Укол мафии

Глава пятая

Доминика Верильо сегодня не устраивали ни добрые старые итальянские рестораны, ни его огромный дом в Кенсико, штат Нью-Йорк, ни его трехэтажный особняк в стиле «тюдор» в Гудзоне, штат Нью-Джерси. Не годился и дом на Палм-Бич. Все эти места, так или иначе, находятся под наблюдением и к тому же напичканы подслушивающими «жучками» – маленькими электронными штучками, так хорошо вписывающимися в американский образ жизни. Аккуратными. Технологичными. Без эмоций. Но бывает и так: понадеешься на них, не подозреваешь, что они на самом деле не работают, а когда спохватишься, поезд уже ушел.

Но в целом они работали неплохо, так что Доминик Верильо предпочитал не обсуждать в офисе серьезные дела. Да, «жучки» мешали, конечно, но не могли его остановить. Из-за них ни в дорогих ресторанах, ни в загородном доме, ни в трехэтажном особняке на Палм-Бич нельзя было серьезно поговорить о делах. У этой системы электронного наблюдения было, однако, свое слабое место – фактор времени. Дай время, и правительство, полиция, даже твой финансовый агент нашпигуют подслушивающей аппаратурой любое здание, которое ты построишь, купишь или снимешь. Но только в том случае, если дать им время.

Если же поторопиться и управиться с делом за десять минут где-нибудь в новом, укромном местечке, то можно считать себя в относительной безопасности, словно прослушивающих аппаратов никогда и не изобретали.

И вот однажды ясным днем в начале лета, когда деревья на Парк-Авеню и Восемьдесят первой улице в Нью-Йорке еще сияли свежей зеленью, на восточной стороне этой улицы одно за другим стали останавливаться такси, высаживая абсолютно одинаковые по составу компании: пожилой мужчина в сопровождении двух человек помоложе. Все эти произошло между двумя часами пятью минутами и двумя часами десятью минутами. Прибывшие принялись раскланиваться и прикладываться к ручке, пока дон Доминик Верильо – в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке – не сказал:

– Нет, не надо. Не сейчас. Не сейчас.

А поскольку все норовили запечатлеть поцелуй именно на его руке и отвесить поклон именно ему, на этом все и закончилось. Тут подкатили пять лимузинов – за десять минут до того их наняли в пяти различных местах – и все в них быстро разместились.

Доминик Верильо сел в первый, самый почетный автомобиль, естественно, вместе с Пьетро Скубичи – приятным седым джентльменом из Нью-Йорка, одетым в помятый костюм и белую рубашку с завернувшимся кверху воротничком, – его жене было уже за семьдесят и зрение начинало ей изменять.

Пьетро Скубичи был главой всех мафиози в Нью-Йорк Сити и в течение полутора дней мог бы, возникни у него такое желание, выложить восемьдесят два миллиона долларов наличными в бумажных пакетах. Но в данный момент у него на коленях в мятом бумажном пакете лежал жареный перец на случай, если Доминик Верильо пожелает провести совещание в ресторане. Скубичи не любил расплачиваться в ресторанах Нью-Йорка, потому что «они все время вздувают цены». То, что и он отчасти был тому виной, во внимание не принималось. Это деньги «входящие». А расплачиваться – деньги «исходящие». Посему он и прибыл с собственной едой. Рядом с ним на заднем сиденье расположился Франсиско Сальваторе – помоложе Скубичи, лет сорока с небольшим, в костюме от Кардена, плавные и изящные линии которого, казалось, ничто не может нарушить. У него была пышная, словно лепная, шевелюра, ногти с маникюром, очень загорелое лицо. Зубы – белые, ровные, безупречные. Ему часто говорили, что если бы он захотел, то легко стал бы киноактером. Но он не захотел: в его возрасте получать столько, сколько зарабатывают Рок Хадсон или Джон Уэйн, означало потерю в деньгах.

Кстати, денег он с собой не носил: даже купюры портили бы линию костюма. Почтенный Скубичи, повернувшись к нему в ходе беседы, нечаянно задел сальным пакетом брюки Сальваторе, и на них осталось темное пятно. Салваторе сделал вид, что ничего не заметил. Но даже в самолете, на обратном пути в Лос-Анджелес, он продолжал чертыхаться и успокоился только тогда, когда снял костюм и выбросил его.

Справа от Скубичи сидел Филемано Палмуччи – или «Толстяк О'Брайен» – с огромной головой на мощной шее, которая незаметно перетекала в столь же мощный торс. Вся эта гора мяса была увенчана серой мягкой шляпой на два размера меньше, чем нужно.

Толстяк О'Брайен ни разу не улыбнулся, он смотрел, не оборачиваясь, вперед, словно сосредоточившись на переваривании собственных внутренностей. Он был из Бостона.

Впереди, конечно же, сидел Доминик Верильо, который и собрал всю компанию. Он сидел в пол-оборота к тем, кто ехал на заднем сиденье – так было и вежливо, и душевно. Его лицо могло бы украсить обложку журнала «Бизнес менеджмент», хотя говорил он гораздо эмоциональней, чем пристало бизнесмену, и размахивал руками. В нем было куда больше человеческого, чем в похожих на ходячие трупы высших правителях Америки.

– Надеюсь, вы в добром здравии, – сказал Доминик Верильо.

– В добром, – ответил Пьетро Скубичи, у которого было право отвечать первым, – и моя жена здорова, только теперь она видеть стала плохо.

– Очень жаль, Пьетро.

– Жизнь есть жизнь, дон Доминик, – сказал Скубичи, – начинаешь слабым и слепым и кончаешь таким же. Не я создавал жизнь.

– Вы бы создали ее получше, дон Пьетро, – сказал Франсиско Салваторе, демонстрируя белые зубы.

– Франсиско, жизнь создал Господь. Никто не сделает ее лучше. Или хуже, – заключил Пьетро Скубичи.

Почему-то жирный пакет с жареным перцем не пачкал его темного костюма.

– А как вы поживаете? – спросил Верильо у Франсиско Сальваторе.

– Прекрасно, благодарю, дон Доминик. И жена прекрасно, и дети. Прекрасна жизнь под солнцем. Приезжайте к нам как-нибудь.

– Приеду, – ответил Доминик Верильо, – приеду.

– И у меня все хорошо, дон Доминик, – вступил в разговор Толстяк О'Брайен.

– Очень хорошо! Самое главное – здоровье. Здесь у нас во всей округе стоят чудесные деньки. Хорошая погода – стало быть, будет хорошее вино.

– А хорошее вино делает хорошую погоду, – сказал Пьетро Скубичи и улыбнулся.

Все улыбнулись заодно с ним.

Вот так они болтали в нанятых авто о здоровье, погоде и семье. Беседа потекла в ином, более важном русле, когда Гуглиельмо Марконне, он же «Эпплз Доннелли», сказал Витторио Паллеллио, «что на Майями-Бич не найдешь хорошей отбивной». Они сидели в четвертой по счету машине. Гуглиельмо Марконне был из Дулута, а Витторио Палледлио – из Майами-Бич.

– Нет, у вас хорошие бифштексы, – сказал Витторио Паллеллио. – Вы, наверное, не там искали.

– Именно там, дон Витторио.

– А я говорю, не там, Гуглиельмо.

– Я заглядывал в «Бока дель Соль».

– В «Бока дель Соль» нет хороших бифштексов.

– Еще я был… как называется это место, похожее на магазин подержанной мебели?

– Весь ваш город такой, Гуглиельмо.

– Мне и там не повезло. И в «Бока дель Соль» тоже.

– В «Бока дель Соль» нет хороших бифштексов.

– Я знаю. Мне там подали очень плохой.

Так болтали представители Далласа, Нового Орлеана, Чикаго, Рочестера, Портленда, Канзас-сити, Кливленда, Колумбуса, Цинциннати, Луисвиля, Денвера, Феникса, Норфолка, Чарлстона, Лас-Вегаса, Сан-Франциско, Филадельфии и Уиллинга.

Караван автомашин двигался вперед, но поскольку все машины были разного цвета, на караван они не походили. Только дон Доминик Верильо знал, куда они едут, и время от времени указывал шоферу, куда повернуть, стараясь при этом не оторваться от идущих позади машин. Наконец дон Доминик Верильо велел водителю остановиться возле небольшого художественного салона в Гринвич-Виллидж.

Он быстро вышел из машины и открыл дверцу Пьетро Скубичи, Франсиско Салваторе и Толстяку О'Брайену, приговаривая:

– Обойдемся без формальностей. Нет времени.

Водитель – Вилли-Сантехник Палумбо – тоже выскочил и, ощупывая пачку банкнот в кармане, забежал в салон, в витрине которого были выставлены платья и картины.

Не успев открыть дверь, он выпалил:

– Я хочу купить натюрморт с клубникой за пять тысяч долларов.

– Проходите в комнату за прилавком, – говорил тем временем гостям Доминик Верильо, – в комнату за прилавком.

И повторял пассажирам каждой подъезжающей машины:

– В комнату за прилавком.

Через сорок секунд вместе с последним из гостей он зашел в салон, на вывеске которого значилось: «Ева Флинн».

Привлекательная хозяйка была занята беседой с Вилли-Сантехником.

– О Боже! – воскликнула она. – Сколько посетителей! Это чудесно! Я знала, что это случится именно так.

Она тряхнула копной рыжих волос, откинув голову назад, и положила руку на бедро, обтянутое заляпанными краской джинсами.

– Этот натюрморт вот здесь, у дверей, – сказал Вилли-Сантехник. – Вот здесь. Да, вот этот. А вот деньги. Только я хотел узнать, чего тут моди… моги… Ну, как же это… а, мотивация!

– Мотивация, – поправила женщина.

– Ага, чего это такое и что вы думаете про себя и этого… Гагина?

– Гогена?

– Ага, его.

– Я рада, что вас это интересует, – сказала женщина. Она возбужденно вертела головой вслед шествовавшим мимо нее посетителям, направлявшимся в заднюю комнату, где стояли картины с ее парижскими зарисовками.

– Мне следует помочь им, как вы считаете?

– Нет, – успокоил ее шофер, – они просто зашли посмотреть. Я покупаю этот, ну как его, так что занимайся мной.

– Конечно. Знаете, я вам открою одну тайну. Вы мой первый покупатель. Все так внезапно, – она кивнула в сторону задней комнаты. – Они что, банкиры?

– Они из «Америкэн Киваниз Интернейшнл».

– Забавно. Такие вежливые! Так вот, Гоген видел жизнь, Гоген видел цвет по-другому…

И рыжеволосая художница пустилась в объяснения, что такое цвет как форма искусства, а Вилли-Сантехник соглашался, стараясь не забыть четыре других, приготовленных заранее, вопроса. Он должен их задать, как только она притормозит. Но до этого так и не дошло.

В это время в задней комнате дон Доминик Верильо поднял руки, призывая к тишине и давая понять, что времени на формальности нет. Он стоял перед зелено-голубым полотном с изображением ночного парка.

– В прошлом году я уже говорил вам, что наркотики становятся серьезной проблемой. Я говорил, что по всей Америке мелкие оптовики ввозят и продают героин. Этим бизнесом занимаются многие ваши люди. И они больше занимаются наркотиками, чем работой на вас. Многие потеряли к вам всякое уважение и утратили чувство долга, потому что независимая торговля стала приносить им больше денег.

– Сколько героина вы можете достать? Чемодан? Не больше. Ни один из вас не смог бы наполнить героином багажник автомобиля. Качество тоже сомнительное. Вам продают сахар, песок, муку. Подмешивают стрихнин. А если приходит чистая неразбавленная партия, клиенты с непривычки хватают смертельные дозы. Чтобы достать денег, наркоманы воруют все, что попадает под руку. Растет преступность. Растет число полицейских. А чем больше фараонов, тем больше приходится давать отступных. Если дела с героином пойдут так и дальше, это нас прикончит.

Послышались возгласы одобрения. Кое-кто из присутствующих с тревогой стал поглядывать за дверь. Их вполне могла услышать хозяйка салона.

– Не обращайте на нее внимания, – сказал дон Доминик.

– Но она может услышать, – возразил Толстяк О'Брайен.

– Она сейчас в иных мирах. Эти художники тоже себя одуряют, только на свой манер. Итак, мы собрались, чтобы поговорить о героине. В прошлом году я посвятил вас в свои планы. Встречи проходили в ваших так называемых безопасных офисах и домах, но не прошло и недели, как информация попала туда, куда не должна была попасть. Я говорил, что смогу поставить тонны героина. Вы сомневались. И вот теперь я готов принимать заказы.

– Вы хотите сказать, героин действительно должен прибыть? – спросил Франсиско Салваторе.

– Он уже здесь, – сказал дон Доминик Верильо. – Сорок семь тонн. Очищенный на девяносто восемь процентов. Мы собираемся формовать из него таблетки, чтобы их можно было делить на части, и фасовать в пузырьках – пусть смахивает на лекарство. Будем продавать по дешевке, чтобы его можно было даже курить, как во Вьетнаме.

– Вам надо в корне разрушить существующую структуру рынка наркотиков, а когда избавитесь от независимых торговцев, вы сможете взвинтить цену. Вы полностью завладеете целыми городами! Да, именно, завладеете. Америка распрощается с блестящими целлофановыми пакетиками.

– Дон Доминик, дон Доминик, дон Доминик! – послышались восторженные возгласы «капо мафиози».

Пьетро Скубичи поцеловал Доминику Верильо руку, но дон Доминик понимал, что это не столько дань уважения, сколько желание поскорее начать торговаться.

– И ведь никто из вас не знал, так? Сорок семь тонн, а никто не пронюхал! Теперь понимаете, кого остерегаться, а кого нет, где безопасно, а где нет? Я готов принять от вас заказы, а через шесть месяцев мы встретимся опять. Таким же образом, как и сегодня.

– У вас, должно быть, здорово все налажено! – восхитился Пьетро Скубичи, который имел почетное право заказывать первым.

– Лучше не бывает, – ответил дон Доминик.

И Скубичи заказал тонну для Нью-Йорка. Семьсот фунтов было заказано для Лос-Анджелеса, двести для Бостона, шестьсот для Детройта, триста для Далласа, триста для Нового Орлеана, семьсот для Филадельфии, тонна для Чикаго. Кливленд заказал триста, Колумбус – сто и Цинциннати – сто. Сан-Франциско заказал двести фунтов, Канзас-Сити – столько же. По пятьдесят фунтов заказали Денвер, Феникс, Норфолк, Роли, Чарлстон, Лас-Вегас и Уиллинг.

Дон Доминик подсчитывал в уме. Почти четыре тонны. Шестимесячная норма, обычно потребляемая всей страной. Он был доволен. Объем заказов вырастет, как только он подтвердит делом, что может выполнить их.

– Мы доставим вам героин, – сказал он. – На нем будут этикетки местных аптек. Вы не отличите его от аспирина, пенициллина или питьевой соды. Господа, это отличная сделка, – он улыбался, как и подобало человеку, который только что продал товара на сто шестьдесят миллионов тем, кто продаст его за восемьсот.

– Дон Доминик, дон Доминик, дон Доминик! – на дона Доминика Верильо снова хлынул поток восторга и лести. Он прощался с каждым, стоя на пороге, пока они выходили в зал салона, а потом на улицу, где их ждали машины. Художница лишь мельком глянула на них.

Скубичи вышел последним.

– Пьетро, – сказал дон Доминик, – я люблю вас как отца. Я испытываю к вам величайшее уважение и хочу дать один совет.

– Семья Скубичи всегда принимала советы дона Доминика Верильо.

– Как я уже говорил остальным, если сразу не слишком завышать цену, потом можно будет все полностью взять под контроль. Я говорю это потому, что желаю вам блага.

– Хороший совет, но только если будет и следующая партия.

– А почему вы сомневаетесь, что будет?

– Я старый человек, дон Доминик. Кто знает, доживу ли я до второй партии?

– На самом деле вас не это волнует, – сказал Верильо.

– Если я скажу, что меня волнует, вы будете смеяться. Я сам смеялся. По-моему, это просто недостойно вашего слуха.

– Я высоко ценю все ваши слова.

Старик медленно кивнул.

– Моя Анджела верит в звезды. Звезды тут – звезды там. У нее свои игры. А я слушаю. Помните, она сказала, что вы женитесь? И вы женились. И что ваша жена умрет. И, добрая ей память, она умерла. А помните, как она сказала, что вы станете капо всех капо? Вы им стали. Может, это совпадение. Ведь еще она говорила, что у вас родится дочь, но детей так и не было. Вы знаете, так говорили звезды.

Дон Доминик непроизвольно схватил старика за плечи. Но тут же спохватился и отпустил.

– Так вот, – продолжал Пьетро Скубичи, сжимая в руках пакет с жареным перцем. – В этот раз она точно рехнулась. Я ведь говорил вам в прошлом году, что это дело, которое вы задумали, – не самое лучшее.

– И что? – спросил Верильо.

– Знаете, бывает, Анджела говорит, что такой-то день надо переждать, и если ее слушать – придется ждать целую вечность. Я и не ждал, потому что звезды – это звезды, а бизнес – это бизнес. Но на этот раз Анджела очень боится, Она говорит… обещайте не смеяться. Она говорит, что вы идете против какого-то бога.

Дон Доминик не мог сдержать смеха, но поспешил извиниться, как только справился с приступом веселья.

– Это ерунда, конечно, – сказал Пьетро.

– Расскажите мне об этом боге.

– Это не совсем Бог, а вроде как святой. Такие боги были давно.

– Зевс, Юпитер, Апполон?

– Нет, вроде как китайский, – сказал Скубичи, – с ума сойти. Анджела ходила к этой старой леди в Гринвич-Виллидж, потому что сама не смогла толком разобрать расположения звезд. А вернулась совсем сбитая с толку. Как это называется у евреев, когда они оплакивают умерших? Ну, сидят на ящиках, не бреются и все такое?

– Шива, – сказал Верильо.

– Да. Это он. Так и звучит.

– Шива? Что ж, буду остерегаться восточных богов, – сказал Верильо.

Пьетро Скубичи улыбнулся и пожал плечами.

– Я же говорю, все это глупости. Просто иногда Анджела… – и его голос постепенно стих, потому что они вышли из салона, где Вилли-Сантехник заплатил за выбранную картину пять тысяч долларов.

Дон Доминик Верильо решил вечером посмотреть в энциклопедии, что это за бог – Шива.