Ускользающие тени

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Сказать, что Россия стала для нее откровением, значило сказать сущую правду. Еще в самолете, пролетая над темными лесами и первыми белыми пятнами снега поздней осени, Сидония оказалась охваченной тоской этой необъятной страны. Даже вид и запахи ее производили странное и чарующее впечатление, и, пока такси везло ее из аэропорта к центру Москвы, Сидония прильнула к окну, вглядываясь во мрак внезапно наступившей ночи.

Контрасты этого огромного города бросались в глаза: древние позолоченные купола и архитектура времен империи соседствовали с безобразными современными зданиями, бессознательно-агрессивными в своей застывшей непривлекательности. Сидония еще находилась под первым впечатлением от города, пытаясь впитать его, когда машина пробралась по улице Горького и в конце концов доставила ее к отелю «Интурист».

Ее номер оказался современным и комфортабельным, как бывало во всех гостиницах мира. Только когда Сидония раздвинула шторы и увидела внизу ночную Красную площадь, она поняла, что находится в России и нигде больше. Она долго разглядывала собор Василия Блаженного с его разноцветными луковицами-куполами, с его пестрым и причудливым сочетанием девяти колоколен, расположенных в башнях различной высоты, которые имели величественный вид в ослепительном и немного театральном свете прожекторов.

— Народ артистов и романтиков, — сказал ей Род перед отъездом. — Они будут рады тебе.

— Странно. Мне казалось, они давно отбросили свои национальные традиции.

— Не верь этому. Они ревностно берегут их. Подожди, ты еще увидишь Кремль, крошка Сид! Это сногсшибательное зрелище. Они любят, берегут и почитаю всю свою старину.

До этого момента Сидония не слишком верила словам своего агента, но, увидев совершенно сказочный собор при таком восхитительном освещении, ощутив атмосферу огромной древней площади, она поняла, что предстоящие три недели будут самыми захватывающими в ее жизни. Затем ее мысли обратились к Финнану, и Сидония принялась размышлять, что он делает сейчас, позабыв, что в Англии уже три часа пополудни и что он наверняка должен быть в больнице.

«Позвоню ему вечером, перед его отъездом», — решила она, надеясь, что сделать это будет нетрудно.

Московский знакомый Рода Василий Кузьма, представившийся на английский манер Бэзилом, ждал ее, в баре, одетый в совершенно русский на вид, дымчатый костюм. Сидония решила, что он совсем не так стар, каким мог показаться из-за своих седых волос. Рассмотрев его повнимательнее, она определила, что Василию, самое большее, пятьдесят лет; его голубые глаза имели бледный оттенок, но молодо блестели. Поднимая бокал с русской водкой, Сидония почувствовала, что очарована новым знакомым.

— У вас удобный номер? Вам ничего больше не нужно?

— Нет, благодарю вас.

— Отлично. Это один из лучших отелей в городе. «Космос» слишком велик, его строили к Олимпийским играм. А в «Украине» слишком мрачно и неистребима сталинская атмосфера, зато этот отель может принять пять тысяч гостей. Однажды я потерял там целый камерный оркестр и не мог его найти весь день!

Не зная, всерьез он говорит или шутит, Сидония изумленно подняла глаза.

— А «Интурист» — отличный отель. Слишком современный, угловатый, но хороший. Сейчас здесь остановилась группа членов английского парламента, любителей собирать скандальные факты. Это их излюбленное место. — Василий почему-то вздохнул.

Решив, что ее собеседник удивительно мил, Сидония сочувственно кивнула.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но давайте поговорим о концертах: сколько их вы планируете устроить? У Рода не было точных сведений.

— Несколько, сначала упомяну про концерты в Москве. Вы будете выступать в самом Кремле, в одном из самых величественных залов дворца. Концерт предназначен главным образом для «очень важных персон» — правительственных служащих и так далее. Затем вам предстоит играть в Концертном зале имени Чайковского, здесь, на улице Горького, а потом — в Большом зале консерватории. На этом концерте будут присутствовать обычные слушатели, студенты и туристы.

— Они знают обо мне? Может быть, они ждут Джереми Никласа?

— Нет, что вы, афиши уже давно заменили, — улыбнулся Василий, обнажая золотые коронки и осушая еще один бокал водки. — Кроме того, Сидония — вы позволите называть вас так? — Вы гораздо красивее Никласа, а русские зрители очень это ценят.

— Я беспокоюсь насчет программы — она состоит главным образом из пьес георгианских времен. Как вы думаете, подойдет ли она в этом случае?

Василий склонился к ней, игриво грозя пальцем:

— Понятно, значит, вы не знакомы с русской историей! Екатерина Великая правила Россией почти одновременно с вашим Георгом III. Вам придется играть на ее клавикордах, которые были отреставрированы и хранились в Оружейной палате. Для этого случая как нельзя лучше подойдет музыка георгианской эпохи.

Но Сидония почти не слушала его: при упоминании имени короля она испытала странные ощущения. Когда после летней вечеринки Род клялся, что видел призрак, Сидония часто размышляла, неужели это была Сара Леннокс, неужели звуки песни скрипача-цыгана привлекли к ней в дом девушку, жившую в Холленд-Хаусе двести лет назад? Сама Сидония, слишком поглощенная игрой, ничего не видела, но Финнан рассказывал впоследствии, что несколько мгновений он видел, по его описанию, «грустную леди», стоящую на пороге и слушающую клавикорды с изумленным выражением лица. Теперь все было в прошлом. Сидония находилась в древней стране, многое в которой оставалось тайной для Запада, а Финнан вскоре должен был отправиться на другой конец света, в не так давно открытую страну, исследовать причины не так давно открытой болезни.

Сидония не смогла сдержать вздох, и Василий проницательно взглянул на нее:

— Вам грустно? Вероятно, вам пришлось расстаться с мужем?

Она покачала головой:

— Нет, всего лишь с другом. Я одинока, хотя некогда была замужем.

— Как бывает каждый, — философски заметил Василий.

— Да, — кивнула Сидония и взглянула в сторону двери, расположенной справа от стойки бара, с любопытством изучая группу только что вошедших людей.

Она не могла поверить собственным глазам, и тем не менее только что в бар вошел ее бывший муж. Найджел Белтрам не только оказался в Москве одновременно с ней, но и остановился в том же самом отеле!

— Боже милостивый! — ошеломленно выдохнула Сидония.

— Что случилось? — обеспокоснно спросил Василий.

Внезапно ей показалось слишком затруднительным и скучным объяснять ситуацию, особенно из-за этого невероятного совпадения.

— Я только что видела своего знакомого из Англии. Как говорится, мир тесен.

— Это английские парламентарии, — мрачно сообщил ей Василий. — Не хотите ли присоединиться к ним?

— Нет, благодарю вас. Лучше давайте продолжим. Все равно он увидит нас через пару минут, и спрятаться здесь негде.

— Вам неприятен этот человек?

— Нет, я бы так не сказала. Просто с ним придется быть любезной. Вероятно, он сам подойдет. Вы не возражаете?

В широкой улыбке блеснули зубы Василия:

— Вскоре мы пойдем обедать, так что терпеть его присутствие придется недолго. Русский медведь объяснит английскому бульдогу, что у великой музыкантши и ее московского агента серьезный разговор, и бульдогу придется уйти.

Сидония подавила смешок. Найджел, у которого недавно появился очередной подбородок, действительно напоминал бульдога, причем положение не спасали даже его величественные, немного старомодные манеры. Она отметила, что Василий вызвал у нее улыбку простым, но остроумным оборотом, однако лишенным всякой нелюбезности.

— Благодарю вас, мистер Медведь, — произнесла она.

— Рад служить, мадам. Итак, какой обед вас устроит? В этом отеле три ресторана, один расположен прямо над нами и называется «Золотым залом», там подают традиционные блюда…

— Это звучит заманчиво, — отозвалась Сидония. — Я бы не отказалась.

— Тогда пойдемте. Если вы встанете справа от меня, бульдог может вас не заметить. Он стоит спиной к залу, у стойки.

Их бегство удалось, хотя Сидония понимала, что в конце концов им с Найджелом придется встретиться. Поднявшись по широкой лестнице, она очутилась в самом уютном из ресторанов, в каких когда-либо бывала. Столик стоял у окна, из которого открывался вид на оживленную улицу Горького, в другом конце зала помещались площадка для танцев и эстрада, где группа музыкантов в национальной одежде играла на балалайках. Сидония едва смогла прийти в себя, очутившись в атмосфере совершенно иной, романтичной и необычной культуры.

— Я думала, в России серо и тоскливо, не так, как здесь.

— Эта страна наполнена тоской, серость привычна для нее, — ответил Василий, — но истоки этой тоски, кроются слишком глубоко, их происхождение слишком загадочно, чтобы быстро исчезнуть. Вспомните о наших древних монастырях, о церквях с куполами-луковицами, иконах и полузанесенных снегом дворцах. Ничто не сможет изменить их, даже войны и революции.

Неизвестно почему, на глаза Сидонии навернулись слезы.

— Какие прекрасные слова! Я буду стараться изо всех сил, играя для русских слушателей.

— Завтра вы сможете посмотреть клавикорды. А теперь обязательно подкрепитесь — любовь и разлука приносят печаль.

— Кто лучше русских, — произнесла Сидония, улыбаясь сквозь слезы, — знает, что имел в виду Чехов?

— Великий человек, — кивнул в ответ Василий. — Давайте выпьем за него.

Они подняли бокалы и выпили водку одним глотком, по московскому обычаю.

Весть мгновенно облетела весь Лондон: королевская невеста оказалась не просто дурна собой, а воистину уродлива; более того, она пила кофе вместо чая, не брала в рот вина, мучилась приступами морской болезни по пути из Гаксхавена в Гарвич и появилась на причале в платье ужасного фасона, без малейших признаков пудры и румян на лице! Язвительный и умный Гораций Уолпол заметил, что у принцессы прекрасные волосы и «недурная» внешность, а затем разразился хохотом, пока герцогиня Гамильтон, которая путешествовала с будущей королевой, пустила слух, что Шарлотта перепугалась и побледнела, едва заметив Сент-Джеймсский дворец.

Готовясь принять ее, как только карета остановится у подъезда, на ступенях выстроились все придворные кавалеры и дамы Англии, в том числе и леди Сара Леннокс. Приближенные короля, видя, как вытянулось его лицо при первом взгляде на будущую жену, считали, что заметили попытку скрыть неприятное удивление от столь перепуганной и уродливой особы.

— Различия между королевой и леди Сарой образуют совершенно поразительный контраст, — прошептал лорд Гленберви своей жене, и оба со злорадством улыбнулись.

Сам Фокс на время лишился дара речи при виде внешности, или, вернее, недостатков внешности, Шарлотты Мекленбургской. Она и в самом деле была чрезвычайно бледна, угловата, с обезьяньими чертами; впечатление довершали толстый нос с заостренным кончиком, широкий рот, невыразительные, похожие на пуговицы глаза на бесцветном лице. Что касается фигуры, то принцесса оказалась костлява и совершенно плоскогруда. Единственным украшением девушки были ее волосы — мягкие и пышные, напоминающие темное облако. В отличие от нее, свояченица Фокса, одетая как подруга невесты, блистала подобно серебристой луне.

Вопрос о том, стоит или нет Саре сопровождать королевскую невесту, вызвал в семье настоящую гражданскую войну. Девушка сама захотела принять приглашение, уверяя, что начнутся «шумные разговоры», если она откажется, и решив в конце концов бросить вызов всему бомонду. Будучи дочерью последнего из герцогов Ричмондских, она должна была стать первой подругой невесты, и ее отказ действительно бы вызвал сплетни. С другой стороны, Кэролайн считала, что приглашение следует с достоинством отклонить, и Сьюзен Фокс-Стрейнджвсйз поддерживала ее. Граф Килдер, муж старшей сестры Сары, считал, что ее отсутствие на церемонии вызовет скандал, а его жена Эмили, которая в конце июля родила сына, скорее была склонна согласиться с мужем, нежели возразить. Решающее слово, как и следовало, ожидать, осталось за Фоксом.

— Сэл, ты, как первая среди девиц… — он многозначительно прищелкнул языком при этом слове, — …Англии, должна занять свое место первой подруги несмотря ни на что, и пусть король видит твое прелестное личико и раскаивается!

Облокотившись на его стол, Сара ответила шепотом:

— Откровенно говоря, сэр, я и сама хотела показать ему нос, если вы простите мне такое выражение.

— Так покажи ему, черт побери! Не слушай сестру, делай, как решила, детка.

Так, в этот августовский вечер все было решено. А теперь наступил сентябрь, приближался день свадьбы короля, и Сара, отчаяние которой сменялась злостью, а любовь — гордостью, примеряла сверкающее платье, отделанное серебристым кружевом и расшитое тысячами жемчужин. На церемонии она стояла совсем рядом с королевой, еще более уродливой от такого соседства. Отмщение состоялось, и великолепное презрение Сары было, к ее торжеству, замечено всеми присутствующими.

По причинам, известным только ей одной, принцесса Уэльская не вышла встречать свою сноху, прибывшую с согласием на брак из Германии и уже считающуюся королевой. Поэтому молодому королю пришлось объяснить своей семнадцатилетней невесте, как ей следует быть одетой на церемонии. Трепещущая Шарлотта удалилась переодеваться в сопровождении своих фрейлин.

Церемония должна была состояться в восемь часов, и за несколько минут до назначенного часа его величество вместе со свитой отбыл в Королевскую часовню, в то время как невеста еще только выходила из своих покоев под звуки труб и барабанов.

— Боже мой! — воскликнул Уолпол, обращаясь к ближайшему соседу. — В Биллинсгейте я видывал и получше!

Королева почти утопала в серебристо-белом платье и бесконечно длинной пурпурной бархатной мантии, отделанной горностаем, которую на ее плечах поддерживали массивные перламутровые пряжки. Она выглядела бы величественно, если бы мантия оставалась на месте, но ее все оттягивал остальную одежду, обнажая почти до пояса спину несчастной девушки. В таком облачении они почти не могла передвигаться самостоятельно, и невесту поддерживали с двух сторон герцог Йоркский и принц Уильям, иначе она оказалась бы не в состоянии волочить за собой громоздкую мантию. Придя королеве на помощь со своей обворожительной улыбкой, леди Сара Леннокс велела остальным девяти подружкам помогать ей нести шлейф. Как первая подруга, Сара шла позади королевы, Сьюзен Фокс-Стрейнджвейз замыкала шествие.

Фокс живо вспомнил другое собрание в Королевской часовне — то, когда король не сводил с Сары глаз на протяжении всей службы, а бомонд гудел от сплетен. Теперь в церкви воцарилась та же атмосфера, когда свита невесты приблизилась к алтарю и Сара оказалась всего в двух шагах позади королевы. Королю удалось держать себя в руках до тех пор, пока архиепископ Кентерберийский не произнес: «И как послал Ты свое благословение Аврааму и Саре для их великого утешения».

— Он не в силах скрыть свое смущение, — с удовольствием заметил Уолпол. — Его лицо покраснело, как перезрелый плод.

Фокс тоже со злорадством отметил, как неловко чувствует себя его величество. Видимо, это отметил не он один, так как по церкви пронесся довольно громкий ропот. Когда король со своей невестой заняли кресла с одной стороны алтаря, а принцесса Уэльская — лицом к ним с другой стороны, все видели, что его величество не может отвести глаз от прелестной подруги его невесты, которая, по словам Уолпола, в тот день была особенно хороша.

Между тем время близилось к половине одиннадцатого, церемония уже утомила гостей, пора было завершить се праздничным ужином. Но, по-видимому, уныние невесты уже поразило прежде беспечный и веселый холостяцкий двор короля. Ибо, когда все гости вернулись из часовни в Салон, они обнаружили, что ужин еще не готов и что их ожидает еще один скучный антракт.

— Пока мы ждем, я могла бы поиграть на клавикордах, — предложила новоиспеченная королева по французски.

Уолпол вытаращил глаза:

— Боже милостивый, даруй мне терпение! Меня просто распирает от жалости.

— Тсс, — шепнул ему Фокс. Гораций понизил голос:

— Вы только взгляните на нее, старина, посмотрите, как она завернута в эти роскошные ткани и все же почти раздета! — И тут же он громко воскликнул: — Браво, мадам! Просим вас! — И зааплодировал. — Хвала Богу, если она не будет петь, — продолжал он тихо. — черт побери, да она начинает!

Наконец все гости расселись в гостиной, а маленькая белолицая фигурка, уже освобожденная подружками от громоздкой мантии, заняла место за клавикордами и начала играть, подпевая себе слабеньким дрожащим голосом, пытаясь исполнить пьесу неаполитанца Пьетро Паради.

Гораций Уолпол прищурился, пытаясь сосредоточиться. Со своего места Фокс слышал, как он бормочет:

— Ни внешности, ни манер, ни талантов — это безнадежно. Да, ваше величество, вы и впрямь сделали наихудший выбор. — И тут же оглянулся, надеясь, что никто не слышал его язвительных слов.

Глядя на королеву и мужчину, который некогда любил се, Сара чувствовала, как горит ее сердце. Ей хотелось одновременно и смеяться и плакать. Как же они оба были трогательны, бедная дурнушка-королева в особенности! Но, несмотря на всю ненависть к ней Саре захотелось попросить Шарлотту прекратить игру, посоветовать ей не ставить себя в глупое положение, сказать, что она бездарна и что весь бомонд уже отточил коготки. Прекрасная и безутешная, шестнадцатилетняя девушка смотрела на свою соперницу с выражением, близким к сочувствию, и удивлялась собственному необъяснимому великодушию.

Дорожный будильник затрещал в восемь утра по российскому времени, и Сидония перекатилась по постели, отчаянно желая прекратить этот треск По любым, даже московским меркам, у нее было зверское похмелье, и тошноту вызывала сама мысль о том, что придется вставать и куда-то идти. За окном простиралась залитая утренним светом Москва — Красная площадь, собор Василия Блаженного и Кремль. Чувствуя себя отвратительным старым пьяницей с Дикого Запада, Сидония сунула голову под холодную воду. Неожиданно варварский метод лечения подействовал, и час спустя, позавтракав чашкой кофе с какой-то удивительно странной едой, она смогла спуститься в холл, где предыдущей ночью назначила встречу с Василием Кузьмой.

На этот раз импресарио явился не один — приближаясь, Сидония заметила, что рядом с ним стоит, посвистывая, молодой русский. Пренебрегая правилами приветствия, она направилась прямо к ним.

— Привет, надеюсь, я не опоздала. Похоже, прошлым вечером водки было чересчур много.

— Ну, это вряд ли, — широко улыбнулся незнакомец.

— Помолчи, — прервал его Василий. — Сидония, позвольте представить вам Алексея Орлова. Вы не против, если сегодня он будет сопровождать вас в Кремль — у меня, к сожалению, срочные дела — и заодно поупражняется в английском?

— Вы скрипач? — обратилась Сидония к новому знакомому, будучи уверенной, что она уже слышала это имя.

— Да. Скоро я уезжаю на гастроли в Европу. Василий — мой менеджер. Рад с вами познакомиться, мисс Брукс. У меня есть кассета с записью вашего концерта — друг привез мне ее из Франции. — Алексей выпалил все это на одном дыхании, а потом добавил: — Я ваш страстный поклонник. Честное слово. — И он с поклоном поцеловал руку Сидонии.

— Надеюсь, что мне удастся услышать вашу игру и отплатить вам за комплимент. Я читала о вас в «Индепендент» — вас назвали совершенно особенным.

— Совершенно особенным? — Алексей удивленно поднял бровь.

— Это сленговое выражение, означающее что-то вроде «необыкновенный, выдающийся».

— А что такое «сленговое»? — тут же поинтересовался Алексей, эффектным движением пожав плечами.

В его внешности, как и у многих русских, было нечто татарское, причем поражало сочетание выразительных, как у фавна, черт лица и миндалевидных глаз. Сложением скрипач напоминал знаменитого балетного танцовщика Барышникова, ибо был таким же невысоким, крепким и гибким. Будучи не выше ростом, чем сама Сидония, Алексей с его несколькими лишними дюймами производил впечатление силы и подвижности.

— Потом я объясню вам, — ответила она и повернулась к Василию. — Когда же мы увидимся с вами?

— Вечером. Я отвезу вас в телецентр — о концерте из Кремля будут снимать передачу.

— Встретимся в шесть в баре?

— Лучше внизу, у лестницы. Там вы наверняка не столкнетесь с бульдогом.

— Вы привезли с собой собаку? — с недоумением спросил Алексей.

— Сейчас я вам все объясню, — пообещала Сидония, и они все вместе направились на Красную площадь.

Она никогда не могла понять, что же такое, собственно, Кремль. Сталинский режим и враждебная пропаганда оставили у Сидонии впечатление, что Кремль — это угрюмое серое здание, из которого служащие КГБ посылают шифровки и шпионят за остальным миром. Но вся необыкновенная красота этого места открылась ей, едва она в сопровождении скрипача вступила на одну из самых больших площадей, какие когда-либо видела. По одну ее сторону тянулась массивная зубчатая стена, за которой виднелось здание с зеленой крышей и золотые купола, по крайней мере, двух соборов. Прямо напротив возвышался восхитительный собор Василия Блаженного, а под стеной торчал, только портя все впечатление, по мнению Сидонии, красный гранитный мавзолей Ленина.

— Где же Кремль? — оглядываясь по сторонам, спросила она.

— Здесь, за стеной.

— Но там только дворец…

— Кремль — это целый город, — объяснил Алексей, по-видимому, поразившись ее невежеству. — Средневековый, укрепленный и очень красивый. Пойдемте, англичанка, я покажу вам.

Взяв Сидонию за руку, он провел ее по всей площади вниз, к Москве-реке, где стена продолжалась вдоль берега, доходя до места, где некогда был подъемный мост.

— Ну, теперь поняли? — нетерпеливо спросил он.

— Да. Жаль, я и понятия об этом не имела.

— Подождите, мы еще не были внутри! Посмотрим, что вы скажете тогда!

— Я думала, вы не знаете, что такое разговорная речь, — подозрительно заметила Сидония.

— Иногда я сам себя удивляю. — Алексей прищурил топазовый глаз.

— Так когда я услышу вашу игру?

— Позднее. А теперь пойдемте учиться.

Они поднялись по скату и прошли через ворота крепости. За стеной находилась группа таких сказочных строений, что Сидония не знала, в какую сторону смотреть сначала, а величественный Большой Кремлевский дворец, в котором, по словам Алексея, было свыше семисот комнат и залов, оказался всего-навсего малой частью этой группы. Позади дворца располагалась Соборная площадь, ее плотно окружали три собора и две церкви, все они казались белоснежными под ярким солнцем, золотые купола отражали каждый лучик, отбрасывая тонкие полосы света на бледные булыжники внизу.

Дальше возвышалась колокольня Ивана Великого — самое высокое здание крепости с таким же золоченым, как у остальных строений, куполом, тень от которого падала на тенистый парк позади колокольни. Но, несмотря на все это, воображением Сидонии завладела ошеломляющая атмосфера раннего русского искусства, пропитанная ароматом курений, усыпанные драгоценными камнями иконы — олицетворение былого могущества России.

В здании, которое некогда занимал Оружейный дворец, была устроена выставка — Сидония еще никогда не видела ничего подобного. Здесь, в огромных стеклянных витринах, были представлены личные вещи русских царей. Она увидела громадные ботфорты Петра I и двойной трон, который он занимал вместе со, своим помешанным братом. В окошко позади этого трона их сестра нашептывала наставления. Сидония видела трон Ивана Грозного из слоновой кости — «рыбьего зуба», как его называли в России, его отделанную мехом шапку, блестящие драгоценности и монаршьи знаки, одежду, которую носил последний из царей, мученик Николай II.

— А теперь платья, — сказал Алексей. — Это вам понравится.

В следующем зале оказались коронационные и брачные облачения императриц и цариц — такие маленькие, что Сидония долго размышляла, какими должны были быть их владелицы, — сшитые из роскошных тканей и надетые на манекены, отчего выглядели почти как живые.

— А это, — указал Алексей, — вещи Екатерины Великой. Вы знаете, что это была за женщина?

— Она и в самом деле имела сотни любовников?

— Тысячи. Хотел бы я жить в то время!

Сидония рассмеялась:

— Почему же? Вы надеялись бы оказаться одним из них?

— Я бы сделал все возможное — такова фамильная традиция.

— Что вы имеете в виду?

— Оба моих знаменитых предка, Григорий и Алексей, были ее фаворитами. Я назван в честь одного из них.

Сидония издала неопределенное восклицание, совершенно очарованная удивительным юношей.

— На старости лет — ей уже было шестьдесят — Екатерина влюбилась в двадцатидвухлетнего Платона Зубова, поручика кавалерии. Ему здорово повезло!

— Боже мой, в чем же тут везение? Должно быть, он стал ее игрушечным мальчиком.

— Игрушечным мальчиком? — изумленно переспросил Алексей.

— Так называют молодого любовника, которого обычно содержит пожилая женщина.

— А, понятно. — Скрипач задумчиво оглядел ее с ног до головы. — Сколько вам лет, мисс Брукс?

— Тридцать четыре, невоспитанный юноша. А сколько вам?

— На одиннадцать лет меньше. — Он пожал своими широкими плечами. — Впрочем, какая разница? Итак, будьте внимательны!

Платье из серебристого тончайшего шелка было самым великолепным экземпляром в коллекции императрицы, но еще сильнее поразили Сидонию маленькие вещицы милой распутницы Екатерины. Она долго разглядывала серьги и браслеты, броши и гребни, но больше всего ей понравились табакерка и туалетная шкатулка. В них чувствовалось нечто не царственное, а просто человеческое, так же как и в пенсне, лежащем на столе вместе с гусиными перьями и чернильницей Екатерины.

— А теперь посмотрим экипажи, — предложил Алексей. — Идемте!

Они покинули полные сокровищ витрины и прошли в, огромный зал, где располагались экипажи русских царей. Кареты, расписанные Буше, в которых ездили Петр I, Екатерина I и Елизавета Петровна, соперничали друг с другом в красоте. Но куда больше Сидонию привлекли два довольно странных экипажа: огромные сани на полозьях с тентом наверху, размером с садовую беседку и детский догкарт — высокий двухколесный экипаж с местом для собак под сиденьем.

— Чьи они? — спросила Сидония у Алексея, кивая в сторону длинных, саней.

— Они принадлежали Елизавете Петровне, внебрачной дочери Петра I. Он женился на ее матери позднее. Она доехала из Санкт-Петербурга в Москву за три дня, чтобы завладеть короной.

— Должно быть, она мчалась как ветер.

— На смену приготовили шестнадцать лошадей, чтобы она не останавливалась ни днем, ни ночью. Видите, какая жаровня внутри согревала ее?

— Да.

— Здесь она спала и ела. Надеюсь, что ночной горшок она опорожняла не в то время, когда проезжала мимо деревень.

— Что за грубость! Лучше расскажите об этом догкарте.

— В нем ездил Петр I, когда был еще мальчиком. Мне он нравится — так начинаешь понимать, что этот великий государь тоже был человеком.

— Да, и при виде его ботфортов тоже. А где клавикорды?

— Во дворце. Пойдемте.

Размышляя о том, не показным ли является хозяйское поведение Алексея, Сидония последовала за ним по белому коридору, ведущему ко дворцу.

— Клавикорды унесли в бальный зал перед концертом. Он на втором этаже.

Скрипач заспешил по широкой лестнице и свернул в коридор, на стенах которого висели канделябры. Он остановился перед великолепными двустворчатыми дверями с резным изображением российского двуглавого орла над ними.

— А нас пустят?

— Разумеется. Здесь вам придется репетировать. Зал оказался гигантским, с его балкона открывался вид на реку, колонны каррарского мрамора шли вдоль стен с малиновыми драпировками, расшитыми белыми и золотыми листьями. В дальнем конце зала, напротив балкона, располагалось возвышение, где некогда играл оркестр. Здесь, прямо посредине сцены, стояли прекрасные клавикорды, изготовленные, как узнала Сидония, подойдя ближе, Джейкобом Киркманом примерно в 1750 году.

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Работы Киркмана, да еще в таком отличном состоянии!

— Их настроили заново сегодня утром.

Сбросив пальто, Сидония присела к инструменту, чувствуя, как подрагивают от ее прикосновения клавиши, и вдруг, под влиянием увиденного за сегодняшний день, заиграла искрометную сонату Скарлатги. Она не замечала, как пристально следит за ней Алексей, который до сих пор, несмотря на свою развязность, толком не успел ее рассмотреть.

Триумф оказался полным. Именно за Сару Леннокс, а не за королеву пили сегодня в Лондоне, и все сомнения насчет ее участия в церемонии в качестве подружки невесты были теперь окончательно отметены.

На следующее утро после королевской свадьбы был устроен пышный прием. Наряженная в свое платье подруги невесты, Сара была обязана стоять рядом с королевой вместе с остальной свитой, пока той представляли придворных: женщин — герцогиня Гамильтон, а мужчин — герцог Манчестерский.

В самом разгаре церемонии представления дряхлый якобит лорд Уэстморлэнд, преданный самому Принцу-Красавчику, подошел выразить свое почтение. Проходя мимо выстроившихся дам, старик, зрение которого с годами ослабло, упал на колени перед самой красивой из них и поднес ее руку к губам, восклицая: «Какая прелесть!»

Покраснев, Сара со смехом возразила:

— Но я не королева, сэр. — И она повернула его в нужном направлении.

Это событие заметил весь двор, ибо при всех недостатках своего зрения старик был явно разочарован увиденным.

Рассказ об этом облетел весь Лондон, и Джордж Селвин, известный остряк и балагур, в знак одобрения поднял тост за Сару и лорда Уэстморлэнда, воскликнув: «Вы же знаете, он всегда любил претенденток!» Сразу же родилось прозвище Прекрасная Претендентка, Сару восхваляли в театре и поднимали за нее тосты на всех балах и вечеринках, а красавец лорд Эрролл, которого Гораций Уолпол считал самой видной фигурой во время коронации, в которой Эррол участвовал как старший коннетабль Шотландии, просил, или, скорее, умолял, Сару стать его женой. Сезон, который начался так плачевно и ужасно, закончился бурным весельем, омраченным только тем, что Сте вновь уехал, а Чарльз Джеймс дулся, потому что его кузина Сьюзен Фокс-Стрейнджвейз, в которую он считал себя влюбленным, хотя той уже исполнилось двадцать, вернулась к себе домой.

Уезжая, Сте с важным видом посоветовал Саре: «Не отказывайся от хорошей партии, если она подвернется, и не слишком часто появляйся на людях».

Однако именно в театре, посещения которого она не собиралась прекращать, жизнь Сары круто переменилась. Вспоминая то время, когда король сидел в ложе напротив, не отрывая от нее взгляда на протяжении всей пьесы, Сара подняла глаза, чтобы посмотреть, кто сидит напротив нее на этот раз, и была заинтригована видом незнакомца. На месте, которое некогда занимал Георг, сидел элегантный красавец — стройное томное существо, всем своим видом напоминающее французского маркиза.

— Кто этот денди? — прошептала Сара леди Тарриет Бентинк, сидящей рядом.

— Понятия не имею. Но каков кавалер!

— Да, это верно. Я обязательно разузнаю его ими.

Леди Гарриет рассмеялась:

— Вы заинтересованы, леди Сара? Я думала, что вы теперь будете более осмотрительны с мужчинами. Обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду, не так ли?

— Вы говорите о его величестве? С моей стороны это было всего лишь увлечение.

— В самом деле? — Очевидно, леди Гарриет было непросто сбить с толку.

Сара решила, что благоразумнее всего будет промолчать, и принялась разглядывать джентльмена, сидящего напротив, с большим интересом, чем она в действительности испытывала. Почувствовав ее пристальный взгляд, красавец поднял глаза и поклонился.

— Нам просто необходимо быть представленными друг другу, — прошептала Сара своей спутнице.

— Тогда будем надеяться, что вам удастся сделать это до Рождества.

— В самом деле, завершение сезона будет особенно удачным в объятиях такого очаровательного мужчины. Это было бы настоящее торжество, — ответила Сара, грациозно кивая головкой незнакомцу. В это время перед ее мысленным взором вставало опечаленное лицо короля, как будто он уже узнал о произошедшем.

По мнению Сидонии, концерт произвел самое лучшее впечатление. Вся иерархическая лестница влиятельных, людей России, в том числе один из потомков Романова, чудом оказавшийся в Москве в эти дни, устроила овацию. Но самые бурные аплодисменты вызвала вещь, которую она решила включить в программу в последнюю минуту, — пьеса Генделя в переложении Сидонии для клавикордов и скрипки. Сочетание звуков двух инструментов было ошеломляющим. Несомненно, Алексей был гением в своем роде. В его руках скрипка пела, вздыхала и плакала, к тому же он был наделен даром тонко чувствовать музыку любого времени, уверенно ориентируясь в мелодиях Ренессанса, барокко, классики и джаза.

Омрачало вечер только присутствие в зале группы английских парламентариев, хотя Сидония уже давно поняла: Найджелу известно, что она в Москве, так как афиши с ее фотографиями были расклеены повсюду. Но, едва начав игру, она позабыла о бывшем муже, а момент, когда Алексей в своем дурно сшитом фраке со скрипкой в руках поднялся на сцену, наполнил ее особым воодушевлением. Великолепный зал взорвался аплодисментами, выслушав блистательный дуэт москвича и англичанки.

Последующий прием был устроен в царской столовой. Объяснив, что это огромная честь, Алексей прошептал:

— Вы им понравились, мисс Сидония. Не все приезжие артисты удостаиваются такого внимания.

— Но это не только моя заслуга. Здесь множество других известных людей.

— Да, посланники, парламентарии и тому подобное. И только мы с вами принадлежим к миру-искусства.

— А как же директор балетной труппы Большого театра?

— Ну, это другое дело. — Алексей обнял ее за талию. — Вы играли действительно отлично. Могу сказать, что вы просто удостоили меня своим аккомпанементом.

— Вероятно, по телевидению будет показан лишь небольшой фрагмент концерта.

— Они покажут столько, сколько смогут. Дорогая, это настоящий успех!

— Неужели вам и в самом деле нужны уроки английского? — поинтересовалась Сидония, прищурив глаза и улыбаясь.

— Только если вы будете моим учителем. А теперь я должен задать вам один вопрос.

— Какой же?

— Почему вот тот жирный английский гай так уставился на вас?

— Гай — американское слово, и к этому человеку оно совершенно неприменимо. А смотрит он потому, что мы с ним когда-то были женаты.

У Алексея заметно отвисла челюсть, и он пробормотал что-то по-русски; по интонации Сидония поняла, что это было какое-то жуткое ругательство.

— Вы его жена?

— Была женой — когда-то. Мы развелись несколько лет назад.

— Но он все еще любит вас — я, Алексей Орлов, могу в этом поклясться. А сейчас мы бросим ему вызов. Идемте.

Сидония подала руку юноше, который, став в ее глазах еще более талантливым и эксцентричным в эту минуту, утащил ее знакомиться со своими соотечественниками.

Очевидно, Найджел на время лишился дара речи, хотя вскоре после того, как начался ужин, бывший муж Сидонии с бокалом шампанского в руке решительно направился к ней.

— Будем спасаться бегством? — спросил Алексей.

— Нет, я должна поздороваться.

— Блестяще, дорогая, — произнес Найджел, подходя к Сидонии и целуя ее в щеку прежде, чем она смогла отстраниться.

— Я рада, что тебе понравилось, — холодно ответила она. — Это Алексей Орлов, скрипач.

— Прекрасная игра, — искренне произнес Найджел, обращаясь к Алексею, и Сидония увидела, что он вновь вошел в роль своего в доску парня.

— Рад, что вам понравилось. А вы играете на каком-нибудь инструменте, мистер Брукс?

— На самом деле я — Белтрам. Найджел Белтрам. Нет, у меня не так много времени. Я слишком занят в палате.

Алексей изобразил изумление:

— В палатах? Но ведь домашняя, работа так утомительна. Вы должны обязательно научиться играть — по крайней мере на фортепиано. Это так возвышает душу!

Он поклонился и отошел, оставив Сидению и Найджела друг с другом.

— Слава Богу, этот сопляк убрался. Как насчет ужина? Еда здесь просто отвратительна. Зато я разыскал превосходный ресторанчик при шведском отеле. Скажи же, что ты согласна, — самое время возобновить наши дипломатические отношения.

Сидония смутилась:

— Знаешь, Найджел, с моей стороны будет невежливо взять и уйти — я одна из почетных гостей. Но я предчувствую, что в случае моего отказа ты станешь настаивать. Поэтому я предлагаю сделку: если я пообещаю поужинать с тобой завтра вечером, ты обещаешь сегодня оставить меня в покое?

Тяжелая работа мысли отразилась в глазах Найджела, но, видимо, он пришел к удовлетворительному заключению, потому что широко улыбнулся и ответил:

— Встретимся в верхнем баре отеля завтра, ровно в семь. Только не опаздывай. — Он бегло чмокнул ее и отошел.

— Убрался? — спросил неведомо откуда возникший Алексей.

— Да, но ненадолго.

— Да уж, это верно. Он хочет вернуть вас.

— Ну, тут у него ничего не выйдет, — решительно возразила Сидония. — А теперь давайте пройдемся. Вы можете быть моим переводчиком.

— О’кей. Рад стараться.

И Сидония вместе с русским гением растворилась в толпе.