Ужасы льдов и мрака

ГЛАВА 12 TERRA NUOVA[20]

Январь. Ледовитый океан все-таки похож на землю Уц. А каждый из них – на Иова.

Егерь Клотц страдает меланхолией и чахоткой;

матрос Фаллезич – цингой;

плотник Вечерина – цингой и ломотой в суставах;

матрос Стиглич – цингой;

егерь Халлер – ломотой в суставах;

матрос Скарпа – цингой и судорогами;

машинист Криш – чахоткой…

Знаки нездоровья и слабости не миновали практически никого; один встает с одра болезни – другой занимает его место. Так оно и идет.

Даже будь «Адмирал Тегетхоф» деревянным храмом какого-нибудь культа света, который почитает солнечный восход как возвращение божества, надежда на окончание полярной ночи, на спасительное возвращение солнца и тогда бы вряд ли была сильнее, чем в эти январские дни 1873 года. Больные окрепнут, ледовые бастионы рухнут, а волны унесут тающие обломки, и ветер будет добрый, попутный – пусть только солнце поднимется над горизонтом…

Но пока царит темнота.

Ясными звездными днями около полудня на краю небосклона уже виднеется отблеск грядущей утренней зари – тусклая полоска света, быстро блекнущая в фиолетовом сумраке. Они стоят тогда у поручней и славят этот свет; ведь нынче он опять немного ярче, немного интенсивнее, чем намедни; нынче можно было почти разобрать заголовок, еще недавно совершенно слепой, и в четырех шагах без фонаря разглядеть лицо.

Но ледовые сжатия продолжаются. Кажется, океан навеки погребен под оцепенелыми громадами льдов. Вайпрехтовская наблюдательная палатка и часть аварийных запасов угля исчезают в неожиданно разверзшейся трещине, а следом в пучину срывается Боп, один из ездовых кобелей. В январскую стужу, которая лишь раз-другой перемежалась незначительными потеплениями, можжевеловая водка замерзает в стеклянистые слитки, а ртуть делается такой твердой, что, зарядив ею ружье, они пробивают дюймовые доски.

Хотя жизнь вольготней не стала, а страх, владеющий ими в несказанно тяжкие часы тревоги и ожидания катастрофы, только притупился, полоска света, тлеющая у горизонта, все-таки внушает бодрость, дает новые силы противостоять ледовому хаосу. Вайпрехт твердит, что жизнь им спасает в первую очередь дисциплина, самые что ни на есть обыкновенные, будничные дела – метеорологические замеры, смена вахтенных, дежурства на камбузе, воскресный обход матросского кубрика, неукоснительно совершаемый офицерами, – опять-таки лишь подтверждают, что даже в такой глухомани человеческая собранность и дисциплина нисколько не утрачивают своей значимости; в соблюдении дисциплины и закона проявляется суть человека, и в них же – единственный шанс уцелеть среди здешней пустыни.

Ледовый боцман и гарпунщик Карлсен подает пример: когда этого старика, столь многие годы проведшего в Ледовитом океане, приглашают к офицерскому столу, он всегда надевает свой курчавый белый парик, а по церковным праздникам в честь особо почитаемых им мучеников даже нацепляет на шубу орден Олафа Святого. (Однако ж когда на небе вспыхивают волнистые завесы полярного сияния, Эллинг Карлсен снимает с себя все металлическое, в том числе и поясную пряжку, чтобы не нарушить гармонии текучих фигур и не навлечь на свою голову ярость огней.)

В эти январские недели Вайпрехт организует школьные занятия; хотя никто до них не зимовал так близко к Северному полюсу и хотя эта грохочущая пустыня таит неотступную угрозу, каждому теперь должно выучиться грамоте, должно иметь возможность использовать корабельную библиотеку – четыре сотни томов, в том числе драмы Лессинга и Шекспира, «Потерянный рай» Джона Мильтона и желтеющие выпуски «Новой свободной прессы», – чтобы побороть бесконечность времени и тоску. Пусть у них будет поэзия – да-да, поэзия! – и мысли, выходящие за пределы бедствий настоящего. Вайпрехт и офицеры Брош и Орел обучают итальянцев и славян, Пайер – своих тирольцев. В шубах, с заиндевевшими бородами, сидят они в палубной рубке – одни выводят буквы, другие постигают основы физики и математики.

Когда в этом маленьком учебном классе надобно было проверить урок, ученикам приходилось задерживать дыхание, чтобы наставник, окутанный морозным облаком, мог разглядеть аспидную доску, а решая задачу на деление, они вдруг замирали и терли руки снегом, – так стоит ли удивляться, что школа наша популярностью не пользовалась?

Юлиус Пайер

Нередко посреди школьного урока звучит сигнал тревоги, и все бросаются к спасательным шлюпкам. А в конце концов мороз вновь так крепчает, что занятия превращаются в нерегулярную череду разрозненных лекций и практических упражнений. Это как же, говорит Клотц, медведям, что ли, будем читать Священное Писание? Плот строить из тетрадок? В последних числах января, когда утренняя заря светит уже все утро, белый медведь задрал ньюфаундленда по кличке Маточкин. Теперь пайеровской упряжке куда труднее тащить большие сани. Верит ли еще сухопутный начальник в научные экспедиции на собаках? Однако он упорно запрягает собак в постромки и иной раз так их лупит, что потом егерю Халлеру приходится их лечить. Вылазки Пайера опять становятся чаще – и яростнее. Если на Крайнем Севере еще есть ничейная земля, он погонит туда свою упряжку.

Не знаю, может быть, эпизодические стычки между все понимающим, серьезным исследователем Вайпрехтом и жаждущим открытий энтузиастом Пайером уже в первые месяцы 1873 года начали принимать драматические формы. Тогдашние дневники об этом молчат. Зато я знаю, что Карл Вайпрехт начальствовал во всем; он поистине был авторитетом – судьей, когда среди матросов вспыхивали ссоры и даже потасовки, утешителем и пророком, когда речь заходила о хрупкой надежде на возвращение, и последней инстанцией во всех вопросах. А сухопутный начальник Пайер так и оставался без суши, без земли. На следующий год, уже во время мучительного марша через льды назад, в обитаемый мир, Вайпрехт упомянет в своем дневнике размолвку, о которой журналы первой полярной ночи не сообщают ничего.

Пайер опять впадает в давнюю мелочную зависть. Он опять так переполнен яростью, что я в любую минуту ожидаю серьезной стычки. Из-за сущего пустяка – речь шла о мешке хлеба, который якобы перегрузил его шлюпку, – он прилюдно наговорил мне обидных колкостей, которые я никак не мог оставить без ответа. Я предупредил, что впредь ему должно остерегаться подобных выражений, иначе мне придется при всех поставить его на место. В результате последовал новый приступ ярости, он сказал, что прекрасно помнит, как год назад я угрожал ему револьвером, и заверил, что непременно меня опередит в таком случае, даже без обиняков объявил, что посягнет на мою жизнь, коль скоро поймет, что домой ему не вернуться.

Карл Вайпрехт

Мне очень трудно представить себе, как задумчивый Вайпрехт идет с револьвером на своего спутника и бывшего друга, и так же трудно представить себе, как поэт и художник Пайер грозит убийством, – но в Ледовитом океане случались метаморфозы и пострашнее, а затем, после триумфального возвращения, которое в эти январские дни мнится недостижимым, ненависть снова уйдет, преобразится в формальную вежливость. Сей труд я начну с безоговорочного признания высоких заслуг моего коллеги, лейтенанта морского флота Вайпрехта, по сравнению с коими результаты собственных моих усилий весьма и весьма незначительны… – такой фразой Пайер откроет свой отчет об экспедиции.

Если же то, что Вайпрехт записал в своем дневнике, чьи густо исписанные страницы потихоньку блекнут на полках Австрийского морского архива, произошло на самом деле, тогда, значит, случилось оно в сумерках, внутренних и внешних сумерках, когда они так ждали возвращения солнца.

Чем светлее становилось, тем отчетливее проступали страшные картины разрушений. Вокруг нас высились горы торосистых льдов… Даже с небольшого расстояния видны были только верхушки корабельных мачт, все остальное скрывалось за высоким ледовым барьером. А ведь сам корабль, поднятый над уровнем моря, покоился на семифутовом ледяном куполе и в отрыве от своей естественной стихии выглядел поистине безотрадно. Купол этот был образован льдиною, которая многократно разламывалась, снова смерзалась и под воздействием подпирающих ее снизу льдов и бокового натиска недавних сжатий приобрела удивительную сводчатую форму… Отчаянная надежда, с какою мы встретили появление солнца, дала нам повод посмотреть и друг на друга, и мы поразились перемене, происшедшей в нашей наружности за долгую ночь. Ужасная бледность покрывала осунувшиеся лица. Большинство отмечены следами минувшей болезни, носы заострились, глаза запали…

Юлиус Пайер

У меня сильные боли при каждом вздохе, и я вынужден лежать в постели; от постоянного недомогания я очень исхудал и выгляжу плохо; увидев в бане свое изможденное тело, я до невозможности испугался, но надеюсь все-таки, что лечение рыбьим жиром поставит меня на ноги.

Отто Криш

11 февраля 1873 г., вторник. Ветер и снегопад. Лед возле корабля неспокоен. Давеча возникло разводье. Ездил на собаках, присутствовал на школьных занятиях.

12-е, среда. Ясная погода. Лед возле корабля неспокоен. Ездил на собаках, присутствовал на школьных занятиях.

13-е, четверг. Ветер и туман. Прибрал г-ну доктору каюту, присутствовал на школьных занятиях.

14-е, пятница. Ездил на собаках. Во второй половине дня отослали бутылочную почту – на север, юг, восток и запад. Почту спрятали в бутылки, закупорили их, запечатали сургучом и отдали во власть льдов. В бутылках сообщения о нашей экспедиции, они расскажут о нас, если нам суждено погибнуть и никто больше нас не увидит, а ведь нас двадцать четыре человека.

Иоганн Халлер

Австрийская яхта «Адмирал Тегетхоф», экспедиция в Северный Ледовитый океан. В ловушке паковых льдов, 14 февраля 1873 г.

21 августа 1872 г. вблизи берегов Новой Земли под 76°22′ северной широты и 62°3′ восточной долготы были зажаты льдами. От той поры дрейфовали с паком по воле преобладающих ветров и за зиму не раз терпели ущерб от постоянных ледовых подвижек. Ныне корабль, поднятый на несколько футов, находится среди льдов самого тяжелого вида, однако во вполне приемлемом состоянии. На борту все в добром здравии, особых заболеваний нет. Как только льды вскроются, рассчитываем идти дальше на ост-зюйд-ост, чтобы достичь сибирского побережья вблизи полуострова Таймыр, а затем следовать вдоль оного на восток, насколько позволят обстоятельства. Летом 1874 г. двинемся в обратный путь через Карское море. Самая высокая широта, достигнутая нами доныне, – 78°51′, при 71°40′ к востоку от Гринвича; новых земель не обнаружено. До середины октября 1872 г. побережье Новой Земли во всех направлениях было плотно закрыто льдами, позднее мы потеряли его из виду.

Если льды раздавят корабль, мы рассчитываем пешком добраться до побережья Новой Земли, где нами был заложен провиантский склад.

Пайер (подпись),

Вайпрехт (подпись)

Лишь через сорок восемь лет норвежский зверобой найдет на западном побережье Новой Земли первую из бутылок, которые экспедиция снова и снова оставляла на разных широтах; указанные в документе адресаты – венское Военно-морское ведомство и императорско-королевские консульства – к тому времени прекратят свое существование, монархия распадется, а начальников экспедиции уже не будет в живых; бывший первый помощник на «Тегетхофе», старый отставной вице-адмирал Густав Брош, откликнется на сообщение о находке бутылочной почты – напечатает в хроникальном приложении к венской «Новой свободной прессе» свои воспоминания, высказав надежду, что эта дерзкая научная экспедиция никогда не канет в забвение… Ну да ладно. Первая почта экспедиции еще лежит разбросанная в радиусе двух морских миль от барка, а команда собралась точно на праздник. Сегодня 19 февраля 1873 года. Два дня назад они уже видели над горизонтом искаженный призрак солнца, мираж, а нынче ожидают само солнце, ало-золотую реальность.

И вот ширь пространства разом затопила первая волна света, и на заледенелые подмостки вышло солнце, окруженное пурпурной пеленою. Никто не произнес ни слова; кто бы мог облечь в слова чувство освобождения, сиявшее на всех лицах и ненароком безыскусно излившееся в тихом возгласе простого человека: «Benedetto giorno!» Лишь до половины диска поднялось солнце над мрачным краем льдов, нерешительно, будто сей мир недостоин его света… Мрачные фантасмагорические руины ледяных колоссов, словно несчетные сфинксы, вонзались в лучистое море света, окруженные разломами; недвижные, высились утесы и валы, бросая длинные тени на сверкающие алмазами россыпи снегов.

Юлиус Пайер

Егерь Клотц до того ушел в созерцание этой половинки солнца, что после в глазах у него не один час мельтешат пятна и круги, бирюзовые, светло-зеленые, белые. Сколько же раз доводилось им видеть рассветы, огненные, величественные, – на торговых судах, в горах над долиной Пассайерталь, на полях сражений императорской армии. Но что значат все рассветы прежней их жизни в сравнении с этим единственным, незавершенным солнечным восходом. И пусть они теперь избавились только от темноты, но не от Ледовитого океана, не от плена, не от тягот болезни, они все же стараются хоть на один день как бы избавиться от всего. И отмечают это. Празднуют карнавал.

Каждому, кто явится на карнавал в костюме, офицеры назначают награду – дополнительную порцию рома. И матросы вырезают из пустых консервных жестянок короны, шлемы, епископские митры, шьют из ветоши мантии, из войлока – плавники и лапы, поят спиртом лапландского пса Сумбу и с помощью своих войлочных штучек превращают его в неуклюжего дракона; потом, таща этого дракона за собой, они под песни Маролы и наигрыш гармоники пляшут среди торосов. На один этот день каждому Иову нужно стать карнавальным ряженым. И когда егеря Халлер и Клотц в безуспешной погоне за медведем, прерывающей праздник, отмораживают себе ноги, Антонио Катаринич вручает обоим увитые гирляндами костыли.

21 февраля, пятница. Ясная погода. По причине обмороженных ног мы с Клотцем хвораем. Ужасные боли.

22– е, суббота. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем. Рано утром к кораблю опять подошел белый медведь. Поскольку же, кроме вахтенного офицера и одного матроса, все еще спали, зверя удалось добыть без замешательства.

23– е, воскресенье. В 11 часов церковная проповедь. Мы с Клотцем хвораем и потому к мессе не ходили.

24– е, понедельник. Мы с Клотцем хвораем ногами.

25– е, вторник. Ясная погода. Мы с Клотцем хвораем ногами. Команда получила подарки и разыгрывает их по жребию. Мне досталась бутылка малинового сока.

Иоганн Халлер

В марте они две долгие недели опасаются за жизнь своего доктора. Экспедиционный врач Кепеш, который так часто им помогал, а главное, выслушивал рассказы об их недомоганиях, теперь сам мечется в горячке. Он тяжко бредит и, как безумный, отталкивает лекарства и еду. А вдруг доктор умрет? Кто же тогда поможет раненым и недужным? Целительским искусствам Александра Клотца доверяют лишь немногие матросы. Поэтому все поочередно сидят у постели доктора, растерянно увещевают его, не сводят с него глаз.

Командир Вайпрехт не отходит от него и всеми силами старается помочь; в минуты просветления доктор называет нужные лекарства и их количество, и командир сам их готовит… однако состояние врача покуда не улучшилось, напротив, даже ухудшилось, он круглые сутки без умолку кричит, плачет и стонет.

Отто Криш

Я дежурил подле доктора. Он совершенно без памяти, мечется в койке и ужасно стонет.

Иоганн Халлер

В ночь с 27-го на 28-е самочувствие врача резко изменилось, судороги прекратились, но, по всей видимости, он повредился рассудком, потому что ночь напролет бормочет, видит всяческие призраки и бредит в горячке.

Отто Криш

Демоны. Травознаям эта беда не в диковинку. Клотц и Халлер, когда на часок остаются одни с Кепешем, льют спирт на левое – сердечное – плечо доктора и поджигают бредящего больного. Оба хохочут и вопят от радости, когда Кепеш с криками ужаса на миг приходит в себя, а затем погружается в спокойный сон без горячечных видений.

Несколько дней спустя Кепеш впервые выходит на палубу прогуляться, и Клотц говорит, что силы огня избавили венгра от демонов и из безумия вернули его в реальный мир, но, может статься, услуга не очень-то и добрая, ведь здешний мир – он не бог весть какой хороший.

Весна у них ветреная и порой столь ослепительно белая, что высматривать в пустыне благоприятные знаки, разводья и трещины можно только сквозь прорези снежных очков. Из ледяных кирпичей они сооружают террасу-солярий, где больные проводят безветренные вечера. Порой температура за считанные часы от минус сорока градусов по Цельсию поднимается выше нулевой отметки, и тогда каждая слеза талой воды, капающая с такелажа, становится событием. Они воочию видят корабль под парусами. Счастливый день, когда первые глупыши садятся на реи. Теперь уж плену скоро конец.

Снег, прежде похожий на песчаный камень, мало-помалу влажнеет, из него можно слепить комок, непривычная температура ощущается как тягостная духота, наподобие той, что бывает в наших краях, когда задувает сирокко, и в толстой меховой одежде чувствуешь себя неуклюжим, хотя совсем недавно эта самая одежда толком не защищала от страшного холода. Густая дымка закрывает небо и что в полдень, что в полночь без следа гасит свет. Раньше снег сыпался тончайшими иглами, теперь валит крупными хлопьями и в огромных количествах – подхваченный ветром, он погребает все на своем пути. Но власть оттепели в здешних местах непродолжительна. Большею частью уже в течение 48 часов ветер слабеет и медленно поворачивает на север, в темных тучах кое-где возникают разрывы, из которых взблескивают полярное сияние и звезды; проясняется, и температура начинает падать. Битва стихий воздуха утихает. Но ненадолго! Словно злобствуя на бесстыдного захватчика, которому уступила поле боя, с севера вдвойне свирепо налетает студеная снежная буря, бич арктических странников… Воздух так переполнен снегом, что человек может дышать, только отвернувшись от ветра, и обречен верной смерти, если остается беззащитным средь этой бури.

Ясно ли, облачно ли – определить невозможно, ведь все окрест сплошная, безостановочно летящая вперед, кипучая масса снега… Она несется по ледяной равнине – встретив препятствие, громоздит целые стены, выравнивает колдобины и так крепко все сплачивает, что в конце концов многослойный покров обеспечивает ногам твердую опору.

Летом предвестниками снежной бури большей частью бывают ложные солнца, зимой – ложные луны.

Вследствие преломления лучей в невидимых, парящих в воздухе ледяных кристаллах возникает целая система солнц и лун, всегда упорядоченная под определенным углом. В большинстве случаев это одно-единственное световое кольцо, окружающее солнце на расстоянии 23°; на равной высоте по обе стороны и по вертикали располагаются на этом кольце три ложных солнца. Если явление достаточно интенсивно, то на удвоенном расстоянии образуется второе световое кольцо, опять-таки с тремя ложными солнцами. От настоящего солнца отходят тогда вверх, вниз и в обе стороны снопы лучей, которые достигают самого дальнего кольца и образуют большой крест. Иногда на вертикальной стойке креста, соприкасаясь с внешним кольцом, возникает обратная дуга, и по бокам, на еще большем расстоянии, являются еще два солнца. Феномен сей изумительно красив.

Карл Вайпрехт

Изо дня в день нам казалось, что долгожданный час освобождения близок. Коли мы освободимся, у нас будет реальная возможность добраться если не до легендарной Земли Гиллиса, то хотя бы до безлюдного сибирского побережья Ледовитого океана. Сибирь сделалась самой заветной нашей надеждою. Лишь тот, кто предавался особенно буйным мечтаниям, даже и во время дрейфа рассчитывал на открытие новых земель. Впрочем, упования наши стали так скромны, что и крохотная скала вполне удовлетворила бы наши открывательские амбиции.

Юлиус Пайер

И они возобновили свою тяжкую битву со льдом. По восемь с половиною часов ежедневно ломают, взрывают, пилят и прокапывают льдину, палками сбивают лед с такелажа, дробят панцирь, глазурью покрывающий корпус корабля. В подвесных котлах вываривают из белья зимний смрад, щелоком оттирают со стен кают копоть керосиновых ламп и сальных плошек. Машинист Криш очищает от ржавчины паровой котел, меняет уплотнительную паклю на медных кипятильных трубках, впускных вентилях и кранах для спуска пены, драит поршни и расширительные клапаны, смазывает подшипники – машина как новенькая, хоть сейчас разводи пары; корпус просмолен, паруса проветрены, лежат наготове. Но они по-прежнему в тисках льда. Когда в воскресный день после чтения Библии они обводят взглядом свою работу, им кажется, будто и не было никакого времени меж недавними трудами и тщетными усилиями минувшего года, будто они поневоле повторяют последний год, как несданный экзамен. Все без изменений. Все напрасно. Любое дело – сизифов труд, говорит Пайер. А кто он, этот Сизиф? – спрашивают матросы. С ним было так же, как с нами, отвечает Пайер.

Лед, который зима втиснула под корабль, местами достигает девятиметровой толщины, проруби у них глубокие, точно колодцы, и все попытки опустить барк до уровня моря в конце концов приводят к тому, что «Тегетхоф» приобретает большой крен и на палубе они передвигаются, как по горному склону, а штириец-кок Ораш бранится, ведь котлы не держатся на плите. «Тегетхоф» будто разбитый остов на ледяном стапеле; чтобы не перевернуться, они подпирают корпус балками. Марсовой сидит в «вороньем гнезде» и до рези в глазах всматривается в блистающую даль.

1 мая сука Земля приносит четырех щенков, из которых выживает только один – кобелек Торосы, первое существо на борту, не имеющее воспоминаний о зеленых ландшафтах, деревьях, полях, обо всем, что зовется родиной. Не горюй, утешает Халлер своего друга Клотца, отчаянно тоскующего по дому, не горюй, эва, глянь на собачонка, он никогда не видывал зеленого луга, а ведь почитай что самый развеселый из всех нас.

Торосы скачет вокруг проталин, окруженных обглоданными медвежьими скелетами, будто это и не проталины вовсе, а красивые, окаймленные камышником озерца в долине Пассайерталь, и, словно в поле, на лугу, в саду, роется в отбросах и золе, в кучах мусора окрест «Тегетхофа», которые под теплым солнцем мало-помалу проваливаются в глубь льда. Матросы балуют и оберегают щенка как этакое священное животное, и даже Юбинал, неукротимый вожак упряжки (когда-то некий сибирский еврей якобы привез его с Урала за необоримую силу и дикий нрав), позволяет щенку таскать жратву у него из зубов.

Детство Торосы – последующие месяцы ледового плена. Дневниковые записи делаются безысходнее и однообразнее, ведь и работа у них все время одна и та же. Любое пустячное событие вырастает теперь до масштабов сенсации. Они справляют и имперские праздники, и церковные, поднимают шелковые флажки, устраивают церемониалы и импровизированные банкеты, по случаю которых мичман Орел печет пирожные. Медвежьи охоты – это оргии. Небесные явления – оперы.

26 мая в наших широтах должно было произойти неполное солнечное затмение; правда, по недоразумению мы ожидали его начала на 2 1/2 часа раньше. Все на борту, у кого был хоть какой-нибудь инструмент, приготовили оный и напряженно высматривали, когда же Луна надвинется на солнечный диск. Но поскольку ничего не происходило, мы смекнули, что ошиблись со временем, однако остались у подзорных труб, чтобы не умалять перед командою важность наблюдения.

Юлиус Пайер

Но так ли уж необходимо и важно строить трехмильную аллею искусств, к сооружению которой побуждает команду обер-лейтенант Пайер, сухопутный начальник и географ императора? Эта дорога ведет через виадуки и туннели, по берегам проталин, нареченных австрийскими именами, мимо ледяных почтовых станций, храмов, статуй, трактиров. Конечно, Пайеру нужна трасса, чтобы тренировать собачью упряжку. Но храмы, почтовые станции, трактиры и весь этот игрушечный ландшафт, напоминающий японские сады? Для матросов эта работа так же важна, как и любая другая. Храмы возводятся даже более пышные, а башни – более высокие, чем требует Пайер. Команда трудится не по приказу, а участвует в игре. Однажды июньским утром матрос Винченцо Пальмич, наряженный дамой, стоит на балконе одной из башен, а внизу, у опускной решетки снежной крепости, – Лоренцо Марола, на голове у него жестянка, украшенная пышным «плюмажем». Вместе с оруженосцем Пьетро Фаллезичем, на лице и руках у которого синеют пятна обморожений, он поет серенаду. Потом марсовой кричит из «вороньего гнезда»: Открытая вода! – и из сказки они мгновенно возвращаются в реальность.

23 июня 1873 г., понедельник. Ясная погода, северный ветер. Температура 0°. Мы все, и офицеры, и матросы, орудуем кирками и пилами, пробиваем канал, чтобы спустить корабль на воду. Но вся эта работа, все усилия вызволить корабль тщетны, нет никакой надежды выбраться отсюда. Лишь с самой высокой мачты виден в дальней дали проход с открытой водой. Наш корабль остается заперт во льдах.

24-е, вторник. Ясная погода, северный ветер. Температура +1°. Помогал доктору готовить спиртовые настойки. Поблизости от корабля появился белый медведь. Г-н обер-лейтенант заметил его и крикнул мне: «Медведь!» Мы потихоньку подкрались на расстояние ружейного выстрела и уложили зверя. Вечером появился второй медведь, но поодаль. Лейтенант Брош был на мачте, заметил его и крикнул: «Медведь!» Командир Вайпрехт сей же час устремился навстречу зверю, который был шагах в 500 от корабля. Мы с г-ном обер-лейтенантом, прячась за торосами, беглым шагом поспешили следом. Вот медведь уже шагах в десяти от командира Вайпрехта. Командир стреляет – мимо. А с собой у него был только один этот патрон. Медведь уже изготовился прыгнуть на Вайпрехта. Но тут пуля обер-лейтенанта прострелила зверю грудь, и командир Вайпрехт был спасен. Раненый медведь обратился в бегство. Я живо угостил его разрывною пулей, но он продолжал идти. Я вогнал в него еще две пули, он было упал, однако поднялся и продолжал бегство, пока я с близкого расстояния не выстрелил ему в сердце, после чего он наконец рухнул мертвый.

25-е, среда. Ясная погода, северный ветер. Температура +2°. Очищал медвежью шкуру от сала.

26-е, четверг. Пасмурно, северный ветер. Температура -2°. Очищал медвежью шкуру от сала.

27-е, пятница. Пасмурно, северный ветер. Температура -1°. Весь день подавал на стол и убирал со стола.

28-е, суббота. Пасмурно, ветер восточный. Температура -1°. Рубил лед.

29-е, воскресенье. Петр и Павел. Мой день рождения. В полвторого ночи к кораблю подошел медведь. Вахтенный офицер и один из матросов уложили его. Потом разбудили меня, чтобы я снял с него шкуру. В ту минуту, когда мне исполняется тридцать лет, я снимаю шкуру с белого медведя. Прекрасный подарок на день рождения.

Иоганн Халлер

Что бы они сейчас ни делали – все это уже было. Они повторяют свои дни. Время идет по кругу. Даже то, что считалось давно утонувшим, возвращается. Однажды утром на снегу вновь лежит труп ньюфаундленда Бопа (а ведь его поглотили зимние льды!), окоченевший, твердый, не тронутый тленом, будто пес околел только вчера; они привязывают ему на шею камень из геологической коллекции Пайера, пробивают колодец до уровня моря и топят труп. Наверное, вот так – дважды, трижды, снова и снова – здесь придется хоронить все, в том числе и надежды. А поскольку все происходящее есть лишь повторение, лишь возврат одного и того же, в своих разговорах они погружаются все глубже в прошлое. Офицеры рассуждают о Лисском морском сражении, будто оно еще только предстоит, и спорят о давным-давно законченных политических баталиях. Июль – как один-единственный, бесконечный день; за ним приходит август, и они начинают осознавать, что эти льды никогда не выпустят их корабль и что они, отданные произволу ветров и течений, дрейфуют навстречу второй полярной ночи.

В середине августа их дрейфующая льдина оказывается в четырех морских милях от огромного, покрытого каменными обломками айсберга. Хоть это не более чем плавучий террикон, они все-таки нашли камни (!) – крошки и осколки какого-то побережья. Сухопутный начальник впереди всех, когда отряд из семи матросов спешит к горе.

На широком гребне айсберга – две морены. Это первые камни и скальные глыбы, какие мы за долгое время увидели вновь, известковый и глинисто-слюдяной шифер, и мы до того обрадовались этим посланцам неведомой земли, что копались в них с таким азартом, будто нас окружали сокровища Индии. Люди нашли и мнимое золото (серный колчедан) и если в чем сомневались, так только в том, сумеют ли вернуться с ним в Далмацию.

Юлиус Пайер

Хотя Пайер объясняет матросам, что находка совершенно ничего не стоит, они все равно тащат колчедан на корабль, в подолах шуб. Возможно, они бы и оставили свою затею, подтверди им Вайпрехт, что это пустая порода, но Вайпрехт молчит. И они громоздят гальку в кубрике, опять спешат к горе и опять возвращаются с тяжелой ношей. А потом медленно, величественно айсберг уходит из их поля зрения и через три туманных дня исчезает совсем. Они печалятся о нем, как о потерянном рае. Ни одно возвышение не нарушает более ровной линии горизонта, и снова их объемлет бессобытийное время.

Я долго размышлял о том головокружительном мгновении, которое позднее объявили величайшим и упоительнейшим во всем их ледовом походе, и пришел к заключению, что мне описывать его не пристало, – я имею в виду то мгновение, когда кто-то на борту (кто именно, история не сохранила) вдруг кричит: Земля! ЗЕМЛЯ!

30 августа 1873 года, 79°43′ северной широты и 59°33′ восточной долготы; утро пасмурное, клочья тумана плывут над льдами; после полудня проясняется; поутру дует норд-норд-ост, потом стихает; максимальная дневная температура -0,8°R, к вечеру понижается до -3 °R; полуденный замер глубин показывает 211 метров, дно илистое; в этот день боцман Пьетро Лузина пишет в вахтенном журнале: Terra nuova scoperta – Открыта новая земля, впервые отмечая тем, что Старый Свет избавился от одного из последних белых пятен.

Около полудня мы стояли, облокотясь о борт, смотрели в редеющий туман, сквозь который временами проглядывало солнце, как вдруг ползущая мимо стена тумана расступилась и далеко на северо-западе открылись скалистые кряжи, а через считанные минуты нам во всем блеске предстала картина горной страны! В первый миг мы оцепенели, не веря себе, но затем, захваченные неистребимою реальностью своего счастия, восторженно грянули: «Земля, земля, наконец-то земля!» Хворых на корабле как не бывало, все высыпали на палубу, чтобы собственными глазами убедиться, что перед нами неоспоримый результат нашей экспедиции. Хоть и обретен сей результат без нашего содействия, просто благодаря счастливой причуде нашей льдины, будто во сне…

Много тысячелетий прошло, а люди даже не подозревали о существовании этой земли. И вот теперь маленькой горстке почти побежденных людей выпало ее открыть – в награду за стойкую надежду и мужество перед лицом страданий, – и эта горстка, которую на родине уже полагали без вести пропавшею, почла за счастие в знак глубокого уважения к далекому своему монарху дать вновь открытой земле имя императора Франца-Иосифа.

Юлиус Пайер

Земля эта, должно полагать, довольно велика, потому что берега ее тянутся далеко на север и на запад; когда мы нарекали ей имя, каждый с бокалом вина в руке трижды крикнул «ура», затем были произведены замеры высот определенных гор и вершин; какая радость – после 11 месяцев дрейфа снова увидеть землю, а для нас это радость вдвойне, ведь земля неизвестная, и, стало быть, наша экспедиция достигла цели.

Отто Криш

Знания о земном шаре, конечно же, не могут не представлять огромного интереса для каждого образованного человека; однако в тех широтах, что в силу своих природных условий необитаемы и непригодны для жизни, а потому важны исключительно для чистой науки, – в тех широтах описательная география имеет ценность лишь постольку, поскольку почвенные условия воздействуют на метеорологический, физический и гидрографический облик Земли, то есть достаточно делать наброски самого общего характера. Детальная арктическая география в большинстве случаев совершенно второстепенна; а уж если она оттесняет на задний план и едва ли не душит истинную задачу экспедиций – научное исследование, – то решительно заслуживает порицания…

Чтобы получить научные результаты огромной значимости, не обязательно расширять область наших наблюдений до самых высоких широт…

Но если не порвать с теперешними принципами, если не вести арктические исследования систематически и на реально научной основе, если конечной целью всех трудов и усилий и впредь останется чисто географическое открытие, то будут высылать все новые экспедиции, чей успех будет по-прежнему невелик – клочок погребенной во льдах суши или несколько миль, тяжким трудом отвоеванных у льдов, а ведь это сущий пустяк по сравнению с теми громадными научными проблемами, решение которых от веку занимает человеческий дух.

Карл Вайпрехт

27 августа 1873 г., среда. Дождь, снег, северный ветер. Температура -1°. Я опять заделался стюардом. Паршивая работенка – подавать на стол!

28-е, четверг. Дождь, снег, сильный северный ветер. Температура -2°. Весь день подавал на стол.

29-е, пятница. Дождь, снег, сильный северный ветер. Температура 0°. Весь день подавал на стол.

30-е, суббота. Ясная погода, температура +2°. Мы открыли новую землю. Пробовали подойти к ней поближе, но уперлись в разводье и дальше пройти не смогли. В часе с четвертью пешего пути от корабля наблюдали эту землю. Огромная радость для нас всех. Земле дано имя императора Франца-Иосифа.

31-е, воскресенье. Ясная погода. В 11 часов – чтение Библии. Весь день подавал на стол.

Иоганн Халлер

В первые сентябрьские дни они смиряются и прекращают все работы по вызволению «Тегетхофа». Теперь их внимание и заботы целиком сосредоточены на земле (их земле!), которая открывается глазу то в двадцати, то в тридцати километрах, порой исчезает в грядах тумана и вновь, еще краше прежнего, является из незримости, – их земле, что в медленном танце дрейфа поворачивается перед ними, будто могучая, величественная красавица, показывая все свои горные кряжи, скальные обрывы, кручи, мысы. Terra nuova. Не обман зрения, не мираж. Они вправду открыли новую землю. Раз за разом порываются достичь ее берегов. И раз за разом лабиринт разводьев, ледовые барьеры и страх, что натиск льда отрежет обратный путь к кораблю, заставляют их вернуться. С небывалой отчетливостью они осознают свое бессилие, злость и малодушие, когда земля тает в тумане и на целых семь дней пропадает из виду. Неужели это и все – зрелище отдаленного побережья, мимолетная картина на трассе неумолимого дрейфа? В эти дни смятение то и дело гонит их прочь от корабля, беспорядочной толпой, неосторожно, и даже Вайпрехт не удерживает их и не успокаивает, когда, измученные и разочарованные, они возвращаются из белой стены тумана. Но на сей раз арктическая зима им благоволит. Льдина примерзает к ледовому поясу, окружающему архипелаг. Дрейф сводится теперь к медленным подвижкам у побережья – туда-сюда, туда-сюда. Сама эта земля служит им якорем. И даже когда опускаются осенние сумерки и вновь нарастает угроза зимних ледовых сжатий и всех ужасов мрака – земля остается рядом, меняет свои очертания лишь нерешительно, зачастую надолго замирает, тихая и ручная, делается знакомой.

Утром 1 ноября на северо-западе перед нами лежала эта земля, залитая сумеречным светом; отчетливость скалистых ее кряжей впервые возвестила нам, что она безусловно в пределах досягаемости, можно добраться до нее, не опасаясь, что не сумеешь воротиться на корабль. Все сомнения исчезли; преисполненные энтузиазма и неукротимого возбуждения, мы, карабкаясь по нагромождениям льда, спешили на север… к земле, а когда одолели ледовое подножие и вправду ступили на нее, то вовсе не замечали, что вокруг лишь снег, скалы да мерзлые обломки и что на свете вряд ли найдется край более унылый, чем сей остров; для нас это был рай, и потому назвали мы его островом Вильчека. Столь велика была радость наконец-то достичь земли, что мы обращали внимание на такие здешние явления, какие в иной ситуации вовсе не привлекли бы нашего интереса. Мы заглядывали во всякую расщелину, трогали каждую глыбу, любая форма, любой контур, какие тысячи раз и повсюду являет глазу любая трещина, приводили нас в восторг…

Здешняя растительность отличалась крайнею скудостью, ограничиваясь, судя по всему, немногими лишайниками; желанного плавника нигде не видно. Мы рассчитывали обнаружить и следы северных оленей или песцов, однако ж все поиски остались бесплодны, живности на этой земле, должно полагать, не водилось… Высокой торжественностью дышит уединенный край, где доселе не ступала нога человека, хотя ощущение это возникает лишь благодаря нашей фантазии и волшебству непривычного, а сама по себе снежная земля полюса никак не может быть поэтичнее Ютландии. Но мы стали очень восприимчивы к новым впечатлениям, и золотистая мгла, поднявшаяся на южном горизонте из невидимой полыньи и колышущейся пеленою затянувшая пламень полдневного неба, казалась нам такою же сказочной, как пейзаж Цейлона.

Юлиус Пайер

2 ноября они вновь стройной колонной, один за другим, шагают к берегам острова Вильчека, форпоста архипелага; Пайер и на сей раз впереди всех. Наконец-то (!) он руководит походом, а Вайпрехт идет вместе с командой, несет свернутый шелковый флаг. И вот от имени императора они торжественно вступают во владение новой землею, поднимают двуглавого орла меж темно-зеленых долеритовых столпов, воздвигают каменную пирамиду и прячут внутри документ, который объявляет Его Апостолическое Величество Франца-Иосифа I, императора Австрии и короля Венгрии, первым государем этой обледенелой пустыни из кристаллических пород и заканчивается скупыми фразами об их будущем:

Сейчас мы находимся в трех-четырех милях к юго-юго-востоку от пункта, где заложен сей документ. Дальнейшая наша судьба целиком зависит от ветров, по воле коих дрейфуют льды…

Пайер (подпись),

Вайпрехт (подпись)