Ущелье Разбитого Сердца

Глава 3

К наступлению сумерек поезд был уже далеко от Риз-Сити. Город и равнина, на которой он расположился, скрылись из виду. Начались холмы — предвестники настоящих гор. Последние лучи солнца освещали сгустившиеся тучи, которые закрывали первые звезды и раннюю луну, и обещали снегопад.

В салоне первого вагона находились восемь человек и у семи из них в руках были стаканы. Натан Пирс, сидя на низком и нешироком диванчике рядом с Марикой, держал стакан виски, а девушка — бокал портвейна. Стаканы с виски были также у губернатора и полковника Клермонта, сидевших на таком же диванчике у другой стенки вагона, у доктора Молине и майора О'Брейна, расположившихся в креслах. В третьем кресле преподобный Теодор Пибоди прихлебывал минеральную воду и поглядывал по сторонам с видом праведного превосходства. Единственным человеком, который ничего не пил, был Джон Дикин. Руки его по-прежнему были связаны сзади, а на ногах оставались грубые лошадиные путы. Он сидел сгорбившись на полу у прохода, ведущего в купе. Не считая Марики, которая иногда бросала на него сочувствующие взгляды, никто, не подавал вида, что присутствие Дикина в салоне вносит какой-то диссонанс. В этих краях жизнь ценилась дешево, а физические страдания были таким обычным явлением, что не стоили внимания.

Пирс поднял свой стакан и сказал:

— За ваше здоровье, джентльмены. Честное слово, полковник, я и не подозревал, что армия путешествует с таким комфортом. Неудивительно, что наши налоги…

Клермонт тут же оборвал его:

— Армия, шериф, никогда не путешествует с таким комфортом! Это личный вагон губернатора. В нем два купе для мистера Ферчайлда и его супруги, одно из которых, в данном случае, предложено его племяннице. Просто губернатор был настолько любезен, что пригласил нас ехать и питаться в его вагоне.

Пирс снова поднял свой стакан.

— В таком случае, за ваше здоровье, губернатор! — Неожиданно он с любопытством посмотрел не Ферчайлда. — В чем дело, губернатор? Вас что-то беспокоит?

— Дела штата, мой дорогой шериф, знаете ли, не только приемы и балы.

— Не сомневаюсь, — миролюбиво пророкотал Пирс, но сейчас же спросил: — А зачем вы совершаете эту поездку, сэр? Я хочу сказать, что будучи человеком штатским…

— Губернатор осуществляет в своем штате и военную власть, Натан, — прервал его О'Брейн. — Разве ты этого не знал?

Ферчайлд величественно произнес:

— По некоторым причинам требуется мое присутствие в форте Гумбольдт. — Он взглянул на Клермонта, который едва заметно кивнул. Больше я не могу сказать… во всяком случае, в настоящий момент.

В салоне воцарилось молчание, которое нарушило появление Генри, высокого и неимоверно тощего стюарда. Он провозгласил:

— Обед подан, господа!

Та часть вагона, которая находилась за купе для губернатора и Марики, была отведена под столовую. В ней стояли два столика на четыре человека каждый. Для людей, привыкших к походной жизни, она была обставлена роскошно. Сервировка столов указывала, что Ферчайлд потратил на нее часть собственных средств.

Губернатор, его племянница, Клермонт и О'Брейн сели за один стол. Пирс, доктор Молине и преподобный Пибоди — за другой.

Некоторое время обед проходил в молчании. Так как выбора блюд не было, даже гастрономическая тема ни для кого не представляла интереса.

Пибоди демонстративно перевернул свой стакан, когда Генри предложил ему вина, после чего стал опасливо посматривать на Пирса.

— Вышло так, — сказал он, преодолевая смущение, — что мы с доктором оба из Огайо. И даже там о вас рассказывают разные истории. Я нахожу весьма странным сидеть за одним столом с человеком… э-э… с таким прославленным законником Запада.

— Вы имеете в виду дурную славу, преподобный отец? — улыбнулся Пирс.

— Нет, уверяю вас! Я говорил только о… Ведь вам приходилось убивать. И все эти десятки убитых вами индейцев…

— Полегче, преподобный! — запротестовал Пирс. — Мне пришлось убивать, но только по необходимости. И счет идет не на десятки индейцев. Это были, в основном, белые ренегаты и преступники. К тому же прошло много лет, сейчас я тоже мирный человек.

После этой отповеди Пибоди долго собирался с духом, чтобы продолжить расспросы:

— Тогда почему вы носите два револьвера, шериф?

— Потому что есть по меньшей мере дюжина людей, которые спят и видят мою голову на блюде. Те, кого я засадил в тюрьму, но уже вышел на свободу. Ни один из них не осмелится состязаться со мной в открытой схватке, потому что у меня репутация человека, который не промахивается. Но она защитит меня не лучше, чем лист бумаги, если меня застанут невооруженным. — Пирс похлопал по обеим кобурам. — Это мой страховой полис, преподобный.

На лице пастора было написано недоверие. Шериф продолжил:

— А что касается индейцев… Я согласен, есть лучшие способы умиротворять индейцев, чем проделывать в них дырки. Поэтому я просил губернатора дать мне статус официального агента по сношению с индейцами этих территорий. И кое-каких успехов я добился. Думаю, что паюты мне сейчас доверяют. Кстати… — он посмотрел на соседний столик. — Полковник! — Клермонт вопросительно поднял брови. — Было бы неплохо задернуть занавески. Мы въезжаем на враждебную территорию. Нет смысла привлекать к себе чрезмерное внимание.

— Так скоро? Хотя, вам лучше знать. Генри, выполните просьбу шерифа, а потом сходите к сержанту Белью, пусть он сделает то же самое.

Лицо Пибоди застыло от ужаса.

— Но вы говорили, что индейцы вам доверяют!

— Доверяют, но только мне.

— М-да…

Пибоди несколько раз судорожно сглотнул, хотя он давно уже ничего не ел, и погрузился в мрачное молчание.

Генри подал кофе в салон. О'Брейн позаботился о виски и вине. Когда все перешли туда, зеленые плюшевые занавески на всех окнах были плотно задернуты.

Посидев немного, доктор Молине отставил свой стакан, поднялся, потянулся и прикрыл весьма нескромный зевок.

— Прошу прощения, завтра трудный день. В моем возрасте человек должен высыпаться как следует.

— Трудный день? — переспросила Марика. — В это невозможно поверить, доктор.

— И тем не менее. Вся наша аптека была погружена лишь вчера в Огдене. Ее нужно тщательно проверить до прибытия в форт.

Марика улыбнулась.

— Почему вы спешите, доктор. Разве нельзя сделать это по прибытии на место?

Молине внимательно посмотрел на Марику и повернулся к полковнику.

— Полагаю, что скрывать истину не только бессмысленно, но и оскорбительно для взрослых людей. Сейчас все, кто находится в этом поезде, отрезаны от остального мира и останутся в таком положении, пока мы не прибудем в форт, где истина все равно обнаружится.

Клермонт устало поднял руку, чтобы остановить этот многословный поток.

— Понимаю вас, доктор. Пожалуй, тайну можно раскрыть. — Он помолчал, поочередно всматриваясь в лица сидящих в салоне людей. — Доктор Молине вовсе не военный врач. Он никогда им не был. Он ведущий специалист по особо опасным инфекционным заболеваниям. А солдаты в этом поезде должны сменить тех людей, которые умерли в форте Гумбольдт.

Голос Марики упал до шепота, когда она спросила:

— А как они умерли?

— Я хотел бы, мисс Ферчайлд, чтобы мне не нужно было отвечать на этот вопрос. Или на другой, например, — почему наш поезд идет так быстро? Почему спешит доктор Молине?… — Полковник вздохнул и сказал: — В форте Гумбольдт эпидемия холеры.

По реакции присутствующих легко было понять, кто уже знал об этом — губернатор, Молине и О'Брейн никак не выразили своего удивления. Пирс лишь слегка нахмурился, у Дикина сузились глаза, но в остальном они остались совершенно спокойными. Зато Пибоди и Марика были испуганы.

Первой заговорила девушка:

— А мой отец? Отец?!

— Я вас понимаю, дитя мое. — Губернатор подсел к ней и обнял за плечи. — Я хотел вас избавить от всего этого, но подумал, что если ваш отец заболел, вы бы захотели…

Пибоди неожиданно выскочил из кресла, в котором сидел, и закричал с изумлением и яростью, удивившей всех:

— Да как вы смели! Губернатор Ферчайлд, как вы могли подвергать свою племянницу такому риску?! Я не нахожу слов!… Я настаиваю на немедленном возвращении в Риз-Сити и… если…

— Повернуть состав на одном полотне, пастор, — сказал О'Брейн почти безразличным тоном, — весьма мудреное дело.

— И потом, пастор, — возмущенно зарокотал губернатор, — за кого вы нас принимаете? За самоубийц или за дураков? Поезд везет медикаменты, которых хватит, чтобы справиться с любой эпидемией. И мы, разумеется, останемся в вагонах, пока доктор Молине не объявит, что с холерой покончено.

— Доктор! — Марика схватила Молине за руку. — Вы — врач. Но ведь и у врачей столько же шансов заразиться, как у любого другого человека?

Молине отечески похлопал широкой ладонью по изящной руке девушки.

— Только не у меня, мисс. Я уже болел холерой и выжил. Теперь у меня к ней иммунитет.

Неожиданно заговорил Дикин.

— Где вы подцепили холеру, доктор?

Все посмотрели на него с удивлением. Каким-то образом считалось, что преступникам, как детям, можно присутствовать, но нельзя разговаривать. Пирс хотел было что-то ответить, но Молине жестом остановил его.

— В Индии, — ответил он. — Там же я и изучал эту болезнь. А почему вы спросили?

— Обычное любопытство… А когда это было?

— Восемь лет назад. И все же, почему вас это интересует?

— Я кое-что смыслю в медицине.

— Хватит, — резко сказал Пирс арестованному и повернулся к Клермонту. — Полковник, сколько человек умерло в форте Гумбольдт?

Полковник ответил, как всегда, четко и авторитетно:

— По данным, которые мы получили шесть часов назад, из гарнизона в семьдесят шесть человек умерло пятнадцать. И мы не знаем, сколько всего больных. Доктор, у которого огромный опыт по этой болезни, считает, что число заболевших должно составить от двух третей до трех четвертей всего гарнизона.

— Следовательно, форт могут защищать только пятнадцать человек?

— Что-то около того.

— Какой удобный случай для Белой Руки! — воскликнул Пирс. — Если бы он знал!

— Вы имеете в виду кровожадного вождя паютов? — спросил О'Брейн, а когда шериф кивнул, майор продолжил: — Если Белая Рука узнает, почему форт находится в таком бедственном положении, он будет обходить его за сотню миль. — О'Брейн мрачно улыбнулся. — Извините, я не пытался быть остроумным.

— А мой отец? — срывающимся голосом спросила Марика.

— О нем ничего не известно.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что знаю не больше вашего.

— Пятнадцать детей господних обрели вечный покой. — Голос Пибоди звучал, как из гробницы. — Хотелось бы мне знать, сколько еще несчастных уйдет от нас до рассвета?

— Вот на рассвете и узнаем, — сухо сказал Клермонт.

— Каким образом?

Большинство присутствующих удивленно посмотрели на полковника.

— У нас есть портативный телеграфный аппарат. Мы подключимся к проводам, которые тянутся вдоль полотна дороги и свяжемся с Риз-Сити. И можем связаться даже с Огденом.

Девушка встала и повернулась к Клермонту.

— Я устала. Не по вашей вине, господа… Хотя вести у вас и недобрые. — Она направилась к проходу в купе, но увидела Дикина и повернулась к Пирсу: — А этому бедному человеку так и не дадут ни еды, ни воды?

— Вы бы повторили эти слова, мэм, — Пирс говорил с презрением, которое относилось к Дикину, — при родственниках погибших во время пожара в Лейк-Кроссинге! На его костях еще много мяса, с голоду не сдохнет!

— Но, надеюсь, вы не оставите его связанным на всю ночь?

— Именно это я и собираюсь сделать, — заявил Пирс. — Я рискну развязать его только утром.

— Утром?

— К тому времени мы достаточно углубимся во враждебную территорию, и он не отважится бежать. Белый, в одиночку, без оружия, без коня — не проживет среди паютов и суток. Даже двухлетний ребенок найдет его по следам на снегу, не говоря уже о том, что он может погибнуть просто от холода.

— Выходит, он будет лежать так и мучиться всю ночь?

— Он убийца, поджигатель, вор, шулер и, ко всему прочему, трус. Вы избрали для сочувствия недостойный объект.

— Но закон гласит — человек невиновен, пока его вина не доказана. Вы же, как мне кажется, уже осудили его и готовы повесить на первом удобном дереве! Покажите мне хотя бы одну статью закона, которая разрешала бы обращаться с человеком, как с дикой собакой!

Марика повернулась, так что подол ее длинного платья задел сидящего на полу Дикина, и ушла. О'Брейн, чтобы поддержать старого приятеля, проговорил с деланной тревогой:

— Я-то полагал, что вам известны законы, Натан!

Шериф не поддержал шутку, долил себе виски и ушел в угол.

Поезд скорее полз, чем ехал по крутому склону, приближаясь к зоне снегов и льда. По сравнению с наружной температурой, в вагонах было тепло и светло, но Дикин, оставшийся в одиночестве в губернаторском салоне, вряд ли наслаждался своим положением. Он окончательно сник и завалился на бок. Гримаса боли застыла на его лице. Иногда он предпринимал отчаянную попытку придать рукам, связанным за спиной, иное положение, но каждый раз дело кончалось ничем.

Дикин был не единственным человеком, который не спал в губернаторском вагоне. На узкой койке, занимавшей половину крохотного купе, покусывая нижнюю губку, нерешительно поглядывая на дверь, сидела Марика. Она думала о мучительном положении, в котором оказался Дикин. Наконец, решившись, она поднялась, запахнула на себе халат и бесшумно вышла в коридор.

У соседнего купе она остановилась, приложив ухо к двери. Расслышав мирный храп дядюшки, который не мог заглушить даже стук колес и лязг вагонных сцепок, она вошла в салон и посмотрела на Дикина.

Он поднял к ней безучастное лицо. Марика заставила себя говорить спокойным, бесстрастным тоном:

— Как вы себя чувствуете?

На лице пленника появилась некоторая заинтересованность.

— Пожалуй, племянница губернатора не такая уж улитка, какой кажется на первый взгляд. Знаете, что сделал бы с вами Пирс, губернатор или даже полковник, если бы застали вас тут?

— Думаю, мистер Дикин, в вашем положении читать нотации неуместно, — сказала Марика сурово. — Я спросила, как вы себя чувствуете?

— Задать такой вопрос, все равно, что лягнуть лежачего. — Дикин вздохнул. — Разумеется, я чувствую себя прекрасно! Я всю жизнь спал в таком положении, разве не заметно?

— Не стоит изливать на меня сарказм, предназначенный, вероятно, другим людям. Иначе я решу, что напрасно трачу здесь время. А я пришла спросить, не могу ли я для вас что-нибудь сделать?

— Простите, я не хотел вас задеть. Но неужели вы способны проявить сострадание к человеку, о котором шериф рассказывал такие ужасы?

— У меня своя голова на плечах, мистер Дикин. На кухне осталось кое-что из еды…

— У меня нет аппетита, но за предложение — спасибо.

— Может быть, вы хотите пить?

— Вот это — другое дело! Эти слова звучат для меня музыкой. Весь вечер я следил, как они пили, и это было не очень-то приятно. Вы не могли бы развязать мне руки?

— Я еще не сошла с ума! Если вам хоть на мгновение развязать руки, то…

— Я сразу обвил бы ими вашу прелестную шейку, — Дикин пристально посмотрел на девушку. — Однако дело обстоит совсем не так, как бы мне хотелось. Сейчас я опасаюсь, что не смогу удержать даже стакан с виски. Вы видели мои руки?

Он, как мог, повернулся, и она увидела. Они были невероятно распухшими и синими. Веревка так глубоко врезалась в тело, что кожа собралась глубокими складками, из которых выступала кровь.

— Этот сержант вкладывает в дело весь свой пыл, — заметил Дикин. — Да и шериф вполне составит ему конкуренцию.

Марика сжала губы.

— Если вы обещаете…

— Теперь мой черед сказать — я еще не сошел с ума! Бежать и попасть в руки этих отвратительных индейцев, которыми кишат здешние места?! На сегодня у меня другие планы. Мне бы лишь глоток этой отравы — губернаторского виски.

Но прошло не меньше пяти минут, пока Дикин получил этот глоток. Минуту Марика развязывала ему руки, а еще четыре ушло на то, чтобы пленник добрел до ближайшего кресла и смог восстановить в руках кровообращение. Вероятно, он испытывал ужасную боль, но, глядя на его спокойное лицо, Марика сказала:

— Пожалуй, Джон Дикин потверже, чем о нем думают другие.

— Мужчине не пристало скулить, — он сгибал и разгибал себе пальцы. — Кажется, вы что-то говорили о напитках, мисс Ферчайлд?

Она принесла ему стакан с виски. Дикин одним глотком отпил половину, удовлетворенно вздохнул, поставил стакан на столик рядом, нагнулся и стал развязывать веревки на ногах. Марика отступила, сжав кулачки. Глаза ее сверкнули от гнева. Потом она выбежала из салона.

Когда через несколько секунд она вернулась, Дикин все еще возился с путами. Подняв голову, он с неудовольствием увидел женский револьвер с перламутровой рукоятью, направленный на него маленькой, но не бессильной рукой.

— Зачем вам оружие? — спросил он.

— Дядя Чарльз сказал, что если меня схватят индейцы… — Она запнулась, потом отчаянно взмахнула револьвером. — Будьте вы прокляты, — вы же обещали!

— Убийца, вор, поджигатель, шулер и трус вряд ли станет держать свое слово, мисс. Нужно быть идиотом, чтобы ожидать чего-либо другого.

Он снял путы, с трудом поднялся на ноги, нетвердо подошел к девушке, довольно небрежно вынул револьвер из ее руки, потом очень мягко усадил ее в кресло и двумя пальцами положил его ей на колени. Вернувшись в кресло, он сказал:

— Не бойтесь, леди. На таких ногах я с места не двинусь. Хотите в этом убедиться?

Марика кипела от гнева, обвиняя себя в нерешительности.

— С меня достаточно было вида ваших рук.

— Сказать по правде, мне тоже не очень хочется на них смотреть. — Он взял свой стакан и сделал хороший глоток. — Ваша матушка жива?

— Почему вас это интересует? — Неожиданный вопрос выбил девушку из колеи.

— Я спросил исключительно для поддержания разговора. Знаете, «трудно разговаривать, когда двое людей впервые встречают друг друга. Так жива ваша матушка, или?…

— Жива, но она нездорова.

— Это нетрудно было предположить.

— Почему вы строите такие предположения? Вообще, какое вам дело?

— Никакого, я просто любопытен.

— Какое милое, светское объяснение, мистер Дикин! Никак не ожидала от вас этого.

— Как-никак, я преподавал в университете. А студентам очень важно внушить, что вы светский человек. Вот и пришлось научиться этому. Итак, ваша матушка нездорова. Это печально. Но это объясняет, почему к коменданту форта поехала его дочь, а не супруга, что было бы гораздо естественнее. Но как раз естественности во всей этой истории изрядно недостает. Например, я полагал бы, что ваше место у постели захворавшей матери, а вас несет… Или так — я нахожу совершенно неестественным, что вам разрешили ехать в форт, когда, по крайней мере, двое ближайших родственников — я имею в виду и вашего отца — знают, что в форте эпидемия смертельной болезни. И что индейцы настроены крайне враждебно… Скажите, мисс Ферчайлд, вам это не кажется странным? Конечно, если отец настойчиво просил вас приехать, то ваши поступки становятся более объяснимыми, но не более понятными. Потому что все равно возникает вопрос о подлинной причине такой странной просьбы. Скажите, он прислал вам письмо? Когда это было?

— Я не буду отвечать на ваши вопросы!

— Помимо всех недостатков, которые так любовно перечислил шериф, у меня имеется еще один, — Дикин улыбнулся тонкой, и на удивление, красивой улыбкой, — нахальная настойчивость. Итак, в письме или… Конечно, он прислал телеграмму! — После недолгого молчания он переменил тему. — Насколько хорошо вы знаете полковника Клермонта?

— Знаете, это уже слишком!

Дикин допил виски, вздохнул и улыбнулся еще раз.

— Возможно, вы правы. — Подобрав путы, он стал связывать себе ноги. — Не будете ли вы так любезны… — Он повернулся, скрестив руки за спиной и набросив на изуродованные узлами запястья веревку. — Только не так туго, как было.

Марика связала его и, едва он повернулся к ней, спросила:

— Зачем все эти вопросы? Почему вас так интересует то, что происходит со мной? Полагаю, у вас достаточно своих проблем, чтобы…

— Спасибо за помощь, мисс. — Дикин крошечными шажками добрел до своего прежнего места, уселся на пол и, опустив лицо, неразборчиво произнес: — Разумеется, вы правы. Просто я стараюсь отвлечься от своего бедственного положения.

Марике в его словах и тоне почудилась какая-то насмешка, но она не стала в этом разбираться. Вернувшись в свое купе, она тихонько заперла дверь, но долго еще не могла уснуть, задавая себе вопросы, подсказанные этим удивительным пленником.

Лицо машиниста Банлона, освещенное отблесками яркого света, который локомотив бросал перед собой, было сосредоточенно. Он вел состав, напряженно всматриваясь в полотно железной дороги. Кочегар Джексон был весь в поту — на этом склоне необходимо было поддерживать максимальное давление пара, и он почти непрерывно подбрасывал дрова в топку.

Справившись с очередной порцией приготовленных чурбаков, он захлопнул дверцу топки, распрямился и вытер лоб грязным полотенцем. В этот момент раздался зловещий металлический скрежет.

— Что случилось? — он посмотрел на Банлона.

Тому некогда было отвечать. Он схватился за тормоз и потянул изо всех сил. По составу пробежала цепная реакция торможения. Поезд стал замедлять ход.

— Этот чертов парорегулятор! — отрывисто ответил Банлон. — Опять эта проклятая стопорная гайка! Звони Девлину, пусть тормозит до упора.

Он снял с крюка тусклый фонарь и стал осматривать регулятор. Потом, заподозрив неладное, выглянул в окно и стал смотреть вдоль состава.

Неожиданная остановка разбудила пассажиров. Некоторые из них вышли из вагонов и смотрели на локомотив.

Но один из них, соскочив с подножки, осмотрелся по сторонам, низко надвинул кепку странного фасона и быстро спустился с насыпи. Убедившись, что он невидим в темноте, он побежал к концу состава.

Первым до локомотива, прихрамывая, добежал полковник Клермонт — он ушиб бедро при торможении. С заметным трудом он взобрался по ступеням в кабину машиниста.

— Черт побери, Банлон! Зачем вам понадобилось пугать нас таким образом?!

— Простите, сэр, но все сделано согласно правилам безопасности. — Он держался подтянуто и корректно. — Стопорная гайка парорегулятора…

— Можете не объяснять! — Клермонт потер ушибленную ногу. — Сколько времени вам понадобится, чтобы справиться с этой поломкой? Ночи хватит?

Банлон позволил себе снисходительно усмехнуться.

— Нужно всего несколько минут, сэр.

Между тем человек в странной шапке добежал до одного из телеграфных столбов. Оглянулся на поезд. Видны были только потускневшие фары локомотива, едва освещающие рельсы перед собой. Человек выхватил из-под полы куртки широкий пояс, обхватил им столб и себя. Потом, упершись в столб ногами, ловко перебрасывая пояс все выше, он взобрался наверх, извлек из кармана клещи и перекусил ими провода. Затем сполз на землю.

Банлон выпрямился и стал укладывать инструменты в ящик.

— Готово? — спросил Клермонт.

— Готово. — Банлон прикрыл зевок грязной ладонью.

— До утра продержится?

— Продержится до форта, сэр, чего нельзя сказать о нас с Джексоном. Вот если бы можно было получить по кружке горячего кофе…

— Этого я обещать не могу.

Полковник спустился на землю и пошел в свой вагон, что-то крикнув сержанту Белью. Когда он с трудом взобрался на подножку второго вагона, Банлон дал долгий гудок, и поезд тронулся.

Человек в странной шапке уже поднялся на насыпь. Он еще раз огляделся по сторонам, побежал вдоль состава и вскочил на площадку третьего вагона. Никто этого не заметил.