Уральская Гиперборея

5. «Тот свет» во чреве Матери-Земли

В архаичном народном представлении, базировавшемся на древнем знании, для Подземного царства использовалось понятие — «Тот свет». У русских особенно ярко он как раз так и изображен в сказке о трех вышеупомянутых подземных царствах — Медном, Серебряном и Золотом. Популярность ее не поддается сравнению. Только опубликованных различных версий ее известно свыше пятидесяти. Хотя главный стержень во всех известных вариантах остается неизменным. Да и сюжет — в общем-то достаточно незамысловатый тоже.

Суть такова: главный герой — естественно, младший брат, всеми презираемый (имя и сословная принадлежность у него в разных сказках может не совпадать, и уж совсем необязательно — Иван-царевич) попадает под землю, где попеременно попадает в Медное, Серебряное и Золотое царства. Надо полагать, они располагаются друг над другом, но из контекста сие не следует. В каждом царстве живет распрекрасная девица-хозяйка — одна краше другой. После ряда неизбежных в таких случаях приключений и преодоления смертельной опасности герой возвращается на родную землю, женится на самой ослепительной красавице — хозяйке Золотого царства да еще и братьям своим по жене дарит.

Какими-либо уж очень уникальными подробностями сказки не блещут. Однако кое-что все-таки имеется. Во-первых, попасть в Подземные царства не так уж и сложно: нужно отворотить большой камень (конечно, заветный), а там — «дыра в землю»; дальше — главное: не теряться и не бояться. Во-вторых, во всех трех царствах светло как днем — тоже немаловажно. В-третьих, счастье там и изобилие: ешь — не хочу. Одним словом, перед нами классическая мифологема «трех веков» (трех стадий первоначального развития человечества) — Медного, Серебряного и Золотого, облаченная в сказочную форму.

Любопытно, однако: почему этакая благодать оказалась под землей, а не наверху, не на поверхности земли-матушки. Впрочем, с точки зрения Матери Сырой Земли все части ее «тела» прекрасны: внутри, или, так сказать, во чреве, даже теплей и уютней. Но неспроста ведь Страна счастья под землей оказалась? Пока что запомним это, а ответить на вопрос постараемся попозже. Другая отличительная особенность русских сказок про Подземное царство — обратное возвращение главного героя домой. Если вниз он проник через довольно-таки узкое отверстие, то назад, вверх возвращается, как правило, сидя верхом на могучей птице.

Зоологическая принадлежность птицы тут решительно никакой роли не играет, а вот летательный аспект путешествия на поверхность земли — вряд ли здесь случаен. Не гиперборейские ли здесь отзвуки (как известно, гипербореи владели летательными способностями)? Именно поэтому сюжет с огромной птицей, выносящей главного героя на свет божий, распространен по всему земному шару — вплоть до андских высокогорий Южной Америки. Неспроста, видимо, связан он и с самыми глубинными, самыми архаичными пластами народного мировоззрения. Так, в абхазском варианте нартских сказаний исполинская птица точно так же выносит богатыря Сасрыкву из Подземного царства^{99}, как это описывается в русских и других волшебных сказках, и точно так же нарт докармливает обессиленную птицу, отрезав на ногах свои икры, как это делает какой-нибудь Иван-царевич.

«Тот свет» более чем четко прописан в русском фольклоре и является неотъемлемой частью народного мировоззрения. Это выражается хотя бы в том, что речь идет о «свете», а не о «тьме», не о «мраке» и даже не о «сумраке». Никто из русских людей и никогда не говорил «та тьма». Темное царство тоже существовало, но не имело ничего общего с «тем светом». Вот, к примеру, как его представлял народ в сказке «Иван-царевич в Подземном царстве», записанной Н. Е. Ончуковым в начале XX века в Архангельской губернии (текст приводится с сохранением всех особенностей северного народного говора):

«<…> Шейчас Иван-царевич летел, летел и пал на землю, в подземельно царево; пал и прохватилса, стал смотреть — тьма, не винно свету, тольки слышит, что вода шульчит, ручей бежит. Он припал к ручью, пошшупал рукой, куда ручей бежит, по ручью и пошол, шол, шол стал свет падать, вышол в подземельно царево; там таков же свет, как и у нас. Вышол к синему морю, у синего моря стоит избушка. В ту избушку привезена царска дочка на съеденье змею; кажны сутки по человеку с дому давали. <…>».^{100}

Еще до принятия христианства мифологема «того света» слилась с понятием рая, царством ослепительного света и неисчерпаемого блаженства. На древнеславянском наречии рай именовался ирий (вырий). Именно туда, согласно наиболее архаичным представлениям, уползали змеи на зимовку, оставаясь там до весны. Следовательно, первоначально змеиный род, именовавшийся не слишком благозвучно — гады (и подразумевавший, помимо собственно змей, других холоднокровных тварей: ящериц, лягушек и т. п.) — также однозначно связывался с раем и лишь значительно позже, скорее всего после принятия христианства, стал в противовес язычеству ассоциироваться с адом, преисподней. Кстати, этимологически славянское слово «гад» созвучно с эллинским Гадесом (Аидом); отсюда же и женское имя Аида, заимствованное, в конечном счете, из древнеегипетского языка). Неразрывную связь змей и других пресмыкающихся с ирием-раем доказывает также и тот факт, что в русских заговорах (являющихся одной из самых архаичных фольклорных форм) зафиксировано обращение к змеиному царю Иру и царице Ирице.^{101}

Ви́дение светоносного мира («того света» по народной терминологии) — отнюдь не одни только реминисценции былого миропонимания. Такое ви́дение доступно посвященным и просветленным людям во всякие времена. Поэтому описание Царства света (безотносительно к тому, как оно конкретно поименовано) мы находим и в древних источниках, и у авторов более близкой к нам исторической эпохи. Подобную картину Царства Света, совпадающую и с уже упоминавшимися выше описаниями Золотого века, когда жили бессмертные и счастливые люди, дает средневековый манихейский текст, опирающийся на древнеиранские и иные источники:

Безусловно, применительно к славянскому язычеству и арийской ритуальной практике приходится делать соответствующие поправки с учетом прежде всего давности событий и конкретных индоевропейских традиций. Однако с ноосферной точки зрения разницы между различными менталитетами нет почти никакой. Понятно и употребление в мифологемах и в развитии сюжета сакраментального числа «три»: оно служит для лучшего запоминания и воспроизведения в нужный момент важного для хранителя древнего знания текста.

Но в модели сказочного странствия содержится не только алгоритм его направленности и последовательности. В архаичных фольклорных текстах закодировано также в предельно схематичной форме и воспоминание о древней прародине и миграции древних этносов по необъятным территориям Евразии (коль скоро речь идет об индоевропейской предыстории) в поисках земель, подходящих для проживания. В русском фольклоре можно отыскать немало намеков на те далекие и трагические времена. Сошлюсь в качестве примера хотя бы на начало одного из вариантов популярной сказки, известной под названием «Звериное молоко» из афанасьевского собрания. А говорится в той сказке про то, как в одной стране (государстве) случилась беда: ни больше ни меньше — вымер весь народ^{103}. Конечно, такое в старину порой бывало: от всевозможных эпидемий (чумы, холеры и черной оспы), случалось, вымирало до половины населения. А тут всё! Очень уж на какой-нибудь катаклизм похоже, хотя бы на тот самый, который в свое время вынудил гипербореев мигрировать с Севера на Юг.

Упомянутый выше сюжет сказки о Трех царствах, судя по всему, наидревнейшего происхождения. В нем, как, впрочем, и во многих других фольклорных текстах, имеется скрытый пласт, состоящий из разного рода намеков и подсказок. Непосвященному читателю (а в далеком прошлом — слушателю) невдомек, что за бесхитростными на первый взгляд словами и словечками подчас скрывается совершенно иной, быть может, даже противоположный смысл. Взять, к примеру, всем хорошо известный зачин: «В некотором царстве, в некотором государстве…», без него сказка вроде бы даже теряет свое неповторимое обаяние. Для 99,99 % современных читателей простенькое слово «некоторый (-ое, — ая)» воспринимается как совершенно нейтральное — в смысле «неведомо какое царство» (да и может разве что-нибудь конкретно быть известно о сказочных реалиях, которые и реалиями-то назвать трудно?).

Не так было в прошлом. Живой рассказчик (разумеется, если он входил в число посвященных) мог вкладывать в неопределенное местоимение «некоторый» очень даже определенный, хотя и потаенный, смысл. Произнося как заклинание слова «В некотором царстве…», хранитель сокровенного знания мог иметь в виду не только «Не знаю или не помню, в каком именно», но и «Не скажу, в каком, ибо вам сие не полагается знать». В приведенном выше варианте сказки о Трех царствах эта сакраментальная фраза не встречается, хотя с нее начинаются другие тексты, включенные в афанасьевский сборник. Зато здесь присутствуют другие мифологемы и образы, дошедшие из самых далеких глубин человеческой истории и предыстории. В сущности, сказка ставит четыре главных вопроса (она же в образно-символической форме и отвечает на них): 1. Когда это было; 2. Где это было; 3. Что это было; 4. Как туда добраться.

На первый вопрос ответ дается сразу: было это не просто давно, а очень давно, в те баснословно далекие языческие времена, когда окружающий мир был наполнен разного рода сверхъестественными существами, вроде леших, ведьм и русалок. Ответы на следующие вопросы конкретизируют представления о той стародавней жизни. Прежде всего, это воспоминание о Золотом веке, о котором уже говорилось в предыдущих главах. В русском народном мировоззрении данный общемировой символ счастливой жизни принял устойчивое представление о молочных реках с кисельными берегами. В те времена существовал единый индоевропейский пранарод, люди делились не по языкам или национальностям, а по тотемам, которые, к примеру, присутствуют и в сказке о Трех царствах: царь Горох, Ворон Воронович и девушки-колпицы. Реминисценциями подобных представлений насыщены и бажовские сказы, где действуют представители царства пресмыкающихся — ящерицы и змеи, представители самых древних тотемов, известных из истории мировой культуры.

Бажов многократно описывал и самые различные проходы в Подземное царство. Как правило, это — яма, зачастую прикрытая большим камнем, который, однако, легко отодвигается в сторону под воздействием волшебных сил, благоприятствующих герою повествования. Вот, например, как это случилось в сказе «Ключ земли» с девушкой Васенкой, бежавшей с рудника в горы из-за домогательств злодея-мастера:

«Когда ее уж вовсе стало засыпать снегом, вдруг открылся перед ней ходок в землю. Неширокий ходок, и темненько тут, а итти можно: ступеньки видать и тепло. Васенка и обрадовалась.

“Вот где, — думает, — никому из руднишных меня не найти”, — и стала спускаться по ступенькам. Долго спускалась и вышла на большое-большое поле. Конца-краю ему не видно. Трава на этом поле кустиками и деревья реденько, — все пожелтело, как осенью. Поперек поля река. Черным-чернехонька и не пошевельнется, как окаменела. За рекой, прямо перед Васенкой, горочка небольшая, а на верхушке камни-голыши: посредине — как стол, а кругом — как табуреточки. Не по человечьему росту, а много больше. Холодно тут и чего-то боязно.

Хотела уж Васенка обратно податься, только вдруг за горкой искры посыпались. Глядят, — на каменном-то столе ворох дорогих камней оказался. Разными огоньками горят, и река от них повеселее стала. Глядеть любо. Тут кто-то и спрашивает:

— Это на кого?

Снизу ему кричат:

— На простоту.

И сейчас же камешки искорками во все стороны разлетелись. Потом за горкой опять огнем полыхнуло и на каменный стол камни выбросило. Много их. Не меньше, поди, сенного воза. И камешки покрупнее. Кто-то опять спрашивает:

— Это на кого?

Снизу кричат:

— На терпеливого. <…>».^{104}

Однако проходы под землю, в царство Хозяйки Медной горы, могут быть самыми замысловатыми. Тропки туда могут быть проложены, скажем, муравьями — да не обычными, а опять-таки волшебными: на ножках у них золотые лапотки, и сами они вырастают по мере того, как углубляются в землю. Соответственно увеличивается и подземный проход. Именно про такой лаз и рассказано в сказе «Жабреев ходок» от имени мальчика Дениски, отыскавшего путь под землю по наводке старателя Никиты Жабрея:

«Думал-думал^{105}, на том решил:

“Мурашиных тропок мало ли. Кто их разберет, которую надо, а каменны губы поискать можно. Не набегу ли ненароком?”

Надумал так, да тут и углядел — у самой мурашиной тропки сидит. Тропка как тропка. Мурашики по ней ползут, только все в одну сторону, а встречных не видно. Дениску это любопытно показалось. “Дай, — думает, — погляжу, в каком месте у них хозяйство”. Пошел около этой тропки, а она куда-то вовсе далеко ведет. И то диво — мурашики будто больше стают, и как где место пооткрытее, там видно, что на лапках у них вроде искорок. Что за штука? Взял одного, другого, посмотрел. Нет, ничего не видно. Глаз не берет. Пошел дальше и опять примечает: растут мураши на ходу. Опять возьмет которого в руку и давай разглядывать. Видно стало, что на каждой лапке как капелька маленькая прильнула. Дениску это вовсе удивительно, он и шагает вдоль тропки. Так и вышел на полянку, а там из земли два камня высунулись, ровно ковриги исподками сложены: одна снизу, другая сверху. Ни дать ни взять — губы.

Мурашиная тропка как раз к этим губам и ведет, а мураши как на полянку выйдут, так на глазах и пухнут. Их боязно и в руку взять: такие они большие стали. А на лапках явственно разглядеть можно, как лапотки надеты. Подойдут к каменным губам — и туда. Ходок, видно, есть.

Денис подошел поближе поглядеть, и каменны губы широко раскрылись, дескать, ам! Денис испугался, понятно, отскочил, а губы не закрываются, будто ждут, и мураши идут своей прямой дорогой прямо в эти губы, ровно ничего не случилось. Денис осмелел маленько, подошел поближе, заглянул, что там, и видит — место туда скатом крутым идет, вроде катушки, только самой вязкой глины. Прямо сказать, плывун, чистая салка. По этому плывуну мураши и то еле пробираются. Нет-нет, и лапотки свои оставляют, только не одинаково. У иных салка сразу их снимет, и дальше тот мураш легонько идет. Другой ниже спускается и прямо на виду в росте прибывает. Вошел, скажем, в каменны губы ростом с большого жука, а шагнул дальше — вырос с ягненка, еще ниже подался — стал с барана, с теленка, с быка. Дальше и вовсе гора-горой ползет, и лапти у него, может, по пуду, а то и больше. Пока лапти в салке не оставит, потихоньку идет, а как снимет все до одного, так и пойдет скользить не хуже плавунца, и в росте больше не прибывает».^{106}

Как тут не вспомнить о «золоте муравьев», о котором рассказывал «отец истории» Геродот?

Подземное царство русского и всего мирового фольклора — это вовсе не только один загробный мир, царство мертвых. Такое в славянском языческом мировоззрении также существовало, и правили ими владыки недр земных Озем и Сумерла. Здесь царил непроницаемый мрак, пронизанный лишь блеском золота и драгоценных камней. Сюда собирались и души грешных покойников. Души же праведников отлетали в райские чертоги на небесах. Такое представление — вовсе не дань позднейшему христианскому мировоззрению. Точно такое же было убеждение и древних ариев, которые вообще не хоронили умерших в земле, а сжигали их на погребальных кострах, полагая, что души сородичей и соплеменников устремляются вместе с пламенем ввысь.

Впрочем, не совсем так: перед тем как попасть в райские кущи или в адскую бездну, души умерших древних индоевропейцев должны были предстать перед богом Ямой и его сестрой и инцестуальной супругой Ями (отсюда, кстати, русское слово «яма», совпадающее, в общем-то, по смыслу с ведийскими теонимами и санскритскими понятиями). «Соединись с отцами, соединись с Ямой, / С жертвами и добрыми деяниями на высшем небе!» (Ригведа. Х, 10; Выделено мной. — В.Д.), — пели древние индоарии, провожая своих близких в последний путь, в одном из погребальных гимнов, обращенных к владыке мертвых.

За многие тысячелетия распада былой индоевропейской социокультурной и этнолингвистической общности представления ставших самостоятельными народов о космопланетарной и иерархической структуре Подземного царства претерпели значительные изменения. Выделить первичный субстрат древнеарийской мифологии чрезвычайно сложно. Это прекрасно видно на примере античной мифологии. В обыденном сознании укоренилось мнение, что Подземное царство древних эллинов и римлян — это аид, мрачное царство греческого Аида (Гадеса) или римского Плутона, где обитают души умерших. В действительности подземное вместилище душ умерших — всего лишь первый (если только не чердачный) этаж чрева Матери-Земли.

Во глубине земных недр находится одна из фундаментальных потенций объективного мира — Тартар. В новое время в христианской эсхатологии (через греческие переводы ветхозаветных и новозаветных еврейских первоисточников) понятие «тартар» сделалось синонимом понятия «ад», «преисподняя» (именно такая интерпретация содержится во всех толковых словарях). На самом деле, как сие следует уже из других, древнегреческих, первоисточников, Тартар — одна из четырех первичных первопотенций мироздания (наряду с Хаосом, Геей-землей и Эросом). Об этом пишет Гесиод в своей «Теогонии»:

Тут же Гесиод подчеркивает, что Тартар — великая бездна, «конец и начало всему». До Тартара расстояние такое же, как от земли до неба: если бросить с поверхности земли в Тартар медную наковальню, то именно столько она будет лететь до дна, как если бы ее сбросили с небес на поверхность земли. Вообще понятие «медный» является ключевым применительно к Тартару: за глухой медной дверью здесь томятся побежденные олимпийцами титаны; через медный порог общаются между собой День и Ночь (Никта), для коей Тартар постоянное место пребывания; находясь в запредельных безднах, Тартар окружен высокой медной оградой:

Настоящее Медное царство! Не является ли Медноносный Тартар коррелятом и прообразом уральской Медной горы? Точнее — наоборот: не сопряжена ли Медная гора с Тартаром — в пространстве и во времени? А почему бы и нет! Архаичное представление о Тартаре — наследие древней гиперборейской эпохи и полярного мировоззрения (связанного, в первую очередь, с длительной полярной ночью и таким же непрерывным полярным днем). Уральский топоним (ороним) Медная гора — такая же древняя (гиперборейская?) реминисценция. Когда первая волна русских мигрантов в конце XVI — начале XVII века появилась на Урале, гора наверняка уже имела название Медной (безразлично, на каком конкретном языке), ибо здесь испокон веков уже велась добыча медной руды и, соответственно, выплавка металла.

Первоначально Тартар мыслился даже как нижнее небо (в отличие от верхнего неба — Олимпа), но затем все встало на свои места. Первосущности Вселенной были неподвластны богам, которые ничего не могли поделать ни с первобытным Хаосом, ни с первородной Землей-Геей, ни с великой бездной — Тартаром, ни с любовной энергией Космоса — Эросом (Эротом). Поскольку же в этом вселенском квартете только одна Гея была женщиной, постольку мужские первосущности и первопотенции попеременно вступали с Матерью-Землей в кровосмесительный брак, порождая одно чудовище за другим. Большинство из этих чудищ рождалось в драконоподобном обличье. Среди них — сын Тартара, змееногий исполин Тифон. По информации одного из античных мифографов, у него было сто змеиных голов. В целом же считается, что Тифон, как пеласгийско-орфический Змей Офион (см. ниже), олицетворял северный ветер — Борей. Змееногому чудищу предстояло вступить в поединок с самим громовержцем Зевсом и первоначально даже победить его. Тифон, как удав, сдавил змеиным туловищем владыку Олимпа, вырвал у него сухожилия и бездвижного бросил в темную пещеру. Спустя долгое время вездесущему Гермесу удалось спасти Зевса, а тот не без обмана наконец одолел Тифона, которого низвергнул в бездну к своему отцу Тартару.

Можно ли все эти мифологемы увязать с северными реалиями? А почему бы нет? Евразийские просторы (в том числе Северное и Южное Приуралье, обско-иртышский регион Западной Сибири, Восточная Сибирь) на протяжении веков и тысячелетий служили естественным перевалочным пунктом для гиперборейских миграций, вызванных космопланетарным и климатическим катаклизмом на Севере. Всюду, где проходили или задерживались гиперборейские мигранты, они оставляли топонимические следы — в названиях рек, озер, гор, урочищ и т. д. (Этому вопросу специально была посвящена моя предыдущая работа — «Арийский след на карте России».) Так вот, существуют старинные карты, где территория Урала и Приуралья поименована Тартарией. Безусловно, это связано с существовавшей в ту эпоху традицией: например, первое достоверное сочинение о монголах, составленное францисканским монахом Джованни дель Плано Карпини, направленное Папой Иннокентием IV в ставку великого хана, в оригинале называлось «Книга о тартарах». Обычно это странное название истолковывают как искажение названия «Татария». Но вполне возможно и иное объяснение: топоним возник в незапамятные времена социокультурной и этнолингвистической общности, когда мифологические и религиозные представления прапредков современных народов были недифференцированы.

В высказанном предположении я не одинок и не оригинален. Еще в XVIII веке мысль о сопряжении названия Тартария с Тартаром высказывал известный астроном и общественный деятель Жан Сильвен Байи (1736–1793). В наши дни сходные идеи развивает петербургский исследователь Виктор Сергеевич Смирнов. Более того, в XVII веке португальские миссионеры-иезуиты проникли в Тибет и Гималаи и в своих отчетах Святому престолу (эти письма были обнаружены в ватиканском архиве только в XX веке) сообщали, что таинственная страна Шамбала (ниже ей будет посвящена отдельная глава), скорее всего, находится в том месте обширного азиатского континента, который на картах традиционно обозначается как Тартария.

Победившая в развитом античном обществе олимпийская мифология лучше всего известна и нынешнему читателю — как по оригинальным произведениям древнегреческих и древнеримских классиков, так и по многочисленным адаптированным пересказам и переложениям современных авторов. Однако господствовавшая в греческих полисных (а в дальнейшем — в эллинистических) государствах идеология была далеко не единственной и не всегда доминировавшей. Известны эзотерические и мистические учения, в фундаменте которых сохранились остатки сакральных знаний предшествующих эпох. Наиболее известным среди них является тайное учение легендарного поэта, музыканта, певца и первофилософа Орфея, а также основанные на нем орфические таинства.

Существует орфическая концепция сотворения мира, запечатленная на древних манускриптах, чудом вывезенная из Константинопольской библиотеки незадолго до взятия, разграбления и сожжения столицы Византии турками-османами. Орфическая космогония (а она, в свою очередь, была заимствована у пеласгов — народа, который появился на Балканах раньше эллинов и был ассимилирован последними) в значительной степени отличается от олимпийской, но только не в одном — не в вопросе о змеиной природе первотворцов мироздания. Так, согласно эзотерическим взглядам орфиков, отцом всего сущего во Вселенной является Великий Змей Офион, он же — северный ветер Борей (явное указание, кстати, на северное происхождение орфической философии). Его супругой считалась прекраснейшая из прекрасных женщин — богиня-мать Эвринома. Зачав на Олимпе в страстных объятиях любви Змея Офиона свое будущее дитя, она обернулась голубкой (типичное мифическое оборотничество!) и снесла то, что впоследствии назовут Мировым яйцом.

Высиживал же Космическое яйцо отец, обернувшись вокруг него семь раз своими змеиными кольцами. (Впоследствии женщина решила властвовать одна и низвергнула чудовищного супруга в тартар.) Когда пришло время, яйцо раскололось надвое, и из него появилось на свет все живое и неживое — солнце, луна, планеты, звезды, суша, море, реки, горы, звери, птицы, рыбы, а потом и люди. Примерно то же самое описано в известном фрагменте карело-финской поэмы «Калевала»:

Чем же объясняется такое совпадение калевальских рун с космогонической концепцией орфиков? Только одним — общим происхождением как самих древних народов и пранародов, так и распространенных среди них идей. Думается, не ошибемся, если приплюсуем сюда и бажовскую мифологию, чьи наиболее архаичные хтонические образы, вне всякого сомнения и в конечном счете, восходят к полярным гиперборейским представлениям.

Из античной мифологии хорошо известно: Орфей был одним из немногих героев древности (наряду с Гераклом, Одиссеем, Энеем, вавилонским Гильгамешем), кому довелось побывать в царстве мертвых и вернуться оттуда живым. Он спустился во владения Аида, дабы добиться воскрешения своей жены Эвридики, умершей от укуса змеи. Его магическая игра на лире настолько растрогала Аида и Персефону, что они согласились отпустить Эвридику, выдвинув только одно условие: возвращаясь на землю, Орфей не смеет оглядываться назад. Великий певец не смог избежать искушения и оглянулся, дабы убедиться, идет ли за ним следом Эвридика, и она тотчас исчезла — теперь уже навсегда. (Как уже отмечалось выше, мотив с запретом оглядываться назад встречается также в бажовском сказе «Две ящерки».) Ранее Орфей участвовал в походе аргонавтов, где также прославился чарующей музыкой и пением. Согласно некоторым мифам, Орфей был сыном Аполлона и поклонялся Солнцу-Гелиосу, отвергая первенство других богов и отрицая жертвенное убийство, за что и был наказан жесточайшим образом: его живьем растерзали вакханки — прислужницы Диониса.

С эллинскими воззрениями на загробную жизнь и иерархию Подземного царства связан еще один известный миф — о похищении Персефоны (древние римляне звали ее Прозерпиной). Она была дочерью Зевса и Деметры, у которой ее когда-то похитил Аид и насильно сделал своей супругой. Про то устами самой Персефоны рассказано в одном из Гомеровых гимнов:

Похищение Персефоны сразу же дестабилизировало жизнь на Олимпе, на земле и под землей. Деметра — покровительница земледельцев (некоторые мифографы даже называют ее богиней зерна) — объявила, что земля не будет плодоносить до тех пор, пока ей не возвратят дочь. И зеленеющие поля быстро превратились в высохшую пустыню. В малоазийских колониях эллинов считали, что Деметра поначалу удалилась в горы, откуда и появилось ее прозвище Горная мать (чем не Хозяйка гор?). Персефона, находясь в земных глубинах, также отказывалась принимать пищу. Наконец после многих перипетий компромисс был найден: Аид согласился, чтобы его супруга оставалась в Подземном царстве всего лишь три месяца в году. На остальные девять месяцев она возвращалась к матери и к солнечному свету. В честь этого эллины устраивали одни из самых таинственных своих мистерий — Элевсинские игры, связанные с архаичным культом Земли. Об их значении лучше всего говорят строки одной из величественных од Пиндара:

Участники сакраментальных актов спускались в подземный храм Матери-Земли Деметры и тем самым превращались в ее детей, дабы подготовиться в недрах подземной богини к новому рождению после смерти из лона божественной матери. Элевсинские мистерии воспроизводили также мытарства человеческой души в загробном мире, символически повторяющие блуждания несчастной Деметры в поисках похищенной Персефоны. Что конкретно происходило в пещерном храме Деметры, известно лишь в общих чертах: каждый участник Элевсинских мистерий давал обет молчания, нарушение которого было хуже смерти, и потому никто не оставил никаких свидетельств.

Вообще-то в Элевсинских играх (как их еще называли) много неясного, запутанного и недоговоренного. Восстанавливать истину приходится по крупицам. Дело в том, что Деметре не в первый раз пришлось шантажировать Олимп и его владыку. Еще раньше, в критскую эпоху и до рождения Персефоны, она не устояла перед красотой другого земледельческого божества — сына Зевса Иасиона (раньше писалось — Ясион, что более правильно, так как лучше отражает общеиндоевропейский корень «яс» — тот же самый, что и в русских словах «ясный», «ясень» и др.). На свадьбе Кадма — легендарного основателя Фив — Деметра, не стесняясь, увела избранника из-за свадебного стола прямо в ночь, и в порыве неописуемой страсти они предались любви на трижды вспаханном поле. И хотя Зевс, увидев перепачканную рубаху сестры, в наказание за бесчестье тотчас же поразил Иасиона молнией, магический обряд соития с женщиной на еще незасеянном поле сделался повсеместно распространенным.

Эти и другие обряды восходят к седой арийской древности, когда земледелие только зарождалось и было немыслимо без магических действий, а человек не отделял себя от жизнетворящей и плодоносящей природы. В лапидарной форме данная истина высказана в Коране: «Ваши женщины для вас, как поля». В одном из самых архаичных и почитаемых ведийских памятников — «Законы Ману» (глава IX) та же мысль раскрыта более обстоятельно:

«33. Женщина считается воплощением поля, мужчина считается воплощением семени; рождение всех одаренных телом существ (происходит) от соединения поля и семени. <…> 37. Эта земля считается вечной утробой живых существ, но семя не сохраняет в развитии никаких качеств утробы».^{112}

Утратив возлюбленного, Деметра (как и впоследствии после похищения Персефоны) предалась безутешной скорби, в результате чего земля перестала рожать. Убийца Зевс вынужден был договориться с братом Аидом, чтобы тот регулярно, но нечасто отпускал Иасиона на землю к Деметре, и сделал его божеством урожая, сопряженного со сменой времен года. Такое божество и именно с такими функциями существовало на Крите еще в догомеровскую эпоху.

От связи с Иасионом у Деметры родился сын, названный Плутоном. В современной традиции, дабы отличить от всем известного владыки Подземного царства Плутона, в честь коего даже названа последняя, девятая планета Солнечной системы, его еще именуют и Плутосом — античным богом богатства (по своим функциям и генезису он идентичен Кубере — ведийскому и индуистскому богу богатства, хозяину Подземного царства). Но, оказывается, никакого различия (то есть никаких двух разных богов) вовсе и не было. Был один Плутон (Плутос) — сын Деметры и Иасиона. А хозяин Подземного царства прозывался Аидом (Гадесом). Только под этим именем он и фигурирует в поэмах Гомера и Гесиода. Бог богатства Плутос тоже жил под землей, владея и распоряжаясь несметными сокровищами земных недр. Но вот вопрос: кто же тогда похитил Персефону — Аид или Плутон (Плутос), дядя или родной брат? Мало того — есть сведения, что от насильственного и кровосмесительного брака Персефоны с Плутоном родился сын, которого в честь отца тоже назвали Плутосом^{113}. В дальнейшем все Плутоны слились в одного и совместились с Аидом. Античные источники, в основной массе своей утраченные, обо всем этом говорят, как правило, только в форме полупрозрачных намеков…

Тем не менее Элевсинские таинства надолго аккумулировали и законсервировали в символическо-закодированной форме древнейшую память о мифическом прошлом эллинов, включая и гиперборейскую старину. В частности, трехмесячное возвращение Персефоны в Подземное царство непроглядной тьмы символизировало трехмесячную полярную ночь на тех территориях за Полярным кругом, где некогда проживали прапредки эллинов — еще до того, как космопланетарный катаклизм вынудил их мигрировать с Севера на Юг. Кроме того, сюжет похищения Персефоны — хоть и отдаленно, но все же напоминает похищения и длительное удержание под землей, с которыми мы сталкиваемся в бажовских сказах.

Другое, не менее известное, имя Персефоны — Кора, что дословно означает «девушка», «дева», «девственница». Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем русской невесты — «корова» (так она величалась в некоторых диалектах; откуда и диалектное «коровай» — «коровий, то есть невестин, хлеб») и первоначальным смыслом имени греческой Коры — «дева-девственница». Оба слова оказываются близкими по смыслу и этимологически родственными.

Еще до похищения Аидом с собственной дочерью тайно сошелся сам любвеобильный владыка Олимпа. Он насильно овладел ею, приняв облик змея, и в результате кровосмесительного соития на свет появилось совершенно необычное божество по имени Загрей, считавшийся в олимпийском пантеоне архаичной ипостасью Диониса (Вакха):

История этого отпрыска Зевса — из ряда вон выходящая: начиная от инцестуального зачатия и кончая растерзанием и пожиранием его плоти титанами. Загрей всячески пытался избежать страшной участи: он стал менять свой облик, превращаясь в различных животных и даже богов. Этот мотив оборотничества имеет существенное значение для понимания сути хтонических стихий и фантомов. Данный аспект, как уже говорилось, в дальнейшем получил развитие в учении о перевоплощении, перерождении и переселении душ. Кроме того, нельзя не отметить также, что чудесное соитие женщины и змея — не только типичный сюжет мирового фольклора, но и символическое воплощение на хтонической почве единства женского и мужского начал.

Вообще все, что связано с Подземным царством, сопряжено с пресмыкающимися. Такое представление бытовало и в самые отдаленные времена: оттого-то археологи регулярно находят в древних могильниках самых различных культур и в самых разнообразных регионах костяные и бронзовые фигурки змеек: считалось, видимо, что они являются проводниками душ усопших в Царство мертвых. Но аналогичное представление практически дожило и до наших дней — лучшее свидетельство тому бажовская мифология и уральские сказы.

В древнейшие, древние и сравнительно недавние времена змеи и прочие пресмыкающиеся и земноводные (ящерицы или лягушки, к примеру) почитались повсеместно — за их необычный образ жизни, мнимое умирание (оцепенение) зимой и оживание по весне. Вот что рассказывает арабский путешественник Ибн Фадлан, посетивший в первой четверти Х века в составе посольства багдадского халифа территорию современной России и добравшийся через прикаспийские и приуральские земли до Верхнего Поволжья:

«Я видел, что змей у них такое множество, что вот как на ветке дерева, право же(иной раз), накрутится десяток их и более. Они(жители) не убивают их, и они им не вредят. Право же, как-то я увидел в одном месте длинное дерево, длина которого(была) более ста локтей. Оно уже упало. И вот ствол его огромный чрезвычайно. Я остановился, глядя на него, и вдруг оно задвигалось. Это меня устрашило. Я посмотрел на него внимательно, и вот на нем змея, близкая к нему по толщине и длине. Когда же она увидела меня, она спустилась с него и скрылась между деревьями».^{115}

Вообще же на протяжении всей истории человечества — в основном в древние эпохи — было разработано множество впечатляющих и подробнейших моделей Подземного царства. Такое ощущение, что Нижний мир и вероятная жизнь в недрах земли интересовала людей гораздо больше, чем жизнь на ее поверхности или в небесах. В данной связи было бы интересно хотя бы вкратце и схематично охарактеризовать (и там, где удастся, — проанализировать) наиболее показательные взгляды древних на Подземный мир, его хозяев и обитателей. Выше уже были затронуты некоторые индоевропейские культуры (древнеиндийская, античная, древнеславянская). Поэтому вполне уместно сначала продолжить рассмотрение уже вскрытого пласта архаичных воззрений, дабы здесь поставить логическую точку, а затем, выявив наиболее типичные черты и аспекты, перейти к иным эпохам и цивилизациям.

Первоначальные взгляды индоевропейцев на структуру Вселенной и иерархию ее властителей, как это уже неоднократно подчеркивалось, были нерасчлененными. Общим было всё — язык, культура, мифологические сюжеты, имена богов. По мере распада первичной этнолингвистической и социокультурной общности обосабливался и обретал самостоятельность культ и пантеон богов. При этом новые поколения в условиях этнического противостояния и идеологической несовместимости могли вкладывать в прошлые общие позитивные мифологемы диаметрально противоположный смысл. Так было всегда и так будет всегда. Всякая революция — в прошлом ли, в настоящем — режет по-живому. Бывшие друзья и соратники в одночасье становятся непримиримыми врагами, способными физически уничтожить друг друга. Идеи и лозунги противоположных сторон объявляются ложными и вредными, а их носители и пропагандисты — исчадьем ада.

Сказанное прекрасно видно на примере древнеиндийской и древнеиранской мифологий, отпочковавшихся от некогда единой арийской системы идеологических отношений и имевших в прежние времена один и тот же пантеон богов. Однако после распада былой общности и наступления эпохи вражды и непримиримого противоборства некогда единые теонимы стали восприниматься с противоположным знаком. Так, асуры — демонизированные противники ведийских богов — оставались в представлении иранцев высшими и светлыми божествами — ахурами (и величайший среди величайших — верховный небесный владыка и первотворец Ахурамазда). Точно так же древнеиндийские благостные богини деви (откуда и славянские девы) в представлениях древних иранцев и ираноязычных этносов превратились в чудовищных и кровожадных дэвов.

Еще один показательный пример: верховный ведийский бог-громовержец Индра, по праву сильного возглавивший арийский пантеон и давший название современной Индии и ее населению, в иранской традиции превратился в одного из самых злокозненных дэвов — Андару, входящих в ближайшее окружение «князя тьмы» Анхра-Майнью. Аналогичную смысловую трансформацию получил в иранской, индуистской и буддийской мифологии ведийский бог Яма — хозяин Подземного царства (как мы помним, согласно гимнам Ригведы, первоначально он обитал на небесах). Если в Индии и в Тибете Яма (по-тибетски — Шиндже) (рис. 46) постепенно превратился в подлинного бога смерти, повелителя умерших и хозяина ада, то в древнеиранском мировоззрении он сменил свой первоначальный отрицательный знак на противоположный и превратился в первопредка Йиму, от коего, кстати, появились русские слова «имя», «иметь» и др. и при котором продолжилась эпоха Золотого века.

Тему парадоксальных смысловых трансформаций можно продолжить и дальше, хотя в целом данная проблема выходит за пределы проводимого исследования. Например, славянское слово «друг» встречается в древнеиндийском и древнеиранском языках, но в ином, негативном, смысле: на санскрите лексема druhимеет целый «букет» значений — «враг», «вредитель», «чудовище», «вред», «обида», «оскорбление»; на авестийском языке понятие drugозначает «ложь», «обман». Еще одна похожая семантическая оппозиция: древнеарийская корневая основа dur, образующая имя супруги Шивы и массу других санскритских слов с позитивным смыслом, в славянских языках образовало лексическое гнездо слов с противоположным значением — «дурной, дурак, дурь» и т. п. Эти и другие им подобные семантические метаморфозы объясняются просто: после распада былой арийской социокультурной и этнолингвистической общности большинство отпочковавшихся этносов перешли в стадию враждебных отношений друг к другу. Отсюда противоположные смыслы для одинаково звучащего слова в славянских и в индоиранских языках.

Но вернемся к теме Подземного царства. В древнеиранской мифологии она прописана менее подробно в сравнении с другими индоевропейскими народами, хотя в целом древнеиранская эсхатология (то есть учение о конечной судьбе мира и человека) чрезвычайно насыщена и разветвлена, но связана в основном с учением о рае, аде и конечном воздаянии за грехи или праведную жизнь. Более того, древнеиранские эсхатологические идеи и понятия повлияли на христианское мировоззрение: достаточно напомнить, что один из синонимов «рая» — парадиз (ср.: фр. paradis; нем. Paradis; англ. Paradise; греч. paradeisosи др.) — произошел от авестийского термина «паиридаэза». В сжатом виде зороастрийские представления о загробном воздаянии, рае и аде воспроизведены в более позднем пехлевийском сочинении «Менок-и-Храт»:

«Три дня и три ночи душа сидит у изголовья тела. И на четвертый день на рассвете (душа) <…> достигает возвышенного и ужасного Моста Вознаграждающего (мост Чинват), к которому должен подойти каждый человек, чья душа спасена, и каждый человек, чья душа проклята, <…> и ей (пойдет на пользу) посредничество Михра, Сроша и Рашна, и она будет (подвергнута) взвешиванию (поступков) справедливым Рашном <…> И когда душа спасенного проходит по этому мосту, то ширина моста оказывается равной одному парасангу <…> И собственные добрые дела спасенного встречают его в образе юной девушки, более прекрасной и красивой, чем любая девушка на земле <…> Затем с первым шагом он вступает (на небеса) благих мыслей, со вторым — (на небеса) благих слов и с третьим — (на небеса) благих деяний, а с четвертым шагом он достигает Бесконечного Света, который весь блаженство <…> И навечно он обитает со святыми божествами в полном блаженстве во веки веков. Если же душа проклята, то ее тело через три дня и три ночи после смерти демон уносит и волочит к мосту Чинват, а оттуда в преисподнюю. Проклятая душа встречает “юную девушку, которая совсем не похожа на юную девушку”, проходит через три ада злых мыслей, слов и деяний и с четвертым шагом оказывается перед лицом Ахримана и прочих демонов».^{116}

В Авесте ад однозначно связан с бесчисленным сонмищем злокозненных дэвов и их владыкой Анхра-Майнью. К ним примыкают и разнокалиберные змеи и драконоподобные существа. Среди них исполинский змей Сэрвара, водное чудовище Гандарва, трехглавый дракон Ажи-Дахака. Личность последнего (в контексте образа данное понятие вполне оправдано) особенно колоритна. Ажи-Дахака под именем Зохака является одним из главных, естественно — отрицательных, персонажей великой книги великого персидского поэта Абулькасима Фирдоуси (ок. 940–1020 или 1030) «Шахнаме», что в переводе с персидского означает «Книга царей» (народная молва переиначила ее в «Царь-книгу»).

Полный академический перевод «Шахнаме» на русский язык занимает шесть объемистых томов. Это — 55 тысяч двустиший-бетов, что в несколько раз превышает объем «Илиады» и «Одиссеи» вместе взятых. Помимо бесценных художественных достоинств творение Фирдоуси является и своеобразным летописным полотном, охватывающим многие легендарные события мировой предыстории, о которых не сохранилось надежных документов и письменных свидетельств. При этом персидский Гомер широко использовал устные сведения, почерпнутые у профессиональных хранителей информации — зороастрийских магов, или, как он их называл, мобедов: «Расспрашивал старцев о древних царях, / О славных воителях-богатырях…» В результате в руках поэта оказалась бесценная информация, которая на сегодня не сохранилась ни в каких летописных и документальных источниках.

Точной датировки в сверхпоэме, конечно, нет, но зато обозначены многие хорошо известные исторические события (вроде походов персидских царей и Александра Македонского, арабского нашествия и т. д.), по которым можно делать точные хронологические привязки, а затем, на основании суммирования прошедших поколений, проецировать века и тысячелетия в прошлое. Нельзя также забывать, что Фирдоуси был правоверным мусульманином, находившимся под влиянием господствующей идеологии и творивший в условиях традиционной исламской цензуры. Поэтому вполне естественно, что многие древнейшие исторические факты мифологизировались, гиперболизировались, обрастая сказочными и беллетристическими подробностями, помноженными на творческое воображение поэта.

В данном плане как раз достаточно показателен и типичен образ драконоподобного существа Зохака (восходящего к авестийскому демону-дракону Ажи-Дахаке). По легендарной родословной древнеперсидских царей он считается пятым правителем Ирана, вероломно захватившим власть у своего предшественника Джемшида. Джемшид — это и есть уже упомянутый выше авестийский патриархальный царь-пастырь Йима, во времена которого на земле существовал Золотой век, люди жили в согласии, достатке и счастье. По авестийским преданиям, Йима считается первочеловеком и создателем мировой цивилизации, спасшим человечество от потопа, обрушившегося на землю после жесточайшего похолодания на Севере. В финале жизненного пути Йиму (Джемшида) ожидал ужасный конец: он был распилен на части по приказу царя-узурпатора и чужеземца-завоевателя Зохака, сросшегося в плечах с двумя огромными змеями. Другими словами, согласно «Шахнаме» Зохак не был драконом в собственном смысле данного слова. Он оставался человеком, на плечах которого по наущению дьявола (Иблиса) выросли две огромные змеи, требовавшие для прокорма человеческий мозг:

Считается, что мрачный подземный мир древней германо-скандинавской мифологии — Нифльхейм (дословно — «темный мир») существовал изначально, до начала всякого творения. Нифльхейм однозначно связан с Царством мертвых. Сюда владыка германо-скандинавского пантеона — бог Один — низверг великаншу Хель, которая и стала Хозяйкой владений, названных по ее имени — Хель (Нидхель). В лапидарной, образной форме «Младшая Эдда» описывает это событие следующим образом:

«А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селенья, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки. Мокрая Морось зовутся ее палаты, Голод — ее блюдо, Истощение — ее нож, Лежебока — слуга, Соня — служанка, Напасть — падающая на порог решетка, Одр Болезни — постель, Злая кручина — порог ее. Она наполовину синяя, а наполовину — цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид у нее свирепый».^{118}

Конечно, если попытаться провести аналогию между злобной Хель и справедливой Хозяйкой Медной горы, то точек соприкосновения окажется не так уж и много. И все же источник обоих образов во многом общий. Здесь же, под корнями Мирового древа — ясеня Иггдрасиля, живут гномические существа — черные альвы — и терзает души усопших дракон Нидхёгг. Древние германцы и скандинавы знавали еще одного дракона — Мирового змея Ёрмунганда. Как и Хозяйка Подземного царства Хель, он был сыном хитрого бога Локи, соперника Одина и всех асов. Их матерью стала великанша Ангрбода, одновременно родившая человекоподобное существо Хель, змея Ёрмунганда и волка Фенрира. Скандинавские мифы знают также змея Нидхёгга. Оба змея олицетворяли Рагнарёк — конец мира и гибель богов.

Этими словами в «Старшей Эдде» и заканчивается «Прорицание вёльвы», предвещающее апокалипсическую кончину мира. Космический дракон — типичный провозвестник беды: согласно мифологическим представлениям многих народов, именно он проглатывает небесные светила во время солнечных и лунных затмений. Естественен однако вопрос: откуда в северной мифологии возникли представления о драконе, если змеи, как известно, на Крайнем Севере не водятся? Но зато здесь есть феномен почище любой ползучей твари. Он-то наверняка и стал прообразом небесно-космического змея. Понятно, что речь идет о полярном сиянии: серпантин из мерцающих сполохов в ночном небе создают реальную картину огромной огненной змеюки.

Жизнь людей (безразлично — в прошлом ли, в настоящем) определяется Судьбой — самыми глубинными законами Мироздания, недоступными как смертным, так и бессмертным (известно, что Судьба была неподвластна древним богам, и ее они панически боялись). У многих индоевропейских народов выразителями и носителями воли Судьбы считались три девы: у эллинов — мойры, у римлян — парки, у древних скандинавов и германцев — древнескандинавские провидицы-норны. Последние связаны с Нижним миром, с корнями ясеня Игграсиля, с той, как бы сегодня сказали, геоактивной энергетической зоной, от которой зависит судьба планеты и человечества:

Все три норны — вершительницы судеб мира и каждого отдельно взятого человека. «Старшая Эдда» рисует эту картину торжественно и поэтично:

В плане возможных параллелей с бажовской мифологией нас могут заинтересовать следующие архаичные моменты, ранее не привлекавшие внимания исследователей и по разным причинам не получавшие достойного освещения. Судя по всему, образ Хозяйки Медной горы однозначно сопряжен с матриархальными представлениями о космопланетарном примате Женского начала и о Женщине как вершительнице судеб мира и человека. Именно такой судьбодарительницей и судьбовершительницей выступает уральская Хозяйка Медной горы, управляющая конкретной линией жизни конкретных людей, контролирующая их повседневные поступки и ценностную ориентацию.

Европейскому читателю прекрасно известны и другие мифические насельники Подземного царства. Среди них — нибелунги и гномы, которые в некоторых фольклорных и литературных версиях оказываются тождественными. «Песнь о нибелунгах» — так по традиции называется средневековый германский эпос. Но в нем меньше всего говорится собственно о нибелунгах, а под последними подразумеваются не только хозяева Подземного мира, о коих говорится походя и очень скупо, но и бургундская знать и рыцари — главные действующие лица прославленной поэмы. В фольклорной традиции тоже много неясного: нибелунгами называются то подземные карлики, то, напротив, — великаны.

Окончательно все стало на свои места только после появления на свет музыкальной тетралогии Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга», состоящей из четырех опер — «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов». Либретто Вагнер написал сам, опираясь как на обнародованные фольклорные тексты, так и на устную традицию, идущую из глубин гиперборейского прошлого. Кроме того, перед Вагнером, как и перед любой другой гениальной личностью, приоткрывались ноосферные каналы к закодированным сведениям о прошлом, настоящем и будущем, содержащиеся в энергоинформационном поле Вселенной.

По Вагнеру, нибелунги — это гномы. Главный среди них — отвратительный, коварный и злобный хозяин Подземного царства Альберих, похитивший золотое волшебное кольцо у водных дочерей Рейна. Кольцо это приносит не только чудесную силу, богатство и власть над миром, — на протяжении всех четырех опер оно становится источником несчастья и даже смерти основных героев. В третьем действии первой, проложной, оперы композитор воссоздает Нижний мир Нифльхейм (Нибельгейм)^{122} — уходящее в бесконечность подземное ущелье, от которого в разные стороны разбегаются озаренные красным светом узкие галереи шахт и царит нестерпимый гул от тысяч ударов кайл и кузнечных молотов: это гномы как рабы добывают руду, выплавляют из нее металл и превращают в медь и железо.

В своем генезисе гномы — это далеко не те волшебные существа, к облику коих мы привыкли с детства: маленькие смешливые человечки с пушистыми седыми бородами и с непременными колпаками на голове. Гномы, какими они представлялись просвещенному средневековому уму, — это прежде всего духи земли, обитающие в недрах гор и рудничных шахт. Вот что по этому поводу писал «Аристотель» Средневековья — знаменитый ученый и врач Филипп Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, вошедший в историю под псевдонимом Парацельс (1493–1541):

«Под землею и вправду бродят полулюди, владеющие всеми бренными вещами, вожделенными и услаждающими для них. В просторечии их называют гномами или обитателями гор, но настоящее их имя — сильфы или пигмеи. Они не есть духи, как иные, но могут сравниться с ними по схожести своих искусств и ремесел, разделяемых ими с духами. Как и у людей, у них есть плоть и кровь, которых нет ни у единого настоящего духа. Ведь рек Христос ученикам своим, представ им, когда двери были заперты, а сами они напуганы: “Прикоснитесь ко мне, дотроньтесь до Меня, ибо дух не имеет ни плоти, ни крови, ни костей, как я”. Сим Он Сам научил нас, что дух не имеет ни настоящего тела, к которому можно прикоснуться, ни костей, ни плоти, ни крови, но существует в своей родной субстанции ветра или воздуха. Но о том мы уже вкратце поминали, и этого достаточно. Что же до земных пигмеев или полулюдей, то следует знать, что их надо считать не духами, но подобными им; а если и называть их духами, то — земными духами, ибо имеют они свой собственный Хаос и обиталище под землей, а не в ветре или воздухе, как иные духи.

Многих земных духов можно обнаружить, увидеть и услышать в тех местах, где скрыты несметные сокровища и огромные богатства, а также в недрах гор, где много золота и серебра, которые их услаждают, и они пекутся о них, охраняют и расстаются с ними весьма неохотно.

Рудокопы лучше других осведомлены об этих духах, ибо те досаждают им больше всех, раздражая и преследуя своими стуками. Но иногда нисходят они и до благодеяний, предостерегая о смертельной опасности. Так, когда они стучат один, два, три и более раз подряд, это означает (близкую) смерть копающего или работающего здесь; и либо его погребет обрушившаяся гора, либо грозит ему гибель по иной подобной причине. Шахтерам наверняка приходилось сталкиваться с этим».^{123}

Другими словами, если перевести средневековую терминологию на язык современных понятий, материализованные энергетические структуры, поименованные «духами», возникают в местах концентрации металлических руд и различных геофизических аномалий, которые и приводят к образованию информационно-энергетических «сгустков» на уровне полевой формы движения материи с непременным подключением биосферных и ноосферных каналов. Данный вывод исключительно важен для понимания и возможной интерпретации таких, казалось бы, чисто уральских феноменов, как Хозяйка Медной горы или Великий Полоз, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли бы оказаться некими визуализациями или энергетическими структурами, порожденными ноосферой и транслирующими из нее соответствующую информацию, усиленную с помощью рудоносных пластов и тектонических разломов (особенно на их пересечении).

Лишним подтверждением сказанного может служить цикл преданий, уже сложившийся в наши дни вокруг знаменитой Сьянской пещеры, расположенной в Подмосковье. Здесь в XVII и XVIII веках добывали белый камень для строительства столицы, а также подмосковных крепостей и церквей. Сейчас эта чрезвычайно разветвленная подземная структура, именуемая «системой», стала местом паломничества спелеологов. Среди них и распространено поверье, что перед заблудившимися в темных тоннелях может неожиданно возникнуть образ Белой женщины. Если она молодая и улыбающаяся — жди спасения, если старая и насупленная — жди самых больших неприятностей. Белая вестница свободно проходит сквозь стену и исчезает так же внезапно, как и появляется. Именно это как раз и доказывает ноосферный характер видения, когда в экстремальной («пограничной») ситуации при наложении подземной энергетики на психический всплеск эмоций открывается ранее дремлющий канал связи с энергоинформационным полем.

Вопрос о потустороннем (ином) мире («том свете») в кельтской мифологии — один из самых спорных в индоевропеистике. На особенности вероучения кельтских жрецов — друидов — обращали внимание еще античные авторы (включая Юлия Цезаря и Тацита):

Кельтские народы, некогда весьма многочисленные и разветвленные, вместе с другими индоариями проделали огромный путь от погибшей Гипербореи через Восточную и Западную Европу до Атлантического океана. Однако был и более прямой путь: из северных широт через моря к Британским островам, Ирландии и Нормандии на континенте. И сегодня здесь живут их далекие потомки — ирландцы, шотландцы, валийцы и бретонцы. Поэтому в сохранившихся легендах и мифах под Иным, или Другим миром кельтов (пишется всегда с заглавной буквы) подразумевается прежде всего древняя Полярная прародина — Гиперборея (или, что то же самое, в страбоновской и плиниевской традициях — Туле), откуда и явились когда-то в Ирландию, Шотландию, Уэльс и Бретань племена богини Дану и других легендарных прапредков современных кельтских этносов. В былые времена, до гибели Гипербореи-Туле в пучинах Северного Ледовитого океана, там царил Золотой век и люди не знали невзгод и страданий. Вот почему, по представлениям древних кельтов, именно туда и отправляются после смерти души праведников. Сохранились и описания древней прародины, к примеру, в саге о плавании Брана, сына Фебала:

Однако в мифологических представлениях кельтов существовал и подлинный Подземный мир, где правила королева Медб вместе с другими матриархальными персонажами. Большинство исследователей сходится на мысли, что мифологический образ властительницы Подземного царства, королевы Медб, восходит к Великой Богине — матери всех богов и людей, коей в свое время на земле поклонялись практически все древнейшие народы. Подземный мир и его насельников во главе с королевой Медб ирландцы именуют сидами и точно так же называют и места их обитания — многочисленные холмы, сопки и курганы, которыми вообще так богата территория Евразии от Севера до Юга и от Востока до Запада. Сопочно-курганная культура — одна из древнейших на планете и наглядно свидетельствует о былой общности верований и обычаев всех народов земли. Десятки тысяч курганов и искусственных холмов открыто только в одной Мезоамерике. Но если для многих этносов они являлись всего лишь памятниками на месте смерти, кремации или погребения, то в древнеирландской мифологии «зеленые холмы» — это еще и жилища сидов.

Сиды — древнейшие обитатели острова Ирландия, жившие не только в холмах, но и в глубоких пещерах и расщелинах скал. (Кстати, синонимическое название их обиталищ-холмов — сиды — весьма созвучно с саамскими сейдами.) Беженцы, прибывшие из Гипербореи-Туле, вынуждены были вступить в непрерывную борьбу и кровопролитные сражения с сидами из-за «жизненного пространства» (описанию многочисленных битв и столкновений посвящены многие ирландские саги). Успех был переменным, но в конечном счете аборигены и пришельцы смешались. В немалой степени тому способствовал стойкий сексуальный интерес «женщин из сида» к смертным мужчинам-переселенцам. Перед нами еще одна параллель с уральской Хозяйкой Медной горы — большой охотницей до мужеского пола, но не в том, разумеется, смысле, что сам образ напрямую заимствован из кельтского фольклора, а в том смысле, что у всех аналогичных образов был когда-то общий мифологический первоисточник.

О соблазнении юноши подземной девой «из холма» и увлечении его в иной миррассказывается в одной из популярнейших ирландских саг «Исчезновение Кондлы Прекрасного, сына Конда Ста Битв». Хозяйка холма (то есть фактически — небольшой, но искусственной горы) заманивает свою очередную жертву в стихах:

Естественно, Кондла не смог устоять перед чарами подземной обольстительницы и навсегда исчез с ней в прекрасной Стране блаженства, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Царством женщин:

У галлов, исторического кельтского племени, жившего в античную эпоху на территории современной Франции (хотя переселились они туда, правда, по суше всё из той же Гипербореи-Туле), были свои женщины-обольстительницы. Это всем известные феи, перешедшие из кельтской мифологии в средневековый европейский фольклор, а затем и в беллетристику. Именно эти феи хорошо знакомы современному читателю, у которого их стойкий образ сформировался на основе сказок братьев Гримм, Шарля Перро и Ганса Христиана Андерсена и других писателей-сказочников. Однако в первозданном своем виде, в древнекельтские и древнегерманские времена, феи существовали разные. Были среди них и знакомые добрые волшебницы, но были и другие, именуемые мартами, — волосатые низкорослые женщины с огромными грудями, свисающими до колен. Не правда ли очень всё это напоминает алтайскую Хозяйку гор, которая уже упоминалась выше?

Обращаясь к миру неиндоевропейских мифологий, мы, конечно, в первую очередь вспоминаем древнеегипетскую и ассиро-вавилонскую (аккадскую) эсхатологию с их детализированными представлениями о загробном мире и посмертном воздаянии за праведную или неправедную жизнь. В Древнем Египте для руководства души усопшего в Царстве мертвых была составлена даже так называемая «Книга мертвых» — самое обширное литературно-религиозное произведение, дошедшее из глубины веков до наших дней. Здесь содержатся многочисленные ритуальные тексты, с которыми душа умершего является на суд Осириса. Сам же прославленный бог египтян считался властелином как земного и небесного, так и Подземного мира. Об этом прямо говорилось в гимнах, прославляющих Осириса:

«Слава тебе, о ты, Царь царей, Владыка владык, Правитель правителей! Из лона Нут^{128} ты правишь миром земным и подземным. Твое тело — блестящий и сияющий металл, твоя голова — небесной голубизны, и блеск бирюзы окружает тебя. О ты, бог Ан, кто существовал миллионы лет, кто охватывает всё своим телом, кто прекрасен ликом в Блаженной Земле (то есть в подземном мире. — В.Д.); даруй мне сияние на небесах, мощь на земле и победу в подземном мире».^{129}

А вот что сообщает Плутарх:

«И вот на что осторожно намекают нынешние жрецы, служа истине и укрывая ее: этот бог правит и царствует над мертвыми, и он есть не кто иной, как тот, кто называется у эллинов Плутоном или Гадесом; а так как истина эта непонятна, то она приводит в замешательство многих людей, подозревающих, что в самом деле святой и священный Осирис обитает в земле и под землей, где скрываются тела тех, кто, как полагают, обрел конец. Напротив, этот бог очень далек от земли и пребывает нетронутым, незапятнанным и чистым от всякой сущности, причастной к разрушению и смерти. И для людских душ, которые облекаются в этом мире в тела и страсти, бывает сопричастие богу только как образу туманного сновидения, которого можно коснуться познанием с помощью философии. Когда же души освобождаются и переходят в невидимое, незримое, невозмутимое и непорочное обиталище, тогда этот бог становится для них владыкой и царем, из-за него они как бы привязаны к несказанной и невыразимой для людей красоте, созерцают ее и ненасытно стремятся к ней».^{130}

Во время загробного суда Осириса за его спиной стояли богини Исида и ее сестра Нефтида: первая отвечала за надземный мир, а вторая — за подземный. Здесь же шакалоголовый бог Анубис (египетский коррелят античного Гермеса-Меркурия) взвешивал сердце умершего на весах истины (богини правды Маат), а Осирис принимал решение о дальнейшей судьбе души. В разные исторические эпохи Древнего Египта почитались и другие божества Подземного мира. Так, из числа представителей первого поколения богов покровительницей Царства мертвых считалась дочь солнцебога Ра — Серкет, которая изображалась в виде прекрасной женщины со скорпионом на голове. После распада империи Александра Македонского первый царь эллинистического Египта — Птолемей I ввел культ нового божества Сераписа, первоначально отождествлявшегося с античным владыкой Подземного мира Аидом (Плутоном), а в дальнейшем перенявшего функции и других богов, включая Осириса.

Древнеегипетское мировоззрение, опиравшееся на философское представление о переселении душ, исходило из четкой позиции: в загробном мире человек продолжает жить, точнее — начинается его новая жизнь. На данную сторону египетской эсхатологии обращало внимание большинство ученых и культурологов. Например, Василий Васильевич Розанов (1856–1919), всю жизнь углубленно интересовавшийся древнеегипетской культурой и считавший египтян наиболее близкими по духу русскому народу, отмечал: «<…> В собственном смысле “мертвых” не было в Египте, в нем никто не “умирал”, а лишь получал иную форму жизни, иное состояние бытия. Без этого убеждения они не строили бы пирамид своих и не укрепляли бы наподобие крепостей своих могил…».^{131}

Об этом же свидетельствуют многочисленные росписи и рисунки, высеченные в гробницах фараонов, и так называемые «Тексты пирамид», рассказывающие о длительном переходе владык Египта в инобытие загробной жизни. На некоторых фресках изображены длинные многоярусные тоннели, ведущие в Подземное царство. Здесь множество божественных насельников, включая и гигантских пресмыкающихся, что позволяет провести естественные параллели между двумя подземными мирами, отображенными в древнеегипетской мифологии и в уральских сказах.

Боги и герои древнего Шумера, Ассирии и Вавилонии были генетически родственными, поэтому в настоящее время их принято объединять в рамках относительно общей шумеро-аккадской мифологии. «Относительно» — потому что шумеры были несемитского происхождения, а сменившие их на территории государства Шумер ассирийцы и вавилоняне являлись семитами: они восприняли шумерскую иерархию богов, многое взяли из шумерской культуры, но шумерский язык оставался для них чуждым — наподобие классической латыни для современной цивилизации. Потому-то и для шумеров, и для ассирийцев, и для вавилонян владыкой Подземного царства считался один и тот же бог — Нергал, супруг царицы Эрешкигаль. Их владения натуралистично описаны в знаменитой поэме о Гильгамеше («О всё видавшем») — ниже приводится наиболее поэтичный перевод Николая Гумилева:

Подземное царство у шумеро-аккадцев подробно описано также в цикле сказаний о сошествии великой богини любви в загробный мир, находящийся в глубоких недрах земли. У шумеров богиня звалась Инанна, у ассиро-вавилонян — Иштар. Представляется, что есть несомненное сходство между древней шумеро-аккадской богиней необузданной сексуальной страсти и более поздним образом Хозяйки Медной горы. Обратимся сначала к Иштар. В Месопотамии она, так же как и в Средиземноморье, олицетворяла Утреннюю звезду. Среди многочисленных эпитетов Иштар — Владычица богов, Царица царей, Дева-воительница, Яростная львица и др. Культ Иштар был грубо эротичным, связанным с разнузданными празднествами, их непременным условием была полная сексуальная раскованность, массовые оргии, храмовая проституция, публичное принесение в жертву девственности и самооскопление.

Образ коварной, похотливой и мстительной Иштар рисует нам все тот же эпос о Гильгамеше. Здесь Богиня Утренней звезды предстает в грозной красоте женщины-соблазнительницы, чья «любовь — буре подобна, двери, пропускающей дождь и бурю, дворцу, в котором гибнут герои». Считая, что Гильгамеш принадлежит ей по праву матриархата (здесь несомненны отзвуки эпохи владычества женщин), как всякий мужчина (даже шире — любое существо мужского рода, ибо она не брезговала и животными), Иштар безапелляционно предлагает свою любовь герою:

Но целомудренный герой отказывается от навязываемого счастья, ссылаясь на бесстыдную неразборчивость богини и тысячи ее жертв — загубленных любовников. Отвергнутая Иштар, как и полагается разъяренной женщине, мстит изощренно: насылает на родной город Гильгамеша — Урук — чудовищного быка, и тот, подобно слону, сотнями давит ни в чем не повинных жителей и умерщвляет их своим смертоносным дыханием. Но это уже другой сюжет. Нас же интересует совсем иное. Не напоминают ли преследования и сексуальные домогательства древней богини аналогичное поведение Хозяйки Медной горы и преследование ею уральских парней? С поправками на время, культуру и литературную благопристойность бажовских обработок — напоминает, и даже очень!

Разветвленная и чрезвычайно богатая по содержанию финно-угорская мифология, восходит (в силу своей преимущественно северной принадлежности) к самым истокам мировой истории, к гиперборейской этнолингвистической и социокультурной общности. Этнический мир угро-финнов архаичен и разнообразен: сюда относятся финны и карелы, саамы и вепсы, коми и мордва, марийцы и удмурты, ханты и манси, эстонцы и венгры. Последние мигрировали более тысячи лет тому назад с Обского Севера через южнорусские степи на берега Дуная, где проживают и по сей день. Начиная с XIX века венгерские ученые проводят регулярные лингвистические и этнографические исследования на своей исторической прародине, накопив за полтора века значительный, нередко до сих пор неопубликованный материал по мифологии хантов и манси. Не отстают от них и финские специалисты, выпустившие немало трудов, посвященных религии и мифологии югорских (угорских) народов (как известно, Обский Север в старину именовался Югрой; в наше время это название опять возвращается). Благодаря совместным усилиям российских, венгерских и финских ученых, проделавших титаническую работу — прежде всего в XIX и начале XX веков, — удалось записать множество древних мифов и сказаний, которые в устных версиях к настоящему времени почти полностью утрачены.

Анализ наиболее архаичных мифологических текстов югорских народов привел ученых к поразительному выводу: оказалось, что имена и функции главных хантыйских и мансийских божеств перекликаются с индоевропейскими (и в частности, древнеиранскими) теонимами^{134}. Так, первотворец Мир-суснэ-хум лингвистически и функционально коррелирует с арийским солнцебогом Митрой. Корневая основа югорского первобога та же, что и в русском слове «мир» во всех его значениях — «Вселенная», «народ», «согласие». Точно так же лексически и семантически совпадают имена двух древних Солнцебогов — мансийского Корс-Торума и древнерусского Хорса. Солярная мифологема «хор» имеет общемировую значимость и восходит к самым глубинам предыстории, древнейшей эпохе социокультурной и этнолингвистической общности. Подтверждений тому превеликое множество. Что касается лексической идентичности различных терминов и теонимов, то она легко объясняется хотя бы с помощью утвердившейся в современной лингвистике ностратической теории языка.^{135}

Немало и других совпадений. Например, по хантыйским свидетельствам, записанным в начале XX века в Сургутском крае, властитель Подземного мира, через который протекает «душеводная» река, зовется Кали-торум^{136}. Но ведь имя Кали имеет и индийская богиня смерти, чей образ сформировался в глубокой древности. Случайно это или нет? С точки зрения гиперборейской традиции вполне закономерно. Более того, этот и ему подобные факты лучше всего и доказывают былую гиперборейскую общность евразийских народов. Что касается половой принадлежности божества, то она может меняться в течение тысячелетий и в ходе распада первичной протоэтнической общности. Впрочем, у ряда современных угрофинских народов в качестве Хозяйки Подземного мира выступает женское божество. Например, у саамов хранительницей подземных богатств считается Выгахке.

Сказанное подтверждает и языческая мордовская мифология. Здесь обращает на себя внимание обилие архаичных женских божеств и та подчиненная роль, которую занимают по отношению к ним мужские божества, вообще играющие в мордовском пантеоне второстепенную роль^{137}. Среди мордовских богинь — Вирь-ава (Мать леса) и Мода-ава (Мать земли) — обе восходят к матриархальному культу Великой богини. Вот что говорят о них народные легенды: высокие худые женщины с распущенными и не расчесанными волосами, совершенно голые и с отвислыми грудями, заброшенными через плечи (как видим, точь-в-точь алтайская Хозяйка гор). Богини любят громко хохотать, они добрые, если их ублажить, и злые, если раздразнить или обмануть (характер явно соответствует бажовской Хозяйке Медной горы). В имени же мордовской Хозяйки загробного мира — Калмо-ава (что дословно означает «женщина могил, кладбища»)^{138} — лежит все тот же корень, что и у властительниц Подземного царства обских угров.

Согласно мифологии коми, первоначально единственное место обитания душ умерших — это нижний мир, находившийся под водой. Представление о подводном расположении нижнего мира явно восходит к представлениям о первоначальном хаосе, являвшем собой безбрежную водную стихию, на поверхности которой была создана земля, т. е. в самом мифологическом низу. Преисподняя, по представлениям коми, возникла в мифологическое время, в период первотворения, в ходе борьбы между демиургами. Возникновение Нижнего мира как равноправного Верхнему, объясняется в мифологии рядом версий. По одной из них, низвергнутый с небес «темный» демиург Омоль уходит в Нижний мир через отверстие от забитого колышка. По другой версии, ад появился после того, как Ен закопал в землю глиняные горшки, в которых находились Омоль и его помощники. По третьей — после того как Ен проклял первую женщину, убившую по совету Омоля 12 своих дочерей, она провалилась в преисподнюю и стала Смертью, а ее дочери — духами болезней. По четвертой версии, мифические первопредки коми — чудь (о которой уже говорилось выше) погребли себя в земле или ушли под землю и тем самым открыли Нижний мир, став его постоянными насельниками.^{139}

Подземное царство, по представлению югорских народов, находилось где-то либо в устье Оби, либо на побережье Ледовитого океана, либо под его льдами, куда, по представлениям манси, отправляются после смерти души (точнее — тени) умерших. Они постепенно уменьшаются до размеров жучка или же в него превращаются, а затем и вовсе исчезают. Еще в XIX веке, когда не была утрачена древняя устная традиция передачи мифов, Подземное царство расписывалось во всех подробностях. При входе в него главная дорога разделялась на три пути, у каждого воздвигнут столб, на коем сказано, кто куда должен идти: прямо и направо — грешники, налево — праведники^{140}. Подземный мир освещается лишь лунным светом. Здесь властвует мансийский Плутон — Куль Одыр, вместе со своей многочисленной семьей он живет в золотом дворце в окружении малорослых слуг, напоминающих европейских гномов (на Русском Севере, как уже говорилось, они именуются сиртя).

Картины Подземного мира с удивительной экспрессивной силой воссозданы и в мансийской эпической поэме «Янгал-Маа» («Тундра»). По своей выразительности соответствующие эпизоды вогульского эпоса (вогулами в прошлом именовали мансийцев, а хантов — остяками) не уступают поэтическим картинам Дантова «Ада» или «Кольца нибелунга» Рихарда Вагнера:

У мансийцев есть и своя Хозяйка гор, а по совместительству — Подземного царства. Это — Калм, крылатая зооморфная вестница богов, передающая их послания на землю, в мир людей. Другую хозяйку, но уже всей земли, зовут Калтащ-эква, («нижнего мира мать», «земная мать»). Эта богиня жена и сестра первотворца Нуми-Торума. (Корневая основа ее имени, как нетрудно убедиться, все та же kal, восходящая к архаичному теониму Кали (как уже говорилось, в гиперборейской традиции так звали богиню смерти). Калтащ-экву представляли в облике зайчихи или гуся (первоначально — тотемические первопредки), а ее священным деревом считалась береза. Хозяйка земли Калтащ — эква определяла судьбы людей, отмечая их жизненный путь на священных бирках, помогала при родах. Сначала Калтащ-эква обитала вместе с супругом на небе, откуда, согласно одному из мифов, была изгнана мужем. Она якобы требовала, чтобы бог построил себе новое жилище из костей всех зверей и птиц, но мудрая сова отговорила Нуми-Торума от истребления всего живого, упрекая его в том, что он уподобился женщине, послушав ее совета. Разгневанный муж отправил жену вниз, где та поселилась в горе, за что и получила второе имя — «горная женщина».

Если теперь мысленно переместиться на запад Европейского континента, в Прибалтику, то тут в древних сказаниях других представителей финно-угорских народов обнаружатся мифологические представления, во многом общие с архаичными воззрениями обских угров. Достаточно сравнить вышеприведенный отрывок из мансийской поэмы «Янгал-Маа» («Тундра») с аналогичным фрагментом из эстонского эпоса «Калевипоэг», где также описывается посещение главным героем Подземного царства:

Мрачен и таинствен Подземный мир финского и карельского народов, описанный в великом карело-финском эпосе «Калевала». Ее происхождение теряется в неимоверно далеких глубинах человеческой истории, связанных с едиными истоками мировой культуры и с общими социокультурными и этнолингвистическими корнями всех народов мира. По существу, речь идет о едином пранароде с единым праязыком, обитавшем в теплых полярных широтах (какими они были до катастрофического похолодания) на арктической территории, условно именуемой Гипербореей (ныне в основных своих контурах исчезнувшей с лица Земли). Поэтому в «Калевале» сохранились не подвластные времени и беспамятству сюжеты и мифологемы, относящиеся к борьбе патриархата и матриархата, Золотого и Железного веков, различных тотемных кланов, не говоря уже о древнейшей космогонии. Учитывая же северное происхождение карело-финского эпоса, великая поэма, запечатленная в памяти сотен поколений, быть может, как ни одно другое произведение устного народного творчества, сохранила — где в первозданном, а где и в «снятом» виде — голос полярной Прародины и отголоски архаичной памяти той далекой эпохи.

Представления о калевальском Подземном царстве, быть может, ближе других соотносятся с картинами и сюжетами бажовской мифологии, позволяя восстановить некоторые утраченные подробности последней. В общем-то сие неудивительно, ибо территория расселения финно-угорских народов охватывает Северное Предуралье и Зауралье, напрямую смыкаясь с ареалом распространения индоевропейских (а также самодийских и тюркских) культур. Калевальское Подземное царство — это типичная Страна мертвых — Туонела, где протекает подземная река Манала, состоящая из острых мечей и копий. Вход сюда преграждает смертоносный ледяной водопад^{143}. Именно в смертоносных водах Маналы гибнет Лемминкяйнен. В Подземное же царство Туони, где властвует его зловещая Хозяйка, отправляется и Вяйнямёйнен в поисках сакрального знания, которое хранится у хтонического великана Антеро Випунена. Тот, как античный Антей, неразрывно связан с землей, буквально врос в нее, пребывая в полузабытьи летаргического сна. Этот калевальский персонаж чем-то напоминает расу «лемурийцев», описанных Еленой Петровной Блаватской (1831–1891). (Кстати, Блаватская в своих сочинениях активно использовала «Калевалу» в английском переводе.)

«Лемурийцы», как они описаны в «Тайной доктрине», представляли собой гигантов до 20 метров в высоту. Это была самая могущественная и высокоразвитая раса, из когда бы то ни было обитавших на земле. Властелины психофизической и гравитационной энергии и обладатели высшей мудрости, они могли практически всё — летать в небесах и в космическом пространстве, управлять биотическими и генетическими процессами, черпать любые знания непосредственно из информационно-энергетического поля, возводить исполинские сооружения, остатки которых и по сей день встречаются в различных частях Земли, и т. д. Предсказав заранее одну из жесточайших космических катастроф, закончившуюся очередным «всемирным потопом», они заранее позаботились, чтобы сохранить свой генофонд и знания: часть «лемурийцев» вошла в состояние сомати и скрылась в глубоких пещерах и недрах земли, где и пребывает поныне, периодически «просыпаясь» и корректируя в позитивном направлении всё, что происходит на поверхности.

Туонела — Царство мертвых, тьмы, ледяной воды, меди и железа. Им управляют хозяин и хозяйка. У них есть дочка: обнаженная, она плавает по подземной реке Манале в челне, завлекая под видом перевозчицы живых и мертвых в бездну, откуда уже нет возврата. Дабы воспрепятствовать чьему-либо возвращению на свет белый, Хозяйка Туонелы вместе с мужем^{144} плетут сеть из медных и железных нитей, что наводит на мысль о медных предпочтениях и привязанностях подземных властителей и, естественно, невольно заставляет еще раз вспомнить уральскую Хозяйку Медной горы. Вяйнямёйнену, проникшему в Подземное царство, все же удается вырваться оттуда с помощью заклинаний и магического оборотничества: он превращается в змею — к тому же железную. Неизбежные ассоциации напрашивается также и с житием Нагарджуны, где наги-оборотни увлекают буддийского святого в Подземное царство. Да и сама Туонела в «Калевале» характеризуется как змеиное царство, когда предостерегает живых людей не приближаться даже к чертогам хозяев Подземного мира:

Итак, опять налицо змеиная тема. Она явственно просматривается и в других культурах.

К сожалению, в меньшей степени сохранилась архаичная мифология тюркских народов. Это связано с тем, что большинство тюркоязычных этносов в разное время приняли ислам, который и наложил неизгладимый отпечаток на их мировоззрение и образ жизни^{146}. Ислам особенно нетерпимо относился к предшествующим ему верованиям и с одинаковой жесткостью искоренял как зороастризм в Иране (при этом окончательно был уничтожен текст священной Авесты), так и язычество где-нибудь в Поволжье. Тем не менее некоторые сведения о доисламских верованиях и представлениях о мироустройстве сохранились — и в виде разного рода сведений о древних народах, и в форме исконных народных традиций и обычаев, которые не в силах вытеснить никакая религия.

Так, в древнетюркских енисейских надписях упоминается бог Эрклиг (будущий Эрлик-хан — см. ниже) — владыка Подземного мира, враждебный верховному божеству Тенгри и разлучающий живых и мертвых людей. Здесь же упомянут и бог скорой смерти — Бюрт. В древнеуйгурских текстах Хозяин подземного мира именуется уже Таму-Эрклиг-хан (адский Эрклиг-хан).

Еще в начале XX века не была утрачена память о древних языческих божествах в чувашской глубинке. Хранителями архаичного знания, как всегда, выступали старики. По их представлениям, потусторонний мир размещается вне земли, в нем нет ни ада, ни рая. Умерший, оставаясь невидимым для наших глаз, и после смерти тела продолжает свою привычную на земле жизнь, однако не среди живых, а на кладбище около своей могилы с остальными покойниками деревни. На похоронах к этому его готовят родные и не отпускают с пустыми руками в могилу. В гроб рядом с ним кладут трубку и кисет, а также огниво, потому что кто на земле любил курить, тот и после смерти не заведет новые привычки. Рядом с ним кладут гребенку, мыло, ножик и кочедык, так как все эти предметы и там нужны будут ему. Не сможет он среди других покойников и без денег, поэтому дают ему и деньги. Тяготы земной жизни не берут с собой на кладбище. Как заработать хлеб — такой заботы у них нет. На поминках, траурных тризнах ушедшие в мир иной ходят в деревню к своим родственникам, однако их никто не видит. В основном ведут они себя тихо и мирно, но если их обидеть словом, то от этого они гневаются и, насылая разные болезни, мстят своим обидчикам.

Среди этих чувашских традиций встречаются следы покаяния и искупления вины. Если покойник еще при жизни украл коня или иной скот, то после своей смерти раскаивается в этом поступке и украденную скотину хочет вернуть ее хозяину, который также, в свою очередь, есть один из его товарищей-покойников. Однако тот не берет обратно, и вору, таким образом, суждено вечно стыдиться. Кто при жизни украл что-нибудь из одежды, тот голый ходит вокруг своей могилы, и среди остальных покойников не найдется никого, кто бы его одел.

Семейная жизнь продолжается и после смерти, женщина и там следует за своим мужем. Сколько у него было жен при жизни, все мирно ладят у его могилы, живут одной семьей. У кого было три жены на земле, того на кладбище первая жена будет водить за правую руку, вторая жена за левую, а третья ходит с плачем за его спиной, потому что ей ничего не осталось. Кто умирает молодым, тот женится в потусторонней жизни. Девушка выходит замуж, а парень найдет себе невесту. Потусторонняя жизнь представлялась чувашам вечной: об этом свидетельствует и древнее чувашское название загробного мира чан дёр — «настоящая земля», тогда как преходящий земной мир называли соя дёр — «ложная земля».^{147}

Якуты — один из немногих тюркоязычных народов, принявших не ислам, а христианство (значительная часть чувашей также в их числе) и вместе с тем до сих пор сохранивших пережитки древнего языческого мировоззрения. Якутская мифология достаточно целокупно и систематизированно представлена в народном эпосе олонхо, состоящем из сотен тысяч рифмованных строк, объединенных в циклы сказаний о богатырях, ведущих непрерывную борьбу с чудовищными насельниками Подземного царства, — абаасы. Олонхо были записаны и опубликованы только в XX веке; наиболее известный среди них героический эпос «Нюргун Боотур стремительный», известный не менее чем в двенадцати вариантах.

На описание Подземного царства и его обитателей безымянные авторы олонхо не жалели красок. Перед взором изумленного читателя или слушателя встает сумрачная страна, тускло освещенная щербатым солнцем и месяцем. Его дно — не просыхающая болотная жижа, по краям которой растут уродливые железные и каменные деревья. Вместе с тем в прошлом он был смешан с первозданной водной стихией. В самих же якутских песнопениях постоянно поминается Ледовитый океан, который некая огненная стихия превратила в катастрофический потоп — явное напоминание о гибели полярной Гипербореи:

Последние слова о солнце, повернувшем вспять, в точности повторяют поразительный факт, ставящий в тупик современных ученых, о котором сообщают в своих трудах Геродот и Платон. В целом же приведенный фрагмент из якутского эпоса впечатляюще дополняет лапидарные строки древнеиранской Авесты о неожиданном чудовищном похолодании в стране ариев Арьяварте, вынудившем прапредков современных народов мигрировать с Севера на Юг.

Владыка Подземного мира — исполин Уот Усутаакы, могущий принимать любой облик (мифологема оборотничества!), но предпочитавший выйти на решающую битву в виде Огненного змея. Среди владык Подземного царства немало женщин. Здесь и Ала Буурай с деревянной колодкой на ногах (коррелят русской Бабы Яги Костяной Ноги). Здесь и колдунья-оборотень, крадущая детей, — Дьегэликээн. Здесь же и Медная Дьес Эмэгэт, или просто Медная идолица, названная в эпосе «владычицей червивой темницы трех хохочущих бездн». А вот это уже вполне узнаваемый образ Хозяйки Медной горы — только сильно демонизированный. Причины подобной демонизации были объяснены выше: идеологическая дискредитация в условиях распада былой (в данном случае ностратической) общности и враждебные отношения конкурирующих протоэтносов.

В китайской мифологии представления о Подземном царстве дифференцированы. Наиболее впечатляющи картины даосского и буддийского загробного мира. Однако для нас наибольший интерес представляют наидревнейшие воззрения, согласно которым Подземное царство находилось в местности Бэйхай, и жили там черные птицы, черные змеи, черные барсы, черные тигры и черные лисицы с пушистыми-препушистыми хвостами. Была там и большая черная гора, на которой жили черные люди. Это и было Темное царство, которое за это прозвали Юду. Городские ворота в Юду сторожил знаменитый трехглазый великан Ту-бо с головой тигра. Он изгибал свое огромное, как у вола, тело, потрясал блестящими, крепкими и острыми рогами, выпускал толстые, окровавленные пальцы и гонялся за бедными, жалобно стонущими духами, которые убегали и прятались от него. У него был страшный вид! Можно себе представить, какова была мощь самого бога Подземного царства. Племя Куа-фу жило на горе Чэндуцзайтянь в большой пустыне на севере. Все люди из этого племени были огромного роста и величайшей силы, из ушей у них свешивались по две желтые змеи, и в руках они сжимали еще двух. Но сами они были добрыми и миролюбивыми.

Со временем были разработаны подробнейшие инструкции шествия души усопшего по подземному царству мертвых, где определялась его дальнейшая судьба. Так, в старинной книге «Драгоценная копия яшмовых правил Неба для увещевания всех людей» описывается десять залов подземного мира, в каждом из которых отделяются грешники от праведников и назначается воздаяние за заслуги или грехи. Система изощренных наказаний в аду (где существуют 16 отделений) описывается особенно подробно и впечатляюще. В последнем, десятом, зале решается вопрос о перерождении душ, предварительно побывавших в аду. Неисправимых грешников обязательно превращают в какое-либо «нечистое» животное, пресмыкающееся или насекомое. Исправившихся делают опять людьми, дабы на земле они занялись активной пропагандой вероучения. Заправляет всем этим «хозяйством» владыка Подземного царства — бог Дицзан-ван пуса.^{149}

Самодийская мифология малочисленных народов Российского Севера (ненцев, энцев, селькупов и нганасан) включает архаичные представления о мире и человеке, уходящие своими корнями в далекое гиперборейское прошлое. Потому-то они и заслуживают особого внимания. Концепция мироздания традиционно делит Вселенную на Верхний (небесный), Средний (наземный) и Нижний (Подземный) миры. По представлениям ненцев, верховным небесным божеством считается первотворец Нум, а за порядок в Подземном (нижнем) царстве отвечает его брат-антипод Нга. Повелителю подземных сфер подчиняются многочисленные помощники, а также духи-посыльные, отправляющиеся за человеческими душами. Нга имеет небесное происхождение, у него есть жена и семь сыновей. О сыновьях почти нет сведений, известно лишь, что они управляют Подземным царством, как и отец. Наиболее страшными обитателями Нижнего мира ненцы считают тех духов, которые насылают болезни и делятся на группы, располагаясь в разных частях этой мифической территории. Ненцы полагают, что при своевременном жертвоприношении Нга не только не беспокоит людей, но даже старается оградить их от своих злокозненных духов-помощников. В случае отсутствия жертв или недовольства ими он насылает несчастья, болезни, смерть. В Нижнем мире, по представлениям ненцев, обитают души злых людей, самоубийц и преступников. Они выступают в роли злых духов, приносящих страшные болезни и несчастья. Обитатели подземных сфер не видят пришельцев с земли, попытки людей разговаривать с ними оказываются бесполезны: духи принимают человеческую речь за треск огня.

По религиозным воззрениям ненцев, род человеческий находится под постоянным влиянием двух противостоящих друг другу сил — добра и зла, света и тьмы. Первая из них обитает наверху, на небе, вторая заключена в недрах холодной земли. Между ними находится полная жизни земная поверхность. Пока владыка Подземного царства Нга живет во тьме, а его брат Нум пребывает на небе, во Вселенной будет сохраняться постоянный порядок — такой, какой они создали. Земля очень близка и даже родственна людям. Бог Нга в ненецком пантеоне — фигура даже более четко очерченная и однозначная, чем сам Нум. Это властелин Подземного мира, в котором нет ни солнца, ни луны. Когда-то Нга выпросил солнце у Нума, и на земле стало темно. Люди обратились к Нуму с просьбой вернуть солнце, так как много народа погибло от холода. Но Нга не захотел отдавать солнце, и тогда Нуму пришлось применить хитрость, чтобы забрать светило. С тех пор на земле в зимний период бывают полярные ночи.

Образ Нга вызывает страх — страх перед силами тьмы, преследующими людей, из-за чего человек никогда не чувствует себя в безопасности. Это заставляет искать способ, позволяющий узнать заранее о намерениях злых духов. Однако духи так могучи и их проявления настолько непостижимы, что человек не отваживается вступать в непосредственное общение с ними. Он знает, что силы добра сильнее сил зла. Но эти силы бывают изменчивы, о чем свидетельствует сама жизнь человека, судьбой которого они управляют. Следовательно, самый верный способ — прибегнуть к помощи шаманов. Благодаря посредничеству своих предков они способны вступать в связь с силами Нижнего мира и, ублажая их дарами, предотвращать грозящие человеку несчастья.

Под землей ярусами располагаются семь подземных миров. Первый ярус находится под населенной людьми землей. На нем живут маленькие человечки сихиртя, о которых выше уже подробно рассказывалось. Небом для них служит земля людей. Они также занимаются оленеводством, только оленей им заменяют мамонты — я'хора («земляные олени»). Второй ярус простирается ниже подземных вод. Там живут разные мифические существа. Третий и четвертый ярусы занимают духи болезней. Пятый ярус заполняют земляные мифические черви (коррелят пресмыкающихся, которые на Крайнем Севере не водятся) и другие злые духи. Шестой и седьмой ярусы — владения Нга и его сыновней, на восьмом и девятом он восседает на своем троне и отсюда отправляет на землю, где обитают люди, злых духов. Во всех подземных мирах царит вечный мрак. Души грешников обречены на вечное и безрадостное существование в царстве Нга. Могильным холодом веет от его слуг, когда они приходят к умирающим, чтобы забрать их души в Нижний мир. Однако не всем душам предстоит переселение в подземные сферы.

По представлениям ненцев, после погребения душа покойного отправляется в путешествие по вышним судам, которое длится очень долго. Это напоминает аналогичные описания в других мифологиях, например в древнеегипетской и древнекитайской. Чтобы во время путешествия душу не перехватили злые духи, ее сопровождает шаман. В ином мире душу встречают и затем также сопровождают два духа — злой и добрый. Дорога к месту суда богов Нума и Нга полна разных препятствий и опасностей. В частности, душе умершего предстоит пройти через попутные селения. Старики неохотно рассказывают о них, но ясно, что душа человека, совершавшего зло, подвергается нападению духов этих селений. И здесь шаман должен проявить максимум изобретательности, чтобы спасти душу для суда.

Когда наконец душа достигает места суда, духи добра и зла сообщают Нуму и Нга о делах и поступках покойного, а также перечисляют, какие препятствия и трудности на пути в мир мертвых душа преодолела, а какие — нет. Помощники богов отмечают зарубками на особом посохе добрые и злые дела. Если добрых поступков у человека больше, чем злых, Нга не имеет над ним власти и решает его судьбу Нум. Глядя на сделанные помощником зарубки, Нум определяет местожительство души. Душу человека, совершавшего добро во имя добра, Нум забирает в мир небожителей. Душа человека, который жил на земле, делая добро, но требовал за это платы, попадает в селение своих предков. Души людей, в поступках которых преобладало корыстолюбие и честолюбие, Нум превращает в животных, приносящих пользу на земле.

Только душу плохого человека духи зла тащили в подземное царство на самый нижний его ярус. В течение нескольких лет душа злого человека служила Нга, выполняя его поручения, а потом он определял ее местожительство. Если человек при жизни убивал, то Нга превращал его душу в насекомое или земляного червя, который вспахивал землю в подземном царстве. Души остальных грешников подвергались другим наказаниям. У ненцев (а также у других северных народов, например у чукчей) существуют также многочисленные мифы и сказки о посещении «того света» и Нижнего (Подземного) мира живыми людьми.^{150}

В настоящее время ненцы занимают обширную, хотя и редконаселенную территорию российского Крайнего Севера — от Белого и Баренцева морей до Таймыра. В центральной части необъятной тундры находится Полярный Урал. Отроги горного хребта доходят до полуострова Ямал (где административно расположен Ямало-Ненецкий автономный округ), как бы ныряют под воду Карского моря и выныривают на огромном полярном архипелаге Новая Земля. Русские поморы испокон веков именовали его Маткой, но и ненцы издревле считали его, как и другой остров, Вайгач, своей исконной территорией. Вот почему мифология приуральских ненцев не могла не сопрягаться с общей уральской мифологией, которая в новое время проросла, в том числе и в виде бажовских сказов.

И действительно, из мифологии ямальских ненцев известна дочь первотворца Нума — Пэ-мал Хадако (Горная Старушка). Когда-то она была прекрасной девушкой, на которую набросился хозяин Подземного царства Нга. Чтобы избежать насилия, Пэ-мал Хадако превратила себя, свой чум и оленей с нартами в горы, которые и стали Уральским хребтом, а сама богиня сделалась его хозяйкой, с возрастом став Горной Старушкой.

Мифология тунгусо-маньчжурских (эвенки, эвены, нанайцы, негидальцы, ороки, орочи, удэгейцы, ульчи) и палеоазиатских (чукчи, коряки, ительмены, эскимосы, алеуты, кеты, юкагиры, нивхи) народов тесно взаимосвязана с шаманизмом, в свою очередь, опирающимся на архаичные представления о структуре и иерархии Вселенной, неотъемлемой частью которой всегда выступает и нижний (подземный) мир. Само слово «шаман» рождено в Сибири, а уж отсюда пошло гулять по всему свету, со временем превратившись в международный термин. Возмутителями лексического спокойствия стали эвенки. Они имеют тунгусо-маньчжурские корни (почему и именовались в прошлом тунгусами). Однако как бы ни странно это показалось, в самом эвенкийском языке шаманами первоначально называли не своих собственных чародеев, а буддийских монахов. Да и само слово, как оказалось, проникло в тунгусо-маньчжурскую среду из сопредельной индоевропейской культуры: слово «шаман» в знакомой вокализации встречается в мертвых теперь индоевропейских языках ― пракритском (разговорный коррелят санскрита), палийском (литературный язык первоначального буддизма) и тохарском.

У других северных, сибирских и дальневосточных народов шаман звался по-своему: у лопарей-саамов ― нойд, у якутов ― оюн (для мужчин) и удаган (для женщин), у ненцев ― тадебя, у юкагиров ― алма, у хантов ― ёлта-ку и т. п. У русских до присоединения Сибири шаман прозывался кам (отсюда и камлание ― обрядовое действо шамана). Слово сие переняли сначала у половцев (тоже шаманистов), а затем и у татаро-монголов. Созвучность архаичной общеязыковой корневой основы «кем»―«кам» (о чем говорилось выше) с одним из древнейших прозваний шамана ― кам ― нуждается в дополнительном осмыслении. Вообще же шаманы были распространены повсюду — не только в Евразии, но и в Африке, Австралии, обеих Америках, на островах Индонезии, Новой Гвинеи, Океании и т. д. Сибирских шаманов русским довелось встретить, как только они перевалили Уральские горы вместе с дружиной Ермака. Но и до этого саамские и самоедские (ненецкие) шаманы были хорошо известны в России и Северной Европе.

Шаманизм — не просто знахарско-оккультная практика; шаманизм — это целостное мировоззрение, по существу архаичная предфилософия. Существует своеобразный шаманский космос, соответствующий первобытным представлениям о строении, происхождении и предназначении Вселенной. Характерно, что обитателями этого нижнего мира в первую очередь оказываются ящерицы, змеи и лягушки (то есть всё те же холоднокровные персонажи бажовских сказов): именно они изображены на бубне одного из алтайских шаманов. Понятно, что каждый народ вносил свои уточнения в картину мироустройства, но в любом случае хранителем архаичных знаний выступал шаман. Даже свои камлания он организовывал и совершал в окружении предметов, символизирующих различные компоненты небесного, земного и Подземного царств. Считалось, что, впадая в транс и находясь в состоянии экстаза, шаман посещает различные миры и участки Вселенной.

Свои взгляды шаманы умели выражать с помощью одеяния, пения, заклинаний, танцев, ударами в бубен. Бубен неотъемлемый атрибут любого шамана, без него шаманизм вообще немыслим и невозможен как явление. Шаманский бубен — не просто сакральный инструмент, призванный заворожить туземную паству. Бубен — посредническое устройство, обеспечивающее прямую связь с миром богов и демонов. Он же — неотразимое оружие для борьбы со злыми духами и отпугивания болезней. Он же — действенное средство передвижения: шаман уверен, что во время камлания и нахождения в трансе он совершает головокружительные магические полеты на бубне в верхнем и нижнем мирах.

Сами шаманы с мельчайшими подробностями описывали увиденное в верхнем и нижнем мирах. Эти записи (в том числе и на магнитной и киноленте) неоднократно публиковались и воспроизводились. Вот (в сокращении) рассказ об одном из таких путешествий в Подземный мир.

Так енисейский шаман Дюхаде запомнил, что сначала он двигался куда-то вниз, дойдя по воде до середины моря: «Ты получишь (шаманский) дар от хозяина воды. Твое шаманское имя будет “гагара”». Дюхаде вышел из воды, пошел по берегу и увидел лежащую на боку обнаженную женщину. Это был дух — хозяйка воды. Шаман принялся сосать ее груди. Она посмотрела на него и сказала: «Вот как, оказывается, появилось мое дитя, заставлю его сосать. Ради большой нужды, сильно уставши, пришел, наверно, мой ребенок». Говоря эти слова, хозяйка воды вытащила со дна три рыбы. Одну из них она бросила в Енисей, другую в русские реки и третью в тундренные реки и озера. Вот отчего, видимо, в тундре бывает так много рыб.

Муж хозяйки воды, Главный подземный Хозяин, сказал Дюхаде, что надо обойти дороги всех болезней. Он дал ему провожатых — горностая и мышь. Вместе с ними шаман продолжал свой путь дальше до «преисподней». Спутники привели его на высокое место, где стояли семь чумов. Внутри чума обитатели поедают друг друга, — предупредили шамана мышь и горностай. Однако тот не побоялся и вошел в средний чум, но тут же впал в беспамятство, осознавая в то же время всё происходившее вокруг. Вокруг были люди преисподней, люди большой болезни (оспы). Они вырезали сердце шамана и бросили его вариться в котел.

Далее шаман Дюхаде рассказывает, как он прибыл на то место шаманской страны, где закаливают горло и голос. Его привели к девяти озерам; посередине одного из них находился остров, а посередине этого острова росло дерево, видом похожее на молодую лиственницу, но такое высокое, что доходит до самого неба. Это и было дерево Хозяина земли. Когда Дюхаде поднял голову вверх, то увидел на вершине дерева много разных людей «от разных племен»: и русских, и тунгусов (эвенков), и долган, и юраков, и многих других. Голоса сказали шаману: «Предназначено иметь тебе бубен из ветвей этого дерева». И вдруг шаман взлетел вместе с озерными птицами. Тотчас же Хозяин земли закричал: «Оторвалась и падает ветка, возьми и сделай из нее бубен, он будет служить тебе в продолжение всей твоей жизни». Действительно, Дюхаде увидал падающую ветку и поймал ее на лету…

После этого он пришел к широкому морю без конца и края. Берега у моря имели редко растущие деревья и короткие травы. И там шаман увидел семь плоских скал. Когда подошел к одной из них, она раскрылась. Внутри оказались зубы, подобные медвежьим зубам, и полость в виде коробки. «Вот я — земли давильный камень, — вдруг заговорила скала. — Я своей тяжестью сдавливаю дерновину земли, чтобы ее не поднял ветер». Затем раскрылась вторая скала, говоря: «Пусть все люди как крещеные, так и некрещеные берут от меня камень и выплавляют из него железо». Так одна за другой раскрывались и все остальные скалы, и каждая из них говорила, чем она полезна для людей. На семь дней они задержали дальнейшее продвижение вперед. Затем горностай и мышь привели Дюхаде к высокой сопке. Он заметил вход в нее и вошел. Внутри было светло. Там сидели две женщины, подобно оленям покрытые шерстью. На головах у них росли ветвистые оленьи рога, причем у одной — из железа. Это были хозяйки оленей. Одна из женщин родила при нем двух оленят. Она объяснила Дюхаде, что это его жертвенные животные, и выпустила их на волю. Женщины-божества разъяснили, что обилие оленей зависит от них. Они позволили Дюхаде выдернуть у них по волоску и сказали: «Один волосок ты положи в правый карман, другой в левый. Этим ты снарядишь себе шаманскую одежду».

Шаман пошел дальше и увидел высокие камни. В каждом камне имелось отверстие. В одно из них Дюхаде вошел. Там сидел голый человек и раздувал огонь мехами, имеющими три сопла. От их работы стоял такой сильный шум, что уши шамана чуть не отвалились. Ноги свои голый человек широко раздвинул по обеим сторонам огня. Над огнем висел громадный котел величиною с полземли. Увидев Дюхаде, голый человек сказал: «Кто это вошел?» и, достав из-за спины щипцы величиною с чум и схватив ими гостя, притянул к себе. «Умер», — промелькнуло в мыслях у Дюхаде, так сильно он испугался. Человек взял и отрезал голову шамана, а тело разрубил на мелкие части и положил в котел. Там мясо шамана варилось три года. «Пожалуй, над его черепом следует покузнечить, наверное, он станет знаменитым шаманом, — сказал голый человек. — Это наковальня не злого, а доброго шамана». Затем он несколько раз сильно ударил пришельца по голове. Но молот имел сквозное отверстие, и голова выскочила через него. Кузнец поднял ее и, держа в правой руке, левую сунул в один из трех котлов, стоявших около очага, и произнес: «Оказывается, вода здесь не холодная. Если закалить его голову в этом котле, будет шаманом, не приносящим пользы». Ему не понравилась температура воды и во втором котле. Лишь проверив воду третьего котла, он остался доволен: «Вот здесь вода самая холодная, со льдом…» Он бросил голову в этот котел, и невыносимый холод пронизал ее.

После этого кузнец снял с огня большой котел, в котором варилось тело шамана, и перелил содержимое его в другую посуду. При этом оказалось, что все мускулы были отделены от костей. Кузнец сказал Дюхаде: «Так как ты имеешь три лишние части тела, ты будешь иметь три шаманских костюма».

Когда все кости шамана оказались отделенными от мяса, кузнец сказал ему: «Весь твой костный мозг стал рекою», и Дюхаде действительно увидел внутри помещения реку, по ней плыли кости. «Смотри, как твои кости уплывают», — сказал кузнец и стал их щипцами доставать из воды. Когда все кости были вытащены на берег, кузнец сложил их вместе, и они покрылись мясом, а тело шамана приобрело прежний вид. Оставалась отделенной только голова. Она представляла собой голый череп. Кузнец покрыл череп шамана мясом, приставил к туловищу, и тот окончательно принял прежний человеческий образ.

Перед тем как отпустить Дюхаде, кузнец вынул у него глаза и вставил другие. Своим железным пальцем он просверлил шаману уши, приговаривая: «Ты будешь понимать и слышать разговоры растений». Просверлил и затылок, сказав: «Ты будешь понимать и слышать разговоры растений, находящихся сзади тебя». После этого Дюхаде очутился на вершине какой-то горы и вскоре очнулся в своем собственном чуме.^{151}

Рассказы, аналогичные приведенному, записаны у разных народов и в разные времена. Современные факты и факты древности нередко свидетельствуют о былой общности культур и верований. При этом совпадения подчас кажутся, на первый взгляд, невероятными. Например, в собрании древнеяпонских мифов «Кодзики» можно найти описание брачного обряда «вокруг столба», хорошо известного по восточнославянским свадебным ритуалам. Вот как описывается, к примеру, бракосочетание японских первобожеств — брата и сестры Идзанаги и Идзанами:

«На этот остров (они) спустились с небес, воздвигли небесный столб, возвели небесные покои. Тут спросил (Идзанаги) богиню Идзанами-но микото, свою младшую сестру: “Как устроено твое тело?” И когда так спросил, та ответила: “Мое тело росло-росло, а есть одно место, что так и не выросло”. Тут бог Идзанаги-мо микото произнес: “Мое тело росло-росло, а есть одно место, что слишком выросло. Потому, думаю я, то место, что у меня на теле слишком выросло, вставить в то место, что у тебя на теле не выросло, и родить страну. Ну как родим?” Когда так произнес, богиня Идзанами-но микото ответила: “Это (будет) хорошо!” Тут бог Идзанаги-но микото произнес: «Если так, я и ты, обойдя вокруг этого небесного столба, супружески соединимся”, — так произнес <…>»^{152}

В конечном счете, небесный столб оказывался космическим символом мужского естества и именно в данном своем натуралистическом качестве использовался в брачном ритуале разных народов, весьма далеко отстоящих друг от друга в пространственном и временно́́м отношении. Так, в белорусских деревнях чуть ли не до середины XX века практиковался свадебный «столбовой обряд», где деревянный столб имитировал фаллос, а жених с невестой должны были по несколько раз обойти вокруг сакральной реликвии.^{153}

Удивительные пересечения между древнеяпонской и европейской (и в частности славянской) мифологиями на этом не исчерпываются. После смерти любимой и обожаемой жены Идзанами ее брат-супруг Идзанаги последовал за ней в Подземное царство мертвых, где на него набросилась вся подземная нечисть. Тем самым японский первопредок повторил путь эллинского Орфея и русского былинного богатыря Потыка, также последовавшего в могилу за своей коварной женой Марьей Белой Лебедью. Однако главное совпадение состоит совершенно в другом. После множества невероятных приключений Идзанаги вынужден был вернуться в мир живых существ, где его стали преследовать адские фурии — служительницы ада. Тогда бог бросил на их пути густой гребень, из коего выросли непроходимые заросли, на какое-то время остановившие преследовательниц. Не правда ли, сей эпизод напоминает сюжет из русской волшебной сказки, когда главный герой или героиня также бросают гребень, дабы выросшая чащоба остановила догоняющую их вражью силу?