Угасший огонь

I

— Добрый день, мастер, — поздоровался маляр Лаурентино с болезненным на вид стариком, у которого были желтые глаза и заросшее бородой лицо.

— Куда это вы собрались, сеу[2] Лаурентино?

— Да вот иду в Санта-Розу. Полковник[3] хочет, чтобы я покрасил каза-гранде[4]. Он выдает дочку замуж.

Мастер Жозе Амаро, много лет работавший шорником, сидел под навесом возле дома. Прохладный майский ветерок шевелил листья питомбейры, под тенистой кроной которой примостилась его глинобитная хижина с грязной крышей. Жена и дочь были дома. Чувствовался запах еды, кипевшей в кастрюле на очаге. На сковороде шипело сало; помещение было наполнено чадом.

— Значит, будете работать на старого Жозе Паулино? Что ж, он человек неплохой, только вот что я вам скажу: мои руки никогда не трудились на него. Он хоть и богат, но мне его богатства не надо. Я ему не слуга. Как-то раз он накричал на меня, но меня криком не возьмешь.

— Что верно, то верно, покричать он любит, и все же он человек добрый.

— Очень может быть. Но мне его добротой брюхо не набить. Я работаю на того, кто меня уважает. Я себе цену знаю. А этих хозяев энженьо[5] я вижу насквозь. Вот хоть, к примеру, сеу Алваро до Аурора — скряга, каких свет не видывал. Его сразу не раскусишь. И все же мне нравится этот человек. Он никогда ни на кого не орет, всегда спокоен и обходителен. А денег он не платит, потому что жадность его одолела. Он из-за этого и не помогает никому.

— У вас много работы, мастер Зе?[6]

— Откуда ей теперь взяться, работе? Всего несколько заказов. Проезжий погонщик из Гуриньема просил меня сделать седло и несколько сбруй. У меня скоро всякая охота к ремеслу пропадет. Ушли те времена, когда седло приятно было делать. Нынче все норовят купить готовое. А ведь какую продают дрянь! Я говорю не для того, чтобы похвастаться. Но я никогда не променяю ни одно из своих изделий на те богатые седла, которые продают в магазинах. Представляете, сеу Аугусто из Ойтейро купил как-то в городе английское седло — этакую штуковину со всякими украшениями. Так оно уже побывало у меня в починке. Прямо потеха! Когда посыльный из Ойтейро привез мне седло, я ему прямо сказал: «А почему бы сеу Аугусто не починить эту дрянь там, где он ее купил?» Он ведь за седло заплатил немалые деньги. Если бы я запросил столько, сколько с него содрали в городе, меня бы обозвали мошенником. Но старый мастер Жозе Амаро работает на совесть и никогда никого не обжуливает. Однако им больше не нужна моя работа. Что ж, тем хуже для них. Здесь, в своей мастерской, я делаю только то, что хочу.

— Это верно, мастер Зе. Я как-то слышал на ярмарке в Пиларе, как один важный человек из Итабайаны хвалил вашу работу.

Из дома крикнули:

— Отец, завтрак на столе.

— Сейчас иду, не ори, — откликнулся старик. — Я не глухой. Сеу Лаурентино, может, позавтракаете с нами запросто, без церемоний?..

— Большое спасибо, мастер Зе, но мне уже пора.

— Оставайтесь. У нас, правда, не бог весть что, но хватит на всех. — И он крикнул жене: — Синья, у нас гость к завтраку.

В доме разговаривали. Мастер продолжал:

— Я уже стар, и у меня нет сына, которого бы я мог обучить своему ремеслу. Мне наплевать, что ко мне больше не обращаются. Тем хуже для них. Мастер Жозе Амаро никогда не плясал под чужую дудку.

Внутри дома запах сырой кожи перебивал запахи еды. Отовсюду свисали старые сбруи, порванные седла, на полу валялись свернутые куски кожи. Вошла женщина, лет ей можно было дать больше, чем мастеру.

— Добрый день, сеу Лаурентино. Вы уж нас не обессудьте. У Зеки всегда причуды! Ведь завтрак у нас такой убогий.

— Ничего, ничего, дона Синья, я потому и остался, что не люблю церемоний. Разве бедняку до этого…

Мастер Жозе Амаро, волоча кривую ногу, подошел к столу. Это был грубо сколоченный сосновый стол. Они поели фасоли с солониной и жареным салом. В углу, уставившись в пол, молча сидела его дочь Марта. Вид у нее был испуганный. Говорил один мастер:

— Я бедный человек, сеу Лаурентино, но я не позорю бедняков. Вот жена может подтвердить. Сколько раз ко мне обращались богатые, именитые люди, приглашали меня на всякую работу! Но мне, кроме моего ремесла, ничего не надо. Мне бы только вдыхать запах кожи; я родился для этой работы, на ней и умру. Вот моя дочь. Нельзя сказать, чтобы она была уродлива…

— Зе, ты что, спятил?.. Оставь девочку в покое.

— А что я такого сказал? Есть у меня дочь, и я никому ее не навязываю.

Марта низко опустила голову. Ей было лет тридцать, смуглая, бледная, с зачесанными назад волосами. Мастер Жозе, глядя на нее в упор, продолжал:

— Она не вышла замуж потому, что уж больно разборчива. Характером она в мать…

— Перестань, Зека! Хватит болтать глупости.

— Я глупостей не говорю, жена. Не хочешь меня слушать — уходи. Я говорю правду. Только и слышишь от тебя грубости. — Мастер Жозе Амаро повысил голос: — Здесь, в доме, хозяин — я. Кто дубасит кожу с утра до вечера, кто весь пожелтел от испарений, от разделки сыромятной кожи? Здесь я говорю то, что хочу, сеу Лаурентино. Здесь не дом размазни Виторино Кусай Хвост. В этом доме — настоящий мужчина.

Женщины встали из-за стола. Вслед за ними вышел из комнаты мастер. От кустика жасмина, выросшего на карнизе крыши, исходил одуряющий аромат. Тень питомбейры выросла.

Мастер Жозе Амаро посмотрел на дорогу, в изумрудно-зеленую даль.

— Вот что я вам скажу, сеу Лаурентино. Вы живете в поселке и хорошо зарабатываете своим ремеслом. Мне не повезло, потому что я живу у дороги. Правда, владелец энженьо никогда не притеснял меня, и я чувствую себя хозяином в этом доме. Однако никто не ценит ремесленника у дороги. Если бы я жил в Итабайане, я бы давно разбогател. Но я не жалуюсь. Никто мной не помыкает. И живу я здесь уже больше тридцати лет. С тех пор, как приехал с отцом; его изгнали из Гойаны. Он там провинился, я слышал, хотя сам он никогда мне об этом не рассказывал. Убил кого-то, и его судили. Отец мой был настоящий мастер своего дела. Видели бы вы, как он обрабатывал кожу! Одно его седло сеньор из Гойаны самому императору подарил. Но все полетело к черту! Он вынужден был приехать сюда и тянуть лямку впроголодь. Что ж поделаешь, такова жизнь, сеу Лаурентино. Но мастер Жозе Амаро не такой человек, чтобы жаловаться. Это я просто так говорю. Я все сношу безропотно.

— Мастер Зе, извините, мне пора.

— Погодите, дружище, пока солнце не перестанет так палить.

По дороге ехал человек с возом муки. Лошадь поднимала пыль.

— Это Шико Кабеса. Хороший человек. В свое время у него водились деньжата. Но с тех пор как умерла дочь от оспы, он совсем опустился. Кинка Наполеон присвоил себе его участок в Риашане, и бедняга теперь зарабатывает на жизнь, став возчиком. Это его совсем доконало. Если бы Кинка Наполеон нарвался на меня, то не ходил бы гоголем. Я бы всадил ему нож в брюхо. Ей-ей, всадил бы! Вот так-то оно и получается, сеу Лаурентино, — человек имеет свою землю, поливает ее своим потом, любит ее, а потом является хапуга, вроде Кинки Наполеона, и отнимает ее. Я бы пустил в ход нож. Теперь вы понимаете, почему я предпочитаю ничего не иметь.

В доме кто-то запел псалмы заунывным голосом. Мастер Зе Амаро замолчал, прислушиваясь.

— Перестань, дочка! Слышишь! Не хватает еще в моем доме церковных песнопений!

— Оставь, Зека, девочку в покое. Занимайся своим делом.

— Только и умеет огрызаться, старая кляча. — И крикнул еще громче: — Перестань, слышишь! Не хочу, чтобы в моем доме гнусавили молитвы! Здесь хозяин — я!

Наступила мертвая тишина. Только едва слышный приглушенный плач доносился из глубины дома.

— И так целый день. С утра до вечера только и слышишь рев да грубости. Сеньор Лаурентино, а у вас есть дочь? Вот оно вам — это удовольствие. И сказать ничего нельзя — сразу же мать за нее вступится.

Старый Жозе Амаро сел на свою табуретку и замолчал. Перед ним на земле лежали рабочие инструменты. Он взял кусок кожи и принялся его разглаживать, сгибая и разгибая своими толстыми пальцами. Птицы заливались на все голоса. Желтые глаза старика наполнились слезами.

Он взял молоток и с яростью стал колотить по мокрой коже. Стук этот вспугнул голубок, которые сидели неподалеку от навеса. По дороге тащился обоз со спиртом. Старший возчик, парень с плутоватой физиономией, остановился потолковать.

— Храни вас господь, мастер Жозе Амаро. Мы направляемся в сертан[7]. И вот ведь беда, — как назло, лопнула подпруга у одной из моих лошадей. Не можете ли вы мне помочь?

Мастер Жозе Амаро пристально всматривался в человека, как бы силясь узнать его. Затем сказал:

— Вы, случайно, не Алипио из Инга?

— Он самый, мастер Жозе Амаро. Вы ведь знаете, что тогда со мной произошло. Мне пришлось уехать с семьей. Счастье ещё, что, благодаря господу богу и капитану Кинкину, я остался на воле.

Мастер Жозе Амаро взял лопнувшую подпругу и починил ее. Алипио полез за деньгами, чтобы расплатиться.

— Нет, нет, сеньор Алипио. Мне ничего не надо.

Когда обоз скрылся за поворотом, мастер сказал:

— Лихой парень этот Алипио. Представьте себе, еще совсем парнишкой он так разошелся на ярмарке в Инга, что с ним приключилась беда. Нравятся мне такие люди! А дело было так. Он приехал с отцом продавать кукурузу. И вот капрал из отряда полиции решил свести со стариком старые счеты. Тут и случилось это несчастье. Алипио выхватил нож и разбушевался на всю ярмарку. Капралу он выпустил кишки, да и солдату, который по дурости вмешался в драку, не суждено было остаться в живых, чтобы рассказать потом, как все произошло. Алипио судили. Но ему повезло; случись это здесь, в Санта-Фе, он сгнил бы в тюрьме. Что и говорить…

Лаурентино стал прощаться:

— Мне пора, мастер Зе. Спасибо вам, но солнце уже начинает садиться.

— Неужели, дружище, вы уже уходите? Заходите к нам почаще. Наш дом всегда для вас открыт. Синья, сеу Лаурентино уходит!

В дверях появилась старуха.

— Извините за все, сеу Лаурентино, Зека стал невозможен. Доброго вам пути!

Стук молотка заглушал все дневные звуки — пение птиц, шелест ветвей, раскачивавшихся на ветру, далекое мычание коровы.

Лаурентино ушел. А мастер, понурив голову, продолжал свою работу. Снова услышав плач дочери, он застучал по коже с еще большим ожесточением. Теперь этот Лаурентино станет всем рассказывать о его доме. О том, что дочь у него плакса, а Синья распускает язык. Он хотел распоряжаться здесь всем, как распоряжался кожей, которую обрабатывал, хотел, чтобы все были ему послушны, как эта кожа. Дочь продолжала плакать, как маленькая девочка. Что с ней, с этой тридцатилетней дурой? Отчего она ревет, хоть ее никто пальцем не трогает? Ах, если бы у него был сын, парень вроде этого Алипио — храбрый, отчаянный, сильный! Если бы у него был сын, тот бы не причинял ему столько неприятностей, как эта девка! Чего она ревет? Всю жизнь она плачет, хотя ее никто никогда не бил. Стоит сказать слово, сделать замечание — и она тут же в слезы. К мастеру подошел козел. Он был совсем ручной. Мастер встал и высыпал на землю кукурузу. Затем снова сел на табуретку и взялся за дело. На дороге послышался скрип. Медленно двигалась запряженная быками повозка с шерстью. Возчик остановился поговорить с мастером. Ему нужна была сбруя для быков. Полковник велел заказать ее в Пиларе. А возчику больше нравилась работа мастера Жозе Амаро.

Мастер взглянул на него. И спокойно, будто его это совсем не трогало, сказал:

— Значит, заказ из Санта-Розы? Так вот, дружище, для этого человека я ничего не делаю. Каждый знает, что я не вырежу ни одного ремня для полковника Жозе Паулино. Ты уж не сердись на меня. Но я поклялся.

— Простите, сеу мастер, — смутился возчик. — Но он неплохой человек. И я ничего не знал о вашей с ним распре.

— Ну вот, теперь будешь знать. Для тебя, дружище, я бы сделал задаром. А для него не стану, даже если бы он озолотил меня. Я это всем говорю. Терпеть не могу, когда на меня кричат. Я человек бедный, отсталый, имею дело только с кожей, но кричать на себя не позволю.

Возчик ушел. Колеса повозки заскрипели под тяжестью мешков. Скоро она скрылась из виду. Мастер Жозе Амаро стал колотить размоченную кожу. Голубки испуганно вспорхнули от яростного стука молотка. Жозе Амаро думал о сыне, которого у него нет, и о дочери, которая беспрерывно плачет. Во всем виновата его жена, Синья. Солнце все больше клонилось к западу. Ветерок дул сильнее, он колыхал листья питомбейры и ветви красного кедра, шевелил листву цветущего жасмина. Воздух наполнился благоуханием руты. Мастер нарезал ремни для уздечек, их заказал погонщик из Гуриньема. Всю жизнь он работал на бедноту. Это угнетало его. Отец смастерил седло для самого императора. А он здесь, на краю дороги, сидит и шьет сбрую черт знает для кого. Наконец-то дочь замолчала. Девке уже давно пора детей рожать, а она все еще ревет белугой. Кому она нужна такая, их единственная дочь! Во всем виновата Синья.

Проезжавший верхом на лошади негр остановился у дверей дома.

— Добрый вечер, мастер!

— Добрый вечер, Леандро. Далеко ли едешь?

— Да нет, мастер Зе. В Пилар, к полицейскому инспектору, меня послал сеу Аугусто из Ойтейро.

— Что-нибудь стряслось?

— Убили двух парней во время танцев в доме Шико де Нанинья. Они пришли туда из Лапы — поселка близ города Гойаны — и затеяли ссору. Вот их и убили. Я еду сообщить об этом майору Амброзио.

— Этот Амброзио — чистая размазня. Если бы меня сделали здесь полицейским инспектором хоть на день, я бы показал, как сажают в тюрьму. Со мной хозяин энженьо не посмел бы разговаривать свысока.

— Сеу Аугусто не такой человек, мастер Зе.

— Дружище, я говорю не о сеу Аугусто. Я о других. Неужели ты не понимаешь, что, будь я полицейским инспектором, дело пошло бы иначе? Разве это порядок, чтобы представителем власти командовали богатеи? Я хоть и сижу здесь в своей конуре, но все прекрасно вижу. В наших краях бедняк всегда виноват.

— Это верно, мастер Зе, но сеу Аугусто не такой. Он никогда ни во что не вмешивается и своих людей в обиду не дает. Такой человек заслуживает уважения. А доктор Кинка из Энженьо-Ново? Вот какими надо быть.

— Я еще не так стар, чтобы впасть в детство. И никому не позволю собой командовать. Пусть это все знают. Я ни о ком не говорю плохо и ни в чью жизнь не вмешиваюсь. У меня дом, семья, работа. Я работаю на кого хочу, я не холуй, как эти голодранцы-кабры[8].

— Зачем же людей оскорблять, мастер Зе?

— Я никого не оскорбляю. Но пусть все знают, что мастер Жозе Амаро не даст собою помыкать. Тут недавно заезжал возчик полковника Жозе Паулино. Но я не принял заказа от этого старого крикуна. Плевать я хотел на него! Мне никто не указ! И отец мой таким же был. Он никому не стал бы лизать задницу.

— Мастер Зе, видать, вы сегодня не в духе, я лучше поеду.

— И вовсе нет. Никто не любит, когда я говорю правду. Я ремесленник и ни от кого не завишу. Но стоит мне об этом сказать — и сразу же появляется бедняк, вроде тебя, и говорит, что я не в духе. Почему это я не в духе? Потому, что говорю правду? Я избиратель и могу отдать свой голос, кому захочу. Я не голосую за правительство. Однажды ко мне пришел родственник Кинки Наполеона и стал просить, чтобы я отдал свой голос на выборах. «А за кого я должен голосовать, сеньор Зе Медейрос? — спрашиваю я. — За Кинку Наполеона, который крадет землю? Здешний край, Пилар, — несчастная земля: коль ускользнет из рук старого Жозе Паулино, попадет в карман Кинки Наполеона». Этот человек обозлился на меня и ушел.

Из дома снова послышался плач. Негр Леандро спросил:

— У вас дома горе, мастер Зе?

— Никакого горя у нас нет.

Жозе Амаро замолчал.

Издалека донесся паровозный гудок.

— Это из Ресифе[9], по расписанию. Уже поздно, мастер Зе. Вам ничего не надо привезти?

— Куда вы торопитесь? Еще рано!

Хмурое лицо мастера Амаро расплылось в улыбке, когда он прощался с негром.

— Так что вам привезти из поселка?

— Ничего не надо, спасибо. Кланяйся этому болвану Амброзио. И передай, что, если ему нужна уздечка, я сделаю ему задаром.

Пришпорив лошадь, негр двинулся в путь. Жозе Амаро снова погрузился в свои мысли. Острым ножом он нарезал кожаные ремни, отмеряя их по ширине с большой тщательностью. Трудился для какого-то бездельника из Гуриньема. Ах, если бы у него был сын, который мог бы дать отпор господам и постоять за отца в трудную минуту! Послышался звон колокольчиков, и на дороге показался кабриолет. Мастер Жозе Амаро поднялся. Мимо него проезжал владелец земли, на которой стоял его дом. Это был хозяин Энженьо Санта-Фе полковник Луис Сезар де Оланда Шакон со своей семьей. Он поздоровался с Жозе Амаро. Дамы в коляске тоже поклонились мастеру. Кучер Педро даже не взглянул в его сторону. Кабриолет полковника Лулы был слишком роскошным для убогой дороги, ведущей в Пилар. Синья выскочила из дома поглазеть на проезжавшую коляску. Мастер Жозе Амаро обернулся к жене и, сверля ее своими желтыми глазами, спросил со злобой:

— Ну что, заткнулась эта сумасшедшая?

— Опомнись, что ты говоришь, несчастный ты человек! Дай бедняжке выплакаться вволю.

Мастер Жозе Амаро снова принялся за работу. Молоток застучал в тишине наступившего вечера. Звон колокольчиков все удалялся и удалялся, замирая вдали. Во всем виновата его жена Синья. Негр Леандро разозлился на него. Конечно, негры привыкли к неволе. Они даже не хотят стать свободными. Так и лезут в ярмо. Рядом с ним на карнизе запела канарейка. Мастер Амаро свыкся с пением этой свободной птички. Пусть себе поет. Он с силой колотил по коже, колотил, пока не заболела нога, которая уже совсем скривилась. Что ему до кабриолета полковника Лулы? Что ему до богатства старого Жозе Паулино? Да, он богат, но одна его дочь умерла еще при рождении. А канарейка все пела, не обращая внимания на стук молотка. И вдруг наступила тишина, будто мир на мгновение замер. Перестал стучать молоток, замолкла и канарейка на карнизе. На какую-то долю секунды воцарилась мертвая тишина. Мастер Жозе Амаро крикнул жене:

— Синья, подавай свой обед, да шевелись же, чертова кляча!

Сгущались сумерки. Мастер Жозе Амаро собрал рабочий инструмент и унес в дом. Во дворе клохтали куры. Старая Синья загоняла их на насест.

— Вот чертова птица, никакой от нее пользы, — проворчал мастер. — Одни только шум да забота.

II

Кучер Педро явился к мастеру от полковника Лулы. Полковник вызывал Жозе Амаро к себе в имение чинить упряжь. Внимательно выслушав негра, мастер недовольно сказал:

— Все почему-то считают, что мастером Жозе Амаро можно командовать. А я свободный ремесленник, сеу Педро, и этим горжусь. Полковник Лула каждый раз, проезжая здесь, снимает шляпу, будто делает мне одолжение; а вот ни разу не остановился и не спросил меня, как я поживаю. У него своя гордость. У меня — своя. Я живу на его земле, но не плачу ему арендной платы, потому что здесь жил мой отец еще при его тесте. Я поселился тут мальчишкой. С чего ему так заноситься? Ничего бы с ним не случилось, если бы он спросил меня о здоровье. Отец рассказывал мне, что сеньор в Гойане был совсем другим. Он хорошо относился к простым людям. А ведь у него несколько энженьо, он был очень богат. Я беден, сеньор Педро, но и у меня есть своя гордость.

— Мастер Зе, я-то здесь при чем? Меня послали за вами, я только передаю то, что мне велено.

— А я ничего такого и не сказал. Просто я терпеть не могу бедняков, которые лижут зад богачам, как этот бездельник Виторино. Вечно он бегает за важными господами, как бездомный пес. Так, значит, полковник Лула желает, чтобы я пришел починить сбрую для его коляски? Ну что ж, я приду.

— Там все прогнило, мастер Зе. Просто вожжи нельзя натянуть, сразу же что-нибудь да лопнет. Этой сбруе уже много лет.

— Не умеете вы обращаться с вещами, вот в чем беда.

— Вовсе нет, мастер Зе. Сбруя и в самом деле совсем старая.

— Полковник Лула — человек с именем. Только уж больно он заносится. И чего он так важничает? Я ни разу не видел, чтобы он объезжал свои плантации. А вот полковник Жозе Паулино не слезает с лошади. Потому-то он и богат. Не то что полковник Лула. Зато полковник Лула разъезжает в своем кабриолете, как король.

— Кому что нравится, мастер Зе, дело вкуса. Старый Коста де Мата из Вары не ездит на лошади, потому что боится испортить ей копыта.

— Я говорю о нормальных людях, сеу Педро. А вы приводите мне в пример этого скрягу. Таких скряг, как он, по всему свету не сыщешь. Как-то заехал ко мне заказать седло. И как начал болтать — я думал, этому конца не будет. Он все говорит да говорит, а под конец предложил мне какие-то гроши. Но я ему прямо сказал: «Капитан Коста, я этим зарабатываю и не могу делать подарков богатым людям». Так и сказал.

— А чем полковник Лула лучше него, мастер Зе? Он тоже хитрый и жадный!

— Это у него наследственное, сеу Педро, ей-богу, наследственное. Говорят, что папаша его отличался тем же недостатком. Его преследовали из-за восстания сорок восьмого года[10]. И он умер где-то в глуши. Отец рассказывал мне об этих событиях. В ту пору убили Нунеса Машадо[11], двоюродного брата сеньора Гойаны. Папаша полковника Лулы был заодно с этими людьми. Вот его и прикончили. Жена после этого рехнулась, вот и сынок, видно, тоже малость не в себе.

— Это верно, мастер Зе, у него, конечно, не все дома. Я никому не говорил об этом, но вам скажу откровенно: я даже побаиваюсь жить у них.

— Ну что вы, сеу Педро. Это оттого, что вы еще молоды. Я знал их прежнего возчика — Макарио. Вот уж кто был предан полковнику, я такой преданности не видел, умер он от старости. Говорят, что Макарио приехал к полковнику из Пернамбуко, он очень был привязан к его отцу. Он был каброй старого Оланды во время событий сорок восьмого года. И никого не боялся. Когда полковник поругался с Кинкой Наполеоном, старый Макарио пришел как-то к этому негодяю Кинке и сказал: «Послушайте, майор, моя жизнь ничего не стоит, а вы свою цените дорого. Не смейте обижать полковника!» Вот это человек! Таких я люблю!

— Но вы, мастер Зе, не платите за аренду?

— Даже мой отец не платил. Мы жили здесь еще при тесте полковника. Здесь прошла вся моя жизнь. Полковник Лула никогда не заговаривал со мной об арендной плате. И я вам скажу, он неплохой человек. Но к его высокомерию я так и не привык. Чего он так важничает? Рано или поздно все мы окажемся в земле… Ну ладно, скажите полковнику, что завтра я приду.

Педро ушел, а мастер все еще размышлял о полковнике. Он знал многих помещиков, среди них были всякие люди, но таких, как полковник Лула, он, по правде говоря, не встречал. Чем отличалось поместье Санта-Фе от соседних владений? Равнина с отличным глиноземом, холмы, покрытые густым лесом. Хорошая земля, хозяйство, правда, небольшое, но вполне достаточное для того, чтобы полковник Лула мог безбедно существовать вместе с семьей. На этой земле поселился когда-то капитан Томас, отец доны Амелии, тесть полковника Лулы.

Жозе Амаро с детских лет знал капитана Томаса. Отец говорил о нем как о человеке решительном, честном, трудолюбивом. Он был видным политическим деятелем в либеральной партии, и ему принадлежало изрядное число рабов. Потом появился полковник Лула де Оланда. Мастер прожил при нем более тридцати лет — с тех пор, как тот стал хозяином энженьо после смерти капитана Томаса. Полковник приехал сюда в своей роскошной коляске и зажил вот так, как живет сейчас. Жозе Амаро не мог понять хозяина той земли, по которой он ступал, и того дома, в котором он жил.

Стоял прекрасный майский день. Вокруг все зеленело, горячие лучи солнца палили землю, покрытую лужами. Кажазейры[12] отбрасывали тень на маленький двор, в котором старая Синья держала свиней. На жердях ограды красовались синие и фиолетовые цветы вьющихся растений. Свиньи хрюкали, нарушая утреннюю тишину. Жозе Амаро расстался с мыслями о полковнике Луле и снова задумался о жене, которая как раз в это время прошла мимо со связкой дров за спиной. Он хотел заговорить с ней, но слова застряли у него в горле; он со злостью принялся колотить по коже, которую обрабатывал. Во всем виновата его жена Синья; он не мог отрешиться от ненависти к ней. Из дома вышла дочь с кувшином на голове и направилась к свинарнику. Ведь она была его плотью и кровью, и все же что-то в ней претило ему. Мастер Жозе Амаро смотрел, как она идет своей неуклюжей походкой, раскорячив ноги, и ему захотелось высказать ей все, что у него наболело. Он принялся колотить по коже еще яростнее, до боли в ноге, изо всех сил размахивая своим молотком. И это его семья: незамужняя дочь, без всяких надежд на брак, на жениха, на нормальную человеческую жизнь.

— Добрый день, мастер Зе, — поздоровался маляр Лаурентино, возвращавшийся из Санта-Розы. — Я закончил покраску только вчера вечером. Там было много работы. Полковник собирается устроить пышную свадьбу. Говорят, будет сам губернатор. Он ведь тоже выдает замуж свою дочь.

— Ты весь дом перекрасил?

— Да. Теперь он стал как игрушка. Вместе со мной работал мастер Родолфо, он проводил воду в ванную. Полковник Жозе Паулино уж если решит раскошелиться, то денег не жалеет.

— Мимо меня проезжает много важных людей. Две недели назад, когда вы заходили ко мне, я сказал, чтобы полковник в Санта-Розе ни в чем на меня не рассчитывал. И я не жалею об этом. Зачем же вы толкуете мне об его богатстве? Уж не думаете ли вы заткнуть мне рот?

— Ну что вы, мастер Зе, нельзя же быть таким подозрительным. Я знаю, что вы не поладили с полковником, но зачем доходить до крайности!

— А, бог с ним, сеу Лаурентино; я человек бедный, простой ремесленник, но не сетую на свою судьбу. Вы можете сказать где угодно: «Мастер Жозе Амаро никому не завидует». У кого есть деньги, пусть ими подавится.

— Мастер, я зашел к вам не затем, чтобы ссориться.

— Да разве я ссорюсь, дружище! Какая же это ссора! Выходит, мне и правду сказать нельзя.

— Вы правы, мастер Зе, простите меня.

— А чего мне вас прощать. Если бы я захотел, то жил бы сейчас в Гойане и был бы богат. Я ничьему богатству не завидую.

Они помолчали. Только канарейка распевала во весь голос на карнизе да скрипела кожа под старым ножом мастера.

— Сеу Лаурентино, — сказал он, — о человеке судят не по деньгам, а по заслугам. Вы вот ели за столом полковника Жозе Паулино, а теперь пришли сюда и рассказываете мне о его богатстве, чтобы вызвать у меня зависть.

— Ну что вы, мастер Зе, я не такой человек. Не впервые обедаю за столом богатого человека.

— И все же это так.

По грязной дороге рысью трусила лошадь. Жозе Амаро и Лаурентино увидели проезжавшего мимо старого Жозе Паулино, в широкополой чилийской шляпе, с хлыстом в руке.

— Добрый день! — крикнул он издалека.

Лаурентино поднялся и почтительно снял шляпу. Жозе Амаро со злобой процедил сквозь зубы «здравствуйте». Разговор не клеился. Яркое утреннее солнце освещало все вокруг. На кухне шипело сало, жарившееся на глиняной сковороде.

— Ладно, мастер Зе, я пойду.

— Так что учтите, сеу Лаурентино, я никогда ничего не сделаю для этого человека.

— Ну что ж, дело ваше, мастер, до свидания.

«Вот вредный старик, — думал маляр, — прямо змея подколодная! И что он суется в чужую жизнь? Стоит о ком-нибудь заговорить, как он всегда очернить сумеет».

Лаурентино зашагал по дороге, направляясь в Пилар, и вскоре увидел всадника, медленно трусившего ему навстречу. Он подумал было, что это падре Жозе Жоан, который всегда ездил медленно, точно ему некуда было торопиться. Но оказалось, что это Виторино Кусай Хвост на своей заморенной кляче. Лаурентино хотел свернуть в сторону и пойти по тропинке, но Виторино закричал:

— Ты чего испугался?

— С чего это вы взяли, капитан Виторино?

— Вы все думаете, что со мной трудно ладить. А я просто хочу, чтобы меня уважали.

— И правильно делаете.

— Можешь добавить — капитан. Я — капитан, как Лула де Оланда — полковник. И не делай мне одолжение тем, что соглашаешься.

Стоя на обочине дороги, Лаурентино слушал выкрики старика. У дряхлой кобылы выпирали ребра, седло было старое, потрепанное, попона дырявая, уздечка из веревки.

— Я человек уважаемый. А эти вон черномазые сопляки выбегают на дорогу и дразнят меня. Черт знает что такое! Я белый сеньор, как и Жозе Паулино. Он мой двоюродный брат. А эти канальи не дают мне прохода! Так вот, сеу Лаурентино, Лула де Оланда разъезжает в своей коляске, высматривая, не найдется ли дурак, который женится на его дочери. Не думайте, что я такой же бездельник, сеу Лаурентино.

У кобылы слезился один глаз, порванная уздечка врезалась в морду. Лаурентино собирался распроститься, но от Виторино не так просто было отделаться. Широкое, исцарапанное лицо старика, седые волосы, торчавшие из-под шляпы, делали его похожим на жалкого шута.

— Счастливого пути, капитан Виторино, мне надо засветло добраться до дома.

— Скажи этим собакам, что с капитаном Виторино да Кунья шутки плохи.

И он с силой пришпорил кобылу. Та метнулась в сторону, чуть не сбросив всадника. Виторино едва удержался и закричал:

— Свора собак!

Мальчишка, прятавшийся в зарослях, выскочил на дорогу, пугая лошадь криками:

— Кусай Хвост! Кусай Хвост!

Виторино с силой рассек воздух хлыстом.

— Я тебе покажу Кусай Хвост, сукин сын!

Мальчишка кричал все громче у самых ног разъяренного старика. Виторино вонзил шпоры в бока лошади — ему хотелось раздавить наглеца. Но напрасно, старая кобыла еле переставляла свои костлявые ноги. Издали послышался голос другого сорванца:

— Эй, подхвостник уронил!

Виторино негодовал, он был страшно взбешен:

— Свора собак! Я Виторино Карнейро да Кунья, белый, всеми уважаемый сеньор!

Он яростно жестикулировал, точно споря с невидимым врагом. И при этом размахивал хлыстом как безумный.

— Вот старая кляча, черт бы ее побрал!

Он безжалостно хлестал кобылу, которая по-прежнему лениво тащилась по дороге, вспугивая ящериц. Капитан Виторино Карнейро да Кунья проезжал по землям полковника Лулы де Оланда. На пути росло большое мастиковое дерево, которое якобы приносило несчастье. Но он этому не верил. Его не страшили ни живые, ни мертвые. Навстречу шла женщина в красной юбке.

— Добрый день, сеньор Виторино.

— Придержи язык. Ты мне не ровня. Я капитан Виторино. Я имею законное право носить это звание.

— Извините меня, сеньор Виторино.

— Пошла прочь, потаскуха! Иди к своим кобелям!

— Заткнись, старый пакостник!

Виторино с угрожающим видом поднял хлыст. Женщина сбежала на обочину и разразилась ругательствами:

— Ах ты, старый трепач! Кто тебя не знает, старый осел?!

— Кусай Хвост, Кусай Хвост! — закричали стоявшие поодаль мальчишки.

— Паршивцы! Вот я вас!

Женщина ушла, а капитан Виторино продолжал свой путь. Вскоре он увидел дом мастера Жозе Амаро. Жозе Амаро да Силва — свободный избиратель, его кум. Будь воля капитана, он бы взял в крестные отцы сыну своего двоюродного брата Жозе Паулино, но жена предпочла шорника. А разве ее переспоришь? Упрямая женщина все норовит сделать по-своему. Ему хотелось называть двоюродного брата — «кум Жозе Паулино». Но чертова баба порешила иначе.

Его сын Луис служит в военно-морском флоте. Он станет офицером… Птицы распевали на придорожных деревьях, в тени которых возвращался домой капитан Виторино. Все встречные насмехались над ним, а он не такой человек, чтобы позволить над собой издеваться. Он капитан Виторино Карнейро да Кунья, из весьма почтенной семьи. А его двоюродный брат, плантатор, — влиятельное лицо в провинции. По дороге капитан заедет потолковать с кумом Жозе Амаро. Правда, Жозе Амаро не из такой уважаемой семьи, как он сам, но все же мастер — человек белый, да и отец его был сыном моряка из Гойаны.

С такими мыслями капитан подъехал к дому шорника, который крестил когда-то его сына Луиса в миссии падре Антонио в Пиларе.

— Добрый день, кум, — поздоровался Виторино, подъехав к дому мастера.

— Добрый день, кум; не остановитесь ли отдохнуть?

Виторино спешился, привязал уздечку к ограде и подошел к навесу. Мастер Жозе Амаро недолюбливал этого человека, которого никто не уважал. Бедняга вызывал в нем досаду своей бесцельной жизнью и бесконечными, никому не нужными разъездами. Когда Жозе Амаро узнал, что крестник поступил в военно-морской флот, он обрадовался. По крайней мере, парень вырастет не таким дурнем, как отец, который витает в облаках.

Старый Виторино, в свою очередь, считал кума существом низшим. Тот был шорником, а таким ремеслом белому человеку заниматься не пристало.

— Ну как, много работы, кум Жозе Амаро?

— Как обычно, кум Виторино. Как обычно.

— Я весь день в бегах. Эти проклятые выборы совсем замучили меня. Даже к вам, кум, я заехал неспроста. Мне нужен ваш голос. Майор Амброзио включил меня в список кандидатов на пост советника. Я рассчитываю на ваш голос. Они знают цену капитану Виторино Карнейро да Кунья. Я стану крупной фигурой, кум. Жозе Паулино на этот раз узнает, чего стоит его двоюродный брат.

В окно выглянула жена шорника.

— Добрый вечер, кум Виторино. Как поживает кума Адриана?

— Добрый вечер, кума Синья. Старуха совсем спятила. Ее мучает ревность. Будто я какой-то кобель. Проклятая баба меня повсюду выслеживает.

— Вам, кум, тоже не мешало бы быть поскромнее.

— Скромности у меня больше чем достаточно, кума. Я бы даже в монахи мог пойти.

И он оглушительно захохотал. Мастер Жозе Амаро сидел нахмурившись, его раздражала болтовня старика.

— Эх, кум, видели бы вы меня на празднике в Маравалье. Молодежь там разбитная. Я уже старый и не обращаю внимания на девушек. Но только и слышно было: «Капитан Виторино, сюда, капитан Виторино, туда». Я хоть и стар, а среди молодежи свой человек.

— Так, значит, кум, вам надоела забота кумы Адрианы?

— Кому нужна забота старой жены? Пусть конь старый, а трава ему нужна молодая, кума Синья.

Жозе Амаро по-прежнему сидел с хмурым видом. Синья заметила это и стала прощаться с гостем:

— Так передайте, чтобы кума Адриана заходила. У меня есть петушки, которых надо оскопить. Только она умеет это делать.

Когда Синья скрылась в окне, Жозе Амаро посмотрел на лошадь, привязанную к ограде, и сказал:

— Кожа да кости, кум.

— А я ведь за ней хорошо ухаживаю. Травы даю вдосталь, кукурузы тоже. Что я могу сделать! Это, видно, старость. Она, проклятая, и при виде жеребца не ржет. Значит, пора ей подыхать. Однако, кум, ведь мы говорили о выборах, не правда ли? Я рассчитываю на ваш голос. Мы навсегда отвадим Жозе Паулино от политики. Амброзио знает, каким уважением я пользуюсь. Он не сомневается, что я обеспечу ему на выборах двести голосов. Только мои родственнички в это не верят. Но у капитана Виторино Карнейро да Кунья много друзей. Так могу я рассчитывать на ваш голос?

Верхом на лошади ехал какой-то паренек. Завидев старого Виторино, он остановился и стал громко кричать:

— Кусай Хвост! Кусай Хвост!

Виторино вскочил и, схватив камень, бросился к сорванцу.

— Я тебе покажу, паршивец, какой я Кусай Хвост!

Он резко рванулся, но, споткнувшись о корни питомбейры, упал на землю. Мастер Жозе Амаро помог ему встать. Виторино не мог выговорить ни слова. Он побледнел, тело его обмякло. Придя в себя, выпил воды и сказал прерывающимся голосом:

— Вот видите, кум, как меня преследуют.

Синья и дочь вышли из дома утешить старика.

— Я здорово треснулся. Спасибо, спасибо за помощь. Эти паршивцы мне еще заплатят за все. Я уверен, что это козни Жуки из Санта-Розы. Но я разделаюсь с негодяем. Всю рожу хлыстом раскрою мерзавцу!

Мастер Амаро мягко сказал:

— Кум Виторино, я не хотел вам ничего говорить, но вы сами во всем виноваты.

— Виноват, в чем? Разве вы не видите, что это политическое преследование? Они боятся, что меня изберут. Проклятые кабры! Я им еще покажу, каков старый Виторино Карнейро да Кунья. Если они хотят со мной драться — я готов. Хоть врукопашную.

Мастер Жозе Амаро молча слушал, как без умолку болтает капитан Виторино, оправившийся от потрясения.

— Я свалю Жозе Паулино. Сюда прибывает полковник Рего Баррос, он человек военный, со связями. Он будет здесь губернатором. И всех мошенников засадит в тюрьму. Дантас Баррето будет в Пернамбуко, Франко Робело — в Сеара. Луле де Оланда следовало бы возглавить партию здесь, в Пиларе. Отец его был руководителем в Пернамбуко — он, кажется, участвовал в восстании сорок восьмого года. Вот почему мне так нравятся люди из сертана. У моего отца была земля в Карири и тридцать человек под ружьем. Там дело решалось пулями, кум. Это мне больше по нраву.

Темнело. Со стороны реки доносился отчаянный лай. Потом раздался сухой выстрел.

— Это Маноэл де Урсула охотится за преа[13], — сказал капитан Виторино. — Он тоже из тех каналий, что относятся ко мне без всякого почтения. Я уверен, кум, быть беде в этой долине. Кое-кому я кишки повыпущу. Ну ладно, мне пора. — И он крикнул жене шорника: — Кума, до свидания!

— С богом, кум.

— Так как же, могу я рассчитывать на ваш голос?

Жозе Амаро медлил с ответом.

— Могу рассчитывать?

— До выборов, кум, еще далеко.

Виторино взгромоздился на свою жалкую клячу и сунул ноги в стремена. На прощанье он сказал:

— Если что понадобится, я к вашим услугам.

И двинулся в путь на своей дряхлой лошаденке. Тень его росла при свете заходящего солнца, и в косых лучах он казался гигантом. Вдруг кобыла испуганно шарахнулась в сторону, будто на что-то наткнулась. Капитан пришпорил ее и скрылся за густой зарослью кустарника. Еще раз мастер Жозе Амаро увидел его на повороте дороги. Он ехал, жестикулируя, размахивая хлыстом, словно поражая им врагов. Издали донесся крик — какой-то мальчишка дразнил старика писклявым голосом:

— Кусай Хвост, Кусай Хвост!

Собачий лай заглушил хриплый возглас капитана:

— Вот я тебе дам, сукин сын!

Эхо принесло эти слова с другой стороны. Жозе Амаро собрал рабочие инструменты и отнес их в дом. Он видел, как прошла дочь, неся на голове кувшин с водой, как жена загоняла кур на насест. Ангольская курица неистово кудахтала во дворе. Но голос старой Синьи заглушал все звуки:

— Цып, цып, цып!

Мастер Амаро направился к обочине дороги. Совсем низко стаями летела саранча; отяжелев, она падала на землю и уже не в силах была подняться. Мимо мастера прошел негр Маноэл де Урсула с ружьем через плечо и с двумя собаками на длинном поводке.

— Добрый вечер, мастер. Вышли прогуляться по вечерней прохладе?

— Смотрю, какая будет погода.

— Там на дороге мальчишки свалили старого Виторино. Они протянули веревку, и лошадь споткнулась; старик упал на землю. Вот проклятые! Я помог сеу Виторино сесть на лошадь. Он клянет всех на чем свет стоит. Говорит, что поругался с маляром Лаурентино и избил его. У этого сеу Виторино, видно, не все дома.

На ягдташе у негра выступила кровь убитой добычи. Мастер Жозе Амаро молчал.

— Хотите я дам вам одну преа, — толстенькая, совсем что твоя курица.

Он вытащил грызуна и положил на траву.

— Тяжелая пища! Для тех, у кого язва, — просто яд.

Мастер Жозе Амаро поблагодарил. Негр, сопровождаемый собаками, ушел, что-то бормоча себе под нос. Стемнело. В доме все затихло. Успокоились на насесте куры.

— Девочка, отнеси-ка это в дом.

Пятна крови остались на траве. При виде их шорника замутило. Он засыпал пятна мокрой землей. Синья загнала на ночь домашнюю скотину и птицу. В хлеву, похрюкивая, рыли землю свиньи. Козел улегся под навесом. От пятен крови мастеру стало нехорошо. Но он не решился выбросить убитого зверька. Завтра Синья приготовит из него жаркое, и он забудет об этой крови. Тускло светила керосиновая лампа. От сырой кожи, только что полученной из Итабайаны, распространился особенно сильный запах. Мастеру захотелось поговорить по душам с женой и дочерью, хоть как-то поладить с Мартой. У него редко появлялось такое желание. Он был колюч, не хуже кактуса.

По дороге проехал кабриолет полковника Лулы. Огоньки фонарей и звон колокольчиков рассеяли тишину вечера.

— Дона Амелия едет на майское богослужение, — сказала жена.

— Это они любят, — ответил шорник.

Издали, будто с другого края света, все еще доносился звон колокольчиков.

— Вот поэтому-то они и прогорают.

— Замолчи, безбожник.

— Я не верю тем, кто валяется в ногах у падре.

Они помолчали.

— Бедняга кум Виторино, вот не повезло куме Адриане. Ты не представляешь себе, Зека, как она страдает.

— Видно, ей это на роду написано. От судьбы не уйдешь.

Приятный вечерний ветерок проникал в дом шорника, заполняя его благоуханием цветущей кажазейры и жасмина, который раскрывался навстречу появившейся на небе луне.

— Сегодня полнолуние?

— Да. Ты заметила, как выглядит бедняга Виторино?

Они подошли к дверям дома и, глядя на звездное небо, ощутили покой мира, огромного молчаливого мира. Вдруг залаяла собака. Потом тревожно завыла, будто от сильной боли.

— Это она на луну воет.

— Да, на луну. Скулит.

Туча заволокла небо, и все вокруг потемнело. И тут же мир снова осветился белым светом.

— Будь осторожен, Зека, — дождь собирается. Смотри не простудись.

Мастер закрыл окно.

— Комары налетят. Я пойду немного пройдусь.

Он вышел.

— Не промокни, Зека.

Мастеру Жозе Амаро стало спокойно и немного грустно. Он любовался луной, заливавшей молочным светом кажазейры и зеленые луга полковника Лулы де Оланда. Жозе Амаро пошел по дороге. Ему захотелось побыть одному, побыть наедине с собой, со своими мыслями. Ночь манила его. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Всю жизнь он прожил прикованный к своей табуретке, как негр к позорному столбу. А сейчас он испытывал неодолимое желание ходить. Заметив белую фигуру неподалеку от дома Лусиндо Каррейро, он остановился. Подождал, пока она приблизится. Это был негр Жозе Гедес, посыльный из Санта-Розы.

— Добрый вечер, мастер Зе, вы кого-нибудь ищете?

— Да нет, просто вышел пройтись, хочу размять ноги.

Негр пошел дальше. Лягушки на пруду безостановочно квакали. Светлячки ползали по земле, в страхе прячась от луны. Все было так красиво и так непохоже на то, что ему приходилось видеть дома. Мастер решил пойти дальше. А что, если свернуть с дороги? Он зашагал по тропке, ведущей к реке. Ему повстречалась негритянка Маргарида, которая шла удить рыбу.

— Что это вы сюда забрели, мастер Жозе Амаро?

Он что-то буркнул в ответ и повернул обратно. От земли исходил аромат. Благоухали распустившиеся цветы и спелые плоды. Жозе Амаро вернулся домой помолодевшим. Жена тревожно спросила:

— Куда это ты ходил в такой час, Зека? В такой час бродят только лунатики.

Он ничего не ответил, запер дверь и улегся в гамак. Долго не мог заснуть и все прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Тяжело дышала во сне дочь. Что с ней? Вспомнились пятна крови на зеленой траве. Запах кожи наполнял дом. Ослепительно-белый свет луны проникал сквозь щели черепичной крыши. И мастер Жозе Амаро уснул, любуясь узорами, нарисованными лунным светом на полу. Глухо храпела Синья.

На другой день повсюду разнесся слух, что мастер Жозе Амаро стал оборотнем. Его, мол, встретили в зарослях кустарника в ожидании дьявольского часа, а на дверях его дома видели человеческую кровь.

III

— Можешь оставить поднос тут. Я уже проголодался.

— Дона Мариана велела извиниться перед вами. Сегодня благовещение, и люди в каза-гранде постятся.

— Все они метят попасть в рай. Думают, что господу богу угоден тощий скот. А бог-то — он любит упитанную скотину. Ну-ка, что тут старуха прислала мне сегодня? Э!.. Да эта штука из трески не для меня.

— Все сегодня едят треску, мастер Зе.

— Я пришел сюда работать не для того, чтобы есть эту дрянь.

— Но белые ее едят, мастер.

— Какое мне дело до белых! Я хочу, чтобы у меня брюхо было набито.

Мальчишка расплылся в улыбке.

— Знаете, мастер, старик только и знает, что молится.

— Это они любят. Они думают, что ремесленник — скотина. И хотят меня унизить тем, что не сажают за стол в каза-гранде. Я им не маляр Лаурентино, который повсюду рассказывает о них небылицы. У мастера Жозе Амаро, мой мальчик, тоже есть своя гордость. Я работал на очень богатых хозяев, у которых стол прямо ломился от всякой еды, но никогда не видел такого чванства, как здесь, в Санта-Фе.

Мальчишка слушал шорника, разинув рот. Он глядел, как мастер ест, видел его суровый взгляд, толстые губы, грубые руки. Вот он, этот человек, о котором столько судачат в округе. Ходят слухи, что по ночам старик превращается в страшного зверя с острыми когтями; дьявольским огнем горят его глаза, и он бродит по дорогам, преследуя людей, чтобы их съесть. Но сколько мальчишка ни вглядывался в шорника, он ничего такого не заметил. Мастер Жозе Амаро действительно был не похож на других. Негритенку нравилось слушать старого шорника. Он приносил ему завтрак и любил смотреть, как тот работает: ловко режет кожу, сворачивает ее, прикрепляет пряжки, сшивает ремни. Возчик Педро помогал мастеру, и время от времени Жозе Амаро покрикивал на него за нерасторопность. Желтые глаза, смертельная бледность, покрывавшая лицо мастера, делали его совсем не таким, как все люди, которых мальчик привык видеть на плантациях во время полевых работ.

— Полковник Лула, — продолжал Жозе Амаро, — сильно ошибается в отношении меня. Я много работал на хозяев и здесь, в Рибейре, и в долине Гойаны, но мне приходилось иметь дело только с обходительными людьми. А он проходит мимо и даже не потрудится остановиться, не спросит, как идет моя работа, не перекинется словом. Он никогда не расстается со своим галстуком, будто он судья. А фасонить-то ему и не с чего бы.

Мастер встал, подошел к двери, обращенной к сахароварне, и, хмуро глядя на нее, как бы желая что-то понять, сказал:

— Вот к чему привело его хозяйничанье. Энженьо совсем захирело. Какое оно было при капитане Томасе, таким и осталось по сей день. Жернова ворочают мулы, это в наше-то время!

— Вы, мастер, раньше работали на сахароварне?

— Нет, я там никогда не работал. Жозе Сезар из Гойаны — он был хозяином моего отца — как-то раз предложил мне туда пойти. Но я не пошел. Уж буду доживать век в своей лачуге.

Послышался чей-то крик:

— Флорипес!

— Это старик зовет? — спросил шорник.

— Да! Он очень носится с Флорипесом. Ведь он его крестник, к тому же отлично читает молитвы. Целый вечер они торчат всей семьей в молельне и распевают псалмы.

С утра до вечера мастер Жозе Амаро работал в каретном сарае. Упряжная сбруя никуда не годилась: все сгнило, перетерлось. Поначалу он сразу же хотел отказаться и вернуться домой. Не было ни кожи, ни материала для ремонта коляски. Хозяин энженьо ничего не давал. Но в конце концов он остался. В глубине души ему нравился полковник Лула, хотя и казался малость тронутым. Мастер принес из дома все, что было необходимо, и занялся приведением в порядок парадного кабриолета полковника. Во всяком случае, коляска полковника Лулы снова загремит на дороге: она выглядит поважнее серой лошади полковника Жозе Паулино. Эта мысль немного утешила шорника, который был в обиде на Жозе Паулино, этого очень богатого помещика, который смеет кричать на него, как на невольника-негра. Ему нравилось, что Лула де Оланда с гордым видом разъезжает в кабриолете, запряженном парой лошадей. Старик был чертовски тщеславен и чванлив. Мальчишка ушел, и мастер остался один со своими мыслями, которые постепенно стали выкристаллизовываться. Никто не понимал обитателей каза-гранде. Дона Амелия любила играть на рояле. Это тоже давало удовлетворение шорнику. Ну как же, рояль в доме полковника. Единственный рояль в этих краях. В Гойане хозяйка энженьо играла на рояле. И здесь играла хозяйка — дона Амелия. К тому же старый Жозе Паулино был женат на дочери майора Жоана Алвеса из Итамбэ, женщине, которая в подметки не годилась доне Амелии. Когда хозяйка Санта-Фе выезжала в своем кабриолете, она выглядела владелицей всех этих земель, по которым катилась коляска. Негритянки ее недолюбливали, потому что она не судачила с ними на кухне и не желала слушать их сплетен. Дона Амелия и кабриолет полковника Лулы были для шорника той силой, которую он мог противопоставить полковнику Жозе Паулино. Что собой представляли эти люди? Старый Лула всегда носил галстук и никогда не ходил пешком. Его дочь воспитывалась у монахинь в Ресифе. А здесь, в хаза-гранде, жила сумасшедшая сестра доны Амелии, которая целыми днями беспрерывно ходила по дому. Еще был у них рояль. Больше никто ничего о них не знал. В гостиной было много картин, висело зеркало в человеческий рост, лежали на полу ковры. Старый Лула никогда не открывал здесь окон и всегда держал запертой гостиную, в углу которой стоял рояль доны Амелии. На какие средства жили эти люди? Урожай в Санта-Фе не давал и сотни сахарных голов. Поговаривали, что старик каждый год ездит в Ресифе разменивать золотые монеты, которые капитан Томас оставил дочери в наследство.

— Флорипес, Флорипес!

Это полковник Лула звал негра, прислуживавшего ему в молельне. Жозе Амаро почему-то вдруг подумал о своей дочери: ей уже тридцать, а она ведет себя как маленькая девчонка. Ее жизнь чем-то напоминает жизнь обитателей каза-гранде. Его Марта походила на этих людей. Коляска полковника станет настоящей игрушкой, после того как он подкрасит колеса, все починит и приведет ее в порядок. Солнце, наверно, уже село. Он заметил, что скот полковника Лулы вернулся с пастбища. Мастер встал, чтобы размять затекшие ноги, вышел во двор. Перед домом сгрудился скот: три коровы, десяток волов, несколько телят. Вот и все, что имелось у полковника. Куда ему до богатого хозяйства Санта-Розы! Мастер собрался домой. Он уже был на пороге, со шляпой на голове, когда к нему подошел негр Флорипес.

— Добрый вечер, сеу мастер. Вы уходите?

— Да, мне пора.

— Дело в том, сеу мастер, что полковник послал меня поговорить с вами насчет капитана Виторино.

— О чем же это, сеу Флорипес?

— Капитан Виторино повсюду болтает, будто вы будете голосовать против полковника Жозе Паулино. Крестный велел сказать вам, чтобы вы поостереглись.

Жозе Амаро ответил не сразу. Желтое лицо его стало восковым.

— Сеу Флорипес, передайте полковнику, что мастер Жозе Амаро — свободный человек и голосует, за кого хочет. Мой кум Виторино говорил мне что-то о выборах, но я ничего не понял из его болтовни. Я не пойду за этим сумасшедшим.

Солнце клонилось к закату. Флорипес выглядел спокойным и немного печальным. Послышался колокольный звон.

— Это час «Аве Мария»[14], сеу мастер. Мой крестный будет сейчас молиться.

Жозе Амаро пошел домой. Он постоял немного у высокой стены энженьо, смотря на выщербленные дождями кирпичи. Они казались ему кровавыми ранами. Взглянул на низкую дымовую трубу, на распахнутую топку котла, на берег реки, на грязную лодку. Вспомнил Амаро те времена, когда еще был жив капитан Томас. Отец часто рассказывал ему, как рубили сахарный тростник, как выжимали его на сахароварне, варили и очищали. Много сахара здесь вырабатывали. По дороге проехали десять повозок полковника Жозе Паулино, груженных шерстью; они направлялись к станции. От скрипа колес болели уши. Двадцать упряжек быков, десять погонщиков, пятьдесят мешков шерсти. Богатство поместья Санта-Розы раздражало шорника. Там, на каза-гранде полковника Лулы, написана дата: «1852». Еще во времена капитана Томаса. Однако какое ему в конце концов дело до всего этого? У него своя семья, о которой он должен думать. Мастер торопливо зашагал домой. На повороте он еще раз оглянулся и увидел, что в каза-гранде зажгли свет. Но что ему за дело. У него свой дом и дочь, о которой надо заботиться. Ехавшие одна за другой повозки из Санта-Розы прорезали глубокую колею. Откуда-то доносилась кантига[15]; она звучала надрывно. Мастер понуро брел под кажазейрами. Мысли о дочери не давали ему покоя. Затем он вспомнил слова полковника, которые передал ему Флорипес. Почему тот не зашел поговорить с ним сам, а послал этого негра? Чванливый старик. Ни разу не попросил отдать ему свой голос, никого не посылал поговорить с ним об этом. А сейчас, видно, поверил болтовне этого сумасшедшего Виторино. Нет, он больше не станет работать в Санта-Фе. Уйдет оттуда, но помыкать собой не позволит. Около дома сеу Лусиндо он встретил Салвадора, бишейро[16] из Сан-Мигела.

— Добрый вечер, мастер Зе, я тут выдал выигрыш на «змею». Старая Адриана, жена Виторино, заработала сорок милрейсов. Сегодня для меня плохой день.

Жозе Амаро хотел было пройти мимо, но тот его задержал.

— Мастер Зе, дело с выборами начинает разгораться. Я слышал, что сюда прибывает полковник Рего Баррос, чтобы засадить в тюрьму всех богачей. Думаю, нелегко ему будет. Хотя сеу Виторино только и твердит об этом. У него плохое настроение. Дона Адриана сказала мне, что он успокоится, когда его хорошенько изобьют.

— Ничего не знаю, Салвадор, я иду из Санта-Фе.

— Работаете там, мастер Зе?

— Да, чепуховая работенка: ремонт коляски.

— Работенка? Да ведь коляска насквозь прогнила. Вот доктор Жука, сын полковника из Санта-Розы, говорят, купил в Ресифе первоклассную коляску.

— Ну, я пошел, Салвадор.

— Мастер Зе, завтра я к вам зайду насчет небольшой ставки в «жого до бишо».

Ни выборы, ни приезд полковника Рего Барроса не волновали мастера Амаро так, как новая красивая коляска у полковника из Санта-Розы. Хотя, может быть, это выдумка Салвадора. Стало совсем темно. 1852 год! Тогда он был еще мальчишкой и был жив отец. Разве мог он предположить, что станет вот таким? Он знал, что Синья вышла за него замуж только потому, что не нашла другого. Засиделась в девках, а тут подвернулся он и сделал предложение. Она притворилась, что он ей нравится, — боялась остаться старой девой, как их дочь. Старая дева! Скоро, во время великого поста, шутники распилят ночью у его двери гроб, как они это сделали у дома сеу Лусиндо. Распилят гроб у порога старой девы и будут потешаться над чужим горем. Но он этого не допустит. Этому не бывать — он поступит так же, как капитан Жила из Итамбэ, он выстрелит в парней из карабина, заряженного солью. Отец старой девы! А вот и его дом. Там жена и дочь, горе его жизни. Он должен быть стоек, чтобы вынести все это и не сотворить ничего дурного.

IV

— Кума Адриана, люди много судачат о мастере.

— О чем же?

— Говорят, что он оборотень.

— Пустое! Выдумки! Мой кум Жозе Амаро — человек работящий, со здравым рассудком.

— Говорят, потому-то он и желтый, что бегает по ночам, как бешеный зверь.

— Вот что, кума: все это болтают те, кому делать нечего.

Так отвечала старая Адриана негритянке, с которой разговаривала на кухне каза-гранде в поместье Санта-Фе. Жена Виторино взялась оскопить петушков у доны Амелии. Только она в этих краях умела это делать по всем правилам. Она ходила из одного энженьо в другое в ожидании новолуния, чтобы успешнее провести операцию. И находилась там с утра, действуя, как опытный хирург, уверенная в своем мастерстве. В ее руках не околевала ни одна птица. У нее был настоящий талант к такого рода делам. На кухню заглянула дона Амелия и сказала, что по окончании работы хотела бы поговорить с Адрианой. Дона Амелия была самой приветливой хозяйкой во всей Рибейре. Никто никогда не слышал от нее грубого слова, она ни с кем не бранилась, как это часто делали хозяйки в других энженьо, которые любили торчать на кухне и слушать болтовню негритянок. Поэтому о ней много судачили, удивляясь ее способности жить молча в своем углу. Кума Адриана помнила ее такой с первого дня их знакомства. Это было в семьдесят седьмом году, когда Адриана взрослой девушкой приехала в Санта-Фе со своими родителями, умиравшими от голода. Дона Амелия уже тогда была замужем и с тех пор ничуть не изменилась, она вспоминалась Андриане в том же самом кабриолете, в котором разъезжает и поныне. Она сидела в нем с таким царственным видом и была так красива и величественна, что народ стал относиться к ней с недоверием. Здешние люди привыкли к тому, что хозяйки энженьо кричат и бранятся, как дона Жанока из Санта-Розы. Дона Амелия не была похожа на других. Она любила играть на рояле. Старая Адриана хорошо помнила, как в первые дни после их приезда сюда ее мучили воспоминания о страшной засухе в сертане. Их семья поселилась в лачуге при сахароварне, и вот тогда-то она впервые услышала, как дона Амелия играет на рояле. В те времена все выглядело здесь совсем иначе, во всем ощущалась радость жизни. Полковник Лула был красивым молодым человеком, он носил черную бородку и всегда хорошо одевался. Казалось, у нее еще и сейчас стоят в ушах звуки рояля. Они приехали из сертана совсем отощавшими. Мяса, которое раздавалось народу по распоряжению императора, хватало только на то, чтобы не умереть с голода. Вид у беженцев был жалкий, как у скотины, которую перегоняют во время засухи. В те дни дона Амелия была для них ангелом-хранителем. Она входила к ним в лачугу, как само провидение, как божья благодать. Теперь дона Амелия была пожилой женщиной, выглядевшей гораздо старше своих лет. Полковника никто не понимал, он сидел запершись в своем доме, весь надувшись от чванства. Дочь их обучалась у монахинь в Ресифе. Ей уже перевалило за тридцать; капризная и своенравная, она проводила дни в своей комнате за чтением книг, чураясь людей. Она напоминала сестру доны Амелии — дону Оливию, старуху с белой как лунь головой, сновавшую целыми днями из гостиной на кухню и обратно.

Старая Адриана зашивала раны оскопленным петушкам, которые вырывались у нее из рук. Проводила лимоном по надрезу и сажала в углу со связанными лапками, чтобы они не разорвали себе швы. Негритянка Мариана снова заговорила:

— Знаете, кума, мастер Жозе Амаро несколько дней чинил здесь коляску хозяина, так я даже боялась подойти к нему. Мальчишка, носивший ему поднос с едой, рассказывал, что старик бог знает что молол о полковнике и его семье.

— Вы преувеличиваете, кума. Он о всех так говорит. Просто любит поболтать. Хотела бы я, чтобы мой муж Виторино был на него похож. Не подумайте, что я жалуюсь на мужа. У Виторино добрая душа, но он все время доставляет мне неприятности. Что с ним поделать! Он всегда такой — и зимой и летом.

— Да, кума Адриана, сеу Виторино не переделаешь. Но у него золотое сердце.

Из дома послышался крик:

— Флорипес!

— Это хозяин зовет Флорипеса. Он души в нем не чает. Чертов негр доволен своей жизнью. Как только пробьет час «Аве Мария», они принимаются за молитвы. Здесь все молятся. Кроме меня. Нет, нет, я не безбожница, кума. Просто эти моления мне не по нраву. Разве можно верить молитвам этого бесстыжего парня?

Они замолчали. Дона Оливия то и дело заходила на кухню и, ни на что не глядя, тут же уходила.

— Вертится тут под ногами, как веретено. Смотреть тошно!

— Это болезнь, кума Мариана. Обычная мания. Жена сеньора Жоакина Линса из Пау-Амарело, к примеру взять, все ездила верхом. Скакала, скакала, да и свернула шею. Мания — это дьявольское наваждение.

— У старика, видно, тоже мания. Что же это еще? Он привязался к Флорипесу и, как только близится вечер, велит ему звонить в колокол. И вот они курят ладан в молельне. Послушайте, кума, скажу вам откровенно: мне даже страшно, боюсь, как бы в этом доме не случилось чего.

Старая Адриана закончила свою работу.

— Кума Мариана, дона Амелия хотела поговорить со мной, не могли бы вы ее позвать?

Как раз в эту минуту вошла дона Амелия.

— Сеньора Адриана, можно вас на минутку?

Они вошли в пустую гостиную, где пахло сыростью. Высокие стулья выстроились в ряд перед двумя диванами; на стене картины, огромное зеркало.

— Сеньора Адриана, ваш муж заходит к нам и забивает Луле голову всякой ерундой. А Лула всему верит. Я случайно слышала последний разговор между сеу Виторино и моим мужем. Луле не следует впутываться в политику. Вы ведь знаете его.

— А что Виторино говорил полковнику, дона Амелия?

— Речь шла о выборах и о деле арендатора, мастера Жозе Амаро. Это человек очень грубый. Отец рассказывал мне, что старый Амаро убил кого-то в Гойане.

— Дона Амелия, не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы таких разговоров больше не было. С Виторино прямо беда. Он все время впутывается в эти дьявольские интриги.

— Сеньора Адриана, возьмите себе парочку кур.

— Не надо, дона Амелия. Мне ничего не надо.

— Я вас прошу, дона Адриана, возьмите курочек, они вам пригодятся.

Когда старая Адриана вышла из гостиной на воздух, ей показалось, будто она вырвалась из тюрьмы. Она направилась домой. Куры — подарок доны Амелии — спокойно сидели в корзинке, которую она несла на голове. Солнце нещадно палило, но под сенью кажазейр было даже прохладно. Старая Адриана шла по дороге, думая о хозяевах каза-гранде. Каждый раз, когда она возвращалась от них, у нее возникало какое-то необъяснимое чувство. Что это за люди, почему они так не похожи на других? Она никогда не понимала их. Ей вспомнился старый негр Макарио — невольник капитана Томаса, который был предан ему до самой смерти. Старая Адриана остановилась у дома, где жили сестры сеу Лусиндо. Хорошие они женщины, тихие, мирные, целыми днями вяжут кружева.

— Зайдите, дона Адриана. Лусинда совсем разболелась. У нее нога распухла и все нутро жжет.

Старая Адриана вошла в комнату, где на циновке лежала больная. Глаза у нее запали, лицо сморщилось и стало землистого цвета, совсем как у покойницы.

— Это вы, дона Адриана? — спросила она, узнав ее по голосу.

— Я, дона Лусинда, принесла вам парочку кур.

Старуха была так плоха, что едва могла поблагодарить. Сестры стали рассказывать о ее болезни.

— Мы не хотим сказать ничего дурного, но Лусинда винит во всем мастера Жозе Амаро.

— При чем же тут он, дона Марикита?

— А вот при чем. Лусинда сидела у дороги, вон там, возле мастикового дерева. В это время мастер Жозе Амаро возвращался из Санта-Фе. Лусинда говорит, что, едва завидела, как он ковыляет, ей сразу же стало не по себе. Мастер остановился возле нее, чего он раньше никогда не делал, и спросил, как здоровье. Она ответила: «Слава богу, ничего!» А тот посмотрел на нее своими желтыми глазами и опять спросил: «Слава богу или слава дьяволу, дона Лусинда?» Лусинде показалось, что перед ней сам дьявол. С того самого дня у нее и появилась эта хворь.

— Все это ерунда, дона Марикита. Откуда у него может быть такая сила?

Но старухи не соглашались. Они считали, что мастер Жозе Амаро сглазил сестру.

Сеньора Адриана еще немного поговорила с ними и стала прощаться: ей хотелось прийти домой засветло. Когда она вышла на дорогу, то вновь почувствовала себя свободной, точь-в-точь как после гостиной доны Амелии. Неподалеку от дома шорника ей повстречалась негритянка, которая по ночам ловила рыбу на реке. Адриана хотела пройти мимо, но та ее остановила.

— Сеньора Адриана не хочет разговаривать с бедняками? Сеу Виторино только что здесь проехал, он очень торопился. Сказал мне, что едет в Пилар. Что пишет ваш сын, дона Адриана?

Пришлось остановиться и сделать вид, что она очень рада встрече с негритянкой.

— Вы уже слышали, дона Адриана? Говорят, мастер Жозе Амаро повадился бродить по ночам. Я его иногда встречаю здесь на берегу реки; какой-то он чудной. Сдается мне, с ним что-то неладное.

Старой Адриане не хотелось говорить: все это казалось ей нелепостью.

— Сеньора Маргарида, я не люблю толковать о таких вещах. Я очень люблю кума, а кума Синья — просто святая.

— Я ничего не хочу сказать плохого. Но только я встретила его здесь ночью, он был сам не свой; ну зачем человеку бродить по ночам, дона Адриана?

— Мне пора, а то скоро стемнеет.

Болтовня негритянки ее раздражала. Не хватает еще увидеть, как кум бродит ночью, точно дикий зверь. Она подумала о своем сыне Луисе, которому мастер Жозе Амаро приходился крестным. У сына не было ничего общего ни с горемычным отцом, ни с жизнью семьи. Мальчик был так непохож на Виторино: спокойный, ласковый, нежный. Она согласилась, чтобы он пошел в моряки, только бы не страдал из-за своего отца. У доны Адрианы сжалось сердце при воспоминании о сыне. Должно быть, он уже плавает по морям. Время от времени он писал ей, но ни разу не приезжал домой. Уехал он в Рио-де-Жанейро в школу юнг, и сейчас, наверное, уже получил назначение. И все это из-за отца. От нее бы он не уехал, он сбежал из-за него. Она медленно шла по пустынной дороге, думая о своем любимом сыне, которого, вероятно, больше никогда не увидит. Луис очень переживал за отца. И было из-за чего! Ведь его наградили прозвищем, над ним все потешались и издевались. Бедный Виторино! Иногда она теряла терпение и была с ним груба. Мастер Жозе Амаро часто говорил ей: «Кума Адриана, с таким человеком, как ваш муж, не оберешься хлопот!» Но что делать, как изменить жизнь Виторино? Все, что терпеливая жена могла сделать, она уже сделала. Она работала не покладая рук, чтобы содержать дом. Виторино пропадал целыми днями, где-то бродил, доставляя ей одни неприятности. Она боялась мысли, что ее сын, глядя на отца, вырастет таким же. Скрепя сердце Адриана определила мальчика в моряки. Как ее осуждали, сколько обидного пришлось ей выслушать из-за этого! Отослать единственного сына во флот! Она много плакала, не спала по ночам, постарела, но все же отправила. Была благодарна хозяевам Санта-Розы за то, что они помогли ему поступить в морскую школу в Параибе. И никогда не раскаивалась в том, что сделала. Господь бог и пресвятая дева Мария возьмут ее сына под свое покровительство в этом грешном мире. А вот и ее кум, Жозе Амаро, сидит под своим навесом. Надо зайти к ним. Питомбейра почти скрывала навес. Завидев гостью, мастер встал.

— Добрый вечер, кум.

— Далеко ли идете, кума Адриана?

— Возвращаюсь из Санта-Фе. Я там работала по просьбе доны Амелии. Дома кума?

— Пошли с девочкой на луг, к реке. Как ваше здоровье?

— Слава богу, ничего.

— Кум Виторино недавно проезжал тут. Он сказал, что едет по поручению полковника Лулы к сеньору Самуэлу, судье в Пиларе.

— Что мне с ним делать, кум! Дона Амелия рассказала мне об этой истории с выборами, говорит, что Виторино и полковник Лула что-то затеяли.

— Уж и не знаю, кто из них больше виноват, кума, — то ли кум Виторино, то ли полковник. Этот чертов старик только и знает молиться, будто собирается стать священником. Я там две недели чинил коляску. Каждый день меня кормили треской. Мальчишка говорил, что они постятся. У них что ни день, то пост. Старик, видимо, спятил.

Из-за дома показалась старая Синья с дочерью. Обе кумы поздоровались. Марта пошла в дом, а мастер Жозе Амаро продолжал:

— Кума Адриана, я все время твержу жене: «У этого полковника Лулы не все дома». Две недели я там работал, и он ни разу не зашел узнать, как идут дела. А этот, как его — негр Флорипес распоряжается там как управляющий. Поместье Санта-Фе старого капитана Томаса совсем захирело.

Старая Синья пригласила куму в дом. До мастера доносился тихий говор женщин, похожий на монотонное жужжание.

И вдруг ему захотелось наговорить им всяких гадостей. Чего они языки чешут? Последнее время Жозе Амаро стал грубым и несдержанным.

Наступал вечер, а вместе с ним, как всегда, приходила тоска. Марта пошла загонять кур, где-то далеко лаяли собаки, этот лай казался мастеру дурным предзнаменованием. С наступлением вечера беспокойные мысли все больше одолевали его. К горлу подступал комок, по телу пробегала дрожь. Охватывал непонятный страх. Страх перед чем? Ведь смерти он никогда не боялся… Сегодня его дочь сзывала кур вместо матери. Они разбегались в разные стороны, не обращая внимания на зов Марты. Девушка металась по двору, и куры в испуге шарахались от нее. Мастера охватывало отчаяние. Он едва сдержался, чтобы не послать все к чертям. Ему хотелось выругаться. Но тут он услышал голос, который вернул его к действительности. Это был бишейро Салвадор.

— Добрый вечер, мастер Зе. Доне Синье сегодня выпал выигрыш на «зайца». Она выиграла четыре милрейса. Банк нынче в убытке. Один майор Жозе Жоан загреб сотню.

Слова бишейро едва доходили до сознания Жозе Амаро.

— Мастер Зе, не могли бы вы позвать дону Синью?

В этот момент жена шорника вышла из дома вместе с гостьей.

— Добрый вечер, дона Синья, у меня для вас радостная весть. Вы выиграли на «зайца».

— Что вы говорите, сеу Салвадор?

— Вам было знамение во сне, кума?

— Нет. Просто предчувствие.

— На днях, кума, я видела во сне тигра, но, как нарочно, сеу Салвадор в этот день не проходил мимо.

— Сеньора Адриана, я встретил в Пиларе сеу Виторино. Он поднял страшный шум возле дома старого Кинки Наполеона. Сеу Виторино очень несдержан на язык. Я слышал, что сеньор Самуэл собирается назначить его судебным исполнителем.

— Не приведи господи, сеу Салвадор, Виторино ничего не смыслит в этих делах.

— Почему не смыслит, дона Адриана? Разве он не справедливый человек? Он, конечно, немного чудаковат, и люди посмеиваются над ним, но… Завтра я зайду выплатить вам выигрыш, дона Синья. — И, обернувшись к мастеру, сказал: — Я слышал, мастер Зе, что вы голосуете против правительства. Мне говорил об этом Лаурентино.

Шорник с неприязнью посмотрел на Салвадора.

— Делайте свое дело, сеу Салвадор, и не лезьте в чужое.

— Извините меня, мастер. Я спросил это просто так. Лаурентино рассказывал об этом почтальону на станции. Он хвалил вас.

— Я не просил об этом Лаурентино. Пусть он катится ко всем чертям, сеу Салвадор. Я имею право голосовать, за кого хочу, хоть за самого дьявола!

— Замолчи, Зека! Разве можно так?

— Кум, уж лучше промолчать, чем говорить подобные вещи.

— Почему я должен молчать, кума Адриана? Выходит, этот негр может прийти сюда, болтать черт знает что, а я должен слушать?

— Я этого не говорила, кум.

Бишейро что-то пробормотал и поспешил уйти. Вскоре он скрылся за поворотом дороги. Наступило неловкое молчание. Старая Адриана распростилась. Уже отойдя от дома, она услышала визгливый крик мастера Жозе Амаро:

— Будь они все прокляты! Пусть провалятся в преисподнюю!

Что с ним? Почему он такой злой? Никогда еще не видела она его таким желтым, даже глаза стали будто из яичного желтка. Должно быть, хворь какая напала. А что с Виторино? Она боялась, когда ее муж начинал с кем-либо ссориться. В такие минуты он может натворить бог знает что. Так случилось однажды во время ссоры с капитаном Жозе Медейросом. Разъяренный капитан набросился на Виторино с кулаками. Хорошо, что его вовремя удержали, а не то бы быть беде. Теперь Виторино поругался с майором Кинкой Наполеоном. И находятся же люди, которые придают значение выходкам ее мужа. Сколько раз приходилось ей обращаться к своим покровителям — хозяевам Санта-Розы, чтобы вызволить Виторино из беды. Когда он решил наказать мальчишку из энженьо Рекрейро и проломил ему голову камнем, судья начал дело и Виторино чуть было не попал за решетку. Он спасся только потому, что она ходила из одного энженьо в другое и просила вступиться за мужа. Судья был в бешенстве. А все потому, что Виторино болтал про него всякие глупости.

Почти совсем стемнело, когда она добрела до своего дома. Кобыла Виторино была привязана к стволу большого дерева. В комнате горел свет. Уже во дворе она заметила, что в доме посторонние люди. Войдя и увидев окровавленного Виторино, она едва не лишилась чувств.

— Что с ним? — крикнула она двум мужчинам, разговаривавшим в углу.

— Очередная выходка сеу Виторино, дона Адриана. Он на чем свет стоит поносил Кинку Наполеона у дверей его магазина. Тогда вышел приказчик с ковадо[17] прогнать сеу Виторино. Капитан бросился было к нему, чтобы отнять ковадо, а тот стукнул его по голове.

— Горе с ним. Неужели они не понимают, что сеу Виторино не способен никому причинить зла?

— Заткнись, старая корова! — закричал на нее Виторино. — Весь этот сброд меня боится! Я не убил эту собаку только потому, что меня схватили. Виторино Карнейро да Кунья не бегает от этих сволочей.

Мужчины рассмеялись. Дона Адриана подошла к мужу, чтобы осмотреть рану. У него был слегка рассечен лоб над правым глазом.

— Пустяковая рана. Когда негодяй поднял ковадо, я его так треснул кулаком по башке, что он свалился на землю. Трусливая скотина!

— Да помолчи ты, старый дурак!

— Это кто — старый дурак?

Сделав над собой усилие, он встал. Но ноги не слушались, он побледнел, хотел что-то сказать, голова закружилась, и все тело обмякло. Дона Адриана бросилась к мужу, его приподняли и снова уложили в гамак. По бледному лицу капитана Виторино Карнейро да Кунья струился пот. Обеспокоенная жена дала ему понюхать чесноку. Наконец он пришел в себя, огляделся и вопросительно посмотрел на жену.

— Что со мной, старуха?

— Ничего, Виторино, тебе нужно выпить чашечку кофе.

Мужчины собрались уходить. Ослабевшим голосом старик сказал им:

— Передайте этому голодранцу, что я выколю ему глаза.

Мужчины на этот раз не улыбались. Они с грустью сказали доне Адриане:

— Бедный сеу Виторино. И как только вы ладите с ним.

Когда они ушли, старая Адриана подумала о сыне и заплакала. Капитан Виторино застонал в гамаке.

— Сейчас, Виторино.

Она вытерла слезы и пошла на кухню приготовить кофе.

Виторино стонал. Если бы Луис был здесь, никто не посмел бы так оскорблять его отца. Ей хотелось, чтобы сын приехал в Пилар в морской форме, сильный, смелый, и как ураган обрушился на врагов. Она хотела, чтобы он отомстил за своего отца, за все оскорбления, которым тот подвергался, за то, что старика избили как собаку.

— Адриана, подойди ко мне.

Она подошла. По лицу его змейкой струилась кровь. Он человек добрый, чистое дитя несмышленое, а этот подлец так избил его…

Разве полковник Жозе Паулино не его родственник? Почему же он позволяет, чтобы над Виторино так издевались? Нет, никому нет дела до ее мужа. Только сын Луис, моряк, сильный, смелый, мог бы за него отомстить. Только Луис мог смыть с него этот позор. Виторино спал безмятежным сном. Она взяла простыню и накрыла ею своего злосчастного мужа. Глупый ребенок с седыми волосами. И тихонько, точно убаюкивая младенца, она покачала гамак, в котором, как в колыбели, покоилось большое тело Виторино Карнейро да Кунья.

V

Старая Синья толком не знала, что происходит с ее мужем. Он всегда отличался скверным характером, был груб и неприветлив. Но сейчас с ним творилось неладное. Она видела, как он злится по каждому пустяку, даже на скотину, даже на деревья. Старость тут ни при чем, возраст смягчает сердца людей. Бедная Марта, ей особенно достается от отца; он то и дело кричит на нее и обзывает такими словами, которые оскорбили бы даже человека с каменным сердцем. Но ее уже ничего не трогает, она уже не человек, а живой труп. Синья не желала примириться с судьбой дочери. Чем она хуже других? Она не уродлива, и в ней нет ничего такого, чего она могла бы стыдиться. И тем не менее не нашлось ни одного парня, которому бы она понравилась. Она всегда была печальной, это верно. С детских лет девочка тихо сидела в углу, и Синье даже нравилось это. Кума Адриана как-то сказала ей:

— Кума, девочка должна быть поживее.

Синья этого не считала. Девушка, по ее мнению, должна вести себя скромно и внушать к себе уважение. Марта выросла, а характер у нее не изменился. Она поступила в школу в Пиларе, научилась читать и писать красивым почерком, выучилась вышивать, кроить, шить. И все же ни один парень не остановил ее и не заговорил с ней. Девушки гораздо более некрасивые и неуклюжие выходили замуж, едва только созревали для брака. А Марте уже за тридцать. Она нервна, плаксива, и это пугает отца. Бедная девочка! К тому же еще отец терпеть ее не может. Он кричит на нее, без конца попрекает и придирается. Почему так получилось, почему судьба невзлюбила ее, думала старая Синья, в то время как мастер Жозе Амаро колотил под навесом кожу. Это ремесло и повредило здоровью мужа. Цвет его лица стал совсем таким же, как кожа, которую он обрабатывал, он пропах кожей, пропитался ею насквозь. Первое время после замужества Синья никак не могла привыкнуть к этому запаху. Когда муж близко подходил к ней, тошнота подступала к горлу. Особенно она мучилась, когда была беременна Мартой. Ее преследовал этот страшный запах — запах, от которого нельзя было избавиться. И все же она привыкла. Ей пришлось свыкнуться с ним, хотя это отняло у нее часть жизни. Когда старая Синья готовила на кухне завтрак, ее неотступно преследовали одни и те же мысли. И как она ни пыталась их отогнать, ничего не получалось, они мучили ее, причиняя сердцу боль. Временами мастер переставал долбить кожу, и тогда все погружалось в тишину. Слышно было только похрюкивание свиней, да с дороги доносился конский топот. Потом молоток снова начинал стучать, а старая Синья все никак не могла отделаться от своих печальных дум. Почему Зека так ведет себя? Почему так плачет их дочь? Она слышала, как прохожие здороваются с ее мужем. Слышала, как он отвечает, иногда неприветливо, а чаще резко. Она старалась ни о чем не спрашивать его, боясь нарваться на грубость. Всячески избегала говорить с ним: он тут же разражался криками. Марта пошла на реку за водой. Дом без нее казался матери совсем пустым. Только дочь привязывала ее к этому миру. Только ради дочери она еще жила и все сносила безропотно, молча, совсем как рабыня, которая не решается повысить голос и высказать свое мнение. Она завидовала своей куме Адриане; та делала все по-своему. Несмотря на свои чудачества, кум Виторино был добрым человеком. А Зека, наоборот, жесток, бездушен, сух, как старое дерево, злобен и ядовит на язык. Таким он был всю жизнь, с тех самых пор, как она с ним познакомилась. Он всегда обо всем судит по-своему, всегда все знает, и всегда только он один прав. Пришла Марта, поставила кувшин в комнату и зашла на кухню. Мать взглянула на дочь, и ей бросилось в глаза, что бедняжка стареет, так и не начав жить. Бледная, глаза застывшие, возле рта горькие складки, как у человека, которому много пришлось пережить.

— Что с тобой, девочка?

— А тебе-то что, мама?

Вот так всегда — привыкла дерзить. Только отца она слушает молча, опустив глаза; с Зекой, который говорил ей всякие колкости, она была кроткой овечкой, даже слишком кроткой, совсем не похожей на себя. Верно, затаила на него злобу. Что поделаешь, судьба. А от судьбы не уйдешь! Все от бога. Снаружи донеслись голоса. Кто-то разговаривал с ее мужем. Она пошла взглянуть, кто это, и увидела негра Флорипеса из Санта-Фе.

— Мастер Жозе Амаро, мой крестный страшно разозлился. Вы знаете, ведь у него доброе сердце. Но ему передали, как вы отзываетесь о каза-гранде. Дона Амелия даже плакала.

— А что я такого сказал, сеу Флорипес? Я занят своей работой. Говорю то, что думаю, и ни от кого ничего не скрываю. Живу здесь уже много лет и еще никому не давал собой помыкать.

— Я не об этом, мастер; доне Амелии сказали, что вы всякой ерундой забили голову мальчишке, который носил вам еду, и теперь он болтает бог знает что о доне Ненем.

— Я не маленький, сеу Флорипес, и не Виторино Кусай Хвост. Все, что я говорю, я ни от кого не скрываю. Что же полковник Лула теперь от меня хочет?

— Он ничего не хочет. Я пришел только предупредить вас.

— Ну что ж, спасибо. Только вот что я вам скажу, сеньор Флорипес: я терпеть не могу подобных штучек. У меня разговор прямой. А эти бабьи сплетни не по мне. Я весь день тружусь в своем доме, и если кто-нибудь хочет знать, что думает мастер Жозе Амаро, пусть сам придет и спросит. Я все скажу в лицо, без обиняков. Слышите, сеу Флорипес? Меня не испугаешь! Я ничего не боюсь. У меня жена и дочь. Вот все, что я имею. Но если кто-нибудь посмеет тронуть Жозе Амаро, тогда пусть пеняет на себя. Слышите, сеу Флорипес?

— Вы, кажется, рассердились. Я человек набожный, мастер Жозе Амаро.

— При чем тут набожность! Не прикидывайтесь дурачком.

Мастер Жозе Амаро поднялся. В желтых глазах его сверкали злые искры, как у дикого кота, в руке он держал нож. Негр Флорипес замер на табурете.

— Послушайте, сеу Флорипес, если вы пришли сюда пугать меня, то можете уходить. Вам здесь делать нечего.

— Но, мастер, я пришел сюда не для этого.

Негр дрожал. Ярость шорника все нарастала:

— Вон отсюда!

Из дома вышла старая Синья.

— Что случилось, Зека?

— Ничего не случилось. Я все время твержу, что никому не позволю помыкать собой. А этот негр пришел сюда говорить мне дерзости.

Флорипес поднялся.

— Дона Синья, ваш муж зря сердится. Я ничего ему такого не сказал. Я только пришел предупредить…

— Наплевать я хотел на предупреждения. Пошел вон, сукин сын!

Он подступил к негру вплотную. Голос его срывался от бешенства. Флорипес отскочил в сторону, спасаясь от разъяренного старика. Уже стоя на дороге, он крикнул мастеру Жозе Амаро:

— Я все расскажу крестному.

Мастер сел на свой табурет; он был бледен. Его одутловатое лицо покрылось испариной. Казалось, в него вселился сам дьявол.

— Жена, дай мне стакан воды.

Канарейка распевала на карнизе. Солнце, пробивавшееся сквозь облака, придавало утру особую мягкость. Горлицы стайкой разгуливали по траве. В тени питомбейры мирно лежал осел. Вокруг было тихо и спокойно, а сердце мастера Жозе Амаро бешено колотилось. Когда жена принесла ему воду, он сказал:

— Чую я, прежде чем меня отсюда выселят, натворю я бед.

— Не говори так, Зека.

— Они хотят, чтобы я стал таким же, как Виторино. Но у них ничего из этого не выйдет. Никто не смеет помыкать мной. Я бедный человек, но я честен.

Он замолчал. Синья вернулась в дом. В воздухе ароматно пахло едой, готовящейся на очаге. Мастер Жозе Амаро почувствовал горечь во рту. Он схватил молоток и снова с яростью принялся за работу. Издали послышалось сухое пощелкивание — это хлопал своим ковадо итальянец, торговец галантерейными товарами. Старая Синья выглянула в окно.

— Едет сеу Паскоал Итальянец. Надо будет купить у него несколько мотков ниток.

Вскоре к дому шорника подъехала лошадь, навьюченная чемоданами со всякой всячиной.

— Как поживаете, сеу Жозе? У меня много кое-чего есть по дешевке.

— Добрый день; жене что-то нужно.

Мастер продолжал свою работу. А Итальянцу хотелось поговорить. Он рассказал историю избиения Виторино и то, что судья Самуэл отнесся с сочувствием к бедняге и собирается привлечь виновного к ответственности. Мастер негодовал;

— Избить такого человека — это все равно что поднять руку на слепого.

Итальянец, только что побывавший в Санта-Розе, сказал, что и полковник Жозе Паулино возмущен случившимся.

— Слава тебе, господи! Почему бы ему не позаботиться о своем родственнике? Бросают беднягу Виторино на произвол судьбы, а когда с ним что-нибудь случается, они же и возмущаются. Его сильно ранили, сеу Паскоал?

— Не знаю, сеньор; говорят, ему проломили череп.

Мастер резал расстеленную на земле кожу. Итальянец поставил чемоданы под питомбейрой.

— Марта, пойди взгляни, что там есть у сеу Паскоала.

В окно выглянула Марта, она с интересом разглядывала разложенные на земле товары.

— Мама, купи ниток для вышивки, которую я делаю доне Ненем.

— Кому?

— Доне Ненем из Санта-Фе.

— Этого еще не хватало. Моя дочь не должна работать на этих людей. Нечего для них вышивать.

Марта отошла от окна, а дона Синья, как ни в чем не бывало, продолжала готовить обед.

Итальянец с удивлением посмотрел на мастера:

— Так вы уже знаете, сеу Жозе, что у нас будет новый правительственный кандидат?

— Кто же это?

— Полковник Рего Баррос.

— Вот что я вам скажу, сеу Паскоал, человек, который сидит здесь, перед вами, и колотит кожу, знает только свое дело.

И замолчал, жалея о том, что заговорил. Итальянец, продолжая доставать из чемодана нитки и пуговицы, насторожился.

— Вы не пойдете голосовать, сеу Жозе?

— Сеу Паскоал, можете сообщить всем, что мастер Жозе Амаро будет голосовать за одного человека. За капитана Антонио Силвино.

— Вы шутите, сеу Жозе.

— Какие там шутки!

— Не верьте ему, сеу Паскоал.

— Не верить? А я говорю, что буду голосовать за капитана Антонио Силвино. А почему бы мне за него не голосовать? Только потому, что он — кангасейро[18]и со своими людьми бьет богачей? Ведь заправилы Рибейры устраивают в его честь банкеты, лижут ему пятки.

Итальянец отмерял ленту для доны Синьи. Он боялся даже взглянуть на Жозе Амаро, так его испугали слова мастера. Имя Антонио Силвино внушало торговцу ужас. Как-то раз, когда он ехал по лесу Роло, его со всех сторон окружили люди из шайки Силвино. Кангасейро велели ему открыть чемоданы и отобрали все кольца из американского золота. Правда, ему заплатили, но он сильно перепугался. Капитан отозвал Итальянца в сторону и спросил, не встречал ли он по дороге полицейских. Это был белый человек, красивый, с черными усами. Он прикрикнул на торговца, грозя поколотить его, если тот не расскажет ему все, что знает о Маурисио. И теперь слова мастера произвели на Паскоала такое сильное впечатление, что он тут же принялся упаковывать свои чемоданы. Жена шорника расплатилась, и торговец совсем уже было собрался ехать, как вдруг на дороге появился старый негр Жозе Пассариньо; он, как всегда, был пьян.

— Добрый день, люди божьи. — И, обернувшись к мастеру, добавил: — Значит, мастер Зе, вы набиваете брюхо этому гринго[19]?

Итальянец рассвирепел:

— Заткнись, свинья.

— Свинья это твоя мать, сукин ты сын. — И пригрозил: — Смотри, за меня отомстит капитан Антонио Силвино. Недаром поговаривают, что ты выдаешь его людей полиции.

— Ах ты, негр паршивый!

— Смотри, как расхрабрился!

Итальянец схватил палку и хотел наброситься на старика.

— Сеньор Паскоал, что вы распетушились! Стоит ли обращать внимание на Пассариньо?

Навьюченная лошадь уже выходила на дорогу, когда мастер Жозе Амаро крикнул вслед торговцу:

— Если встретите капитана, передайте, что я голосую за него.

Жозе Пассариньо сел на землю. Глаза у него были красные, грязные лохмотья едва прикрывали тело, ноги распухли.

— Мастер Зе, дело в Пиларе разгорается. Сеу Виторино вчера ездил туда в сопровождении полицейского. Говорят, что судья собирается посадить Кинку Наполеона за решетку из-за того, что старику проломили голову. Ну и храбр этот сумасшедший старикан! У ворот тюрьмы он во всеуслышание заявил, что будет теперь защищаться кинжалом. Он носит его с собой и всем показывает.

Мастер Жозе Амаро работал молча. Пассариньо выговорился и заснул тут же под сенью питомбейры. Осел подошел к негру, понюхал его голову и пошел дальше. Время от времени на дороге появлялись люди и кланялись мастеру. Негр лежал на спине и храпел. Мухи облепили его лицо и расстеленную на земле кожу. Из дома послышался плач дочери, мастер позвал жену и спросил, в чем дело.

— Бог мой, и ты еще спрашиваешь! Ведь ты сам только что накричал на нее без всякой причины!

— Да что я, трогал ее? Ну скажи мне, жена, трогал я эту дуру?

Старая Синья ничего не ответила и ушла. Спустя некоторое время она позвала его:

— Зека, иди есть.

Близился вечер. Мастер слушал, как на карнизе заливается канарейка. Кругом все дышало спокойствием: и солнце, и легкий ветерок, и листья питомбейры, едва колыхавшиеся на ветру. Негр Пассариньо храпел. Неожиданно на понуро бредущей кляче появился капитан Виторино Карнейро да Кунья.

— Добрый день, кум.

— Передохните у нас немного, кум Виторино?

— Мне некогда. Как идет работа?

— Да все так же. Можете привязать лошадь, кум.

Никогда раньше Жозе Амаро не был так любезен с капитаном Виторино. Виторино подошел к навесу и уселся на табурет. На лбу у него был виден еще не заживший шрам. Правый глаз припух и покраснел.

— Вот так-то, сеу мастер, — заговорил Виторино, — проклятые кабры не выносят меня. Кинка Наполеон думал, что я испугаюсь, и велел всыпать мне. А тот подлец, который начал со мной драку, слыл в сертанах храбрецом. Но я повалил негодяя вот этими самыми руками и еще отвесил ему оплеуху. Виторино Карнейро да Кунья на удар отвечает ударом. Они сильно ошибаются во мне. Сеньор Самуэл возбудил уголовное дело. Но я ему сказал: «Сеньор судья, оставьте все это. Такой человек, как я, и без закона добьется, чтобы его уважали». Но он уперся на своем. А Кинка Наполеон уже подсылал ко мне эту собаку Маноэла Феррейру де Серинья, он хочет, чтобы я отказался от иска. Я сказал Маноэлу Феррейре: «Я знал вашего отца, сеу Маноэл Феррейра, он был человеком слова: говорил всем, что никому не платит, и действительно никогда не оплачивал счета». Феррейра хотел надерзить мне, но у него этот номер не вышел. Я тут же выложил ему все, что думал. Вы ведь знаете, кум, Виторино Карнейро да Кунья за словом в карман не полезет. И я ему сказал: «Маноэл Феррейра, передайте Кинке Наполеону, что я не ворую земли. У меня сын — моряк, и вот он, кинжал, которым я вспорю брюхо проклятому кабре».

Мастер Жозе Амаро молча слушал капитана Виторино. Он перестал работать и думал, что старик очень похож на большого ребенка, на неугомонного мальчишку. В глубине души он им восхищался. Виторино говорил все, что думал. Все, что накипело у него на душе, он высказывал помещикам прямо в лицо; он кричал об этом повсюду, никого не боясь.

— Вам здорово досталось, кум?

— Да нет. Рана пустяковая. Вот крови вытекло порядочно. Моя старуха так испугалась, что хотела отвезти меня к доктору Шико в Итамбэ. Но я ей сказал: «Послушай, старая, если ты хочешь моей смерти, то лучше прикончи меня здесь. Я этому доктору Шико в руки не дамся!»

Из окна выглянула старая Синья.

— Добрый день, кум Виторино; как поживает кума Адриана?

— Здравствуйте, кума Синья. Со старухой что-то неладно. Теперь она принялась плакать из-за сына. Это началось после моей драки там, в Пиларе.

— Вас побили, кум?

— Еще чего, дона Синья! Кто это посмеет побить Виторино Карнейро да Кунья! Еще не родился такой человек. — Глаза его округлились, и он встал, сжав кулаки. — Вы меня еще не знаете, дона Синья. Я сам могу за себя постоять. Эти негодяи еще узнают меня. — И он вытащил кинжал. — Я ношу эту штуку с собой, чтобы всадить ее в брюхо проклятому кабре, а не затем, чтобы ногти чистить.

— Да успокойтесь, кум, Синья сама не знает, что говорит. Женщина — что с нее взять!

Жозе Пассариньо поднял голову. Он еще не очухался. Его красные глаза уставились на старого Виторино. Он с трудом сообразил, кто перед ним.

— Это капитан Виторино?

— Заткни свою пасть, пьяная рожа!

— Капитан, не обижайте меня. Я знаю, что вы человек храбрый. Я тоже храбрый, если на меня нападают с ножом, я встречаю с кинжалом.

Капитан Виторино не слушал. Мимо проехал, звеня своими колокольчиками, кабриолет полковника Лулы. Из коляски поздоровались. Мастер Жозе Амаро не встал, как обычно. Виторино снял шляпу, а негр Жозе Пассариньо, поднявшись, сказал:

— Старый Лула целыми днями молится, как кающийся грешник. Говорят, у них в доме даже собака знает «Отче наш».

Капитан, не обращая внимания на слова негра, продолжал:

— Этот Лула де Оланда смеется надо мной. Дона Амелия позвала мою жену и черт знает что ей наговорила. Но мне наплевать на Лулу де Оланда. Это же бык с белой задницей!

— По-моему, кум, вы его чересчур поносите.

— Кума, этот разговор для мужчин. Негру и женщине вмешиваться нечего.

Мастер Жозе Амаро рассмеялся. Негр Жозе Пассариньо недовольно пробурчал:

— Ишь ты, какой нашелся! Почему бы вам, капитан, не вступить в шайку Антонио Силвино?

— Заткнись, бесстыжая рожа! — И он замахнулся на негра прутом. — Заткнись, а то я тебя!

— Сеу Жозе, — вмешалась дона Синья, — оставьте его в покое.

— Черт знает что! Нельзя поговорить спокойно!

— Говорите сколько хотите, сеу Виторино.

— Не смей меня так называть. Заткнись, понял? Я не твоей породы.

Жозе Пассариньо решил уйти, но, выйдя на дорогу, он, повернувшись к навесу, громко крикнул:

— Кусай Хвост!

И побежал прочь. Издалека все еще доносился его крик: «Кусай Хвост, Кусай Хвост!» Мастер Жозе Амаро заметил, как огорчился его кум. Впервые он видел у старика такое грустное лицо. Капитан Виторино Карнейро да Кунья был печален… Кобыла нетерпеливо била копытом по земле. Ее израненную спину облепили мухи, сидевшие до этого на Жозе Пассариньо. Чтобы нарушить затянувшееся молчание, мастер Амаро заметил:

— Кобыла у вас вроде потолстела!

— Это верно. Я даже подумываю ее продать. Присмотрел себе лошадь у сеу Аугусто из Ойтейро. А ему очень нравится моя кобыла, и он во что бы то ни стало хочет ее заполучить. Каждый раз, как я туда приезжаю, сеу Аугусто предлагает мне поменяться лошадьми. Я чертовски привязался к этой кляче. И не поменял бы ее ни на одну из здешних породистых лошадей. Посмотрите, какое у нее шелковое брюхо, кум. — И, как бы вспомнив прерванный разговор, заявил: — Да, кум, выборы уже не за горами. Рего Баррос из тех людей, кто в два счета наведет порядок в нашей Параибе. Учтите, что это вам говорит человек, который знает политику как свои пять пальцев.

— Э, мое дело сторона. Я живу, работаю и, наверное, отправлюсь отсюда только на кладбище.

— Что за ерунда, кум! У вас есть голос.

— А что такое голос, кум?

— Голос — это мнение. Это наказ, который вы даете тем, кто наверху. Вы вот сидите здесь, а распоряжаетесь депутатом, губернатором.

— Кум Виторино, я хочу распоряжаться только в своей семье.

— Вот поэтому наш край и находится в таком запустении. Да, да! Потому что такие люди, как мой кум Жозе Амаро, не хотят понять, чем они обладают.

— Ничем я не обладаю, кум.

Появилась Марта с кувшином на голове.

— Вот что мне пришло на ум, Жозе. Давайте выдадим ее замуж.

Мастер сделал вид, что не слышит его слов. Дона Синья принесла две чашки кофе.

— Крепкий кофе, кум.

Виторино поблагодарил.

— Отличный кофе! Свой?

— Нет, из Брежо-де-Сан-Висенте. Его привез Зеке Алипио.

— Кусай Хвост! — крикнул кто-то писклявым голосом с дороги.

Это был мальчишка из Санта-Розы, который нес со станции газеты. Виторино вскочил и швырнул в него хлыст, будто это был камень. Прут взметнулся в воздух, как стрела. Но мальчишка не унимался:

— Кусай Хвост! Кусай Хвост!

— Ну как может порядочный человек жить среди таких сволочей! Это все козни Жуки из Санта-Розы. Напрасно, кум, они так относятся к капитану Виторино. Очень напрасно. Ну ладно, я пошел.

Мастер Жозе Амаро не стал удерживать кума. Ему вдруг нестерпимо захотелось побыть одному, погрузиться в свой мысли. И когда старый Виторино уезжал по дороге на своей изможденной, неторопливо шагавшей кляче, сердце Жозе Амаро наполнилось жалостью, какой он раньше никогда не испытывал. В эту минуту он не считал своего кума бездельником, достойным презрения, он любил этого человека и был готов защитить его от людских насмешек, от безжалостных мальчишек и злых языков. Он испытывал к нему почти отцовскую любовь.

Жозе поднялся с табуретки и подошел к обочине дороги. Алые цветы кардейро полыхали, точно языки пламени. Сильный северо-восточный ветер раскачивал ветки кажазейр.

Жозе Амаро думал пройтись, но его окликнула жена. В голосе ее послышалась тревога. Он заторопился и, войдя в комнату, увидел на полу дочь, которая металась и бормотала что-то, как в припадке. Мать давала ей нюхать чеснок, обливаясь горькими слезами. Понемногу Марта стала приходить в себя. Она затихла, замерла, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Они уложили ее в постель. Синья рассказала шорнику, как все произошло:

— Я была на кухне, вдруг слышу крик и сразу побежала посмотреть, в чем дело. Прибежала сюда. Смотрю, а девочка бьется в судорогах на полу, точно затравленный зверек. Я уже и не помню, что сделала. Так и знала, что с Мартой что-то происходит. Меня не обманешь.

Мастер Жозе Амаро молчал. Молча он сел за стол и стал есть. Ел он медленно, словно через силу. Жена, совсем расстроенная, сказала:

— Бедная девочка! Весь день мучается, и вот результат. С дочерью Жоке Мариньо было точно так же. Это девичья болезнь. Я знаю.

Мастер продолжал молчать. Он слышал приглушенный плач дочери. Потом встал из-за стола. Был уже вечер. Огромная красная луна появилась над рощицей на холме. Здесь он прожил всю жизнь, всю свою жизнь. Если хорошо разобраться, то куму Виторино было лучше, чем ему. Тот не мучился так, как он. У Виторино нет такого холода в сердце, такой горечи во рту, такого отчаянного желания что-то сделать, а что именно, он и сам еще не знает. Мимо дома крестьяне из какого-то дальнего сертана гнали скот. Слышалось щелканье бича, крики погонщика. Жена подошла поговорить о дочери. Все это ее очень сильно беспокоило. Он еле сдержался, чтобы не заорать на нее, — пусть она замолчит и оставит его наедине с его горем.

— Да, Зека. Мы сами во всем виноваты.

— В чем, жена?

— В том, что случилось.

Он ничего не сказал, на лице его появилось безразличное выражение, которое так не вязалось с его настроением. Синья понимала, что он ничем не мажет помочь. Ей было жалко мужа. И так, без шляпы, в рубашке поверх брюк, он побрел по дороге. Лунный свет едва проникал сквозь густые кроны кажазейр. Свежий ветерок был приятен мастеру. Около получаса он шел, не останавливаясь. Вдруг до него донесся какой-то говор. Разговаривали около дома старых сестер сеу Лусиндо. Слышались плач и причитания. Он хотел узнать, в чем дело, но желание уйти как можно дальше от дома пересилило любопытство. Распухшие ноги болели. Сандалии звонко стучали в ночной тиши. Он ненадолго остановился под огромным мастиковым деревом.

Сюда будто бы являлись души грешные вымаливать милосердие у живых. Грешники, просящие о сострадании. Но он не верил этому. Поговаривали, будто капитан Томас плакал здесь в темные ночи, как негр-невольник. Все это вранье! Вот кто плакал по-настоящему, так это его дочь Марта. Эта мысль вонзилась в него, точно острый нож. Он пошел в сторону реки по просеке, которую старый Жозе Паулино прорубил для своего скота, спускавшегося на водопой. Он вспомнил старого полковника. Вспомнил, как чинил ему шестерни хлопкоочистительной машины и как тот кричал на него. На следующий день он уже не пошел туда работать. Внизу виднелась река. Мастер стал спускаться вниз, ему не хотелось, чтобы его видели в таком состоянии. Как бы не приняли за сумасшедшего. А хорошо бы идти все дальше и дальше. Вдруг он заметил совсем рядом какого-то человека. Мастер хотел незаметно уйти, но передумал, подошел поближе и поздоровался:

— Добрый вечер!

— Добрый вечер; это вы, Жозе Амаро?

— К вашим услугам.

— Видите ли, мастер, я от капитана Антонио Силвино. Дело в том, что его отряд скрывается в Фазендинье и капитан послал меня выведать, где сейчас лейтенант Маурисио со своими ищейками. Говорят, макаки[20] вчерашний день провели в Санта-Розе.

Жозе Амаро вздрогнул при этих словах. Имя Антонио Силвино оказывало на него магическое действие. Это был его мститель — неукротимая сила, внушавшая ужас всем богачам. В человеке, сообщившем ему новость, Жозе Амаро узнал торговца кашасой Алипио.

— Это вы, Алипио?

— Я самый, мастер Зе. Мне нравится капитан. И я не вступаю в его отряд только из-за своей матери и сестры, которая еще на выданье.

— По правде сказать, я ничего не слышал о лейтенанте Маурисио. Кажется, он здорово повздорил с Кинкой из Энженьо-Ново из-за Антонио Силвино. Но был ли он в Санта-Розе со своими людьми, я не знаю.

— Ну, если так, мастер Зе, я пойду; может, где-нибудь мне удастся разузнать о макаках.

Алипио попрощался с шорником. Эта встреча успокоила мастера. Он вдруг понял, что есть на свете человек, которому он может быть полезен. Луна заливала все вокруг мягким светом. Это было безбрежное лунное море. Мастер знал, что лейтенант Маурисио зря не болтает. И если он поклялся убить капитана, то будет неотступно преследовать его со своими людьми, устраивая повсюду облавы. Жозе Амаро хотел помочь Силвино. Он сделает все, что в его силах, чтобы предупредить народного мстителя. Мастер постоял немного в тени ветвистых мимоз. Затем вышел на дорогу. И сразу же столкнулся лицом к лицу с бишейро Салвадором.

— Добрый вечер, мастер Зе. Прогуливаетесь?

— Да, решил немного поразмять ноги.

— А я вот возвращаюсь из Пилара. Только что получил телеграмму с результатами «жого до бишо». Говорят, капитан Антонио Силвино перерезал провода у дороги. И телеграммы долго не поступали. Лейтенант Маурисио сейчас в Пиларе с большим отрядом полиции. Правительство разрешило ему действовать на свое усмотрение. Он не считается ни с кем из местных богачей. Сеньор Кинка из Энженьо-Ново здорово с ним поругался, и его не арестовали только потому, что сеу Аугусто из Ойтейро примчался в энженьо дяди и успокоил лейтенанта.

Мастер Жозе Амаро молча слушал.

— Ну, мне пора идти, до свидания. Сеньор Жука из Санта-Розы выиграл двести милрейсов, поставив на «бабочку». Дона Адриана поставила на «тигра»: ей приснился капитан Антонио Силвино. А я сделал ставку на «оленя»: его не так легко поймать. — И бишейро ушел.

Мастеру следовало бы вернуться и предупредить Алипио, что полицейские в Пиларе. Но он не стал возвращаться. Время уже было позднее, а дома остались больная дочь и расстроенная жена. Все же во всем виновата его жена Синья. Чем он мог помочь дочери, которая была так далека от него? Ведь она была существом слабого пола, неспособным бороться со своим страхом, а сам он никого не боялся. Он медленно брел по дороге, громко стуча сандалиями. Один, совсем один, кругом ни души, ни единого живого существа. У старых сестер сеу Лусиндо горел свет, точно красноватый маяк в безбрежном лунном море. Когда мастер подошел поближе, до него донесся плач. Что там такое? Он свернул на тропинку, которая вела к дому, желая узнать, что означают эти стенания. Послышалось молитвенное пение. Явно отпевали покойника. Он подошел к дому, видневшемуся позади огромного жуазейро. Видимо, там было много народа. Когда он приблизился к окну и заглянул в комнату, чтобы рассмотреть, кто там молится, раздался душераздирающий крик:

— Оборотень! Оборотень!

Поднялась суматоха.

— Да это же мастер Жозе Амаро! — воскликнул человек, стоявший в дверях дома. — Это мастер Зе, дурачье вы этакое!

Люди перестали молиться. Старая Лусинда лежала на циновке, покрытая саваном. Женщины смотрели на мастера со страхом. Дольше оставаться было нельзя. Человек, успокаивавший женщин, обратился к мастеру:

— Они боятся вас.

— Меня?

— Да, вас. Глупые бабы. — И, уже отойдя с мастером в сторону, добавил: — Ходят слухи, будто тут бродит оборотень. Многие болтают, что видели вас. Вот как сейчас. И удирали во все лопатки. Вы же знаете, женщины — трусихи.

Мастер повернул к дому, но грустное пение еще долго доносилось до него. Он шел и думал об оборотне. Ощупывал свое лицо, смотрел на ногти. Почему они меня боятся? В его доме горел свет. Синья не отходила от Марты, стараясь хоть лаской поддержать дочь. Она ждала его.

— Что с тобой, Зека? В своем ли ты уме? Где тебя носит в такую холодную погоду?

Он ничего не ответил и молча направился к своему гамаку.

От свежей кожи, привезенной из Итабайаны, весь дом пропах. Спать не хотелось. Страшная мысль терзала его, причиняя боль. Почему женщины, увидев его в окне, закричали? Может, он так неожиданно появился, что они перепугались? Он вспомнил, что месяц назад встретил старую Лусинду и даже с ней разговаривал. И вот она мертвая. Лежит на циновке, покрытая белым саваном. Смерть не пугала его. Конечно, надо было вернуться к реке и сказать Алипио, что лейтенант Маурисио в Пиларе. В соседней комнате тяжело дышала во сне дочь. Синья не спала. Он чувствовал, что она не спит. Его жена думала о жизни, о больной дочери. Лунный свет, проникая сквозь щели в черепице, покрыл пол белыми пятнами, которые медленно передвигались. Женщины в страхе бегут от него. На дороге послышались голоса. Жозе Амаро встал и открыл окно. Это был отряд полиции. Не лейтенанта ли Маурисио? Слышен был топот, громкий говор. Он вспомнил, что капитан Антонио Силвино всего в двух лигах[21] отсюда. И мастера охватил страх, что полиция может натолкнуться на кангасейро. Еще не смолкли голоса в ночной тишине, как Жозе Амаро позвала жена:

— Зека, я что-то не могу заснуть. Пойду заварю сухой мальвы, тебе налить?

Он хотел промолчать, но ответил:

— Нет, мне ничего не надо.

Все его мысли об Антонио Силвино рассеялись, когда по другую сторону глинобитной перегородки раздался голос жены. Синья загремела на кухне кастрюлями. Что бы он отдал, чтобы вырваться из этого дома!

— Зека, ты знаешь, сеньора Лусинда умерла.

— Да, я проходил мимо: там отпевали покойную.

— Мне тоже следовало бы туда пойти, но эта история с Мартой…

Он не ответил. У него не было желания с кем-либо говорить. Хотелось остаться одному в этом мире, не дававшем ему радости. Теперь до него отчетливо доносилось пение.

Эти глупые бабы боятся его. Но почему? Неужели жена тоже боится? Неужели он так страшен, что люди шарахаются от него?

Жозе Амаро зажег лампу и достал из сундука зеркало. Хорошенько вгляделся в себя. Воспаленные веки, глаза, как у рыбы, давно небритая борода.

— Что случилось, Зека?

— Ничего, тут тараканы, черт бы их побрал, бегают по коже.

Он потушил свет, и его охватил страх, какого он никогда еще не испытывал. Неужели он действительно выглядит так, что пугает людей? Не может быть. Он, мастер Жозе Амаро, глава семьи, уважаемый человек, и его так поносит всякая сволочь. Уже запели в курятнике петухи. На базар в Сан-Мигел потянулись люди. Светало. Мастер Жозе Амаро так и не смог уснуть. Он открыл дверь и, выйдя из дома, остановился под питомбейрой. Возчики, ехавшие мимо, поглядывали на мастера и тихо здоровались с ним, боясь потревожить спящих в доме. Мастер Жозе Амаро никого не замечал. В душе его был непроглядный мрак. Свиньи рылись в хлеву, козел стучал копытами. Над землей стелился утренний туман, покрывавший даже кажазейры; запели птицы. Повсюду заря: на алом небе, на покрытых росою деревьях, на влажной земле. Где сейчас капитан Антонио Силвино? Куда направился лейтенант Маурисио?

— Зека, иди выпей чашку кофе.

Во всем виновата Синья, его жена.

VI

Полицейские схватили Паскоала Итальянца и избили его. Лейтенант предполагал, что торговец шпионит за ним по заданию капитана Силвино, и посадил Паскоала в тюрьму Эспирито-Санто. Он решил во что бы то ни стало схватить кангасейро. Негра Салвадора тоже арестовали, причем так избили, что, говорят, он вышел из тюрьмы с распухшими руками. Мастер Жозе Амаро, узнав об этом, страшно обозлился на полицию. Между тем распространилось известие о стычке Антонио Силвино с полицией в Инга-до-Бакамарте. Это принесло народу долины некоторое облегчение — облавы лейтенанта на время прекратились. Хотя дочь мастера после того припадка стала чувствовать себя немного лучше, настроение у Жозе Амаро по-прежнему было мрачным. Старая Синья радовалась выздоровлению Марты, как ребенок. Она только и говорила что о здоровье дочери, которая вдруг преобразилась. Уж конечно, это дело рук святого Северино дос Рамос, которому она дала обет. Это еще одно чудо покровителя бедняков. Однако лицо мужа становилось все печальнее, еще больше пожелтели его глаза, еще сильнее опухли ноги. Что же это за хворь привязалась к Зеке? Видно, сердце у него болит. Так умер его отец, весь в отеках, задыхаясь.

Как-то раз после обеда старая Синья занималась стиркой на реке; рядом с ней стирала белье девушка, которую прежде она никогда не видела, — молодая смуглая красавица. Вначале они молчали, но потом разговорились. Девушка была родом из Риашана. Отца ее, Марколино Виегас, упрятали в тюрьму из-за какой-то истории на ярмарке в Сапэ. Там завязалась драка, а вину свалили на него.

— Я слышала, в этих краях бродит оборотень. Мне даже мать сказала: «Возвращайся, дочка, поскорей, будь осторожна в темноте». Чего только люди не придумают… Другие болтают, будто кайпора[22] схватил на дороге парнишку по имени Пепэ. Видать, все это выдумки.

Старая Синья молча кивала головой, хлопая белье о камень. У девушки были смуглые икры, упругая грудь, натягивавшая ситцевую блузку.

— Да, и будто в этого зверя превращается какой-то мастер Жозе Амаро.

— Вранье все это, дочка, — грустно сказала старая Синья. — Выдумка каналий из Рибейры.

— У нас только об этом и говорят. А еще будто у этого человека есть дочь, над которой он всячески измывается.

— Измывается?

Старуха почувствовала, что у нее помутилось в глазах. Она перестала бить белье и едва слышно, умирающим голосом, сказала:

— Все это вранье, дочка. Человек этот — мой муж.

Девушка покраснела и опустила голову.

— Извините меня, сеньора.

Молча продолжали они работу. Русло реки было узким и почти совсем заросло камышом и водорослями. Ветер шумел в камышах, сгибавшихся, как сахарный тростник.

Со стороны Санта-Фе доносилось пение. Это пел Пассариньо на заливном лугу; он выполнял постылую для него работу. Песня была печальной и заунывной; можно было подумать, что отпевают покойника. Негр изливал свою душу:

Пение трогало сердца женщин. Старая Синья изо всех сил колотила белье о камень. Грудь девушки выпирала из расстегнувшейся кофточки. Надрывная песня была похожа на стенание:

— Жалобная песня, — сказала девушка.

— Бедняга Пассариньо, что за жизнь у него! — ответила дона Синья. И тут же, как бы оговорившись, добавила: — Впрочем, может быть, он даже счастливее многих других.

Солнце уже начинало клониться к западу. Девушка развесила свое белье для просушки. Красные, синие, желтые пятна сохнувшей одежды празднично замелькали на камышах и кустах. Тяжело было на душе у старой Синьи, с остервенением бившей свое белье. Она не смотрела на девушку, которая легла на песок, прикрыв лицо от солнца. У нее было здоровое сильное тело. Жозе Пассариньо пел потому, что, несмотря на все невзгоды, он был счастлив; ему ничто не угрожало. Он пил и распевал песни. А что же это с ее мужем, что у него за жизнь, почему такое лицо, отчего все эти переживания и странности? Почему люди выдумывают такое? Даже о ее бедной дочери придумали невесть что. Она уже кончила стирку. Но не стала сушить белье на реке, как это делала обычно. Ей было неприятно оставаться рядом с этой девушкой. Она чувствовала себя так, будто была соучастницей какого-то преступления или дурного поступка. Синья собрала мокрое белье и связала его в узел. Девушка поднялась помочь ей.

— Вы меня простите, сеньора, я ведь не знала.

Жозе Пассариньо, увидев Синью с грузом на голове, подбежал к ней.

— Давайте, дона Синья, я донесу.

— Не надо, сеу Жозе.

— Нет, нет, я донесу.

Негр взял узел и пошел впереди, покачиваясь на своих кривых ногах. Ей было неловко, что он несет ее груз. Ведь мокрое белье было тяжелым, как свинец. Некоторое время они шагали молча. Наконец Пассариньо заговорил:

— Знаете, дона Синья, у негра Салвадора руки вздулись от побоев. Кто-то донес лейтенанту, что он продавал лотерейные билеты капитану Антонио Силвино. Интересно бы посмотреть, как сейчас выглядит этот болтун.

Они подошли к дому. Сидевший у порога Жозе Амаро даже не поднял головы, чтобы взглянуть, кто пришел. Казалось, он был поглощен своей работой.

— Добрый вечер, мастер Зе. Как дела?

Тот посмотрел на Пассариньо и молча продолжал работать.

— Вы слыхали, что творит здесь полиция, сеу мастер?

Мастер не отвечал. Пассариньо, зная неприветливость хозяина, последовал за женой шорника в дом.

— Да что вы, дона Синья!

— Ну что за церемонии, сеу Жозе, покушайте.

Она подала ему тарелку фасоли со сладким бататом. Пассариньо ел, сидя в углу, и слушал стук молотка. Видимо, у мастера плохое настроение. Пассариньо знал, что народ болтает о шорнике. Слух об оборотне, который бродил по ночам и высасывал кровь у людей, разнесся повсюду. Пассариньо был достаточно наивен, чтобы верить этим слухам. И сейчас при виде мастера с таким хмурым лицом ему стало страшно. Он боялся даже подойти к нему. Дона Синья тихонько разговаривала о чем-то с дочерью. Да и про дочь говорили дурные вещи. Ведь у людей язык длинный.

Возле дома остановился всадник. То был старый Виторино, который не пожелал спешиться. Он торопился в Ойтейро, куда вызвал его двоюродный брат Аугусто. Старик возмущался лейтенантом Маурисио.

— Я вчера послал телеграмму начальнику полиции. Насилие недопустимо, пора этому безобразию положить конец.

— Что, в самом деле Итальянца крепко избили?

— На него страшно смотреть. В этой полиции одни бандиты. Вот почему народ стоит за капитана Антонио Силвино. Я еще покажу начальнику полиции! Я истратил четыре милрейса на телеграмму. Здесь люди, а не бродячие собаки. Ладно, кум, меня дожидается сеу Аугусто. Я догадываюсь, в чем дело. Чего только не болтают эти люди про капитана Виторино, но в конце концов все же идут за ним. Аугусто занялся ремонтом каза-гранде. Вы же знаете, кум, я понимаю толк в этих делах. Я уверен, что он хочет со мной посоветоваться. Двоюродный брат Аугусто — человек передовой. Как и его отец. Кланяйтесь куме.

Он собрался было ехать, но вдруг обернулся к шорнику.

— Вы уже слышали о стычке капитана Антонио Силвино с полицейскими в Инга? Много убитых. Дорого бы я заплатил, чтобы увидеть, как лейтенант Маурисио убегает от пуль.

Виторино исчез за поворотом. Из дома доносилась кантига — ее затянул Жозе Пассариньо. Шорник не слушал негра. Он думал о капитане Антонио Силвино. Его восхищал этот смелый человек, который рисковал жизнью, защищая бедных. Таким он представлял себе народного мстителя, таким был его кумир. Наступил вечер, сгустились тени. Где-то вдали замычал бык из стада старого Лусиндо, пасшийся на привязи. Это мычание раздавалось каждый вечер, когда старик спускался со своим стадом к водопою.

Он слышал, как жена тихо разговаривала с Мартой. Его раздражали эти перешептывания. Сговорились, что ли, все против него? Он едва сдержался, чтобы не прикрикнуть на них. Песня негра наполнила вечер грустью, которая тронула душу мастера. Он хотел было потребовать, чтобы жена и дочь прекратили свою болтовню, но не сделал этого. Кантига не раздражала Жозе Амаро, она успокаивала и ласкала, точно рука друга, участливо гладившая по голове. Мастер никогда не знал ласки. Отец его всегда был суров, а мать он почти не помнил. Негр Пассариньо превосходно пел, когда не был пьян. За это его и прозвали Пассариньо[24].

Он пел грустную песню:

То была история дона Карлоса и доны Бранки, дочери короля. Пассариньо хорошо знал эту песню. Дону Бранку должны были повесить. Но возлюбленный спасает бедняжку от ярости отца. Переодетый монахом, дон Карлос де Монтеваль похищает дону Бранку и увозит ее в свой дворец.

Песня негра встревожила мастера. Это о нем, о Жозе Амаро, говорилось в ней; это была его ярость, его отчаяние, его жестокость, так схожая с жестокостью короля. Негр пел по просьбе старой Синьи. Мастеру хотелось встать и крикнуть, заставить всех замолчать, но он был не в силах это сделать. Глаза его наполнились слезами. Дона Бранка рыдала у ног отца. В ее чреве было дитя от дона Карлоса де Монтеваль. Горлица еле слышно ворковала в тишине наступавшего вечера. Темнота и негр на кухне бередили ему душу. Мастер Жозе Амаро решился:

— Синья, вели негру замолчать.

Жена загоняла кур на насест. Марта громко, так, чтобы Жозе Пассариньо услышал, сказала:

— Сеу Жозе, отец не любит пение.

Жозе Амаро знает, что она сказала так нарочно, чтобы обидеть его этими словами. А ведь он любил песни и мог весь день слушать, как распевает канарейка на карнизе. Единственно, чего он не любил, — это церковных песнопений, заунывных псалмов дочери. Синья загоняла кур на ночь. Одна курица выскочила на дорогу и понеслась так, будто хотела улететь. Старуха стучала метелкой по земле, приманивая кур.

Негр Пассариньо с покрасневшими глазами вышел из дома и спросил:

— Мастер Зе, я бы хотел заказать пару сандалий. Вы умеете их делать?

Жозе Амаро не ответил, как бы ушел в свою скорлупу и ничего не хотел слышать.

— Мастер Зе! — снова обратился к нему негр.

Жозе Амаро вздрогнул, будто впервые увидел негра, будто перед ним неожиданно возникло какое-то странное существо.

— Чего тебе, Пассариньо?

— Мне нужна пара сандалий. Таких, как у кангасейро.

Мастер промолчал и стал собирать свои инструменты, чтобы отнести в дом.

— Жозе Пассариньо, откуда ты знаешь эту песню?

— От одного слепого из Итамбэ, мастер Зе. Я долгое время ходил у него поводырем. А потом, когда вырос, он уже не стал меня держать.

— Тот самый слепой, которого убили и ограбили в Ораторио? Он был груб и придирчив.

— И все же он неплохой человек, мастер Зе. Отец отдал меня слепцу, когда мне минуло семь лет. Он был совсем неплохим, мастер Зе, и многому меня научил. Однако лишь мотыга дает нам соль и муку. А я пить стал, мастер Зе, чтобы забыть одну негритянку… Вы ее знаете — это Лузия из Санта-Розы.

Он замолчал. Старая Синья снова о чем-то разговаривала с дочерью. Пассариньо распрощался и вышел. С юга подул холодный ветер; он раскачивал кажазейры и шелестел листьями. Это предвещало дождь. Мастер Амаро думал о Пассариньо.

Кто бы мог подумать, что у этого грязного негра с испитым лицом столько всего накопилось в душе — и эта история, и любовные неудачи, и дон Карлос, и дона Бранка. Зазвенели колокольчики. Показался кабриолет полковника Лулы. Он остановился у дверей мастера. Кучер Педро подошел к Жозе Амаро и сказал, что у него порвался ремень на оглобле, как только они отъехали от дома. Мастер вышел на крыльцо с подсвечником в руке. Почтительно поздоровался с хозяином энженьо и его семьей.

— Это вы, мастер Жозе Амаро?

— Да, это я, полковник.

— Мы торопимся в церковь.

Женщины в коляске сидели молча. Мастер вместе с кучером быстро починили ремень. Хозяин энженьо кашлял, нарушая тишину вечера.

— Повяжи шею платком, — послышался голос из коляски.

Кучер уселся на свое место, полковник Лула поблагодарил мастера. Колокольчик снова зазвенел на дороге. Вскоре яркий свет фонарей исчез в зарослях кустарника.

Когда мастер Жозе Амаро вошел в дом, жена поинтересовалась, была ли в коляске дона Амелия, потому что ходили слухи, что она серьезно больна.

— Зека, я слышала, что дона Ненем собирается замуж за доктора Луиса Виана.

— Я с полковником об этом не говорил.

— И слава богу. Упаси боже говорить с этим человеком.

Немного погодя шорник вышел из дома. Синья вспомнила о той девушке на реке. Она никогда не думала, что народ превратит ее мужа в оборотня. Наверное, это из-за скверного характера Зеки, из-за цвета его лица, желтизны глаз. То же самое болтали и про бедного Неко Паку, человека с очень добрым сердцем. И все потому, что он расхаживал по ночам — солнце ему было вредно для здоровья. Вот и Зека пристрастился к ночным прогулкам. Он всегда был со странностями. И уж если ему что приспичит, обязательно сделает.

Ничего такого в жизни он не сотворил, чтобы люди его боялись. А вот то, что люди плохо говорили о ее дочери, она не могла вынести. От всего этого действительно можно было умереть с горя. Возможно, девушка все придумала. Бедная Марта радовала ее своим выздоровлением. Чего только не выдумают эти сплетники! Зека любил побродить по вечерам, погулять по безлюдным местам. А народ выдумал историю с оборотнем! Сколько таких историй слышала она в детстве. Находились люди, которые будто бы своими глазами видели этих зверей, созданных дьяволом, и рассказывали о них всякие страсти. От матери она слышала историю, которая произошла в Маравалье. Один оборотень бродил по ночам в поисках человеческой крови — его мучила адская жажда. Но так как ему не удавалось найти живого человека, он высасывал кровь из животных, убивал лошадей, творил всякие ужасы. Ее мать верила всему этому. Когда лаяли собаки, она читала «Аве Мария», чтобы пресвятая богородица защитила ее от злого духа, который вселялся обычно в людей малокровных, с таким цветом кожи, как у Зеки. Ведь дьявол наделял звериным обличием и силой тех людей, которые продавали ему свою душу. Народ боялся тех, у кого появлялась такая болезнь, как у Зеки и Неко Паки. То была желтуха, вызванная заболеванием печени; ее лечили настоем из корней кустарника журубеба. К тому же шорник стал бродить по ночам. Вот и сейчас уже поздно, а он все не возвращается. Почти перед самым рассветом она услышала голоса у порога дома. Зека с кем-то разговаривал. Она хотела притвориться, будто спит, но муж позвал ее.

— Синья, здесь мой друг Алипио, торговец кашасой. Пойди зарежь пару кур и зажарь, он отнесет их капитану Антонио Силвино.

Старая Синья не на шутку перепугалась.

— А ты видел этого человека, Зека?

— Нет, они прячутся в каатинге. Алипио говорит, что его люди умирают с голоду.

Старая Синья пошла в курятник. На темном небе сияли звезды, а там, в стороне каатинги, уже стала заниматься заря и появились светлые полосы, которые постепенно окрашивались в розовые тона. Было холодно. Всполошились куры, закудахтали.

Мастер Жозе Амаро, заперев дверь, слушал своего приятеля Алипио, рассказывавшего о перестрелке кангасейро с полицией в Инга. Капитан Силвино был в гостях у своего друга, когда ему показалось, что дом окружают полицейские. Он всегда чувствовал опасность.

— Капитан заговорен, мастер Зе, ей-ей, заговорен. Кангасейро были во дворе фазенды. Капитан созвал своих ребят и сказал им: «Макаки где-то поблизости. Укройтесь за каменной оградой. Как услышите команду, стреляйте. А потом отступайте в кустарники. Я буду ждать у плетня, близ большого дерева». Так все и вышло. Как только капитан увидел полицейских, раздались ружейные залпы. Макаки падали замертво, как мухи. И нападение, которое подготавливал лейтенант Маурисио, обернулось для него печально. Из кангасейро был ранен в плечо только Кокада, да и то легко. И все прискакали из Инга сюда.

— А как же капитану удалось уйти из поместья?

— Неизвестно. Когда полицейские прибыли туда, где он находился, его и след простыл!

Когда старая Синья принесла жареных кур, наступило утро. Алипио выглядел бодро. Мастер Жозе Амаро, с распухшими после бессонной ночи веками, был очень плох, даже страшен. Синью напугали рассказы Алипио о капитане Антонио Силвино. Марта проснулась и поинтересовалась, в чем дело.

— Сеу Алипио вместе с другими торговцами кашасой прячется в каатинге от таможенников. Им там нечего есть, вот он и хочет купить немного провианта.

— Ты дала муки, Синья?

— Все в мешке сеу Алипио.

Алипио ушел, и в доме шорника стало тихо. В душу старой Синьи вселился страх, зато мастера Жозе Амаро переполняла радость. Он зарезал своих кур и подарил их капитану Антонио Силвино, перед которым трепещут многие хозяева энженьо. Смертельно напуганный Казуза Тромбоне из Масанганы даже переехал в город. А полковнику Паулино пришлось дать обед в честь капитана Антонио Силвино. Говорили, будто дочь полковника сама прислуживала за столом, словно она была служанкой у кангасейро. А вот Синья зажарила двух кур для человека, перед которым он, Жозе Амаро, преклонялся.

В Сан-Мигеле сегодня был ярмарочный день, и люди несли на рынок разные продукты. Мимо проходил слепой Торкуато, он остановился у двери мастера попросить милостыню.

Жозе Амаро любил поговорить со слепцом и каждый раз, когда тот проходил мимо, затевал беседу. Сегодня ему особенно не терпелось перекинуться с ним словом.

— Как жизнь, сеу Торкуато?

— Разве это жизнь, мастер! Какая жизнь может быть у бедного слепца? Хожу по свету, коротаю свой век. Кабы не божье милосердие и не сострадание людей, мне бы уже давно пришел конец, сеу мастер.

— Ну что вы, сеу Торкуато, у вас же семья.

— Мать, разбитая параличом, сеу мастер, да брат, почти такой же слепец, как и я.

— А как дела в Гуриньеме, сеу Торкуато? Поговаривают, будто на ярмарке там сейчас бывает мало народа.

— Во всем виновата полиция, сеу мастер, ведь люди боятся. Особенно лейтенанта. Людей охватила паника. А лейтенант совсем разъярился. Вы только подумайте, сеньор, — он оскорбил даже падре Антонио. Священника, который все отдает беднякам. Кто-то донес лейтенанту, что падре виделся с капитаном. Но падре Антонио не такой человек, чтобы скрывать свои поступки. Он рассказал все, как было. И о своей встрече с кангасейро, и о своем разговоре с капитаном. Лейтенант взбеленился и наговорил священнику кучу грубостей. Но падре Антонио тоже не стал молчать. Он только с виду робок, а когда надо, умеет за себя постоять. В общем, они здорово накричали друг на друга. Знаю лишь, что лейтенант после этого сел в Пиларе на поезд и уехал в город. Газеты Параибы раззвонили об этой истории. Я слышал, как один человек в Пиларе читал статью, в которой осуждают лейтенанта. Падре в бешенстве. Лейтенант творит черт знает что. Вот почему народ избегает ярмарки. Никому не хочется попасть в руки полиции.

— Хотел бы я посмотреть на этого храбреца, когда он столкнется лицом к лицу с капитаном. Вот в Инга ему досталось.

— Я ничего об этом не слышал, сеу мастер. Ведь я бедный слепец, живу милостыней. Одно только скажу вам: капитан никогда не делал мне зла. Как-то раз я шел со своим поводырем по дороге. Дело было к вечеру. Я возвращался из Сапэ в Марау и вдруг услышал, что меня окружают какие-то люди. Мой поводырь шепнул мне на ухо: «Это кангасейро, сеу Торкуато». Оказалось, и правда — они. И представьте, дали мне денег. Я сроду не держал в руках столько монет. Капитан Антонио Силвино отвел меня в сторону и стал расспрашивать, что о нем говорят на ярмарке в Сапэ. Я все рассказал и о Казузе Тромбоне, который засел в доме с отрядом полицейских, и о Симплисио Коэльо, который куражился в лавке, говоря, что никогда кангасейро за его стол не сядет. В общем, я рассказал все, что знал. Эта сволочь Симплисио Коэльо однажды велел приказчику меня прогнать, когда я играл возле его лавки на гитаре. Прогнать бедного слепца!

— Может быть, поэтому капитан разгромил его лавку, когда совершил налет на Сапэ?

— Кто знает, сеу мастер! А только нельзя обращаться с бедным слепым, как с собакой!

Старая Синья вынесла из дома миску муки, и поводырь открыл мешок.

— Да воздаст вам господь за вашу доброту. Пошли вам господи царствие небесное!

— Как поживает ваша семья, сеу Торкуато?

— Слава богу, ничего, сеньора. Ну, мне пора.

И зашагал дальше. Солнце уже взошло и залило все вокруг ослепительным светом. Вьюнки на изгороди отливали синевой. А люди все шли и шли по дороге. Мастер Жозе Амаро был возбужден. Он еще ни разу не присел с утра. Спустя некоторое время мимо дома прошли проститутки из Пилара, они направлялись на ярмарку в Сан-Мигел, где рассчитывали подработать. Туфли они несли в руках, а их напомаженные волосы блестели.

— Вон идут эти потаскухи.

— Помолчи, жена, ведь у тебя взрослая дочь.

Марта с кувшином на голове пошла к реке.

— Ты заметил, Зека, девочке стало лучше.

Шорник ничего не ответил. Он пошел взглянуть на улей, уже пора было вынимать соты.

— Наверное, там полным-полно. Больше года я его не трогал.

Он ни на минуту не прилег, но не выглядел усталым.

— Зека, ведь ты всю ночь не спал. Вздремни немного.

— Не суйся не в свое дело, жена. Оставь меня в покое.

Старуха ушла в дом. Во весь голос распевала канарейка.

Поставив скамейку возле двери, мастер принялся за работу. Сегодня он был доволен, как никогда. Ведь кангасейро набили себе брюхо курятиной. На дороге показался кабриолет полковника Лулы. Педро Болеейро остановился поболтать. Он ехал на станцию за доктором для доны Амелии. Вот уже несколько дней, как она была больна — ее мучила резь в животе. Мастер встал, чтобы осмотреть коляску.

— Послушайте, сеу Педро, сбруя не выдерживает потому, что вы слишком сильно дергаете вожжи. Вот ремни и рвутся. Лошадям не под силу выполнять, что вы от них требуете.

— Я тут ни при чем, просто материал на упряжи скверный.

— Ничего подобного, со сбруей надо уметь обращаться, вот и все.

Кучер усмехнулся и уехал. Колокольчики коляски полковника Лулы де Оланда Шакона снова зазвенели по дороге в Пилар. Люди, заслышав звон, сторонились, уступая дорогу. Мастер подумал о больной доне Амелии и огорчился. Не было человека в этих краях, который бы, думая о доне Амелии, не вспомнил времена капитана Томаса, праздники в Санта-Фе, процветающее энженьо. Оно было небольшим, но давало владельцам приличный доход. Пятьдесят невольников обрабатывали плантации Санта-Фе. Негры капитана Томаса стоили целое состояние. Хорошее настроение шорника сразу же исчезло. Он снова помрачнел и погрузился в свои невеселые мысли. Лицо нахмурилось, воспаленные глаза смотрели печально. Почему он так расстроился из-за доны Амелии? С реки возвращалась его дочь; какая у нее старческая походка! Мастеру захотелось взмахнуть молотком и разбить тело Марты на куски. Он с ожесточением колотил по коже. Не с кем было потолковать. Мимо прошел падре Жозе Жоан. Он снял шляпу, приветствуя мастера. Падре направлялся в Сан-Мигел служить мессу. Жозе Жоан неплохой священник, но в политике не силен; политические заправилы края вертят им, как хотят. Но вот на дороге появился торговец Паскоал. Он шел медленно, на этот раз при нем не было линейки, которой он отмеривал материю. Жозе Амаро встал, чтобы получше разглядеть этого несчастного, которого так избили в полиции.

— Добрый день, сеу Паскоал! Не хотите ли зайти ко мне передохнуть?

Итальянец удивился гостеприимству шорника. Никогда раньше он не был с ним любезен.

— Не могу, мастер Жозе. Мне еще надо зайти в Санта-Розу и обязательно засветло добраться до Сан-Мигела.

— Что там у вас произошло с лейтенантом, сеу Паскоал?

— Да так, пустяки, мастер Жозе. Один торговец из Сапэ хотел отделаться от меня и написал донос лейтенанту.

— И сильно вас побили, сеу Паскоал?

Итальянец, видно, не хотел рассказывать, но мастер Жозе Амаро не отступал.

— Говорят, негра Салвадора тоже забрали?

— Да, мастер. Они никого не щадят.

Мимо ехали возчики с мукой и торговцы из Пилара; везли они ящики с мануфактурой и галантерейными товарами. На рыжей лошади показался парикмахер Энрике. Он любил поговорить и остановился около мастера; Итальянец поторопился распрощаться.

— Этого храбреца здорово побили. Говорят, он ревел, как малое дитя.

— А где сейчас лейтенант, сеу Энрике?

— Я слыхал, что он со своим отрядом пошел в Инга. Ко мне тут заходил один человек, сказал, что видел отряд лейтенанта Маурисио на станции Итабайана. Капитану Антонио Силвино надо держать ухо востро. Дела неважные. Сейчас не те времена, что при майоре Жезуино.

— А я, сеу Энрике, спокоен за этого человека. Он знает все ходы и выходы; его не так-то легко поймать.

— Это верно, но лейтенант поклялся его схватить.

Парикмахер Энрике уехал. По пути он собирался заглянуть в Санта-Фе и в Санта-Розу. Жозе Амаро не нравилось, что этот человек занимается сводничеством. Серьезным людям не пристало заниматься таким делом. Поговаривали, что он доставляет женщин из Санта-Розы доктору Жуке. Все осуждали его, но все пользовались его услугами. Полицейский отряд отправился в сертан по железной дороге. Как раз там, в какой-нибудь лиге отсюда, находился капитан Антонио Силвино. Если бы Алипио заглянул, он передал бы ему эту новость. Мастер Жозе Амаро снова сел за работу. Уже днем, в самый разгар жары, на темной ослице появился старый Виторино.

— Добрый день, кум.

— Добрый день. У вас новая скотина?

— Да нет. Мне одолжил ее полковник Анизио из Рекрейро. Я добрался туда только к утру, и моя кобыла не выдержала после утомительного пути. Тогда он предложил эту ослицу, чтобы я мог доехать до места. Не хотелось оставлять у него кобылу. Но другого выхода не было. Мне во что бы то ни стало нужно было обсудить с доктором Самуэлом одно очень важное дело. А он находился в Гойане. Доехал я туда вовремя. Но эта чертова ослица совсем растрясла меня. У нее деревянная походка.

— Так ведь она под вьюками ходить привыкла, а?

— Да нет. Тут один кабра из Пилара сказал, что раньше на ней ездил какой-то цыган. Вышагивала она у него степенно, точно благородное животное. Полковник Анизио купил ее за большие деньги. И вот что теперь с ней стало.

Виторино заговорил о выборах. Предвыборная обстановка накаляется. Доктор Самуэл получил телеграмму от полковника Рего Барроса. Тот прибывает в Параибу с четырнадцатым батальоном, тем самым, прославившимся на всю Бразилию. У доктора Санта Круз в Монтейро уже более тысячи человек под ружьем.

— Я сказал доктору Самуэлу: «Если дело дойдет до драки, можете рассчитывать на меня». Эти выборы, когда закалывают быка и повсюду пируют, не по мне. Я предпочитаю выборы с запахом пороха, поножовщиной и перестрелками. На моем счету уже немало побитых кабр.

На кажазейрах распевали птицы, в хлеву хрюкали свиньи, во дворе громко блеял козел. Капитан Виторино продолжал рассказывать своему куму, а тот молча его слушал.

— Вы знаете, кум, во времена монархии я участвовал в выборах в Итамбэ и там в церкви разбил одну урну. Тогда я был молодым, и моим шефом был доктор Жоакин Линс. Я боролся до конца в рядах либералов, но все же они отступили. В те годы, когда во главе движения был твердый человек, достаточно было меня кликнуть. Теперь я уже стар, да и вся эта история с республикой оказалась, как мы видим, фикцией. Когда-то выборы в Пиларе проводились как положено. Теперь — совсем не то. Доктор Самуэл хочет перевернуть все вверх ногами. Вот он и вызвал меня. Но я ему сказал: «Мне не хочется впутываться в эту историю. Потому что уж если капитан Виторино Карнейро да Кунья берется за дело, то доводит его до конца». Доктор Самуэл мне нравится, у него есть желание бороться.

— Послушайте, кум, а этот доктор Самуэл случайно не сын доктора Белармино из Гойаны?

— Он самый. Он из сторонников Жоана Алфредо.

— И вы думаете, кум, он будет ссориться со здешним народом? Это же люди одной породы.

— Ну и что же, кум? Вот я — разве не двоюродный брат этой канальи Жозе Паулино? Разве не течет в моих венах та же кровь? И все же, хотя этот мой кузен был президентом провинции, я голосую против него. А этого доктора Самуэла вы, кум, не знаете.

К ним подошла старая Синья и осведомилась о здоровье кумы Адрианы.

— Она ничего. Вот только злится из-за выборов. Ей кажется, что канальи из Санта-Розы изводят меня. Но это же смешно. Я человек свободный. Этот Жука что-то наболтал ей про меня. Старуха говорит, что мне собираются предложить место помощника полицейского инспектора в Сан-Мигеле, лишь бы я изменил свою позицию. Но, кум, Виторино Карнейро да Кунья не продается. Я не такой человек, чтобы меня покупали, как на базаре. Жука думает, что со мной можно поступать так же, как с Маноэлом Феррейрой де Серинья. Такой человек, как я, если уж берется за какое-нибудь дело, то доводит его до конца.

Позванивая колокольчиками, мимо проехал кабриолет. В нем сидел полковник Лула, одетый во все черное; он снял шляпу. Старый Виторино продолжал:

— У него очень больна жена. Там был доктор Масиэл из Параибы и сказал, что ей плохо сделали операцию. Что до меня, то я бы ни за что не доверился этим пройдохам. Пусть дьявола кромсают, но не меня.

— Но ведь сейчас доне Амелии вроде лучше, кум.

— Да, она выздоравливает. Лула де Оланда боится принять участие в предвыборной кампании. Он приехал говорить с доктором Самуэлом о дружбе с Жозе Паулино. Труслив, как заяц. Не в пример своему отцу. Тот был настоящим молодцом. В сорок восьмом он разъезжал по лесам Алагоаса и сражался с императорскими войсками. А этот похож на беременную кошку. Разве я боюсь старого Жозе Паулино, кум? Я не боялся и старого Жоакина Линса из Итамбэ, а тот был настоящим хозяином края! И вот что я вам скажу, кума: моя старуха живет со мной уже больше тридцати лет, а все еще толком не знает, что у нее за муж. Таковы уж женщины.

На дороге появился Жозе Пассариньо, — несмотря на ранний час, он был пьян и едва держался на ногах.

— Да здравствует капитан Виторино! — крикнул он, подходя к навесу.

— Замолчи, паршивый щенок! Дай людям поговорить о деле.

— Вы, капитан, человек смелый! Не хочу с вами ссориться. Я не приказчик Кинки Наполеона.

Виторино хотел огреть прутом Пассариньо. Но мастер Жозе Амаро сдержал его:

— Да не слушайте вы его, кум.

— Капитан, дайте мне сигарету.

— Нет, вы взгляните на него, кум Жозе Амаро, этот негр только и делает, что пьянствует с утра до вечера.

— О, зачем такие слова говорить, сеу капитан. Я не выпил сегодня и четвертинки кашасы. Прохожу мимо лавки Салу, тот мне говорит: «Пассариньо, выпей немного водки, промочи горло». Я всего один глоток и сделал-то, а вы, капитан, говорите, я пьян. Дайте-ка мне лучше сигаретку, капитан.

— Ничего я тебе не дам, паршивый негр.

— Не дадите, капитан? Тогда не скажу, что говорит про вас сержант в Пиларе.

— Что же он говорит?

— Он говорит, что при первом же удобном случае заберет у вас кинжал.

— У меня? Черта с два! Еще нет на свете такого человека! Если уж и выпущу из ножен этот кинжал, то только чтобы проткнуть им брюхо проклятого кабры.

— Это вы-то, капитан, проткнете брюхо?

Тут Виторино вскочил и, не слушая уговоров кума, бросился к Пассариньо. Негр перебежал на другую сторону дороги и оттуда крикнул:

— А ну, где твой кинжал, Кусай Хвост?

Шорник прикрикнул на негра:

— Убирайся, негодник!

Старая Синья снова подошла к окну:

— Сеу Жозе, не втягивайте Виторино в ссору.

— Я разделаюсь с этой скотиной, кума. Каналья годится только на удобрение. Я убью его.

Пассариньо хотел бежать, но ноги не слушались его. Выхватив из ножен кинжал, капитан набросился на негра. Старая Синья выскочила из дома и схватила старика.

— Ради бога, кум, не делайте этого.

Виторино дрожал от бешенства. Голубые глаза его искрились ненавистью. Негр, также охваченный яростью, кричал:

— Кусай Хвост! Кусай Хвост!

Шорник подошел к Жозе Пассариньо и толкнул его.

— Убирайся отсюда!

— Не трогайте меня, мастер Зе. Я ничего не сделал. Старик хочет убить меня. Я ему покажу!

Прохожие останавливались на дороге поглазеть на разыгравшуюся ссору. Виторино отчаянно орал:

— Пустите меня, кума, я выпущу из него кишки. С негром можно разговаривать только кнутом. Я белый человек, и мне не пристало обмениваться оскорблениями с этой сволочью.

Мастер Жозе отвел Пассариньо в сторону. Один из возчиков окликнул негра, и они, весело смеясь, ушли.

— Кум, оставайтесь с нами позавтракать, — пригласила Синья.

— Спасибо, кума. Боюсь только, как бы Аугусто из Ойтейро не рассердился. Он ждет меня к завтраку.

К дому мастера подошел маляр Лаурентино, направлявшийся в Сан-Мигел.

— Вы слышали, доктор Самуэл поссорился с падре. Кажется из-за того, что его сынишка путается с племянницей священника.

— Вранье, — не поверил Виторино. — Врешь ты все.

— Зачем же меня обижать, сеу Виторино?

— Я тебе не Виторино, а капитан Виторино! Я оплатил звание.

— Вы правы, капитан. Но только я не вру.

Мастер Амаро, который не очень-то обрадовался приходу маляра, вмешался в разговор:

— В моем доме, сеу Лаурентино, сплетни не в ходу.

— Мастер Зе, но ведь я рассказываю то, что слышал.

— А мне наплевать — слышали вы это или не слышали, в моем доме пиларские сплетни не в почете. Пошли все к черту! Что это за край, где командует тобой грабитель, как Кинка Наполеон?

— Это оскорбление, мастер Зе. Очень большое оскорбление.

— То, что я сказал сейчас, я говорю повсюду. Он вор, так и передайте ему, что он вор.

Лаурентино почувствовал себя атакованным со всех сторон.

— Я пришел сюда не затем, чтобы ссориться. Просто проходил мимо и заглянул потолковать с мастером Зе. Ведь я не сделал вам, мастер Зе, ничего плохого.

— Мне надоело слушать его болтовню, — сказал Виторино. — Пусть проваливает отсюда!

Шорник, пристально глядя своими желтыми глазами на Лаурентино и сдерживая негодование, сказал как можно мягче:

— Сеу Лаурентино, я знаю, что вы неплохой человек и хороший мастер. Все это я знаю. Вот и живите себе на здоровье в своем Пиларе, а меня оставьте в покое.

— Хорошо, мастер Зе. Я ухожу.

— Давно бы так, — буркнул Виторино.

— И то верно, сеу Виторино.

— Опять лень пошевелить языком…

— Капитан Виторино.

— И не делай мне одолжения.

— Ах да, чуть не забыл. Сержант Дамиан разыскивает вас.

— Меня?

— Вот именно. Он сказал, что сломает ваш кинжал.

— Кинжал Виторино Карнейро да Кунья?

— Выходит, что так. Имя Виторино носите только вы.

— Капитана Виторино!

— Лейтенант грозился, что схватит вас, капитан. А он, когда зол, ни перед чем не останавливается.

— Я не из пугливых! Передай этому собачнику, что я ему еще покажу. Не так-то легко меня испугать!

Лаурентино вышел на дорогу и нарочно громко спросил:

— Эй, капитан, это ваша ослица? А где же у нее хвост? Кто ей откусил хвост, капитан?

Виторино вскочил:

— Пойди и спроси у своей матери об этом, сучий ты сын!

Лаурентино усмехнулся. Ему было наплевать на ярость старика. Вдалеке слышалось пение Пассариньо. Старая Синья позвала мужа завтракать. Яркое солнце заливало своим сиянием листья деревьев, воспламеняя цветы кардейро. Высоко на ветке чирикала птичка: придет-придет. Кто придет? Чей приход она предсказывала?

— Вот чертова птица, можно подумать, что это говорит человек, — сказал мастер. О чем она предупреждает, что хочет сказать?

Он подумал о капитане Антонио Силвино. Отряд полиции находится в Инга, а капитан со своими людьми все еще отсиживается в укромном месте, питаясь курятиной. Он человек с головой. После завтрака Виторино уехал, и мастер погрузился в свои мысли. В доме стояла тишина. Только время от времени покашливала жена. Это от трубки у нее такой противный кашель. Дочь шила. Сегодня воскресенье, но шорник работал. Алипио заказал ему дюжину сандалий для людей отряда. Жозе Амаро отложил все дела ради этого заказа и выполнял его с радостью, уйдя с головой в работу; он не заметил, когда подошла жена.

— Зека, а ты не боишься иметь дело с Алипио?

— Боюсь? А чего мне бояться? Я не сделал ничего плохого! Пришел ко мне в дом человек и попросил продать пару кур. Я продал. Чего же мне бояться? Не беспокойся, жена. Иди занимайся своим делом.

— Зека, ты мужчина, и не мне тебя учить. Но этот лейтенант черт знает что творит.

— Брось ты думать о лейтенанте, придет и его час.

Старая Синья вернулась на кухню, а мастер стал размышлять о своей работе, о людях, которые нуждались в его помощи. Сейчас он не чинит сбрую для сумасшедшего старика и не делает седла какому-нибудь бездельнику. Он выполняет заказ Антонио Силвино. Шьет сандалии людям, которые умеют умирать с оружием в руках, людям, в чьих жилах течет кровь храбрецов. Теперь он уже не бедный придорожный шорник, он важнее хозяев энженьо. Капитан Антонио Силвино знает его имя. Наверное, Алипио сказал ему: «Капитан, мастер Жозе Амаро работает на нас. Этому человеку можно довериться». Пусть катятся ко всем чертям сильные мира сего. Для него существует лишь одна сила — сила человека, который не боится правительства, ополчился против властей четырех штатов, задает перцу начальникам, убивает полицейских, выходит из окружения и способен предвидеть любую опасность.

Нож скрипел, разрезая сыромятную кожу. Мастер делал прочные сандалии, в которых можно было ходить по твердой земле каатинг[25], по колючкам, камням, по горячей глине. Ему хотелось, чтобы пришел Алипио, рассказал бы ему о кангасейро, поделился бы с ним новостями. Если бы к нему заехал сам капитан Антонио Силвино, он был бы счастлив. Жена боится кангасейро, хочет предостеречь его. А ему ничего не страшно, он ни за что не перестанет помогать людям отряда Силвино. Вот у Казузы Тромбоне много денег, он политический деятель, и все же он бежал из своего энженьо, получив предупреждение от капитана Антонио Силвино. Дочь полковника Жозе Паулино прислуживала за столом кангасейро, точно негритянка, точно служанка.

Канарейка весело распевала на карнизе, будто радуясь вместе с мастером Жозе Амаро, работавшим в воскресенье. Жена то и дело кричала ему из дома, чтобы он перестал работать. В воскресный день трудиться грех. Бог там, на небе, хочет позаботиться о бедных! Но Жозе Амаро не верил в бога, не верил в святых. Рассказывали, что капитан Антонио Сил-вино не ладил с падре, но не трогал церкви потому, что об этом просила его мать. Сам же он в бога не верил. Жена говорила Жозе Амаро о наказании божьем. Но самым большим для него наказанием была дочь. И мастер яростно вбивал гвозди в сандалии. Время близилось к вечеру, и ему хотелось закончить свою работу до того, как люди станут возвращаться с ярмарки. Потом Амаро улегся в гамак, предварительно закрыв входную дверь. И лежал так до тех пор, пока не услышал голоса во дворе. Старая Синья с кем-то разговаривала. Мастер вышел посмотреть, кто это, но не сразу узнал пришельца.

— Добрый вечер, мастер Зе. Я зашел к вам по поручению Алипио, который отправился в Санта-Риту. Он мне сказал: «Иринеу, зайди к мастеру домой и спроси у него то, что я заказал».

— Да, да, сеу Иринеу, заходите.

— Мастер Зе, я не здешний, я из Рибейры. Но мне несколько раз приходилось бывать тут с Алипио, когда мы шли с обозами. Вы, уж верно, знаете, о чем речь. Наш отряд нуждается в кое-каком продовольствии. Там в сертане у нас ничего нет. Так вот, капитан послал эти деньги и просил вас купить сушеного мяса, сигарет и муки. Я зайду к вам во вторник. Вот и все, мастер.

— Ко вторнику все будет готово.

Когда Иринеу ушел, мастер с тревогой подумал, что нелегко ему будет купить столько мяса и сигарет, не обратив на себя внимания. Был уже вечер, когда Синья позвала его поесть. Но он не ответил ей. Оставаться в доме было невмоготу. Он услышал, как поет Жозе Пассариньо, возвращавшийся с базара. Ему нельзя было воспользоваться услугами этого негра. Да кто мог помочь в таком деле? Впрочем, он даже и не хотел ничьей помощи. Он должен был выполнить это поручение сам. У него в кармане лежала бумажка в сто милрейсов, совсем новенькая, хрустящая. Ее прислал капитан Антонио Силвино. Теперь он должен действовать. Ведь во вторник к нему придут за продуктами. И вдруг его осенило. Он скажет Салу, что торговцы кашасой, скрывавшиеся от податных инспекторов вдали от больших дорог в каатинге, попросили его купить им продовольствие. И сразу же почувствовал, как с его плеч свалился тяжелый груз. Жозе Амаро вышел на дорогу полюбоваться природой, насладиться одиночеством в ночной тишине. Благоухали кажазейры, окаймлявшие дорогу, залитую лунным светом. На колючих ветвях кабрейро висели белые, похожие на вату хлопья. К станции прошел обоз подвод с шерстью. Ночь вселила спокойствие в душу мастера, и шорник зашагал по направлению к Санта-Розе. Вот он идет по земле ненавистного ему Жозе Паулино. Перед ним плантации цветущего сахарного тростника. Это богатство полковника, тот мир, которого он не касался. Сколько раз у него возникало желание поджечь все! Но это была величайшая глупость. Земля ведь даст всходы и, как прежде, будет приносить доход богачу. Раньше он не мог спокойно видеть, как лениво и небрежно производились посадки на плантации полковника Лулы, как неумело, без всякого старания обрабатывалась земля. Теперь ему уже все равно. Он помогает человеку, который значит гораздо больше, чем полковник Жозе Паулино, хозяин всех плантаций, глава всех владельцев энженьо. Капитан Антонио Силвино делает все, что хочет и как хочет. Жозе Амаро сунул руку в карман и нащупал хрустящую бумажку, присланную ему этим человеком. Услышав, что навстречу ему идут люди, мастер свернул с дороги и спрятался за деревом. Несколько человек несли в гамаке покойника. Должно быть, он поплатился жизнью в какой-нибудь драке. Жозе Амаро спустился к реке и с беспечным видом зашагал дальше. При лунном свете все было видно, как днем. Теперь у него есть в жизни какая-то цель. Что ж делать, если у него такая дочь, если ему так не повезло с женой. Он остановился передохнуть, подышать терпким ароматом, исходившим от кажазейр, увешанных плодами. Благоухала манака[26], пахла земля, которую он никогда не обрабатывал. Он всегда занимался своим ремеслом, имел дело только с кожей, резал ремни, забивал гвозди. Земля была ему чужой. Он смотрел на долину, разделанную под пашни, на заливные луга, на холмы, однако никогда не сознавал, что все это таит в себе огромную силу. Он знал, что человек все получает от земли, что земля все родит. И лишь теперь, на старости лет, сумел оценить красоту ночи; ночной покой, холодный лунный свет как бы проникал в его нутро. Его тяготило одиночество. И вместе с тем ему хотелось побыть одному. Все, что связывало мастера с домом, с семьей, заставляло его страдать и, точно острый нож, вонзалось в тело. У него не было сына, и сам он не стал таким, каким был его отец, — отчаянным, храбрым, умным. На берегу реки горел огонек. Верно, это Маргарида рыбу ловит. Он постоял под развесистым жуазейро. Под ним обычно ночевали торговцы кашасой. В свете луны дерево спокойно покачивало своими огромными ветвями. На земле виднелась зола — остатки костров.

Мастер Жозе думал о капитане Антонио Силвино, но внезапно в его голове с удивительной настойчивостью возник образ несчастного Виторино, его кума, над которым потешались взрослые и которого дразнили мальчишки. Мысль о капитане Виторино неотступно преследовала мастера. И он понял, что любит этого человека больше, чем кого-либо. Странно, ведь Виторино всегда казался ему никчемным бездельником, бедным горемыкой. И откуда у него такая привязанность к старику? Мастер вспомнил, с какой яростью и негодованием набросился тот с оружием в руках на пьяницу-негра. Капитан был настоящим мужчиной, не то что он, Жозе Амаро, который так и остался шорником. И дочь — старая дева, и жена, обе они его ненавидят. Он простоял молча полчаса. На той стороне реки появилось несколько человек, они о чем-то тихо разговаривали. Он еще надежнее спрятался среди молодых деревьев. Теперь его трудно было обнаружить. Негритянка Маргарида откликнулась на чей-то зов с того берега. Мастер разглядел, — это были военные. Вероятно, полицейские, преследовавшие капитана Силвино. Потом негритянка возвратилась к реке, а люди повернули в сторону железной дороги. Этот негодяй Энрике сказал ему, что лейтенант Маурисио отправился в сертан… А как раз там, на возвышенности, отдыхал со своими людьми капитан, ничего не подозревая об опасности. Мастера Жозе Амаро охватила тревога. Никогда ему не приходилось чувствовать то, что он чувствовал сейчас. Ему хотелось бежать, и сердце его стучало, как удары молота. От жуткого сердцебиения перехватило дыхание. Капитан был всего в нескольких километрах от полицейских. Стоит им подняться в каатингу, и они найдут там людей капитана. При свете луны преследователю ничего не стоило обнаружить его отряд. У Жозе Амаро нет сил подняться с влажной земли, на которую он прилег. Распухшие ноги стали ватными. Кончики пальцев похолодели, нестерпимая боль, казалось, разрывала тело на части. Он хотел закричать, но побоялся привлечь внимание полицейских. Скорчился, чтобы выдержать приступ страшной боли. Уткнулся головой в землю, впился в землю, которую никогда не любил. Зубы его вонзились в почву, в глину, на которой рос сахарный тростник полковника Жозе Паулино. Вдалеке громко залаяла, а потом завыла собака. Немного спустя все погрузилось во мрак. Сознание возвращалось к Амаро медленно. Мастер ощутил солнечное тепло на своем лице. Где-то поблизости находились люди. Они о чем-то говорили. Голоса их все приближались. Вот они уже совсем рядом от того места, где он лежит распростертый на самой большой постели мира. Он ясно различает голос своей жены. Его кладут в гамак. Несут. Остановились у двери его дома. Солнце печет лицо. В горле пересохло, ноги точно налиты свинцом, голова разламывается от боли. Тихий говор людей досаждает ему. Он хорошо разбирает слова жены. Он снова все понимает, он снова хозяин самого себя.

— Зека, ты потерял сознание на берегу реки.

Мгновенно все всплыло в его памяти. Лихорадочно заработала мысль.

— А лейтенант Маурисио?

— Какое тебе до него дело?

Ему снова захотелось погрузиться в небытие, ничего не чувствовать, не слышать.

— А лейтенант?

— Тебе, видно, еще очень плохо. Спи, Зека.

И она напоила его крепким чаем из кружки. Домашнее лекарство обожгло внутренности. Он закрыл глаза и стал ощупывать гамак, как бы желая узнать, где он находится.

Немного погодя мастер Жозе Амаро открыл глаза и позвал жену.

— Есть еще кто-нибудь в доме, Синья?

— Нет, все ушли. Спи, Зека.

— Синья, я, видно, чуть не умер. Где меня нашли?

— Я едва с ума не сошла, так долго ты не возвращался домой. Глаз сомкнуть не могла. Вдруг приходит старый Лусиндо и говорит, что ты лежишь мертвый на берегу. Я бросилась туда, а там уже народ собрался. Ты лежал весь белый, как покойник, уткнувшись лицом в землю.

— И что со мной такое приключилось? Сначала сердце схватило — вот-вот лопнет. Больше я ничего не помню.

Жозе Пассариньо сидел в кухне на полу, как собака. В доме было тихо, лишь канарейка по-прежнему распевала на карнизе. Пассариньо попытался заговорить со старой Синьей.

— Что вы хотите, сеу Жозе? Я очень занята, вы же видите.

— Дона Синья, Алипио дал поручение мастеру, а тот сейчас так болен, что уж и не знаю, как теперь быть.

— Я поговорю с Зекой.

Старуха испугалась, должно быть, это дело связано с капитаном Антонио Силвино. Как это сеу Алипио угораздило впутать в эту историю такого человека, как Жозе Пассариньо? Совсем спятил. Мастер лежал в гамаке, широко раскрыв глаза, лицо у него было опухшее, желтое, почти восковое. Мысли его витали где-то далеко, когда вошел Пассариньо и заговорил с Жозе Амаро о поручении Алипио. Мастер хотел встать, но не смог. Он позвал жену:

— Синья, посмотри, у меня в кармане должны быть деньги!

Старуха появилась с бумажкой в сто милрейсов, хрустевшей в ее руках.

— Спрячь.

Алипио прислал Пассариньо узнать у мастера, сделал ли он сандалии. Ему они нужны во что бы то ни стало сегодня ночью. Мастер Жозе велел негру выйти и попросил жену:

— Синья, тебе придется пойти в лавку Салу и купить сушеного мяса и мешок муки. Скажи, что это для торговцев кашасой, которые в каатинге скрываются.

Он говорил с трудом, было видно, что это стоило ему больших усилий. Затем он снова впал в забытье. Жозе Пассариньо, сидя у порога, тихонько напевал:

Мастеру казалось, что эти звуки идут к нему откуда-то из другого мира. Он лежал с закрытыми глазами, чувствуя боль во всем теле. Малейшее движение вызывало такое острое страдание, точно у него были переломаны кости или разорваны мышцы. И все же он должен выполнить поручение капитана.

— Синья, тебе надо сходить в лавку Салу. Возьми с собой Пассариньо, он поможет тебе донести продукты. Пусть сходит пару раз.

На дороге звенели колокольчики коляски полковника «Лулы. Экипаж остановился у двери Жозе Амаро. Послышался голос кучера:

— Эй, кто там в доме?

— Добрый вечер, сеу Педро.

— Мастера нет, дона Синья?

— Он болен, сеу Педро.

— Полковник прислал меня к нему с поручением.

— Я ему передам, сеу Педро.

И снова звон колокольчиков в тишине вечера. Пассариньо продолжал петь:

Старая Синья зашла в комнату взглянуть на мужа. Он спал, широко открыв рот, полуприкрыв глаза. Она пошла за простыней накрыть его. В этот день у Марты снова случился припадок. И вот сейчас, перед мужем, которого она боялась, перед ее суровым властелином, Синья чувствовала себя сильной, хозяйкой положения. Но вот Зека открыл глаза, посмотрел на нее, как бы желая испепелить ее своей ненавистью, и Синья, вскрикнув, убежала на кухню. Что-то дьявольское она увидела в лице мужа.

VII

— Дона Адриана, вы не верите этому потому, что не хотите поверить. Но ведь нашли же его с набитым землей ртом на берегу реки.

— Ерунда, Маргарида, все это выдумки.

— Выдумки, дона Адриана? Но я несколько раз видела, как он бродит по берегу, сам не зная зачем. Что он там делает? Ну скажите мне, что нужно мастеру Жозе Амаро у реки, раз он там бродит как неприкаянный?

— Девочка, мой кум с большими причудами и трудным характером. В этом нет ничего особенного. Ведь он целый день работает, а вечером идет погулять, размяться.

Негритянка Маргарида остановилась у дома Виторино, чтобы рассказать его жене, как старый Лусиндо нашел мастера Жозе Амаро. Она была взволнована, видно было, что это произвело на нее сильное впечатление.

— Сколько раз я его там встречала. Ведь меня сегодня могло уже не быть в живых, дона Адриана.

— Да будет вам, дона Маргарида. Злые сплетни — больше ничего. Очень скоро вы увидите кума в полном здравии.

Негритянка молча склонила голову, ничего не сказав. Она ушла под моросящим дождем, ступая по грязи. Когда она скрылась из виду, старая Адриана попыталась отбросить нелепые мысли, будто ее кум превратился в оборотня, но не смогла. Несколько дней назад Виторино отправился в Итамбэ, и до сих пор от него не было никаких известий. Она узнала от одного возчика из Гойаны, что он находился в энженьо Гамелейра, у своих родственников из Пернамбуко. Адриана старалась думать о Виторино, но это ей не удалось. Мысли упорно возвращались к мастеру Жозе Амаро. Она представила себя на месте кумы Синьи, и ей стало жаль ее. Когда люди предъявляли какому-нибудь христианину такое обвинение, они уже не отставали от него. Бедняга кум, теперь ему не будет больше покоя! Теперь до самой смерти он останется для всех оборотнем, страшным чудовищем, которое выходит по ночам губить живые существа. И как такое приходит людям в голову. Она была необразованной женщиной, не читала книг, но знала, что все это глупости, дурацкий страх запуганных людей. Надо прибраться в доме, а потом пойти разузнать, что же на самом деле приключилось с кумом. Может, он действительно очень болен? Так она и поступила. Когда стало вечереть, она отправилась в дом мастера Жозе Амаро. Солнце все еще палило, но тень от кажазейр смягчала дневную жару. Дона Адриана прихватила с собой пятнистого петушка. Может быть, у кумы нет молодой курятины для больного. Она шагала вверх по дороге, продолжая думать о словах негритянки Маргариды. Вскоре на тропке, которая вела к дому старого Лусиндо, ей повстречалась группа людей. Судя по тому, что за спиной они несли гамаки, это были дорожные рабочие. Они разговаривали со старым Лусиндо. Завидев дону Адриану, старик пошел ей навстречу.

— Добрый вечер, дона Адриана. Далеко ли собрались?

— Да нет, хочу навестить куму Синью. Я слышала, с кумом случился обморок.

— Это верно, я сам нашел его. Вид у него был как у покойника, дона Адриана! Зубы стиснуты, рот полон земли. Я даже решил, что он мертв. Не стал его трогать. Поспешил позвать старуху, а заодно и всех, кто встретился по дороге. Бедняга Жозе Амаро! Народ болтает о нем бог знает что, распускает всякие слухи. Мои сестры дрожат при упоминании о нем. Мне трудно судить, дона Адриана. Я уже стар и, хоть прожил большую жизнь, никогда не встречал человека с таким характером, как у мастера: он всем грубит.

— Это верно, сеу Лусиндо, но кум неплохой человек. Только вот на язык несдержан…

— Да, дона Адриана, и все же когда народ начинает о ком-нибудь говорить плохо, то это неспроста.

Рабочие остановились возле жуазейро. Потом один из них подошел к сеу Лусиндо.

— Старина, нам нужно где-нибудь переночевать. И хорошо бы поесть, мы очень голодны.

— Что вы, сеньор, такую ораву не больно накормишь. Я бедняк, у меня ничего нет, я живу тем, что заработаю на своей лошади.

— Мы заплатим.

— Да на что мне ваши деньги? Где я смогу купить продовольствие?

Когда рабочие ушли, старый Лусиндо сказал доне Адриане:

— Из сертана. А я не хочу иметь дела с сертанежо. Они, как муравьи, расползаются по свету, оставляя свои дома. Да, дона Адриана, и все же мастер Жозе внушает всем ужас. Негритянка Маргарида видела, как он бродит по ночам точно помешанный. И чего человек бродит по ночам? По правде сказать, я не очень-то верю в эту историю с оборотнем. Ведь и про беднягу Неко Паку то же самое говорили. Я знал покойного Неко. У этого мужчины было сердце девушки. А по ночам он ходил только потому, что не мог переносить солнца. С мастером Жозе Амаро что-то другое. По правде говоря, я не могу сказать о нем ничего плохого. У него свой дом, свое ремесло, своя семья. Во всем, черт возьми, виноват его язык. Похоже, нет такого человека, который был бы угоден мастеру, дона Адриана? Вот вы хорошо его знаете, он ваш кум, и все же вы не можете сказать, что я говорю неправду.

— Это все характер, сеу Лусиндо.

— Да, а говорят — полковник Лула де Оланда очень сердит на мастера. Может быть, это чьи-нибудь козни. Негр Флорипес говорил моей сестре, что полковник потребует от мастера вернуть дом. Жалко его. Я знал его отца. Он был совсем молодым парнем, когда перебрался из Гойаны в Рибейру. Его все уважали, хоть он и убил кого-то. Он был другим. Неужели, дона Адриана, для мастера Жозе Амаро нет ни одного хорошего человека?

— Да есть, конечно, есть, сеу Лусиндо. Кум только болтает. Это я вам верно говорю. Люди зря его боятся.

— Возможно, и так.

Старая Адриана распростилась, передала поклон его сестрам и пошла дальше. Старик задержал ее.

— Дона Адриана, у меня есть петушки. Хорошо бы их оскопить. Когда бы вы смогли?

— Как только наступит новолуние, сеу Лусиндо.

Из Пилара гнали скот, купленный на ярмарке в Итабайане. Шедший впереди пастух наигрывал на бамбуковой дудке грустную мелодию, от которой тоска бередила душу. За ним брели быки — их гнали на бойню в Параибу. Стадо поднимало пыль на дороге, крики погонщиков заглушали топот животных. Адриана дала стаду пройти и продолжала свой путь. Дудка негра напомнила ей далекое прошлое и юность, проведенную в сертане. Когда старый Лусиндо сказал о сертанежо, которые расползаются по свету, как муравьи, у нее было такое чувство, будто он говорил о близких ей людях. О тех людях, что, умирая с голоду, прибыли в Санта-Фе, спасаясь от страшной засухи, разорившей и ее семью. Грустный напев напомнил ей сертан, куда она уже никогда не вернется. Тоска завладела душой Адрианы. По обе стороны пыльной дороги благоухали кажазейры, в рощах на все голоса распевали птицы. Дона Адриана несла пестрого петушка своему куму. Дом мастера был уже недалеко. Вот и питомбейра, которая, казалось, вырастала по мере приближения Адрианы к дому шорника. Однако мастера не было под навесом, как обычно. Ей вдруг стало страшно, уж не пройти ли мимо, — тут она увидела куму. Подошла поближе. Какое-то странное выражение было на лице Синьи: глубокая грусть, большое горе.

— Добрый вечер, кума.

— Добрый вечер, кума Адриана. Я весь день думала о вас.

Глаза ее наполнились слезами. А Адриана с участием сказала:

— Всему воля божья, кума. Всему воля божья. Мы должны стойко встречать удары судьбы.

Они вошли в дом. Адриана подошла к больному.

— Добрый вечер, кум.

Мастер Жозе Амаро открыл глаза, взглянул на Адриану и слабым голосом попросил ее подойти. Руки у него онемели и затекли, глаза еще больше пожелтели.

— Ничего, кум. Все обойдется. Через пару деньков вы снова будете колошматить свою кожу.

Мастер Жозе Амаро улыбнулся и устало закрыл глаза, не в силах ничего сказать.

Женщины вышли в другую комнату. Синья рассказывала гостье:

— Уже две ночи не сплю, кума. Девочке опять хуже, а у Зеки такая болезнь, что я и не знаю, что думать. Каждую ночь он уходит из дома и бродит как помешанный, в этакий вот холод. А три дня назад ко мне прибежал сеу Лусиндо и сказал, что нашел Зеку мертвым под кабрейрой на берегу реки. Прибежала, смотрю: ну, труп, — и все! А народу собралось! И бог знает что болтают, говорят, что Зека оборотень. Прямо беда! И о девочке болтают…

— Мало ли что! Глупые люди!

И слезы потекли из глаз старой Синьи. Она хотела сдержаться, но не могла. Приглушенное рыдание раздалось в тишине дома. Кума молчала. Она давала ей выплакаться.

— Кума Адриана, мать всегда страдает за свое дитя. Но те ли это страдания? Вы только взгляните, кума, на бедную Марту. Ведь она убивается от тоски и отчаяния. Видно, это кара божья. Да еще история с Зекой. Вы слышали, кума, что говорят люди? Я даже стыжусь выйти из дому. На днях у реки одна девчонка из Риашана, не зная, что я его жена, такое мне наговорила…

— Обойдется, кума, придет день, выздоровеет Марта, и у кума не будет никаких хворостей.

В дверь просунул голову Жозе Пассариньо.

— Вам что-нибудь нужно, сеу Жозе?

— Нет, ничего, дона Синья. Я только хотел узнать, как здоровье мастера.

— Слава богу, лучше.

— Дона Синья, я снес Алипио и муку и мясо. Он уже знает о болезни Жозе Амаро. Завтра хочет зайти к вам. Как там мастер, еще не говорит?

— Входите, сеу Жозе, загляните к нему.

Когда Пассариньо прошел в комнату Жозе Амаро, дона Синья продолжала:

— И поговорить не с кем. У меня здесь нет ни одного близкого человека, ни у кого не найдешь утешения.

В комнате потихоньку стонала Марта.

— Вот, слышите? И так весь день. Я уже подумывала отвести ее к Донате, — может, та прочтет над ней молитву. Хотя я не очень-то в это верю. Да и стоит ли обращаться к этим людям?

— Верно, кума. Я тоже одна. Каждый из нас несет свой крест. Мой крест — Виторино. Он как Вечный жид — без конца шляется по свету, то с одним поговорит, то с другим.

Они замолчали. До них доносились обрывки разговора, который вели вполголоса мастер и Жозе Пассариньо.

— Кума, я хочу сказать вам одну вещь.

Дона Синья говорила дрожащим голосом, лицо ее было испуганным.

— Кума, я боюсь Зеку.

И она, замолчав, уставилась в пол, точно устыдившись своих слов. Затем повторила, как бы оправдываясь:

— Я боюсь его.

Дона Адриана подошла к подруге, желая утешить ее, подбодрить, дать выговориться.

— Чего же вы боитесь, кума?

— Не знаю, как вам сказать. Но я чувствую, что Зека не такой, как другие.

— Не говорите так, кума Синья, не говорите так.

— Я говорю потому, что мне надо освободиться от этого страха. Я сама хочу от этого отделаться, раз и навсегда. Вы знаете, как мне тяжко. Из-за девочки, из-за мужа.

И она снова заплакала. Дона Адриана не знала, как ее утешить. Да и что она могла сказать своей подруге, крестной ее сына Луиса, которую она уважала больше всех, этой доброй женщине с мягким характером и отзывчивым сердцем.

— Кума, это у вас просто от нервов, все это вы вбили себе в голову.

Но слова ее не убеждали. Это были просто слова утешения.

— Зека где-то бродит по ночам. Видели бы вы, каким он возвращается с этих прогулок. Точно сам дьявол вселяется в него. Он ворочается в гамаке, сам с собой разговаривает, покрикивает во сне. Раньше он был другим, кума. А днем орет на нас как помешанный. Поносит дочь, бранит меня. Он стал совсем, совсем другим.

— Ну что вы, кума, Жозе Амаро всегда был таким. Просто с возрастом он стал упрямее. Вы преувеличиваете.

— Хорошо, если так. А однажды он так уставился на меня, что я испугалась и убежала. Ну, дьявол — и все! К счастью, Марта ничего не заметила.

Пассариньо вышел от мастера и сказал старой Синье, что тот хочет дать ей кое-какое поручение. Синья пошла узнать, что ему нужно.

— Послушай, Синья, завтра сюда придет Алипио с новым заказом от капитана. Если я к тому времени смогу подняться, то схожу сам к Салу, а если нет — пойдешь ты.

Жена молча выслушала его. Голос мужа показался ей громче, а лицо добрее.

— Пассариньо предупредил меня, что Алипио опасается доноса. Он подозревает Лаурентино. Я так и думал, но этой собаке меня не обмануть. Капитан им займется.

Мастер как-то сразу преобразился. Дело воодушевляло его. Он сел в гамаке.

— Руки еще не совсем слушаются. Но завтра я все же встану.

Старая Синья по-прежнему молча слушала.

— Кума еще здесь? Не говори ей ничего об этом. А знаешь, мне даже поесть захотелось.

— Принести кусок пирога и кофе?

— Принеси.

Когда Синья вернулась к куме, та разговаривала с Мартой. Матери бросилось в глаза, что девушка выглядит как-то необычно.

— Марта показывает мне вышивки, которые она делает для доны Ненем. Чудесно!

— Да что вы, дона Адриана!

И Марта рассмеялась. Мать сияла от радости. Она уже несколько дней не слышала ее голоса, не слышала, чтобы дочь разговаривала нормально, как все люди. И ей захотелось ее приласкать. Она подошла, погладила девушку по затянутым в пучок волосам. Марта отпрянула и зло взглянула на мать. Потом взяла вышивку и ушла к себе. Старая Синья посмотрела на подругу и горестно опустила голову.

— Вот видите. Она всегда так, будто я ей враг.

— У девочки просто нервы не в порядке. Вы должны понять это.

Наступал вечер. Они вышли во двор.

— Какие красивые розы на этом кусте, кума!

— Это Марта принесла из Санта-Фе и посадила. Вот если бы Зека узнал, что она туда ходила, было бы дело…

Вечерний ветерок шевелил ветви красной сосны и листья жасмина.

— Кума, снесите-ка эти розы вашим святым.

— Ну что ж, хороший совет. Ведь на самом деле если я в кого и верю, кума, так только в своих святых.

За стеной потихоньку всхлипывала дочь. Ветер раскачивал увешанные плодами ветви женипапейро, поднимал пыль на дороге.

— Кажется, дождь собирается, кума, все небо затянуло.

— Божьи барашки на небе.

Откуда-то с луга доносилось пение Пассариньо.

— А он неплохо поет.

— Всю душу вкладывает. Если бы не проклятая водка, он был бы хорошим человеком. Нас-то он уважает. Но когда выпьет, просто дуреет. Как-то на днях обидел вашего мужа.

— Виторино неисправим, готов поссориться даже с этим негром. Ну ладно, кума, пойду попрощаюсь с кумом, а то уже поздно.

Когда дона Адриана уходила, старая Синья еще раз хотела пожаловаться ей на свою судьбу. Но у подруги не было времени ее слушать. Надо было торопиться, иначе ночь могла захватить ее в лесу Роло. Она взяла три розы, подаренные кумой, чтобы положить их к ногам святого Себастьяна, в надежде, что тот даст силы ее сыну Луису. Негр своими песнями наводил тоску. И зачем только Виторино затевает с ним ссору!

Жена шорника смотрела, как медленно по дороге уходит кума. Громко распевала канарейка на карнизе, голубки заполнили весь двор, подбирая что-то с утрамбованной земли. Она слышала, как на крюках поскрипывал гамак Зеки. Постояла немного, ничего не видя перед собой. Жозе Пассариньо пел:

Еще рано было загонять кур на насест. Легкий ветерок шевелил листья питомбейры. Синья поселилась здесь после смерти свекра. Сестры Зеки были устроены на стороне. А ей и Зеке досталось все отцовское добро. Она не хотела думать о прошлом. Зачем ей воскрешать его, те далекие дни, которых уже не вернешь, зачем возвращаться к той жизни, которая для нее умерла? В этом доме она пережила много горьких минут. Погруженная в свои мысли, она ничего не видящим взором смотрела на дорогу, на зеленые холмы. Ее подруга Адриана ушла. Только ей могла она доверить все свои беды. Звон колокольчиков вывел ее из задумчивости. Полковник Лула направлялся в Пилар. Коляска пронеслась мимо; лошади мчались во весь опор. Она не успела рассмотреть, кто ехал в карете. Заметила лишь, что кучер даже не обернулся в сторону их дома. Прежде, когда полковник Лула проезжал мимо, он всегда снимал шляпу. А сейчас коляска промелькнула как молния. Синья пошла загонять кур, и тут появился охотник Маноэл де Урсула с ружьем за спиной и с полным ягдташем.

— А вот и дичь, дона Синья. В этом году, правда, ее маловато, но если засуха будет сильной, она появится. Как здоровье мастера, дона Синья? Я слышал, что полковник Лула собирается отобрать дом у сеу Жозе. Об этом везде болтает Флорипес.

— Первый раз слышу, сеу Маноэл. Думаю, Зека тоже ничего не знает. Может быть, это выдумка Флорипеса? Мы здесь живем очень давно, но между Зекой и хозяином энженьо никогда не было никаких ссор.

— Может, негр все это и выдумал. Он ходит и мелет всякую ерунду о мастере. Говорит, будто мастер Жозе оборотень.

На лице старой Синьи появилась страдальческая гримаса. Охотник почувствовал, что причинил ей боль.

— Не принимайте близко к сердцу, сеньора. Я говорю вам об этом потому, что мне обидно за мастера. Мы люди бедные, но когда надо кому-то помочь, помогаем. Я живу в Энженьо-Вельо с рождения. И ступаю по этой земле с тех пор, как научился ходить. Как-то раз ко мне явился управляющий и стал требовать плату за аренду. Я ему ответил: «Все мое достояние — мои дети. Если хотите забрать одного из них, можете взять». Управляющий посмотрел на меня, понял, что с меня взять нечего, и убрался восвояси. Передайте мастеру, что, если понадобится моя помощь, ему стоит меня лишь крикнуть. Я вам оставлю несколько зверьков на обед.

Когда охотник ушел, старая Синья поняла, почему коляска полковника Лулы так быстро проехала мимо их дома. Она вспомнила, что ее мужа приглашают в каза-гранде. Полковник хотел видеть Зеку, чтобы переговорить с ним. Без сомнения, это проделки Флорипеса.

Тут был ее дом, ее цветы, все это принадлежало ей, в этом был смысл ее существования. Сейчас она почувствовала это особенно остро. Синья медленно оглядела ограду, которую сама соорудила, розовые кусты, которые сама посадила. Все тут сделано ее руками. Неужели у нее все отберут? Зека с открытым ртом спал в гамаке. Она боялась смотреть на мужа, ее пугало его искаженное лицо. Однако нужно было принимать какие-то меры. Неужто Флорипес говорит правду? Сумерки стали сгущаться. В небе замелькали летучие мыши. Позднее они повиснут на спелых плодах. Из комнаты, где спала дочь, ничего не было слышно. Синье казалось, что она одна во всем мире и вокруг нее мертвая тишина. Куры успокаивались на насесте, тихонько блеял козел. Она вспомнила, что не дала ему воды. Пошла на кухню. Там было темно, совсем темно. Она зажгла лампу, и вдруг ее охватило острое желание закричать, завыть, разрыдаться. Лампа осветила кухню. В дверях возникло огромное опухшее лицо Зеки, дикое, зверское. Она выронила лампу и убежала.

— Да что с тобой, жена? Это же я.

Постепенно Синья пришла в себя, ей стало стыдно.

— Я только что видела тебя в гамаке и решила, что в доме кто-то чужой.

— Куда это годится, что тебе, старой женщине, что-то привиделось! Да, кстати, я услышал, как проезжает коляска, и вспомнил, что полковник хочет поговорить со мной. Что еще нужно от меня чертову старику? Я уверен, что все это козни проклятого Флорипеса. Он, наверное, наговорил на меня этому сумасшедшему. Но меня не запугаешь. Я болен, но еще в силах выпустить кишки подлым кабрам.

Он говорил, скрипя зубами, с таким видом, будто во всем была виновата жена.

— Успокойся, Зека. Тут проходил сеу Маноэл де Урсула и принес нам кое-что к обеду.

— Если это штуки Флорипеса, то, клянусь, я убью его! Мне не так много осталось жить, но и этому негодяю долго не протянуть!

Голос его осекся; керосиновая лампа освещала желтые глаза, грязную бороду и косматые волосы разъяренного мастера. Он сел на ящик. Жена подала ему чашку кофе. Он совсем обессилел. В кухню вошла Марта и присела возле двери. Все молчали. Мастер Амаро медленно поднялся. Некоторое время спустя гамак снова заскрипел под тяжестью тела. Пришел Жозе Пассариньо и попросил поесть. Вокруг коптившей лампы вились комары.

— Фитиль пересох, дона Синья. Я голоден сегодня, как сертанежо.

— Сейчас, сейчас, сеу Жозе.

Марта вскочила и со злобой закричала:

— Несчастные, вы думаете, что убиваете меня, думаете, что мочитесь на меня?

Мастер пришел посмотреть, что случилось. Марта задыхалась.

— Что с тобой, девочка?

— Девочка, девочка! Я девочка… Где она, эта девочка?

И она бросилась вон из дома. Старая Синья схватила ее, но Марта стала вырываться, хохотать и кричать все громче и громче.

— Сеу Жозе, помогите мне.

Пассариньо подбежал к девушке. Мастер Жозе Амаро с ремнем в руке бросился к дочери и начал ее безжалостно хлестать. Старая Синья закричала:

— Остановись, побойся бога, остановись, во имя Христа!

А он хлестал ее все сильнее, вытаращив глаза.

— Я хочу, жена, выбить из нее болезнь.

Марта, свернувшись калачиком на полу, рыдала, как ребенок. Мастер Амаро, обессилев, упал. Пассариньо подхватил его и поволок к гамаку. Рыдания Марты раздавались то громче, то тише, они походили на скрип повозки, которую тянут быки.

— Несчастный ты человек! — закричала старуха. И снова вечернюю тишину нарушили колокольчики проезжавшего кабриолета. В доме мастера Амаро было тихо. Сидя в гамаке, шорник хотел только одного — умереть. Сердце бешено колотилось, совсем как в ту ночь, когда случился обморок, рот был открыт, в ушах стоял звон. Но постепенно он стал приходить в себя, и взгляд его прояснился. Он улегся, натянул на голову простыню и неожиданно разрыдался. Из его желтых глаз полились горькие слезы; он страдал, ему было больно за своих близких. Он отчетливо слышал, как жена сказала на кухне:

— Злобный он, отец.

Ему захотелось встать, пойти поговорить с Синьей. Он был уверен, что все болезни можно из дочери выбить, хорошенько выдрав ее ремнем. Именно так Маноэл Фейтоза из Католэ лечил свою дочь, у которой были точно такие же припадки безумия.

— Злобный отец.

Понемногу силы возвращались к нему. В открытое окно заглядывала огромная красная луна, похожая на гигантский глаз, — казалось, она наблюдает за ним. Порывы холодного ночного ветра раскачивали ветви питомбейры. С большим трудом Жозе Амаро поднялся и побрел к выходу. Жозе Пассариньо уже ушел. В комнате мастер увидел дочь, которую Синья держала в объятиях. Он ждал, что жена сразу же набросится на него.

— Зека, у тебя нет сердца.

Жозе Амаро хотел ответить, но не смог. Слезы побежали из его глаз. Он отвернулся, чтобы старуха их не заметила. Во всем виновата болезнь; она изнуряет и убивает мужество. Тень его, похожая на силуэт какого-то чудовища с огромными лапами, шевелилась на стене в колеблющемся свете лампы. Ощущая боль во всем теле, мастер Жозе Амаро подошел к жене. У него появилось желание сказать ей что-нибудь ласковое, — прежде он никогда не испытывал такой потребности. Но не было сил, слабость одолевала его. Луна осветила ветви женипапейро; где-то далеко лаяли собаки. Марта вновь начала истошно хохотать.

— Девочка, — кричала она, — девочка!.. Помочись на меня!

Отец и мать переглянулись, сейчас они понимали друг друга. Их дочь погибла. Старая Синья казалась смертельно раненной, она была бледна и вся дрожала.

— Зека, Марта помешалась.

И вдруг, как бы пробудившись от глубокого сна, мастер приказал жене:

— Пойди принеси ремень.

— Зачем, боже мой? Ты убьешь свою дочь.

— Разве ты не видишь, что это для ее же блага, жена? — И сам отправился за ремнем. Марта закричала:

— Девочка, девочка!

Когда Жозе Амаро появился в дверях спальни, Синья встала перед ним на пороге.

— Ты не посмеешь ее бить. Я не дам тебе!

Мастер посмотрел на Синью так, будто готов был побить и ее, и, оттолкнув жену, подошел к Марте. И снова начал полосовать ее ремнем.

Старая Синья выскочила из дома и заголосила:

— Не убивай девочку, Зека, не убивай девочку!

Но тут же, взяв себя в руки, вбежала в дом и увидела оцепеневшего мужа и притихшую дочь. В доме было тихо. Ей хотелось взглянуть на Марту, но она не решилась. Зека стоял с широко открытыми глазами, устремленными в одну точку. Свет лампы колебался от порывов ветра. На женипапейро раскачивались летучие мыши. Мастер шагнул ей навстречу, сжимая ремень в руке. Это чудовище, этот дьявол теперь шел на нее. И снова старая Синья бросилась во двор и спряталась в кустах, залитых белым светом луны. Она видела, как Зека вышел из двери, огляделся и вернулся в дом. Где-то около дома старого Лусиндо завывали собаки. Старая Синья боялась теперь собственного дома. Она чувствовала себя несчастной, слабой, беззащитной. Ей стало стыдно своего страха. И, пересилив себя, она вошла в дом. То был ее дом, который она так любила. Ей почему-то снова вспомнились ее молодые годы, как в тот раз, когда сеу Маноэл рассказывал ей про болтовню Флорипеса. Она была уже старой женщиной, а вела себя, как глупая девчонка. Дочь храпела в глубоком сне. Зека окликнул ее:

— Синья!

— Иду.

Она испытывала ужас, какого никогда раньше не знала. Но, сделав над собой усилие, переступила порог дома.

— Что тебе?

И тут старая Синья впервые в жизни увидела, как рыдает ее муж. Он плакал, как обиженный ребенок. Эти слезы разрывали ей сердце. Она стояла на пороге и смотрела на него. Он ни слова не мог выговорить. Но глаза выражали глубокое страдание. Наконец он выдавил:

— Синья, Марта помешалась.

Она не могла подойти к мужу. Ей претил запах кожи. Эта вонь с первых дней их брака наполняла весь дом. К горлу подступила тошнота. У Синьи было такое чувство, будто рядом разлагается труп. Тошнота душила ее. Рыдания Зеки, его страшное лицо, слезы — все это было связано в ее сознании с этим убийственным запахом. Синья убежала на кухню. Петухи запели на насесте, хотя до рассвета еще было далеко. Она почувствовала резкую боль в желудке, от тошноты появилась горечь во рту. Ей почудилось, что откуда-то издалека, точно с того света, до нее донеслись слова молитвы, которую поют в церкви:

VIII

Марта по-прежнему была в тяжелом состоянии. О ее болезни говорили вполголоса, как о чем-то секретном, нехорошем. И мимо дома мастера, который сам только недавно оправился от болезни, люди проходили с опаской. Слепой Торкуато научил мастера приготовлять слабительное из картофеля, и к нему понемногу возвращались силы. Однажды утром он проснулся с намерением поработать и немного пройтись. Лазурно-голубое небо, зеленый лес и пение птиц показались шорнику какими-то особенно яркими и звонкими. Жизнь едва теплилась в его ослабевшем теле. После той ночи, когда он избил Марту, он совсем слег. Но лекарство слепца оказалось чудодейственным. После второго приема настоя он почувствовал себя гораздо лучше. Раньше во рту была горечь, язык казался распухшим и все тело ныло. Он с трудом поднимал опухшие веки, глядел перед собой помутневшим взором. Сильный жар и лихорадочный озноб не оставляли его целый день. Но после того как он начал принимать слабительное, все прошло. В это утро мастер Жозе Амаро, лежа в гамаке, смотрел в открытое окно и видел окружающий мир таким далеким, таким чужим. Какие-то смутные воспоминания приходили ему в голову, но она была еще слаба. Он только смотрел и всем своим существом ощущал свежесть этого утра, свежесть ветерка, который шевелил листья питомбейры. Жозе Амаро слышал голос жены на кухне, слышал голос Марты, говорившей без умолку, но все это было где-то там, за горизонтом, на далеком от него расстоянии, которое он не в состоянии преодолеть. Ярко-желтая канарейка, как всегда, распевала на карнизе. Пение, которое он с таким удовольствием всегда слушал, постепенно возвращало его к жизни. Он знал, что уже не умрет. Попробовал встать. У него закружилась голова и помутилось в глазах. Но тут же он решил во что бы то ни стало побороть в себе эту слабость и поднялся. Амаро заставил себя пройти по комнате, подойти к окну. Ветер донес запах спелых плодов кажу, рассыпанных по земле. Благоухали кусты жасмина. С жадностью, неведомой ему прежде, он впитывал в себя этот аромат, точно сладкий напиток. Отросшая борода, огромные космы волос, спадавшие на уши, делали мастера похожим на дикого зверя или на какое-то чудовище. Он этого не знал. Он смотрел на все вокруг изголодавшимися глазами. И вдруг, как будто из-под земли, перед ним вырос его друг Алипио, он показался ему привидением, призраком.

— Добрый день, мастер Жозе.

— Это вы, Алипио? — отозвался тот холодно, почти безразлично.

— Негр Пассариньо сказал мне, что вы больны, но я вижу, вы уже на ногах.

Мастер с трудом заставлял себя говорить.

— Да, верно, я тут немного болел. Проклятая хворь! К счастью, слепец Торкуато научил меня делать слабительное. И я, как видите, сегодня встал.

— Я был в сертане, мастер Жозе. Отвозил кашасу полковнику Фелисиано из Анжико — товар, доставленный контрабандой из Пернамбуко. Мы сдали партию в Фагундесе.

— А что капитан?

— Сейчас он далеко отсюда. В последний раз я видел его там, наверху, на плоскогорье. Капитан доволен вами. Его ребятам понравились сандалии. Я ему сказал все, что думаю об этом Лаурентино, что якшается с лейтенантом Маурисио. Капитан ответил, что у него припасена «бычья лиана» — он ее растреплет на спине этого негодяя.

Ветер развевал волосы мастера. Из-за длинной бороды и блуждающего взгляда он походил на одного из тех блаженных, что бродят по сертану.

— У этого лейтенанта нюх как у лисицы. Но капитан Силвино с ним разделается. Говорят, правительство обещало заплатить семьдесят конто[27] тому, кто схватит капитана.

Отчаянно закричала и захохотала Марта.

— Она заболела, мастер Жозе?

Шорник молча кивнул головой.

— Нет ничего хуже этой болезни. Помню, мой дядя — у него была тоже эта хворь, — как только наступало полнолуние, кричал, будто его режут.

По грустному лицу мастера Алипио заметил, что тому неприятен этот разговор, и сразу же переменил тему:

— Я собираюсь вступить в отряд капитана. Быть шпионом — не по мне. Правда, боюсь, мать не переживет этого. Она догадывается, что я задумал, и ей просто страшно. А когда мать так убивается, трудно решиться. Но я все же уйду к капитану. Контрабанда кашасой мне не по душе. Работать на хозяина энженьо Анжико не очень-то приятно. Я хочу иметь дело с оружием. Вот это действительно мужское занятие!

Мастер дал Алипио выговориться, но мысли его были заняты другим. Когда тот кончил, мастер сказал:

— Вы все рассуждаете, а такое дело лучше решать сразу. Кончится тем, что Лаурентино донесет на нас, и все. Вы отсюда уйдете, а я ведь останусь. У меня жена-старуха и больная дочь. Пусть этот подлец лучше ко мне не суется.

Мимо проходил возчик Мигел из Санта-Розы. Он зашел к мастеру осведомиться о его здоровье.

— Я почти поправился, сеу Мигел. Можно сказать, что на этот раз бог меня миловал.

Голос шорника стал при этом каким-то резким.

— Да, мастер Зе, прошел слух о вашей смерти. Я был в энженьо, когда пришли и рассказали доктору Жуке о том, что с вами произошло. Доктор Жука даже отметил: «Этот Жозе Амаро был порядочный человек».

— Благодарю, сеу Мигел, благодарю, но доктор Жука на этот раз рано решил меня похоронить.

Бедняга Мигел широко раскрыл глаза, удивленный резкостью Жозе Амаро. Он помолчал секунду, а затем, взглянув на Алипио, сказал:

— Ну ладно, я пойду. Желаю вам доброго здравия, сеу мастер.

И ушел.

— Всякая сволочь останавливается возле моей двери, чтобы потом болтать повсюду, как я выгляжу и чем я болен. Вы правильно делаете, Алипио, что беретесь за ружье.

Раздался вопль Марты. Они замолчали. Алипио сидел, склонив голову. Лицо мастера было страшным, просто звериным.

— Ну, я пошел, мастер Зе; если вам что-нибудь понадобится, пришлите за мной. Лейтенант сейчас в Инга. На ярмарке я узнаю новости о капитане.

И он сел на лошадь, у которой к седлу были приторочены пустые бочонки.

— Будьте осторожнее, мастер, с Пассариньо!

Шорник почувствовал себя немного усталым от всех этих разговоров. Он пошел к гамаку и улегся. Но теперь ему было гораздо лучше. Прекратился звон в ушах. Посещение Алипио хорошо подействовало на него.

На другой день мастеру Жозе Амаро стало еще лучше, и он даже подумал, не сходить ли в Санта-Фе к хозяину энженьо. Ему второй раз передали, что полковник Лула хочет поговорить с ним. Мастер укрепил снаружи навес на обычном месте; у него появилось нестерпимое желание работать. Седло для заказчика из Гуриньема было почти готово. Не хватало пустяков, отделки. Он посмотрел на это седло, лежавшее на козелках, и, как это давно с ним не случалось, ему понравилась его собственная работа. Он всегда трудился добросовестно, делал все с большой любовью, не торопясь, тщательно отделывая каждую мелочь. И вот перед ним произведение собственного искусства, нужны кое-какие доделки, и оно будет готово. За последнее время он разлюбил свое ремесло, но в это утро Амаро, как никогда, ощутил, что в нем еще живет мастер старых времен. Отец его всегда любил свой труд. Он с такой гордостью говорил о седле, которое изготовил для императора, о серебряной сбруе, о шпорах из тонкого металла. Сейчас Жозе Амаро смотрел на седло, и ему оно нравилось. Он как бы заново увидел себя в этой созданной для какого-то бездельника вещи. Утро было жаркое, солнце нещадно палило, и от раскаленной земли поднимался невыносимый жар. Сухие листья кружились в воздухе, пыль клубами вихрилась на дороге. Ему нестерпимо захотелось снова взяться за молоток и ударить по коже. Инструмент мастеру показался пудовым. Жозе Амаро решительно взмахнул им, и удар, точно выстрел, прозвучал и тишине дома. Онемевшие пальцы стали постепенно слушаться шорника. Привычный ритм работы возвращал мастерской ее прежний вид. Мастер с силой колотил по коже, проворно ее разрезал, кряхтя, когда требовалось большое усилие. И жизнь стала входить в обычную колею. Молоток казался ему уже не таким тяжелым. И странное дело: он уже не думал больше о дочери. Когда стало ясно, что Марта заболела, она перестала раздражать его. С тех пор как он понял, что дочь больна, она как бы умерла, не существовала для него. Ему уже не причиняли боль ее стоны, рыдания и хохот. Мастер с удовольствием трудился в это сентябрьское утро, и ветер обжигал его своим горячим дыханием. Все мысли были о седле, которое должно стать шедевром, о том, что он создает своими руками из кожи и ремней, с помощью ножа и иглы. Но вдруг в его сознание ворвались паровозный гудок и шум проходящего поезда. Он вспомнил об Алипио, который заходил вчера и рассказал ему новости о капитане. Паровозный гудок навел его на мысли о лейтенанте Маурисио, который мог перевезти своих людей куда угодно, перебраться из Итабайаны в Инга за два часа, мог воспользоваться поездом, тогда как тому, другому, приходилось передвигаться пешком, под покровом темноты. Алипио говорил ему о Лаурентино. Мастер не мог понять, как бедный человек мог пойти на такую подлость. Капитан Силвино всегда защищал бедняков, не обижал одиноких девушек, не убивал невинных людей. Почему же Лаурентино стал на сторону лейтенанта? Все дело в подлом характере. Вот Алипио собирается вступить в отряд Антонио Силвино. Его удерживают только слезы матери. А он, Жозе Амаро, посоветовал Алипио следовать своему желанию. Хорошо ли он сделал? Ведь тот содержит мать, сестру. Наверное, плохо. Человек должен сам решать свою судьбу. А с другой стороны, Алипио создан не для того, чтобы заниматься перевозкой вьюков, как какой-то погонщик мулов. Он рожден для борьбы, у него горячая кровь. Если ему суждено стать кангасейро, то никакая сила не сможет его остановить. Капитану нужны такие люди — суровые, смелые, способные мстить и, как никто, знающие все уголки этого штата. Негр Пассариньо распевал на заливном лугу. За последнее время он очень изменился. Уже больше месяца он не пьет и работает. Это всех удивляло. Что случилось с Пассариньо? Он приходит в дом Жозе Амаро справиться о его здоровье, съесть свою тарелку фасоли и поговорить о капитане Антонио Силвино. Знает ли он, что мука, мясо, пачки сигарет предназначаются для отряда капитана? Жозе Амаро сказал ему, что это для Алипио, для торговцев кашасой. Мастер все время опасался, как бы негр спьяну не выболтал чего. Видно, по той же причине Алипио и предостерегал его насчет негра. Пассариньо целыми днями пел песни. Слепец Торкуато уже давно не появлялся. Он исчез с того воскресенья, когда научил его приготовлять лекарство. Этот слепец, наверное, все знал, потому что ни с того ни с сего сам заговорил о капитане, дав понять, что ему известны секреты Алипио. И, переходя от одной мысли к другой, мастер вспомнил о полковнике Луле. Завтра он сходит в каза-гранде узнать, чего хочет старик. Что нужно от него этому сумасшедшему? Он подумал о Флорипесе, об угрозах этого кабры, о том, как опасно ему ссориться с полковником. Конечно, он, Жозе Амаро, не такой человек, чтобы разрешить на себя кричать.

Синья била вяленое мясо пестом. Из дома доносились крики дочери, то громкие, то приглушенные. Но они уже не причиняли ему страдания. Хуже действовали на него разговоры с Синьей; ее слова, точно острый нож, казалось, резали его. Старуха стала избегать мужа, старалась не говорить о том, как быть с Мартой. Она задумала послать дочь в Тамаринейру[28], в Ресифе. Он слышал ее разговор с кумой Адрианой. Синью пугала больница для умалишенных, ей было страшно думать, что дочь ее будет среди чужих людей. Но дона Адриана и другие считали, что это единственный выход, и старуха не знала, что делать. С мастером она говорила, как с врагом, не смотрела ему в лицо, не называла больше «Зека». Во всем виновата жена. Неожиданно появившийся на дороге кум Виторино прервал его размышления. Он подъехал на своей тощей кобыле и остановился поговорить. Наголо обритая голова его была неприкрыта, одет он был как доктор или адвокат — в сером фраке с желто-зеленой лентой[29] в петлице. Мастер Жозе Амаро с удивлением рассматривал его странную одежду.

— Я еду, кум, из Итамбэ. Доктор Эдуардо защищает там одного человека. Вот он и послал за мной в Гамелейру, чтобы я ему помог. Мой двоюродный брат Лоуренсо, судья апелляционного трибунала, сказал мне: «Послушай, Виторино, чтобы предстать перед судом присяжных, тебе нужен фрак». И дал мне фрак, который шил сам Маскареньяс в Ресифе. Вот я и напялил на себя эту штуковину. А кузен Раул отозвал меня в сторону и посоветовал обязательно подстричься. Проклятый парикмахер из Лапы так меня обкорнал, что единственным выходом было обриться наголо. И вот Раул обрил мне голову. Меня утешили, что сейчас такая мода у адвокатов в Ресифе. Но когда я прибыл в Итамбэ, суд уже закончился. Доктор Эдуардо очень расстроился, однако он передал мне два дела, чтобы защищать в суде, и подчеркнул: «Виторино, вы говорите лучше, чем Маноэл Феррейра». Я ему ответил: «Это не достижение. Маноэл Феррейра, в свою очередь, еще глупее, чем доктор Педро из Мирири». Вот так-то, кум, я и оказался в этом одеянии. Кому будут нужны мои услуги, стоит лишь позвать меня. Доктор Самуэл обещал мне несколько дел. Могу вас заверить, что я не выступлю, как этот осел Маноэл Феррейра.

— Очень хорошо, кум. Что-то ваша кобыла отощала.

— Она ничего не ест. Там, в Гамелейре, она паслась на подножном корму. Лоуренсо все время подбивал меня поменяться с ним на своего гнедого коня. Но я не захотел. Мы ведь привязываемся к животным, как к детям. Кстати, о детях, кум, — это верно, что ваша девочка сошла с ума?

Мастер помрачнел и ответил:

— Да, кум, она действительно лишилась рассудка.

— Я знаю одно лекарство, оно очень хорошо помогает. Это корень мулунгу. Я видел сына Шико Таржино, он был совсем безумным, ходил в лохмотьях, кидался камнями, а сейчас совсем выздоровел. Теперь ходит по ярмаркам и бреет бороды.

— Что ж, очень может быть, кум Виторино.

— И если уж говорить о сумасшедших, то я слышал, что Лула де Оланда совсем спятил. А о Флорипесе падре Жозе Жоан рассказал, что тот имел наглость напялить на себя священническое облачение во время одной из молитв у Лулы. Никогда не встречал более нахального кабры.

— Кум, а что означает эта лента?

— Как, вы не знаете? Под этой эмблемой выступает полковник Рего Баррос. Лента желто-зеленая, кум. Это эмблема губернатора Дантаса Баррето, и здесь будет такая же.

Вопли Марты прервали беседу. Они замолчали.

— Надо достать корень мулунгу. Вот увидите, она сразу же выздоровеет. Кум, в пути я узнал, что вы болели. Мне рассказал об этом в Итамбэ Алипио, тот, что торгует кашасой. А в Маравалье одна девица сказала мне, что о вас люди болтают.

— Обо мне?

— Вот именно — о вас, кум.

— Что же они болтают?

— Да всякие глупости. Я сказал Синтии: «Просто удивительно. Образованная, а болтаешь всякую чушь».

— Так что же они говорят, кум?

— Да спросила меня: «Сеу Виторино, это правда, что старый Жозе Амаро оборотень?»

Мастер нахмурился, рот его скривился от страшного гнева.

— Этой скотине следовало бы заботиться о своем отце, который, точно свинья, живет в хлеву.

— Не надо сердиться, кум, поступайте, как я. Кабры дохнут от зависти, но Виторино Карнейро да Кунья не обращает на них внимания.

Шорник молчал. Козел подошел к Виторино и стал лизать ему руки. Полы фрака свисали до земли, лента в петлице развевалась по ветру. Виторино с обритой наголо головой был похож на старого, усталого клоуна. Шорник прекратил работу. Дико захохотала Марта. Синья продолжала колотить мясо пестом. Виторино пристально посмотрел на кума и продолжал:

— Там, в Итамбэ, много толкуют о генерале Дантасе Баррето. Это человек сильный и настоящий губернатор. Он не допустит, чтобы хозяин энженьо, поссорившись с кем-то, давал волю своим рукам. И это будет правильно. При полковнике Рего Барросе штат Параиба наконец возродится. Кинку Наполеона, этого мошенника, сбывающего фальшивые деньги, посадят в тюрьму. А кабра из Энженьо-Ново перестанет выкидывать фокусы после того, как его отдубасят.

Послышался голос Пассариньо. Виторино обозлился:

— Грязный негр! Опять он придет сюда и будет болтать. Нет, хватит шуток. Виторино Карнейро да Кунья переходит на хлыст.

Мастер Жозе Амаро слушал молча, смысл слов едва доходил до него. Виторино вспотел в своем плотном кашемировом фраке.

— У меня есть собственное мнение, кум. Жука из Санта-Розы спросил меня: «Кузен Виторино, почему вы в оппозиции?» — «Почему? Что за вопрос? Зря вы протирали штаны на скамьях Академии, раз задаете мне такие же глупые вопросы, как Маноэл Феррейра. Я буду голосовать на выборах за полковника, чтобы покончить с прогнившими правительствами». На это доктор Жука рассмеялся. Жаль, что не спрашивает об этом Жозе Паулино, я бы знал, что ему ответить. Брат Лоуренсо попал в тюрьму и стал кроток, как ягненок. Что толку, что он судья апелляционного трибунала? Он не тянет даже на инспектора квартала. Вот Дантас молодец, он губернатор. Мне бы только увидеть, как полковник начнет подрезать здесь крылья богатеям. И ему следует этим заняться, хотя бы здесь и пролилась кровь.

Виторино говорил с такой яростью, будто спорил с упрямым противником.

— Я голосую за полковника, чтобы проучить эту шайку. Чтобы засадить Кинку Наполеона в тюрьму, а Жозе Паулино заставить платить налоги.

На дороге заскрипели колеса повозок, запряженных быками; эти звуки напоминали приглушенные рыдания. Шорник вернулся к прерванной работе, а его кум по-прежнему продолжал разглагольствовать. Казалось, Виторино не замечал жары. Он говорил воодушевленно, размахивая руками.

— Они делают все, чтобы заставить меня свернуть со своего пути.

Мастер по-прежнему молчал — его раздражал этот разговор. Капитан Виторино продолжал свои разглагольствования:

— Они идут на все, чтобы сломить меня. Послушайте, кум, я отлично понимаю, что они с вами проделывают. Вы имеете право голоса, у вас свой дом, и вы не болтаете с кем попало. Вот они и выдумали эту историю с оборотнем.

— Кум Виторино, не будем говорить об этом.

— Боитесь, кум Жозе Амаро?

— Я не боюсь, чего мне бояться. Просто я не хочу больше слышать эту чепуху.

Виторино на мгновение замолчал. Кобыла била копытом. Из дома доносился громкий голос старой Синьи.

— Кума сегодня не в духе. Женщины все одинаковы. Я тоже оставил свою жену дома в плохом настроении.

Мастер Жозе Амаро сделал вид, что ничего не слышит. Виторино, сидевший на табуретке, так ничего от него и не добился. Лицо мастера было непроницаемым, он смотрел на кожу, которую обрабатывал, не поднимая глаз на капитана. Прошло несколько минут. Но Виторино не сдавался:

— Кум, я сказал вам это потому, что вы мне друг. Но если я вас чем-то обидел, считайте, что нашего разговора не было.

— Я не обиделся. Мне известно, что про меня распускает всякие слухи эта сволочь Лаурентино.

Виторино наконец добился своего. Шорник заговорил:

— Однако эти кабры глубоко ошибаются. Такого человека, как я, не запугаешь. У меня в жизни ничего не осталось, я стою одной ногой в могиле, но лучше пусть меня не трогают.

Лицо Виторино просияло.

— Вот именно, кум Жозе Амаро, вот именно. Я как раз об этом и говорю. Первый кабра, который полезет ко мне, получит по заслугам. Я разделаюсь с ним ножом. Заколю гада.

Мастер почувствовал себя неловко и снова замолчал. Возле дома заскрипели повозки из Санта-Розы — десять повозок Жозе Паулино, груженных сахаром, везли богатство полковника на станцию. Возчик Мигел почтительно снял соломенную шляпу, приветствуя мастера и капитана Виторино. Мальчишка, восседавший верхом на мешках, крикнул:

— Кусай Хвост! Кусай Хвост!

Виторино вскочил и, схватив прут, рванулся к мальчишке. Полы его фрака разлетались на бегу. Мигел успел предупредить мальчика. Старик подбежал к возчику и сказал резким тоном:

— Положите этому конец, иначе я сверну негодяю шею.

Возчик, улыбаясь широкой, доброй улыбкой, успокоил капитана Виторино:

— Сеу Виторино…

— Потрудитесь называть меня капитан Виторино.

— Капитан — простите меня. Когда я прибуду в энженьо, я пожалуюсь полковнику.

— Пожалуетесь или нет, не имеет значения. Это дело рук Жуки, подлость этого нахала. Он каждый день подсылает мальчишек оскорблять меня.

Остальные возчики громко хохотали.

— Первому щенку, который посмеет хулиганить, я надеру уши.

Виторино размахивал кнутом, как рапирой. Возчик распростился, и повозки опять заскрипели. Над дорогой поднялась густая пыль. Пот катился по полному лицу капитана. Скрип колес заглушал его гневный голос:

— Негодяи! Дождутся, что убью одного из этих подлецов.

Шорник увидел задыхавшегося кума, и ему стало его жаль. И хотя его раздражала заносчивая болтовня друга, он вдруг понял, что тот тоже страдает, как и он.

— Да, это верно, кум, порядочный человек не может жить в этом краю.

Оба замолчали. На дороге из Пилара неожиданно появился Торкуато. Его вел новый поводырь, длинноволосый желтолицый мальчик с запавшими от голода глазами.

— Добрый день людям добрым! Кто это там с мастером Жозе Амаро?

— Это я, Торкуато.

— А, капитан Виторино Карнейро да Кунья. Да будет долгой ваша жизнь, сеньор капитан. Уже давно я не имел чести говорить с моим белым господином.

Этот почтительный тон сразу же исцелил Виторино от недавней обиды.

— Откуда идете, сеу Торкуато?

— Из Итабайаны, капитан. Я пробыл там два дня, не мог вернуться, так как заболел мой поводырь Антонио. Я оставил мальчугана с оспой в благотворительной больнице.

— Что, разве в Итабайане оспа?

— Не знаю, капитан. Мальчик свалился в Маракаипе, у него был сильный жар и боль во всем теле. На другой день он покрылся волдырями. От него в ужасе шарахались. И получилось так, что мне, слепцу, пришлось идти самому, пока я не нашел добрую душу, которая отвела меня в благотворительную больницу.

— В Гравато тоже оспа?

— Не знаю, капитан. Мастер Зе, как ваше здоровье?

— Лучше, сеу Торкуато, слабительное из картофеля вернуло мне силы.

— Я хотел бы поговорить с вами.

Шорник поднялся и вышел.

— Ну, я пошел, — обиженно сказал Виторино.

— Подождите, капитан, я только скажу мастеру пару слов. Не сердитесь на меня, сеньор.

И они отошли в сторону. Поводырь с удивлением смотрел на костюм капитана. У мальчишки были удлиненные, прищуренные глаза и сморщенный, как у старика, рот. Виторино стало не по себе от этого пристального взгляда.

— Ты что уставился на меня, как на зверя?

Бедняга опешил от этих слов. Хотел что-то ответить, но от страха ничего не мог вымолвить. Капитан сказал:

— Не нравятся мне эти секреты. Я пошел.

И он направился в сторону питомбейры, где была привязана его кобыла. Мальчик взглянул на серый фрак капитана и прыснул со смеху, забыв о своем страхе. Виторино разъярился:

— Ты чего ржешь, паршивец?

Подошли шорник и слепец.

— Уже уходите, кум?

— Я здесь лишний, кум Жозе Амаро, мне нечего делать в этом доме. Виторино да Кунья не такой человек, чтобы молча сносить оскорбление.

— Какое оскорбление, кум?

— Что ж, по-вашему, этого хамства мало?

— Капитан, не обижайте так бедного слепого. Кто я такой, чтобы наносить оскорбления капитану Виторино Карнейро да Кунья?

Виторино смягчился, но, взглянув на поводыря, который снова рассмеялся, уже не мог сдержать своего негодования.

— А тут еще этот щенок смеется надо мной.

— Кто, капитан?

— Этот желтый.

— Северино, ты что натворил?

И слепец кинулся к поводырю, желая схватить и наказать его. Но мастер Жозе Амаро вступился, став между ними, чтобы успокоить Виторино:

— Ничего особенного, сеу Торкуато, просто мальчик не привык к куму.

— Северино, — крикнул слепой, — это капитан Виторино Карнейро да Кунья, белый человек, к которому нужно относиться с уважением. Попроси у него прощения, Северино.

— Не надо, сеу Торкуато. Только вот что я вам скажу: я не зверь, чего ко мне привыкать?!

— А кум все на себя принимает? Давайте-ка присядем.

— Не могу. У сеньоров свои секреты, а у меня — свои дела.

И он взгромоздился на тощую кобылу. Уже сидя на лошади, которая прогнулась под его тяжестью, он сказал:

— Я нигде не лишний, без меня обойтись трудно.

И горько улыбнулся. Фалды фрака покрывали тощий круп лошади. Желто-зеленая лента развевалась на ветру. Пришпорив кобылу, он ожесточенно взмахнул хлыстом и исчез за поворотом. Мастер Жозе Амаро на мгновение замолк, но слепой Торкуато снова заговорил:

— Капитан Виторино зря рассердился. Я люблю этого старика. Он человек с добрым сердцем, но не мог же я говорить в его присутствии. Капитан Антонио Силвино послал меня потолковать о важном деле, и у меня не было другого выхода. Теперь я задам этому молокососу. Северино, ты поводырь серьезного человека. Ох, и задам я тебе!

Мальчик дрожал.

— Я ничего не сделал, сеу Торкуато. Я не знаю, на что он так рассердился.

— Я тебя проучу.

— Не надо, сеу Торкуато, — вступился за мальчика мастер.

— Нет, надо. Кто хочет со мной работать, тот должен уважать других. Так вот, сеу мастер, капитану очень трудно, его преследует лейтенант Маурисио. Я буду здесь в понедельник. Хорошо бы разузнать, что и как, и передать сведения Тиаго, тому, что торгует сыром на базаре.

Когда слепец ушел, мастер стал размышлять о поручении капитана. Для него это было большой честью — он узнал, что пользуется доверием человека, которым по-настоящему восхищался. Нет сомнения, Алипио говорил о нем капитану, рассказал, что он сделал для отряда. Он готов сделать для них еще больше. Крики дочери не мешали мастеру размышлять. Капитан хотел, чтобы он помог его лазутчикам поймать в западню отряд лейтенанта. Для капитана он сделает все, что в его силах. Вот только как быть с Лаурентино? Нужно действовать очень осторожно. Жозе Амаро был так поглощен своими мыслями, что даже не слышал воплей Марты. Он с силой колотил кожу. Кум Виторино обиделся на него. Бедняга, не умеет здраво смотреть на вещи. Боже избави, чтобы старик узнал о его тайных делах. Наступил день. После завтрака шорник вспомнил о Санта-Фе. Солнце еще палило вовсю, когда он отправился поговорить с полковником. Его уже вызывали два раза, но из-за болезни он не мог пойти. Старик, наверное, вне себя от злости. Кроны кажазейр, нависавшие над дорогой, делали ее похожей на крытую веранду. В том месте, где дорога сужалась, он встретил трех голых ребятишек. Завидев его, они с криками убежали в чащу зарослей. Чуть дальше на него с лаем набросилась собака старого Лусиндо. Он схватил камень, чтобы отогнать ее. Из окна выглянула одна из сестер, но, встретившись с ним взором, мгновенно скрылась в глубине дома. Он уже отошел далеко, а собака все продолжала лаять. Мастер остановился передохнуть. Сердце бешено колотилось. Силы опять покидали его. Он сделал еще несколько шагов и снова, тяжело дыша, остановился. Постоял минуту. Послышались голоса, они приближались. Из-за поворота дороги вышла женщина с мальчиком. Жозе Амаро отчетливо услышал крик ужаса: «Это он!» И они бросились от него вверх по склону. Вид у женщины был обезумевший, она посмотрела на него, как на зверя. Не поздоровавшись, он пошел дальше, явно встревоженный. Что бы все это могло значить? И тут он вспомнил слова кума. Оборотень… От этой мысли его затрясло. Будто ему прокричали: «Убийца! Оборотень!» Они боялись его. На ветвях кардейро по краям дороги висели огромные мясистые плоды, которые жадно клевали птицы. Оборотень — выдумка Лаурентино. Теперь все будут придумывать истории, связанные с его именем. Ему захотелось вернуться домой. Он боялся встретиться еще с кем-нибудь — вдруг опять от него бросятся бежать или перед носом захлопнут окно… Он знал, что жена тоже в страхе спряталась от него в тот вечер. Его боялись даже дети. Эти ребята насмехались над старым Виторино, дразнили его, были жестоки по отношению к бедняге. Но от него они бежали. Бежали в ужасе. Шорник ощупал грубыми руками свое распухшее лицо и почувствовал, что оно воспалено. Посмотрел на свои руки с грязными ногтями. Что в нем, черт возьми, такого, что внушает страх? Он пытался связать припадок, случившийся с ним ночью, с этими выдумками. Во всем виноват подлый Лаурентино. Топот бегущей рысью лошади вызвал у него желание укрыться в зарослях. Однако он не успел. Это был полковник Жозе Паулино на своей серой лошади. Он снял перед мастером широкополую шляпу, но Жозе Амаро не успел ответить на приветствие богача. Вскоре перед шорником выросла дымовая труба сахарного завода Санта-Фе. Он был подавлен. В таком состоянии вряд ли он сможет что-нибудь сказать полковнику Луле. На пороге каза-гранде показался владелец энженьо. Он был одет в кашемировый костюм, будто собирался куда-то поехать. Жозе Амаро устал и решил передохнуть у большой стены, чтобы увереннее держаться в разговоре со стариком. Он стоял, невидимый постороннему взгляду, и смотрел на белую бороду полковника Лулы де Оланда. Лучи солнца падали прямо на цифры, написанные на фронтоне дома: «1852». Мысль об оборотне не выходила у него из головы. Полковник повернулся в сторону энженьо, и тогда шорник, набравшись решимости, подошел к крыльцу.

— Добрый вам вечер, полковник Лула.

Старик уставился на него своими остекленевшими глазами, стараясь узнать пришельца.

— Хм, это сеньор Жозе Амаро, не так ли?

— Да, сеньор полковник, он самый.

Не зная, как ему быть, мастер постоял мгновение молча, в то время как старик смотрел на него в упор. Потом раздался злобный голос плантатора:

— Хм? Разве вы не говорили, сеу Жозе Амаро, что ни за что не придете сюда?

— Этого я не говорил, полковник.

— Флорипес, Флорипес! — громко позвал старик.

Сумасшедшая дона Оливия появилась и тут же снова скрылась за дверью. Мастер почувствовал, как закипает у него кровь. Ему даже стало страшно, но хочешь не хочешь, а говорить с полковником было необходимо.

— Флорипес!

— Вы сказали неправду, полковник. Я никому не говорил, что не приду сюда.

Появился Флорипес, но, увидев мастера, в нерешительности остановился. Желтые глаза шорника буравили его.

— Флорипес, разве не говорил тебе Жозе Амаро, что он не придет сюда на мой вызов?

Негр молчал.

— Так что же, говорил он тебе это или не говорил?

— Говорил, крестный!

— Этот подлый негр лжет!

Флорипес бросился в дом с криком:

— Он убьет меня!

Старый Лула взглянул на мастера Жозе Амаро. Огромное распухшее лицо шорника маячило перед ним.

— Кто распоряжается в этом энженьо, мастер Жозе Амаро? Кому принадлежит эта земля, мастер Жозе Амаро?

— Сеньор полковник, вам это известно лучше, чем мне.

Голос мастера был тверд, словно камень. Вышла дона Амелия, она встревожилась.

— Что случилось, Лула?

Встретившись взглядом с мастером Жозе Амаро, отвела глаза.

— Лула, не нервничай.

— Хм, мастер Жозе Амаро, я послал за вами, чтобы узнать, что вы там такое обо мне говорите.

— Полковник, я ничего о вас не говорю. Я живу в своем доме, занят своей работой.

— Кто хозяин на этой земле, мастер Жозе Амаро?

— Вы хозяин энженьо.

— Значит, здесь распоряжаюсь я, мастер Жозе Амаро?

— Лула, говори Спокойно.

Белая борода старика, стоящего на крыльце, сверкала на солнце. Казалось, он в этот момент как-то вырос, стал гигантом, возвышающимся на пороге дома. Внизу стоял мастер Жозе Амаро.

— Полковник, я не болтун. Я живу в этом энженьо со времен капитана Томаса и никогда никому не делал ничего плохого.

— Флорипес!

— Крестный, он меня убьет.

— Хм, мастер Жозе Амаро, так кто же распоряжается в этом энженьо?

— Полковник, я уже сказал.

Шорник едва сдерживался. Он уже не мог выносить этих глупых вопросов.

— Полковник, а чем вы, собственно, распоряжаетесь?

— Ты слышишь, Амелия, что он говорит?

Дона Оливия снова просунула голову в дверь, оглядела всех и скрылась.

— Вот видишь, Амелия, я уже не могу свободно высказываться в своем энженьо. Так вот, мастер Жозе Амаро, здесь распоряжаюсь я. Я распоряжаюсь.

— Полковник, вам не следует верить сплетням этого негра. Я порядочный человек.

— Хм, мастер Жозе Амаро, ваш отец убил человека в Гойане, не правда ли? И я не хочу держать сына убийцы в своем энженьо. Не так ли, Амелия? Можете подыскать себе другое энженьо, мастер Жозе Амаро. Вот так-то, вам понятно? Поищите себе другое энженьо.

Это была пощечина. Мастер отступил назад, вытаращил глаза, в горле застрял комок. Когда же он заговорил, то перед ним никого не было; только яркие лучи солнца искрились на белой стене дома.

— Я не собака, полковник Лула. Я не собака.

И он шагнул вперед, намереваясь подняться по ступенькам. Старик закричал откуда-то сверху:

— Не смейте переступать порог этого дома.

Дона Амелия подошла к нему.

— Мастер Жозе Амаро, оставьте моего мужа в покое.

Слова этой женщины, к которой мастер привык относиться с уважением, смягчили его.

— Дона Амелия, я не хочу никому причинять неприятности, и я пришел потому, что меня позвали. Я поднялся с постели. И пришел сюда, а полковник обращается со мной, как с собакой.

— Я уже сказал, мастер Жозе Амаро, подыщите себе другое энженьо. Кто здесь хозяин, мастер Жозе Амаро?

Мастер опустил голову. Белая борода старика поблескивала на солнце.

— Хорошо. Пришлите мне распоряжение.

И он ушел. На мосту Жозе Амаро остановился поговорить с кучером Педро.

— Это все проделки негра. Я и сам скоро плюну и уйду отсюда.

— Пусть так, но этот негр мне заплатит, сеу Педро.

— Лучше всего, мастер, не обращать внимания.

— Не обращать внимания, сеу Педро? Хозяин энженьо выгоняет меня на улицу, как собаку, а вы считаете, что не надо обращать внимания? Я уже одной ногой стою в могиле, но клянусь вам: этот негр не останется безнаказанным. Это ему так не пройдет. Мастер Жозе Амаро не такой человек, чтобы сносить оскорбления. Я знаю, старик помешан. Если бы не дона Амелия, я бы сказал ему все, что о нем думаю. В конце концов мы тоже заслуживаем уважения. Капитан Томас был другом моего отца. И если бы не это, я тут же разделался бы с этим негром. Ведь он спрятался под кроватью своего крестного.

— Да, этот негр в самом деле сволочь. Он подстроил так, что дона Амелия выгнала кухарку. Целыми днями молится, а дьявольские козни строит.

— Сеу Педро, я разделаюсь с ним.

И мастер зашагал к дороге. Вечер становился прохладным, деревья раскачивались на ветру. Жозе Амаро никак не мог прийти в себя. Все случилось так неожиданно, что он не мог этому поверить. Постепенно он осознал то, что произошло. Его прогоняют из Санта-Фе. Ему стало ясно: совершилась страшная несправедливость. На дороге ему повстречался обоз с кашасой. Он подумал, не Алипио ли это, и действительно увидел его среди возчиков.

— Добрый вечер, мастер, я проходил мимо вашего дома, и дона Синья сказала мне, что вы пошли в Санта-Фе.

Мастер рассказал все, что произошло. У него был глухой, хриплый голос и усталые глаза.

— Вот что я вам скажу, мастер Жозе: не уходите из своего дома. Этот старик скоро узнает силу капитана Силвино. Не уходите. Я иду из Инга. С лейтенантом Маурисио скоро будет покончено. Пошлите вы этого старика ко всем чертям.

Мастер Жозе Амаро передал ему сообщение Торкуато.

— Верно. Тиаго мне тоже рассказал об этом.

И, как бы желая поднять настроение друга, Алипио добавил:

— Не уходите с этой земли. Капитан защитит вас. Я вот поднимусь с обозом на плоскогорье, а на обратном пути загляну к вам.

И он простился. Обоз спустился к реке, и мастер почувствовал себя совсем одиноким. Сгущались вечерние тени, дул холодный ветер. Он шел по дороге и вспоминал свой разговор со старым Лулой. Неужели ему придется покинуть Санта-Фе? Неужели дом, который принадлежал его отцу, дом, где он родился, где он научился ремеслу, перейдет к другому из-за какого-то подлого сплетника-негра? А его жена, а больная дочь? Куда он пойдет, где он сможет прожить остаток своих дней?

Вечерняя тишина умиротворяла. Дорога казалась пустынной, лишь откуда-то издали доносился собачий лай. Раздался выстрел, вслед за ним снова лай. Вероятно, это Маноэл де Урсула охотится. Немного спустя он и в самом деле встретил охотника.

— Вы здесь в такой час, мастер Жозе Амаро?

— Я ходил в Санта-Фе по вызову хозяина.

— Неужели это правда, он вас выгоняет?

Жозе Амаро рассказал все. Охотник внимательно выслушал его.

— Да, я уже говорил об этом с доной Синьей. Похоже, старик окончательно спятил. Вы никого не убивали, ничего не украли, а этот полоумный вытряхивает вас вон из дома, который достался вам еще от отца. Мастер, я человек тихий, у меня есть семья, растет сын, откровенно говоря, я бы потерял голову, окажись на вашем месте. Ручаюсь, всему виной Флорипес. Ведь не зря же он в кабаке Салу болтал, что распоряжается в энженьо. Я вам не советчик, вы старше меня, но на вашем месте я бы нипочем не стал выезжать. Уверен, что закон на вашей стороне.

Мастер Жозе Амаро поговорил еще немного с охотником. Пес, которого охотник держал за поводок, рыча, рвался от одного к другому.

— Замолчи, Ураган! — прикрикнул на него Маноэл де Урсула. — Этот проклятый пес точно чует что-то. Я бедняк, мастер, у меня ничего нет, но я всегда к вашим услугам, можете на меня рассчитывать.

Шагая в вечерних сумерках, мастер Жозе Амаро размышлял о словах Алипио, о совете Маноэла де Урсула. Земля принадлежала хозяину энженьо, и тот мог распорядиться ею, как ему заблагорассудится. Но неужели нет закона, который помог бы ему сохранить свой дом? Синья знала обо всем и ничего ему не сказала. Может быть, удастся найти какого-нибудь надежного покровителя? Мысль о том, что он должен будет умереть не у своего домашнего очага, приводила его в отчаяние. Он добрался к себе почти в семь часов. У них был кто-то посторонний; окна были открыты, и в комнате горел свет. Это оказалась кума Адриана. Мастер чувствовал себя совсем разбитым. Он выпил кружку воды. Тут к нему подошла кума.

— Кум, я как раз ожидала вас, чтобы поговорить. Синье очень плохо. Болезнь Марты совсем ее доконала. Я подумала — почему бы вам не поместить Марту в Тамаринейру? Сказала об этом куме, а она разрыдалась. Конечно, ей тяжело, я понимаю. Но что делать, надо взять себя в руки и сделать как лучше. Девочка не может больше оставаться дома. Становится даже страшно за нее. Ведь она может натворить что угодно, и тогда будет еще хуже. Вот я и подумала, что надо бы отвезти бедняжку в Ресифе. Послала Виторино поговорить с доктором Самуэлом, и тот дал ему письмо к доктору Лоурейро.

Мастер Жозе Амаро выслушал и ответил с горечью:

— Вы правы, кума. Я человек конченый. Только что в Санта-Фе мне приказали убираться из этого дома. Если девочку удастся поместить в Тамаринейру, ей хоть будет где умереть.

И он, не сказав больше ни слова, улегся в темном углу в гамак, отказавшись от ужина. В голове его роились тревожные мысли. Неужели нет такого закона, который защитил бы его права? Земля принадлежит хозяину энженьо — будь он проклят и пусть катится ко всем чертям. Его неожиданно охватила смертельная ненависть. Он не испытывал ее, когда говорил с полковником. У него не было зла к этому безумному старику. Но сейчас, когда он лежал в гамаке, скрипящем на кольцах, его охватывало бешенство, появилось желание разделаться со своим врагом — убить его. Дом наполнял дикий хохот Марты. Подумать только — его дочь будет жить в Тамаринейре… Этот подлый негр расплатится за все. И мастер поднялся с гамака. Открыл окно. Перед ним в ночной темноте заблистало звездное небо. Он подошел к двери и решил немного пройтись. Оборотень… Мальчишки убегали от него, он слышал, как при его приближении захлопывались двери. Дойдя до питомбейры, он уселся на одном из ее корней. Что в нем такого, что пугает мальчишек, нагоняет страх на стариков? Вся ненависть к Флорипесу пропала. По телу побежали мурашки. Что заставляет людей спасаться от него бегством? Он вспомнил тот вечер, когда умерла старая Лусинда. Люди избегали его. Оборотень… Еще ребенком он слышал рассказы о тех, кто выходит по ночам бродить, подобно хищному зверю, чтобы пить человеческую кровь, убивать невинных людей. Что было особенного в его поведении, в его жизни? Дочь сошла с ума. Но при чем тут он? Какое он имеет к этому отношение? Почему люди выдумали про него? Он редко выходил из дома, никогда никому не причинял зла. Почему вдруг его окрестили оборотнем, почему он пугал народ? Ночь была тихая, даже не жужжали комары; где-то вдалеке лаяла одна из собак сеу Лусиндо. В доме Синья беседовала с кумой. А Марта то бормотала что-то, то хохотала — ее мучили кошмары. Мастеру не с кем было поделиться своим горем, не у кого найти поддержки. Он вернулся в свою комнату, по-прежнему мучимый беспокойством, лишенный уверенности. Угрозы полковника Лулы, злопыхательство Флорипеса — все растворилось в этом страхе, наполнявшем его душу. Он боялся, сам не зная чего. Между тем это он спугнул мальчика на дороге. Его считали оборотнем, исчадием дьявола, колдующим в темных зарослях. Никогда ни одна мысль прежде не мучила его. Собака отчаянно лаяла, будто она напала на след зверя. В этот час все женщины молились, они думали об оборотне, которого представляли себе в виде какого-то чудовища с большими когтями и вытянутой волчьей мордой. От холодного ветра леденели ноги. Почему народ в страхе шарахался от него, почему поверил, что он может быть оборотнем? Что он такое сделал, почему заслужил это? Сердце учащенно билось. Нет, завтра же надо что-то предпринять, как-то покончить с этой историей. Лаурентино и Флорипес поплатятся. Только они во всем виноваты. Дочь завтра отправят в Ресифе. Его дом станет еще более одиноким, еще более печальным. И все же он любит свой дом. А что, если он уйдет и поселится на другой земле и там окончит свои дни? Ведь полковник его выгоняет. Это хороший предлог уйти от людей, которые желают ему зла, ждут от него беды, видят в нем дьявольское исчадие. Все бы разрешилось само собой. Мастер Жозе Амаро найдет какое-нибудь другое энженьо в Итамбэ, другую землю, где его радушно примут другие люди, которые его полюбят. Найдет, в этом нет сомнения. Но как быть, черт возьми, с поручением от капитана Антонио Силвино, которое принес ему Торкуато? Алипио просил его: «Мастер, не уходите отсюда». Несомненно, кангасейро нуждались в его помощи. Его дом стоит на бойком перекрестке. Отсюда дороги расходятся во все стороны. Капитану нужен надежный человек, который мог бы передавать ему сведения. Здесь Алипио и слепой Торкуато могут узнавать о передвижении полицейских. И никто ничего не заподозрит. Одна лишь Синья все знает. Но он не доверял жене. Она была его врагом. Почему? Чем заслужил он такую смертельную ненависть с ее стороны? С той самой ночи, когда он побил Марту, она не смотрит на него, не разговаривает, словно она не хозяйка в доме, а прислуга, и выполняет всю домашнюю работу нехотя. Синья знала об его связях с капитаном. Не рассказала ли она чего-нибудь своей подруге Адриане? Это было бы опасно. Кума ходит из дома в дом и может проговориться, а тогда все пропало. Сумеет ли Синья сохранить тайну? Женщины тихо беседовали в глубине дома. Жозе Амаро чувствовал себя одиноким, всеми покинутым. Он поднялся с гамака и вышел на воздух. Ночь была на редкость темной. Только звезды сияли в небе.

Ему захотелось немного пройтись, и он зашагал вниз по дороге, по направлению к дому старого Лусиндо. Сейчас никто здесь не ходит, и его не увидят. Он шел минут пять. Под кажазейрами поблескивали светлячки, похожие на летающие звездочки. Оборотень… Ему снова стало страшно, тоска сжимала грудь. Он ощупал себя. Сжал кулаки и почувствовал распухшие суставы, толстые пальцы. Глупые люди! И пошел дальше. Собака лаяла теперь где-то поблизости, где-то в двух шагах от него. Он увидел свет в доме старого Лусиндо. Там, где мастер стоял, его не могли заметить. Дома осталась жена, она готовила к отъезду Марту. Все толковали о том, что случилось с его дочерью. И выдумывали, конечно, всякую чепуху. Глупые люди! Лаурентино и Флорипес распустили свои языки, изобретая всякие небылицы. Он разделается с обоими негодяями. Мастер заколебался, идти ли ему дальше. Должно быть, в доме старого Лусиндо произошло что-то необычное, раз там горит огонь в такой поздний час. Он не хотел приближаться к дому, но собака подбежала к нему, неистово лая у его ног. Он схватил камень, чтобы отогнать, но пес еще яростнее набросился на него. Амаро не мог убежать, у него оставался только один выход — ударить собаку палкой по голове. Животное взвыло и опрометью бросилось во двор. И сразу набежали люди. Мастер попытался спрятаться, но не удалось. Один из сыновей старого Лусиндо испуганно закричал:

— Кто там?

— Свои.

— Кто это?

— Это я, Жозе Амаро.

Наступило молчание. Человек остановился. Мастер не знал, что ему делать.

— Чертова собака набросилась на меня, как бешеная.

— Она не кусается, мастер.

— Откуда мне было знать?!

— Она не кусается.

— Ну, я пошел, спокойной ночи.

— Мастер, вы уже слышали? Мой отец только что пришел из Итабайаны. Лейтенант Маурисио арестовал слепого Торкуато и посадил его в тюрьму. Полицейские в Можейро и бесчинствуют там вовсю.

— В самом деле?

Он не хотел продолжать разговор. Сообщение об аресте слепца напугало его. Он повернул назад, в темноту. Собака снова принялась лаять. Лисица, сверкнув огненно-красными глазами, перебежала дорогу. Он быстро пошел к дому. Слепец в тюрьме; неужели что-нибудь раскрылось? Алипио ни о чем не знал. Когда мастер вошел в дом, там был страшный переполох. Дочь в одной сорочке выбежала из дому, и, если бы не Жозе Пассариньо, она бы скрылась в зарослях кустарника. Сейчас она истошно вопила и билась о стены. Жена плакала, а кума Адриана сказала:

— Она в ярости, кум. Наверное она догадывается об отъезде. Не успели мы оглянуться, как она выскочила на дорогу. Негр Пассариньо лежал под питомбейрой, он сразу побежал за ней. Тут мы и схватили бедняжку. Никогда я не видела такой силищи. А теперь видите, что с ней творится. Боюсь, как бы она не разбила себе голову. Может быть, к рассвету успокоится. Завтра мы едем девятичасовым поездом.

Мастер не проронил ни слова. Он слышал, как рыдала жена, как неистово билась головой о стену дочь. Сейчас самым главным для него было то, что слепец Торкуато попал в тюрьму. Лейтенант узнает обо всем и арестует его, Алипио, Тиаго. Капитану Антонио Силвино угрожает опасность.

— Кум, — снова заговорила старая Адриана, вы бы не смогли поехать с нами? Доктор Самуэл дал письмо к доктору Лоурейро, но мы никого в городе не знаем. Кума надумала было позвать сына сеу Лусиндо. А парень извинился и отказался. Будь Виторино дома, он бы, конечно, поехал с нами.

— Я поеду, кума. Хоть я и болен, но долг есть долг.

Он ушел в свою комнату. Мысль о том, что слепой в тюрьме, не оставляла его. У этого лейтенанта дьявольский нюх. Вот уже негр Салвадор перестал торговать билетами «жого до бишо», вот и Итальянец сюда больше не заходит. Теперь лейтенант арестовал слепца. Мастер больше не мог лежать в гамаке. Черт знает что! Несчастье с Мартой, казалось, не касалось его. Алипио, прошедший с обозом, ничего не подозревал. За окном глубокая ночь. Негр Пассариньо храпит, как боров. Почему же Жозе Амаро не трогают болезнь дочери, страдания жены? Вероятно поэтому народ убегал и прятался от него. Он бессердечный отец и жестокий муж. Вот кума Адриана замужем за полоумным, а между тем нашла еще в себе силу прийти помочь им в трудную минуту. Он действительно потерянный человек, он уже не любит ни свое ремесло, ни жену, ни дочь. Завтра он принесет самую большую жертву в своей жизни. Отправит дочь в больницу для умалишенных.

Когда рассвело, приехал Виторино. Он узнал о новостях во время поездки. И явился помочь кумовьям. Жена сообщила ему о планах отвезти девушку в Ресифе. Им нужна была помощь мужчины, который сопровождал бы их, ибо мастер болен и вряд ли в таком состоянии способен ехать. Заря залила все мягким светом, а первые лучи солнца окрасили дом мастера Амаро, окруженный кустами жасмина и цветущих роз. Запели петухи на насесте. Мастер лежал в гамаке, не решаясь выйти и поговорить с кумом. Виторино беседовал на кухне со своей женой:

— Ты, старуха, только и делаешь, что ругаешь меня из-за моих разъездов. Так вот у меня сейчас есть предложение арендовать плантацию. Понимаешь, Жозе Жардин поссорился с зятем и пригласил меня. Когда я к нему приехал, он сказал: «Виторино, мы с тобою родственники, ты человек серьезный. Есть тут у меня плантация, которую обрабатывал мой зять Жозе Сезар; я хочу сдать ее в аренду. И тут я вспомнил о тебе». Я ему сразу ответил: «Жозе, откровенно говоря, я не рожден для этого. Если бы я высидел на скамьях Академии, то сегодня был бы таким же адвокатом, как доктор Эдуардо. Не хочется мне заниматься сельским хозяйством, не нужна мне твоя плантация».

Жена слушала его молча, а он продолжал:

— Все тут болтают обо мне всякую чепуху, а случись что серьезное, только Виторино и вспоминают.

Марта снова начала биться.

— Я предлагал куму попытаться вылечить ее корнем мулунгу. Так это правда, что вы едете в Ресифе?

— Кум не может, он болен.

— Ладно, я ее отвезу. Сделаю, раз надо. Несколько дней назад в этом доме кум Жозе Амаро проявил ко мне неуважение. Но Виторино Карнейро да Кунья умеет быть настоящим другом. Сегодня проводником едет Белмиро. Мы купим билеты до Тимбаубы, а доедем до Ресифе. Надо отвезти девочку, помочь ей. Там, в городе, у меня есть хорошие знакомые. Эуфразио, зять Лоуренсо, постоянно предлагает мне остановиться в его доме. Настал час, когда он действительно может мне услужить. На то он мне и друг.

Затем он пошел поговорить с кумом. Капитан нашел его в темной комнате, в гамаке.

— Кум Виторино, откройте окна.

Утренние лучи осветили чудовищное, отекшее лицо шорника. Вид у него был жуткий, таким Виторино его еще никогда не видел. Он с трудом узнавал мастера.

— Вы чем-то расстроены, кум?

— Это верно.

— Что поделаешь! Человек для того и создан, чтобы переносить превратности судьбы. Гораздо хуже сейчас Жозе Паулино: вчера во время родов умерла его дочь Мерсес. Он самый богатый человек в этих краях и ничем не смог помочь ей. Сейчас он просто труп. Он уже не человек. В политике я его противник. Ведь я, Виторино Карнейро да Кунья, не согласен с тем, что хозяева энженьо стремятся превратить такую землю, как Пилар, в свалку. Жозе Паулино — порядочный человек, непонятно только, как он терпит Кинку Наполеона в палате. Но вчера я пожалел кузена. Прибыл врач из Параибы, и ей стало еще хуже — этот костоправ и прикончил бедняжку.

У дверей остановилась лошадь. Виторино встал посмотреть, кто приехал.

— Это какой-то возчик, кум.

Шорник вышел.

— Добрый день всем. Мастер, я хочу, чтобы вы взглянули на мое седло.

Когда они остались вдвоем, Алипио шепотом рассказал все новости. Капитан встретил обоз в Мата-де-Вара и пожелал получить точные сведения о полиции и лейтенанте. Один из его осведомителей донес, что лейтенант направился в Инга, но он не очень-то поверил ему. Всю ночь он крадучись пробирался в Пилар и дошел туда лишь на рассвете. Как раз в энженьо Фазендинья он наткнулся прямо на полицейских. Капитан не знал, как быть. Он не мог вернуться, опасаясь, что будет замечен. И не было никого, с кем можно было бы передать записку. Если бы лейтенант обнаружил его, то мог бы застать всех кангасейро врасплох.

Виторино подошел взглянуть, как идет починка седла.

— Везешь контрабанду, парень?

— Да, я был в обозе, но меня послали обратно в Анжико-Торто.

— Это жизнь, о которой мечтает мой кузен Фелисиано да Кунья.

Мастер Жозе Амаро решил переменить тему разговора и заговорил о здоровье дочери, о поездке в Ресифе.

— Если бы не доброта кума Виторино, мне бы самому пришлось ехать в город. А я так плохо чувствую себя, что вряд ли вынесу этот путь.

Старая Синья вошла в комнату. Она не сразу узнала Алипио.

— Добрый день, дона Синья.

А когда узнала, испугалась.

— Кофе подан.

Они уселись. Марта смеялась, кричала. Алипио, озабоченный своими мыслями, выпил кофе и ушел. Капитан Виторино какое-то мгновение сидел молча. Утреннее солнце сияло и палило, как в полдень. Капитан подошел к питомбейре, огляделся и увидел свою кобылу, привязанную к ограде хлева.

— Кум, я выпущу ее на луг. К тому времени, как я вернусь из Ресифе, она разжиреет.

И он спустился с лошадью к берегу реки.

Оставшись один, мастер снова стал думать о капитане Антонио Силвино. Жозе Амаро уже забыл о том, что он бесчеловечный отец, жестокий муж. Он страшился опасности, которая угрожала кангасейро. Мата-де-Вара находилась на расстоянии всего одной лиги от Фазендиньи. В эту минуту уже, возможно, завязалась перестрелка. Может быть, захваченный врасплох капитан уже убит. Мастер чувствовал, что ему нельзя бездействовать. Он вышел на площадку перед домом. В это мгновение негр Жозе Гедес проскакал галопом на взмыленной лошади из Санта-Розы. Должно быть, какое-то спешное дело, раз он так мчался в столь поздний час. Уж не известие ли о схватке между полицией и кангасейро? Марта в доме отчаянно завывала. Он снова подумал о дочери. К дому подошел Жозе Пассариньо. Мастер вспомнил о предостережении Алипио, но что-то подсказывало ему, что Пассариньо мог в данную минуту оказать услугу.

— Добрый день, мастер Зе, я пришел по просьбе доны Синьи. Заходил за сыновьями сеу Лусиндо, просил помочь отвезти девушку на станцию. У нее ведь силы как у мужчины, Жока Лусиндо согласился прийти. Он мне сказал также, что встретил вас. Болтает всякую всячину. Рассказал мне даже, что полицейский отряд завязал перестрелку у Новой дороги.

Мастер вздрогнул.

— Где же, сеу Жозе?

— На Новой дороге. Жока лучше знает, где именно.

— Есть убитые?

— Насколько я знаю, нет. Жока Лусиндо знает все подробности.

Немного спустя появился Виторино. Жозе Пассариньо взглянул на него и почтительно снял шляпу.

— Добрый день, капитан.

— Добрый день. Знаете, кум, на заливном лугу отличное пастбище.

Пришел наконец и Жока Лусиндо, он принес с собой веревки.

— День добрый. Ну как, все готово?

— Жока, что там было вчера вечером с отрядом?

— Да мне рассказал пекарь из Сан-Мигела. Стреляли, мол, на Новой дороге, но что там было, кто его знает.

В дверях появилась старая Адриана.

— Пора.

Мастер Жозе Амаро не хотел видеть, как увезут его дочь. Взволнованный, он вошел в дом; плач жены сжал ему сердце. Когда вошли Жока и Пассариньо, кума Адриана воскликнула:

— Осторожно, не ушибите бедняжку.

Он не в силах был присутствовать при этом. До него доносились крики дочери, и громче всех слышался властный голос кумы. Прошло какое-то время. Теперь пустой дом со всех сторон обступила тишина. Это утро было для него темнее ночи. Он ничего не слышал, ничего не видел. Мимо проехал кабриолет полковника Лулы, позванивая колокольчиками, — что-то праздничное было в этих звуках. И мастер словно очнулся от тяжелого сна. Подошел к двери. Постоял на пороге, поглядел перед собой ничего не видящим взором. Послышались чьи-то голоса. Несколько человек несли покойника в запачканном кровью гамаке. Один из них остановился попросить у Жозе Амаро кружку воды. Оказалось, что несли тело человека, которого убили полицейские. Сказали, что то был Кокада, один из кангасейро. Лейтенант затеял перестрелку, думая, что это отряд Антонио Силвино. Люди, несшие труп, уже отошли далеко. И человек, попросивший напиться, поспешил за ними. Мастер ни о чем не думал. В его душе была какая-то странная пустота. Он боялся вернуться в дом. И там же, под питомбейрой, опустив голову, заплакал, как ребенок. Козел подошел к нему и стал лизать руки, а потом заблеял так сочувственно, будто у него было человеческое сердце.