Утес дракона. Палеофантастика русской эмиграции

Тэффи ЧУДОВИЩЕ ЛОХ-НЕССА[16]

Ну-с, дело Ставицкого[17] покончено. То есть, конечно, будут еще разные разоблачения, скандалы и даже аресты, но для нас особого интереса все это уже не представляет.

Так что можно спокойно вернуться к чудовищу Лох-Несса[18].

Ужасно жалко, что это скверное дело с прозаическими мошенниками отвлекло нас на столько дней от милого чудовища.

Теперь даже трудно как следует вспомнить все подробности.

Но постараемся.

Итак: по свидетельству вдовы (вот имя уже и забыли!), голова у чудовища размером в поперечнике 13 дюймов, глаза в поперечнике 20 дюймов и злые, как у коровы.

Шея у чудовища в десять метров и совершенно свиная.

По свидетельству велосипедиста, у чудища девять горбов.

Велосипедист очень честный человек. Он говорит прямо:

— Не хочу врать, точно сосчитать горбы я не успел, так как находился от чудища на расстоянии пяти километров. Может быть, горбов было и больше, но я успел досчитать только до девяти. А врать не хочу.

Прохожая девица разглядела только хвост, длиною приблизительно в 20 метров четыре сантиметра. О том, что она врать не хочет, девица не упоминала.

По отпечаткам оказалось, что у чудовища четыре правых задних ноги. Но какая-то старуха ясно разглядела, что чудовище шло, опираясь на плавники.

Африканский охотник ничего не видел, но слышал такой ужасный шум, что безумно перепугался.

Ученые натуралисты изучили отпечаток лап. Другие ученые натуралисты сказали, что это не лапы, а просто тина. Нашли еще какие-то следы чудовища, о которых детально не рассказывается. Следы эти анализировали и нашли, что они принадлежат не чудовищу, а насмерть перепуганному африканскому охотнику.

Еще одна баба заявила, что встретила чудовище на берегу, но, так как было темно, то разглядеть его не могла и в точности определить ни размера, ни формы не берется. Заметила только, что коренные зубы у него круглые, как у петуха.

Вот приблизительно все, что мы знаем о чудовище из свидетельских показаний. И мы были накануне самых великих открытий, потому что на берегу Лох-Несса должны были открыться новые отели. И уже гуляли по берегу сотрудник «Дейли мейль» и сотрудник «Морнинг пост» и многие другие сотрудники гуляли и все примечали. И уже сотрудник «Дейли мейль» слышал какой-то шум и видел какой-то след (кажется, след сотрудника «Чикаго трибюн»). Так неужели же вы думаете, что сотрудник «Морнинг пост» уступит в чем-нибудь сотруднику «Дейли мейль»? Если тот увидел след, так этот увидит два следа. Если тот увидел голову, так этот сочтет долом чести увидеть две головы. Потому, что его газета ничуть не хуже и пребывание его оплачивают ничуть не меньше, и главное — он такой же талантливый журналист, как и тот, если не лучше.

Так и бродят они вокруг озера, с кодаками, с арканами, с полевыми биноклями, бродят и пугаются друг друга.

Но, конечно, как у всякой знаменитости, у Лох-Несса появились клеветники и завистники. Стараются унизить чудовище. Какой-то профессор, позавидовавший интересу, окружающему чудовище, заявил, что это просто куча торфа. Швейцария существования чудовища не оспаривает, но говорит, что у нее таких сколько угодно. Что ни озеро, то чудовище, и все самые допотопные. Но только до сих пор швейцарцы об этом молчали, потому что они по природе враги всякой рекламы. А кроме того, они считали, что ничего нет удивительного, если из озер лезут допотопные чудища. Пленозавр? Но кого же это может заинтересовать? У них в Швейцарии на это никто и внимания не обращает.

В советской России тоже всколыхнулись.

— Давай чудовище!

Моряки в Черном море видели какую-то штуковину, аршин в десять длины. Но если это можно отнести к «нашим достижениям», то согласны увидеть и в двадцать.

Да это, между прочим, для России далеко не новость. Я сама слышала когда-то рассказ очевидца о морском чудовище.

Очевидец был человек сухопутный, но с морскими наклонностями. Был он помещиком средней полосы России. Человек в летах, в чесунчовом пиджаке, в шляпе-панаме, которою так гордились всегда ее владельцы. Шляпа эта была всегда грибообразна, некрасива, неудобна и безумно дорога. Достоинство ее (единственное) заключалось в том, что ее «если понадобится, то можно свободно сложить в шестнадцать раз». Никак не могу себе представить такого случая, чтобы человеку понадобилось сложить свою шляпу в шестнадцать раз. Во время землетрясения, что ли?

Но не будем отвлекаться.

Итак, это был помещик. Встретилась я с ним в имении у знакомых, верстах в десяти от Тулы. Помещик этот тоже приехал в гости и рассказывал, как он два года тому назад проделал удивительное и редкостное путешествие из Севастополя в Ялту на пароходе. Наверное, немногим доводилось сделать такой пробег.

Прежде всего, «погода была — лютый шторм. В девятнадцать с половиной баллов. Волны с грохотом перекатывались через верхушки мачт. Грот-мачту сорвало. Ее заменили фох-мачтой.

— Трави шкот! — кричал обезумевший, но не растерявшийся капитан.

Но травить было нечего. Все шкоты снесло в море.

Все запасные вымпелы погибли.

Мы шли, лавируя против ветра довольно ровным ходом тридцать два узла в час.

Так мотало нас восемь дней. Ни одной склянки не уцелело. Так что отбивать было нечего, и мы совершенно потеряли понятие о времени. Один говорит “сейчас ночь”. Другой кричит “полдень!” и бежит завтракать.

Капитан положил корабль левым галсом направо. Он меня очень любил и я почти все время проводил у него на рубке, следя за компасом и прочими аппаратами секретнейшей важности».

— Неужели вы восемь дней шли до Ялты? — удивился кто-то из слушателей.

— Разве я сказал восемь? — спросил помещик. — В таком случае, очень может быть, что я ошибся. Очень может быть, что не восемь, а девять.

«Так вот, как-то раз сидим мы с капитаном после завтрака у него на рубке, как вдруг он хватает бинокль, смотрит вдаль и бормочет:

— Тысяча громов! Так я и знал!

— Что такое?

— Да вот, — говорит, — не хотите ли полюбоваться? Морская змея.

Я хотел было схватить бинокль, но в нем уже не было надобности. В каких-нибудь трех-четырех кабельтовых от нас плыло чудовище. Сказочной величины. Ну, примерно от головы до хвоста — верст девять».

— Господи! — крикнул кто-то из слушателей. — Да ведь это значит, как отсюда до Тулы?

— Н-да, — согласился помещик. — Приблизительно так. Только в море это гораздо удобнее наблюдать. Морская поверхность сокращает расстояние, — объяснил он и деловито прибавил: — Капитан занес в шканечный журнал.

Тут уж, конечно, все притихли. Раз в шканечный журнал, так уж спорить нечего.

Да и чего спорить?

У нас, помнится, чуть не в каждой речке водяной жил. И мало ли баб такого водяного видали! Конечно, у нас к этому относились спокойно, журналиста из «Дэйли мэйль» в какие-нибудь Манькины Хрящи не посылали. Но ведь это дела не меняло.

Помню, старая нянька, жившая у моей тетки, сама видала водяного. И рассказывала. И как рассказывала! Волосы на голове шевелились.

— Шла я этто с Катенькой на руках вдоль бережка, гуляла. Погода хорошая, солнышко печет, тихо. Вдруг, Мать Пресвятая Богородица, вдруг как ухнет что-то, и вся река так и закипела, так и заходила ходуном. Да вдруг как выпалит, словно из пушки. Я Катеньку к себе прижала, да бегом домой. Да бегу, да молитву шепчу. Кабы не то, что был со мной ребенок, ангельская душенька, так тут бы мне и конец. Уволок бы меня водяной в воду. Эдакие страсти! Вспомню, так всю трясет.

Я несколько раз слышала этот сказ, наконец спросила у тетки — что это такое было, что и вода кипела, и будто из пушки.

— Да, да, знаю, — спокойно отвечала тетка. — Знаю. Это кучер купался.

Вот как у нас ко всему просто относились.

А в Европе-то! В Европе сейчас бы ресторан построили, прислали бы журналистов из «Дэйли мэйль», поместили бы нянькин портрет в «Матэн», предложили бы ей выступить в «Казино де Пари» и подписать контракт в Холливуд за себя и за водяного.

Но вот окончится дело Ставицкого, опять примутся за Лох-Лесс. Чудовища этого нам надолго хватит. Оно живучее, допотопное, для многих журналистов «матушка-кормилица».

Дай ему Бог.