.

Треснул держак кочерги и дверь распахнулась.

На пороге возник малефикар в волчьей шкуре и маске и… с выточенным из кости членом, пристегнутым чуть выше лобка хитрой ременной сбруей. Под этим костяным фаллосом болтался тонкий и вялый отросток с отвратительно пухлыми, отвисшими волосатыми яйцами.

Зрелище было настолько абсурдно-смешным, что Джулио бы засмеялся, если бы не знал, что там, на заднем дворе, лежат мертвая священница со вскрытым горлом и изнасилованная измученная девушка.

– Ты еще кто, мать твою, такой? – взревел малефикар. – Девок отпустил? Ну сейчас сам вместо девок пойдешь!!!

Вместо ответа Джулио сыграл ту же мелодию, что когда-то давно, в детстве, на берегу озера.

Завеса распахнулась, как и тогда, только явился не белый единорог, а высокий, стройный мужчина в тунике из серебристых листьев и маске-короне с ветвистыми рогами. Его глаза пылали зеленым золотом, и реальность словно бы плавилась вокруг него. По старинному договору между родом Пекорини и Двором Кернунна, сиды не могут явиться на эти земли незваными, кроме восьми особых дней в году. Но любой Пекорини может позвать – и сиды должны явиться на зов. А Кернунн явно ждал призыва сейчас и здесь – потому что он даже не посмотрел на Джулио, сразу повернулся к малефикару:

– Ты посмел осквернить мое место! Мою землю! Призывал демона! Познай мой гнев!!!

Он схватил малефикара за горло и поднял над землей, глядя ему прямо в глаза:

– Силы хотел? Магической и любовной? Так получи же!

И сид швырнул малефикара через дверь, через всю поляну. Тот пролетел над кустами, ударился об старое здоровенное дерево, и свалился без движения. Кернунн вышел на площадку, брезгливо ступая по измазанным кровью кирпичам. Присел возле изнасилованной девушки, провел пальцами по ее груди, животу и бедрам. Она вздрогнула и тихо заплакала, прижавшись к нему. Сид поднял голову и посмотрел на Джулио, вышедшего следом.

Паладин отнял от губ флейту и спокойно глянул в глаза короля сидов. Там не было страсти и желания, как в прошлый раз, когда он видел его. Только глубокая боль.

– Ты позвал меня, лэанн Пекорини, – сказал сидский владыка. – Чего ты хочешь?

– Ничего, Кернунн, – Джулио обтер платком мундштук флейты и вложил ее в футляр. – Ты наказал малефикара сам.

Король сидов помедлил с ответом, разглядывая юношу, потом сказал, гладя по голове прижавшуюся к нему девушку:

– Ты изменился, лэанн Пекорини Джулио. Сияющая смотрит сквозь твои глаза. Ты пришел сюда сразиться со злодеем, и остался здесь, когда понял, что твоих сил не хватит и ты погибнешь. Ты позвал меня, зная, что за зов я могу потребовать плату. Но я не потребую. Ты звал не ради себя. И ты выполнил свою часть нашего договора, как и должно настоящему лэанни Пекорини – ты желал защитить и уберечь эту землю и живущих на ней, и был готов ради этого погибнуть. Я могу наградить тебя за это.

Джулио молчал. И вовсе не из вежливости, осторожности или гордости – просто вдруг почувствовал, что очень устал. И голова опять разболелась.

– Хочешь, я избавлю тебя от томлений плоти и желаний, которые мучают тебя и мешают твоему служению?

– Нет, – предложение было очень соблазнительным, конечно. Но все-таки Джулио отказался. – Ведь тогда я перестану быть тем, кто я есть и какой я есть.

– Упрямый, как и вы все, – грустно улыбнулся король сидов. – За то я вас и люблю. Что ж, лэанн Пекорини. Я наказал злодея, твоя же задача – запечатать приоткрытые им врата в Демонис. Это по силам лишь Сияющей, а она – с тобою. Запечатай и очисти всё здесь, но впредь… служите в другом месте. Здесь теперь только боль.

Он встал, держа девушку на руках, отнес ее к краю площадки и положил на копну свежего сена. А потом исчез за Завесой.

Джулио подошел к малефикару, по-прежнему валяющемуся под старым вязом без сознания. Шкура и волчья маска слетели с него, и паладин удивился тому, что кровавый маг довольно молод и красив. Почему-то казалось, что под маской – старый урод. Сбруя с костяным членом с малефикара тоже слетела и валялась рядом. А собственный член негодяя уже не был тонкой вялой сосиской. Джулио даже вздрогнул, увидев, каким оказалось наказание от владыки Кернунна: теперь у малефикара на лобке из густой черной поросли торчал огромный, длиною в полтора фута и толщиной с хорошее полено член с огромными яйцами, размером с дыню каждое. Ко всему этому член еще и стоял, загибаясь кверху и пламенея похожей на помидор головкой. Джулио тут же припомнил повсеместно известное пекоринское проклятие: «Хер тебе ниже колена толщиной с полено, и чтоб стоял с утра до утра семь дней в неделю да бил тебя по лбу!», плюнул, сходил в домик за веревками и связал все еще бессознательного злодея, наложив на него печать подчинения. Потом подошел к девушке:

– Нелла, да?

– Да, сеньор, – прошептала она, обессиленно лежа на сене. Чары сидского короля приглушили ее боль и пережитый кошмар, и она сейчас была спокойной. Но Джулио видел, что ей понадобится долгое лечение в Обители Матери.

– Другие девушки убежали в село, скоро приведут сюда людей, – сказал паладин, накрывая ее принесенным из домика одеялом. – Ты пока тут полежи, не вставай. А еще лучше – попробуй заснуть… если сможешь.

– Не смогу, – она повернула голову, посмотрела на мертвую священницу. – Он меня первой… при мне убивал посвященную Марту… мазал мне губы ее кровью и слизывал потом…

– Не думай сейчас об этом, – Джулио сглотнул слезы. – Лучше помолись пока, попроси Деву дать мне силы очистить это место…

Когда через три часа сюда пришли перепуганные и одновременно возмущенные рассказом девушек поселяне, Джулио наконец отмыл кирпичную площадку и деревянный трон от крови. Конечно, наложить очищение и запечатать приоткрытые демонические врата он мог и так, но ему нужно было чем-то заняться, да и не хотелось оставлять это место… таким. Так что он призвал очищение, затем отмыл, одновременно налагая печать от демонов, а после того опустился на колени возле уложенной на сено священницы и погрузился в молитву. Нелла кое-как оделась и присоединилась к нему. Так их и застали поселяне.

Малефикара, уже пришедшего в сознание, голого привязали за руки и ноги к палке, словно охотничью добычу, поборов желание убить его в лесу и утопить в болоте. Джулио убедил поселян, что кара от короля сидов похуже этого – ведь от такого ненормального стояка смерть будет неминуемая, но медленная и мучительная, если не снять чары. Так что злодея понесли в село, а по дороге злые поселяне то и дело лупили его палками и хлестали прутьями по здоровенному члену, отчего малефикар орал как резаный и к концу пути начал умолять Джулио снять чары. Паладин посмотрел на него и ответил:

– Не могу. Я еще ученик, а чары сильные… И если бы даже мог – не стал бы. Ты вызывал демона, убил священницу, изнасиловал девушку, чтобы демон тебе помимо магической мощи еще и мужскую силу вернул и член большой сделал. Ну вот теперь не жалуйся. Что, не того ты хотел? Ну тогда молись и кайся, может, боги смилуются и развеют чары прежде, чем ты сдохнешь от них.

Этот его ответ поселяне встретили одобрительными возгласами, и с удвоенным усердием поволокли злодея в село, еще сильнее нахлестывая.

В селе преступника привязали к позорному столбу, и закидывали всякой дрянью, пока снаряжали мужиков в сопровождение и в помощь Джулио – паладин решил, что малефикара надо как можно скорее доставить в Лавенну, в Коллегию Инквизиции, не стоит ждать приезда комиссии. На самом деле он опасался – вдруг злодей все-таки сумеет освободиться и сбежать. Но кара от короля сидов отнимала все силы у негодяя, так что он только стонал и ругался.

Отпуск, омраченный таким жутким приключением, в остальном прошел хорошо, Джулио даже поучаствовал и в большой охоте, и в балу в Кастель Пекорини в день Равноденствия. В Корпус вернулся за день до конца отпуска, надеясь, что никого из его товарищей по спальне еще нет. Хотелось сначала повидать наставника, прежде чем делиться с приятелями этой историей. Юноша немного опасался, как наставник отреагирует на всё это, когда Джулио ему расскажет. Но оказалось, что он уже всё знает – лейтенант Пекоринской канцелярии ему подробное письмо прислал. Ринальдо Чампа сам вызвал Джулио к себе, в свою личную гостиную на втором этаже. Там он усадил его на диванчик, придвинул к диванчику низенький столик в мартиниканском стиле, на столик поставил высокий мартиниканский же кувшин, который снял с жаровни, и две чаши на ножках. Сказал:

– Считай, Джулио, что в отпуске ты выполнил первое настоящее самостоятельное паладинское задание. До отпуска мы тебя не трогали, все-таки после болезни и летних испытаний тебе было бы тяжело выходить на самостоятельное дело. Я хотел по приезде тебе поручить что-нибудь вроде изгнания призраков на кладбище. Но это такая мелочь по сравнению с настоящим, закоренелым и могущественным малефикаром! Ты можешь гордиться: мало кому выпадало такое серьезное первое дело.

Джулио засмущался:

– Но ведь это не я… Кернунн его покарал, если бы не он, я бы против малефикара не выстоял, один и без меча…

– Ты вызвал Кернунна и ухитрился ничего ему за это не задолжать, – прищурился Чампа. – Мало кто может похвалиться таким. Даже опытные паладины.

– А-а-а… Просто мы… ну, наш род, Пекорини – у нас особенный договор с фейри, – пояснил Джулио. – Кернунн, Блодье, Адарбакарра и Даэлан всегда приходят на наш зов. А насчет задолжать – так ведь сам Кернунн на малефикара разгневался, но без зова не мог прийти, договор же и это предусматривает: мы можем позвать и они придут, но незваными прийти могут только в особые дни… Я позвал, Кернунн покарал малефикара, как и хотел. Вот и всё.

– Скромный ты, Джулио, – Чампа усмехнулся. – Подумай сам: ты сообразил позвать Кернунна, когда стало ясно, что сам не справишься. Не полез бездумно на верную и бессмысленную гибель, но при этом готов был сражаться до конца. Сообразил сначала освободить девушек, убедил их – и быстро убедил – бежать в село и звать людей. Место оскверненное отмыл и очистил. А потом еще не дал поселянам убить злодея самосудом, уговорил передать Инквизиции. За ним немало других мерзких дел числится, его давно уже искали. В целом, ты всё сделал правильно. И вот теперь я совершенно точно уверен, что из тебя выйдет отличный паладин. Может быть, даже храмовник.

Тогда Джулио, покраснев, признался, что накануне этого дела позорным образом надрался и наутро получил жуткое похмелье с кошмарной головной болью.

– Ничего страшного, Джулио, – сказал на это Ринальдо Чампа. – Понимаю, почему тебе захотелось напиться, и за это желание не осуждаю. Но на будущее – паладину не запрещено иной раз выпить. Особенно храмовникам – расслабляться же как-то надо. Но паладин должен блюсти достоинство даже в подпитии, а потому – закусывай, Джулио. И никогда не смешивай крепкие напитки со слабыми. Особенно самогон и пиво. От процесса надирания надо получать удовольствие, а не похмелье.

– Я уже понял, – вздохнул Джулио. – И потом еще раз попробовал. Похмелья не было.

Чампа улыбнулся, налил в чаши из кувшина густой коричневый напиток, и в комнате резко запахло шоколадом, медом и молоком. Подал одну из чаш ученику:

– У нас в Чаматлане… и не только в Чаматлане, вообще в Мартинике – есть старый, очень старый обычай. Когда ученик воина побеждает своего первого врага, наставник готовит для него и пьет с ним вместе особый напиток, который в старые времена могли пить только воины. Сейчас-то его пьют все, но обычай среди мартиниканских паладинов сохранился всё равно. Ты заслужил право пить чоколатль вместе со мной, Джулио. Ты стал настоящим воином.

Джулио принял чеканную чашу обеими руками:

– Это большая честь для меня, сеньор Ринальдо.

– И для меня, Джулио. Ты мой первый ученик, для кого я приготовил чоколатль, – сказал наставник, поднося к губам свою чашу. – Пей до дна.

И Джулио выпил ядреный, жгучий, сладко-горький напиток, от которого на глазах выступили слезы, и он не мог бы сказать точно – это были слезы от перца или от радости.

Чары

Объединенное королевство Фарталья велико, раскинулось на всю южную и западную части большого континента. Здесь можно увидеть самые разные пейзажи, встретить самые разные обычаи, да и люди в каждой провинции отличаются, ведь они потомки разных народов. Даже языков в Фарталье насчитывается десять – только тех, какие признаны особым указом, а так их даже больше. Конечно, все знают и фартальский, но пользуются им только для общения с людьми из других мест, ну и для официальных бумаг, направляемых в столицу. Так что если хочешь, чтобы местные относились к тебе с уважением, лучше все-таки изучить их язык хотя бы на разговорном уровне.

Паладин Андреа Кавалли следовал этому правилу неукоснительно, потому к сорока годам он помимо родного плайясольского и государственного фартальского знал кьянталусский и галассийский, а сейчас осваивал еще и анконьянский. Это было нетрудно, все фартальские континентальные языки происходили из древней таллы (которую паладин тоже знал) и наречий местных племен, даже очень сильно отличающийся от остальных ингарийский. Вот если бы судьба и служба занесли паладина Кавалли в Мартинику, там бы пришлось туго, мартиниканские языки очень сложные. Но пока боги миловали, и Андреа доводилось служить только в Фарталье.

Анкона ему нравилась: холмистые предгорья Западных гор были очень красивы в любое время года, климат тут был мягкий, кухня – вкусной, местное население трудолюбивым, хоть и скуповатым на гостеприимство. Но главное – оно не впадало в ереси. Вот как приняли здесь Откровение тысячу двести лет назад, так с тех пор от него и не уклонялись. Так что Инквизиции в Анконе почти и нечего было делать, местная Коллегия была немногочисленной и занималась главным образом вопросами незаконной и малефикарской магии. А паладины в основном гоняли вредных фейри и боролись с бестиями. Вот бестий тут было много, конечно. Даже виверны и василиски попадались – плодились в карстовых пещерах здешних предгорий. Но Кавалли не жаловался – он ведь был странствующим паладином, службу свою любил и старался делать ее хорошо. Да и то сказать, паладин на выезде сам себе хозяин, не то что в городе, где ты вечно под присмотром лейтенанта и старших паладинов, которые не упускают возможности указать тебе на уклонение от дисциплины и прочие мелкие проколы. Правда, сам Кавалли тоже был старшим паладином – совсем недавно, месяц назад он таки согласился пройти испытания на этот статус. Долго откладывал, считая себя недостаточно созревшим для такой ответственности, но все-таки уступил уговорам лейтенанта Анконской канцелярии. В его жизни после этого ничего особенно не изменилось, как был странствующим паладином, так и остался, только теперь у него было Право Наказания – то есть право карать преступников по своему усмотрению на месте. Пока что ему не приходилось его применять, и Андреа надеялся, что и не придется в ближайшем времени.

Узкую дорогу, посыпанную желтоватым гравием, обступали цветущие апельсиновые деревья, сверху светило нежаркое, ласковое солнце, пахло свежестью и молодой травой. Весна в самом разгаре, буйство жизни во всей красе. К сожалению, для бестий весна тоже была временем размножения и буйства, так что в это время года работы паладинам прибавлялось. Кавалли уже три недели странствовал по своему округу, наведываясь во все подотчетные села, хотя пока что селяне не присылали никаких заявок. Но на всякий случай раз в сезон странствующие паладины всё равно объезжали округа, к которым были приписаны, и проверяли глухие места. А то ведь не успеешь и оглянуться, как в каких-нибудь развалинах, пещерах или дебрях что-нибудь и заведется.

Паладин держал путь на Арратино, самое дальнее село своего округа. Это была натуральная глушь, но при этом довольно милое местечко. Кавалли рассчитывал провести там несколько дней, вымыться хорошенько в бане, поесть тамошнего мягкого сыра, хрустящих вафель с вареньем из лепестков роз и опустошить пару кувшинов легкого вина, чуточку терпкого и с едва заметным привкусом яблок. А главное – выспаться на мягкой и удобной постели. Надоело за три недели спать в палатке на жесткой войлочной подстилке и есть походную еду. Конечно, он мог ночевать в сельских гостиницах или общинных домах и имел право требовать бесплатно всё самое лучшее, но предпочитал не утруждать поселян (а в некоторых случаях – скорее не кормить клопов), если только им не требовалась паладинская служба. А за три недели она потребовалась лишь трижды, и то это были какие-то жалкие водяник, пара брауни и боггл на мельнице. Так что Андреа ночевал в палатке на лесных опушках и еду готовил в котелке на костре, и это ему уже успело надоесть. В Арратино он в прошлый раз щедро расплатился с поселянами за отдых, и собирался так поступить и на этот раз.

Село Арратино неспроста считалось глушью – лежало в стороне от больших наезженных дорог, далеко от других поселений и местность там была дикая. Анкона вообще провинция достаточно густонаселенная, но только не в северо-западной части, где Западные Горы особенно высоки и поднимаются над предгорьем крутой стеной. На океанское побережье отсюда через горы не попасть, нет никаких перевалов и троп, надо проехать намного южнее. Хотя если бы здесь удалось проложить дорогу – местность бы оживилась, ведь за горной грядой на широком побережье лежала приморская провинция Галасса, через пять портов которой проходила пятая часть всего внешнеторгового оборота Фартальи. Но дороги на побережье здесь не было, так что занималось местное население сельским хозяйством и гончарством, вывозя свой товар на большие ярмарки четыре раза в год, а в остальное время сидело безвылазно в своих селах.

В прошлый раз Кавалли в этой глуши неплохо отработал по паладинской части: убил двух василисков, угнездившихся в пещерах неподалеку, изгнал тролля из глиняных ям, и приструнил компанию фейри-амбарников. Так что вполне вероятно, что и в этот раз тут тоже будет чем заняться. Андреа развлечения ради принялся гадать, с чем ему придется иметь дело, и отметил себе, что даже если не будет жалоб на василисков, виверн и троллей, то всё равно надо проверить все местечки, которые эти твари обычно облюбовывают.

До села оставалось с милю, когда дорога нырнула в овражек с невысокими обрывистыми стенками, после которого должна была повернуть, огибая скальный выступ. За скальным выступом уже виднелось и само село. Но Кавалли не успел завернуть за выступ. Послышался стук копыт, и в овражек выехал мышастый конь, на котором сидела молодая женщина, одетая в застегнутые под коленями бриджи, высокие сапожки, коричневый с черными и желтыми галунами кафтанчик и такую же треуголку. Из-под треуголки на плечи спускались две толстые белокурые косы, сзади связанные черной лентой. Увидав паладина, женщина воскликнула по-анконьянски:

– О! Хвала богам!!! Какое счастье!

Андреа за годы службы, конечно, привык к разной реакции людей на его появление – как недовольной, так и радостной (радостной бывало больше), но такого яркого восторга еще не встречал. Особенно в Анконе, где бытовала примета, что незваный паладин навстречу – к неудаче в делах.

Он коснулся кокарды на берете в паладинском салюте:

– День добрый, сеньора.

– Ох как я рада вас встретить, сеньор паладин, – вплеснула руками женщина. – Вы в Арратино едете?

– Само собой, вроде бы здесь больше некуда ехать этой дорогой, – улыбнулся Кавалли.

– Хвала богам!!! А я как раз вот еду вызывать паладина, – выдохнула она. – Ой, простите, сеньор, забыла представиться. Луиджина Бевиньяни, инженерка-изыскательница.

– Паладин Андреа Кавалли к вашим услугам, сеньора, – представился паладин, сообразив наконец, что женщина-то в форменном кафтане палаты землеустройства, да и к седлу лошади приторочены землемерные инструменты в чехлах. – Что случилось, почему вы так рады встрече со мной? Мне, конечно, приятно, но… обычно люди радуются появлению паладина потому, что им грозит какая-то беда.

– Ох, что верно – то верно, – вздохнула мэтресса Луиджина. – Слушайте, сеньор… Я устала немного. Весь день вчера по окрестностям бродила с инструментами, да потом ночь в лесу провела… И сегодня с раннего утра село объезжала по буеракам, чтоб только в него не соваться. Вы не возражаете, если мы немножко вон там, на поляне у скалы отдохнем, и я вам заодно расскажу, что стряслось?

Конечно, Андреа не возражал. Стреножил коня, расстелил на траве у скалы свою войлочную подстилку и дорожный плащ, предложил сеньоре устраиваться. Распаковал торбу с припасами, достал флягу с пивом, сверток кантучини, мешочек сушеного инжира и связку маленьких сыровяленых колбасок.

– Мне кажется, вы еще и голодны, сеньора. Вот, угощайтесь, – он разложил еду на салфетке и налил пива в походный стаканчик.

– Благодарю, сеньор Андреа.

Она стянула перчатки, отпила пива и вгрызлась в колбаску. Андреа рассматривал ее, и сам не забывая подкрепиться. Похоже, поесть в селе не получится, не просто так сеньора Луиджина оттуда сбежала, да еще встрече с паладином обрадовалась неимоверно.

Молодая женщина… или девушка? Андреа затруднялся определить ее возраст. С анконьянцами это вообще трудно, возраст определить – они славятся тем, что очень долго сохраняют молодость и выглядят намного моложе своих лет. А сеньора Луиджина была самой настоящей, самой типичной анконьянкой: высокая, худощавая, светлокожая, синеглазая и с золотистыми волосами. Хотя, надо сказать, не красавица по здешним представлениям: губы слишком полные, нос крупноват и скулы широкие. И грудь маленькая – под кафтаном почти ничего и не выделяется. А в Анконе женщина считалась красивой, если у нее были точеный маленький носик, желательно слегка вздернутый, небольшой рот и узкое лицо, а грудь такая, чтоб мужской ладонью каждую не закрыть. Андреа считал, что местные в вопросе женской красоты, грубо говоря, зажрались. В Плайясоль сеньора Луиджина пользовалась бы бешеным вниманием мужчин, потому что крупным носом там никого не удивить, а зато такие волосы и глаза – большая редкость… В Фарталье даже анекдоты ходили о чрезмерной любви плайясольцев обоего пола к светловолосым жителям других провинций. Паладин, попав в Анкону, почувствовал, что в анекдотах есть некоторая доля правды – по крайней мере он совершенно искренне любовался красотой местных женщин. Ему, с его обетами, только и оставалось, что любоваться…

Подкрепившись, Луиджина выдохнула и сказала:

– Еще раз большое спасибо, сеньор. Я со вчерашнего вечера не ела ничего, кроме земляники в лесу. Ох… Так, с чего бы начать… Ладно. Давайте по порядку. Видите ли, я тут уже неделю, и вроде бы пока что было всё хорошо… Прислали меня осмотреть здешнюю местность и снять топографические планы, оценку сделать, можно ли тут дорогу прокладывать и тоннель сквозь гору пробить. Герцог Контильяно и князь Галассы захотели такой совместный проект сделать, и если расчеты покажут, что это возможно, то Корона оплатит работу магов, тоннель-то здесь только магией пробить можно. Кстати, я вам скажу, по моим предварительным замерам и исследованиям – никаких препятствий такому строительству нет… Но я отвлеклась. В общем, я сюда не сама приехала, с помощником. Только он в первый же день ногу сломал, так что мне везде самой таскаться пришлось, и подолгу. Уходила рано утром, возвращалась поздно вечером, потому за сельской жизнью не следила. А вчера вечером возвращаюсь… и вижу – что-то странное происходит. Посреди села бегают дети и хрюкают, в пыли валяются. Думаю – ладно, дети в свинок играют, бывает. Знаете, дети ведь могут какой-нибудь глупой игрой увлечься. Но не успела я до квартиры добраться, как несколько сельских парней ко мне подбегают, за одежду хватают, с лошади стащить норовят, а сами – без штанов. Я еле отмахалась штативом от теодолита, и поскакала к дому, где мы квартировали. Помощник там заперся, но меня впустил. И сказал, что с утра еще всё было как обычно, а после обеда все словно с ума сошли. Дети свиньями себя вообразили, взрослые все любятся друг с другом без разбора… На помощника это безумие не подействовало, а вот на селян – подействовало, и на всех. Я на площади даже священника тамошнего в крайне непристойном действе увидала… В общем, я поняла, что это какое-то проклятие, или нехорошая магия, и решила, что надо оттуда удирать побыстрее и вызывать паладинов. Еле мне удалось незаметно для селян убраться. Поскакала в лес куда глаза глядят, ночь провела на какой-то поляне под открытым небом, почти не спала… боялась, что подуревшие селяне и туда доберутся. Но, хвала богам, никто не добрался. Утром горсть земляники насобирала, и поехала околицами к дороге… Вот и всё.

Андреа потер переносицу, вздохнул:

– Загадочное дело. Всё село – и под проклятием. И так быстро… Явно не без причины, вот только какой – вопрос.

– А разве важно – какой? Проклятие ли, чары ли – их так и так снять надо, – доев колбаску, Луиджина обтерла пальцы платком и надела перчатки. – Вы ведь знаете, что делать, а?

– Чтобы полностью снять проклятие или чары, надо знать, кто и как их наложил, и почему. Если просто сбить чары, то потом они всё равно вернутся, даже хуже может сделаться, – пояснил паладин. – Ну, что ж. Я и так в Арратино собирался по службе. Так что поеду. А вы езжайте по этой дороге, к вечеру будете в Кальесино, там не должно никакого проклятия быть, я только утром оттуда выехал.

– М-м-м… А может, я лучше с вами? – Луиджина посмотрела ему в глаза, и Андреа вздрогнул, так его этот взгляд зацепил. И он понял, что встретил наконец ту женщину, что нарушила его сердечный покой.

– Это опасно, сеньора Луиджина, – попытался он ее отговорить, уже понимая, что это бесполезно.

– Ну и что. В конце концов, там мой помощник, и он-то удрать никак не сможет, – твердо сказала Луиджина. – Вдруг и на него проклятие подействует… Вы не переживайте, я за себя постоять сумею, у меня пистоль есть, только всё-таки в поселян стрелять бы не хотелось, если они сами не понимают, что делают.

– Хорошо. Но вы тогда держитесь позади меня, – вздохнул Кавалли.

До села оставалось всего ничего, спуститься по некрутому склону в распадок между двумя пологими холмами. Солнце уже поднялось высоко, утренняя дымка улеглась, видимость была отличная, но разглядеть, что происходит в селе, всё равно бы не получилось – фруктовые сады опоясывали его, да и по улицам росло много деревьев. Единственное, что было необычным – так это то, что не шел дым из гончарен и не слышно было стука деревянных колес и ковшей в глиняных ямах на подъезде к селу. А когда Кавалли достал подзорную трубу и посмотрел туда, то оказалось, что там вообще никого нет. Черпалки, перемазанные белой глиной, застыли в неподвижности, пони, обычно крутившие их колеса, бродили без присмотра, щипая чахлую траву вокруг ям. На промывочных чанах на ручье тоже никого не было, как и на широкой площадке за ручьем, где сохла посуда и стояли печи.

– Нехорошо, – только и сказал паладин, складывая и пряча трубу в сумку. Сеньора Луиджина тут же отозвалась:

– Да уж точно ничего хорошего… Народ тут очень трудолюбивый, работали от зари до зари. А теперь вон никого нет. Хоть бы они там не померли все, упасите боги…

На это паладин ничего не сказал, хотя такая вероятность имелась и была довольно велика.

Дальше они ехали молча, миновали глиняные ямы и подъезжали к садам, как вдруг навстречу из гущи деревьев выбежал молодой мужчина, босой, в развевающейся рубашке, и голый ниже пояса. Член у него был очень большой, красный, с рельефными венами, и стоял так, что чуть ли не касался живота. Глаза у мужчины горели безумием и похотью, в правой руке он сжимал штаны и размахивал ими, словно знаменем, а в левой держал за ремешки пару башмаков.

Паладин даже на миг остолбенел от такого зрелища. Все-таки не каждый день на тебя из кустов цветущей жимолости выбегает безумный мужик с огромным членом наперевес.

Позади раздался спокойный, но усталый голос Луиджины:

– Ну вот видите. И тут они все такие, уже сутки… Как бы и вправду не перемерли от любовного истощения. Это, кстати, здешний священник.

Кавалли от ее голоса опомнился, и быстро призвал на мужика очищение. Тот запнулся, чуть вскрикнул и свалился на дорогу ничком. Паладин спешился, подошел к нему и медленно провел ладонью вдоль тела, с головы до ног. Вздохнул:

– Фейские чары. И очень сильные… Настолько, что даже посвященный под них попал.

Он перевернул мужчину на спину. У того из-за ворота рубашки выпал на цепочке золотой медальон с синим эмалевым акантом. Паладин на всякий случай снова призвал очищение, и не зря: мужчина пошевелился, застонал и сел, держась за голову. Его мужской орган ослабел, съежился и выглядел теперь как обычный член в спокойном состоянии, даже не особо крупный. Только цвета был слегка синюшного.

– О, боги… какой кошмар, – простонал мужчина, открыл глаза и посмотрел на паладина. В его взгляде больше не было ни похоти, ни безумия. – Спасибо, сеньор паладин… А как вы здесь оказались? Кто-то успел убежать раньше?

Луиджина тихонько кашлянула:

– Кхм, полагаю, кроме вас – никто. Я еще вчера вечером увидела, что в селе происходит, и еле вырвалась… вот ехала паладинов вызывать и встретила сеньора.

– А… А сколько времени-то прошло? Всё как в бреду было, – мужчина принялся надевать штаны, так и сидя на дорожке.

– Сутки, наверное, – сказала Луиджина. – Вечером, часов около шести, уже творилось непотребство.

– Вот что, сеньор посвященный, – сказал Кавалли. – Давайте-ка мы с вами пойдем вон туда, к навесу гончаров, и вы нам расскажете что сможете. Кстати, позвольте представиться – паладин Андреа Кавалли.

– А, я вас вспомнил, – расплылся в довольной улыбке священник. – Вы зимой у нас были. Вы к нашему округу приписаны.

– Верно. А вы, стало быть, посвященный Мастера Лорано Альчесте? – не столько спросил, сколько отметил Кавалли.

– Да. Ох, за что ж меня так боги покарали… Видно, плохим я был священником, раз на меня эти чары так подействовали, – посетовал посвященный Лорано, и стал надевать башмаки. Было заметно, что он очень смущается того, в каком виде его только что увидели и паладин, и сеньора Луиджина.

– Чары были фейские, – задумчиво сказал Кавалли. – И очень сильные. Не всякий фейри такие наслать может, да еще чтобы на всё село… Определенно нам надо поговорить, посвященный. Идемте же к навесу, о фейри на дороге говорить – верный способ привлечь их внимание.

Навес у гончарни был большой, под ним стоял длинный стол, на котором громоздились готовые тарелки, чашки, миски и прочая посуда, приготовленная под роспись. Краски в плошках успели засохнуть, видно, те, кто вчера здесь работал, тоже попали под чары и убежали в село, бросив недоделанную работу. Луиджина взяла одну тарелку и, разглядывая незаконченную роспись, сказала:

– Все-таки красивую здесь посуду делают, не хуже, чем в других местах. Узоры интересные какие… Когда здесь дорогу проложат, село разбогатеет, такие тарелки много кто захочет купить.

– Если эти чары треклятые не снять – богатеть будет некому, – мрачно вздохнул священник, открыл большой шкаф, вынул из него кувшин пива и связку солено-копченого сыра полосками, заплетенными косичкой. – Хвала богам, никто тут пошарить не успел, гончары сразу в село умчались… С вашего позволения, поем, сеньоры, потому как со вчера почти ничего в рот не брал… в смысле, съедобного.

При этих словах священник покраснел, и тут же впился в сырную косичку. Паладин подождал, пока тот прожует первый кусок, и только тогда велел:

– Ну, теперь, посвященный, рассказывайте, если, конечно, вы хоть какие-то подробности знаете. Как это так село угораздило под фейскими чарами оказаться? Мало какие фейри, даже неблагие, вот так сходу целое село зачаровывают без причины.

Священник вздохнул тяжко:

– Я ведь предупреждал… Но меня никто не послушал. Я ведь тут священствую недавно совсем… с осени только поставлен, да и не местный я. Селяне не очень-то меня уважают – говорят, молодой еще и глупый. А сами-то… эх…

Он налил пива в первую попавшуюся чашку на столе и отпил большой глоток.

– В здешних местах народ скуповат и жадноват, гостей принимать не любит, да вы и сами, сеньор, знаете, – священник снова вздохнул, потрогал промежность и сильно поморщился, поерзал на скамейке, принимая позу поудобнее. – Потому старый обычай Щедрого Стола не любят. Соблюдать – соблюдают, но не любят.

Кавалли, конечно, знал, что такое обычай Щедрого Стола – да это знал любой фарталец, обычай держался везде, с небольшими вариациями. Вкратце его суть была в том, что раз в сезон любая сельская община устраивала большой стол и звала на угощенье всех соседей и мимоезжих путников, отказать было нельзя никому, любого, кто в урочный день пришел к столу, надо хоть чем-то угостить. Во многих провинциях жители соседних сел сговаривались, кто в какие дни такой стол делает, чтобы не совпадало. Это был повод не только соблюсти старый обычай, но и похвалиться достатком общины, а молодежи показать себя и познакомиться, ну и по возможности уладить разные дела.

– В Арратино каждый раз норовят заранее разузнать, кто из соседей в какие дни это собирается делать, и самим в тот же день сделать, чтоб поменьше народу на дармовое угощение явилось, – священник снова отпил пива. – Я же говорю – жадные тут люди, на всём выгоду поиметь хотят или хотя бы поменьше потратиться. Да еще по-своему толкуют этот обычай – мол, день – это не от рассвета до заката, а только с десятого часа утра до третьего часа пополудни, что в наших краях «днем» считается, после того уж навечерьем время от обеда до ужина называют. Если кто после третьего часа в день Щедрого стола явится, бесплатно его кормить никто тут не станет. Стол обычно устраивают в сельской траттории, община с каждого дома туда для этого съестное сносит, и что остается – то потом поселяне за общинным столом съедают. Ну так вот, в этот раз узнали, что в Кальесино и в Льоренто в седмицу столы ставят – обрадовались, что тратиться не придется, и сами решили в седмицу же ставить. Ну, понятное дело, еды принесли на Щедрый стол самую малость, для видимости только. Стыдно сказать – многие просто по краюхе хлеба несли и по кувшинчику апельсинной воды… Надеялись, что никого угощать не придется. Ну никто и не пришел, понятное дело… Все соседи давно уж знают, что в Арратино скупые жадины, да и добираться сюда далековато. Все, думаю, в Льоренто пошли, там народ щедрее и стол наверняка богаче. Я старосте говорил еще зимой, и сейчас то же самое сказал – нельзя так, стыдное это дело, и перед богами нехорошо, ведь Щедрый Стол – это благодарение богов за их милость. Но староста и другие только руками махали – что, мол, ты знаешь, сам не местный, молодой и глупый, а нам, мол, достаток слишком большим трудом достается, чтобы им с кем-то делиться задаром.

– Плохо, – сказала сеньора Луиджина. – Жадность ни к чему хорошему не приводит… Я еще в первый день немного удивилась, что мне за постой до последних мелочей всё посчитали, даже солому и воду в конюшне. Ну да запросили не так и много, к тому же за меня казна платит, старосте пришлось бы мне расписку давать, видно, потому и не стал цену драть.

Кавалли тоже удивился жадности поселян:

– Когда я тут в прошлый раз был, с меня деньги не просили, я сам двадцать реалов за отдых и угощение хозяйке дома дал. Просто потому, что слишком долго без особой надобности тут пробыл.

– С вас, сеньор, видно просто не рискнули сами плату требовать, мало ли, вдруг нажалуетесь, – вздохнул священник, и снова потрогал промежность. Видно было, что почти сутки любовного напряжения даром не прошли и теперь у него там всё болит. – А с сеньоры тоже… когда узнали, что надо расписку выдать, забоялись много требовать. Но так-то с нечастых гостей тут дерут столько, что только держись. Вот потому к нам почти никто и не ездит, кроме как по особой надобности.

– Давайте дальше, посвященный. Кажется, я догадываюсь, что произошло, – мрачно сказал паладин. Священник скорбно кивнул:

– Правильно догадываетесь. Словом, поставили в траттории стол. Скромный, аж стыдно. Никто, конечно, не пришел. Народ после третьего часа схарчил всё принесенное, даже черствым хлебом не побрезговали, на дармовщину же. И тут, когда уж скатерти со стола снимали, в село заходит странница. Такая, на паломницу похожая, седая, в простом платье, в старом плаще потрепанном, с клюкой и в деревянных башмаках. Я сразу насторожился – неспроста. Откуда паломникам в наших краях быть и куда им идти? Разве что нарочно в село заглянуть, крюк дать для этого. Так-то в Льоренте обычно заходят, если к Святому Источнику паломничают, там-то по пути. Увидел я ее издалека, как раз в церкви подметал, двери были открыты... Жаль, решил доубирать, не сразу пошел в тратторию… может, успел бы остановить людей. А странница зашла в тратторию, и там, надо думать, поесть попросила, может даже и сказала, что слыхала про Щедрый Стол. Ну а трактирщик с остальными ей отказали в угощении и денег потребовали, а когда оказалось, что денег нет, то стали ее из траттории выгонять с криками – «ходят тут голодранцы, заразу разносят и на даровщину жрать норовят, убирайся ко всем чертям, оборванка!» Кричали они это уже на площади, перед тратторией, я и услышал. Ничего предпринять не успел, только из церкви выскочил… Погнали странницу чуть ли не палками, дети ей вслед улюлюкали. Странница только клюкой махнула, выкрикнула что-то на незнакомом языке и исчезла. Тут-то всех и накрыло чарами. И началось… Я до вечера и полночи как в бреду был, такое творил – вспомнить стыдно. Что-то все-таки соображал, понял, что надо из села как-то выбраться, вот и выбрался. Долго по селу кругами ходил, отвлекаясь, хм, на… всякое. Но таки вышел, хвала богам, и вас вот встретил.

– Что ж, дело прояснилось, – Андреа вздохнул. За время службы странствующим паладином он частенько имел дело с различными проявлениями человеческой дурости, жадности и недальновидности. – Обидели фейри, вот она и наслала на село Проклятие Феи. Точнее – не на село, а на селян. Вы, сеньора, и ваш помощник не попали под него потому, что не местные.

– И что теперь будет? – спросил священник. – Вы с меня чары сняли, но я чувствую, что если в село вернусь, то меня опять накроет.

– С этим делом надо разобраться, – пожал плечами паладин. – Чем я и займусь.

– Но как? Слишком могучие чары, меня вот накрыло, хоть я и посвященный, – священник уставился на паладина с недоверием и надеждой одновременно.