Угол атаки

Глава XI

Подполковник Тимашук готовился к допросу захваченных диверсантов, когда подала сигнал вызова радиостанция «Селена-5». Он взглянул на дисплей шифровального прибора «Азимут», готовый увидеть ставший привычным текст: "Центр — Пастухову.

Доложите обстановку". Сначала он поступал каждый час, потом каждые полчаса. Но вместо этого вдруг появилось:

«Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания представлены к очередным воинским званиям: Пастухов — майор, Перегудов — майор, Злотников и Хохлов — капитан, Мухин — старший лейтенант».

Тимашук замер. Это была удача. Просвет в полосе черной невезухи, которая преследовала его с первых часов появления в Потапове.

Нужно было ответить. Как можно быстрей.

Что?

* * *

Целую вечность — восемнадцать минут — просидел подполковник Тимашук, напряженно всматриваясь в дисплей.

* * *

Рация стояла на слесарном верстаке в подземном ремонтном боксе, из которого по приказу Тимашука было убрано все лишнее. Гудели, гасли и вновь зажигались лампы дневного света. Напряжения не хватало, хотя резервная электростанция работала на полную мощность.

«Селена-5». Современная модификация станции космической связи «Барьер». Полтора десятка лет назад, когда курсант Академии ГРУ Тимашук начинал постигать стратегию и тактику тайных войн, переносной «Барьер», способный через спутники-ретрансляторы посылать сигнал за три тысячи километров, казался фантастикой. Связь, это вечное проклятье и ахиллесова пята всех разведок мира, стала почти такой же простой, как звонок по междугородному телефону. Сложности, конечно, остались, но они были уже другого порядка. Отшелушилась профессия радиста, выбивающего на ключе трели морзянки, сгорели в спецпечах шифровальные блокноты, в музеях спецслужб осели «энигмы» и громоздкие шпионские рации.

С тех пор «Барьер» похудел на пять килограммов, оброс новыми функциями, безгранично расширил радиус действия, но принцип действия остался прежним.

Импульсная подача сигнала, автоматическая кодировка, прыгающая частота передачи.

Самоликвидатор, приводимый в действие по радиосигналу или с места, кнопкой на пульте.

Преобразился и шифровальный прибор «Азимут», стал похож на большой пейджер.

Принятые и отправленные шифротелеграммы автоматически стирались при отключении питания или клавишей «Del».

Сейчас оперативная память «Азимута» была заполнена бесконечными: «Центр — Пастухову. Доложите обстановку», «Центр — Пастухову. Доложите обстановку».

Отвечать на это было нельзя, вероятность расшифроваться составляла все сто процентов. Одно неточное слово, и в этом долбаном Центре поймут: рация захвачена. Сработает самоликвидатор, «Селена-5» превратится в ящик мусора. Но в этом случае безответность была оправданной: не до того, не до докладов об обстановке.

Последняя же шифрограмма требовала ответа. Требовала, черт бы ее побрал. И ответа быстрого.

Можно было, конечно, и на это. сообщение не отвечать. Но это было очень слабым решением. Ничтожным. За такие решения из «консерватории», как называли Академию ГРУ, отчисляли безжалостно. И правильно делали. В военной разведке перестраховщики не нужны. Такое решение было безопасным для самого Тимашука, но бесполезным, а значит — вредным, для дела. Центр мог заключить, что связь утрачена, и прекратить вызовы. Тем самым перечеркивалась возможность радиоигры — функельшпиля.

Во время войны функельшпиль широко использовали и Смерш и немцы: через захваченных радистов запускали противнику дезу. Для Тимашука важно было не дезу впарить, ему позарез нужно было другое: выяснить, что это за Центр. О нем ничего не сказали захваченные диверсанты — ни на месте при потрошении по-горячему, ни на других допросах.

Правда, первые два допроса Тимашук провел не лучшим образом. Он отдавал себе в этом отчет. Далеко не лучшим. Просто бездарно. Особенно самый первый, на горе, в грохоте вертолетных двигателей, когда бойцы из команды Сивопляса скрутили диверсантов. В запале штурма, не вполне осознавая, что произошло, почему он еще жив и почему «калаш» снова в. его руках, он яростно тыкал автоматным стволом в изукрашенные маскировочным гримом лица, орал: «Где остальные? Где остальные, говори, мразь, пристрелю!» Стрелял короткими очередями над ухом, вновь рвал горячим дулом щеки и рты. Видел, что они не понимают вопроса, еще больше ярился и действительно пристрелил бы кого-нибудь, если бы его не оттащил Сивопляс.

Второй допрос, в дежурке полковой гауптвахты, на пол которой свалили связанных по рукам и ногам диверсантов, Тимашук провел лучше. Но все равно плохо. Он был к нему не готов. Пустые руки — этого мало для качественного допроса. Без готовности, но и без запирательств, они назвали себя, признали, что диверсии на железной дороге, на резервной электростанции и взрывы ЛЭП — их рук дело.

Выполняли приказ Центра: любыми средствами предотвратить вылет «Мрии». Назвали пароль, открывающий доступ к работе с клавиатурой «Азимута». Пароль оказался правильным. Но про Центр не сказали ни слова. Не знали. Совсем ничего. Даже простенькой легенды не выложили.

Не знали. Чушь собачья. Как они могли не знать? Могли знать не все. Это да. Но чтобы не знали совсем ничего?

В дежурку заглядывали встревоженные офицеры, мешали. Мешал и грим на лицах диверсантов, делал их одинаковыми, скрывал, как маской. Психологической защитой для них и преградой для Тимашука был и добротный, хорошо подогнанный камуфляж.

Тимашук прекратил допрос. Приказал смыть грим, переодеть в солдатские робы и рассадить в отдельные камеры. Одного из них, самого маленького, начало рвать.

Тимашук распорядился отправить его в санчасть и держать под постоянным присмотром.

На местной губе четырех камер не было, было только две, и в одной сидели два солдата-первогодка и прапорщик, которые не смогли объяснить ротному, почему от них несет перегаром. Сивопляс предложил использовать ремонтные боксы. Тимашук одобрил. Боксы охранялись «черными». Это было удачно. Тимашуку очень не нравился всеобщий интерес солдат и офицеров гарнизона к задержанным. Нездоровый интерес.

Впрочем, а с чего ему быть здоровым?

«Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания…»

Со слова «Центр» подполковник Тимашук заставил себя переключить внимание на слово «задание».

«Задание». Какое задание? Они успешно выполнили только одно задание: взорвали «Мрию». «Мрию»! Засадили ракету в самолет стоимостью пятьдесят миллионов долларов и объявили: «Мы сдаемся». Тимашук был ошеломлен. На секунды утратил всякую способность соображать. Все происходило как в тяжелом сне, когда силишься нажать на спусковой крючок автомата, но вместо очереди пули начинают выкатываться из ствола и повисать в воздухе. В полном ступоре, окаменевший и онемевший, он смотрел, как ракета выписывает дымную медленную дугу, как вспухает от взрыва фюзеляж «Мрии», как проседает и рушится на бетон то, что еще мгновение назад было самым большим самолетом в мире.

Онемел и генерал армии Г. Выслушав доклад Тимашука, он молчал не меньше минуты.

Потом начал выспрашивать о подробностях, записал фамилии захваченных, серийные номера оружия, обещал заняться, но все это так, будто не понимал, что произошло, не врубился. А когда наконец въехал, разразился очередью крупнокалиберного мата и приказал:

— Вытряси из них все. Понял? Все!

— Как быть с отправкой? — спросил Тимашук. — «Мрии» нет.

— Срать на «Мрию»! Сейчас нужно понять, что происходит. Выверни их наизнанку. Мы должны знать все. Что они успели узнать. Что успели передать. Кому. Сразу доложи. И не разводи там. Понял? Не разводи!

Тимашук понял.

— Что с ними делать? — спросил он. И уточнил:

— Потом.

— Не задавай мудацких вопросов! — прикрикнул Г.

И это Тимашук тоже понял. Третий допрос он провел нормально. С каждым отдельно.

Но это был, строго говоря, не допрос. Опрос. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, семейное положение, место жительства семьи, воинское звание, место службы. Какое получили задание, когда, от кого, при каких обстоятельствах. Как добирались в район операции, на чем, сколько времени.

Допрос шел под магнитофонную запись. Но подполковнику Тимашуку не пришлось делать расшифровку и сравнивать показания, вылавливая нестыковки. Не было нестыковок. Это было видно навскидку. Показания совпадали до мельчайших деталей.

Только в одном они гнали откровенную липу. Но гнали так слаженно и так равнодушно, что при других обстоятельствах Тимашук, возможно, и поверил бы.

Воинское звание: рядовой запаса. Да, служили. Да, были офицерами, вместе воевали в Чечне. В 96-м разжалованы и уволены из армии. С тех пор на гражданке. Пастухов — владелец индивидуального частного предприятия по изготовлению столярки.

Перегудов работает в реабилитационном центре для бывших «афганцев» и участников чеченской войны. Мухин и Хохлов — совладельцы детективно-охранного агентства.

Злотников — безработный актер. За что разжалованы? За невыполнение боевого приказа. Какого приказа? Долгая история, подполковник. Долгая и темная.

Запросите кадры Минобороны, они лучше знают.

У подполковника Тимашука не было времени на запросы. И необходимости тратить на это время он не видел. Легенда была нелепая, но сшита крепко.

Да, в их показаниях не было мелких нестыковок. Была одна — большая. Легенда о том, что они — рядовые запаса, вызванные на переподготовку, не сочеталась с изъятым у них новейшим вооружением, которого с лихвой хватило бы не на одну, а на две таких группы. Гранатометы РГ-6. «Иглы». А «каштаны»? Их даже в серию еще не запустили, делают малыми партиями по заказам спецслужб.

Шифрограмма из таинственного Центра снимала все вопросы. Это был сильный козырь.

Туз козырный.

«За успешное выполнение задания…»

В этом тексте был и другой смысл. Откуда в Центре узнали, что они выполнили задание? Сами доложить не могли. Его разговор с Г. перехватить не могли — канал связи был защищен ФАПСИ. Спутники. Да, только с них могли зафиксировать взрыв «Мрии».

Да с чем же мы имеем дело?! Что за сила вдруг обнаружила себя?

«Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания представлены к очередным воинским званиям…»

Еще минута-другая — и текст исчезнет. Навсегда. Оборвется выход на этот проклятый Центр.

«Думай! — приказывал себе Тимашук. — Думай, думай!»

Что может ответить на такую шифровку военный человек? Только одно. Но больно уж очевидно. Слишком просто. А если нет? Если нормально? Они же не журналюги, чтобы играть словами. И не умники с «западного» и «восточного» факультетов «консерватории», смотревшие сверху вниз на курсантов третьего факультета, которым, в их числе и Тимашуку, предстояло не кайфовать в Лондонах и Кайрах под дипломатическим прикрытием, а пахать, как Карлы, в разведуправлениях военных округов и флотов.

Десантники. Рабочая сила. Офицеры-десантники. Были, как следовало из шифрограммы: капитан, старший лейтенант, лейтенант. Стали: майор, капитан, старлей. Для старшего, Перегудова, майор — нормально. Для остальных — много.

Особенно для Пастухова. Майор в двадцать восемь лет — очень неслабо. Сам Тимашук стал майором только в тридцать два года. И помнил, какой сатанинской гордостью обожгло душу.

Должны ответить. Не могут не ответить.

И Тимашук решился. Быстро набрал:

«Пастухов — Центру. Служим России».

Нажал кнопку шифратора и отошел от рации в дальний угол бокса, за станину сверлильного станка. На случай, если сработает самоликвидатор. Черт его знает, сколько там взрывчатки. Может, пшикнет. А может и рвануть.

Минута.

Две.

Четыре.

Секундная стрелка двигалась по дымчатому циферблату сверхточных швейцарских часов «Радо», скрытому за сапфировым стеклом.

Упругими толчками.

Как кровь в виске.

Как бы преодолевая сопротивление времени.

Шесть.

Обманчивый круговорот жизни. Время идет по кругу. А жизнь идет по прямой.

Семь.

От старта к финишу. Но выигрывает не тот, кто достигает финиша раньше.

Восемь.

А тот, кто позже.

«Селена» пискнула. На дисплее появилось:

«Центр — Пастухову. Выходить на связь только в крайнем случае. Могут запеленговать. Ждите дальнейших распоряжений».

Подполковник Тимашук перевел дух. Получилось. Сумел не спугнуть удачу. Сумел!

Этот раунд он выиграл. Теперь Центр подвязан. Открыта возможность для функельшпиля. И он сыграет с ними в эту старую игру. Как только получит информацию, необходимую для результативного функельшпиля. А он ее получит.

Заглянул Сивопляс, доложил:

— Полковник Тулин. К вам. Пустить или одно из двух?

Тимашук кивнул:

— Пусть войдет.

Вид у полковника Тулина был пришибленный. От шквала событий, обрушившихся на вверенный ему объект, он как втянул голову в плечи, да так и остался. И еще больше стал похож на перестоявший гриб-боровик. Перед встречей с Тимашуком он накручивал себя, накачивался решимостью и теперь выпалил заранее приготовленные фразы, будто боялся, что решимость исчезнет:

— Олег Николаевич, все. Больше тянуть не могу. Ни минуты. Обязан доложить в округ. Иду и докладываю. Не обессудьте.

— Вы доложите тогда, когда я вам об этом скажу, — сухо ответил Тимашук.

— Я понимаю. Все понимаю. У вас свои проблемы. Понимаю. Но вы и меня поймите.

Такое ЧП! Командующий шкуру с меня спустит! Я обязан был доложить еще… — Он посмотрел на часы и ужаснулся:

— Еще восемь часов назад!

— Успокойтесь, полковник. Всю ответственность я беру на себя.

— Вы не знаете командующего! У него всегда на первом месте: «Почему не доложили немедленно?» Все, Олег Николаевич. Иду и докладываю. И будь что будет.

Тимашук нахмурился. Это был очень опасный момент. Прилетят люди из контрразведки округа и заберут арестованных. Их тут же переправят в Москву, закрутится машина следствия. Или не закрутится, если успеет вмешаться их Центр. Судьба диверсантов не волновала Тимашука. Волновало другое: он останется ни с чем. С взорванной «Мрией». С невыполненным приказом. Ни с чем. И главное: только он будет виноват в том, что произойдет утечка информации. Этого ему не простят. И тут пахнет не понижением в должности. Тут пахнет случайным дорожно-транспортным происшествием со смертельным исходом или внезапным инфарктом.

— Сказать вам, что будет? — спросил Тимашук. Полковник обреченно махнул рукой.

— Сам знаю. Кончилась моя служба. Пойду на пенсию. Что делать. Рано или поздно это должно было случиться. И так полтора года переслужил.

— Вы не на пенсию пойдете, — возразил Тимашук. — Вас вышибут из армии без всякой пенсии. И это в лучшем случае. А скорей всего — пойдете под трибунал. А как вы хотели? Чем должна заниматься ваша часть? Охранять объект. Так вы его охраняете?

Пять сопляков парализуют огромный аэродром. Пять! А у вас целый полк!

— Они не сопляки, — хмуро сказал полковник. — Они диверсанты. И не просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.

— Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не ваши.

Потому что ваших мудаков они перебили бы и ушли. Все, полковник. У меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.

Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.

— Что же делать, Олег Николаевич? — растерянно спросил он. — Никогда в такую передрягу не попадал. Много чего повидал, но чтобы такое. Даже сейчас не могу прийти в себя.

— Скажите спасибо, что обошлось без трупов. Тут бы вам точно не избежать трибунала. Ничего не делать. Сошлетесь на меня. Я запретил докладывать. Речь идет о сохранении гостайны. Эта обязанность возложена на меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.

Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.

Гриб червивый. Как он до полковника дослужился? В молодости, видно, рвал удила.

И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.

Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного уголка или из телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и с высокой спинкой. И крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В команде Сивопляса все приказы выполнялись бегом. Как и положено в армии. Здесь вразвалочку не ходили.

Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И другая страна.

Тимашук сел на верстак и закурил. Обычно он старался курить не больше пяти-шести сигарет в лень. Эта была уже десятая. Или двадцатая. Да, последняя в пачке.

Черт. Сейчас бы вернуться в гостиницу, сбросить пропотевший камуфляж, принять на грудь полноценные сто пятьдесят и завалиться спать. Часов на двенадцать. Добрать за недосып двух минувших сумасшедших суток. Но некогда было спать. Нужно было выжимать из удачи все до последней капли.

В кейсе, который он принес с собой из гостиницы, была видеокамера, диктофон и недопитая бутылка «Блэк лэйбла». Но пить было нельзя. Предстояла очень непростая работа. Допросить пять человек. На это может уйти вся ночь. Не просто допросить.

Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная голова.

* * *

Тимашук умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине. Накануне вывода из ГДР Западной группы войск Берлин был затянут густым туманом предательства. Рушилось незыблемое, от хваленой дисциплины не осталось и следа.

Солдаты продавали и пропивали домкраты и запчасти к грузовикам, офицеры — сами грузовики, а генералы — автоколонны. Для западных разведок открылся Клондайк.

Особисты работали как грузчики. Какие там агентурные разработки и тонкие оперативные комбинации. Нужен был результат. Сегодня, сейчас. Подозрение приравнивалось к обвинению. Под подозрением были все. А сам Тимашук? Не затронула его душу всеобщая гниль, не обжигал искус? Еще как обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в сознании профессионально просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра ума.

И кто знает, какой малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.

В душевном смятении покидали советские офицеры со своими притихшими семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской Демократической Республики. После благополучной жизни в ГДР их ждала незнакомая, страшная, разрушенная Россия. Подполковник Тимашук улетал с облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он присягал, больше не существовало. На этом месте в душе была пустота. Прошло время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.

* * *

Ладно. Все это лирика. Нужно работать.

Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине бокса, спинкой к глухой стене. Установил в углу, на инструментальном стеллаже, видеокамеру, объективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул его в кобуру и вызвал Сивопляса:

— Давай сюда Пастухова!

* * *

Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить по отдельным камерам, подполковник Тимашук преследовал две цели. Первая была практическая: осмотреть камуфляж, прощупать — нет ли вшитых ампул, радиозакладок, определить тип изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла обнаружиться фабричная метка или даже, если повезет, штамп воинской части. Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной среды, лишить малейшей иллюзии защищенности, оставить один на один с собой. В темноте. Темнота всегда безнадежна.

В швах ничего не нашлось, никаких меток и штампов тоже. Но покрой, качество ткани, форма разгрузочных жилетов, вспененные прослойки выдавали тип экипировки.

«Танкер» или усовершенствованная «Выдра». Тонкое шерстяное белье. Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки из мягкой воловьей кожи, облегающие ногу лучше фирменного «Адидаса». В такой одежке не промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она — как хорошая тройка от «Ле Монти».

Простых десантников в такую униформу не обряжают.

Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.

Загремела дверь, врезанная в железные ворота бокса. Два охранника втолкнули Пастухова. Руки в наручниках впереди, придерживают спадающие штаны. Гимнастерка без пуговиц. На ногах — ссохшиеся кирзовые сапоги. Но вряд ли он чувствовал себя особенно дискомфортно. А если и чувствовал, виду не показывал.

Спокойное молодое лицо. Спокойные серые глаза. Щурится после темноты, помаргивает от света люминесцентных ламп. Ни страха, ни настороженности. Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами хорошей стрижки. Темная щетина. В камуфляже он казался крепче, крупней. Обычный парень.

Почему, интересно, он командир этой пятерки? Вряд ли случайно.

По знаку Тимашука «черные» подвели диверсанта к креслу и вышли.

— Садитесь, — кивнул Тимашук. — Наручники не сниму. Чтобы вас не отвлекали ненужные мысли.

Пастухов продолжал стоять.

— Моя фамилия Тимашук. Подполковник ГРУ Тимашук. Я отвечаю за безопасность объекта. Вас накормили?

— Да, спасибо.

— Есть жалобы на обращение?

— Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.

— С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка, дали снотворное.

— Я хочу убедиться.

— Прикажете отвести вас к нему? — с иронией поинтересовался Тимашук.

— Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.

— Мы этим займемся. После нашего разговора.

— Нет. Сейчас.

Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, не правильно. Нужно не раздражаться, а настроиться на волну допрашиваемого, синхронизироваться с его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:

— Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.

— Могу. Иначе никакого разговора не будет.

— Уступаю, — подумав, сказал Тимашук. — Цените.

Он вызвал Сивопляса, приказал отвести арестованного Перегудова в санчасть, потом доставить сюда.

Только после этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на ногу. Без вызова. Просто положил ногу на ногу. Потому что ему так было удобней. И Тимашук вдруг понял, что этот парень ему не нравится. Резко. Активно. И понял почему.

Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры. Такие были в «консерватории». Их отбирали из молодых офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя в боях. Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись приказам.

Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от них исходило чувство превосходства над окружающими. Оно было не явным, не вызывающим. Это была не гордыня, а скорей снисходительность. Словно бы они знали что-то такое, чего не знали и не могли знать другие. И не потому, что они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним опытом работы в поле с сожалением констатировали: не наш материал, не наш. Хороший материал, но jhc наш.

Таким был и этот Пастухов. Он и в солдатском хэбэ третьего срока носки выглядел так, будто на плечах у него офицерские погоны. Капитан. Майор. Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.

Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.

— Не будем терять время, — сказал он. — У меня его очень мало. Вы человек военный, должны меня понимать. Я выполняю приказ. И только. Вы сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно узнать, я узнаю.

Каким образом — это зависит от вас. Что вы на это скажете?

— А что я должен сказать? — спросил Пастухов.

— Вы не правильно сформулировали вопрос, — поправил Тимашук. — Вам следовало спросить: «Что я могу сказать?»

— Что я могу сказать? — повторил Пастухов. — Я понимаю, подполковник, чего вы от меня ждете. Вы хотите узнать, кто нас сюда послал. Что это за Центр. Я сам очень хочу это узнать. Но все, что знали, мы уже сказали.

— Вы сказали, что не знаете ничего.

— Это так и есть.

Тимашук помолчал. Пока все шло нормально. Нормально пока все шло. Полного контакта нет. Но нет и активного противодействия. Сейчас нужен плавный переход.

— Значит ли это, что вы готовы со мной сотрудничать? — спросил он.

— Мы сотрудничаем с вами с самого начала. Вспомните. Вы спросили на горе: где остальные? Мы вам честно ответили: нет никаких остальных.

— Их действительно нет? Пастухов усмехнулся:

— Если бы они были, вы бы уже об этом узнали. Нормально. Можно разворачиваться.

— Каждый человек знает гораздо больше того, что ему кажется, — проговорил Тимашук. — Только не всегда понимает, что именно он знает. В некотором смысле человек всеведущ. Он знает даже свое будущее. Вспомните бытовое: «Я как знал!», «Я как чувствовал!» Вы согласны со мной?

— Да, — кивнул Пастухов. — Мне и самому это приходило в голову.

— Тогда давайте поговорим. Попытаемся выяснить, что вы знаете. Как вы на это?

— Давайте, — согласился Пастухов. — Почему бы и нет?

За дверью послышалась возня, лязг железа. Сивопляс ввел в бокс Перегудова. Он был в такой же линялой робе, как и Пастухов, в солдатских ботинках без шнурков.

Руки в наручниках за спиной. Гимнастерка на крепких плечах потемнела от дождя, блестели залысины. Рядом с коренастым, затянутым в черную униформу Сивоплясом с его шрамом на угрюмом лице Перегудов выглядел европейцем-миссионером, захваченным пиратами на Карибских островах. Тимашук не сразу понял, откуда в его сознании взялись Карибы. Потом понял: загар. Глубокий, грубый. Откуда у него, интересно, такой загар?

Доктор Перегудов. Никогда не подумаешь, что этот интеллигентный доктор без колебаний всадил ракету в «Мрию».

Майор Перегудов. Так-то верней.

Пастухов встретил вошедшего внимательным взглядом. Тот кивнул:

— Будет жить. Спит. Ты в порядке?

— Как видишь. Ведем с подполковником интеллигентный разговор. Правда, интеллигентность дается ему нелегко. Но он справляется.

— Я выполнил ваше условие? — спросил Тимашук.

Пастухов подтвердил:

— Да, полностью.

— Увести! — бросил Тимашук Сивоплясу. Но когда Перегудов был уже у двери, окликнул:

— Минутку, майор!

Тот не отреагировал. Сивопляс с удивлением оглянулся, не понимая, к кому обращается Тимашук:

— Вы ему, товарищ подполковник, или где?

— Я говорю вам, Перегудов, — объяснил Тимашук.

— Почему вы назвали меня майором?

— Мне следовало сказать — капитан?

— Вы что-то напутали. Когда-то я действительно был капитаном. Майором не был. И никогда не буду.

— Я не напутал, — проговорил Тимашук. — Нет, Перегудов, не напутал. Вы представлены к очередному воинскому званию «майор». Вы, капитан Пастухов, тоже.

Сивопляс, поздравь товарищей офицеров.

— Они мне не товарищи.

— Господ офицеров.

— Они мне не господа.

— Экий ты мизантроп. Придется мне. Майор Перегудов. Майор Пастухов. Мои поздравления. Пленники с недоумением переглянулись.

— Что за фигню он несет? — спросил Пастухов.

— Взгляните сами, — предложил Тимашук. — Пастухов, подойдите.

Перегудов и Пастухов уставились на дисплей «Азимута».

— "Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания…" — прочитал Перегудов. — Ничего не понимаю. Ты понимаешь?

— Не больше тебя. Какой-то анекдот.

— Вы переигрываете, господа офицеры, — укорил Тимашук.

— По-моему, это вы переигрываете, — ответил Пастухов.

— Полагаете, это я набил шифрограмму? Нет. Она во входящем файле. Я не смог бы отправить ее сам себе. Есть и еще доказательство. На прошлом допросе вы сказали, что служили в армии и были офицерами. Называли вы свои звания?

— Я — нет, — подумав, сказал Перегудов.

— Я тоже вроде бы нет, — подтвердил Пастухов. — Могли назвать ребята.

— Они тоже не называли. У меня есть магнитозапись допросов. Могу прокрутить. Но надеюсь, вы поверите мне на слово. Откуда же я узнал ваши звания?

— Любопытный вопрос, — заметил Перегудов.

— Но очень простой, — сказал Тимашук. — Я узнал их из этой вот шифрограммы вашего Центра. И даже взял на себя смелость ответить за вас.

— Что же вы ответили? — спросил Пастухов. Тимашук переключил дисплей на исходящую линию. На экране появилось:

«Пастухов — Центру. Служим России». Тимашуку показалось, что по лицу Перегудова скользнула какая-то тень. Какое-то мгновенное напряжение. И ничего похожего на лице Пастухова.

— "Служим России", — повторил он. — Док, мы служим России?

— Да.

И снова что-то произошло. Тимашук обматерил себя. Нужно было включить видеокамеру. Импровизация. Импровизации нужно готовить. Он внимательно всмотрелся в лица новоявленных майоров. Ничего. Проехали. Но кое-что он все-таки понял:

Перегудов пойдет на допрос вторым. Да, вторым. Это правильно.

Пастухов покачал головой и засмеялся:

— Представляю, как в этом Центре офонарели.

— Это уж точно, — с усмешкой согласился Перегудов.

— Увести, — приказал Тимашук. — Продолжим, — сказал он, когда за Перегудовым и Сивоплясом со скрежетом закрылась дверь, а Пастухов вернулся в кресло. — Вы по-прежнему утверждаете, что вы — рядовой запаса?

— Да я уж и не знаю, кто я такой. Может, и в самом деле майор?

— Оставим этот вопрос открытым. Пока. Займемся частностями. Значит, вас повесткой вызвали на переподготовку в подмосковный учебно-тренировочный центр воздушно-десантных войск?

— Да.

— Почему вы решили, что это центр ВДВ?

— У меня же есть глаза.

— Адреса части вы, конечно, не помните?

— Почему, помню. Шестьдесят пятый километр Егорьевского шоссе. От деревни Зюкино поворот налево. Еще около десяти километров до КПП.

— Как вы туда добирались?

— На машине.

— На какой?

— На своей.

— Марка?

— "Ниссан-террано".

— Как добирались ваши товарищи?

— Тоже на машинах.

— Марки?

— У Перегудова — «мерседес». У Хохлова — «форд-скорпио». У Злотникова — «мазератти». У Мухи — мотоцикл «харлей-дэвидсон».

— Муха — прозвище от фамилии?

На губах Пастухова появилась усмешка.

— Нет, — сказал он. — От гранатомета РПГ-18 «Муха».

— К концу вторых суток вас экипировали, вооружили и отвезли в Кубинку, — продолжал Тимашук.

— Да.

— Куда вы дели свои машины?

— Загнали в гараж. Зампотех обещал, что с ними ничего не случится. Из «мерса»

Дока даже стерео-систему забрал. Чтобы не приватизировали. И все кассеты.

— Док — Перегудов?

— Да.

— Какие кассеты?

— Попса. Самая что ни на есть. «На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас».

— Вот как? Перегудов любит попсу?

— Он всегда любил старый джаз. Эллингтон, Глен Миллер, Бени Гудман. Не знаю, с чего его на попсу потянуло.

— Значит, вас вызвали повестками, вы приехали на машинах, машины загнали в гараж. Вы понимаете, почему я вас об этом спрашиваю?

— Да. Вам все это кажется невероятным.

— А вам?

— Мне тоже.

— Едем дальше, — кивнул Тимашук. — Из Кубинки вас доставили на авиабазу, а оттуда на вертолете Ми-17 — к месту выброски. Я не рискнул бы отправлять такую диверсионную группу без прикрытия. Вам дали прикрытие?

— Да.

— Кто?

— Те, кто нас отправлял, — ответил Пастухов без малейшей заминки.

— Какое?

— Пять «черных акул».

— Пять «черных акул»? — переспросил Тимашук. — На прошлом допросе вы этого не сказали.

— Вы не спрашивали.

— Вы уверены, что ваши товарищи подтвердят то, что вы сейчас сказали?

— Почему нет? Конечно, подтвердят. Особенно если вы будете расспрашивать их так же вежливо, как меня.

Подполковник Тимашук потянулся за сигаретой. Но сигарет не было, пустая пачка «Мальборо» валялась на верстаке. И это мелкое житейское обстоятельство вдруг воспринялось как дурной знак.

* * *

Пять «черных акул».

Если он не врет…

* * *

— Вы сказали — пять «черных акул», — повторил Тимашук. — Можете уточнить тип вертолетов?

— Ка-50.

— Ка-50 или Ка-52?

— Ка-50.

— В чем разница между ними?

— Вы меня проверяете? Или сами не знаете?

— Отвечайте на вопрос.

— Экипаж на «пятидесятых» — один человек. На Ка-52 — двое.

— Вооружение?

— Ракеты «воздух — воздух».

— Сколько штук?

— Шесть. По три с каждой стороны.

* * *

Не врет.

* * *

Тимашук понял, что нужно срочно менять тактику допроса. Так он ничего не добьется. Он раскрыл кейс и извлек из бокового кармана небольшой шприц-тюбик.

Показал Пастухову:

— Знаете, что это такое?

— Догадываюсь.

— Что же это?

— Сыворотка правды. Пентанол или скополамин.

— Правильно, — подтвердил Тимашук. — Но не совсем. Мы называем это — «Ангельское пение». Все сыворотки правды парализуют волю. Этот препарат — тоже. Но главное — он полностью раскрепощает подкорку. В основе, конечно, наркотики. Укол действует полчаса. После этого человек возвращается в реальность. Что с ним было, не помнит. При одной дозе — без последствий. Вторая доза растормаживает подсознание на более глубоком уровне. Но после этого человек превращается в олигофрена.

Навсегда.

Тимашук замолчал, давая возможность клиенту усвоить сказанное. Пастухов с хмурым интересом рассматривал шприц-тюбик.

— Мы обойдемся одной дозой, — успокоил его Тимашук. — Вы же не будете включать внутренние тормоза?

— Не буду, — пообещал Пастухов. — А мы не можем обойтись без этого пения?

— Нет. У меня очень мало времени. Я вам уже об этом сказал. Хочу предупредить еще об одном. Таких тюбиков у меня всего три. А вас пятеро. Так или иначе, но я узнаю то, что мне нужно. Троим повезет. Двоим — нет. Мне придется применить к ним не столь утонченные методы допроса. Я хотел бы этого избежать.

— Я тоже, — сказал Пастухов. — Работайте, подполковник. Делайте свое дело.

Тимашук вызвал Сивопляса. С его помощью широкой лентой скотча надежно связал клиенту ноги, а руки, освобожденные от браслеток, примотал к подлокотникам.

Объяснил:

— Необходимая предосторожность. На разных людей «Ангельское пение» действует по-разному. Бывают и всплески физической активности.

— Мне остаться? — спросил Сивопляс. — Чтобы на всякий случай ничего.

— Нет. Жди за дверью. Понадобишься — позову.

Сивопляс вышел. Тимашук обнажил левую руку Пастухова, смочил носовой платок «Блэк лэйблом» и протер кожу. Умело ввел в вену иглу и выдавил из тюбика мутноватую жидкость. Вновь протер место укола. Повернул голову, увидел рядом, очень близко, глаза Пастухова. И невольно отшатнулся.

Это были глаза рыси.

Серые. Настороженные.

Таящие в себе какую-то жуть.

Он выбросил пустой шприц-тюбик и отошел в угол бокса. Включил видеокамеру. И только после этого стал смотреть на Пастухова.

* * *

Через три минуты препарат начал действовать.

Он включил видеокамеру и уставился на меня своим тяжелым подозрительным взглядом.

Как на.

Как на подыхающую гадюку. Будто ждал, когда можно будет подойти ближе.

До чего же неприятный тип. Весь из комплексов. С такими можно иметь дело только в двух случаях. Когда они в полном порядке. В полнейшем. Или когда по уши в говне. А чуть высунулся хотя бы до подбородка — все, конец любому нормальному разговору. С чего бы это? Здоровый, крепкий мужик. Высокий, спортивный. Даже красивый. Если бы не этот взгляд. Будто его все время хотят унизить. Все. И нужно постоянно доказывать, что ты не из тех. Даже нацепил перед штурмом погоны на камуфляж. Чтобы никто не забыл случайно, что он, блин, подполковник, а не хухры-мухры.

Бедолага. Трудно ему живется. Все время в состоянии круговой обороны. И я тоже хорош. Чего я к нему прицепился? Ну, надел погоны. Ну, сунулся к нам. Может, совсем не для того, чтобы показать, какой он крутой мэн. А наоборот — чтобы не подставлять своих. А я тут выстраиваю. Ну, тыкал нам в морды стволом. И я бы на его месте тыкал. Смотрит на нас диким зверем. И что? Явились какие-то хмыри болотные, устроили тарарам на объекте, за безопасность которого он отвечает.

Самолет взорвали. Как он после этого должен на нас смотреть?

Да нет, нормальный мужик. Даже приятный. Это он снаружи такой. А внутри — очень приятный человек. Который другому человеку — друг, товарищ и брат.

* * *

Как хорошо. Как тихо. И какие-то высокие нежные голоса. Дети поют. Ну да.

«Ангельское пение». Это и есть ангелы. Ангелы поют.

Извините, подполковник, заслушался. Ничего, что я вас так называю? У меня и мысли нет вас задеть. Честное слово. «Товарищ подполковник» проехали. А до «господин подполковник» не доехали. Просто Олег? Очень хорошо. А я — Сергей. Или Пастух. Как хотите. На «ты»? Да ради бога. Конечно, давай поговорим. Мы и разговариваем. Разве нет?

* * *

Светлеет.

Какой чистый свет.

Как перед восходом солнца.

Как это сколько нас? Пятеро, конечно. Да, Ми-17 рассчитан на двадцать четыре десантника. Откуда я знаю, почему нам дали эту машину? Какую дали, такую и дали.

Может, другой не было. Ну если тебе трудно поверить, не верь. А я говорю то, что есть. Не знаю, чем доказать. В Кубинку нас везли на мерседесовском джипе. Туда только пять человек и влезают. Плюс водитель и подполковник из части, он нас сопровождал. Если тебя и это не убеждает, тогда не знаю.

* * *

Майор? Какой майор? Слушай, Олег, кончай ты эту бодягу. Никакой я не майор. Тебя просто купили. А ты купился. Ну кто, кто! Эти, из Центра. Не знаю, из какого Центра. Но там сидят не мудаки. Суки — возможно. Но не мудаки. Они-то знали, что мы разжалованы. Это ты не знал. На этом они и сыграли. «Служим России».

Погорячился ты. Они теперь все знают. И что мы живы. И что мы взяты.

* * *

Ну, как откуда знают? Ты же контрразведчик. А задаешь такие вопросы.

Навигационная программа. Она дает координаты рации. И ясно, что сигналы идут с территории объекта. А если бы мы были трупами, ты никогда не ответил бы «Служим России».

* * *

Еще светлее. И ангелы ближе.

Почему не ответил бы? А ты сам подумай. Смог бы ты от имени пяти трупов ответить: «Служим России»? Подумай, подумай. Вот то-то же. Правильно задумался.

Я бы не смог. Да ладно, не наговаривай на себя. И ты бы не смог. Ну если бы было время подумать, тогда другое дело. А у тебя было время?

* * *

Ну вот, набычился. Выбрось из головы. Все это такая ерунда, что и думать не стоит. Слушай, Олег, откуда ты взялся? У меня такое чувство, будто я тебя знаю с детства. Будто ты все время был где-то рядом и только теперь объявился. И я могу говорить с тобой обо всем.

Странно, да? Мы все живем в скорлупе. В оболочке. Привычки, приличия. Даже с самыми близкими людьми молчим. С друзьями. С женой. Бывает, готов открыться, ан нет. Что-то мешает, держит. И отделываешься словесной шелухой, шуточками.

Думаешь: поймут. А иногда так хочется сказать, что ты их любишь. И услышать, что они тебя тоже любят.

* * *

Подожди. Помолчи. Дай послушать.

Кто мы? Ну и вопросы ты задаешь. Я не знаю, Олег. Рад бы ответить, но что? Док иногда говорит: сироты новой России. Шутит, конечно. А может, и не шутит.

Да нет, я не ухожу от ответа. Я пытаюсь найти ответ. Пожалуйста, могу и конкретно. Но разве конкретность все объясняет? Вот ты. Подполковник ГРУ. Это и есть ты? Это только часть тебя. Не самая большая. И наверняка не самая главная.

Так же и мы. В одной ипостаси: столяр, врач, охранник, артист. В другой — наемники. Солдаты удачи.

Как какие наемники? Обыкновенные. Нас нанимают, мы работаем. Конечно, за деньги.

За какие? Иногда за большие, иногда за маленькие.

Нет, не криминал. На бандитов мы не работаем. Только раз пришлось. Но это был не обычный бандит. Международный террорист. Карлос Перейра Гомес. Да, Пилигрим, он же Взрывник. Откуда ты знаешь? Ну да, по сводкам Интерпола, у тебя же есть к ним доступ. А мы и знать не знали, кто он такой.

Какое дело? Да так, ерунда. Он нанял нас взорвать Северную АЭС. Что ты говоришь, Олег! Если бы мы ее взорвали, ты бы об этом знал. Все знали бы. Нет, не взорвали. Его взорвали.

Нравится ли нам эта работа? Нет, не нравится. Но это единственное, что мы умеем делать. По-настоящему умеем. Нас только этому научили. И мы оказались хорошими учениками.

И еще светлей.

Док? Да, он хирург. Почему плохой? Наоборот. Плохого хирурга никто не станет держать. А его ни в какую не отпускали в мою группу. Ну да, в Чечне. В какую группу? В ДРГ. В диверсионно-разведывательную группу особого назначения. Я предложил, он согласился.

Почему согласился? Это тяжелая история, Олег. Я о ней только позже узнал. Была у него девушка. Хирургическая сестра. Однажды исчезла. Потом нашли. То, что от нее осталось. Можешь представить, что с ней сделали. Люди Махмуд-хана. Был такой полевой командир. У него был сильный отряд. Небольшой, но сильный. Сорок три человека. Мы долго не могли на него выйти. Потом вышли. Под Урус-Мартаном. А Док так и остался с нами.

Где он так загорел? На Кубе. В лагере под Куэто. А ты откуда знаешь про этот лагерь? Ну правильно, ты же из ГРУ. Да, в том самом. Ну, Олег, ты сам видел, чему он там научился.

Кто нанял нас в этот раз? Ты все никак не можешь поверить. Да никто нас не нанимал. Я же тебе рассказывал, как все было. Так и было. Никаких контрактов, никаких бабок. Об этом и речи не было.

* * *

Почему согласились? Даже не знаю. Артист их сразу послал. Я тоже хотел. Но Док отсоветовал. Не словами. Я просто понял. И согласился. Если тебя обложили, упираться бессмысленно. Все равно загонят. Лучше рвануть вперед.

Но дело даже не в этом. Нет, не в этом. Не знаю, как тебе объяснить. Я почувствовал зов. У тебя так не бывает? Вот ты живешь, все обычно, и вдруг понимаешь, что ты призван. И ты — это уже не ты. И мы — это не мы.

Я скажу кто. Только ты больше не расспрашивай, все равно не смогу объяснить. Вот кто — псы Господни.

Нет, Олег, я не знаю, что это значит. Я знаю, что это так и есть. И все.

Что это ты пьешь? А, вижу. Виски. Из горла, Олег! Да пей, если хочется. Я просто подумал, что из стакана удобней.

Господи, да почему же ты все время такой оскаленный? Олег, брат. Ты вернулся.

Тебя очень долго не было, а теперь ты вернулся. Тебе очень трудно жилось, я понял. Тебя давили, унижали, обманывали. Забудь. Все это в прошлом. У тебя все будет. Тебя будут любить. И ты будешь любить. И будешь говорить об этом. И будешь слышать, что тебя любят.

Расслабься, брат.

Солнце всходит.

Ангелы поют.

Помолчи, послушай.

Ладно, спрашивай. Как? Патриот ли я? Олег, ты меня ставишь в тупик. Серьезно спрашиваешь?

Боже ты мой, из какой же страшной жизни ты вернулся!

Я не знаю, что тебе ответить. Патриот — это человек, который любит родину.

Допустим, я люблю родину. И что? Я должен объявить, что я патриот? Но это все равно что объявить: «Я хороший». За этим стоит: «А ты говно!» Давай не будем об этом.

Люблю ли я Россию? Тоже дурной вопрос. Если не люблю, я никому об этом не скажу.

И если люблю — тоже промолчу. Да по той же причине. Хочу ли я быть полезным России? Да, хочу. Только не знаю, как это сделать. Помочь тебе разобраться? А я чем занимаюсь? Только ты задавай вопросы по делу.

Ты прав насчет оружия. Конечно, прав. И бесшумные ПСС непонятно зачем. И снайперский «винторез». И гранатометы.

Подполковник, который нас отправлял, объяснил: «Положено».

Фигня. У всего этого есть только одно объяснение. Это Артист сказал. Он сказал: театральщина. И ведь правильно, Олег. Сам представь. Срочно. Секретно.

«Селена-5». «Иглы». «Каштаны». Ножи выживания. Ножи стреляющие. «Черные акулы».

Жуть, а?

И есть еще деталь. Там, в лагере, начсклада спросил, как все оформить — все наше снаряжение и оружие. И подполковник сказал: «Спишем, скорее всего». Я сначала не правильно понял. Теперь понял. Он имел в виду, что все будет захвачено. Вместе с нами. И на склад уже не вернется. Поэтому и первый приказ был никакой:

«Проникнуть на территорию объекта и ждать указаний». Потом уже, когда мы доложили о «Мрии», в Центре переиграли.

Не понимаешь? Но это же очевидно. Театральщина. Демонстративность. Вся эта история была затеяна, чтобы нагнать на вас жути. Чтобы вы здесь все на уши встали.

И так бы оно и было.

Да так оно и есть, Олег. Так и есть.

Почему перестало всходить солнце?

Нет, Олег, про Центр не могу сказать ничего. Понимаю только одно. И ты сам это понял. С этим Центром я бы шутить не стал. Суки они, конечно. Но шутить с ними не стоит.

Свет почему-то начал дрожать.

Я бегу, надрывая пупок.

Все на ангельский твой голосок.

Что-то я еще хотел сказать. Черт, не помню. И язык заплетается.

Да куда ж ты бежишь, надрывая пупок?

Все на ангельский твой голосок.

Почему потемнело?

Почему не поют ангелы?

Где это я?

Что это за гараж?

Что за подполковник глушит из горла «Блэк лэйбл»? Почему он такой потный?

Мама ро’дная, сколько же в нем злобы.

Ах да. Подполковник ГРУ Тимашук.

Извините, подполковник, задумался. Вы хотели меня о чем-то спросить.

Спрашивайте.

Но он почему-то не стал ничего спрашивать. Выключил видеокамеру, потом вызвал из-за двери охранника, похожего на пирата. Разрезали скотч у меня на ногах и руках, оттащили в угол и пристегнули наручниками к батарее.

Подполковник допил виски, отшвырнул бутылку и приказал:

— Перегудова!

Пират двинулся к выходу. Но тут вбежал какой-то запыхавшийся «черный», доложил:

— Товарищ подполковник, вас просят. Срочно. В узел связи.

Тимашук приказал пирату:

— Побудь здесь. И быстро вышел.

По бетону аэродрома хлестал дождь. Громыхало. С востока надвигалась гроза.

Вспышки молний вырывали из темноты казармы, силуэты радаров, уродливо изломанный корпус «Мрии». Над летным полем не горел ни один прожектор, светились редкие фонари над сторожевыми вышками. Окна пятиэтажек военного городка были слепые, темные, лишь некоторые желтели от свечей и керосиновых ламп. На освещение аэродрома и военного городка мощности резервной электростанции не хватало. Не работали системы охранной сигнализации, бездействовала автоматика стреляющих устройств.

Объект был беззащитен, парализован. Мертв.

«Это единственное, что мы умеем делать».

Карлос Перейра Гомес.

Махмуд-хан.

«У него был сильный отряд. Сорок три человека».

Был.

Псы Господни.

Да что же это такое? Что же это, твою мать, такое?!

* * *

Подполковник Тимашук перебежал из-под навеса ремзоны к узлу связи, кутаясь в услужливо предложенную Сивоплясом плащ-палатку. Под бетонным козырьком здания перевел дух. Дождь освежил. Вернулась способность соображать. Он даже удивился себе. С чего он так задергался? Да, наемники. Да, опытные. Но ведь это они в его руках, а не он в их. Что они могут сделать? Все, что могли, уже сделали.

Отыгрались. Теперь игру ведет он. И доведет до конца. Он узнает, что это за проклятый Центр. И расскажет об этом Перегудов. Док. А он знает. Знает он, знает. Расскажет. «Ангельское пение» не обманешь. И нечего дергаться.

Тимашук понимал, что его выбило из колеи. Сочувствие. Его пожалели. Его пожалел этот неудачник, разжалованный офицеришко, дешевый наемник. И пожалел искренне. И так же искренне ужаснулся: «Из какой страшной жизни ты вернулся!»

Из какой жизни? Почему страшной? Чушь собачья. Он — из нормальной жизни. Из страшной — они. Наемники, которых используют втемную. Инструмент. Исполнители чужой воли. Он тоже исполнитель. Но он знает, кому служит. Он служит России.

Тимашук вытер лицо, пригладил волосы и поднялся в комнату спецсвязи. Полковник Тулин поспешно кивнул лейтенанту-связисту:

— Соединяй. — Объяснил:

— Москва. Тимашук взял трубку.

— С вами будет говорить генерал армии Г., — известил московский связист.

— Товарищ генерал армии, подполковник Тимашук слушает.

— Что у тебя? — раздался голос Г.

— Пока немного. Часа через два будет все, — доложил Тимашук. — Есть адрес части, из которой их отправили. Шестьдесят пятый километр Егорьевского шоссе, в районе деревни Зюкино.

— Проверим. Сколько их?

— Пятеро.

— Всего?

— Так точно.

— А что ж ты мне, мать твою перетак, «батальон», «батальон»! Точно пятеро?

— Абсолютно точно, товарищ генерал армии.

— Смотри, подполковник. Головой отвечаешь. Завтра придет «Руслан». И если что… — Понял вас.

— А теперь слушай. Сейчас тебе сбросят факс. Документ из архива ФСБ. Прочитай и сразу перезвони. Кое-что поясню. Отбой.

Тимашук вернул лейтенанту трубку. Звякнул факс, выползли два листа термобумаги с машинописным текстом. Оттиск был не очень четким. Тимашук положил листы под настольную лампу.

"ФСБ РФ. От начальника Оперативного отдела УПСМ полковника Голубкова К.Д.

Оперативный отдел УПСМ располагает определенной информацией о группе бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ…"

ССБ. Служба собственной безопасности ФСБ. Серьезная служба. А что это за УПСМ?

"А именно: о бывшем капитане спецназа Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р., прож. в дер. Затопино Зарайского р-на Московской обл.; о бывшем капитане медслужбы Перегудове И.Г. (Док), 1963 г.р., прож. в г.Подольске; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р., прож. в г.Калуге; о бывшем старшем лейтенанте спецназа Злотникове С.Б. (Артист), 1969 г.р., прож. в г.Москве; о бывшем лейтенанте спецназа Мухине О.Ф. (Муха), 1972 г.р., прож. в г.Москве.

Все вышеперечисленные проходили службу в Чечне и принимали непосредственное участие в военных действиях в составе специальной диверсионно-разведывательной группы, которую возглавлял Пастухов С.С. Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью, что было неоднократно отмечено командованием. Все члены группы имеют медали и ордена РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом «Бронзовый орел» за освобождение захваченных боевиками сотрудников Си-эн-эн Арнольда Блейка и Гарри Гринблата.

Весной 1996 года все члены группы во главе с Пастуховым приказом зам министра обороны РФ были разжалованы и уволены из армии «за невыполнение боевого приказа». По неизвестным причинам какая-либо информация о случившемся полностью отсутствует.

Летом 1996 года в силу сложившейся ситуации Оперативный отдел УПСМ привлек Пастухова и членов его бывшей команды к участию в мероприятии, требующем высокой профессиональной подготовки и полной непричастности исполнителей к спецслужбам.

Поставленные перед ними задачи были выполнены весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам…"

Вот оно. Вот этот Центр. Всплыл.

Всплыл!

УПСМ. "У" — управление, скорее всего. Управление чего? Чем? Не ГРУ — структуру военной разведки Тимашук знал. Не ФСБ и не СВР. Федеральная служба контрразведки? Там не оперативный отдел, там управление. Главное управление охраны? Сомнительно. Служба безопасности президента? Тоже вряд ли.

УПСМ. Ладно, выяснится. Теперь выяснится.

"Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.

Все они являются профессионалами чрезвычайно высокого класса, в совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия, боевой и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя, обладают навыками оперативной работы и т. д. Однако внутреннее духовное перерождение, происшедшее после увольнения из армии во всех фигурантах, а особенно в Пастухове, вынудило нас принять решение полностью отказаться от любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами…"

Тимашук удивился. Как это отказались от сотрудничества из-за духовного перерождения? С каких это пор спецслужбы отказываются от сотрудничества из-за духовного перерождения? Духовное перерождение — это предательство. И отказ от сотрудничества имеет только одну форму. Известно какую. А они живы.

«Первой причиной является их непомерно возросшая алчность. Даже за участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они требуют не меньше 50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед…»

…Ух ты. Неслабо. Вот откуда у них «мерсы» и «мазератти». Ай да наемники. За такие бабки можно работать. Но получается, что это УПСМ платило? Наличными и вперед? Серьезная контора. Но и для нее оказалось накладно. Теперь понятно, что это за духовное перерождение.

«Второе. При выполнении поставленной перед ними задачи они проявляют далеко не всегда оправданную обстоятельствами жесткость, а порой и вовсе выходят за рамки закона…»

И снова какая-то ерунда. Спецслужбы на то и существуют, чтобы работать там, где нельзя действовать в рамках закона.

«Третье. Беспрекословно подчиняясь своему командиру Пастухову, они слишком часто игнорируют указания руководителей операции, достигая цели методами, которые им самим кажутся более оптимальными…»

Ну это на что-то похоже. Первый серьезный аргумент. Та самая неуправляемость.

Из-за которой из «консерватории» отчисляли таких, как Пастухов.

"Четвертое. Несмотря на то что уже в течение довольно длительного времени Оперативный отдел УПСМ не привлекает их к сотрудничеству и, следовательно, никаких гонораров не выплачивает, все фигуранты, судя по всему, не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из них, Пастухов, работает в построенном им столярном цехе. Возможно, они выполняют конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур, но нельзя исключать и их связи с крупным криминалитетом — связи если не существующей сейчас, то вполне вероятной в будущем.

Мне не было разъяснено, чем конкретно был продиктован запрос ССБ, поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.

Начальник Оперативного отдела УПСМ

Полковник Голубков".

Тимашук нахмурился. Внимательно перечитал докладную. Еще больше нахмурился.

Липа какая-то. Туфта. Так докладные не пишут. Связь с криминалом. Она или есть, или ее нет. Вероятна в будущем — не разговор. Какая-то странная беллетристика.

«Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью».

«Являются профессионалами чрезвычайно высокого класса».

«В совершенстве владеют».

«Исключительно эффективными».

И это пишет полковник спецслужбы? Начальник оперативного отдела этого УПСМ?

Полная туфта.

Но Центр — не туфта. УПСМ — это и есть Центр. Очень нешуточная контора. И главное — государственная. В этом нет ни малейших сомнений.

Что же происходит? Что за силы сошлись грозовыми тучами над затерянным в забайкальских пространствах аэродромом? И в кого долбанут молнии?

* * *

Раздался зуммер телефона спецсвязи. Лейтенант протянул Тимашуку трубку:

— Товарищ подполковник, Москва. Вас. — Почему не звонишь? — недовольно спросил Г.

— Изучаю факс.

— Изучил?

— Так точно. Разрешите доложить соображения?

— Рядом есть люди?

— Есть.

— Пусть выйдут.

Тимашук жестом показал полковнику Тулину и связисту на дверь. Оба поспешно вышли.

— Излагай, — бросил Г.

— По-моему, это туфта.

— Почему так решил?

— Так докладные не пишут. Это не докладная, а рекламный проспект. Она в самом деле из ФСБ?

— Да.

— Значит, этот полковник Голубков полный мудак.

— Это ты мудак, — довольно мирно возразил Г. — А он далеко не мудак. Ты сначала правильно сказал, а потом все испортил. Эта докладная — подводка. Их выводили на одного террориста. И было это совсем недавно.

— Я знаю на кого, — сказал Тимашук, радуясь возможности исправить свой маленький, но досадный промах. — Пилигрим. Он же Взрывник.

— От кого узнал?

— От них.

— Что еще узнал?

Тимашук помедлил с ответом. У него было что доложить. Хотя бы про пять «черных акул». Одно это дорогого стоило. Но он сдержался. Дураку половины работы не показывают. В армии — особенно. И хотя генерал Г. был очень даже не дурак, подполковник Тимашук рассудил, что правильней будет воздержаться от раздробления информации. Пирог должен быть целым. Тогда и видно, что это пирог, а не куча крошек.

— Про Центр — ничего, — отрапортовал он. И добавил, чтобы не выглядеть в глазах Г. совсем уж никчемным:

— Пока.

— Слушай внимательно, — помолчав, проговорил Г. — В этой туфте нам важно только одно. То, что твои головорезы работали на УПСМ. Уверен, что работают и сейчас.

Часть, из которой их отправляли, — база нового антитеррористического центра.

Командир там — генерал-майор Дьяков. В Чечне он был полковником, командовал спецназом. Они служили под его началом. А друг Дьякова — полковник Голубков. Тот самый. Начальник оперативного отдела УПСМ. Понял?

— Так точно.

— Есть и еще подтверждения. Косвенные. Дай доказательства. Мне нужны доказательства. Прямые, а не косвенные.

Тимашук приободрился. На это он мог ответить.

— Будет видеозапись их показаний, — доложил он. — Устроит?

— Да. Только чтобы все точно. Конкретно. Без вариантов.

— Будет сделано. Разрешите вопрос? Что такое УПСМ?

— Я мог бы тебе сказать. Но не скажу. Это должны сказать они. Это должно быть на пленке. И я должен быть уверен, что они сказали это сами, а не с твоей подачи.

— Понял вас.

— Действуй, подполковник. Сейчас все зависит от тебя.

— Есть действовать, товарищ генерал армии.

— И вот что еще. Связь держи только со мной. Ясно?

— Воздержаться от докладов генерал-лейтенанту Ермакову? — переспросил Тимашук. — Но он мой непосредственный начальник.

— Вот именно — воздержаться. Я твой непосредственный начальник. Ермаков пусть лечится. Бери дело на себя. Жду доклада. Все, конец связи.

Тимашук положил трубку и некоторое время неподвижно сидел перед пультом.

Вот это поворот. Вот это, черт возьми, поворот! Что же произошло между Ермаковым и Г.? Не просто столкновение. Столкновение со всего маху. Лоб в лоб. И у Г. лоб оказался крепче. В чем же Ермаков прокололся? И так по-крупному, что его выводят из игры. В самый разгар дела. Огромного дела, которое могло вынести его на такую высоту, что даже представить страшно. И его, Тимашука, передвигают на освобожденную Ермаковым клетку. Только так можно было понимать слова Г.: «Бери дело на себя». Только так.

* * *

Тимашук разрешил полковнику Тулину и связисту войти, одолжился у лейтенанта сигаретой. Быстро выкурил ее, приказал завтра с утра убрать остатки «Мрии», чтобы подготовить взлетно-посадочную полосу для приема «Руслана», сказал полковнику несколько ободряющих фраз и вышел. На лестнице его окликнул связист:

— Товарищ подполковник, снова Москва. Тимашук вернулся в комнату:

— Слушаю вас, товарищ генерал армии. Но вместо козлиного баритона Г. в трубке раздался хмурый голос Ермакова:

— Ты с кем это разговариваешь?

— Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант. Мне сказали, что он должен звонить.

— Звонил?

— Нет, — ответил Тимашук. И повторил:

— Никак нет.

Это была точка. В его прежней жизни. В его прежних отношениях с Ермаковым. Роли сменились. Логика командной гонки. Не тянешь — уйди. Ничего личного. Команда не может ждать. И важно быстро понять свою новую роль. Чем раньше поймешь, тем больше шансов, что не сомнут, не затопчут.

Генерал-лейтенант Ермаков не понимал. Это чувствовалось по его тону.

— Что у тебя творится? — раздраженно спросил он. — Почему не докладываешь?

— Не о чем. Все стоит. Саперы обещают восстановить ЛЭП через двое суток.

— Допросы?

— Продолжаю.

— Что выяснил?

— Ничего.

— Молчат?

— Не знают. Я свяжусь с вами, как только получу результат, — пообещал Тимашук, чтобы не затягивать этот пустой разговор. — Как вы себя чувствуете, товарищ генерал-лейтенант?

— Ты не о моем самочувствии думай, а о своем! — с угрозой посоветовал Ермаков. — Плохо работаешь, подполковник. Очень плохо. Все провалил.

Зря он это сказал. Ну, сам напросился. Жопа недостреленная. Будет он выговаривать. Лечитесь, товарищ генерал-лейтенант. А мне нужно работать.

— Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант, — сухо ответил Тимашук. — У меня нет времени на разговоры, мне нужно работать.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку. И вдруг понял, что сказал чистую правду.

У него действительно не было времени. В Центре знают, что группа Пастухова захвачена. Этот Центр должен будет что-то предпринять. И очень быстро.

Немедленно. Он должен их опередить. И он их опередит.

* * *

Тимашук вышел на улицу.

Над аэродромом неистовствовала гроза. Вся злоба мира долбила землю молниями, сотрясала ударами грома. Хляби небесные обрушивали потоки воды.

Тимашук завернулся в плащ-палатку и шагнул в ад.

Он спешил.

У него оставалось все меньше времени.

* * *

Сидеть на бетонном полу с прицепленными к трубе руками было не очень-то удобно, но я кое-как примостился. Подсунул колени под локти, чтобы браслетки не так сильно резали руки, привалился плечом и виском к радиатору. Радиатор был холодный, как.

Осторожней надо бы со словами. Так недолго накликать беду. Ексель-моксель. А мы ее уже не накликали?

Надежда превращает в раба, в тварь дрожащую.

Безнадега дает свободу.

* * *

Радиатор был холодный, как труп.

Люминесцентные лампы на закопченном потолке мигали, потрескивали. Из крана в углу бокса на железную раковину звонко капала вода. Стены были пропитаны запахом отработанной соляры, машинного масла, металла. В трубах гудело, слегка вибрировал пол — как корабельная палуба. Где-то рядом работала мощная силовая установка. Резервная дизель-электростанция, больше нечему. Значит, ЛЭП еще не восстановили. Слышались еще какие-то глухие удары, то сильней, то тише. Сколько же времени мы здесь сидим?

У ворот бокса стоял пират, смотрел на меня сверху вниз. С хмурым интересом — как на обезвреженную мину неизвестной конструкции. «Калаш» на груди. Ноги расставлены, руки свободно лежат на «калаше». Изуродованное страшным шрамом лицо. Откуда у него такой шрам? Вряд ли Чечня, не успел бы так зарасти. Самому под сорок. Афган, пожалуй.

В голове у меня было мутновато, но одурь прошла. Я уже понимал, что произошло.

Укол мне Тимашук сделал. Это я вспомнил. А дальше — провал.

«Ангельское пение». Придумали название, суки. Что же я напел? Вид у подполковника Тимашука был не больно-то победительный. Что он узнал от меня такого, чего не знаю я сам? Верней, так: узнал ли он то, что хотел узнать? Вроде бы нет. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что мы были ему нужны. Но это было и плохо. Он не отступится, пока не выжмет из нас все. И пойдет до конца.

Такие всегда идут до конца.

— Какой сегодня день, командир? — спросил я пирата.

Думал, не ответит. Но он ответил:

— Вывести бы вас всех в поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб двумя очередями. Такой самолет сломали! Плохой для тебя день.

Сказал он, конечно, не «плохой», но я понял. Он помолчал и добавил:

— Понедельник.

Это и есть юмор висельников: ничего себе начинается неделя.

— Спасибо, — сказал я. — Хорошо с тобой разговаривать, когда ты молчишь.

— Ты мне договоришься, — пообещал он. — Поставлю и будешь стоять стоя.

— А что там бухает? — поинтересовался я. — Уже бомбят?

Он снова задумался. Словно искал наиболее выразительное определение. Но не нашел. Поэтому ответил просто:

— Гроза.

И как бы в подтверждение его слов возник подполковник Тимашук. Из грозы, из ливня. Сбросил мокрую, громыхнувшую жестью плащ-палатку, приказал пирату:

— Перегудова. И всех остальных. Всех!

Заходил по боксу. Нетерпеливый. Стремительный. Сгусток энергии. Сгусток воли. Я понял: что-то произошло. На меня он даже не посмотрел. Я для него был отработанный материал. А я на него смотрел. И его заряженность мне не нравилась.

В нем была энергия шаровой молнии. Одинаково опасная для окружающих и для него самого. Знак судьбы лежал на гордом его челе.

Привели Дока, примотали к креслу, как яхту к причалу после штормового предупреждения. Даже грудь к спинке кресла. Грамотно, конечно. Тимашук свое дело знал. Зачем ему осложнения. Док кряхтел, ворочался в кресле, но не протестовал.

«Черные» вышли. Потом появились снова. Приволокли Боцмана и Артиста. Вид у Артиста был несколько помятый, губа распухла. Видно, повыступал — и ему вломили.

Боцман сопел, но благоразумно помалкивал. Их посадили на пол и присобачили наручниками к нижней трубе.

А вот тут, по-моему, Тимашук ошибся. В таком положении никакого физического противодействия не окажешь, но психологический баланс был нарушен. Нас было четверо, а он один. А когда на носилках притащили Муху, ситуация и вовсе изменилась. Ой-ой, подполковник. Нельзя быть таким материалистом. Материя — она, конечно, первична. Но и флюидами я не стал бы пренебрегать.

Он пренебрег. В его мире не было места флюидам. Приказал, доложил, прибыл, убыл, никак нет, так точно, слушаюсь, выполняйте, служу России. Бытие определяет сознание.

С носилок сбросили мокрый брезент. Под ним было сбившееся байковое больничное одеялко. Муха был пристегнут ремнями. Штатных дырок на ремнях не хватило, их затянули и завязали узлами. Он лежал на носилках безвольной тряпицей. Пират достал наручники и вопросительно взглянул на подполковника. Тот пренебрежительно отмахнулся. Но пират все же сцепил браслетками вялые руки Мухи. Потом расправил и набросил на него одеяло. Муха поднял голову и обвел бокс мутным взглядом.

Пробормотал:

— Во блин. Уголок Дурова. И выпал в осадок.

По знаку Тимашука охранники вышли. Тимашук осмотрелся. Осмотр его удовлетворил.

— Займемся делом, — сказал он. — Чем быстрей мы с ним покончим, тем лучше. И для меня, и для вас. Все, что мне нужно знать, я уже знаю. От вас требуется только одно: подтверждение. Итак, на кого вы работаете?

Ответа он не дождался. Да и не мог дождаться. Да и не ждал.

— У меня такое впечатление, что вы не вполне понимаете, в каком положении находитесь, — заключил Тимашук. — Объясню. Вас захватили в момент совершения террористического акта. С оружием в руках. Я мог перестрелять вас на месте, и мои действия были бы признаны правильными. Я не сделал этого лишь по одной причине. Вы — исполнители. Ответственность за ваши преступления несут те, кто послал вас сюда. Ваш Центр. Вы рассчитываете, что этот Центр придет вам на помощь. Вытащит вас отсюда и отмажет. И вы считаете, что это только вопрос времени. Пастухов, я правильно представил ход ваших мыслей? Я кивнул:

— В общем, да.

— Вы ошибаетесь. Для Центра вас нет. Вы могли погибнуть в горах. Сорваться в пропасть. Заблудиться и умереть от истощения. Места здесь дикие, а ваши останки растащили росомахи. Наконец, вы могли утонуть при попытке скрыться с места преступления по реке. И так далее. Вы можете возразить. Факт вашего захвата известен всему гарнизону. Но это ничего не значит. Да, вас захватили, но вы сбежали. Это звучит не слишком убедительно. Но не для вас. Ваш Центр поверит, что вы могли сбежать. Они знают уровень вашей подготовки. Им придется поверить.

Он помолчал. Дал нам возможность прочувствовать.

Мы прочувствовали. И ждали продолжения. Продолжение последовало без задержки:

— Ваша судьба сейчас зависит только от вас. Вариант первый: вы отвечаете на мои вопросы, я отправляю вас в округ, оттуда вас забирает ваш Центр. Вариант второй: вы исчезаете. Третьего варианта нет. Повторяю вопрос: на кого вы работаете?

На этот раз он, похоже, рассчитывал на ответ. И даже обиделся, когда не получил его. Был уязвлен в своих лучших чувствах. Ну как? Он к нам с полным доверием, а мы, твари неблагодарные, угрюмо пыхтим, брякаем кандалами, елозим по полу, как будто у нас только одна забота — устроиться поудобней. И нету других забот.

— Спрашиваю по-другому: что такое УПСМ? Надо же. Откуда он знает про УПСМ? Я пропел? Мог. Но тогда он спросил бы не так. Или это просто пробный вопрос?

Потрогать корову за вымя. А потом уже начинать доить. Я не видел никаких причин строить из себя партизана. Но и пускаться в откровенность тоже было не резон.

Ему, конечно, нужно получить результат как можно быстрей. А нам-то куда спешить?

И я промолчал. Ребята, вероятно, рассуждали примерно так же. И тоже промолчали.

— Прекрасно, — сказал подполковник Тимашук, хотя пока ничего прекрасного не было. Он извлек из кейса еще один шприц-тюбик «Ангельского пения» и проинформировал почтеннейшую публику о чудодейственных свойствах препарата.

Почтеннейшая публика восприняла сообщение без всякого энтузиазма. Только флюидов прибавилось.

«Ангельское пение». Ну, суки.

Тимашук наклонился над креслом. С моего места мне были видны лишь плечи и затылок Дока. Судя по движениям, Тимашук распорол на руке Дока гимнастерку.

Выпрямился. Держа шприц-тюбик на уровне глаз, снял защитную оболочку, осторожно сдавил стенки тюбика до появления жидкости на конце иглы. Снова наклонился над Доком.

Пустой шприц-тюбик упал на бетонный пол. Тимашук отошел в угол бокса и включил видеокамеру.

* * *

Представление началось.

Подполковник Тимашук почувствовал, как сгустилось и словно бы насытилось опасностью пространство бокса. Он внимательно огляделся. Уголок Дурова. Скорей — манеж. Хищники на полу вдоль стен. Обездвиженные, не представляющие опасности.

Опасность была в самой атмосфере. Но это не имело значения. Никакого.

Тимашук понимал, что идет на определенный риск, решая провести допрос не один на один, а в присутствии всех арестованных. Это было вынужденное решение. У него не было времени растягивать процедуру на всю ночь. Понятно, что на миру и смерть красна. При обычном допросе это было недопустимо. Но допрос с «Ангельским пением» — не обычный допрос. Он мог дать неожиданный и сильный эффект. Наемники.

Работают вместе не первый год. За бабки. За большие бабки. Маленькие бабки уравнивают, большие разъединяют. Между ними столько всего накопилось, что ой-ой-ой. И если это выплеснется. А это выплеснется.

Даже досадно, что цель допроса такая элементарная.

Плечи Перегудова расслабились, голова откинулась на спинку кресла.

Можно было приступать к работе.

* * *

— Как вы себя чувствуете, Перегудов?

— Тепло. Волны шумят. Океан.

— Что вы слышите?

— Чайки. Музыка. Вы мне мешаете, — Вы среди друзей. Я ваш друг, Док.

— Вы не можете быть моим другом. Я не могу быть вашим другом. Я ничего не сделал для вас. Вы ничего не сделали для меня.

— У нас все впереди. Мы будем большими друзьями. А сейчас мы просто поговорим.

Вам же хочется поговорить?

— Да.

— Что такое УПСМ?

— Теперь я одинокая свеча. И грустный танец ча-ча-ча. Я танцую сгоряча.

— Что такое УПСМ? Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?

— Понимаю. Яхта. Другая музыка. Очень громкая.

— Не напрягайтесь. Не мешайте себе. Вы знаете, что такое УПСМ. И скажете мне.

* * *

Приоткрытый рот. Остановившиеся зрачки.

Тимашук понял: сейчас скажет.

Но в это время у стены завозились, звякнуло железо на железе — цепочка наручников на трубе, раздался голос Злотникова:

— Не ломай человеку кайф, подполковник. Спроси меня.

Тимашук повернулся к нему:

— Говорите.

— А камеру? Тебе же нужно, чтобы это было на пленке.

Тимашук перевел объектив видеокамеры на Злотникова.

Разбитая губа и ссадины на лице были не лучшим украшением кадра. Но эта запись предназначалась не для суда.

— Назовите себя.

— Рядовой запаса Злотников.

— Вы знаете, что такое УПСМ?

— Так точно.

— Что?

— Управление по проведению спортивных марафонов.

Тимашук извлек из кобуры ПМ и взвел курок.

— Если кто-нибудь. Еще. Скажет хоть одно. Слово. Пристрелю.

— А ты стрелять-то умеешь? — нахально спросил Злотников.

Тимашук выстрелил. В замкнутом пространстве бокса звук выстрела ударил по ушам.

Пуля выкрошила бетон над самой головой диверсанта.

— Ты что делаешь?! — удивился он. — А если бы попал? Камера же все пишет!

Ворвался встревоженный Сивопляс с охранниками, ощетинились автоматами.

— Все в порядке, — кивнул им Тимашук. — Всем выйти.

— Вы бы поаккуратней, товарищ подполковник, — посоветовал Сивопляс. — Баловство с оружием еще ни к чему не приводило.

— Выйди, — повторил Тимашук. — Не заходить, не стучать, никого не впускать. Ни под каким видом.

— Да не зайдет никто, не зайдет. А я побуду.

Так-то оно спокойней. Занимайтесь, товарищ подполковник, а я посижу как рыба об лед.

«Черные» вышли. Сивопляс присел на корточки у двери. Привычно, как сидят на Востоке. С носилок приподнял голову Мухин:

— Палят? Или мне снится?

— Снится, — ответил ему Хохлов. — Ты спи, спи.

Мухин затих.

— Это было предупреждение, — произнес Тимашук. — Первое и последнее. Я умею стрелять. Злотников, хотите проверить?

— Артист, заткнись, — вмешался Пастухов. — Уберите ствол, подполковник. Я отвечу на ваш вопрос.

— Позже. Сейчас я разговариваю с Доком.

— Спрашивайте, — сказал Перегудов. Тимашук нахмурился. Клиент не должен реагировать на окружающее. Выстрел помешал действию препарата. Девять минут потеряно. Ладно, ничего страшного. «Ангельское пение» свое возьмет.

Тимашук убрал пистолет и вернул камеру в прежнее положение. Подошел к Перегудову, наклонился над ним:

— Говорите, Док. Вы знаете, что такое УПСМ. Что это?

— Управление по планированию специальных мероприятий.

— Каких мероприятий?

— Не знаю.

— Это спецслужба?

— Да.

— Где ее управление?

— Где-то в Москве. В центре. В старом особняке.

— Вы бывали там?

— Только один раз. Меня привозили туда. В закрытой машине.

— Опишите особняк.

— Во дворе фонтан. С купидоном. Мраморная лестница, В кабинете черные балки, камин. Высокие узкие окна.

— Что за окнами?

— Не знаю. Я был там поздно ночью.

* * *

Тимашук отметил, как переглянулись арестованные. Понял: горячо, на нерве, попал на нерв.

— Это был кабинет начальника управления?

— Да.

— Вы знакомы с ним?

— Да.

— Кто он?

— Генерал-лейтенант Нифонтов.

— Ваши друзья знают его?

— Да. Мы познакомились два года назад. Тогда он был генерал-майором.

— Кому подчиняется УПСМ?

— Точно не знаю. Думаю, президенту.

— Какому президенту?

— Президенту России.

— Президенту России? Вы уверены в этом?

— Мне так кажется.

— Почему?

— В кабинете был телефон АТС-1. И еще один аппарат. С российским гербом. И с красной надписью «Президент».

* * *

Вот так дела. Спецслужба президента? Если так, ясно, почему Г. дергается. «Дай доказательства. Мне нужны доказательства. Прямые, а не косвенные». Что же происходит?

Г. всегда был в команде президента. А теперь вдруг повел игру против службы хозяина? Или это УПСМ выступило против президента? Вряд ли. В этом случае Г. не понадобилось бы никаких доказательств. Достаточно намека. В Кремле — как в разведке. Подозрение равноценно событию.

Ничего не понятно.

* * *

— Вы работали на УПСМ?

— Да.

— Вы и сейчас работаете на УПСМ?

— Яхта. Очень громкая музыка.

— Почему вы работаете на УПСМ?

— Миллион.

— Вам обещали заплатить миллион? Миллион рублей? Миллион долларов?

— Миллион алых роз. Из окна видишь ты. Кто влюблен и всерьез.

— Вы предполагали, что вас будут допрашивать?

— Да.

— И поэтому накачались попсой?

— Да.

— Это вам посоветовали ваши заказчики?

— Да. Их психологи.

— Кто ваши заказчики?

— Центр.

— Управление по планированию специальных мероприятий?

— Зайка моя, я твой зайчик.

* * *

Подполковник Тимашук посмотрел на часы. Через шестнадцать минут препарат перестанет действовать. Доза оказалась слишком маленькой для массы Перегудова.

Нужно было сразу делать второй укол.

* * *

…— Почему вы взорвали «Мрию»?

— Приказ.

— Когда вы получили этот приказ? Вы не могли получить его в Москве. Где вы его получили?

— Здесь.

— Вам передали его по рации?

— Да. Я выходил на связь с Центром ночью. Когда все спали.

— Как был сформулирован этот приказ?

— Предотвратить вылет «Мрии». Любыми средствами.

— Какую информацию вы передавали в Центр?

— Об испытательных полетах истребителей. Об антирадарном покрытии. О лаборатории в подземном ангаре.

Тимашук насторожился:

— Как вы узнали о лаборатории?

— Рассказал Мухин. Он видел. Когда искал резервную электростанцию.

— Что он видел?

— Усиленную охрану. Человека в белом халате. Ему привозили еду на тележке в судках. Он матерился и швырял судки в «черных». Требовал водки.

— Вы сообщили об этом в Центр?

— Да.

— Как вы подали информацию?

— Буквально. У меня не было возможности ее оценить.

— Кто отдал вам приказ взорвать «Мрию»?

— Центр.

— Центр — это УПСМ?

— Ой, мама, шика дам, шика дам.

* * *

Снова блок. УПСМ — табу. Это табу имело однозначное толкование. Центр — это и есть УПСМ. Без вариантов. Но Тимашуку нужна была не уверенность. Ему нужны были доказательства. Прямые. Четкие. Не допускающие никаких толкований. Что ж, нужно попытаться обойти заблокированный участок сознания.

* * *

— Кто из ваших друзей знал о задании?

— Никто. Только я.

— Вы не похожи на слепого исполнителя приказов. Вы не взялись бы за это дело, если бы вам не объяснили цели. Вам ее объяснили?

— Да.

— Что вам объяснили? Скажите это не мне. Скажите это своим друзьям.

— Отсюда идут поставки самолетов в Афганистан, талибам. ЦРУ знает об этом. Они подготовили операцию по перехвату.

— ЦРУ? Какое еще ЦРУ? О чем вы говорите?

— Да, ЦРУ. Центральное разведывательное управление США.

— Откуда вам известно об операции ЦРУ?

— Их человек встречался в Будапеште с полковником Голубковым. Я читал расшифровку разговора.

— Полковник Голубков — начальник оперативного отдела УПСМ?

— Да.

— Он дал вам это задание?

— Нет.

— Кто дал вам это задание?

— На вернисаже как-то раз.

— Задание дал вам генерал-лейтенант Нифонтов?

— Случайно встретила я вас.

— Для чего нужно было отправлять вас сюда?

— Чтобы помешать отправке истребителей. Их перехватят в Пакистане. Их уже ждут.

— Отправку можно было просто отменить. Для этого вашему Центру достаточно было предупредить кого надо.

— Они предупредили. Предупреждение игнорировали.

— Могла произойти накладка. Предупреждение не дошло.

— Оно дошло. Это не накладка. Это торпеда.

— Какая торпеда? В кого нацелена эта торпеда?

— В президента. В Россию. ЦРУ предупредило, что предаст факты широкой огласке.

Это будет удар по России.

— Президент — не Россия. Этот трухлявый алкаш — Россия?

— Какой есть. Мы его сами выбрали.

— И вы рискуете жизнью, чтобы его защитить?

— Мы защищаем не человека. Мы защищаем честь России. Во всем мире о нас будут думать как о бандитской стране.

— Срать нам на то, что о нас будут думать!

— Вам срать. Нам не срать.

— Кто дал вам это задание? Отвечайте, Перегудов!

— Но вы вдвоем, вы не со мною.

* * *

Секундная стрелка стремительно бежала по циферблату сверхточных швейцарских часов, отмеряя последние круги чьих-то жизней.

До конца действия «Ангельского пения» оставалось восемь минут.

Семь с половиной.

Уходило драгоценное время, а Тимашук все никак не мог решиться продолжить допрос. Операция ЦРУ. О ней знают. Знает Г. И все-таки: "Завтра придет «Руслан».

Что же, черт возьми, происходит?

Семь минут.

* * *

— Сколько вам лет, Док?

— Тридцать шесть.

— У вас еще вся жизнь впереди. Вы хотите жить?

— Нет.

— Вы не поняли мой вопрос?

— Понял.

— Я повторяю. Вы хотите жить?

— Нет.

— Вот как? Вы хотите умереть?

— Я умер.

— Вы живы.

— Я умер. Давно. Под Урус-Мартаном. В мае. Цвели вишни. Все было белое. И дым от кизячных костров.

— Вы умерли, когда нашли свою девушку?

— Нет. Тогда я был жив. Я умер, когда мы взяли Махмуд-хана. Его отдали мне.

— Что вы с ним сделали?

— Крошка моя, я по тебе скучаю.

— Вы его убили?

— Я никого вокруг не замечаю.

— Как вы его убили?

— Зайка моя.

— Ты, сапог х…в! Не лезь человеку в душу! — вновь подал голос Злотников. — Допрашивай по делу. А в душу не лезь.

Тимашук в бешенстве рванул из кобуры пистолет.

— Еще слово! Ну?

Злотников презрительно вскинулся:

— Шмаляй!

— Артист, кончай! — предостерег Хохлов.

— Отставить! — приказал Пастухов.

— Да шел бы он!.. Шмаляй, сапог! Только после этого ты хер что узнаешь.

Тимашук выстрелил. Пуля ушла в потолок. Сивопляс метнулся кошкой и успел подбить руку.

— Ты, твою мать! — рявкнул Тимашук. — Пошел к черту!

— Не нужно этого, товарищ подполковник, — проговорил Сивопляс. — Он больше не будет дисциплину не выполнять.

Он заставил подполковника убрать пистолет, потом подошел к Злотникову и с размаху врезал ему ботинком по скуле. Голова Злотникова дернулась и ударилась о бетон.

— Так-то оно проще, — сказал Сивопляс. — И не встревай, куда тебя не спрашивают.

Понял?

Злотников потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.

— Ну, флибустьер, мы с тобой еще встретимся! — пообещал он.

— Встретимся, встретимся, — покивал Сивопляс. — А если ты еще хочешь сказать, то молчи. Лучше вспомни о своем будущем.

— Выйди! — приказал Тимашук. — Кру-гом!

— Слушаюсь, — буркнул Сивопляс и оглянулся на арестованных. — Вы, три сапога пара! Выполнять беспрекословно. Не дай бог узнаю. Будете харкать кровавыми слезами.

Он неохотно вышел. Тимашук взглянул на часы. Ушло время. Все, уже ничего не успеешь. Ну, не страшно. У него есть еще один шприц-тюбик. Это уже будет с гарантией.

Он повернулся к Перегудову:

— А вас любят ваши друзья, Док.

— Надеюсь.

— А вы их любите?

— Да.

— И все-таки втянули их в эту авантюру. Поставили под угрозу их жизни.

— Они поймут.

— Что они поймут? Что они могут понять?

— Что у нас не было выбора.

— Вы решили за них. Кто дал вам право распоряжаться их жизнями? Вы предали своих друзей, Перегудов. Вы умерли. Допустим. Но они живы.

— Нет.

— Нет? Что значит «нет»?

— Нас всех убили на той войне. Мы проживаем чужие жизни. Тех, кто остался там. С нас спросится, как мы прожили их. Мы должны быть готовы к ответу.

— Вы так и не скажете, от кого получили задание?

— Нет.

* * *

«Нет». Это означало, что действие препарата закончилось. Атмосфера в боксе еще больше сгустилась. Она была пропитана опасностью. Густой, как туман над ночным болотом. Тимашук уже понимал, что ошибся. Их нельзя было собирать вместе. Но отступать было поздно. Он выключил видеокамеру и перемотал пленку на начало.

Сделанная запись ему не нужна. Ему нужна была совсем другая запись.

Он подошел к верстаку и вынул из кейса последнюю упаковку «Ангельского пения».

Взгляд его упал на «Селену-5». Функельшпиль. Будет им функельшпиль. Он набрал короткую шифрограмму. Потом вышел на середину бокса и показал всем шприц-тюбик.

Объяснил:

— Это третий. Последний. Я уже говорил вашему командиру, как действует этот препарат. Повторю. Одна доза не вызывает никаких последствий. Вторая доза полностью парализует волю. Против нее бессильны любые словесные блоки. Но после нее клиент навсегда превращается в идиота. Я могу сделать еще один укол вашему другу и получить показания, которые мне нужны. Предлагаю другое. Вы работали на УПСМ, и нет сомнений, что работаете и сейчас. Об этом вы и расскажете. В камеру.

Прямой вопрос — прямой ответ.

— Нет, — сказал Перегудов.

— Вас, Док, я не спрашиваю. Вы не можете отвечать за свои слова. Вы еще на полпути от океана к нам. Вашу судьбу будут решать ваши друзья. Итак? Пастухов.

Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Я согласен. Я все скажу. Я все знаю. Я знаю даже то, чего никто не знает.

— Нет, — повторил Перегудов. — Нет.

— А ты молчи. Молчи, Док. Он же нас всех замочит. Нам всем будет хана. Пастух, Боцман, Артист! Вы что, не врубились? Если Док превратится в идиота, ему нельзя будет оставлять свидетелей. Неужели не ясно? Запускайте камеру, товарищ подполковник. Я знаю такое, о чем вы даже не догадываетесь!

Тимашук включил видеокамеру и направил объектив на Мухина:

— Говорите.

— Сейчас. Привстану. Черт, ослабел от этой дрисни. Помогите, товарищ подполковник.

Помедлив, Тимашук подошел к носилкам. Мертвенно бледное лицо Мухина было покрыто пленкой пота. Моляще, по-собачьи, смотрели глаза. Тимашук презрительно усмехнулся. Тоже мне, псы Господни. Солдаты удачи. Он откинул одеяло. Увидел тонкие руки Мухина. Наручники почему-то лежали на них, сверху. Тимашук удивился.

* * *

Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

Страшный удар вмял адамово яблоко в горло, стальной обод ставшего кастетом наручника сломал хрящи. Тело подполковника Тимашука конвульсивно выгнулось и обрушилось на носилки.

Из последних сил Мухин перевернул его, вытащил из кармана камуфляжки ключ от наручников и перебросил его Хохлову. На большее его не хватило. Обмякнув на брезенте носилок, он безучастно смотрел, как стаскивают с него труп, как Перегудов, освобожденный от пут, поднимается с кресла и пытается нащупать пульс на шее подполковника Тимашука. Пульса не было.

Док констатировал:

— Допросы окончены.

— Совсем? — деловито спросил Боцман.

— Совсем.

— Подполковником меньше, — сказал Артист. Он присел на карточки рядом с носилками. — Ну, засранец, выкладывай. Что ты хотел сказать такое, о чем он даже не догадывался?

— Сам ты засранец, — пробормотал Мухин. — Не понял? О чем он не догадывался? О том, что эти браслетки для меня слишком большие.

Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на верстаке, пополз дым. Пастухов выругался.

— Самоликвидатор! — Он склонился над «Азимутом». — Что за черт? Вы только посмотрите, что он отправил!

* * *

С дисплея медленно исчезал текст:

«УПСМ. Генерал-лейтенанту Нифонтову, полковнику Голубкову. Все члены диверсионной группы Пастухова убиты при попытке к бегству. Подполковник Тимашук».

Док подошел к раковине, сунул голову под струю холодной воды. Потом выпрямился и сообщил:

— Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.