Угол атаки

Глава VI

Первый раз в Центральной клинической больнице генеральный директор ЗАО «Феникс»

Михаил Матвеевич Ермаков был лет десять назад, когда его тестя свалил инсульт, от которого он так и не оправился. Позже еще раз навещал занемогшего шефа, представителя президента в «Госвооружении» генерала армии Г. Но как-то никогда и не думал, что может оказаться здесь в качестве пациента.

В свои пятьдесят два года к врачам Ермаков не обращался ни разу, разве что к стоматологу. Сказывалась здоровая природная закваска родителей, ярославских крестьян, подавшихся в Москву в голодные 30-е годы. Мать, правда, надорвалась на патронном заводе в войну, умерла рано, в шестьдесят лет. А дед Матвей, как называли отца в семье, и на семьдесят восьмом году жизни еще вовсю скрипел, курил, пил водку, матерщинничал и был вообще хоть куда, своей энергией вселяя в сына надежду и на его собственное долголетие.

Палата, куда Ермакова привезли после операции, была просторная, светлая, с приемной для охраны и посетителей, с дорогим ковром на полу и мягкими креслами.

Апартаменты, конечно, не президентские, но не меньше чем министерские.

Проснувшись наутро, Ермаков отметил это чисто машинально и с полным равнодушием, хотя на такие мелочи всегда обращал внимание. Опытному глазу мелочи могут рассказать очень многое. Но теперь было не до них. Слишком неожиданным и ошеломляюще быстрым оказалось то, что с ним произошло. Будто только что открыл дверцу «вольво», выходя из уютного, пахнущего новой кожей салона машины, и вот он уже здесь, в этой палате, с ноющей раной в ягодице.

Все случилось как бы одномоментно: жгучий пинок, швырнувший его на мокрый бетон крыльца, кнопка домофона, до которой он тянулся, тянулся и не мог дотянуться, истошный крик жены: «Убили! Голубчика моего убили!»

Сирена «скорой».

Свет операционной.

Это была одномоментность автомобильной аварии, когда реакции водителя не хватает ни на что: ни на то, чтобы вмешаться в события, ни даже на то, чтобы понять, что происходит.

Ермаков лежал на правом боку, щекой к подушке, на высокой больничной кровати и ощущал себя раздавленным, вышибленным из колеи, униженным. Унизительным было все: казенная пижама, из рукавов которой торчали его большие волосатые руки, короста небритости на щеках, казавшийся трупным запах постельного белья, а главное — неловкость позы и вынужденная неподвижность.

Возле кровати сидел следователь, майор ФСБ, бесцветный, как все фээсбэшники, с папкой на коленях, заполнял бланк допроса потерпевшего. Ермаков не расположен был вести разговоры со следователем, ему нужно было очень многое обдумать, быстро понять, что произошло и что все это значит. Но отказаться от показаний не было очевидных причин. Поэтому он терпеливо отвечал на вопросы, повторил, что не имеет ни малейшего представления, кто мог быть заинтересован в его смерти. Он ожидал, что последуют расспросы о служебных делах, но вместо этого фээсбэшник попросил пояснить, знаком ли он с гражданкой такой-то и в каких отношениях находится с гражданкой такой-то.

Ермаков нахмурился.

— Ты к чему это ведешь, майор? — довольно резко спросил он.

Тот объяснил: есть заявление, он обязан отработать все версии.

— Какое заявление?

Следователь бесцветным голосом зачитал ему протокол допроса жены. Ермаков взорвался:

— Вот ее и допрашивай! Ее, понял? Она тебе все объяснит!.. Извини, майор.

Приходи в другой раз. Сейчас не могу с тобой разговаривать. Рана болит, — для приличия соврал он и даже пошутил, как бы еще раз извиняясь за свою вспышку. — Сам понимаешь, не каждый день в жопу стреляют. Тебе стреляли?

— Нет, — ответил следователь, убирая бумаги в папку. — В спину стреляли. А в жопу — нет, ни разу.

Следователь ушел. На широких скулах Ермакова заходили желваки.

«Сука. Ну сука! Господи, да за что же мне это?!»

Заглянула медсестра, сказала, что звонят из бюро пропусков: пришел сын.

— Пропустите, — разрешил Ермаков.

* * *

В жизни каждого человека был по крайней мере один поступок, которым он гордится.

И другой, воспоминания о котором заставляют корчиться от стыда. Для генерал-лейтенанта Ермакова это был один и тот же поступок: женитьба на дочери начальника Главного политуправления Балтийского флота контр-адмирала Приходько.

Он впервые увидел ее на третьем году службы в окружном Доме офицеров на балу «Проводы белых ночей». Он и понятия не имел, кто она такая. Она стояла в окружении молоденьких морских лейтенантов: худущая, смуглая, с длинными черными волосами, в шелковой красной хламиде, в браслетах и перстнях, изощренно уродливая и надменная, как Клеопатра. Мореманы вились вокруг нее, как кобельки вокруг сучки во время течки. Он вклинился в их стаю дворовым волкодавом, раскидал всех, на кого рыкнул, на кого ощерился, склеил Клеопатру на раз, увез в комнату, которую снимал на Васильевском острове, и всю белую ночь властвовал над своей добычей, потрясенный ее ненасытностью и изощренным бесстыдством.

Он и сам не понимал, зачем это сделал. Она была совершенно не в его вкусе. Но был кураж молодости, требующая выхода мужская сила. Ночь растянулась на месяц.

Он по-прежнему о ней ничего не знал. Она не разрешала себя провожать, уезжала на такси, а вечером, когда он возвращался из части, уже ждала его, царственно бесстыжая и влекущая, как змея. День для него перемешался с ночью. Сослуживцы посмеивались, приставали с расспросами. Он отшучивался, а сам с ужасом и восторгом понимал, что пропал, что после этой бляди все женщины будут казаться ему пресными, как перловка в гарнизонной столовой.

История получила необычное продолжение. В один из дней Ермакова вызвали на КПП.

Там его ждала черная «Чайка» и капитан второго ранга с выучкой порученца.

«Чайка» причалила к одному из домов в районе Марсова поля, кавторанг молча проводил Ермакова в квартиру в бельэтаже и оставил одного в огромной, богато обставленной гостиной. Через минуту в гостиную вошел человек в черном флотском мундире — квадратный, бородатый, свирепый, как вепрь, и всесильный, как секретарь ЦК. Это был контр-адмирал Приходько. Ермаков вытянулся по стойке «смирно». Контр-адмирал внимательно и не слишком дружелюбно осмотрел его, кивнул:

— Садись, капитан. Вот ты, значит, какой. — Он повернулся в сторону открытой двери. — Эй, на камбузе! Выпить нам!

И тут произошло то, от чего Ермаков оторопел. В гостиной появилась его Клеопатра. В скромном платьице, невинная, как школьница. Она поставила на стол поднос с бутылкой коньяка и двумя хрустальными лафитниками. Спросила, потупя взор:

— Что-нибудь еще, папа?

— Ступай, позову. Вот сучка, а? — растроганно сказал контр-адмирал, когда дочь удалилась. Он налил по полной, кивнул:

— Будь здоров, капитан!.. Что ж, давай потолкуем. Как говаривали в старину, я хотел бы знать, насколько серьезны твои намерения, а насколько они безнравственны, я и так знаю. Я навел о тебе справки.

Парень ты вроде основательный. И такой, что сможешь держать ее в кулаке. А ей это и нужно. Скажешь «нет» — неволить не буду. Минута на решение. Время пошло.

— Да, — не раздумывая, сказал Ермаков. Контр-адмирал захохотал.

— Ценю! Сразу видно: быстро соображаешь. Галина, ко мне! Этот вот молодой майор просит у меня твоей руки, — пророкотал он, когда дочь вновь появилась в гостиной. — Что скажешь?

— Полковник, — сказала Клеопатра. Контр-адмирал снова захохотал:

— Ну сучка! Будет тебе и полковник. И генерал будет, это теперь только от него зависит. Но и ты — смотри у меня! Ясно?

— Да, папа.

Через пару месяцев семейная идиллия подошла к концу. После службы Ермаков до поздней ночи просиживал над учебниками на кухне однокомнатной квартиры, которую устроил молодоженам тесть, готовился к вступительным экзаменам в Академию Генштаба, а Галину потянуло к прежней богемной жизни. Она все чаще уезжала к подругам, домой возвращалась за полночь, от нее пахло вином, табачным дымом и «Шипром». От хмурых вопросов мужа пренебрежительно отмахивалась, как барыня от назойливой собачонки. Ермаков молчал, терпел. Но однажды, когда она вернулась в пятом часу утра и у такси долго лизалась с каким-то морским офицериком (Ермаков видел их из окна), не выдержал — отхлестал ее по щекам. Она завизжала, бросилась на него, как сиамская кошка, пытаясь вцепиться в лицо ногтями, хрустальной пепельницей рассадила ему подбородок. Это окончательно вывело его из себя. Он избил ее тяжело, по-мужицки, как, возможно, его крестьянские предки учили блудливых жен.

Ермаков не сомневался, что она кинется жаловаться отцу и на его военной карьере будет поставлен крест. Но вышло по-другому. Галина месяц не выходила из дому, пока не прошли синяки, а барская пренебрежительность по отношению к мужу неожиданно сменилась заискивающей собачьей покорностью. Она превратилась в верную жену, в умелую хозяйку, в заботливую мать дочери и родившемуся через два года после нее сыну. Ермаков не мог нарадоваться. Но с годами маятник все дальше отклонялся в другую сторону. В Галине проснулся страх, что он ее бросит, развилась подозрительность и патологическая ревность. Она все чаще устраивала мужу безобразные сцены, не стесняясь чужих людей, пристрастилась к выпивке, перестала следить за собой. Семейная жизнь Ермакова превратилась в ад.

Он страстно желал развестись, но не мог. При том положении, которое он занял ценой огромных трудов, развод означал крах всей его жизни. Этого не допускала партийная этика. Этого не спустил бы тесть, ставший завсектором Оборонного отдела ЦК. В 90-е годы, когда тесть умер, а партийная этика ушла в прошлое вместе с партией, развод по-прежнему оставался невозможным. Существовал неписаный кодекс. Узкоцеховая мораль. Ермаков был полностью с ней согласен. Ты можешь завести хоть десять любовниц. Но в твои годы разводиться и жениться на молоденьких могут только артисты и всякие там поэты. Серьезный человек так не поступает. А если поступает, то он несерьезный человек. С таким человеком никто не будет иметь дела. Тем более — серьезного дела. А дела, в которые был вовлечен Ермаков, были очень серьезные. Такие, что у Ермакова иногда дух захватывало от их масштаба.

Уходя в свою комнату от очередной сцены и слыша, как бьются о стену тарелки и фужеры, он ненавидел и презирал себя за ту проклятую белую ночь и за свое «да», без раздумий сказанное контр-адмиралу Приходько. Тогда ему было всего двадцать четыре года. Двадцать четыре! В двадцать четыре года все можно начать сначала!

Проклятый идиот! Проклятая сука!

Поступок, который был предметом гордости, стал поводом для отвращения и жгучей ненависти к самому себе. И ко всему, что имело отношение к этой проклятой суке.

В том числе — и к сыну.

В такие минуты Ермакова все раздражало в нем: и материнская худоба, и застенчивость, и даже щенячья преданность, с которой Юрий относился к отцу. Он понимал, что это несправедливо, но сдержаться не мог.

* * *

И теперь, когда Юрий вошел в палату, нелепый в слишком длинном для него больничном халате, с большим, не по его росту, кейсом в руке, Ермаков встретил его недружелюбным:

— Явился. Раньше не мог?

— Я же не знал. Дежурил. А там у нас нет городского телефона. Не положен… Ну как ты?

— Нормально. Хочешь спросить, кто в меня стрелял? Восемь ревнивых мужей. Восемь.

Понял? Эта… так следователю и сказала.

— Где она? Дед сказал, что она здесь.

— Отправил домой, — неохотно объяснил Ермаков. И добавил, не в силах сдержаться:

— Даже здесь умудрилась набраться. Ночью, в ЦКБ!.. Там, в той комнате, холодильник. Налей мне коньяку.

— Это же больница, откуда здесь коньяк? — удивился Юрий.

— Это не городская больница. Юрий принес из приемной пузатую бутылку «Отборного». Она была наполовину пуста.

— Налей и себе, — сказал Ермаков.

— Я за рулем. А ночью дежурить. И я не люблю коньяк.

— Сколько отговорок, чтобы не выпить. Хватило бы и одной. — Ермаков выпил и вернул стакан сыну. — Не обращай на меня внимания. Нервы. А ты тоже. Сопишь. Нет бы гавкнуть. Ты же, черт возьми, офицер! Ну вот, опять засопел. Ты нормальный парень, Юрка. Но все твои достоинства начинаются с «не». Не пьешь, не куришь, не ширяешься. Не мало этого?

— Ты не все перечислил, — каким-то странным, напряженным голосом ответил сын.

— Вот как? — переспросил Ермаков. — Что еще?

— Еще я не граблю государство, которому служу.

Вывернув голову и неловким движением потревожив швы на ране, Ермаков пристально посмотрел на сына. Юрий сидел поодаль от кровати на краешке стула, зажав между коленями руки.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не нужно, батя. Я все знаю. Не мне катить на тебя. Сам жирую на твои бабки.

Только никогда больше не говори, что ты служишь России. Никогда! Понял? Это очень противно. Это подло. Как у нас говорят: в лом.

— Продолжай, — кивнул Ермаков.

— А чего продолжать? Сколько бабок на твоем счету в Дойче-банке?

— Откуда ты знаешь про этот счет?

— Я задал вопрос. Не хочешь — не отвечай. Я и так знаю.

— Почему, отвечу. Мне нечего скрывать. Около ста тысяч марок. Хочешь знать, откуда они? Это валютные премии за контракты. Абсолютно законные.

— Не ври. Это недостойно тебя. На твоем счету шесть миллионов долларов. Они поступили три дня назад из Каирского национального банка. Они, может, и законные. Но закон этот — воровской.

— Шесть миллионов?! — Ермаков даже засмеялся. — Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?

Юрий встал.

— Я, пожалуй, пойду. Выздоравливай, батя. Если что будет нужно, позвони.

— Сядь! — приказал Ермаков. — И переставь стул. Чтобы я мог тебя видеть.

Рассказывай все, что знаешь. Все!

Юрий придвинул вплотную к кровати стул, достал из кейса «ноутбук» и раскрыл перед отцом.

Потом включил его и сунул в приемное устройство дискету.

— Смотри сам. Я скачал это сегодня ночью из нашей базы данных.

— Ты с ума сошел! — поразился Ермаков. — Тебя же посадят!

— Посадят — буду сидеть. Смотри.

* * *

Генерал-лейтенант Нифонтов остановил запись, сделанную по заданию УПСМ опергруппой ФАПСИ, и вопросительно взглянул на полковника Голубкова:

— Ты знал?

— Да. Вчера вечером доложил Зотов.

— Почему сразу не подняли тревогу?

— Дежурил сам Ермаков.

— Он арестован?

— Нет. Я приказал делать вид, что никто ничего не заметил.

— Почему? Как вообще могло случиться, что в наши данные может заходить всякий кому не лень?

— Лейтенант Ермаков не всякий.

— Не имеет значения! И вообще! Этот разговор, как я понимаю, был вчера?

— Да, около десяти утра, — подтвердил Голубков.

— А почему мы слушаем его только сейчас?

— Это ты у меня спрашиваешь? Нифонтов вызвал помощника:

— Когда доставили пленку?

— Только что. Я сразу вам ее передал.

— Почему доставили не вчера — не спросил?

— Спросил.

— И что?

— Спецкурьера не было. Один в отпуске, другой уволился, а у дежурного жену увезли в роддом; Начальник его отпустил.

— Очень хорошо, очень, — покивал Нифонтов. — Не отпустить дежурного спецкурьера к рожающей жене — это было бы негуманно. Дети — наше будущее. И кто родился?

— Мальчик.

— Поздравь папашу от моего имени.

— Ему будет приятно это услышать.

— Надеюсь, — сказал генерал-лейтенант Нифонтов.

Помощник вышел.

— Да когда же это кончится? — спросил Нифонтов. — А, Константин Дмитриевич?

Сутки лежит оперативная запись! Сутки! Ну как можно так работать?

— Можно, как видишь. Работаем.

— Так и работаем! — загремел Нифонтов. — Тащимся за событиями, как баба за ишаком! Ползем, как ман… Как… Голубков с интересом выслушал сравнения, которые с минуту перечислял начальник управления, мирно заметил:

— У нас есть чем утешиться.

— Ну, чем?

— Наши контрагенты работают в таких же условиях.

— Тогда, конечно, все в порядке, — буркнул Нифонтов. — Лейтенанта Ермакова немедленно арестовать. Назначить служебное расследование. С этим нужно покончить раз и навсегда! Начальника охраны ко мне! — бросил он в интерком.

— Не спеши, Александр Николаевич, — остановил его Голубков. — То, что есть в нашей базе данных по «Госвооружению» и «Фениксу», Ермаков-старший и без нас знал.

— Там есть и то. чего он не знал. И не должен знать. Он вообще не должен знать, что мы занимаемся этим делом.

— И о предупреждении ЦРУ он наверняка не знал, — добавил Голубков. — Теперь знает.

— И что?

— Ты видел шифровку от Пастуха. О том, что в Потапово прибыла «Мрия». Есть и другая информация. Из Улан-Удэ вышел железнодорожный состав с модулями Су-39. Не нужно объяснять, что это значит?

— Не разговаривай со мной как с идиотом! Это значит, что готовится отправка новой партии истребителей.

— О том и речь. Вспомни, что тебе куратор сказал. «Мы не поставляем самолеты талибам». Значит, запретить загрузку и отправку «Мрии» ты не можешь. Не можешь даже приостановить. При всех твоих полномочиях. Как ты можешь вмешаться в то, чего нет? Не можешь, правильно? — Голубков помолчал и закончил:

— А Ермаков может.

— Если захочет, — сказал Нифонтов.

— Новость об операции ЦРУ заставит его очень серьезно об этом задуматься.

— Выходит, ты предполагал, что этот чертов лейтенант сразу побежит с дискетой к отцу?

— Нет, конечно. Но что случилось, то случилось. Глупо не попытаться извлечь из этого пользу. Включай.

Но вместо того чтобы пустить продолжение записи, Нифонтов отмотал пленку назад.

В динамике вновь прозвучал голос Ермакова-старшего:

« — Шесть миллионов?! Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?»

Нифонтов снова вернул пленку, еще раз прогнал эти слова.

— У тебя нет ощущения, что он действительно об этих миллионах не знал?

— Как он мог не знать? — удивился Голубков. — Шесть миллионов долларов. Пустяк?

Просто лапшу на уши вешает сыну.

— Нужно будет показать пленку психологам, — отметил Нифонтов и нажал клавишу «Play».

В динамике зашуршало. Фон. Но запись шла. Высокочувствительная пленка фиксировала легкий гул работающего «ноутбука», шелест компьютерной клавиатуры, другие неясные шумы, выдававшие присутствие в зоне действия микрофона какой-то жизни. Потом щелкнуло, все стихло.

Минута.

Вторая.

— Молчит? — спросил Нифонтов.

Голубков приник ухом к динамику; послушал.

Подтвердил:

— Молчит.

* * *

Ермаков молчал. Угрюмо смотрел на пустой темный экран «ноутбука». В экране отражались сосульки волос на его низком лбу. Лицо было неподвижное, каменное.

Юрий понял, что отец ошеломлен и раздавлен тем, что узнал. Так же, как был ошеломлен и раздавлен он сам.

Ермаков действительно был ошеломлен. Но не тем, о чем думал сын. Он чувствовал себя, как человек, который вдруг, в миг, оказался не в темноте, а на ярко освещенной сцене перед сотнями глаз. И понял, что все время, когда он был — как казалось ему — в темноте, на самом деле находился на этой же сцене.

Значит, оперативникам управления известен каждый его шаг. Сколько времени они его ведут? Не день и не два. Как минимум — две недели. После возвращения полковника Голубкова из Будапешта. Верней, после того, как по фотороботу была установлена его личность. Что еще они сумели узнать, кроме того, что Юрий вытащил из их базы данных?

И тут Ермакова прошиб пот. Если он взят в оперативную разработку, то и здесь, в этой палате, наверняка запрятана пара чипов. Наверняка. Эти матерые лисы из УПСМ свое дело знают. Но кто дал им санкцию на слежку за ним? Никто не мог. Даже сам президент. Да, даже он. Любая огласка катастрофична. Проявили инициативу?

Проклятые ищейки. Да они даже не представляют себе, куда сунулись!

Но главным было не это. Даже не предупреждение ЦРУ. Раз об их операции стало известно, блокировать ее не составит труда. Странное какое-то предупреждение. С чего вдруг они стали такими благородными? Не хотят дестабилизировать обстановку в России. Скажи в бане, шайками закидают. Да они спят и видят растоптанную Россию. Обескровленную, униженную. Превращенную в нуль — в Монголию. Но как могло случиться, что его контакты в Абу-Даби и в Берлине оказались засвеченными?

Чем, черт возьми, занимаются эти жеребцы из службы безопасности? На них тратится чертова уйма валюты. И вот результат!

И все-таки самым страшным было совсем другое. Эти шесть миллионов долларов на его счету.

Вот что было ошеломляющей неожиданностью. Неожиданностью смертельно опасной. Не для его жизни. А для дела, которое с самого начала было его детищем, а со временем превратилось и в главное дело жизни.

* * *

Первые ростки идеи, из которых вызрела программа «Феникс», появились у Ермакова еще в Берлине, когда он работал в ликвидационной комиссии Западной группы войск.

Нужно было срочно распродать огромное количество военного имущества и вооружений. Зачем нужна эта срочность, не понимал никто. Даже западные немцы, готовые за объединение Германии терпеть присутствие на своей территории советских войск, были поражены дурью Горбачева. Но приказ есть приказ, а дурное дело нехитрое.

Хозяйственной натуре Ермакова, в которой неистребимо сидели гены ярославских крестьян, была глубоко противна сама мысль отдавать по дешевке то, за что можно получить настоящую цену. Он понял, кто будет платить за оружие столько, сколько оно стоит. Те, кто воюет. Или собирается воевать. Уже первая партия автоматов Калашникова и гранатометов, проданная на Ближний Восток, подтвердила его предположения. Арабы торговались отчаянно, но платили. У них не было другого способа получить оружие. Затем последовали танки, зенитные установки, системы залпового огня, старые «миги» и «су». Та небольшая часть вооружений, которую продал Ермаков, принесла России больше валюты, чем все остальное имущество Западной группы войск.

Сделки совершались через третьи страны, через сеть подставных фирм. Сделки были незаконными, но что считать законным, а что незаконным? Отдавать за бесценок добро, которое создавалось нелегким народным трудом долгие сорок пять лет, — это законно?

Тогда и завязались у Ермакова прочные связи на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и даже в Южной Америке. А потом открылся еще один бездонный рынок вооружений — Афганистан, где набирало силу движение Талибан.

Перейдя вслед за своим шефом, генералом армии Г., из Минобороны в «Госвооружение» и разобравшись в царящем там бардаке, Ермаков понял, что и здесь его опыт и наработанные связи окажутся очень полезными. Необходимость монополизации нелегальной торговли российскими вооружениями была очевидной. Все равно воруют и будут воровать, пока есть спрос. Так почему не взять этот теневой бизнес под свой контроль, не вернуть в российскую казну десятки и сотни миллионов долларов, утекавшие из нее, как из дырявого нефтепровода?

При всей своей понятности и насущности идея пробивала себе дорогу с огромным трудом. Слишком многие грели на этом бизнесе руки. И только энергичная поддержка Г. позволила продвинуть дело. Ермаков понимал причину этой поддержки. Г. нужно было показать президенту, что тот не ошибся в выборе, назначив Г. своим представителем в «Госвооружении», что при нем увеличится приток валюты от торговли оружием в бюджет и во внебюджетные фонды.

Ермаков не оценивал мотивы, которыми руководствовался Г. С него было довольно того, что ему дали возможность делать свое дело. И он его делал с присущей ему основательностью. Практическая реализация программы требовала огромной организационной работы. Ермаков спал по четыре часа в сутки. Никогда раньше он не работал с такой отдачей. Его труд был нужен России. Он работал для России и любил Россию, как врач любит спасенного им больного, как мать любит выстраданного ею ребенка.

И вот теперь, когда программа вступила в решающую стадию…

* * *

— Это — правда? — спросил Юрий, прерывая молчание.

— Что? — не понял Ермаков. Юрий кивнул на «ноутбук»:

— Это.

— Да, правда.

— Тогда объясни — зачем? Нормально ведь жили, батя. А сейчас валяешься раненый.

Хорошо хоть живой. За шесть «лимонов» могли и убить. Как твоего водителя. И ведь могут! Ради чего?

— Да не знал я ни о каких миллионах, клянусь! Не веришь?

— Верю. Хоть и не понимаю, как ты мог об этом не знать.

— У меня нет привычки каждое утро проверять состояние моего банковского счета.

Как ты на это вышел?

— Случайно. От нечего делать. Дежурил ночью… Плохо, батя. Откуда на твоем счету эти миллионы — не знаешь. Кто в тебя стрелял — не знаешь. За что — тоже не знаешь.

— Но я в самом деле не знаю!

— Я про это и говорю. Ты же не контролируешь ситуацию. А это добром не кончается. Ермаков промолчал.

— Что будем делать? — спросил Юрий.

— Когда у тебя дежурство?

— Завтра в ночь.

— Езжай в управление. Прямо сейчас. Иди к начальнику и все ему доложи. Как влез в базу данных, как скачал информацию на дискету, как принес ее мне. Все, ничего не скрывая.

— Но меня же посадят!

— Если придешь сам, нет. Уволят. А это не самое страшное. У меня нет другого способа доказать тебе, что я не вор. С этими миллионами вышла накладка. С ней я разберусь. Информация на дискете — высшие государственные секреты. Но я имею к ним допуск. Так что преступления ты не совершил. Серьезный должностной проступок — да. Но не больше.

— Что все это значит, батя?

— Политика. Настоящая политика, а не телевизионная показуха для дураков. И сейчас решается самый главный вопрос. Не хочешь спросить какой?

— Нет. Хватит с меня государственных секретов.

— Ты все же спроси.

— Ну, какой?

— Кто будет следующим Президентом России.

* * *

Юрий ушел. Ермаков обессиленно откинулся на подушки. Сын был прав. Тысячу раз прав. Ситуация вышла из-под контроля. Как машина на обледенелом шоссе.

Только это была не автомобильная авария.

Это была авиакатастрофа.

И до удара о землю оставались секунды.

* * *

Ермаков дотянулся до тумбочки, взял трубку сотового телефона и набрал номер.

— Это Ермаков, — сказал он. — Господин Джаббар, мне необходимо немедленно вас увидеть.

* * *

…Нифонтов остановил пленку. Спросил по интеркому помощника:

— Лейтенант Ермаков приходил ко мне?

— Нет, Александр Николаевич.

— Звонил?

— Нет.

Нифонтов выключил интерком.

— Не рискнул. Напрасно. Отец дал ему хороший совет. Струсил? Или понадеялся, что обойдется?

— Давай дослушаем, — сказал Голубков.

* * *

«Play».

" — Добрый день, дорогой господин Ермаков. Мы узнали о происшествии с вами из сообщения московского радио и сразу решили навестить вас. Ваш звонок опередил наши намерения. Как чувствует себя наш высокочтимый друг?

— Проходите, господин Джаббар. Ваш высокочтимый друг чувствует себя как человек, в которого стрелял наемный убийца и по счастливой случайности промахнулся.

— Это не счастливая случайность, дорогой друг. Это воля Аллаха. Аллах отвел от вас нечестивую руку. Мы благословляем мудрость его. Мы встревожены этим происшествием. И хотели бы знать, чем оно вызвано.

— Я тоже хочу это знать. И жду объяснений. В чем дело, господин Джаббар? Мы с вами работаем третий год. Между нами никогда не возникало никаких разногласий. Я объяснил вам, почему мы вынуждены временно приостановить поставки известных вам изделий. Вы заверили меня, что понимаете наши трудности и согласны на корректировку сроков. И вдруг прибегаете к такому варварскому способу давления на меня. В чем смысл вашей акции, господин Джаббар? Уберите, пожалуйста, зажигалку. Это больница, здесь не курят.

— Меня удивляют ваши слова. Наш уважаемый друг предполагает, что это покушение организовали мы?

— Да. Ваш друг именно это и предполагает. Потому что не может предположить ничего другого. Иначе придется поверить, что в меня стрелял ревнивый муж. Из снайперской винтовки «аншутц» с лазерным прицелом. Об этом мне сообщил следователь. Согласитесь, господин Джаббар, это выглядит полнейшим абсурдом. Я жду объяснений.

— Снайперский «аншутц» с лазерным прицелом? Интересная деталь. Из такой винтовки трудно промахнуться. Но ваша уверенность, что покушение организовали мы, не выдерживает критики. Наши снайперы не делают промахов никогда. И главное — ваша смерть не отвечает нашим интересам. Вы вполне устраиваете нас как партнер. В России очень трудно найти надежного партнера. Все государственные чиновники, с которыми мы пытались наладить сотрудничество, на первое место ставили интересы личного обогащения. Это естественно, но до определенных пределов. Нет, мой дорогой господин Ермаков, нет. Ваша смерть была бы большим ударом для нашего дела. Мы не имеем к этому происшествию никакого отношения. Надеюсь, я убедил вас в этом.

— Кто же имеет? Ладно: Я спрошу о другом. Три дня назад на мой личный счет из Каирского национального банка были переведены шесть миллионов долларов. Я проверил: да, так и есть. Вклад контролируется отправителем. В чем дело, господин Джаббар? У нас с вами есть прекрасно отработанная, надежная схема трансфертов. Что это за самодеятельность? Почему такие серьезные вещи делаются без предупреждения? Если вы намерены таким образом стимулировать мою активность, вы избрали неверный путь. Я не нуждаюсь в подачках. Даже таких. Вы же подставили меня, неужели это трудно понять? Как я объясню моим партнерам появление этих миллионов?

— Шесть миллионов долларов? Сегодня день неожиданных открытий. Я ничего об этом не знаю.

— У меня такое впечатление, что вы вообще ни о чем не знаете.

— Уважаемый господин Ермаков, я не вижу смысла продолжать разговор в таком тоне.

Я рад, что вы стали богаче на шесть миллионов долларов. Но к нашим делам это отношения не имеет. Да, схема передачи средств отработана, мы ее используем и не видим никаких причин менять. Право, я не знаю, о чем идет речь. Полагаю, это может быть связано с какими-то другими вашими коммерческими проектами. Насколько я могу судить, весьма успешными, хоть и небезопасными. В этой ситуации нас беспокоит только одно. Ваша вовлеченность в эти проекты может помешать выполнению условий нашего контракта в полном объеме. В полном, господин Ермаков.

А это недопустимо. Абсолютно недопустимо. Если это все, что вы имели мне сообщить, не смею более нарушать ваш покой. Да пребудет над вами, дорогой друг, милость Аллаха.

— Это не все, господин Джаббар. Я попросил вас приехать, чтобы сообщить о другом. Мы не сможем осуществить очередную поставку в намеченный срок. Появились очень серьезные причины, которые мешают нам это сделать.

— Нет, господин Ермаков.

— Что значит — нет?

— Мы не можем согласиться с отсрочкой. Вы уже срывали поставки. И каждый раз у вас были серьезные причины. Аварии ваших транспортных самолетов — это серьезные причины. Мы с пониманием отнеслись к вашим трудностям. Но всему есть предел.

Лимит нашего терпения исчерпан, господин Ермаков.

— Но на этот раз… — Мы не сомневаемся, что и на этот раз причина очень серьезная. Нет, дорогой друг. Нам не нужны объяснения. Мы согласились заплатить за ваши самолеты почти… — Я знаю сумму контракта.

— Не вижу причин, почему не напомнить об этом. Вы получите за истребители девятьсот шестьдесят миллионов долларов. Почти миллиард, господин Ермаков. Из них двести миллионов уже получили. Мы даем вам цену, которую не может дать никто. Если она кажется недостаточной, это может стать предметом дополнительных переговоров. Но никаких новых отсрочек быть не может. Мы выполнили условия контракта, первый транш переведен нами точно в срок. Теперь ваша очередь выполнять свои обязательства. И вы их выполните. Тоже в срок. И вы знаете этот срок.

— Мы вернем предоплату.

— Сомневаюсь, что вы сможете это сделать. И нам не нужны деньги. Нам нужны самолеты. И мы их получим. Вы недооцениваете серьезность проблемы. Речь идет о нашей победе в священной войне. Афганистан должен быть очищен от скверны. И он будет очищен. Такова воля Аллаха. Мы несем большие потери. И военные, и политические. Мы вынуждены приостановить наступательные операции. Поэтому я говорю «нет». Российской стороне придется выполнить свои обязательства. Сделаете это вы или другой человек, для нас не имеет значения.

— Вы являетесь нашим главным партнером и можете добиться моего увольнения. Но это ничего не изменит.

— Вашего увольнения? Мой дорогой друг не услышал меня, когда я сказал, что наши снайперы не делают промахов никогда. Выздоравливайте, господин Ермаков. Вам сейчас нельзя долго болеть…"

Нифонтов выключил магнитофон. С недоумением спросил:

— Ты что-нибудь понимаешь? Девятьсот шестьдесят миллионов долларов. Это же три с лишним десятка штурмовиков! Как они собираются их вывозить? Тут одной «Мрией» не обойдешься. И где они возьмут столько «мигов»?

Голубков не ответил. Он напряженно мял подбородок, болезненно морщился. Наконец сказал:

— Я другого не понимаю. Такое впечатление, что в палате они не одни.

— Одни, — возразил Нифонтов. — С чего ты взял, что не одни?

— Показалось. Или не показалось? Включи компьютер. Досье Джаббара.

— Ты его видел. Крыша: представитель ОПЕК. На деле: доверенное лицо бен Ладена.

Но это мы и так знали. Что тебя интересует?

— Образ жизни, привычки, наклонности. Нифонтов вызвал на монитор текст:

— Читай. Никаких зацепок для вербовочного подхода. Ни девочек, ни мальчиков, ни рулетки. Увлекается соколиной охотой. У богатых арабов она популярна. Что ты высматриваешь?

— Какие сигареты он курит. Или сигары. — Голубков просмотрел файл и озадаченно покачал головой:

— Ничего нет. Странно. Вообще не курит?

— Наверняка покуривает гашиш. Но у них на Востоке это дело обычное. Или кальян.

В свое время мне приходилось курить. Отказываться от кальяна считается неуважением к хозяину дома.

— Он хотел закурить кальян в палате?

— Что ты, это целый ритуал!

— Тогда зачем же он вынимал зажигалку?

— Какую зажигалку? — не понял Нифонтов. — А ведь и в самом деле. Черт. Конечно же! Это была не зажигалка!

— Да, сканер. Или какой-то детектор. Джаббар просек прослушку.

— А Ермаков мог о ней догадаться, — закончил Нифонтов. — Так-так. Очень интересно. Очень.

Он перемотал пленку на разговор Ермакова с сыном. В динамике прозвучало:

" — И сейчас решается самый главный вопрос. Не хочешь спросить какой?

— Нет. Хватит с меня государственных секретов.

— Ты все же спроси.

— Ну, какой?

— Кто будет следующим Президентом России".

Нифонтов остановил запись и заключил:

— Он сказал это не сыну.

— Да, — кивнул Голубков. — Он сказал это нам.

* * *

Через два с половиной часа психологи управления выдали заключение.

"Анализ магнитозаписи выявил:

1. Нет сомнений, что реакция Ермакова на сообщение сына о шести миллионах долларов была рефлекторной и естественно-импульсивной. Характеристики речевых темпоритмов и модуляционной окраски голоса (резкость, преобладание мрачных тонов, элементы раздраженности) дают основание предполагать, что это сообщение стало для Ермакова доминантным при ведении всего дальнейшего разговора.

2. После того как Ермаков ознакомился с содержанием дискеты, в его речевых характеристиках прослеживаются новые элементы: некоторая замедленность, увеличение микропауз между словами и фразами. Это характерно для речи человека, который старается контролировать то, что он произносит. Этот самоконтроль становится преобладающим во время беседы Ермакова с человеком, которого он называет господин Джаббар. При оценке сущностного содержания этой беседы важно не только то, что Ермаков сказал, но и то, чего не сказал. Без владения в полном объеме информацией об участниках разговора и общим смысловым контекстом контакта сделать более определенные выводы не представляется возможным.

3. Разговор Ермакова и Джаббара наиболее труден для интерпретации. Собеседник Ермакова является, бесспорно, человеком широко образованным, причастным к европейской культуре. Вместе с тем основу его характера составляет восточная ментальность. Джаббар в совершенстве владеет искусством скрывать свои мысли и контролировать свою речь. Поэтому нельзя сказать определенно, знал ли он об упомянутых в разговоре шести миллионах долларов и имеет ли отношение к покушению на Ермакова.

Особенное внимание обращают на себя следующие фразы Джаббара: «Ваша вовлеченность в эти проекты может помешать выполнению условий нашего контракта в полном объеме. В полном, господин Ермаков». Акцентировка слов «в полным объеме» вряд ли случайна. Понять ее можно, лишь обладая всей информацией о личных и деловых взаимоотношениях участников анализируемого разговора.

4. Оценка мотиваций и прогноз поведения сына Ермакова никаких сложностей не представляют. Очевидна его глубинная психологическая зависимость от отца и готовность помочь ему в решении его проблем даже ценой собственного благополучия. Об этом свидетельствует формулировка его вопроса, обращенного к отцу: «Что будем делать?»

Полковник Голубков внимательно перечитал последний пункт заключения психологов, отложил докладную и взялся за рапорты службы наружного наблюдения.

За минувший день Ермакова навещали в больнице три человека: дочь Екатерина, представитель президента в ГК «Госвооружение» генерал армии Г. и подполковник ГРУ Тимашук, прикомандированный к «Госвооружению» и выполняющий обязанности начальника службы безопасности ЗАО «Феникс». Содержания разговоров с двумя последними зафиксировать не удалось, так как беседы велись не в палате, а в холле, куда Ермаков по его просьбе был вывезен в кресле-коляске. Визуально отмечено, что разговор объекта наблюдения с генералом Г. происходил на повышенных тонах и продолжался двадцать четыре минуты. Разговор с Тимашуком длился четырнадцать минут и носил инструктивный характер. Из ЦКБ Тимашук сразу уехал в аэропорт Внуково и вылетел вечерним рейсом в Читу.

В сводке, подготовленной для Голубкова аналитическим отделом, было выделено сообщение Душанбинской станции аэрокосмического слежения. В нем отмечалось изменение геостационарной орбиты американских разведывательных спутников «Гелиос-4» и «Гелиос-5». Новое положение орбиты позволяет вести постоянное наблюдение за объектами в Забайкалье, в том числе и за аэродромом Потапово.

* * *

Это был плохой знак. Очень плохой. Он означал, что каких-то серьезных событий следует ждать в ближайшие дни. Или даже часы.

* * *

Голубков приказал оперативному дежурному связаться с контрразведкой Забайкальского военного округа и выяснить дальнейшие передвижения подполковника Тимашука. В том, что Тимашук вылетит из Читы в Потапово, сомнений не было, но точность никогда еще никому не вредила. Вредила неточность.

* * *

О чем говорил Ермаков с экс-министром обороны? Почему разговор шел на повышенных тонах? Какой приказ получил от Ермакова подполковник Тимашук?

По нормальной логике выходило: задержать поставку очередной партии истребителей.

Давать приказ об отправке «Мрии», зная о предупреждении ЦРУ, — это было самоубийственно. И для карьеры Ермакова, и для карьеры генерала Г., и для всего «Госвооружения». Не говоря уже об интересах России. Но и откладывать поставку после покушения и неприкрытой угрозы, прозвучавшей в словах Джаббара, было для Ермакова не менее самоубийственным. И уже не в переносном, а в самом буквальном смысле.

Но нормальной логикой здесь и не пахло. Столкнулись слишком крупные силы, задействованы слишком большие деньги. Без малого миллиард долларов. Миллиард! В такой массе деньги обретают новое качество, становятся чудовищной, неуправляемой силой. Мирное электричество превращается в плазму. В ней испаряется железо и сгорает алмаз. И никакого влияния на нее не могут оказать даже тысячи человеческих жизней.

* * *

Прозвучал зуммер внутреннего телефона. Оперативный дежурный доложил:

— Товарищ полковник, сообщение из Читы. Подполковник Тимашук вылетел на вертолете в Потапово. Перед этим потребовал от главного диспетчера Забайкальской железной дороги обеспечить безостановочное движение литерного состава из Улан-Удэ. Пригрозил трибуналом, если состав задержится хоть на час.

— Вас понял.

Голубков положил трубку.

* * *

Да что же они делают? На что они, черт их возьми, рассчитывают?

Решили опередить ЦРУ?

Но Коллинз же ясно сказал…

* * *

Полковник Голубков достал из сейфа досье, нашел в расшифровке будапештского разговора нужное место. Там стояло: «Мы разрабатываем широкомасштабную операцию».

Что за ерунда? Почему — «разрабатываем»?

О феноменальной памяти полковника Голубкова в управлении недаром ходили легенды.

Он очень хорошо помнил, что сказал цэрэушник. Он сказал: «разработали».

«Cultivated», а не «cultivating». Ну конечно же: лейтенант Ермаков, переводивший текст, допустил неточность, спутал время.

Вот уж точно: дьявол прячется в мелочах!

Голубков связался с диспетчером.

— Лейтенант Ермаков на смене?

— Так точно. Вызвать?

— Спасибо, не нужно.

Голубков вышел из кабинета и спустился в информационный центр, оснащенный, как с гордостью говорили операторы управления, такими компьютерами, каких не было даже в НАСА. Это было преувеличением. В НАСА такие компьютеры были. Верней, в информационном центре УПСМ стояли те же компьютеры, что и в НАСА. Их удалось купить у фирмы-производителя в обход всех американских законов.

То, чего нельзя получить даже за большие деньги, можно получить за очень большие деньги.

* * *

Начальник информационного центра Олег Зотов раскатывал на роликах офисного кресла вдоль стенда, на котором было смонтировано с десяток экранов, системных блоков, серверов и прочей хитроумной электроники. На мягкий стук бронированной двери Зотов недовольно обернулся, кивнул: «Секунду!» — и затрещал клавишами компьютерной деки, не отрывая взгляда от монитора.

— Полный облом, — сообщил он. — Индекс Доу-Джонса вошел в штопор. И в Токио, и в Сингапуре.

— Что это значит? — спросил Голубков.

— Это значит, что правительству Кириенко придет гвоздец. Гораздо раньше, чем мы просчитывали. На вашем месте, Константин Дмитриевич, я не стал бы сейчас покупать российские ценные бумаги.

— Спасибо, что предупредил. А то я как раз собирался бежать в банк. Кто дежурит на красной линии?

— Приходится мне.

— Чем занимается Ермаков?

— Работает. Отстранить?

— Ни в коем случае. Пусть работает. Но если придет и скажет, что ему нужно в больницу к отцу или еще что, — отпусти.

— А он придет?

— Думаю, да.

Голубков прошел в торец длинного бетонного коридора и остановился перед боксом, в котором работал лейтенант Ермаков.

Не лежала у него душа к тому, что он собирался сделать. Ему нравился этот парнишка. И больше всего нравилось то, что он сказал отцу. Он сказал ему не «Что делать?» или «Что ты будешь делать?». Он сказал: «Что будем делать?»

* * *

Полковник Голубков вошел в бокс.

* * *

Увидев на пороге начальника оперативного отдела, лейтенант Юрий Ермаков поспешно встал, на его лице отразилась сложная гамма чувств. Испуг, настороженность, обреченность. К обреченности примешался вызов. Хмуро, исподлобья смотрел он на седого сухощавого человека с озабоченным просто душным лицом, который сейчас олицетворял для него судьбу.

— Ты чего на меня уставился, как партизан на допросе? — удивленно спросил Голубков. — Сиди-сиди. Не помешаю?

— Нет, товарищ полковник.

— Помоги-ка мне кое в чем разобраться. Помнишь, ты расшифровывал и переводил мой разговор в Будапеште? С человеком из ЦРУ?

— Да, помню.

— Тут какая-то неувязка. — Голубков разложил на столе бумаги, нашел расшифровку.

— Смотри, здесь написано: «Мы разрабатываем широкомасштабную операцию». Так?

— Ну?

— А мне почему-то кажется, что он сказал по-другому. Правда, с моим английским я мог не понять. Давай-ка проверим. — Голубков дал лейтенанту кассету с магнитозаписью будапештской встречи. — Найди это место.

Ермаков погонял пленку вперед-назад и остановил запись на «паузе».

— Вот, нашел.

— Крути.

В динамике прозвучало:

— "We have cultivated…"

— Стоп, — сказал Голубков. — Это же прошедшее время? Или как правильно — совершенное? Так?

— Ну да, — подтвердил Ермаков. — Тем более «we have». Про несовершившееся событие он сказал бы «we are».

— А почему же ты написал: «разрабатываем»? Это же ты написал?

— Я.

— Тебя я и спрашиваю — почему?

— Виноват, Константин Дмитриевич. Немного ошибся.

— Жопа с ручкой! — всерьез, без всякого притворства разозлился Голубков. — Немного ошибся! Знаешь, какая цена может быть у этой ошибки? Я читаю: «Мы разрабатываем операцию». Решаю: можно рискнуть упредить — втиснуться между «cultivating» и «cultivated». И куда я втискиваюсь?

Лейтенант Ермаков побледнел.

— Виноват, товарищ полковник, — повторил он.

— Еще бы не виноват! Конечно, виноват! Печатай, — приказал Голубков. — «Докладная записка. Проект…»

— Можно поставить программу «Дракон», — предложил Ермаков. — Текст сразу пойдет на экран. Только сначала нужно адаптировать ваш голос.

— К черту твоих драконов, нет у меня времени их приручать. Пиши. «Совершенно секретно. Срочно. Экземпляр единственный, занесению в компьютерную базу данных не подлежит. Президенту Российской Федерации…» В чем дело, лейтенант?

— Вы уверены, что я… что мне следует это знать?

— Конечно, уверен. Ты считаешь, что я не могу тебе доверять?

— Нет, но… Диктуйте.

— "В ходе выполнения Вашего поручения установлено следующее… Первое. Заключение государственной комиссии о том, что причиной катастрофы самолета «Антей» в Алатау был отказ навигационной системы, не соответствует действительности.

Эксперт Крылов располагает неопровержимыми доказательствами, что в трюме «Антея» было не два истребителя МиГ-29М, как указано в документах, а как минимум три…"

— Дальше, — кивнул Ермаков.

— "Сверхресурсная загрузка могла быть и причиной катастрофы самолета «Руслан» в Иркутске…"

Голубков машинально извлек из пачки сигарету, но тут же сунул ее обратно: в информационном центре курить категорически запрещалось.

— "Второе… Опрос членов экипажей самолетов компании «Аэротранс», задействованных на транспортировке российских истребителей в Индию, Китай и Вьетнам, показал, что во время выполнения рейсов командиры экипажей получали указание совершать незапланированные посадки на аэродромах Пакистана для дозаправки. Во время этих стоянок происходила частичная разгрузка самолетов. Приказ о посадке отдавали старшие офицеры ГРУ, сопровождавшие груз, они же руководили отгрузкой…" Абзац… "Для сохранения секретности операций членам экипажей на время полета выдавались документы на вымышленные фамилии. После окончания рейса эти документы изымались.

Показания опрошенных летчиков подтверждает тот факт, что страховка семьям погибших членов экипажа «Антея» была выплачена наличными, без какого-либо документального оформления…" Успеваешь?

— Да.

— "Третье, — продолжал Голубков. — Выявленные факты свидетельствуют, что государственная компания «Госвооружение» осуществляет регулярные поставки российских истребителей вооруженным формированиям движения Талибан, базы снабжения которого находятся на территории Пакистана. В эту деятельность вовлечены не только фирма «Феникс» и компания «Аэротранс», но и авиазаводы, выпускающие самолеты МиГ и Су. Информация об этой деятельности в государственных контрольных органах отсутствует. По оперативным данным, в настоящее время реализуется контракт на сумму девятьсот шестьдесят миллионов долларов…"

Голубков отметил, как при слове «Феникс» пальцы Ермакова замерли над клавиатурой. Но лейтенант ничего не сказал, и Голубков продолжал диктовать:

— "Четвертое. УПСМ получило информацию о том, что Центральное разведывательное управление США выявило каналы поставки российских истребителей талибам и подготовило операцию по их перехвату. Эта информация подтверждается сообщением резидента СВР в Пакистане о том, что в Исламабад прибыла съемочная группа телекомпании Си-эн-эн. Кроме того, изменены орбиты двух разведывательных спутников США. Они получили возможность контролировать аэродром Потапово, где производится погрузка российской военной авиатехники на самолеты компании «Аэротранс». Сегодня утром в Потапове приземлился крупнотоннажный транспортный самолет Ант-125 «Мрия». Совершенно очевидно, что на нем будет отправлена очередная партия истребителей…" Абзац… Почему у вас курить-то нельзя?

— Машины не любят, — объяснил Ермаков.

— Надо же, какие нежные!.. «Учитывая, что поставки вооружений воюющим странам являются грубейшим нарушением международных законов и огласка этого факта нанесет огромный ущерб как престижу России, так и ее экономическим интересам, считаю необходимым…» Двоеточие, с новой строки. «Первое. Незамедлительно дать указание министру обороны РФ блокировать аэродром Потапово и предотвратить вылет „Мрии“. Второе. Обязать Генеральную прокуратуру России провести комплексную проверку ГК „Госвооружение“, ЗАО „Феникс“, компании „Аэротранс“ и всех связанных с ними авиазаводов и банков с целью установления законности их деятельности и выяснения, перечисляются ли в бюджет средства, полученные от торговли российскими истребителями…» Подпись: «Начальник У ПС М генерал-лейтенант Нифонтов…» Добавь: «Проект подготовлен начальником оперативного отдела УПСМ полковником Голубковым…»

Он подождал, пока Ермаков закончит, приказал:

— Сделай один экземпляр и все сотри. Чтобы и следа не осталось в компьютере.

— Готово, товарищ полковник, — через три минуты сказал Ермаков.

Голубков просмотрел текст и молча пошел к выходу. Его остановил вопрос лейтенанта:

— Что теперь будет, Константин Дмитриевич? Голубков пожал плечами:

— А что будет? Шеф подпишет, и отправим по назначению. Пусть решают в Кремле.

Надеюсь, не станут слишком долго тянуть.

— А если «Мрия» успеет вылететь?

— Успеет — мало не будет, — Кому?

— Всем.

— Кому — всем? — повторил Ермаков.

— Всем. От президента до самого нищего пенсионера. Всем!

* * *

Вернувшись в свой кабинет, полковник Голубков перечитал текст, на бумажной четвертушке написал: «В досье. Документ составлен в порядке реализации оперативных мероприятий». Расписавшись, подколол четвертушку к листкам, вложил их в папку и подошел к окну.

Через пятнадцать минут из ворот управления быстро выехала красная «Нива» лейтенанта Ермакова.

Расчет оказался верным. Это не обрадовало полковника Голубкова. Но свершившийся факт не может отменить даже Господь Бог.

Оставалось ждать. Через час докладную прочитает Ермаков-старший. Сразу после этого он должен будет связаться с подполковником Тимашуком и отменить приказ об отправке «Мрии», У него просто нет другого выхода.

«Если я все правильно понимаю», — подумал Голубков. А вот в этом у него были сомнения.

Что-то во всем этом деле было не так. Какая-то не правильность в нем была, ненормальность. Это ощущение скособоченности, словно бы искусственной смещенности всех акцентов было неявным, неуловимым. Но полковник Голубков чувствовал это, как опытный водитель чувствует посторонний звук в работе двигателя.

Расклад был совершенно понятным. Но эта понятность и не нравилась полковнику Голубкову.

Дело представлялось слишком понятным, чтобы быть правильным.

* * *

Из потока машин вывернула оперативная «Волга» управления, требовательно посигналила у ворот. Из нее выскочил лейтенант Авдеев. Через минуту он всунулся в кабинет Голубкова.

— Две новости, Константин Дмитриевич. И обе хорошие, — радостно сообщил он. — Засекли хвост. Вас вели на двух «Жигулях» и «хонде». И вели так, что любо-дорого. Настоящие профи!

— Это, по-твоему, хорошая новость?

— Но мы же их засекли!

— Давай вторую, — кивнул Голубков.

— Пробили.

— По номерам?

— Нет. Номера липовые. Как и на краснодарских машинах. Удалось отвлечь водителя «хонды» и плеснуть в бензобак воды. Движок инжекторный, заглох капитально.

Водила вызвал по сотовому свою техничку. Ее и пробили. И знаете, кто оказался?

Пятнадцатый отдел! Их наружка!

— Точно? — переспросил Голубков.

— Сто процентов!

Молодой оперативник взглянул на хмурое лицо полковника и предположил:

— Похоже, это не очень хорошая новость?

— Ну почему? — возразил Голубков. — Бывают и хуже.

«Но редко», — подумал он.

Лейтенант Авдеев молча стоял, ждал приказаний.

— Сделай-ка вот что, — помедлив, сказал Голубков. — Поезжай в НПО Жуковского.

Узнай в отделе кадров, кто из радиолокаторщиков уволился за последнее время.

Человек работал в отделе Крылова. Узнай, где живет, познакомься. Парень он молодой, подход найдешь. Сказал, что хочет податься в челноки. Есть сомнения.

Проверь. Приказ ясен?

— Так точно.

— Действуй.

Оперативник вышел. Полковник Голубков проводил его хмурым взглядом.

* * *

…Новость, которую принес лейтенант Авдеев, была не просто плохая.

Она была очень плохая.

* * *

Отдел 15-В.

Служба безопасности Президента РФ.

Вот, значит, на кого работал бородатый турист с видеокамерой в Будапеште.

Это означало, что произошла утечка информации.

И не было вопроса откуда.

Она произошла из Кремля.

* * *

Полковник Голубков ткнул в пепельницу недокуренную сигарету и быстро прошел в информационный центр. Приказал Зотову:

— Шифруй. "Центр — Пастухову. К объекту направляется железнодорожный состав из Улан-Удэ. Создайте препятствия для разгрузки состава, для загрузки «Мрии».

— Готово, — кивнул Зотов. — Все?

— Добавь: «Мрия» не должна взлететь". Вот теперь все.