Угол атаки

Глава XII

Только на третий день после покушения на него генерал-лейтенант Ермаков в полной мере осознал всю безвыходность своего положения.

Как только к нему вернулась способность соображать бесстрастно, без проклятий и ахов, он сразу выделил два события, которые выламывались из привычного течения его жизни, были вторжением извне, хотя каждое в отдельности вполне могло проистекать из существа дела, которым он занимался, быть следствием столкновения интересов в многосложном, полном подводных течений и опасностей бизнесе, каким во все времена была торговля оружием.

Шесть миллионов долларов, неожиданно оказавшиеся на его счету в Дойче-банке, могли быть взяткой — наглой, насильственной, компрометирующей его уже самим фактом и тем самым отрезающей возможности для отказа. Даже сама цифра, поразившая воображение сына, не была чем-то необычным. В этом бизнесе вращались десятки и сотни миллионов долларов. Услуга, которая требовалась от Ермакова и которую он был в состоянии оказать, могла стоить и намного больше.

Ту же цель — создать давление на него и вынудить к услуге — могло преследовать и это нескрываемо демонстративное покушение. Акция устрашения. «Аншутц» с лазерным прицелом. Выстрел с пятидесяти метров в задницу. После того как первым выстрелом был убит водитель.

Ермаков представлял, какого рода услугу могли от него потребовать. Было немало влиятельных людей, которым не нравилась активность генерального директора молодой компании «Феникс», уверенно прибиравшей к рукам всю не вполне легальную торговлю российской военной авиатехникой. По непонятным для многих причинам ЗАО «Феникс» пользовалось покровительством руководителей «Госвооружения», сильной поддержкой в государственных структурах. Экспансия «Феникса» оставляла не у дел многочисленные посреднические конверсионные фирмы и фирмочки, расплодившиеся, как грибы-поганки, на теле разваливающегося ВПК, жирные куски уплывали из-под носа чиновничьей рати.

Ермаков не раз получал предложения, от которых нельзя отказаться. Были и предупреждения, и прямые угрозы. От него не требовали ничего противозаконного.

Только одно: умерить прыть, не срывать чужие сделки, не перехватывать то, на что уже нацелились другие. Он внимательно выслушивал предложения, обещал подумать, а потом в дело вступали профессионалы из службы безопасности. Они умели без лишнего шума усмирять недовольных и подавлять объекты угрозы.

Но сейчас происходило что-то совершенно необычное. Одновременность покушения и появления на его счету шести миллионов долларов — это совпадение не могло быть случайным. Ермаков понимал, что в его жизнь властно вторглась какая-то внешняя сила. И уж никак не могло быть случайностью, что это вторжение произошло именно сейчас, когда в стадию завершения вступил первый этап программы «Феникс».

Быстро понять, что это за сила, — это был единственный способ избежать катастрофы.

Конкуренты исключались. Крупных не было, а для остальной шелупони вот так взять и выложить шесть миллионов долларов — да они горло перегрызут тому, кто это предложит. Сумма была неподъемной и для любой из российских спецслужб — даже если допустить невероятное: что кто-то проник в тайну программы и поставил себе целью ее торпедировать. С их-то нищенским финансированием, которое только на фоне остальных бюджетников казалось непомерно большим. Да и как-то не по-русски это было, слишком уж заковыристо.

Поэтому первая мысль Ермакова была: аль-Джаббар. В распоряжении этого маленького жирного араба находились миллиарды бен Ладена, и у него хватило бы хитроумия на любую, самую изощренную комбинацию. Но Ермаков отверг эту возможность. И не из-за уверений Джаббара. Цена всем его уверениям — пятачок за пучок. Но аль-Джаббар был заинтересован в успехе предприятия не меньше, а даже больше, чем сам Ермаков. Ермаков отвечал должностью, аль-Джаббар — головой. Восток есть Восток, там суд скорый.

Но если не Джаббар — кто? И с какой целью?

* * *

Лежа без сна в темной больничной палате и глядя, как скользят по потолку и просторным окнам тени от уличных фонарей и молодых берез, которыми были обсажены аллеи ЦКБ, Ермаков напряженно, до ломоты в висках, перебирал в уме все мыслимые и немыслимые варианты. И в какой-то момент, на изломе второй ночи, сдался. У него больше не было ни сил, ни желания сопротивляться. Возникло странное ощущение, что против него ополчились не конкретные люди, преследующие конкретные интересы, а словно бы духи земли задались целью помешать ему, парализовать его волю. Навалилась тяжелая апатия, осталось лишь чувство безнадежности и полной беззащитности перед неизвестной и от этого еще более страшной угрозой. Но тут какая-то часть его сознания, продолжавшая работать по инерции, подала сигнал тревоги. Ермаков вдруг понял: вот это и было целью — ввести его в такое состояние, обезоружить, деморализовать.

На языке контрразведчиков, с которыми Ермаков постоянно имел дело последние два десятка лет, это означало: он открыт для вербовочного подхода.

И как только он это осознал, его цепкая тренированная память вновь заработала на полную мощность, как компьютер, которому задан точный поисковый критерий. И выдала результат. Он понял, откуда у этого дела растут ноги. Это было тяжелое открытие. Но Ермаков был не из тех, кто боится смотреть правде в глаза. Это была операция ЦРУ.

Да, операция ЦРУ. И началась она еще полтора года назад в Объединенных Арабских Эмиратах во время проходившего там международного авиасалона, на котором Ермаков, в то время заместитель генерального директора ГК «Госвооружение», был в составе российской делегации.

Тогда, в аэропорту Абу-Даби, ожидая в баре зала VIP посадки на московский рейс, он вдруг почувствовал дурноту и через десять минут пришел в себя на кушетке в медпункте в окружении лопочущего по-арабски медперсонала. Срочно вызванный из российского посольства врач констатировал переутомление. Ермаков никогда не жаловался на здоровье, но другого объяснения не было. Поездка была очень тяжелой, вся на нервах. Днем — работа на авиасалоне, демонстрационные полеты российских истребителей, которые после памятных всем аварий наших машин в Ле-Бурже и Орли выматывали членов делегации больше, чем самих летчиков. Ночью — напряженные переговоры с аль-Джаббаром. Плюс акклиматизация, сорокаградусная жара, непривычная пища. Даже у кофе, который он пил в баре, был необычный вкус.

Лишь в самолете, посмотрев на часы, Ермаков понял, что был без сознания не десять минут, как ему показалось, а не меньше часа. А еще через день, уже в Москве, чувствуя на шее зуд, как от комариного укуса, пристроил зеркало и увидел маленькую красную точку. Это был след укола.

Все стало понятно: сначала ему подсыпали какой-то гадости в кофе, потом вкатили укол.

Ермаков не поставил об этом в известность службу безопасности. Переговоры с аль-Джаббаром носили предварительный характер. Даже если цэрэушники действительно подвергли его допросу, они не узнали ничего такого, о чем сами бы не догадывались. Особисты не могли уже ничего ни изменить, ни исправить. Просрав ситуацию в аэропорту Абу-Даби, эти раздолбай вцепились бы в него бульдожьей хваткой, демонстрируя служебное рвение.

Ермаков забыл об этой истории. Заставил себя забыть. Но кто-то не забыл. И нашел способ напомнить — именно сейчас, когда программа «Феникс» получила новый, неожиданный даже для самого Ермакова импульс, когда в золотоносной россыпи вдруг сверкнула золотая жила.

* * *

Полтора года назад, когда на полигоне под Воронежем Ермакову показали истребители с антирадарным покрытием, уменьшавшим уязвимость серийных машин в десять раз, он сразу понял, что оказалось у него в руках. Это открывало захватывающие перспективы. Мгновенно родилось решение: доработать методику своими силами и организовать в Потапове производственную базу по превращению российских истребителей в «невидимки».

Это была грандиозная идея, настоящий Клондайк. Решались все проблемы. Отпадала необходимость в новых истребителях: старые модели пойдут по цене новых. Отпадала проблема производства: сотни морально устаревших «мигов» и «су» стояли без применения на российских военных аэродромах, а еще больше — в резерве бывших советских республик. Сама собой решалась и одна из самых болезненных и трудных проблем — проблема транспортировки: истребители будут уходить к покупателю своим ходом. Если уменьшить радарную уязвимость в двадцать раз, средства ПВО будут обнаруживать самолет не за сто километров, а за пять. При максимальной скорости МиГ-25 две с половиной тысячи километров в час истребитель будет появляться на экранах радаров всего на четыре секунды. Ни о каком перехвате не может быть и речи. Пересекающие границу самолеты будут фиксироваться как НЛО.

От мысли задействовать в доработке методики НПО имени Жуковского Ермаков отказался сразу. Госпредприятие для этого не годилось. С их финансированием они будут копошиться годами, пойдет утечка информации. Быстро и скрытно это можно было сделать только на коммерческой основе.

Тогда и обрела новое качество крупномасштабная программа, которая получила кодовое название «феникс». Ермаков сам выбрал это название. Птица феникс, возрождающаяся из пепла. Символ возрождения российского военно-промышленного комплекса.

Г. сразу оценил идею и дал Ермакову карт-бланш. Аль-Джаббар, не торгуясь, подписал миллиардный контракт, оговорив в нем поставку всего нескольких Су-39.

Открывалась возможность заключения новых сделок на сотни миллионов и даже на миллиарды долларов, которые были так нужны России.

И вот теперь, когда так близок успех, все начало вдруг валиться.

С наглостью уверенного в своей безнаказанности и силе гангстера обнаружило себя ЦРУ.

Неизвестные диверсанты взорвали «Мрию», которая должна была доставить в Лахор последнюю партию новых «су».

Но когда источник угрозы известен, все становится проще. Ермаков понял, что должен сделать.

Той же ночью, с трудом дотянувшись с кровати до оставленного сыном «ноутбука», он связался с Дойче-банком и отдал распоряжение отменить доступ к его счету всех лиц, кроме него самого. Он знал, что за этим последует.

Банк должен будет получить разрешение того, кто перечислил эти шесть миллионов долларов. Теперь цэрэушникам придется поломать голову. Отозвать вклад — на этом вся их вербовка заканчивается. Отдать? Но если после этого он пошлет их, эти деньги назад не вернешь. Даже вторым выстрелом из «аншутца». Зачем он им мертвый? Он им нужен живой. Стреляйте, господа. И цельтесь получше. Только как вы потом оправдаетесь за эти шесть миллионов? ЦРУ, конечно, богатая организация.

Но бухгалтерия — она и в Америке бухгалтерия.

Как ни странно, но даже лежа на больничной койке, с ноющей при каждом резком движении раной, Ермаков и мысли не допускал, что все дело для него может действительно кончиться смертью. Смерть в ее грубом физическом воплощении существовала в каких-то иных пластах жизни. В мире Ермакова она присутствовала всего лишь как вероятность, как крайний и далеко не лучший способ разрешения возникающих по ходу дела конфликтов. В серьезных делах жизнь одного человека мало что может решить, использовать смерть в качестве аргумента — дурной тон, признак плохой, топорной работы. Этот вариант всегда просчитывается, а те, кто считает такой способ решения проблем самым эффективным, очень редко становятся серьезными бизнесменами. Они отсеиваются на дальних подступах к большому делу, успокаиваются под мраморными памятниками на московских кладбищах или даже в асфальте подмосковных дорог.

* * *

Ответ пришел через два часа: вкладчик дал согласие отменить свой доступ к счету.

Это означало, что нужно ждать гостя. Что ж, Ермаков был готов к этой встрече. Но по-прежнему оставалось странное ощущение, что препятствует ему не материальная сила, а словно бы какая-то духовная энергия. Так, вероятно, вору, входящему ночью в квартиру, враждебен дух чужого жилья.

Но какой же он вор? Он работает для России! Так или иначе, но одно дело прояснилось. А вот другое по-прежнему оставалось темным и тревожащим: что происходит в Потапове?

* * *

Телефонный звонок по аппарату спецсвязи раздался в домашнем кабинете Ермакова на его даче в Архангельском в седьмом часу вечера, всего через час после возвращения Ермакова из ЦКБ. На выписке он настоял со скандалом, дошел до главврача. Ермаков дал расписку, что всю ответственность за последствия берет на себя, и покинул больницу в кресле-коляске в сопровождении сына и двух телохранителей, приставленных к нему генералом армии Г. Это были крепкие молодые люди с офицерской выправкой, в одинаковых черных костюмах и галстуках, одинаково молчаливые.

Сначала Ермаков хотел ехать домой, но, когда присланный за ним из гаража «Феникса» микроавтобус уже шел по Ленинскому проспекту, вдруг представил себе пьяную жену, ее истеричную ревность или, что еще хуже, неуемное обожание, деда Матвея в клубах табачного дыма, злобно тыкающего резиновым набалдашником палки в ненавистные ему рожи дерьмократов в телевизоре, затрапезный халат дочери, поджатые губы домработницы — всю тягостную атмосферу его богатого и одновременно убогого, как казарма, дома. Понял: не хочет он сейчас оказаться в московской квартире. Не хочет, и все. Не желает. И это было даже важней, чем опасение, что квартира, как и больничная палата, могла быть поставлена на прослушку.

Ермаков приказал водителю развернуться и ехать в Архангельское. Красная «Нива»

Юрия последовала за микроавтобусом.

Решение покинуть ЦКБ родилось у Ермакова внезапно, после телефонного разговора с подполковником Тимашуком, тон которого — сухо-деловой, а по сути своей, хамский — был настолько неожиданным, что Ермаков даже не сразу сообразил, почему прервалась связь. И только потом дошло, что Тимашук попросту бросил трубку.

Ермаков поразился. Тимашук бросил трубку. Потому что у него нет времени на разговоры. Потому что ему нужно работать. Да что же это такое?!

И он понял что. Внезапная перемена в отношении к нему подполковника Тимашука, человека недалекого, но исполнительного и обязанного Ермакову всей своей карьерой, могла означать только одно: его вывели из игры. И сделал это генерал армии Г. Тимашук — пешка. Он невольно ретранслировал то, что человек поумней постарался бы скрыть.

Его, Ермакова, вывели из игры. Его, Ермакова, вывели из дела, в которое он вложил столько нервов и сил, что не существует цены, которой можно это оплатить.

И когда все отлажено, как двигатель истребителя… Да, он был категорически против приказа Г. отправить «Мрию». Как можно так рисковать, зная о предупреждении ЦРУ? Блеф? А если не блеф? Г. орал и матерился так, что в больничный холл заглядывали медсестры, но, увидев крупные звезды на погонах Г., испуганно исчезали. «Ты ничего не понимаешь!» Ермаков понимал. Чтобы вернуть Джаббару предоплату, придется идти на конфликт с очень большим начальством, может быть — даже вызвать недовольство самого президента. Но ведь на кону миллиарды долларов! И даже когда Юрий привез из своего управления копию докладной на имя президента, где ясно было сказано про спутники и съемочную группу Си-эн-эн, вызванную к месту предполагаемой сенсации, Г. не отменил своего приказа.

Господи, да за что же Ты наказал Россию этим неискоренимым племенем чиновных обалдуев, сберегателей собственных жоп?!

Ермаков почувствовал, что не может больше оставаться в больнице. Здесь все давило, запрятанные в палате чипы подслушивали, как казалось ему, не только разговоры, но и его мысли. А мысли эти были такого рода, что пугали самого Ермакова. И даже нелепое предположение, что он может каким-либо образом обнаружить их, заставляло его мрачнеть.

* * *

И теперь, успокоившись в привычном окружении чернеющих за окнами сосен, переплетов подписных изданий на книжных полках, черных кожаных диванов и старой немецкой бронзы светильников, Ермаков не спешил подкатить кресло-коляску к столу с трезвонящим телефоном.

Аппарат был без наборного диска, напрямую связан с центральной диспетчерской «Феникса». Звонили наверняка из Потапова. Тимашук, по-видимому, сообразил, что позволил себе лишнее, сейчас будет объяснять, что заставило его прервать разговор. Ермакова не интересовали его объяснения. Подполковник Тимашук был уже исключен из его жизни, остался далеко позади на обочине, как случайный попутчик.

Телефон умолк, тут же зазвонил снова. В кабинет заглянул Юрий, вопросительно посмотрел на отца:

— Сказать, что тебя нет?

Ермаков кивнул в сторону резного дубового бара:

— Налей.

— Водки? — спросил сын. — Или коньяку?

— Нет. Виски, пожалуй.

Из разномастных бутылок, теснившихся на полке бара, Юрий выбрал «Белую лошадь», показал отцу. Ермаков одобрил. В баре были и «Джонни Уокер», и уважаемый особистами «Джонни Уокер» с черной этикеткой — «Блэк лэйбл», и даже редкий и очень дорогой «Уайтхолл», но Ермаков предпочитал этот скотч с послевкусием кукурузного самогона.

Юрий подал отцу широкий хрустальный стакан с крупными гранями и толстым дном, отчего виски в стакане казалось намного больше, чем на самом деле. Хотел выйти из кабинета, но Ермаков предупредил его движение:

— Сиди, чего уж. Ты уже влез в эти дела. — Он сделал глоток и только после этого нажал клавишу громкой связи:

— Слушаю.

— Товарищ генерал-лейтенант, докладывает полковник Тулин, — раздался голос командира части. — Здесь Сивопляс. Требует связи с вами. Настаивает, чтобы все удалились.

— Что там еще стряслось? — брезгливо спросил Ермаков.

— Никакой новой информацией не располагаю. Саперы обещают восстановить ЛЭП завтра к четырнадцати ноль-ноль. Как только прибудет «Руслан», начнем погрузку.

Взлетно-посадочную полосу к этому времени освободим.

— "Руслан"? — переспросил Ермаков. — Какой «Руслан»?

— Ан-124. Борт из Домодедова. Тимашук сказал, что он будет задействован вместо «Мрии». Ермаков насторожился:

— Вместо «Мрии»? Откуда он это взял?

— Полагаю, ему сообщил генерал армии Г. Час назад он приказал вызвать подполковника Тимашука в узел связи и говорил с ним. Как раз перед тем, как позвонили вы.

— О чем говорили?

— Не слышал, было приказано выйти. Замечено: после разговора Тимашук был радостно возбужден.

Эти слова полковника только подтвердили уверенность Ермакова: Г. решил, что можно без него обойтись. Ну-ну, посмотрим, как вы без меня обойдетесь. Но сейчас его больше заинтересовало и озадачило другое.

«Руслан». Будет задействован вместо «Мрии». Это еще что такое?

— Передаю трубку Сивоплясу, — сказал полковник Тулин.

— Товарищ генерал-лейтенант, у нас ЧП, — доложил начальник охраны «Феникса».

— У вас там сплошные ЧП. Что на этот раз?

— Подполковник Тимашук готов.

— Что значит — готов? — не понял Ермаков. — К чему готов?

— Ему сделали вид, что он застрелился.

— Как — застрелился? Что ты несешь? Как он мог застрелиться?

— Так точно, не мог, — подтвердил Сивопляс. — Ему придали видимость самоубийства.

— Кто, черт возьми, придал? Говори ясней!

— Арестованные диверсанты. Я ему предупреждал, а он и ухом не моргнул, приказал: кругом.

— Отставить! — скомандовал Ермаков. — Докладывай с начала. Все по порядку!

С помощью наводящих вопросов Ермаков выяснил, что произошло. Тимашук остался один на один с арестованными. Через пятнадцать минут раздался выстрел.

Ворвавшись в бокс, Сивопляс обнаружил на полу труп подполковника. В правой руке у него был пистолет ПМ. Пуля вошла в висок и вышла из затылка. Трое арестованных были прикованы наручниками к трубам водяного отопления, четвертый сидел связанный в кресле, а пятый лежал на носилках, пристегнутый ремнями и в наручниках. Наручники на всех диверсантах были защелкнуты, замки в порядке, а ключ лежал в кармане камуфляжки подполковника Тимашука.

— Почему же ты решил, что его убили? — спросил Ермаков.

— Он левша, а выстрел был в правую голову. И слишком малая наличность крови.

Сердце не качало. Когда они его убили, он уже был.

— Сивопляс, черт бы тебя! Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Как они могли убить его, если были в наручниках и прикованы к трубам?

— Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант. Загадка жизни.

— Уйти пытались?

— Куда? И дураку глупо. Бокс глухой. А в коридоре охраны было как селедок в бомбе.

Ермаков помолчал, обдумывая услышанное. Еще один крутой разворот сюжета. Как он должен реагировать на него? И вдруг понял: да никак. Его это не касается. Его вывели из дела? Очень хорошо. Теперь сами решайте свои проблемы. Он даже испытал нечто похожее на злорадство.

— Мои действия, товарищ генерал-лейтенант? — напомнил о себе Сивопляс.

— Где сейчас Тимашук?

— Трудно сказать. Смотря сколько у него было грехов.

— Я спрашиваю: где труп?

— В компрессорной. В холодильнике. Охрана снаружи, чтобы не вышло. Полковник Тулин настаивал доложить в округ, подполковник запретил исполнять. Так теперь что или как тогда?

Ермаков крупным глотком допил виски и жестом приказал сыну налить еще. Вопрос был очень серьезный. Доложить в округ означало передать захваченных диверсантов местным контрразведчикам. Тут же начнутся допросы. Что они смогут рассказать?

Иными словами: что они успели узнать?

— Сивопляс, слушаешь?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Где диверсанты?

— В боксе. Сидят лежа.

— Ты на допросах присутствовал?

— Когда первый майор, нет. Когда второй, на недолго. Пока он меня не. А третьих он не успел.

— Какие майоры? — удивился Ермаков. — Откуда там взялись майоры?

— Майор Пастухов. И майор Перегудов, — подтвердил Сивопляс. — Подполковник сказал: поздравь. А мне они такие майоры, как свисток на Казанском вокзале.

Ермаков отметил, как при этих словах Юрий насторожился, но не придал этому значения.

— Про что они рассказали? — продолжал он расспросы.

— Про что видели. Про лабораторию. Про самолеты. Про инженера, как он матюгался и требовал водки. Грозил компьютеры перебить и зашифровать так, что сам не расшифрует. Мы даем, но он все мало, требует ящик.

— Так дайте ящик, пусть зальется! — раздраженно отсек Ермаков ответвление разговора от интересующей его темы. — Что за Центр — сказали?

— Нет. Уклонились за Пугачеву.

— Сивопляс! — гаркнул Ермаков. — Ты можешь говорить нормальным русским языком?

Что значит:

«Уклонились за Пугачеву»?

— А я каким говорю? — обиделся Сивопляс. — Он ему: «Что такое УПСМ?» А он ему:

«Миллион алых роз». Как еще можно более русским языком?

— "Миллион алых роз"? — переспросил Ермаков.

— Так точно. «Из окна видишь ты».

— Это слоган, — подсказал Юрий.

— Чтоб вас всех! — разозлился Ермаков. — Сивопляс, не отключайся. Что такое слоган? — обернулся он к сыну.

— Любая словесная формула. Чем проще, тем лучше. Попса для этого — в самый раз.

Защита при допросах с применением психотропных средств.

— Помогает?

— Практически нет. Только если доза маленькая. Или человек с очень сильной психикой.

— Значит, они все сказали, что успели узнать?

— Думаю, все.

— Слушай внимательно, Сивопляс, — распорядился Ермаков. — Полковнику Тулину передай: никаких докладов в округ. Второе: никто подполковника Тимашука не убивал. Понял?

— Никак нет.

— Он застрелился. Сам. Теперь понял?

— Так точно. Сам. С каких кочерыжек?

— С любых! От несчастной любви!

— Не проходит, товарищ генерал-лейтенант. Он уже был женатый на женщине. Лучше неосторожное обращение. Я ему предупреждал, что это ни к чему не приводит.

— Пусть так, — согласился Ермаков, — И последнее. Сейчас же свяжись с генералом армии Г. Доложи все, что доложил мне. Он примет решение и отдаст приказ. И полковнику Тулину, и тебе.

Ермаков продиктовал номер телефона приемной Г. и положил трубку. Он знал, какой приказ отдаст Г. Впрочем, этот приказ, вполне возможно, уже был отдан. Участь диверсантов была предрешена с самого начала. Приплетать сюда еще и убийство Тимашука — только ненужно усложнять и запутывать дело. Много они успели узнать или мало, не имело значения. Сколько бы ни узнали, все равно много. Они соприкоснулись с информацией смертельно опасной, как прикосновение к высоковольтным проводам.

У Ермакова был огромный опыт деловых переговоров. Успех их предопределялся тщательной подготовкой, предварительной проработкой всех вариантов. Но какой бы ни была подготовка, сами переговоры всегда содержали в себе элемент неожиданности. После каждой встречи Ермаков внимательно просматривал стенограмму или расшифровку магнитозаписи, а если переговоры не документировались, восстанавливал в памяти их ход, стараясь выделить наиболее важные моменты.

Так и теперь, откинувшись на спинку кресла-коляски и словно бы грея в руках тяжелый хрустальный стакан, он пытался понять, что его встревожило в этом телефонном разговоре.

При всей своей неожиданности сообщение Сивопляса о странной смерти подполковника Тимашука оставило Ермакова равнодушным. Смерть Тимашука, чем бы она ни была вызвана, ничего не меняла. Ермакову это было даже на руку. Г. утрачивал возможность непосредственно влиять на ситуацию в Потапове. Для Сивопляса Г. был фигурой абстрактной, а после смерти Тимашука прямым начальником Сивопляса становился Ермаков. Точно так же Ермаков, а не генерал армии Г., мог отдавать приказы полковнику Тулину и рассчитывать на то, что они будут выполнены. Тулин формально подчинялся округу, но прекрасно знал, что его жизненное благополучие в гораздо большей степени зависит от Ермакова, чем от командующего округом.

Эта мысль даже примирила Ермакова с предательством Тимашука. Да и никакого предательства, если разобраться, не было. Сменился начальник, только и всего. В свое время, когда Ермаков по собственному желанию ушел из Минобороны после отставки Г., все расценили это как жест верности своему шефу. Ермаков не спорил, но про себя знал, что это не так. Его решение было продиктовано не эмоциями. Это был трезвый расчет. Новый министр обороны все равно выжил бы его, как выжил всех членов команды Г., кому не хватило ума уйти самому. И если бы теперь на место Г. был назначен кто-то другой, Ермаков естественным образом перешел бы в его подчинение. При этом не стал бы, конечно, демонстрировать своего пренебрежения к прежнему начальнику, как это позволил себе Тимашук. Ну, Бог ему теперь судья.

Что же еще было в этом разговоре? Почему от него осталось такое тревожное ощущение?

Майоры. Что это еще за майоры? Откуда там взялись майоры?

— Жалко Олега, — нарушил молчание Юрий. — Он меня учил водить машину. Тебе было некогда, а он учил… Почему его убили?

«Потому что мудак», — хотел ответить Ермаков, но сдержался.

— Какой-то Бермудский треугольник! — раздраженно проговорил он. — Майоры. Эти диверсанты — майоры?

Он не ждал ответа и поэтому не сразу понял то, что сказал сын.

— Это наши люди, — сказал Юрий.

— Что значит — ваши? Чьи — ваши?

— Управления. Я принимал шифрограмму. О том, что группа Пастухова высажена в исходную точку маршрута.

— Когда?

— В ту ночь. Когда влез в файлы «Феникса», — А что ж ты, черт бы тебя, молчал?! Юрий виновато пожал плечами:

— Я не знал, что это тебя заинтересует. Не связал.

«Наши люди». Значит, УПСМ послало в Потапово диверсионную группу, чтобы предотвратить поставку очередной партии истребителей талибам. Приказ начальнику управления мог отдать только президент или кто-то от его имени. Ясно, что такого приказа не было, иначе Потапово просто блокировали бы. Значит, все это — инициатива управления. И не известно, как она будет расценена президентом.

Впрочем, почему неизвестно? Известно. Что же из этого следует?

И вдруг Ермакова обожгла мысль, которая раньше почему-то даже не приходила ему в голову: а он сам? Разве он сам не переполнен этой смертоносной информацией? Он — единственный человек, который знает о программе «Феникс» абсолютно все. Пока он был внутри дела, это гарантировало его безопасность. Если же его выведут из игры… Но почему, почему? Только из-за того, что он позволил себе возражать Г.?

Исключено. Г. не дурак. Он прекрасно понимает, что такими кадрами, как Ермаков, не бросаются. В его руках все нити дела. У него связи, открывающие для программы «Феникс» огромные, многомиллиардные перспективы. Для решения вывести его из дела у Г. должны быть гораздо более основательные причины.

Какие?

«Руслан». Да, «Руслан». Который будет задействован вместо взорванной «Мрии», Разгадка была где-то здесь.

Значит, Г. не отказался от своего намерения отправить истребители талибам. Даже сейчас. Зная все. Он отправляет «Руслан», зная наверняка, что груз будет перехвачен агентурой ЦРУ. Зная о том, что это вызовет грандиозный международный скандал. Что это, в свою очередь, торпедирует переговоры с МВФ и приведет к отставке правительства. Значит, это и есть цель — вызвать кризис?

Что же дальше? А дальше все просто. Правительство Кириенко уходит в отставку. И кто приходит?

Проклятье! Как же он раньше об этом не подумал?

Приходит бывший премьер. А с ним — его команда. И одна из главных фигур в ней — генерал армии Г.

Вот, значит, как они решили. Разделить. Котлеты отдельно, мухи отдельно. Сдать эти Су-39 цэрэушникам, а основной контракт с аль-Джаббаром реализовать позже.

Что это означает для него? Только одно: его жизнь не стоит сейчас ни копейки. Он оказался заложником собственной добросовестности. Дело налажено, может быть продолжено без него. Он опасен не тем, что знает все о программе «Феникс». Он опасен совсем другим. Тем, что на вопрос, почему были отправлены истребители, несмотря на предупреждение ЦРУ, может ответить: «Я был категорически против». И для Г. это будет крах. Не только для Г. Для всех, кто стоит над ним. Полный крах. Президент не любит, когда ему навязывают решения. Этого он не простит никому.

Ермаков уже понимал, в чем была его ошибка. Он недооценил масштаб игры, которую вел Г. Сам Ермаков мыслил конкретными реалиями конкретного дела. Г. видел дальше. Самоубийственное решение отправить «Мрию», которую перехватят в Лахоре, входило в намерение. Г. использовал ситуацию. Ермаков этого не знал и потому так резко возражал против отправки «Мрии». Он не за себя волновался, хотя и знал об угрозе своей жизни. Он волновался за судьбу дела. И теперь оказался в смертельной ловушке.

Ермаков обернулся к сыну:

— Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?

— Нет. Я сделал только одну распечатку.

— А на дискете?

— Нет.

— Еще шифрограммы были?

— В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.

— Текст помнишь?

— Там было всего несколько слов. «Пастухов — Центру. Десантированы в исходную точку маршрута».

— Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей базы данных?

— Зачем? — не понял Юрий.

— Не задавай лишних вопросов!

— Смогу.

— Включай «ноутбук».

— Но… У меня нет дискеты.

— Где она?

— Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я… — Черт. Ладно. Езжай за ней — и сразу сюда, — приказал Ермаков. — Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.

— Что происходит, батя? — спросил Юрий.

— Не знаю, — ответил Ермаков. И повторил:

— Не знаю.

Но он уже знал.

* * *

Юрий вышел. Было слышно, как заработал мотор его «Нивы». Ермаков вспомнил слова сына:

«Он учил меня водить машину». Что ж, хотя бы у Юрия останется о подполковнике Тимашуке добрая память.

Ермаков связался с главным диспетчером «Аэротранса». Тот подтвердил: получен приказ отправить в Потапово «Руслан». Борт готовится, вылетит из Домодедова в три ночи. Последние остатки сомнений исчезли. Ермаков набрал номер прямого телефона Г.

— А, Ермаков! — раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. — Как твоя жопа?

— Речь не о моей жопе, а о твоей, — холодно прервал Ермаков. — Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?

— Допустим.

— Так вот, у меня есть то, чего не смог получить Тимашук. И уже не получит.

Понимаешь, о чем я говорю?

— Пока нет.

— Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.

— То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.

— На ней есть и то, о чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова. Очень короткая. Она начинается так: «Пастухов — Центру».

— Не тяни, так твою! — выругался Г. — Что в шифровке?

— "Десантированы в исходную точку маршрута".

— И все?

— Тебе этого мало?

Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.

— Все понял, — сказал он. — Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.

— Откуда ты знаешь, где я?

— Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.

— Не спеши. Я тебе ее не отдам.

— Не дури, Ермаков! — прикрикнул Г.

— Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.

— Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты… — Заткнись. Ты знаешь на что. Мы с тобой работаем не первый год. Мог бы убедиться, что я не совсем дурак. Не говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю, это большая политика. А в большой политике нет друзей. Есть интересы. Так вот, твой интерес сейчас — чтобы я был жив и здоров.

— Ладно, не выступай, — буркнул Г. — Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.

— Так-то лучше.

— Никуда не уезжай! — повторил Г. — Понял? — Понял, понял, — сказал Ермаков и положил трубку.

* * *

За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение — и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.

Почему-то снова вспомнились слова сына: «Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил». Царапнуло: «Тебе было некогда». Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела — помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.

И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?

Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?

* * *

В дверь постучали. Заглянул охранник:

— Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.

— Кто?

— Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на «ауди». Номера дипломатические.

Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:

— Зови.

* * *

Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней — штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.

Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом же взгляде на него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся из больницы. Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.

Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что «ауди» гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.

— Нужно ли мне представляться? — спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.

— Не трудитесь. Все равно соврете, — ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.

Коротким движением руки Ермаков указал на бар:

— Самообслуживайтесь.

Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что хотел сказать Ермаков.

Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в Вест-Пойнте.

Или где там находится племзавод, на котором выращивают таких жеребцов.

— Take yourself, <Возьмите сами (англ.).> — повторил Ермаков.

— Thank’s. — Гость подошел к бару. — Would you lake to speak English? <Хотите говорить по-английски? (англ.).> — спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.

— Нет, — ответил Ермаков. — Мы в России. А здесь пока еще говорят по-русски.

— O’key, будем говорить по-русски, — равнодушно согласился гость. Он плеснул в стакан виски из квадратной бутылки с темной этикеткой, поискал взглядом ведерко со льдом. Но понял, видно, что хочет слишком многого, и вернулся в кресло.

— Я ждал другого человека, — сказал Ермаков, имея в виду, что на контакт с ним должен был выйти не дипломат, а глубоко законспирированный агент. — Вы понимаете, о чем я говорю.

— Да, понимаю. Он не смог прийти. Два часа назад он был арестован возле вашей московской квартиры.

— Вот как? Его расколют в два счета. Или уже раскололи.

Гостю вновь потребовалась маленькая пауза, чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Он объяснил:

— Заставят говорить.

— Возможно, — кивнул гость, небрежно вертя в руках стакан и лишь изредка делая небольшие глотки.

— И после этого вы не побоялись приехать ко мне?

— То, что я намерен с вами обсудить, это всего лишь варианты вашего поведения.

Возможные варианты, и только. Перейдем к делу. Вы дали знак неким людям, назовем их третьей стороной, что принимаете их условия.

— Что вы называете знаком? — спросил Ермаков, отметив, как аккуратно его гость выстраивает фразы. Матерый волчара. Опасается прослушки.

— Вы потребовали отменить их доступ к вашему счету в Дойче-банке. Они это сделали.

— Это значит, что я готов вас выслушать, — возразил Ермаков. — И ничего больше.

— Не меня, господин Ермаков. Их. Но вы ошибаетесь. Шесть миллионов долларов — слишком большая цена за вашу готовность выслушать их. Это цена за вашу готовность работать на них.

— А если я откажусь?

— Вы не откажетесь. Во всяком случае, они в этом не сомневаются.

— Снова пошлют снайпера?

— Я не исключаю этого варианта.

— Каковы же их условия?

— Сначала вопрос. На известном вам забайкальском аэродроме сейчас находятся пятнадцать истребителей, подготовленных к продаже. Каким образом вы намерены передать их талибам?

— С чего вы взяли, что я отвечу?

— То, что вы можете ответить, я знаю. Вы планировали, что они уйдут своим ходом.

Афганские летчики инфильтруются в Таджикистан и прибудут в Потапово под видом таджикских перегонщиков или стажеров. Это не предположение. Первые шесть человек уже перешли границу в районе Бадахшана и находятся в Душанбе. Они взяты под наблюдение. Пока их не трогают, чтобы не спугнуть остальных. Как только появятся остальные, вся группа будет арестована. И вопрос у меня не что вы собирались делать. А что собираетесь делать сейчас, зная то, что я вам сказал.

— Откуда у вас эта информация?

— Это не важно. Важно, что информация достоверная. Вы не знаете ответа. Что ж, я так и думал. Вернемся к делу. У вас есть только два пути. Первый: немедленно, не теряя ни одного часа, добиться приема на самом высоком уровне. Как минимум на уровне первого вице-премьера. Или даже самого премьера. И проинформировать его о том, что происходит в Потапове.

— О чем?

— Обо всем. В частности, о «Руслане». Ермаков промолчал.

— Да, о «Руслане», — повторил гость. — И о своей позиции, которую вы ранее высказали своему шефу в весьма энергичной форме. Уверен, что премьер Кириенко выслушает вас с очень большим интересом. И примет меры. В итоге контракт с аль-Джаббаром будет расторгнут, ЗАО «Феникс» прекратит свое существование, оборудование будет возвращено в НПО имени Жуковского. А торговля российскими истребителями вернется в законное русло. В более-менее законное. Потому что в России ничего абсолютно законного не существует. — Исключено, — твердо сказал Ермаков. — Даже если я захочу это сделать, мне и близко не дадут подойти к Белому дому.

— Это техническая проблема. Сложная, но при желании ее можно решить. При большом желании.

— Я этого не сделаю. Россия потеряет миллиарды долларов.

— Нельзя потерять того, чего нет. У России нет этих миллиардов.

— Будут.

— Моральный аспект вас не волнует?

— О морали мы будем говорить, когда накормим страну.

— Завоевав Афганистан, талибы не остановятся. Они станут угрозой для России. Об этом вы не думаете?

— К тому времени Россия вновь станет великой державой. Никому и в голову не придет поднять на нее руку.

— Вы патриот, — с холодной иронией заметил гость. — Но очень своеобразный.

— Послушайте, вы! — вскинулся Ермаков, но сдержался. — Да, я патриот. Вам этого не понять.

— Это трудно понять, — согласился гость. — Потому что за свою любовь к родине вы расплачиваетесь чужими жизнями. И считаете это в порядке вещей. Что ж, тогда у вас остается только один выход. Принять условия третьей стороны. Они состоят из двух пунктов. Пункт первый: вы не должны препятствовать вылету из Потапова самолета «Руслан» с известным вам грузом. Пункт второй: завтра утренним рейсом вы с сыном вылетаете в Стамбул из Шереметьева-2. Для лечения. Билеты и все документы уже ждут вас в справочном бюро в пакете на ваше имя. В Стамбуле вас встретят и переправят в Соединенные Штаты.

— Говорите уж прямо: выкрадут, — бросил Ермаков.

— Зачем? Вы попросите политического убежища. И вам его предоставят. В обмен на это вы расскажете все, что знаете о подпольной торговле российскими вооружениями. Ваши показания будут документированы. Об этом дадут знать в Москву. Российская сторона не захочет огласки. Таким образом будет достигнут тот же результат, что и в первом варианте.

— А меня уберут. Правильно?

— Напротив. Вы получите новые документы и охрану по программе защиты свидетелей.

Вы очень ценный свидетель. И будете довольно долго им оставаться. Плюс шесть миллионов. Их вы уже получили. Третья сторона полагает, что это поможет вам избавиться от тоски по родине. Или сделать ее менее жгучей.

— Вы все сказали? А теперь послушайте меня. Передайте этой третьей стороне… — Я не могу ничего передать, — перебил гость. — Но мне интересно узнать, какой из двух вариантов вы выбрали.

— Третий! — отрезал Ермаков. — Пусть присылают своего снайпера. Срать я хотел на их угрозы. Слово «срать» в русском языке означает… — Я знаю, что означает это слово. И все другие слова. Потому что русский — мой родной язык. Английский — всего лишь рабочий. Я вынужден был им пользоваться почти двадцать лет. Но не думаю, господин Ермаков, что снайпер понадобится. Ему не в кого будет стрелять. Это всего лишь мое предположение. Насколько оно правильно, сейчас узнаем.

Гость вытащил из кармана плаща миниатюрный радиопередатчик и произнес:

— Зайди.

В кабинете появился плотный парень в черной кожаной куртке. В руках у него была спортивная сумка. В ответ на вопросительный взгляд гостя он доложил:

— Нашли. Там, где и думали. В подвале, около газового котла.

Он поставил сумку на стол и осторожно извлек из нее коробку, похожую на небольшой автомобильный аккумулятор. На верхней панели был наборный пульт и дисплей с мигающей точкой, отсчитывающей секунды.

— Поставлено на пять утра. Будет похоже на взрыв газа.

— Сможешь остановить отсчет?

— Нужно знать код отмены. А эти не говорят.

— Не говорят? Надо же, — слегка удивился гость. — Давай их сюда.

Парень вышел. Через минуту он появился с напарником, долговязым молодым человеком в джинсовом костюме. Они втолкнули в кабинет телохранителей Ермакова.

Оба были в наручниках. От их профессиональной невозмутимости не осталось и следа. Вид у обоих был хмурый и одновременно растерянный — как у людей, неожиданно оказавшихся в совершенно непривычном для них положении.

— Код? — обратился к ним гость.

— Не помню, — буркнул один из них.

— Вы? — повернулся гость ко второму.

— Да пошел ты! — огрызнулся тот.

— Обоих в подвал, — приказал гость. — Заряд туда же. Вспомнят — остановят отсчет. Нет — нет.

Охранников увели. Гость допил виски и встал.

— Господин Ермаков, вы поедете с нами. Это не похищение. Мои люди отвезут вас в вашу московскую квартиру. Только и всего. Как вы сами понимаете, оставаться вам в этом доме не стоит.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи, — решительно отказался Ермаков.

— Как знаете. Но не забудьте — заряд поставлен на пять утра.

— Взрыва не будет. Они вспомнят код отмены.

— Обязательно вспомнят, — согласился гость. — Тот, который им сообщили. Но я не уверен, что им сообщили правильный код. Спасибо за виски. Очень хороший сорт, давно я его не пил. Если у вас нет ко мне вопросов, позвольте откланяться.

— Кто вы такой? — спросил Ермаков.

— Представляются в начале разговора, а не в конце. Скажу только одно. Человека, который должен был выйти с вами на контакт, арестовали мои люди. И он действительно раскололся. И очень быстро. Желаю вам принять правильное решение.

С порога гость обернулся.

— Знаете, что было для меня самым трудным в нашей встрече? Не разуться в прихожей.

Он вышел. Ермаков подкатил кресло к бару, схватил квадратную бутылку с черной этикеткой, из которой наливал себе гость.

Так и есть: «Блэк лэйбл».

Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.

— Это я, — услышал он голос сына. — Дискету нашел, выезжаю.

— Нет, — ответил Ермаков. — Нет, сиди дома. И никуда ни шагу, понял?

— Но дискета… — К черту дискету. Это уже не имеет значения.

— Что случилось, батя?

— Ничего.

— А зачем к тебе приезжал Нифонтов?

— Кто ко мне приезжал? — переспросил Ермаков.

— Начальник нашего управления. Генерал-лейтенант Нифонтов. Я видел его тачку, она буксовала у стройки. С ним были два наших оперативника. Капитан Евдокимов и лейтенант Авдеев. Только номера на тачке были почему-то дипломатические… Алло!..

Алло, ты слушаешь?

— Да, — сказал Ермаков. — Да, слушаю. Сиди дома и жди моего звонка. И вот что еще… — Что?

— Я тебя люблю.

В трубке воцарилось молчание. Потом Юрий сказал:

— Я тебя тоже.

Ермаков хотел положить трубку, но в мембране вновь раздался голос сына:

— Что-то все-таки случилось?

— Ничего не случилось.

— Но… Ты мне никогда этого не говорил. Я сейчас приеду.

— Нет, — сказал Ермаков. — Все в порядке. Он положил трубку. Долго сидел, сгорбившись в кресле и невидяще глядя перед собой. Какое-то смутное беспокойство заставило его вновь набрать номер домашнего телефона. Но подошел не сын. Подошла жена.

— Котик! — пьяно пропела она. — Ты где? Я по тебе так соскучилась!

* * *

Ермаков вырвал шнур и в бешенстве швырнул аппарат в сторону бара. Зазвенели бутылки. Одна разбилась. С черной этикеткой. С дубовой столешницы на ковер потекла струйка виски.

Это был «Блэк лэйбл», самый почитаемый сорт в Главном разведывательном управлении российского Генерального штаба.

Ермаков достал из ящика письменного стола мобильный телефон и набрал номер:

— Господин Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за мной. В три ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На «Руслане».