Ухожу, не прощаюсь...

Вера из бухты Сомнения

Московский геолог Георгий Вологдин уже третью неделю торчал в Апукваяме, маленьком корякском поселке на самом севере Камчатки — на подвернувшемся вертолете выбрался сюда за коленвалом и горючим для вездехода и безнадежно застрял; а волноваться было о чем: вездеход сломался в горной тундре в низовьях реки Ватыны невдалеке от её впадения в Берингово море в бухту Наталии, чем питается оставшийся там вездеходчик Александр Говорухин — Георгий мог только гадать; другой его работник — разнорабочий отряда, ленинградский инженер-конструктор Исаак Мочальников, уже больше месяца валялся в трехстах километрах отсюда в районной больнице: в его руках взорвался раскочегаренный неумелыми руками Татьяны-поварихи примус; а о базовом лагере в верховьях Ватыны Георгий вообще боялся вспоминать, там, правда, в относительном достатке продовольствия, горемычничали два остальных члена его небольшого экспедиционного отряда, две красивейшие женщины — и обе Татьяны. Геологу Татьяне Евгеньевне Полыниной было где-то за тридцать, помимо того, что она обладала редчайшим обаянием (Георгия очень занимало, почему она до сих пор не замужем, но спросить не решался), она была отличный работник. Если честно признаться самому себе, то на ней и держалась вся работа отряда, она на четыре года раньше Георгия окончила институт и хорошо знала свое дело, тем более, что он почти все время мотался неизвестно где в поисках вертолетов, горючего, запасных частей — то есть скорее был завхозом, а не начальником. С ней было бы очень приятно работать, но Георгий почему-то стеснялся её, как ни старался, не мог выдержать её взгляда, когда она мягко расспрашивала о предстоящей работе или отчитывалась о сделанном, — и всегда в её присутствии чувствовал какую-то напряженность.

Второй Татьяне, поварихе, было двадцать три года. Первое время Георгий был доволен ею, варить она, правда, не умела, но старалась. Однако продолжалось так недолго: заметив его напряженность при Татьяне-старшей, стала язвить ему, потом все это вылилось в откровенную нетерпимость, она не только перестала варить — даже не кипятила чаю, когда он после долгих маршрутов возвращался в лагерь, он вынужден был сам разводить костер и идти к ручью за водой, или поднималась, ставила чай Татьяна-старшая, насмешливые огоньки таились в глубине её бездонных глаз, а Георгий терялся и злился еще больше. Несколько раз он пробовал серьезно поговорить с Татьяной-младшей как начальник, но она лишь зло смеялась над ним и уходила в тундру, поигрывая своими крутыми бедрами. И особенно вызывающе вела себя при Татьяне-старшей — та не участвовала в их спорах, не брала ни чью сторону, только глаза её, при взгляде на Георгия, становились то ли насмешливей, то ли еще бездонней, он тушевался еще больше; тогда она, то ли щадя его, то ли ей просто надоедало все это, находила какое-нибудь дело и уходила подальше от палаток.

— Беги, беги за ней, — зло смеялась ей вслед Татьяна-младшая.

Как они там теперь?..

Как-то вечером, прячась от дождя и безделия в балке разбазированной в поселке топографической партии, Георгий пожаловался на нездоровое положение в своем отряде начальнику партии — жесткому и решительному парню Ринату Багаутдинову, коренному дальневосточнику, выходцу из казанских татар.

Ринат был всего на два года старше Георгия, но здесь, на Севере, он уже успел облысеть, а в жилах его пульсировала горячая кровь и упрямство предков.

— И кто в этом виноват, по-твоему? — сухо спросил он Георгия.

Тот пожал плечами.

— Начальник и только начальник, — резко ответил за него Ринат.

— Конечно, начальник, но и…

— Никаких «но». Сколько у тебя человек? — усмехнулся Ринат, бригады которого были разбросаны по всему Корякскому нагорью.

— Шесть.

— Сколько? — Ринат презрительно хмыкнул. — И ты не можешь взять их в руки?

— Можно, конечно, но все гораздо сложнее.

— А что сложнее? Гони в шею эту повариху — и все. Рассчитай её к чертовой матери и посади в самолет.

— Не так-то это просто. У тебя производственная экспедиция, ты сам набираешь людей в партию, а я — нет. У меня научная организация, институт Академии наук: ни денег, ни транспорта, ни… Эту распрекрасную Татьяну навязал мне профессор Завьялов, заведующий лабораторией, руководитель моей темы: «Вот, Гера, возьмите, пожалуйста, её с собой, она будет у вас поваром, не обижайте её. Девушке очень хочется посмотреть на Камчатку».

— И все равно ты виноват. Надо было сразу все поставить на свои места, жестко взять в свои руки, — иначе здесь нельзя, а не размазывать сироп. А теперь уже поздно.

Так вот: Георгий Вологдин, за двадцать с лишним дней уставший от ожидания вертолета— то он занят более богатыми заказчиками, тем же Ринатом, то непогода, — уставший от ежедневного преферанса, чтобы как-то убить время, уже в который раз тащился по раскисшему от постоянных дождей поселку. Около магазина, на завалинке, сидели старые коряки: в совхозе был сенокос, по приказу директора водку продавали только людям, не связанным с сеноуборкой. Мужчины предлагали в обмен на водку икру, женщины — ведра жимолости и голубики, но Георгию не надо было ни икры, ни жимолости, он торопливо здоровался: «Амто! Амто!» — и тащился дальше.

В переулке около столовой нерешительно потоптался и снова завернул к крошечному зданию аэропорта: в пилотской томились непогодой пилоты застрявшей из Корфа «Аннушки», и с ними можно было поболтать.

Навстречу ему попалась молодая корячка. Он уже прошел мимо неё, как машинально подумал, что для корячки или чукчанки она слишком высока и у неё неестественные для корячки русые волосы. Георгий оглянулся и встретился с её глазами — с корякскими, нет, скорее с чукотскими, и в то же время не чукотскими. Волосы действительно были русыми, и она была по-своему очень интересна. Нет, не красива, если подойти со всей строгостью привычной европейской красоты, но по-своему очень интересна. «Метиска», — отметил Георгий про себя. Неожиданно встретившись с его глазами, девушка смутилась, что опять-таки было несвойственно для корячки или чукчанки, отвернулась и торопливо пошла дальше на стройных и длинных ногах.

«Да, не дурна», — отметил про себя Вологдин и тут же забыл про неё. Пряча лицо от косого дождя, заторопился в пилотскую.

Пилоты — и застрявшие из Корфа, и местные вертолетчики рубились в преферанс. Ринат Багаутдинов, на прошлой неделе просадившийся до нуля ив то же время никогда не забывающий о работе, торчал тут же.

Георгий уже собирался повернуться и уйти: зарплата, в отличие от них, у него мизерная, он и так задолжал им в общей сложности около двухсот рублей, но они уже закричали хором:

— Заходи, Георгий, заходи!

— Заходи! — подтвердил самый старший из экипажа вертолетчиков техник Валентин

Ильич. — Я накормлю тебя. А то изголодался, а у нас сегодня оленина свежая.

Часа через полтора, сытый и разморенный теплом, Георгий брел по поселку назад: было чертовски тоскливо, полевой сезон подходил к концу, а он его по-настоящему и не начинал, да и из дома ничего не было — по его же вине. При отлете предупредил жену, — чтобы зря не беспокоилась, — что до самого октября вряд ли сможет послать ей какие-нибудь вести, если не случайная оказия: все время он будет в тундре, а рации у него нет, в свою очередь и он до октября вряд ли что сможет от нее получить. Откуда он мог знать, что будет столько торчать в этом проклятом поселке. Раза три на всякий случай заходил на почту: все-таки могла бы написать, тем более, что он просил её об этом в расчете на случайный вертолет, — но от жены ничего не было.

Воспоминание о жене еще больше испортило его настроение: как она там? Была досада на себя, что не договорился как следует о письмах. Но в тоже время: договоришься, а ответить не будет возможности — и будет зря беспокоиться. Так было уже не раз. Георгий не знал, любил или жалел её больше. Она часто болела, он считал, по причине своей чрезмерной чувствительности, незащищенности: пройти бы стороной хотя бы мимо некоторых подлостей жизни, а она — нет, все примет к сердцу. По причине её болезней у них не было детей, Георгий не очень задумывался об этом, ему было не до них, а она очень переживала… Георгий не знал, что больше: любил или жалел её…

Навстречу опять попалась та молодая чукчанка. Георгий посмотрел на неё уже внимательней. Встретившись с его глазами, она опять смутилась, торопливо прошла мимо. Да, она несомненно метиска и по-своему хороша собой: тонкая, высокая, светлые, вьющиеся по плечам волосы — и в то же время раскосые чукотские глаза. Георгий не выдержал, обернулся, чтобы посмотреть ей вслед, — и опять встретился с её смущенными глазами.

«Ах ты, черт побери!» — взволнованно крякнул он и поежился в своей вымокшей под дождем куртке. Надо сказать, что за шесть лет семейной жизни Георгий ни разу не изменил жене. Не то, чтобы его вообще не волновали другие женщины или он был в этом смысле святым: просто все как-то было не до этого, да он и не умел заводить подобных знакомств.

Наутро опять была нелетная погода. Намерзнув в сыром нетопленом балке и почувствовав голод, — дрова давно кончились, а идти за ними под дождем в тундру веселое дело, — Георгий снова поплелся к пилотам.

В дверях пилотской неожиданно встретился с вчерашней девушкой. В руке у неё было ведро, в другой — тряпка. Столкнувшись с Георгием, она растерялась, торопливо сбежала с крыльца. Георгий приоткрыл дверь: пилотская была пуста, в одной комнате пол был вымыт, в другой и в прихожей только была развезена грязь.

«Видимо, она работает здесь уборщицей». Он вышел на крыльцо. Простоял минут двадцать, но никто не приходил. Спустился с крыльца, пошел к калитке.

— А, Георгий, привет! — услышал за спиной голос техника Валентина Ильича. — Наши наверху, в радиорубке. Поднялись, пока тут пол моют. Уже все, что ли?

— Да нет, в одной комнате только вымыто.

— А где же она?

— Убежала в аэропорт. Вон, крыльцо там моет.

— Что же она не домыла? А уже там взялась мыть…

— Какой прогноз?

— Прогноз плохой. Все кругом по-прежнему закрыто.

— Когда же я наконец выберусь в поле?! — Георгий в сердцах махнул рукой, хлопнул калиткой.

— Да ты не расстраивайся особенно-то, не твоя вина. А сегодня воскресенье, все равно бы не полетели, если бы даже самая отличная погода. Только разве санрейс. Ребята уже два воскресенья не отдыхали: то санрейс, то еще чище… Да что же она не убрала до конца? Подожди, я схожу в аэропорт.

Через несколько минут он вернулся с другой девушкой, постарше, типичной чукчанкой. Она смело посмотрела на Георгия и прошла в пилотскую.

— А почему Вера не домыла? — недовольно спросил её Валентин Ильич. — Такая аккуратная обычно, а тут бросила и ушла.

«Надо же, Вера — имя-то какое», — отметил про себя Георгий.

— Испугалась начальника.

— Какого начальника?

— А вот этого, — девушка показала на Георгия.

— А чего его бояться? — удивившись, засмеялся Валентин Ильич.

— Незнакомый человек, — уклончиво пояснила девушка. — А Вера у нас очень стеснительная…

Девушка вскоре кончила мыть, и Георгий с удовольствием сбросил в сенцах резиновые бродни, по чистым прохладным доскам торопливо прошел в теплую комнату.

— Ты посиди пока, а я схожу, попробую достать мяса, — заглянул в дверь Валентин Ильич. — Ребята скоро подойдут.

Георгий уже в который раз стал перелистывать истрепанные, бог весть как попавшие сюда журналы «Человек и закон».

Раздался стук в дверь.

— Да.

Но никто не заходил.

Снова стук.

— Да.

Но опять никто не заходил.

Георгий неохотно выбрался из теплого кресла, выглянул наружу. У крыльца стояла старая корячка с ведром жимолости.

— Возьми ягоду.

— Спасибо. Мне не надо.

— А может, возьмешь?

— Нет.

Старушка помолчала.

— Все скучаешь. Сколько девушек в поселке. Не скучай.

— Да кто меня полюбит?!

— Как это не полюбит? Любая полюбит. Ты сильный, красивый. Ты же знаешь, что геологов у нас любят.

— Знаю.

— Может, все-таки возьмешь жимолостью?

— Нет, спасибо, мне не надо.

Потеряв надежду дождаться пилотов, Георгий потащился через поселок к балку Рината. Навстречу попался Валентин Ильич:

— Куда это ты, Георгий? Сейчас мясо заварим.

— К Ринату нужно сходить. Потом загляну.

— Ну ты приходи, не стесняйся.

— Приду.

Ринат вместе с вездеходчиком лежал под вездеходом.

— Где же твоя многообещанная баня? — спросил Георгий.

— Какая, к черту, баня! Стланнику из тундры не на чем привезти. Дров-то нет. Третий день с вездеходом возимся. Завтра приходи.

— Да какой уж день — завтра да завтра.

— А что делать?! То одно, то другое летит. А запасных частей нет.

Утро опять было дождливым, но часам к двенадцати вроде бы стало проясняться, и Георгий заторопился к пилотам: а вдруг распогодит?

Но прогноз по-прежнему был нелетным, тут-то, над поселком, можно бы и летать, но горы так и затянуты глухими туманами.

Накормленный заботливым Валентином Ильичом, Георгий стал натягивать бродни, как в дверь опять осторожно постучали и на пороге с ведром в руке появилась Вера.

Не успел Георгий разогнуться, чтобы уступить ей дорогу, как дверь перед ним резко захлопнулась, он успел лишь заметить смущение на лице Веры.

Георгий обулся и вышел на улицу — совсем распогодило, а, черт побери, не улетишь! Вера мыла крыльцо аэропорта, если это крошечное строение можно было назвать аэропортом. Увидев его, оставила ведро и спряталась за дверью. Вместо неё вышла вчерашняя её подруга, взяла ведро, тряпку и, улыбаясь, пошла навстречу Георгию.

— Я сейчас вымою вам пол, а Вера вместо меня в аэропорте помоет, — сказала она подошедшему к Георгию командиру вертолета Юре Шаронову.

— Так что, она всех боится или только меня? — не на шутку обиделся Георгий.

— Всех. Стеснительная она у нас очень. Обычно у нас девушки смелые, а она стеснительная. В отца, что ли?

— А кто у неё отец?

— Русский. Звали Георгием. Как и тебя. Он умер здесь в горах, замерз. Вера нездешняя. Она родилась далеко отсюда, у моря. В бухте Сомнения. Знаешь такую?

— Знаю.

— Раньше там чукотский поселок был. Теперь нет.

— Ас кем Вера тут живет?

— С матерью. Мать у неё тоже от русского. И у Веры его фамилия осталась, своего-то отца она фамилию не знает — он не жил с ними. А тот жил.

— А как её фамилия? — удивленно спросил Георгий.

— Ирженина… Ладно, мне нужно пол мыть.

— Ну, скажите ей, чтобы она не боялась меня, — сказал ей вслед Георгий. Его не на шутку задело, что эта странная девушка Вера избегает его, боится. — Что я ей сделаю?

— А она не боится, — неожиданно оглянулась девушка.

— А что же?

— Ты ей нравишься. Давно нравишься, а сказать она стесняется. Странный ты какой-то. Ходишь все грустный. Вот она тебя и пожалела.

Георгий от неожиданности ничего не ответил.

Утром была погода, но вертолет опять перехватил Ринат. Георгий обиделся на него, а тот лишь отмахнулся:

— Ты пойми, у меня тоже работа. Кто успел, тот и съел. Тут иначе нельзя. Тем более, я официальный заказчик вертолета.

— Но пойми, Ринат, тебе вертолет нужен каждый день, а мне всего на день — мог бы уступить.

— Сегодня никак не могу.

— Но ты мне каждый раз так говоришь. Войди в мое положение.

— Не могу. Кто же тогда будет входить в мое положение?!

Георгий обиженно отвернулся и пошел в поселок.

Ринат лишь пожал плечами, усмехнулся.

— Может быть, на самом деле сегодня поработаем на него? — спросил его командир вертолета. — Уже половина августа, а парень, можно сказать, еще и не начинал работы. А его вездеходчик, наверное, уже загибается с голоду.

— У меня пять бригад сидят без работы. И в некоторых тоже, наверно, уже нет продуктов.

Вечером Георгий слышал, как пришел вертолет, но решил не ходить к пилотам: там, в своих красных «запорожских» шароварах, довольный сегодняшним днем, будет ухмыляться Ринат, — но не выдержал, пошел.

— А, Георгий, — радостно приветствовал его Валентин Ильич. — Иди причастись. Ребята мои сегодня на обратном пути в Хатырку залетали. Приняли по рюмочке. Им больше нельзя. А посмотри на Володю, он причастился основательно.

И точно: дизелист Володя пытался ему что-то сказать, но никак не получалось, он лишь блаженно улыбался и падал перед Георгием на колени:

— Мы… земляки… я… земляки… Я, между прочим… в студии МАХТа… учился… Понимаешь…

— Какого МАХТа? — не понял Георгий.

— МХАТа, — пояснил Валентин Ильич. — Лишнего чуток хватил, вот у него и замыкает, перескок получается.

Георгий засмеялся.

— Да он на самом деле, кажется, там учился, — сказал Валентин Ильич. — Трезвый молчит, сколько не выпытывай, а выпьет лишку — начнет рассказывать. То ли бросил, то ли выгнали.

Георгий, пожалуй, в первый раз внимательно посмотрел на Володю, которого до этого видел по нескольку раз в день, но тот уже сладко спал, уткнувшись лбом в угол. Тут пришел, в своих красных штанах, Ринат, хищно и довольно улыбающийся, и пир пошел горой.

— Хочешь свежий анекдот? — краем половика наводя блеск на свои моднецкие туфли — как он умудрялся ходить в них по Апукваяму, — повернулся к Георгию второй пилот вертолета, чернявый и красивый, как молодой бог, Армен Дадаян, пришедший в экипаж полгода назад вместо ушедшего на пенсию известного всей Камчатке и Чукотке Ивана Лукича Воронова.

— Не до анекдота мне.

— Да брось ты, улетишь, от работы кони дохнут… Так вот, слушай. Сидят корякские ребятишки на лужайке и пустыми кружками чокаются. Их спрашивают: «Что это вы делаете?». Что они, думаешь, отвечают?

— Не знаю.

— «Однако, в геологов играем».

Все захохотали, а бортмеханик Витя Гусев от смеха даже сполз с кресла.

— Я слышал этот анекдот, только немного не так, — сказал Георгий.

— А как? — заинтересовался Армеша Дадаян.

— «В летчиков играем. В полярных летчиков играем». Вот, посмотри на Володю, яркий пример.

— Ну, Гера, ты сегодня просто не в духе… Ну так я не дорассказал об отпуске, — повернулся он к Раису. — Взяли мы его значит. За два года. Был знакомый мужик в облисполкоме. Через него купили вскладчину втроем, экипажем, «Москвич». У Челябинска отобрали права у меня, у Горького— у Володьки, а когда переезжали через Волгу, Витька врезался сзади в МАЗ. Мотор весь, разумеется, разбил. Что делать? На счастье, навстречу бульдозер. Остановили: «Будь другом, сковырни его в Волгу!» «Да вы что, ребята, с ума сошли?!» «На вот тебе за это бутылку коньяка, только сковырни!» Пожал плечами: «Дело ваше». И сковырнул его с моста. Мы облегченно вздохнули — намучались только с этим «Москвичом», И пошли дальше — впереди еще было два месяца отдыха…

Часа через три Георгий, возбужденный и легкий от выпитого, а выпил он изрядно, — шел к себе домой, в пустовавший, а потому бесцеремонно занятый им балок московских аэрогеологов. От крошечного клуба в разные стороны расходились люди — только что кончился фильм. Георгий от единственного освещенного столба перед клубом повернул в переулок меж растянутых по кольям вместо изгороди старых сетей, чтобы попасть на мосток через речку, неожиданно впереди себя увидел Веру, осторожно спускающуюся по скользкому и грязному склону.

Она, разумеется, не видела его. Кровь, взбодренная водкой, всколыхнулась в нем, он вспомнил, что он мужчина, ему было приятно, что он нравится этой странной девушке, ему захотелось легких подвигов, и, весь подобравшись, напружинившись, Георгий решительно догнал её:

— Здравствуйте, Вера!

— Здравствуйте! — Георгий чувствовал, как она вся напряглась, и ему нравилось быть сильным и властным рядом с ней.

— Почему ты все прячешься, избегаешь меня? — грустно спрашивал он, чувствуя в своем голосе фальшь. — Неужели я такой страшный.

— Нет, — сказала она тихо и еще ниже опустила голову.

— А что же? — Он был неумолим.

Она молчала.

Тем временем они подошли к мосткам через речку. За речкой уже не было ни домов, ни яранг, одни лишь экспедиционные балки. Вера свернула вдоль речки направо. Георгий решительно взял её за руку и повернул к себе.

— Зачем вы так на меня смотрите? — чуть слышно спросила она.

— Ты нравишься мне. — Он не врал. Она действительно сейчас очень нравилась ему.

Она молчала.

— Ты нравишься мне, а ты меня обижаешь, прячешься от меня.

Она молчала.

— Идем ко мне. Здесь дождь.

— Нет. Уже поздно, — слабо сопротивлялась она.

— Ты боишься меня?

— Уже поздно.

— Идем. — Он мягко, но требовательно тянул её за руку. Она слабо сопротивлялась, потом послушно пошла рядом. Тогда он одной рукой обнял её за плечи, другой прижал к себе и почувствовал, как трепетно, податливо и желанно её упругое и гибкое тело…

Свеча дотаяла, потухла, и Георгий приподнялся на локтях, чтобы зажечь другую. Была расслабленная пустота, он больно вспомнил, что в чувственном полубреду называл Веру теми же ласковыми именами, что и жену.

— А кто был твой отец? — спросил он, о чем давно хотел спросить.

— Он, как и ты, был геолог.

— Ты когда-нибудь видела его?

— Нет. Он только ночевал у нас несколько дней, когда была сильная пурга, а потом снова ушел в тундру. И больше не приходил. Потом пришел другой геолог, на другое лето, сказал, что он замерз в горах.

— А как была фамилия твоего отца?

— Я не знаю.

— Говорят, и у твоей матери отец был русский?

— Да. А кто тебе сказал?

— Твоя подруга. У тебя его фамилия?

— Да.

— А кто он был?

— Он был женат на моей бабушке. Он пришел сюда давно, после гражданской войны. Он был белым офицером. Их разбили под Охотском, и несколько человек ушли в горы, в тундру. Которые не хотели сдаться. Его родители жили в Москве и были очень богатыми. Он был князь, кажется. Он был очень молодой и сильный. Он не замерз в горах и пришел к чукчам, которые кочевали рядом с коряками. Он взял себе в жены самую красивую девушку в стойбище, мою бабушку, и стал жить, как чукча. Завел собак, оленей. Он был потом лучшим каюром в наших местах. Его знали по всей Чукотке. Он был очень сильным и большим, ни чукчи, ни коряки не могли с ним тягаться.

— Что было с ним потом?

— Умер, когда старый стал. Один раз его хотели забрать, на собаках приходил начальник, спрашивал, как он живет, не делает ли худа корякам и чукчам. Но все говорили, что он очень хороший человек.

— И где его похоронили?

— Сожгли в тундре. По нашему обычаю.

— От него остались какие-нибудь вещи?

— Нет. Только фотокарточка какой-то девушки в железной коробочке. Тонкая-тонкая такая коробочка на цепочке. Я пыталась открыть её, но не смогла.

— Медальон, — сказал Георгий.

— Что? — не поняла она.

— Это называется медальоном.

— Мать говорила, что он поклонялся этой девушке, как наши старики духам. Он никогда не пил, как чукчи. Но когда редко пил — много пил. Ставил перед собой эту коробочку. Ставил и пил.

— Ты покажешь мне её?

— Покажу… Ты еще долго будешь здесь в поселке? — Он уловил в ее голосе печаль.

— Не знаю. Наверно, еще долго.

— Мать говорит, что ты похож на моего отца.

— Да? — Георгий, окончательно протрезвевший, чувствовал себя виноватым больше перед собой, чем перед Верой: слишком легко и бездумно воспользовался он её святой доверчивостью и простотой. Впрочем, тут все было сложнее.

— Она еще прошлым летом мне это сказала. Помнишь, ты здесь долго жил, когда не было вертолета.

— Помню.

— Я пойду, а то мать меня потеряет.

— Я провожу тебя.

— Нет, не нужно, — засмеялась она и совсем не по-чукотски прижалась к его лицу своими русыми волосами. — Темно, дождь, потом тебя самого провожать надо будет вы в тундре как дети… Ты придешь к нам в гости?

Георгий засмеялся.

— Приду.

Утром Георгия растолкал Ринат Багаутдинов:

— Вставай, вставай! Летим. Пришел хороший прогноз.

— Но я не успел дать заявки.

— Полетишь без заявки. По моей. Тебе еще твои скудные летные часы пригодятся. Я заброшу тебя по пути. Так и быть, сделаю небольшой крюк. Только бензина много взять не могу. У меня и так загрузка большая, пилоты ворчат. Сколько тебе на первое время надо?

— На первое время бочки две хватило бы.

— Возьмем три. Только пилотам не говори, что твои, завопят, вертолет и так перегружен. Давай, через полчаса взлет. Я побегу за картами.

Торопливо одевшись, подхватив полевую сумку, Георгий побежал к аэродрому.

Из пилотской ему навстречу с ведром в руке вышла Вера. Он смутился больше неё и не знал, что сказать.

— Ты улетаешь? — тихо спросила она.

— Улетаю.

— Когда вернешься?

— Не знаю, Вера. У меня столько работы, а я её почти и не начинал. — Видя, что она вся поникла, виновато добавил — Так получилось. Но на обратном пути я обязательно залечу. Когда выбираться буду. Другой дороги в Корф нет.

Она молча кивнула.

— А почему я тебя раньше не видел? — Георгий не знал, о чем говорить.

— Я в отпуске была.

— Георгий! Георгий, на взлет! Пока не отменили. Вчера была заявка, пока, правда, не подтвержденная, на санрейс, — пробежал мимо командир вертолета Юра Шаронов. — Если сейчас не вылетим, нас могут перебросить туда.

— Бегу!.. Ну, я полетел, Вера. Месяца через полтора я, наверное, буду здесь. А может, и раньше.

Она опять молча кивнула.

Георгий побежал к вертолету.

— Георгий!

Он остановился.

— Георгий! Я принесла. — Глаза у неё были влажными.

— Что принесла? — не понял он.

— Вот. — Она протягивала ему что-то.

Это был медальон.

Георгий осторожно взял его в руки. Это был серебряный медальон на золотой цепочке. Он пообтерся от времени, стекло его было поцарапано, но оно было так прочно впаяно в металл, что больше чем за полвека суровой кочевнической жизни вода ни разу не проникла вовнутрь, и фотография сохранилась.

Георгий поднес медальон поближе к глазам. Из-под поцарапанного стекла, из давно улетевшего времени на него смотрели прекрасные и печальные глаза молодой и прекрасной женщины. На мгновенье ему показалось, что что-то неуловимое есть от неё в Вере.

— Взлетаем! — пробежал мимо Армен Дадаян.

— Бегу. — Георгий еще раз взглянул в прекрасные и печальные глаза неизвестной женщины, которой, наверно, уже давно не было на свете. — Ну, ладно, Вера! — и побежал к вертолету.

«Кто она? — думал он. — Мать? Невеста? Жена?».

Облачность была низкой, и вертолет, словно штурмовик, с грохотом шел над самой рекой, переходя с одной на другую из её многочисленных проток. Неделю назад выпал снег, и Георгий с трудом узнавал знакомые места. Он думал о том, что вверх по этой реке после крушения в Беринговом море три века назад шел «со товарищи» Семен Дежнев. Георгий теперь знал, что это был за путь — вверх по Апуке по её сплошным протокам и болотам. Вниз еще можно пробиться — на плоту, а вверх — голодные, холодные? Даже в наши дни: в добротной одежде, в резиновых броднях, с вездеходами, с проводниками — этот путь под силу не каждому. Георгий немало помесил здешних болот и втайне гордился тем, что работал в местах, где когда-то шел Дежнев. Теперь он знает, что это был за путь… Георгий вспомнил, как два года назад в срединной Камчатке на речке, которую теперь зовут Федотовкой, он долго стоял над развалинами избы, поставленной товарищем Семена Дежнева Федотом Алексеевым Поповым после того, как в 1654 году их в Беринговом проливе разметало штормом в разные стороны. А Дежнева выбросило вот куда-то сюда, на Олюторский полуостров, откуда он, одного за другим теряя людей, пошел на север, на Анадырь, а Попова прибило к никому неведомой тогда Камчатке, и в той избе он «со торищи» зимовал после кораблекрушения и тяжелого похода по полуострову. Георгий наизусть помнил строчки из челобитной Семена Дежнева о дальнейшей судьбе Попова: «А в прошлом году ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якуцкую бабу Федота Алексеева, и та баба сказывала, что де Федот и служилый человек Герасим померли цингою, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не зная де куда…».

«Якуцкая баба Федота Алексеева»… Да и сам Дежнев был женат на якутке. Еще во время оймяконского похода. Ее звали, кажется, Абакаяда Сичю. Что-то не знаю, вернулся ли он когда-нибудь в свой Устюг Великий. Вряд ли, он ведь был, кажется, бедным переселенцем…

Георгию было грустно. Он прощался с этими местами — с реками Апукой, Ачайваямом, Ватыной… Как он раньше мечтал поскорее выбраться отсюда, а теперь вот, когда наконец вырвался, грустно. Здесь осталась часть его жизни, в общем-то, не так уж много, но если подумать, как она и без того коротка. Здесь оставались люди, которые ему не раз помогали в нелегкую минуту: пилоты-вертолетчики, геодезисты и топографы из партии Рината Багаутдинова, ребята из Девятой экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста, бесхитростные оленеводы — коряки, чукчи, эвенки, эскимосы, русские. На будущий год последний его полевой сезон на Крайнем Севере, это решено твердо, тем более, что необходимый для кандидатской материал вроде бы уже собран, он будет работать намного севернее, за горой Ледяной, по сути дела, уже на Чукотке. Впрочем, туда, за Ледяную, на реку Укэлаят, перебросит свою базу и Ринат.

Подлетали к поселку. Когда будет «борт» в Корф? Сколько придется ждать? Георгий вспомнил Веру, которая родилась в бухте Сомнения, и ему снова стало неловко. Он был виноват перед ней, хотя в чем он был виноват? Нет, все гораздо сложнее. Её простое, искреннее чувство все-таки заставляло его чувствовать себя перед ней виноватым. Её доверчивость, её святая простота и нежность. Её необычная судьба.

Что он ей скажет? Повторится ли подобная ночь? Нет, не должна. Этой ночи не было бы и тогда, если бы он был трезв. Но как все объяснить ей, чтобы не оскорбить её? Она, конечно, ничего от него не ждет, ничего от него не будет требовать — и почему-то именно это ворошило его совесть.

Он вспомнил медальон. Кто она, эта прекрасная женщина на фотографии? И кто был этот юноша Ирженин, с белой армией докатившийся до Тихого океана, безжалостной судьбой заброшенный в страшное сборище генерала Пепеляева, так и не пожелавший сдаться на милость победителю, ушедший в этот дикий край?..

К Георгию подошел бортмеханик и прокричал на ухо:

— В Корф идет «борт». Тебе повезло. Можешь сразу улететь.

— А успеем мы к нему?

— Должны.

Через полчаса впереди внизу показались одинокие яранги, а потом и крыши домов. У домика аэропорта стояло милое создание — «Аннушка»! Увидев её бесхитростные, дорогие сердцу каждого северного бродяги очертания, Георгий заволновался: вдруг она не дождется, улетит, только сейчас он понял, как торопится домой.

— Не беспокойся, — прокричал ему на ухо бортмеханик. — Мы по рации попросили подождать.

Вертолет сел. У края взлетной полосы, провожая самолет, каждый прилет которого для поселка праздник, толпилось почти все население поселка: мужчины, женщины, дети. Георгий, прищурившись, пытался узнать среди них знакомых, на мгновенье ему показалось, что за другими спинами он увидел Веру, но было далеко и слепил снег, а от самолета ему махали руками, торопили, и он, наспех распрощавшись с вертолетчиками, побежал к «Аннушке», чуть успел забросить в люк рюкзак и запрыгнуть сам, зарокотал мотор, «Аннушка» круто развернулась, уводя из поля зрения Георгия людей на краю аэродрома, коротко попрыгала по кочкам, словно галка, — и внизу, косо и в сторону, поплыли крыши домов, собаки, вездеходы, то там, то здесь ржавеющие по тундре, и Георгий Вологдин чувствовал себя виноватым перед этой скупой и суровой землей.

Прошел год. Даже больше. Кончался сентябрь. Свой немногочисленный отряд, в котором в этом году не было ни Татьяны-младшей, ни Татьяны-старшей, и Георгий с грустью вспоминал об обеих, ему удалось выхватить из тундры на случайно подвернувшемся вертолете прямо в поселок Слаутное еще неделю назад, чем он был очень доволен, и теперь они вдвоем с Александром Говорухиным спокойно ползли на вездеходе к базе Рината на Укэлаяте, где Георгий оставит все свое немудреное хозяйство на сохранение до будущего преемника.

— Смотри, поворот точно как на Ватыне, — оторвал его от мыслей вездеходчик. — Где я в прошлом году без коленвала сидел.

— Да, похоже.

— Если бы ни коряки из Слаутного, что шли тогда со стадом к океану, туго бы мне пришлось.

— А ты разве на том повороте их встретил?

— Нет, недалеко от бухты Наталии. Когда понял, что ждать тебя бесполезно, пошел туда: вдруг, думаю, там есть кто, ведь одно время там ленинградские океанологи стояли. А там никого. Только этот большой черный крест.

— Ты что-нибудь узнал о нем?

— Коряки из Таловки говорили, старикам рассказывали их деды, что там похоронена какая-то русская женщина. Её снесли с большого корабля после шторма, она была женой друга большого начальника, он сильно плакал и все никак не хотел уходить на корабль. Закопали её в землю, потом выстрелили из пушки и ушли в океан… А так, сколько потом не спрашивал, у моряков, у летчиков, никто ничего не знает. Правда, один мужик из партии Рината говорил, что это жена какого-то капитана, кажется, Лигова, который был отчаянная голова и терпел бедствие в этих местах. Что об этом даже книга есть, но названия он не помнит.

— Я дома, когда работал в библиотеке, специально рылся в книгах, но тоже толком ничего не смог выяснить. Сведения самые разноречивые. В справочнике «Русские мореплаватели», выпущенном Воениздатом, написано, что бухта названа в честь русского промыслового судна «Наталия» компании Шелихова. В другом справочнике — в честь его жены Натальи Алексеевны. Я о ней и раньше читал. Это была редкостная женщина, она не только делила с мужем все тяготы многолетних охотских и тихоокеанских скитаний, но и даже после его смерти не покинула Аляски, а продолжала там его дело: доказывала правительству великую будущность российской американской колонии, с тревогой писала об англичанах, протягивающих туда руки.

— Но эти сведения не противоречат друг Другу. Даже если бухту назвали в честь корабля, то корабль в свое время несомненно был назван в честь жены Шелихова. Хотя, может, было и наоборот. Бухту назвали в честь его жены, а потом это забылось, и стали считать, что в честь корабля.

— Может, и так. Но в третьем справочнике утверждается, что бухта обследована в 1885 году вольным шкипером Геком на шхуне «Сибирь» и им же названа по имени жены Линдгольма, владельца этой шхуны. И теперь я больше склоняюсь к этой версии, тут слишком многое совпадает: жена друга большого начальника, как говорили тебе коряки, а им я верю больше, чем справочникам; Лигов — скорее всего никто иной, как Линдгольм, эти фамилии созвучны, а тот мужик из партии Рината мог ошибиться, переделать фамилию на русский лад…

База была пуста. Но к вечеру неожиданно пришел из тундры знакомый Георгию разнорабочий Лямин, пожилой, вечно молчащий, оставленный на базе за сторожа, — уходил на рыбалку. Лямин им обрадовался, напек блинов, наварил манной каши. Уже неделю была низкая облачность, то и дело сыпался дождь, но Георгия это впервые нисколько не волновало: работа закончена, а вертолет рано или поздно все равно придет, за годы работы в здешних местах Георгий научился ждать. Да и просто приятно было теперь посидеть без дела, ни о чем не заботясь, на теплой и сытой — чужой! — базе, куда рано или поздно все равно придет вертолет.

Вертолет появился через пять дней. Георгий и не мечтал, что он появится так скоро. По гулу Георгий понял, что вертолет перегружен, — значит, на борту скорее всего сам Ринат, он вспомнил извечный спор Рината с вертолетчиками, тот все время старался загрузить побольше, до предела, а дай волю — выше всякого предела.

Вертолет скрылся за небольшим увалом, вывернул из-за него, навис над поляной с бочками, служащей аэродромом, и вдруг с высоты метров в тридцать упал. Георгий не сразу сообразил, в чем дело, а сообразив, уже вроде бы стал успокаиваться, потому что вертолет стоял на земле на всех трех своих ногах, мало того — открылась дверца и из неё, как это всегда бывает, первым выпрыгнул бортмеханик. Но вдруг вертолет стал заваливаться на бок, на бортмеханика, тот, не имея времени отбежать в сторону, запрыгнул обратно в вертолет, который валился все больше, а из сопла вдруг вырвался огонь, и низ вертолета стало лизать, распространяясь вверх и в стороны, дымное грязное пламя.

Из полуоткрытого люка накренившегося вертолета один за другим выскакивали люди, бежали в сторону базы; на лице впереди бегущего была кровь — и только теперь Георгий сообразил, что нужно делать. Он бросился к дощатому балку, на котором белой краской наискось небрежно было выведено «Аэропорт», схватил чудом оказавшийся там огнетушитель и бросился к вертолету. Какой-то широкоплечий мужик вытаскивал через фонарь первого пилота. Когда подбежал, мужик обернулся, и Георгий узнал в нем Рината.

— Привет! — прохрипел тот. — Давай… Вовремя ты…

Потом они сидели в балке и ждали пятичасовой связи, чтобы Ринат по своей рации сообщил в поселок о случившемся: вертолетная рация на земле не действовала, к тому же, наверное, она была разбита. Обошлось в общем-то благополучно: первый пилот, все тот же Юра Шаронов — Георгий меньше всего ожидал встретить его здесь, уже который год Юра грозил бросить к черту Камчатку и податься на родной Урал, а в прошлом году при прощании сказал Георгию: «Все, в феврале улетаю, жена уже часть вещей отправила», — сломал два ребра, бортмеханик — ногу, остальные отделались ушибами и легким испугом— загоревшуюся под вертолетом тундру Георгий успел потушить.

— Ну, Георгий, спасибо тебе, — морщась от боли, говорил Юра Шаронов. — Сам бог, наверное, послал тебя на нас. Все от вертолета бегут, я не могу вылезти, вертолет горит, а ты — к вертолету. Думаю, галлюцинации это или я уже на том свете: откуда тебе взяться на этой базе, ведь ты работаешь где-то гораздо севернее? Век тебя не забуду. Да и Чукотка тебя не забудет, — кивнул он в сторону притихших в углу чукчей-оленеводов, которых Юра — в отличие от совхозного начальства, всегда старающийся помочь им, — перебрасывал от стада к стаду, и про которых при катастрофе совсем забыли, и только Георгий вытолкал их, забившихся в хвост, из вертолета.

— Чукотка его и так не забудет, — усмехнулся Ринат, смазывая маслом ожоги на руках.

— А как же, — поддержал его второй пилот, никогда не унывающий Армеша Дадаян, а сейчас даже он был удручен, но, кажется, не столько катастрофой: чуть ли не с детской обидой рассматривал он свои выпачканные в пене огнетушителя тщательно отутюженные и расклешенные книзу, вопреки летной форме, брюки. — Ну и постарался ты, Гера. Наверно, зло держишь — пол-огнетушителя на меня вылил… Сколько ты, Гера, здесь проработал — четыре сезона?

— Четыре.

— Я имел в виду не только это, — Ринат опять усмехнулся.

— А что еще? — спросил Армен Дадаян.

— Да так, — Ринат помялся, посмотрел на часы, до связи еще было время, он встал и, выходя из балка, кивнул Георгию: — Выйдем-ка.

Раненый, накренившийся на бок, вымазанный в саже вертолет стоял на краю поляны, как угрызенье совести. При виде его Ринат поморщился.

— Ты знаешь, что у тебя родился сын? — прикуривая, спросил он.

— Какой сын?.. Где?.. — не понял Георгий.

— В поселке, на нашей прошлогодней базе. У Веры.

— Ты серьезно?..

— Вполне.

— А ты откуда знаешь?

— Я был там недавно. Залетали туда. Торчали три дня, ждали погоду. Сначала мне Гордеич сказал, сторож аэропорта. Я не поверил. А потом встретил её. Она спряталась от меня, убежала. А на другой день в аэропорт пришла мыть пол её подруга, отозвала меня в сторону и спросила, жив ли ты и где теперь.

— И что ты сказал?

— А что я мог сказать?! Что жив, что работаешь. Что в их поселок никак не можешь попасть — туда от вас не ходят вертолеты.

— А она?

— А она говорит: «Передай Георгию, что у него родился сын. Что назвали его тоже Георгием».

— Это Вера просила передать или она?

— Не знаю. Она просто сказала: «Передай Георгию, что у него родился сын». А насчет того, Вера это просила или ей самой пришло в голову, не знаю… Так-то вот. — Ринат бросил окурок, еще раз, поморщившись, взглянул на покалеченный вертолет, вернулся в балок. А Георгий остался осмысливать неожиданное известие.

Уже два сезона, как Георгий Вологдин работал в Европе, на Печоре. Дома все было по-прежнему. Несмотря на то, что жена ушла с работы, отдохнула и вроде бы основательно подлечилась, все их планы на рождение ребенка кончились запоздалым, а потому особенно тяжелым абортом: начался жесточайший токсикоз, и врачи сказали, что нужно выбирать: или мать, или ребенок, иначе может случиться — ни её, ни его. Георгий тяжело переживал это, как мог, успокаивал жену — и вдруг понял, что любит её как никогда раньше. Что раньше, может быть, он её и не любил, не то, что не любил, а было в его любви какое-то самоутверждение, что ли: что он мог влюбить в себя, что его полюбила такая красивая и умная женщина, что в семье у них, в отличие от многих, полное взаимопонимание, что она не мешает его работе, что она, несмотря на все свои болезни и утонченность, очень мужественная женщина. Четыре года назад он потерялся на северной Камчатке в районе горы Ледяной, заболел его напарник разнорабочий Сергей Артемьев, и они не смогли выйти к развилке рек, где их должен был подобрать вертолет. Рации? не было, и они почти месяц сидели в снегах в палатке, с трудом находя хворост для костра; поисковые вертолеты долго не могли найти их: то искали не там, то непогода, — и, вместо октября, он вернулся домой только в декабре. При возвращении она не сказала ему ни слова, что его даже немного задело, он не подал виду, но однажды задумался: или она просто не представляет всех трудностей его работы (в какой-то степени так и? было, и это его вина: он многое от неё скрывал, преподносил, якобы там все просто и легко, чтобы она меньше беспокоилась), или в ней завелось равнодушие к нему?

И теперь вот он понял, что любит её как никогда раньше, что, может, и полюбил вот только сейчас — не за красоту, не за ум, не за свое эгоистичное самоутверждение, а за её жертвенность, мужество, боль, несостоявшиеся мечты.

После окончания полевого сезона он — как никогда раньше — торопился домой. Он никогда не любил её, как в эту необыкновенно снежную и метельную зиму, но в сердце была какая-то сумятица.

Подходило время отпуска. В месткоме ему давали путевку в Крым, но он обещал подумать. Какая-то тоска, сумятица, которым он до конца не мог найти объяснения, вселились в душу. Ну что бы: прекрасная, любимая жена, любимая работа, хорошая квартира почти в центре Москвы, вечером приходили друзья, знакомые, расспрашивали его о Печоре, о Чукотке, о Камчатке. Он рассказывал с неохотой — в душе была какая-то сумятица. Он все больше ловил себя на мысли, что тоскует по так опротивевшей ему раньше тундре, по тяжелой работе, полной неожиданностей, риска и промозглых костров, по грубому и жесткому Ринату Багаутдинову — по всему, что тогда так осточертело и от чего при первой же возможности он так поспешно бежал.

Как-то вечером они сидели с женой у телевизора. Неожиданно в «Клубе кинопутешествий» — корякская тундра, извержение вулкана Толбачика.

В эту ночь Георгий долго не мог уснуть.

— Знаешь, я, наверное, слетаю на Камчатку, — на другой день осторожно сказал он жене. — Наши отпуска в этом году все равно не совпадают. Столько лет работал на Камчатке и не видел вблизи вулканов. А сейчас как раз началось извержение Плоского Толбачика. Слышала же, что после Безымянного это самое грандиозное извержение в нашем веке.

Через десять дней он уже летел на Камчатку. Но он врал жене. Он летел не на вулканы. Точнее, не только на вулканы. Он летел в маленький поселок на самом севере Камчатки. Георгий сам толком не знал, зачем летит туда, что он будет там делать, как его встретят, что решит.

Там будет видно. У него не было никакого решения.

Там жил erg единственный сын, тоже Георгий, которому было уже три года и которого он никогда не видел.