Урарты или урартийцы – кто они?

Мушки и другие вопросы

Теория И. М. Дьяконова о мушках требует особого внимания, но здесь коротко отметим, что последние данные науки говорят о том, что миграция мушков шла не с запада на восток, неся с собой протоармянский язык на Армянское нагорье, а наоборот, с востока на запад, с Армянского нагорья к западному побережью Малой Азии, Дж. Г. Маккуин в книге «Хетты и их современники в Малой Азии» пишет: «...от прежней антиассирийской коалиции остался один Мита, разгромленный, но не покоренный... Ясно только, что Миту вытеснили с верховий Тигра и Евфрата, Мита отступал на северо-запад, пока не оказался в большой излучине р. Галис... В 714 г. до н. э., когда Мита отступал, а ассирийцы преследовали его, орды полудиких киммерийских воинов из южных русских степей... двинулись на запад, вдоль южного побережья Черного моря... В результате их продвижения Мита оказался зажатым между двумя враждебными силами. Единственный путь отступления лежал прямо на запад, вдоль древней торговой дороги к Эгейскому побережью и Мраморному морю. По этой дороге и двинулся Мита; он навсегда ушел из захваченных ассирийцами Центральной Анатолии и появился у границ греческого мира – уже как знаменитый царь Мидас из Фригии» (Москва, 1983, стр. 55).

Здесь мы имеем реконструкцию движения фригийских племен в VIII в. до н. э. Что же касается движения протоармян с запада на восток в XII в. до н. э., то это лишь предположение без фактов и без доказательств.

В анналах Тиглатпаласара I (1115–1077 гг. до н. э.) написано: «В начале моего царствования 20000 человек мушкийцев и 5 царей их, – которые вот уже 50 лет как захватили страны Алзи и Турулумзи, ...спустились с гор и захватили страну Катмухи... с 20000 их бойцов и 5 царями их в стране Катмухи я померялся силами, нанес им поражение... 6000 человек, остаток их войск, которые бежали от моего оружия, обняли мои ноги; я их принял и причислил к моим людям страны» (И. М. Дьяконов, АВИИУ, стр. 270). В примечании И. М. Дьяконов объясняет «Maskaja». Это этнонимическое название, идентичное с др. евр. «Мешек» (из Mask)... нередко относится ассирийскими надписями также к фригийцам. Появление «мушкийцев» в долине нижнего течения реки Арацани и у истоков Тигра, несомненно, связано с передвижениями, последовавшими среди малоазийских племен при падении Хеттского царства, в результате которого и сложилось в конечном счете государство Фригия. Возможно, однако, здесь имеются в виду мосхи в узком смысле слова – племена, вероятно, родственные позднейшим иберам» (там же, стр. 275).

Из текста Тиглатпаласара I явствует, что в 1165 г. до н. э. мушкийцы захватили страны Алзи и Пурулумаи, но откуда они начали захват этих стран, нам неизвестно, также неизвестно, что они двигались с запада.

И. М. Дьяконов причисляет мушков к фригийским племенам и считает, что они двигались с запада на восток в XII в. после падения Хеттской державы, отмечая, что «остается предположить, что протоармянский проник на Армянское нагорье... с XII до X в. до н.э. Так как общее движение фрако-фригийских племен шло, как мы видели, с запада на восток, то в протоармянах мы должны видеть головной отряд этого движения... мы должны, во-видимому, искать протоармян в мушках или урумейцах, или в тех и других племенах» («Предыстория армянского народа», Ереван, 1968, стр. 209). А. Гетце же сопоставляет мушков с касками-кашками, которые по предположению Г. А. Меликишвили были грузино-язычными племенами. Гр. Капанцян пишет: ««Езекиил, живший в 592–570 годах до н. э., всегда вместе упоминает Мосоха и Тобела, т. е. мушков и тибаренов. Эти племена, несомненно, грузинского происхождения, и напрасно многие ученые отождествляют мосхов и фригийцев, считая первых также индоевропейцами» («Хайаса – колыбель армян», Ереван, 1947, стр. 144) и далее поясняет: «грузины называли армян сомехами по имени арменизировавшихся пограничных их мосхов» (там же, стр. 253).

Как уже отмечалось, И. М. Дьяконов не возражает, что мушки могли быть и грузиноязычным народом, «возможно, однако, здесь имеются в виду мосхи в узком смысле слова – племена, вероятно, родственные позднейшим иберам».

Исходя из того предположения, что мушки фригийского происхождения, И. М. Дьяконов определяет роль мушков как носителей древнеармянского языка и армяно-фригийского языкового родства, несмотря на то, что этот вопрос дебатируется де сих пор, так как есть ученые, которые не согласны с таким мнением. Сам И. М. Дьяконов пишет: «Поскольку армянский язык неродственен языкам автохтонов Армянского Нагорья – хурритов и урартов и т. п. ... и к тем ветвям индоевропейской семьи, которые проникли в Переднюю Азию в III и в первой половине I тыс. до н. э., постольку он должен считаться появившимся здесь либо еще раньше, либо позже этого времени («Предыстория армянского народа», Ереван, 1968, стр. 203–204). «...во всяком случае, ни в одной другой группе индоевропейских языков он (протоармянский – В. X.) не находит себе места. Область первоначального расселения носителей этого языка нам предстоит определить» (там же, стр. 195). В данном случае, место протоармянского в фрако-фригийской группе языков, определено вынужденно, а не доказало, так как «он нигде не находит себе места», также неизвестно, когда и где он зародился, «...лингвистические данные показывают, что фригийский и древнеармянский разделились, отойдя от общего языка-основы, значительно раньше: древнеармянский особый язык фрако-фригийской ветви, а не диалект фригийского языка VIII в. до н. э.» (там же, стр. 208). В примечании на стр. 195 И. М. Дьяконов объясняет, что «в лингвистике иногда выражаются сомнения в самом существовании фрако-фригийской ветви как целого» и пишет: «сопоставить словарный состав фригийского и древнеармянского трудно. До нас дошло несколько фраз на старофригийском языке и несколько фраз на позднефригийском времен Римской империи, а также некоторое количество отдельных фригийских слоев того же времени (т. е. времени Римской империи – В. X.). Позднефригийский уже подвергся сильнейшему влиянию греческого, но и старофригийский являет ряд заимствований из древнейшего ахейского греческого... Но наиболее существенно то, что дошедший до нас материал фригийского языка почти не содержит слов основного фонда, которые только и могут правомерно сопоставляться для выяснения языкового родства» (там же, стр. 205). Но так как до сих пор в науке предполагалось, что прародиной носителей индоевропейских языков являлась Восточная Европа или Балканы, то И. М. Дьяконов пишет, что, исходя «из географических соображений следует также, что протоармяне должны были быть головным отрядом фрако-фригийского движения в Малую Азию и, следовательно их язык должен был ответвиться от языка-основы не позже начала этого движения, то отсюда вытекает, что фригийский и протоармянский должны были быть отдельными языками... еще на их балканской родине» (там же, стр. 208).

Исходя из такого построения теоретической схемы, И. М. Дьяконов заключает: «Таким образом, мы должны искать протоармян в мушках или урумейцах, или в тех и других – племенах, проникших в долины Верхнего Евфрата и Арацани около 1165 г. до н. э.» (там же, стр. 209). Гр. Капанцян считает, что «нет веских данных об основном формировании армян из этих пришлых фригийских племен, об их политическом и культурном руководстве, о родстве их языков и о привносе этнического имени армии – этими же фригийцами из Балкан» («Хайаса – колыбель армян», Ереван, 1947, стр. 163). Но И. М. Дьяконов и сам понимает, что такой сложный вопрос, который мало изучен и не имеет необходимого фактического материала, так просто не решается и предупреждает: «Следует напомнить, что речь у нас пока идет о протоармянах как носителях языка-предка древнего и современного, но не о более широкой проблеме – возникновения самого армянского народа, которая так просто не решается». («Предыстория армянского народа, Ереван, 1968, стр. 209). Гр. Капанцян отмечает: «Имея в виду все факты, а также однобокость, преднамеренность (тенденциозность) и научную схематичность индоевропейской миграционной концепции в объяснении этногенеза армян, ...и прочее, я прихожу к тому заключению, что древнемалоазийский («азианический») этнический, языковый и культурно-исторический (в том числе и культовый) субстрат явно превалирует над всеми прочими» («Хайаса – колыбель армян», Ереван, 1974, стр. 170). Мы видим, что так просто не решается и проблема возникновения армянского языка, пока что на данном этапе развития науки мы имеем дело только лишь с предположениями.

По И. М. Дьяконову, «Мелитена, по крайней мере до начала VII в. до н. э. имела лувийскую династию (если судить по именам царей), но по ряду соображений... здесь следует предположить значительное, а может быть и преобладающее армяноязычное население уже в XII–VII вв. до н. э., ...термин Hate мог начать превращаться в обозначение «людей западного, заевфратского (т. е. протоармянского) языка». По-протоармянски этот термин должен был в реконструкции звучать Hat'ios, а его дальнейшее развитие должно было быть Hat'ios –> Hayo –> haj, по нашему предположению, урарты называли протоармян Hate, а переняв их язык, сделали этот термин своим самоназванием; грузины называли тот же этнос Somexi (по области Сухму-Сохму, самой северной из занятых протоармянами областей, граничившей с грузинскими племенами саспиров), арамеи называли их Armenate (по области Арме, где протоармяноязычные племена соприкасались с арамеями, отсюда и др. иранск. Armina); греки называли их сначала «мелитенянами», по их политическому центру Мелиду, или Мелитте (ныне Малатья), пока не приняли персо-арамейский термин Armenioi; также вавилоняне еще в V в. до н. э. называли западную Армению Melid» («К праистории армянского языка», ИФЖ, 4, 1983, Ереван, стр. 173).

Вяч. Иванов считает, что «новейшие исследования, в частности, касающиеся топонима и этнонима Haja в его отношении к Armi и Azi, подтверждают правильность выводов Г. А. Капанцяна и полную ошибочность всех построений И. М. Дьяконова относительно происхождения этнонима hay-hati и других вопросов этногенеза армян» («Хронологичские слои в древнеармянском и гимн Ва(х)агну», ИФЖ, 4, 1983, Ереван, стр. 30 примеч.).

«Малоазиатские хаттско-хеттские билингвы очень важны и для предыстории протоармянской культуры. В них широко представлена хаттская богиня Ta-si-me-ti, которая в староассирийской каппадокийской (малоазиатской) табличке из Ашура, датируемой рубежом III и II тыс. до н.э., связывается с Haja – этнонимом и ономастическим элементом, который соответствует, с одной стороны, древнему названию и самоназванию армян и протоармян, с другой – ономастическому элементу Haja, засвидетельствованному вместе с названиями местностей, областей или городов Azi и Armi в числе топонимов, фиксированных в цитируемых ниже клинописных текстах из Эблы середины III тыс. до н. э. ...позднее тот же термин Haja засвидетельствован как топоним в первых веках I тыс. до н. э. в иероглифической лувийской надписи из Кархемыша...» (там же, стр. 30, 31).

«В данном тексте (из Ашшура – В. X.) божество (Ta-si-me-ti) соотнесено с сыном Хайи... В текстах деловой отчетности из Эблы, ...человек по имени Haia – Haya (в клинописной передаче На-а) упоминается в следующих местах... В тексте 3 ...говорится... (1 разноцветную (пеструю) одежду посреднику (уполномоченному) Хайи'...».

...Особенно любопытно то, что в этом случае предшествующее лицо связывается с областью города Arm’... «для Му-ри (из) Арми» (там же, стр. 31). «С большой долей вероятности Арми, упоминаемое в текстах Эблы (в ранних надписях – как город, имеющий отдельного царя, позднее – наместника Эблы), отождествляется с Armànum, которое названо вместе с Эблой в надписях Нарам-Суэна Аккадского. Другой человек из этого же Арми далее упоминается в том же тексте... для Малума (из) Арми. Далее в том же тексте среди прочих упоминается Azi... человек Ази... сын Ази...» (там же, стр. 32). «В другом экономическом тексте упоминается Хайя (из) Хутиму... Все указывает на вхождение этого названия в круг имен, относящихся к порубежью Малой Азии, Северной Сирии и Северной Месопотамии» (там же, стр. 32). Отметим, что «в XXIV–XXIII вв. до н. э. в надписи Саргона I Аккадского вместе с городом Эбла упоминается и город Арман (Арманум). При его внуке Нарамсине (2238–2202 гг. до и. э.) территория Аккада распространялась от Персидского залива до Армянского нагорья, где его войска столкнулись с войсками царя страны Армани Мадакинан, указанном в надписи известной под названием «Нарамсин и его враги» на старохеттском языке. «Нур... Уваруваш, царь страны города Амурри, Тишш(е)нкин, царь страны города Параши... Мадакинан, царь страны города Армани, Исчипп(ун)... Теш(ин), Ур-Ларкин», (В. Василян, «От мифов до Бюракана», Ереван, 1985, стр. 142). Так же в клинописи из Каппадокии конца III – начала II тысячелетия до н. э., в которой Haj и Урми упоминаются параллельно: «Эти два сосуда для рынка урумейцев... окно изготовил сын Наji» (там же, стр. 145). «Из тех традиций, которые так или иначе могли взаимодействовать с дописьменной армянской, следует в этой связи выделить древнесемитские». (Вяч. Иванов, «Хронологические слои в древнеармянском и гимн Ва(х)агну», ИФЖ, 4, 1983, Ереван, стр. 34).

Весьма вероятно, что период армяно-лувийских и армяно-северокавказских связей мог быть приурочен к той области, с которой соотносятся эти этнонимы (середина III тыс. до н. э. – В. X.)

«К несколько более позднему времени, по-видимому, уже связанному с выделением протоармянского из древнего диалектного индо-ирано-греческо-армянского ареала, относится его взаимодействие с хетто-лувийским» (там же, стр. 27).

«Малая Азия и прилегающие к ней области в III–II тыс. до н. э. была ареалом интенсивного взаимодействия разных культур и языков... Взаимодействовали индоевропейские диалекты, в частности, выделявшиеся из индо-ирано-армяно-греческого... (протоармянский) и анатолийские... семитские – древние языки северо-кавказской семьи, среди них хаттский... хурритский» (там же, стр. 30).

Дальнейшие периоды дописьменной истории армянского, в частности во взаимодействии его с поздними хуррито-урартскими диалектами и с иранскими (там же, стр. 33). Г. Б. Джаукян считает, что заимствования происходили из армянского в урартский. «Высказанная нами еще в 1963 г. идея о возможности заимствования армянских слов в урартский, подкрепленная затем соответствующими примерами (в настоящей статье их число доводится до тринадцати), навела нас на мысль, что переданные в урартских надписях имена божеств отчасти могли быть армянскими, как вклад живших в соседстве с урартами армянских племен, причем эти божества могли частично быть лишь местными, а частично – приобрести более общий характер». («Армянский слой в урартском пантеоне», ИФЖ, № 1, 1986, стр. 58). «Но где и когда он (армянский народ – В. X.) возник и сложился, – это из источников непосредственно не явствует. Очевидно, в наших сведениях имеются какие-то пробелы, или предки армянского народа скрываются в наших источниках под какими-то неотождествленными обозначениями». (И. М. Дьяконов, Предыстория армянского народа», Ереван, стр. 189).

Здесь мы не затронули теорию А. В. Иванова и Т. Гамкрелидзе о прародине индоевропейцев между Закавказьем, Сирией и Месопотамией, в территорию которой входит и Армянское нагорье, и их движении в последующие эпохи, из которой вытекает проблема движения части индоевропейских языков с Армянского нагорья на запад, а не наоборот, как это обосновывает теория о мушках. Эта новая теория по-новому осветит многие неясные вопросы, в том числе и вопрос этногенеза армян.

«В свете всех обнаруженных к настоящему времени данных этого рода представляется совершенно несомненным, что не только общеиндоевропейскую прародину, но и более позднюю территорию индоирано-армяно-греческой диалектной общности (после ее выделения из общеиндоевропейской общности) следует локализовать в Передней Азии». (Вяч. Вс. Иванов «Хронологические слои в древнеармянском и гимн Ва(х)агну», ИФЖ, 4, 1983, Ереван, стр. 27).

Любая наука при решении своих проблем стремится к завершенности, поэтому и родилось такое понятие в науке, как гипотеза. Если ученый не имеет достаточных фактических данных для того, чтобы ответить на все вопросы, возникающие при изучении или исследовании той или иной области человеческой жизни, он дополняет это изучение гипотезами, т. е. сам придумывает недостающие части, чтобы исследование выглядело завершенным. В таком случае наука выглядит как объективная истина, так как в любой гипотезе стремятся к тому, чтобы ее части логически вытекали одна из другой и были согласованы с целым. Гипотезами можно заполнить недостающие части целого или же на основе определенной гипотетической предпосылки приспособить к ней отдельные факты, можно совместить эти две формы. Книга И. М. Дьяконова «Предыстория армянского народа» построена на гипотезе-посылке о том, что прародина индоевропейцев была в Восточной Европе и оттуда армяноязычные или индоевропейскоязычные племена двигались на восток и осели на Армянском нагорье. Весь имеющийся в науке фактический материал располагается в книге, исходя из этой основной предпосылки. И. М. Дьяконов пишет: «Вообще теория (под словом теория надо понимать гипотезу – В. X.) фригийско-армянского родства как нельзя лучше укладывается в рамки известных нам исторических фактов» (И. М. Дьяконов, «Место фригийского среди индоевропейских языков», Древний Восток, 2, Ереван, 1976, стр. 162). Хотим особо отметить, что И. М. Дьяконов с большой глубиной и огромной эрудицией освещает весь имеющийся фактический материал. Но посылка-гипотеза, как плод состояния самой науки на сегодняшний день создает ученому затруднения в вопросах освещения этногенеза армян, на которые ответить пока невозможно.

Г. А. Меликишвили в своей книге «Наири–Урарту» пытается создать схему истории Ванской державы, в которой был бы дан ответ на все вопросы. Модель Ванского государства Г. А. Меликишвили воспринимает в виде модели современных «национальных» государств, скажем, Грузинская республика, грузинский этнос, грузинский язык и т. д. но древневосточные государства были иные, поэтому ему приходится заполнять гипотезами пробелы, среди которых и разговорный язык, и этнический состав. Но если И. М. Дьяконов четко определяет научное значение каждого факта, то Г. А. Меликишвили пользуется ими более вольно и больше строит свои положения на воображении.

Г. А. Тирацян выдвигает гипотезу равнозначности административно-политической системы и этнической общности: изменения политические равнозначны изменениям этническим, но это ложная посылка.

Наука не располагает еще достаточным фактическим материалом, чтобы ответить на многие, в том числе и основные вопросы истории Ванской державы. В XIX–XX веках это породило целый ряд гипотез и теорий об истории Ванской державы. Но чем больше появляется гипотез, тем больше они заслоняют имеющийся фактический материал и новому исследователю уже трудно пробираться сквозь них для того, чтобы стать лицом к лицу с достоверными научными фактами.

Любопытный факт – ученые ищут армян вокруг да около Ванской державы, но не на ее территории, как будто на этот заколдованный круг наложили табу. Известно, что после падения этого государства его территория оказалась заселенной в большинстве армянами, а не «урартами» или каким-нибудь другим народом. Поэтому придумали и гипотезу миграции и гипотезу ассимиляции. Такое положение в науке создалось из-за того, что лидерство в реконструкции истории Ванской державы оказалось у лингвистов, а остальные компоненты стали как бы дополнять лингвистические данные. Но историю любого народа и любого государства невозможно реконструировать на основе лингвистических данных, только комплексное исследование всех сторон человеческой деятельности способно воссоздать, и то в какой-то мере, древнюю историю.

Три основные компонента, определяющие этнос в вопросе этногенеза армянского народа, дают следующую картину: антропологический «арменоидный» тип прослеживается в течение тысячелетий. Относительно этого и культурных традиций однозначно пишет и И. М. Дьяконов: «являются ли армяне прямыми биологическими потомками населения, обитавшего на Армянском нагорье со времен позднего неолита – раннего бронзового века, то на него можно ответить только однозначно: да, конечно, являются... являются ли армяне носителями и продолжателями культурных традиций тех великих цивилизаций, которые создавались здесь со времени средней и поздней бронзы до конца эпохи древности, то и тут дискутировать нечего: этот вопрос, безусловно, решается положительно» («К праистории армянского языка», ИФЖ, 4, 1985, стр. 149). И далее: «Я должен заявить совершенно категорически, что я не считаю армян пришлым народом на Армянском нагорье, а, напротив, считаю их прямыми биологическими потомками автохтонов нагорья и прямыми продолжателями создателей великих древних культур этого региона» (там же, стр. 167).

Языковые данные свидетельствуют о том, что армянский язык является ответвлением языка праиндоевропейской общности без промежуточных звеньев, т. е. является одним из древнейших языков мира. На этом широком историческом фоне имеем клинописные надписи определенного государства в определенный период. Возникает вопрос, что это за явление? Узко лингвистический подход к истории Армянского нагорья не смог ответить на этот вопрос, создав теории миграции и теории ассимиляции, так как возвел этот ограниченный, да к тому же малоизученный материал, в единственную и всеобъемлющую научную категорию, создав на его основе урартский разговорный язык и урартский этнос, урартов или урартийцев, от которых нет никаких следов в исторической традиции. Ни одна из этих теорий (т. е. гипотез) не оправдала себя. Но под какими же пластами скрыта древнейшая история армянского народа?..