Глава 4. ЧТО ТАКОЕ РЕЛИГИЯ?

Все наше дело в этом мире — мешать расползанию, ставить границы; очерчивать неназванные действия, проводить ту линию, которой нет в природе и которой обводят на рисунке человеческое лицо. Повторю: богоравный человеческий разум призван оберегать нас от того расползания, которое смешивает все воедино. Быть может, именно так надо понимать текст об Адаме, нарекающем имена.

Г. К. Честертон[653]

Является ли рериховское движение религиозным? Таков первый предмет для дискуссии: действительно ли теософия есть чисто светское, чисто культурно-познавательное движение?

«Рерихи всегда подчеркивали, что их духовное учение имеет отношение к философии и культуре, то есть к проявлениям светской духовности. Но никак не к религии»[654]. Верно — Рерихи это всегда подчеркивали. Но говорили ли они при этом правду? Или маскировались?

Агни Йога выдает себя за чисто светскую идеологию, которая при этом ухитрилась вобрать в себя все лучшее, что только есть во всех религиях мира — но все равно осталась светской. Христиане считают иначе. Обсуждение этого вопроса позволит проиллюстрировать приведенный выше тезис о том, что мэтры теософии, как и вообще масоны, способны спокойно лгать. Каковы же аргументы сторон?

Когда однажды вице-президент Международного центра Рерихов Л. Шапошникова захотела обвинить меня в невежестве, она написала: «Вся статья (речь идет о моей статье в «Новом мире» — А. К.) исходит из того, что уникальное философское учение «Живой Этики» есть новая религия. Я не берусь объяснять диакону, что такое религия и чем она отличается от философии. Полагаю, ему, бывшему аспиранту Института философии, это известно»[655]

Действительно известно. И как бывшему студенту кафедры научного атеизма МГУ, и как бывшему аспиранту Института философии, и как нынешнему преподавателю кафедры философии религии и религиоведения МГУ[96]. Мне известно, что изучение религиозной философии само по себе может не быть религией. Смею предположить, что мне известно и то, что такое религия.

Чтобы вести разговор на эту тему корректно, надо прежде всего договориться о терминах. Общепринятое определение религии гласит, что религия выявляется сочетанием трех характеристик — наличием религиозного учения; наличием религиозной практики (культа) и наличием религиозной организации. Это определение вошло в текст Закона о свободе совести и о религиозных организациях (ст. 6, 1): «Религиозным объединением в Российской Федерации признается добровольное объединение граждан Российской Федерации, иных лиц, постоянно и на законных основаниях проживающих на территории Российской Федерации, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры и обладающее соответствующими этой цели признаками: вероисповедание; совершение богослужений, других религиозных обрядов и церемоний; обучение религии и религиозное воспитание своих последователей».

На мой взгляд, это неэффективное определение, совершающее логическую ошибку idem per idem «то же самое через то же самое». Это круг в определении. Надо определить, что такое религиозная организация, а нам говорят: это та организация, в которой есть религиозность («религиозные обряды, религиозное обучение»). Но какое обучение является «религиозным»? Какие действия являются «религиозными обрядами»? По закону выходит, что религиозными являются действия, совершенные религиозной организацией. А если некая группа не зарегистрировалась в качестве религиозной и не употребляет термина «религия» применительно к себе — то ее деятельность будет рассматриваться как светская, как культурная даже в тех случаях, когда она является прямо магической.

Получается, что Закон дает неработающее определение. Стоит только какой-либо группе сказать «а у нас не вероучение, у нас духовное знание», как ее уже нельзя будет определять в качестве религиозной. Тем самым исключительное право определять, являются ли религиозными то или иное учение и практика, Закон предоставляет самим адептам этих учений. За государственными инстанциями и за судом Закон такого права не признает — ибо дает бессодержательное и неработающее определение религии.

Более содержательно определение проф. Гараджи: «Религия — это совокупность взглядов на мир, которые чаще всего основываются на вере в бога, этот мир и самого человека сотворившего и давшего ему в «откровении» знание; религиозные верования составляют мировоззренческий, интеллектуальный компонент религии. Это, затем, совокупность действий, составляющих культ, в которых религиозный человек выражает свое отношение к богу и вступает с ним в связь в молитве, жертвоприношении и т. д. Это также совокупность норм, правил поведения, которым должен следовать человек как требованиям, предъявляемым ему богом. И, наконец, это объединения религиозных людей в те или иные организации, такие как церковь или секта, монашеский орден. Признаки, фиксирующие лежащие на поверхности проявления религиозной жизни, образуют то, что называется феноменом религии»[656].

Но и оно не лишено существенного изъяна. Логическая ошибка, присутствующая здесь, состоит в том, что часть берется вместо целого (pars pro toto). Пробуя дать определение религии как таковой, проф. Гараджа дает определение, покрывающее собою лишь один из видов религии. Далеко не все религии говорят о Боге, сотворившем мир. Не все религии считают Творца источником гнозиса (знания). Не все религии видят в Боге деятельное и творческое начало. В этом определении речь идет только о «пророческих» (профетических) религиях, исповедующих связь с Единым Личным Богом. Да, таковы христианство и ислам. Но это определение оставляет без внимания мистические культы, не знающие ни исторического уникального «откровения», ни акта творения.

Аналогичную проблему обходит стороной и определение религии, предложенное Владимиром Соловьевым: «Религия, вообще говоря и отвлеченно, есть связь человека и мира с безусловным началом и средоточием всего существующего»[657]. Политеистические культы не претендуют в каждом своем обряде и в каждой своей молитве на «связь с безусловным началом». Огромное количество архаичных религий, напротив, достаточно сознательно выводит из сферы своего интереса «безусловное начало». Индонезийское племя батаков помнит «о райских временах, когда Небо было ближе к Земле и между богами и людьми существовало постоянное сообщение. Верховный бог — Mula djadi na bolon («Тот, чье начало в нем самом»), творец Вселенной и других богов, обитает на последнем небе и, повидимому, подобно всем верховным богам «первобытных» людей, стал deus otiosus («праздным богом»); ему не приносят жертву»[658]. «Во многих краях Африки наблюдается странная ситуация: в бога верят, но считают его столь великим и удаленным, что не окружают постоянным почитанием. Менде Сьерра Леоне думают, что после совторения мира он удалился на небеса и сегодня имеет лишь малое отношение к мирским делам. Так же считают многие нигерийские народы»[659]. В греческой мифологии первоначальный бог — Уран — оказался оттеснен своими потомками (Кронмо, а затем Зевсом). Аналогичен сюжет шумерской мифологии (Тиамат — мать всех богов — убивается своим внуком Мардуком). Вне истории и культа оказываются изначальные божества у хеттов и в Угарите… Даже на Руси эта инерция языческого благочестия сохранялась: первые три столетия после принятия христианства не строили храмы в честь Бога и только преп. Сергий Радонежский воздвиг храм Самой Троице.

Полнее то определение религии, которое дает французская экциклопедия Лярусс: «Религия — поклонение, оказываемое Божественному»[660]. Но и это определение слишком узко: оно не позволяет считать религией поклонение, оказываемое тем персонажам мифов, которые в них выступают в качестве антагонистов Бога или богов.

Весьма распространенны попытки определить религию через «веру в сверхъестественное»[97]. «Основным определяющим признаком религиозный характер тех или иных представлений, является их связь с верой в сверхъестественое — нечто стоящее вне законов материального мира, неповинующееся и противоречащее им»[661]. Из такого рода формул понятно лишь одно: религия — это то, что «не мое» с точки зрения автора этой формулы. Далеко не каждый религиозный человек сможет признать себя в ней. Для большинства «языческих» религий боги вполне материальны[98], а для современных оккультистов — «тонкоматериальны».

Джайны и буддисты признают существование демонов и богов, но при этом полагают, что бытие этих существ включено в «естественный» порядок вещей, ибо подчинено законам кармы, а, значит, несвободно и включено в космический круговорот.

«Вера в сверхъестественное» — крайне предвзятое определение религии, даваемое на самими религиозными людьми, а их светскими критиками, которым кажется, будто их кругозор и есть нечто «естественное», а то, что выходит за рамки их обихода, есть нечто «сверхъестественное». Этот термин, не присущ, пожалуй, языку ни одной из религиозных традиций. На языке православного богословия, например, слово «сверхъестественный» более всего уместно для указания на личностное бытие: личность, возвышающаяся над «природой» и владеющая ею (речь идет об ипостасях Троицы, владеющих Божественным естеством, о Богочеловеческой ипостаси Христа, владеющей двумя естествами (Божеским и человеческим) и о человеческих личностях, владеющих человеческой природой).

А для внешней, религиоведческой оценки термин «сверхестественное» малопригоден по причине своей безнадежной субъективности и вкусовщины: граница между «естественным» и «сверхестественным» проходит по разному для разных людей и культур. Шаман, совершивший чудесное исцеление своим камланием, вряд ли склонен считать, что но совершил нечто «сверхъестественное»: в его мире взаимодействие с духами есть нечто привычное, традиционное, нормальное. Напротив, человек архаического общества, оказавшись в цивилизованном городе, может счесть чем-то аномальным «чудеса» современной техники.

В общем, до той поры, пока религиовед, философ или богослов не смог дать ясного определения «естественному» — до той поры ему стоит воздержаться от упоминания «сверхъестественного».

Хорошо определение религии, предложенное востоковедом Е. Торчиновым: «под религией мы будем понимать комплекс представлений, верований, доктрин, элементов культа, ритуала и иных форм практики, базирующийся на трансперсональном переживании того или иного типа и предполагающий установку на воспроизведение этого базового переживания»[662]. Но у этого определения есть два недостатка: во-первых, оно требует дополнительного определения, что считать «трансперсональными переживаниями» (и, кстати, все ли их считать религиозными). Во-вторых, не всякое религиозное действие направлено на получение психологически ощутимого переживания. Человек, заказывающий молебен о ниспослании дождя, совсем не собирается в ходе этого молебна обрести опыт «трансперсонального переживания», и тем не менее его действие носит несомненно религиозный характер.

Мне же ближе всего то определение религии, которое дает выдающийся русский философ С. Н. Трубецкой в словаре Брокгауза и Ефрона: «Религия может быть определена как организованное поклонение высшим силам… Религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам»[663].

Это определение отвечает основному методологическому требованию: дефиниция должна быть пригодной не только для определения вещи в целом, но также ни для чего другого кроме того, что определяется[99]. Определение, предложенное С. Трубецким, достаточно узко, чтобы не относить к миру религий предметы светской веры, и в то же время оно достаточно широко, чтобы не сводить религию только к христианской ее форме.

Оспорить тут можно разве что наличие признака «организованное». Спонтанная религиозность все же тоже есть религиозность. Возможны религиозные практики и теории, не предписывающие своим участникам именно в организованном порядке двигаться к своим высшим мистическим целям. Мистический анархизм хоть и не организован, но все же не может считаться светским феноменом.

Кроме того — есть «индивидуальные религии, которые индивид устанавливает для самого себя и которым он служит только для себя. Каждый оджибве имеет своего личного маниту, которого он сам себе выбирает и по отношению к которому он выполняет особые религиозные обязанности; у меланезийца с острова Банкс есть свой таманю, у римлянина — свой гений, у христианина — свой святой покровитель и свой ангел-хранитель и т. д. Все эти культы по определению выглядят совершенно независимыми от понятия группы. И эти индивидуальные религии не только очень часто встречаются в истории: некоторые задаются теперь вопросом, не призваны ли они стать ведущей формой религиозной жизни и не наступит ли день, когда не будет больше другого культа, кроме того, который каждый свободно выберет себе в глубине души»[664].

Будь то коллективно организованная или личная религия — как вид человеческой деятельности от остальных ее видов отличается по своим целям. Религиозная деятельность есть та, при осуществлении которой преследуются именно религиозные цели. Как религиозные эти цели могут быть охарактеризованы только в том случае, если никакие другие виды человеческой деятельности не ставят своей целью их достижение. Таких целей существует две: 1) контакт с надчеловеческим духовным миром («высшими силами»)[100]; 2) преодоление смерти, понимаемое как следствие состоявшегося «контакта».

Признаюсь, что при таком определении религии возникает одна трудность: под него не подходит чисто магическая деятельность, если маг исходит из предположения, что он обращается к духовным силам, низшим, чем он («стихиалям», «элементалям» и т. п.).

Со фремен Фрэзера религия и магия различаются по образу отношения человека к объекту его веры. «Под религией я понимаю умилостивление и умиротворение сил, стоящих выше человека. Религия состоит из веры в существование высших сил и из стремления умилостивить их и угодить им… Магия часто имеет дело с духами, то есть с личными агентами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет Магия исходит из предположения, что все личные существа, будь они людьми или богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. но из которых тем не менее может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать с помощью обрядов и колдовских чар»[101].

Тем не менее это возможное исключение не настолько смущает меня, чтобы понудить меня к отказу от предложенной дефиниции, ибо оно является чисто гипотетическим. В реальной истории религии магическое мировоззрение никогда не поставляет человека на вершине иерархии духов, но отводит ему срединное положение. Так что и в магических мирах есть духи, низшие человека, а есть — высшие его. Низшими он как маг повелевает, высших как «человек благочестивый» молит и слушается. Исключение — разве что магический мир Дж. Роулинг в ее сказках о Гарри Поттере. Не-исключение — миры Блаватской и Рерихов.

Религиозные представления о Высшем могут весьма разниться: проповедь может идти о Личном Боге и о безликом Абсолюте, о Дао и о мире духов, о мире предков или о «Космической Иерархии». Но там, где ставится задача контакта с этим нечеловеческим и выше-человеческим духовным миром, там также есть религия[102].

Смерть и способы ее преодоления также могут быть совершенно различными в разных религиях. Поиск Нирваны или Царства Божия, лучшей реинкарнации или растворения в Брахмане, воскрешение на полях Иалу или странствия в Аиде, переселение на «райские планеты» или обретение вечной жизни на Земле — это разные представления о посмертной судьбе человека. Но там, где предлагаются некие средства, с помощью которых в ходе земной человеческой жизни можно оказать влияние на свою посмертную участь — там есть религия. По слову русского богослова М. Тареева, «Религия — творческая деятельность духа, имеющая целью его самосохранение в мировом круговороте»[665] (парадокс состоит в том, что в ряде религиозных концепций — прежде всего пантеистического толка — «сохранить» предлагается лишь божественное зернышко, плененное телесно-психической дробностью и тяжестью и, соответственно, так поставленная задача «сохранения» будет означать стремление к стиранию всякого индивидуирующего начала).

Со времен Боэция религию понимают как «обратную связь» (re-legare). Религия — стремление мира, экспульсированного вне божества (иллюзорно или нет; в первом случае перед нами пантеистический вариант, во втором — персоналистический вариант религиозного сознания; в пределе — дуалистический), возвратиться к источнику своего существования.

Э. Сэпир видит сущность религии «в навязчивом сознании собственной крайней беспомощности в непостижимом мире и совершенно иррациональном убеждении в том, что можно обрести мистическую безопасность, если как-то отождествить себя с тем, что навсегда останется непознаваемым»[666].

Процитируем в качестве примера месопотамское заклинание, в котором человек стремился пропитать каждую часть своего тела неуязвимостью при помощи отождествления себя с богами и священными символами: «Энлиль моя голова, лик мой — полдень! Шея моя — ожерелье богини Нинлиль! Две руки мои — месяца западный серп! Пальцы мои — тамариск, кости небесных богов! Не допустят они колдовства в мое тело! Боги Лугальэддина и Латарак — мои грудь и колени Мухра — мои неустанно бегущие ноги»[667]. В другом заклинании человек стремился слиться в одно целое с Землей и Небом: «Я — Небеса, не коснешься меня! Я — Земля, не околдуешь меня!». Человек пытается отвести чары от своего тела; внимание его сосредоточено на единственном качестве Земли и Неба — их священной неуязвимости. Когда он станет с ними одно, это свойство перейдет к нему и сольется с его существом, а тем самым он будет защищен от злых чар.

Аналогичные декларации, отождествляющие человека с божеством и тем самым переводящие его из мира тленной переменчивости в мир вечной стабильности есть во всех религиях (наиболее известны, пожалуй, древнеегипетские заклинания из Книги Мертвых, настойчиво отождествляющие умершего с Озирисом).

Отождествление человека с Богом (богами, мифическими Предками) через тождество имени или образа (маска), через тождество энергий, ситуаций и поступков — это основная религиозная деятельность. Осознай свое родство или единство с Тем, что выше страданий — и ты получишь избавление от страданий.

Все религии исходят из идеи иерархичности бытия. Есть мир вторичный, тварный, мнимый, дробно-множественный, мир теней и образов, мир «пещер», мир двусмысленности, страданий и несвободы[103]. И есть Бытие подлинное, Единое, Свободное, Вечное. Между этими двумя планами бытия возник зазор. На линии разлома и находится человек. Он тяготится тем, что он впадает в ошибки, что он порой утрачивает даже знание о себе самом. Он тяготится тем, что им владеют смерть и страсть, голод, жажда и сексуальная зависимость. Он тяготится тем, что он по условиям своего быта — не Бог. Путь к устранению изначальной порчи человеческого бытия — в том, чтобы восстановить присутствие Божественного в себе и в мире. Поэтому религиозный культ ищет средства к тому, чтобы привлечь вечные божественные энергии в наш мир, мир людей (или расширить их присуттвие хотя бы во внутреннем мире человека) и через это принести освобождение, силу и бессмертие религиозному человеку…

Итак, признаком религиозной деятельности является стремление достичь специфически религиозной цели, каковой признается контакт с надчеловеческим духовным миром, понимаемый как имеющий значение для определения судьбы человека по смерти его тела. Деятельность, направленная на установление такого личного контакта — это религиозная практика (религиозный обряд, церемония, богослужение). Концептуальное осмысление такого рода деятельности — это религиозное вероучение. Распространение сведений о вероучении, имеющее целью привлечение людей к участию в религиозной практике, — это религиозное обучение, воспитание, проповедь.

Надеюсь, что этим размышлением я ответил на замечание выце-президента МЦР Л. В. Шапошниковой, сказавшей в одном из своих выступлений: «Есть несколько решений всяких духовных семинаров, которые прошли под главенством патриархии, о том, что рериховское движение — это секта. Но, простите, дьякон даже не сформулировал: а что такое религия?»[668].

В свою очередь я мог бы поинтересоваться у рериховцев, каким определением религии пользуются они. Как им удается понимать религию столь своеобразно, что их собственная деятельность оказывается внерелигиозной?

Уже не один год я собираю коллекцию тех определений религии, которые дают рериховские активисты.

Вот суждение С. Р. Аблеева, «проректора Юридического колледжа Российской секции Международной полицейской ассоциации»: «для ортодоксальной религии характерны четыре важнейших признака: 1) возведение Веры в принцип и подчинённое положение Знания; 2) допускается возможность «чуда» — то есть сверхъестественного, непричинного и необъяснимого силами разума явления; 3) наличие обрядов, ритуалов и культа; 4) наличие Священного Писания и последующих догматов, которые расцениваются в качестве абсолютной и непреложной истины в последней инстанции. Ни по одному из этих признаков Живая Этика не подпадает под разряд религиозных учений»[669].

Г-н Аблеев дает определение тому термину, который сам же и вводит — «ортодоксальная религия». Если же его приложить не к созданному им «артефакту», а к религии как таковой, то это определение не сработает. Шаман не скажет «я верю»; он скорее скажет «я знаю» (знаю, что если произнести такое-то заклинание, то будет такой-то результат). Вообще, только развитая религия, способная к развитой философской рефлексии и интеллектуальной честности, может определить предмет своего упования как веру, а не как несомненное «знание» или как само собой разумеющееся следование «закону» (не случайно, что в первых шести книгах Ветхого Завета вообще нет слова «вера»). Как раз примитивные религиозно-магические практики на этот шаг неспособны…

Кроме того, в самих теософских доктринах немало того, что никак нельзя проверить, уточнить и подтвердить по тем критериям, по которым в современной науке некий тезис переводится из разряда веруемых «гипотез» в разряд доказанных знаний. Как охарактеризовать с точки зрения научной методологии утверждение, будто «Человекообразный тип обезьян произошел от совокупления человека с самками животных»[670]? Требований веры и подчинения, отметания всяческих сомнений в рериховских текстах также содержится немало:

«Итак, приступим к трансмутации всех наших энергий. Начнем с самой упорной энергии эгоизма, этого свирепого дракона самости со всем его хвостом — самомнением, себялюбием, опасением, сомнением и тому подобными украшениями, и заменим его крыльями утверждения единства, полной солидарностью со всеми сотрудниками, признанием Иерархии, радостным закреплением дел данных, признательностью к справедливым указаниям и заключим доверием до конца. Вся эта трансмутация так облегчается, когда сердца горят преданностью и любовью к Позвавшему нас на строительство и Указавшему путь к Башням!»[671]. «А сейчас хочу просить, вернее молю, всех близких, ввиду грозного времени, проникнуться чувством великого доверия к Великому Владыке, такого доверия, которое не допускает никаких уклонений, никаких мимолетных сомнений и устремлений. Кстати вспомним и о подвиге Е. П. Блаватской, которая являла, именно, пример полного доверия и верности. Ее львиное сердце не знало ни страха, ни сомнения. Она мужественно несла свое поручение, и там, где ей было нечто неясно, она шла так же твердо, ибо великая несломимая вера жила в ее сердце. Много ли таких учеников, которые ни разу не допустили в глубинах своего сознания шевеления маленькой змейки сомнения или осуждения?»[672]. «Разъедающий червь недовольства должен быть изгнан из каждого кооператива» (Братство 1,544).

«Урусвати (это оккультное имя Е. И. Рерих, каковым ее именуют беседующие с ней духи — А.К.) может спокойно принимать все. Насколько самоуверенность в действии благословенна, настолько самомнительность губительна. У вас нет самомнительности»[673]. «Вам будут твердить об ужасных оккультных тайнах, но вы будете подходить просто, твердые в себе. Неизвестное узнаем, приближаясь к нему. Нечего говорить о нем заранее, ведь даже границ его не знаем» (Знаки Агни Йоги, 303) [104].

Вообще все оккультные, теософские, йогические трактаты наполнены советами духовного бесстрашия: начните эксперименты, вступите в область духов без оглядок, и ни о чем не беспокойтесь[105]. «Без чудес, беспоклонно найдете ясную реальность и киркою испытателя будете вскрывать закрытые глубины» (Община, 121). Это очень интересная постановка задачи: надо войти в мир Высшего, но — «беспоклонно»; войти в Храм — но не поклониться Святыне… Впрочем, духи, познакомившиеся с Еленой Рерих, производили на нее такое впечатление, что она вообще кланяться не могла: у нее появлялось ощущение собственной буквальной несгибаемости. «После известной ступени нельзя нагибаться, ибо как ртуть в стекле градусника, подымается столб энергии» (Знаки Агни Йоги, 302)[106].

В принципе «беспоклонно» — это и в самом деле основа научного исследования. Психолог, изучающий «измененные состояния сознания» (пусть даже и на своем опыте) именно так и должен вести протоколы собственных переживаний и их анализ. Как врач, прививший себе болезнь, спокойно и объективно отмечает признаки ее протекания («повысилась температура. … появилась сыпь… к утру были кошмары…»). Но если этот врач отнесется к своим кошмарным сновидениям как к источнику высшей истины, если для него пережитые им видения станут критерием истины, то в этой своей убежденности он уже перестанет быть врачем, став уже пациентом…

В принципе «беспоклонно» — это и в самом деле основа научного исследования. Психолог, изучающий «измененные состояния сознания» (пусть даже и на своем опыте) именно так и должен вести протоколы собственных переживаний и их анализ. Как врач, прививший себе болезнь, спокойно и объективно отмечает признаки ее протекания («повысилась температура… появилась сыпь… к утру были кошмары…»). Но если этот врач отнесется к своим кошмарным сновидениям как к источнику высшей истины, если для него пережитые им видения станут критерием истины, то в этой своей убежденности он уже перестанет быть врачем, превратившись в пациента…

Понимаю, что тут мы входим в пространство напряженнейших философских дискуссий о том, что такое «реальность», как соотносятся между собой «реальность внешняя» и «реальность внутренняя». Конечно, «наука» есть социально обусловленный (и тем самым ограниченный) институт, конечно «реальность», которую исследует наука, есть та реальность, которая была смоделирована с помощью переданных нам мыслей и знаний социальной группой, к которой мы принадлежим.

Но если теософия претендует на то, чтобы именоваться наукой, то она должна принимать те правила «игры», которые в науке приняты. Если теософия желает именоваться «культурой», то она должна понимать, что пространство внутрикультурной коммуникации есть пространство, порождаемое определенным набором конвенциализмов. Альтернатива этому — или аутизм, полная замкнутость на своем внутреннем опыте без всякой надежды на его сообщение и передачу людям. Или — «культура ЛСД»: прихотливый коллаж, вязь слов, которые и не претендуют на то, чтобы кто-то другой воспринимал их по законам классической логики.

Но Рерихи не просто на своем языке сообщает о структуре своей внутренней реальности. Они настаивают на том, что их личная внутренняя реальность является общезначимой. Они настаивают, что слышимые ими голоса и созерцаемые ими видения несут истину, необходимую для всего человечества.

В этом — уникальность рерихианства. Впервые, пожалуй, некая группа людей попробовала не просто свою личную жизнь строить на основании опыта, полученного в «измененном состоянии сознания», но и презентовала его в качестве высшей точки развития науки, культуры и религии человечества, а также предложила именно этот свой опыт как базу для государственного и социального строительства (о попытках Рерихов выйти на контакт с современными им государствеными лидерами см. ниже).

Столь высокая самооценка собственного «духовного опыта» вытекала из содержания этого опыта. Рерихи встали на путь" беспоклонности» и отказались как от научной, так и от православно-аскетической разборчивости и недоверчивости потому, что всерьез приняли призыв «Зовите из бездны материи светлых вестников»! (Община, 145). Позванные — они приходят. Особенно к тем, кто не может и ли не желает защититься от их визитов, кто живет безо всякого учета церковного опыта (вспомним: «Я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей»[674]).

И хотя порою даже Е. Рерих признает наличие духовных опасностей («Когда же люди поймут, какие страшные силы окружают нас!»)[675], но в целом ее теософия не предлагает никаких критериев для проверки качества «откровений»[107].

Как совершенно справедливо замечает о теософии о. Сергий Булгаков, «здесь отсутствует всякая критика и каждый домысел принимается за прямое откровение духовных миров»[676].

Здесь стоит заметить (раз Аблеев говорит об «ортодоксальной религии»), что в православной традиции как раз рекомендуется недоверчивость к «необычному»: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4,1). Говоря о самом первом грехе на Земле, св. Феофан Затворник видит вину прародителей именно в чрезмерной доверчивости: «Дело вкушения, может быть, и не велико, но худо, что поверили не зная кому»[677]. Этот же грех доверчивости привел к весьма печальным приключениям гетевского Фауста. Беды Фауста (и тех людей, с которыми он встречался) стали неотвратимы тогда, когда он удовлетворился уклончивым ответом Мефистофеля («Как ты зовешься?» — «Мелочный вопрос!»). Архим. Софроний (Сахаров), прошедший монашеский искус на Афоне у преп. Силуана, а затем создавший православный монастырь в Англии, дает такой совет: «Когда духовнику положение вещей неясно, у него в распоряжении остается «психологический прием»: предложить исповеднику быть недоверчивым ко всякого рода особенным явлениям. Если видение было действительно от Бога, то в душе исповедника будет превалировать смирение и он спокойно воспримет совет быть трезвенным. В обратном случае возможна реакция негативная и стремление доказать, что видение не могло быть иначе, чем от Бога»[678].

Что касается «чуда» — упомянутого Аблеевым в качестве критерия религиозной веры — то и рериховцы признают наличие таких событий в мире, которые человеческий разум объяснить не в состоянии. Вообще же если принять определение чуда Аблеевым, то чудом будет любое воздействие, направленное сверху вниз. Когда высшее воздействует на низшее, то с точки зрения низшего это воздействие «сверхъестественно, непричинно и непостижимо». Так непостижимо для пальца движение руки, приведенной в движение мыслью человека. Так непостижимо и чудесно для камня движение, в которое он введен броском человеческой руки. Признает ли Аблеев иерархичность уровней бытия? Да. Признает ли он прозрачность всех взаимодействий в этой иерархии, исходя из нашей, человеческой перспективы? Вряд ли. Высшее же может действовать поверх законов, предписанных низшему. Что для последнего будет, конечно, чудом. Кроме того, все, что порождено свободой, кажется «чудом» для мира, всецело подчиненного «естественной» необходимости. А здесь и в самом деле будет граница между миром христианства и миром кармического оккультизма. Христианин исповедует свободу человека и свободу Бога[108].

Да и чудеса рериховское миовоззрение вполне признает — «Если одно чудо состоялось, то и второе возможно. Будут и чудеса — все хорошо»[679]. «Урусвати слышала о чуде, именно чудо будет полезно»[680].

«Наличие обрядов, ритуалов и культа» в рерихианстве мы еще увидим.

А по критерию «наличие Священного Писания и последующих догматов, которые расцениваются в качестве абсолютной и непреложной истины в последней инстанции» рерихианство вполне подходит под аблеевское определение религии, ибо предполагает четкую иерархию текстов: есть базовые тексты, к которым возможна апелляция («Тайная доктрина» Блаватской и космические диктанты Рерихов). Сами эти тексты воспринимаются как безусловно истинные и расхождение с ними расценивается как признак неверности сверяемого с ними текста.

Кроме того, есть немалое количество бесписьменных религий, в которых нет «Священных Писаний». Например, греко-римская религия. Так что определение Аблеева с религиоведческой точки зрения слишком узко, а вывод его об отсутствии предложенных им признаков религии в рерихианстве слишком поспешен.

А вот определение религии другим рериховцем — руководителем московского рериховского центра «Беловодье» С. Ключниковым: «Моя задача состояла в том, чтобы изложить эсхатологические представления различных религий, русской духовной культуры и Живой Этики. При этом я всегда считал, что основным признаком, отличающим религию от нерелигии, является хорошо разработанный культ и вера в Высшее начало, но вовсе не хорошо разработанное учение о конце мира — эсхатология»[681].

Однако, «Высшее начало» есть и в «Живой Этике» (ибо кто же и диктовал ее тома?). Фрэзер говорил, что «религия за видимой завесой природы предполагает действие стоящих над человеком сознательных или личных сил»[682]. Есть такое предположение в теософии и Агни Йоге? Есть…

Рериховцы скажут, что они не «верят», а «знают»? Но вновь скажу, что осознание своей религиозности в модальности «веры» есть феномен не общерелигиозный, а присущий только авраамическим религиям. Кроме того, люди фидеистических традиций также апеллируют и к опыту и к рацио, а потому сами не считают свою веру совсем уж слепой («Я знаю, в Кого уверовал» — 2 Тим. 1,12).

Рериховские утверждения о «планетарных логосах», «парафохате», а уж тем более о «непроявленном Абсолюте» тоже являются предметом веры, а отнюдь не знания или доказательства. Не через доказательства входит человек в мир Агни Йоги, а через обучение правилам оккультного языка. Один оккультный термин объясняется через другой; один оккультный текст подтверждается ссылкой на другой оккультный же авторитет. Вера в «Иерархию» есть условие вхождения в рериховский мир. Так что с помощью критерия «веры в Высшее начало» рериховцам не удастся отгородить себя от мира религий.

Культ же совсем не обязательно должен быть «хорошо разработанным»; культ может совершаться просто как посвящение своего сердца Владыке. Такое поклонение, такой культ считается нормативным, высшим в христианстве. Такой же идеал и такую же практику предлагает «Живая Этика» (к сожалению, как мы увидим позднее, это поклонение теософия адресует иному «владыке» — отнюдь не евангельскому Христу).

У протестантов явно нет столь разработанного культа, как у православных или у католиков, но это никак не значит, что пятидесятничество или баптизм — не религия…

Хотя, впрочем, сами-то они порой не прочь — как и рериховцы — выдать себя за людей безрелигиозных. Вот, например, баптист Виктор Гамм уверяет, что «логически слово «религия» происходит от латинского религио, что означает «связать». Таким образом, религия есть нечто, связывающее человека… Человек закабаляет себя всевозможными путами, в том числе и религией. Он становится рабом буквы, страха, обряда, одежды, мнений и догм. Исходя из этого определения религии, можно смело сказать, что христианство не есть религия, вопреки всем утверждениям религиоведов. Учение Христа не связывает людей, а, напротив, освобождает»[683]. Ну, что, согласятся ли и рериховцы считать, что баптизм — это не религиозное, а чисто культурное движение?

Не только баптисты, но и апостолы Христа не составляли подробных инструкций о совершении богослужения — но это не значит, что их деятельность не была религиозной. Православные монахи-пустынники молились в чрезвычайно простой обстановке и по принципу «келья устава не знает». Означает ли это, что жизнь пустынников была исключительно культурно-философской, а религиозная жизнь Византии теплилась только в пышных столичных соборах?

Евангелие говорит — «когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне» (Мф. 6,6). Станет ли С. Ключников утверждать, что человек, молящийся по этому совету Христа, перестает быть религиозным?

С. Ключников любит сближать йогу и исихазм. Содержательно это сближение искусственно. Но с точки зрения формальной: если С. Ю. Ключников согласится считать священнобезмолвие св. Григория Паламы религиозным деланием, то почему бы ему не счесть религиозной практику йогической медитации, по его мнению столь близкую «умной молитве» христиан?

Формула Ключникова предполагает, что религия имеется только в случае храмовой коленопреклоненной молитвы перед иконой; а если исихаст совершает сердечную и неслышную молитву у себя в келье похоже, что занимается он чисто светской деятельностью.

И это — не что иное как оскорбление религии, унижение ее через редуцирование религии к внешнему обряду. Обряд — это порог религии, но не ее сердце. Понятие религиозной деятельности шире понятия обрядовой деятельности. Практика молитвенного труда богаче практики внешнего обряда.

Редукция христианства к обряду очень важна и нужна для неоязычников: тем самым они дают столь необходимое для неофитов нравственное разрешение на совмещение православия и паганизма. «Раз ты заходишь в православный храм и ставишь свечку — значит, ты православный, и Церковь не может ожидать от тебя чего-то большего. Сам же по себе ты следуй возвещаемым нами принципам каббалы и практикуй йогу, конечно, числясь при этом христианином». Однако в христианстве есть своя религиозная мысль, есть своя философия. И тот, кто не разделяет именно ее — не является христианином.

Сегодняшнее постхристианское общество вновь вернулось к чисто языческому пониманию религиозности. Религия сведена к культу, и внешний культ считается ее определяющим признаком. Так уже было в античности. Представление о религиозной жизни как о внутренней работе человека было бы затруднительно обнаружить у греков и римлян[109]. Греческие слова  (благочестие) и  (богочестие) прилагаются для обозначения «публичного культа», то есть того, что выражается в приношениях и жертвах, предписываемых полисом. Латинское слово religio означало сумму предписаний, правил, запретов, не отсылая к сердечному почитанию божества. Именно христианство создало понятие о религии как о чем-то, что отличается от мирской, повседневной внешней сферы деятельности[684]. Противопоставление внешней религиозности язычников и сердечного ощущения «Царства Божия», приходящего «внутрь вас», общепринято в раннехристианской литературе: «Лучше вера под открытым небом, чем пышное богопочитание (); и трое собравшихся во имя Господа лучше многих, отвергающих Божество» (св. Григорий Чудотворец. Нравственные наставления, 3). Христианство обособило религию от социальной деятельности. Религия стала полагаться не только во внешнем, социально требуемом благочестии, но и во внутреннем чувстве, переживании, убеждении.

Именно в этом христиане видят суть религиозной жизни. А потому те же самые стремления они чувствуют и у рериховцев. И говорят: вы — люди религиозные. Как и мы. Вот только зачем-то вы все время врете о самих себе и говорите, что к религии вы не имеете отношения. Зачем?

Итак, с одной стороны, религия шире обряда[110]. Но, с другой сторонытождествление религии и обряда неверно и потому, что и обряд шире религии. Существует множество не-религиозных обрядов. Обрядами полна вся наша жизнь — ибо обряд есть воплощение и передача смысла через действие. Рукопожатие есть обряд. Поцелуй есть обряд. Обряд ухаживания и обряд посвящения в студенты, обряд аплодирования и обряд защиты диссертации… Обряд — это просто символическое действие. Вопрос не в действии как таковом, а в том, что именно эти символы выражают. Как религиозную веру от светской отличает содержание, предмет веры, так и светский обряд от религиозного отличает наполнение, содержание обряда. Поэтому определение религии все же необходимо должно включать в себя указание на предмет религиозной веры, не ограничиваясь описанием внешнего поведения религиозных людей. Наличие внешнего ритуала не есть необходимый и достаточный признак религии[111].

Отсутствие развитой обрядности в рерихианстве есть всего лишь следствие деградации современного массового религиозного сознания: подмена онтологии моралистикой и нечувствительность к символическому измерению человеческой жизни (этим путем уже несколько столетий идет протестантизм). Кроме того, это общая установка потребительского общества: все иметь и ничему не служить. Экзотерическое рерихианство, с его видимым, рекламно акцентируемым отсутствием культа, аскетики, дисциплины мысли (догматики) кажется полуобразованному обывателю вполне «современным» и «подходящим».

Вот как расхваливает преимущества нового язычества Урсула Лоренц, сотрудник телекомпании «ВИД» и по совместительству один из руководителей движения «Нью эйдж» в Москве: «Больше всего философия Нового Века взяла из восточных религий. Но ориентальный путь к вершинам духа и физической гармонии связан с отречением от всего, что составляет жизнь современного человека. А Нью Эйдж предлагает такую систему тренинга и работы над собой, которая позволяет достичь той же степени совершенства, не требуя никакого отказа от обычной жизни»[685]. Вот — важнейшее слагаемое успеха «новых религиозных движений» в «обществе потребления». Потребление без отказа, приобретение без отречения, плоды без труда.

По уверению оккультистки, пробуждение скрытых сил отныне, в эпоху, когда под влиянием «знака Водолея» облегчается общение между мирами, «достигается без усилий и каких-либо покаяния или постов, не говоря уже о жизни, полной самоотвержения со стороны искателя. Теперь не надо штудировать книги, не надо учить проповеди, не надо давать милостыню, не надо покорять горы, не надо проявлять инициативу. Ибо настало время наслаждения»[686].

Практически о том же пишет и Николай Рерих. По его мнению, данное ему Учение отличается от традиционных религий прежде всего тем, что оно приводит к тем же итогам, но полегче: «В религиях введены телодвижения и положения тела, способствующие нагнетанию энергии и устремляющие к Высшему. У Нас, конечно, можно преуспеть без утомительных движений наполнением сердца. Кто преуспел этим путем, тот имеет преимущество, ибо не престанет источник сердца. Лик Владыки, введенный в сердце, не потускнеет и в любой час готов на помощь. Этот путь сердца самый древний, но нуждается в значительном расширении сознания»[687].

Как видим, по признанию Николая Рериха, его Учение преследует те же цели, что и традиционные языческие религии, и разнится лишь в некоторых средствах…

Техник же «расширения сознания» и «Нью-эйдж», и оккультизм предлагают множество. От медитаций под «астральную музыку» и легких наркотиков до дыхательной техники «ребефинга». Редкое, задерживаемое дыхание приводит к кислородному голоданию мозга и вызывает т. н. «измененные состояния сознания» (переживание блаженства, ощущение пронизанности потоками знергии, чувство разобщенности с телом, в некоторых случаях — галлюцинации). Движение «Нью-эйдж» предлагает целый спектр такого рода упрощенных методов «просветления». Мы оказываемся в своеобразном духовном супермаркете. Индийская журналистка Гита Мехта назвала учителей такого сорта агентами «карма-колы», продавцами «быстрорастворимого просветления»[688].

Методика вызывания духов может меняться. Для рокеров она может быть самой примитивной. Для теософов — посложнее. Но ведет к тому же — к умножению «шестой расы» астралопитеков…

Наконец, слишком поспешным оказывается и утверждение С. Ключникова о том, будто эсхатология не есть сущностной признак религии. Верно, не всякий разговор о конце земной жизни есть религиозная эсхатология (вспомним «Римский клуб»). Но если после «конца мира» или после смерти тела утверждается возможность какого-то нового существования для человека — это уже именно религиозная доктрина. И более того. На самом деле эсхатология — и есть то, что по настоящему интересует религиозное сознание. Любая религия прежде всего изъясняет свои планы на будущее, и лишь затем выстраивает свое понимание начала мироздания, прошлого — так, чтобы космогония подтвердила эсхатологические ожидания (протология обычно является опрокидыванием эхатологии к прошлое: начало должно соответствовать чаемому концу). И уже самым очевидным образом в зависимости от этих эсхатологических проектов находится культовая практика. По настоящему человеческое сердце задевает не вопрос о том, как произошли деревья и не вопрос о том, сколько ступеней в иерархии богов. Не вопрос о том, «откуда я произошел» более важен для религиозного человека, а вопрос о том — куда я иду (как советовал преп. Серафим Саровский — надо почаще спрашивать себя: «Господи, как мне умирать будет?»). Сердце человека болит о его будущем. Эта боль рождает религии, эту боль религии и утишают и будят.

Так что эсхатологические настроения и ожидания посмертного преображения сущностно важны для религии. И эти настроения и эти ожидания есть в Агни Йоге. Есть теория, которая порождает эти настроения, есть практика, в которую выливается эта теория, есть организационные структуры, которые способствуют распространению этой теории и углублению этой практики.

Кроме того — когда лектор С. Ключников рассказывал слушателям об эсхатологических моделях разных религий, он их просто информировал, или желал, чтобы в жизни его слушателей появилась эсхатологическая мотивация?

Однажды он откровеннее сказал о религиозном характере своей деятельности: «Наш центр специализируется на изучении духовных традиций и эзотерических систем — и в теории, и в практике. Нас очень интересует духовно-психологическая практика эзотеризма, молитва и медитация как метод преображения человека. Наша духовная школа включает в себя углубленные практические занятия, семинары-тренинги для первичной отработки умений полученных на занятиях… Прежде, чем сливаться с Высшим, человек должен преодолеть «человеческое, слишком человеческое»… И, наконец, молитвенно-медитативная практика Агни Йоги и других эзотерических учений»[689].

Оказалось, что подобно всякой религии, и рерихианство стремится к «слиянию с Высшим», и вовлекает оно людей именно в религиозную — «молитвенно-медитативную» практику. «Откуда же придет ощущение связи с высшим, как не от молитвы?» (Мир Огненный 2,39). «Указываю на наполнение сердца и сердечную молитву по двум причинам: во-первых, она ведет к соединению с Высшим Миром, во-вторых, она не требует особого времени и производится за любым трудом. Сердце не переутомится Владыкою. Так же можно произвести магнетические пассы над пораженным органом. Не надо ничего особенного, как сердечную молитву, которая создает магнетическую связь с Высшим. При наложении рук не следует думать о болезни, но лишь сообщиться с Высшим» (Иерархия, 132).

Так как же называется такое действие человека, которое исходит из веры в существование такого Высшего бытия, к которому надо обращаться именно с молитвой, причем молитва строится на именовании Высшего («Читайте утром умственно Мое Имя, как щит для дня — семь раз… Посидите, произнося Имя Мое. Произносите семь раз при вдыхании и семь раз при выдыхании. Отгоняет дурные эманации»[690]; «Явно можете сказать, что возносите моления Майтрейи и Владыке Шамбалы»[691])? Не религия ли это? Если человек призывает через «молитву создать связь с Высшим» — то какая это проповедь? Не религиозная ли?

Если же сказать, что это — не религия, то, значит, вообще на земле религий никогда и нигде не было. А всюду была только «наука».

Коллективное письмо остепененных рериховцев в редакцию журнала «Вопросы философии» утверждает, что «для всех тех, кто серьезно изучал это учение, нет никакого сомнения в том, что Живая Этика весьма далека от религии. Ей не присущи ни вера в сверхъестественное (все естественно, есть только вещи познанные и еще не познанные), ни обрядность, ни культовые действия. Характерной чертой религиозных учений является слепое следование догматам, тогда как Живая Этика провозглашает духовную свободу, свободу творчества и признает единственный авторитет — авторитет Знания. Она призывает людей учиться, познавать окружающий мир и самих себя, расширять свой кругозор, свое сознание, преодолевать невежество. При этом основополагающее значение придается опытному познанию»[692].

Новыми оттенками в этом определении религии являются акцент на слепом следовании догматам и «вера в сверхъестественное».

Что касается первого признака, то он, во-первых отнюдь не специфичен для религии (он есть во многих светских идеологиях). Во-вторых, сами религиозные проповедники почти никогда не проповедуют «слепую веру», настаивают на «просвещении ума» и обретении «духовного опыта», «мистического зрения», или, на современном лексиконе — на сверхрассудочном характере своего «знания», к обретению которого они и призывают своих адептов. В-третьих, именно Рерихи и настаивали (в своем кругу) на безусловном и слепом (в смысле — неразумеющем) послушании: «Иезуиты сильны своей дисциплиной. Пора и светлым служителям понять дисциплину. Иезуиты, даже не зная сущности действия, поступают по приказу. Так можно учиться у врагов»[693]. «Если что-либо укажу, не меняйте Указа ни в одной букве, если даже не поймете сразу»[694]. «Закон Иерархии непоколебим и даже некоторые ошибки старших не должны быть обсуждаемы младшими»[695].

Теперь же настала привести то определение религии, которое дает сама Е. И. Рерих: «Каждая религия, как связь с Высшим, находит слова о несказуемом переходе в Мир Тонкий» (Мир Огненный 1,335). «Религия как связь с Высшим Миром…» (Мир Огненный 2,38). «Само слово религия от латинского «religare» означает связь, именно связь с Высшим Миром…»[696] А сама Агни Йога осознает себя как «связь с Высшим»? Сама Агни Йога предлагает осуществить «переход в Мир Тонкий»? Ну, значит она и делает то же, что и «каждая религия».

Елена Ивановна установление этой связи рекомендует именно как главную цель огненной йоги: «Указываю на наполнение сердца и сердечную молитву по двум причинам: во-первых, она ведет к соединению с Высшим Миром, во-вторых, она не требует особого времени и производится за любым трудом… При наложении рук не следует думать о болезни, но лишь сообщиться с Высшим» (Иерархия, 132). Так религия это или нет?

Религиозным ли было действие Е. Рерих, когда ею «Сегодня ночью была применена тайная мистерия Истар, когда для укрепления сознания иерофанта верховная жрица в полной тьме, невидимая, касалась губами солнечного сплетения новообращаемого. Древнейшая Мистерия, получившая основание в Египте. Тогда это была магия. Века прошли, и дух может применить это могущественное воздействие в жизни (видела себя в белом одеянии в образе жрицы, явившей целование солнечного сплетения сына Юрия)»[697]?

Вообще разговор о том, является ли Агни Йога религией, может быть прекращен самым простым путем: достаточно взять в руки словарик иностранных слов и посмотреть значение тех терминов, о которых идет спор. И мы увидим, что слово «религия» в переводе с латыни оначает связь и воссоединение, а слово «йога» в перводе с санскрита означает связь, единение, связывание… «Этимологическим корнем «йоги» является слово yuj, что означает «связывать», «крепко держать», «соединять»»[113]. Достаточно перевести санскритское слово на латынь — и станет ясно, что Агни Йога есть всего лишь Религия Огня. Рериховцы любят рискованные этимологические опыты. Так, они уверяют, что слово «культура» означает «культ огня» (латинский суффикс ими представляется в качестве в не то шумерского, не то палийского корня ур; советую рериховцам не останавливаться на «эзотерическом» изнасиловании одного слова, но попробовать свой метод и на таких словах, как прокурат-ура, номенклат-ура, аспирант-ура, процед-ура, агент-ура, карикат-ура…)[114]. Так отчего же тогда рериховцы стесняются перевести слово йога на русский язык и сопоставить его со значением латинского слова религия?

Конечно, не всякая связь есть религия и не всякая йога. Этимологические наблюдения не могут обладать религиоведческой доказательностью. Тут стоит учесть разъяснение, данное в связи со словом йога проф. Торчиновым:

«Обычно слово йога интерпретируется как связь человеческого духа с Абсолютом, единение души и Бога. Это совершенно неправильно, тем более что даже йога Патанджали никакого такого соединения не предполагает. Корень «юдж», к которому восходит слово «йога», означает прежде всего «запрягать коня»; поэтому «йога» скорее всего — связывание воедино, сопряжение чувств, мыслей и психических факторов вообще и их сосредоточение на единственном объекте созерцания. В индийских текстах термин «йога» употребляется в двух основных значениях и одном второстепенном, хотя, быть может, и первичном. Во-первых, йога означает психотехнику вообще, то есть тщательно разработанный и выверенный традицией набор средств и приемов для достижения строго определенных трансперсональных состояний сознания, оценивающихся традицией как состояния реализации религиозной прагматики учения — «освобождение» (мокша, мукти, кайвалья, нирвана и т. п.). В этом смысле йога характерна для всех религий традиционной Индии, почему и можно говорить об индуистской йоге, буддийской йоге, джайнской йоге и т. п. Во втором, узком смысле это слово употребляется для обозначения одной из даршан (религиозно-философских систем) ортодоксальной индуистской (брахманской) философии). Эта система, согласно преданию, была создана мудрецом Патанджали и зафиксирована им в «Йога сутрах». И наконец, в третьем, второстепенном значении слово «йога» означает колдовство, волшебство, магию и магические силы и способности (в частности — «йогини» тантрических текстов — это не женщины-йогины, а колдуньи или бесовки)»[698].

Но Агни Йога желает не просто желает «запрячь» внутренние силы человека, но и «сопрячь» с ним «Космический Огонь», который она сама же считает «Высшим». Так что в данном случае тождество значений йоги и религии очевидно.

Далее в моей коллекции рериховских определений слова «религия» хранится суждение г-на Скородумова, ярославского апологета теософии: «Полагаю, что организаторам кампании нелишне было бы для начала уяснить, чем религия отличается от философии. Позволю себе напомнить об этом. Религия предполагает наличие культа (обряды, богослужение), религиозного сознания, основанного на жестко установленных догматах, и религиозной организации (церкви)»[699].

От ключниковского определения скородумовское решение отличается тем, что в число признаков религии кроме обряда зачисляется еще и догмат.

Но если слово «догмат» понять как «аксиома», то это слово даже прямо употребляется в рериховских текстах — «Лишь это Общество получает Учение из Высшего Источника через Н. К. и Е. И. Рерих. Все должны знать, что Щит Владыки может быть лишь там, где Его Доверенные, это оккультная аксиома»[700]. Кстати, это точная параллель тому церковному догмату, который возглашает — «Верую во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь». Другие аксиомы теософии — «Первоначальное двуполое единство человеческой Третьей Расы есть аксиома в Тайной Доктрине»[701]. «Все трудности исчезли бы, если следующие Эзотерические Аксиомы будут признаны a) Существование и огромная древность нашей Планетарной Цепи. b) Существование Семи Кругов. c) Подразделение человеческих Рас (вне чисто антропологического подразделения) на семь определенных Коренных Рас, из которых наше настоящее Европейское человечество является Пятой. d) Древность человека в этом (Четвертом) Круге и, наконец, e) так как эти Расы развиваются из эфирообразности в материальность и от последней снова обратно в относительную физическую плотность ткани, точно так же все живые (так называемые) органические виды животных, включая всю растительность, изменяются с каждой новой Коренной Расой»[702].

Впрочем, и само слово «догма» Рерихами воспринято: «Истинное Солнце и истинная Луна так же невидимы как и истинный человек, — гласит оккультная догма»[703].

И по сути в теософии действительно есть свой догматизм: «Каждая наука в начале времен была открыта Божественным Наставником и тем самым сделалась священной и могла передаваться только в ходе посвящения. Поэтому ни один посвященный философ не имел права раскрывать ее. Один раз примите этот факт без доказательств — и предполагаемое «невежество» древних мудрецов объяснится»[704].

Очень удачный прием. «Один раз», лишь один — поверьте без доказательств. Но — во что? — В то, что «каждая наука» (на самом деле — каждая из отраслей теософско-каббалистической магии: хиромантия, некромантия, астрология[115] и т. п.) имеет Божественное происхождение. И в то, что во всех религиях все мистерии говорили лишь об одном[116]. То есть перед нами замечательно экономное предложение: лишь один раз поверьте нам «без доказательств». Но поверьте лишь в то, что мы и только мы всегда и во всем правы. Поверьте всего лишь в догмат нашей всегдашней непогрешимости.

В деятельности современных рериховцев этот рекомендуемый догматизм проявляет себя в таком, например, тексте, написанном в защиту руководящей роли Международного Центра Рерихов: «Вы принялись судить действия этого Фокуса, совершенно забыв, что… в полной мере понять действия Фокуса, т. е. надсистемы, система, т. е. мы с вами, в принципе не можем. Мы можем лишь приблизиться духоразумением к целостному пониманию действий Фокуса, но эту целостность понимания всегда отличает конструктивизм, которого в ваших действиях не наблюдается. Фокус, на то и Фокус, что он не плохой и не хороший. Он целесообразен в большей степени, чем нижележащие звенья, т. е. мы с вами»[705].

Но, несмотря на то, что в теософии есть свои догматы, все же ясно сформулированные и осознанные догматы не есть признак религии. Когда Скородумов создавал свою дефиницию, он имел перед глазами вполне определенный образец религии. Православное христианство. И он создал свое определение так, чтобы православие было в нем легко узнаваемо. Сложность же ситуации в том, что мир религии многообразнее. Наличие «жестко установленных догматов» — это черта, присущая лишь христианству. Была ли религия у древних греков? А кто-нибудь когда-нибудь формулировал ее догматы? Были ли религия у древних славян? Была. Но ее черты были столь неопределенны, что князь Владимир мог своим властным указом переместить Перуна из второго ряда божков на первую роль… Вообще догматы в строгом смысле этого слова — это фиксация определенных суждений о Боге. Большинство религий этого никогда не делало, ограничиваясь простым указанием на непостижимость Божеcтва… Переставали ли они от этого быть религиями?

Если бы такое определение религии дал обычный житель Ярославля — это было бы понятно. Имея перед глазами только деятельность Православной Церкви, логично по ее образцу дать определение вообще всякой религии. Но рериховцы-то прежде всего изучают именно восточные, нехристианские формы религиозности. И, значит, они знают, что есть такие формы религиозного сознания и религиозной жизни, которые не похожи на западные, христианские. Сами они знают, что религии могут быть лишены и жесткой догматики, и организации, и строго определенной ритуальности (ну, какие догматы в даосизме? Какова сакральная социальная структура в шаманизме? Какие строго определенные обряды и уставы у молокан?). Но при отрицании собственной религиозности они исходят из тождества мира религии миру христианства и делают вид, что раз их «восточное» верование не похоже на христианство — значит, это и не религия вовсе.

Но текст ярославского рериховца содержит в себе еще и некую долю новизны. Он пишет: «Философская система не включает в себя приведённых понятий. Вместе с тем философия вполне может рассматривать проблемы взаимоотношений духа и материи, а также многие другие религиозные вопросы. Сама она от этого религией не становится, а продолжает оставаться философией» [706].

Конечно, философия «может рассматривать проблемы взаимоотношений духа и материи» и при этом «оставаться философией». Религиовед, изучающий христианскую трактовку «проблемы взаимоотношений духа и материи», сам может не быть и не стать христианином, а остаться сторонним исследователем. Но рериховцы-то поглощены на «рассмотрением», а проповедью вполне определенной модели разрешения этих «взаимоотношений». Тем не менее нельзя не отметить определенную трезвость г. Скородумова — он все же согласился с тем, что те вопросы, которые «рассматривает» теософия, являются «религиозными» (другие рериховцы будут настаивать, что и вопросы о соотношении духа и материи, о бессмертии души и т. п. являются чисто светскими и культурными, но никак не религиозными).

По предмету своего главного интереса теософия несомненно является религиозным учением. Она исходит из первичности Духа, из того, что существует надчеловеческий духовный мир, который влияет на жизнь людей[117]. Вот первое изложение начал теософии Блаватской в ее теософском катехизисе: «Эклектическая Теософия состояла из трех частей: 1. Вера в одно абсолютное, непостижимое и Высшее Божество или Бесконечную Сущность, которая является источником всей Природы, всего, что существует, видимого и невидимого. 2. Вера в вечную бессмертную природу человека, потому что, являясь излучением Всеобщей Души, он имеет ту же сущность, что и она. 3. Теургия, или «божественная работа», или выполнение работы Богов»[707].

Итак, по своим базовым утверждениям Агни Йога может быть названа религиозным учением. В конце концов, теософия сама выдает себя за синтез всех религиозных традиций человечества — как же при этом она сама может не быть религиозной? Если дом построен из бревен — очевидно, его следует назвать деревянным. Если некое учение является синтезом религий, — очевидно, оно является религиозной доктриной, а не теорией сопромата.

«Синтез всех религий» может быть чем-то нерелигиозным — но только в том случае, если он вобрал в себя случайные, нехарактерные черты каждой из религий. Можно составить «синтез всех религий», если из каждой священной книги взять, например, описания растений («Когда ветви смоковницы становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето» — Мф. 24,32). В таком случае появится энциклопедия древней ботаники, но никак не «тайная доктрина». Напротив, теософия полагает, что она нашла не ботанический, а именно мистический ключ к самым древним мистериям, культам, откровениям. Как заявляла Анна Безант, «Теософия есть утверждение мистицизма в недрах всякой живой религии»[708].

Вообще религии в беспримесном виде на земле не существует. Любая религия воплощена в людях и в их культуре. Поэтому она вбирает в себя и культурные, философские, этические, научные и натурфилософские компоненты. Вопрос только в их пропорциях. Человеческий организм содержит в себе железо. Но было бы глупо на этом основании уверять, что человек и рудник — одно и то же.

Рериховцы иногда готовы признать, что в их воззрениях есть религиозный элемент. Но — это всего лишь элемент, он не характеристичен и незначителен, — уверяют они.

Что ж, мы еще увидим, что такое религиозная составляющая теософии: вкусовая добавка или основное блюдо.

При этом сразу скажу: обнажение религиозного характера теософии я не рассматриваю как попытку ее унизить. При этом сразу скажу: обнажение религиозного характера теософии я не рассматриваю как попытку ее унизить. Как ни странно, свой анализ теософии я хочу начать с утверждения тезиса о родстве теософии с христианством. И вы, и мы — религиозны. Между теософией и православием нет отличий — в этом отношении. Странно, что теософия, которая при случае готова говорить о том, что она ищет единства со всеми, именно в этом вопросе почему-то начинает отмежевываться от признания нашей единоприродности. Да нет, дорогие мои оппоненты, именно в этом вопросе мы с вами — ягодки с одного поля: религиозного.

Кроме того, сказать, что некий культурный феномен не является научным, вовсе не означает нанести ему оскорбление. Не всякая культура есть наука. Музыка не есть музыковедение, и вдохновение композитора не передается кандидатам искусствоведения. Это в XIX веке наука казалась единственным мерилом и единственным идеалом (а потому теософы всячески подчеркивали свою «научность»). Но сегодня уже ни философия, ни искусство, ни религия не стесняются того, что они вненаучны. И только теософы продолжают укутываться в обноски прошловекового позитивизма, наивно и отстало полагая, будто воспринимать мир не-научно чем-то зазорно. Ни мать Тереза, ни Бердяев, ни Хайдеггер, ни Рахманинов, ни Есенин не назвали бы свою деятельность научной. Но это никак не означает, что они опозорили человеческое достоинство.

Так что суждение о том, что теософия является не научным, а религиозным феноменом — это безоценочное суждение. В нем не содержится оценки, хорошо это или плохо.

Это просто констатация действительности. Оценку можно дать лишь стремлениям рериховцев назвать свою доктрину научной. Тут неизбежно приходится предстать перед выбором: или у рериховцев очень смутные представления о том, что такое наука, и поэтому космические «откровения» и мифологические конструкты они считают наукой; или они все же разделяют общепринятые представления о науке, но в чисто пропагандистских целях идут на подтасовку и вопреки реальности выдают «Живую Этику» за науку.

Теперь же, после того, как слово «религия» получило определение, после того, как мы даже достигли согласия по вопросу об этом определении (ибо г-жа Шапошникова признала, что определение религии, данное С. Н. Трубецким, и она находит «убедительно четким и разумным»[709]) мы можем перейти к религиоведческой экспертизе.

Ее первый вопрос: религиозна ли теософия и Агни Йога по своим источникам? Каков исток этого учения? Вырастает ли оно из недр собственно человеческой культуры или открывается из мира «надземного»?

Загрузка...