Глава девятая ПЯТЫЙ СОН

Маленький мальчик играет во дворе материнского дома. Когда поднимает взгляд от игры, видит очертания отцовских сапог и рейтуз. Отшатывается назад. Это движение совершенно непроизвольно, он знает, что не может избежать этого человека.

Он уже понимает, что отец живет где-то в другом месте, и он нежеланный в этом доме. Поэтому мальчик редко видит его и всякий раз без удовольствия.


Хотя мать никогда не говорит о нем, мальчик думает, что она ненавидит и боится отца так же, как он. Этот человек берет его за руку и сажает на большую лошадь с широкой спиной. Садится позади него, и они уезжают. Этот человек говорит, что они едут к графу. Они очень долго ждут в пустом фойе, потом появляется какой-то господин, улыбается и подмигивает ему, потом говорит, что граф даст им аудиенцию.


Граф сидит за столом, он только что пообедал. Возле него сидят три человека, все увлеченно разговаривают. В обоих концах большого зала ярко горят огни, три больших окна за длинным столом освещают эту сцену. Граф рослый человек, одет в темно-красный, отороченный мехом камзол. При виде отца мальчика он выражает удивление. «Я не посылал за тобой, — говорит он. — Почему ты нарушаешь мой отдых?».

«Господин граф, была у вашей светлости возможность рассмотреть мое прошение? Мальчик быстро растет и скоро станет достаточно большим, чтобы на него воздействовало окружение. Времени остается мало».

Граф хмурится и постукивает костяшками пальцев по резному подлокотнику кресла. «Подойди».

Мальчика с силой дергают за руку вперед.

«Оставь ребенка, — говорит граф. — В зале его повелителя жестокое обращение с ним недопустимо».


Господин, который привел их, ведет мальчика к камину, там какая-то женщина дает ему выпить чашку чего-то теплого, сладкого, роняет каплю ему на руку и приглашает сесть на подушку. Фруктовый напиток чуть-чуть отдает вином. В зале за камином темно, мальчик с любопытством вглядывается туда. Подскакивает с подушки при виде высокого, худощавого человека в темной, простой одежде под грубым темно-зеленым плащом с желтоватым отливом, какие носят пастухи. Высокий человек поворачивает голову, мальчик указывает на него и спрашивает у господина: «Это дядя Пере. Он иногда останавливался в нашем доме. Почему он здесь?».


Дядя Пере прикладывает палец к губам, улыбается, и мальчик умолкает. Господин тоже улыбается и говорит: «У многих есть всевозможные дела с графом. Но зачастую эти дела тайные, и мы не говорим о них, если не знаем, что это разрешено».

Когда они выходят из большого зала в замке, мальчик спрашивает отца, почему дядя Пере был у графа, отец сильно встряхивает его и говорит, чтобы он перестал лгать, что дядю Пере и всю еретическую нечисть вроде него близко не подпустят к графу. Затем ведет его в тот дом, где живет. На другой день сажает на мула, и они едут к дому мальчика.


Спящий знает, что это конец сна, и трясет головой, пытаясь проснуться, пытаясь не допустить его продолжения. На сей раз ничего не получается.


Отец оставляет его одного во дворе и входит в дом. Тут же возвращается с узлом, в котором одежда мальчика. Снова сажает его на мула, едет с ним к реке, где она делает излучину, там можно войти в воду по камешкам и песку и резвиться. Но у реки никто не резвится. Там стоит толпа. Она молчалива. Какой-то человек говорит, но мальчик не понимает его. Он не видит, на что все смотрят, но внезапно раздается громкий рев огня. Он слышит, как вопит женщина. Это голос его матери. Он спрыгивает с мула, чтобы бежать к ней, его хватают и увозят в длинные, темные, продуваемые ветром горные ущелья.

1

Как только рассвело, Юсуф отправился искать воду. Пройдя немного вверх по руслу, обнаружил небольшое озерцо, окруженное слегка болотистой землей с пятнами зеленой травы. Не луг с пышной растительностью, но этого было достаточно, чтобы лошадь на какое-то время заинтересовалась. Он оставил кобылу там и осторожно пошел к дороге выяснить, что произошло.

Все было ясно. Труп мудехара валялся у обочины. Лошадь его исчезла, плащ, кошелек и узел тоже. От гнева и чувства вины к глазам Юсуфа подступили слезы.

— Прости, что довел тебя до этого, — сказал он безжизненному телу. — Если бы не я, ты не оказался бы на этой дороге.

Пока Юсуф ломал голову, что пристойнее, попытаться похоронить его или оставить на виду, чтобы родные — если кто-то из них еще жив — могли узнать, о его участи, топот копыт вдали не оставил ему выбора. Он бросился в кусты и, создавая как можно меньше шума, пополз обратно к кобыле.

Юсуф был голодным, усталым, обескураженным. У него было много серебряных монет в кожаном кошельке, лежавшем в узле, и зашитые в пояс золотые монеты, но какую пользу могли они принести? На этой странной, враждебной территории ему вряд ли представится возможность истратить их. Вернуться в Гранаду он не мог; езда в одиночестве по этой дороге теперь казалась ему сущим безумием. Если там были фермеры или пастухи, у которых можно купить или взять бесплатно немного хлеба, он пока их не видел. Огляделся в отчаянии, ища совета у земли или неба, какое направление выбрать.

Потом, подумав, что положение дел вряд ли может быть хуже, решил продолжать тот путь, который начал с мудехаром.

Когда солнце поднялось настолько, что стало иссушать сухую, затвердевшую землю еще больше, мимо проехало группами по двое или трое несколько приличного вида путников. Юсуф отряхнул с камзола пыль и грязь, сел ка кобылу и поехал к дороге.

Остро сознавая возможность опасности, Юсуф предоставил кобыле самой выбирать путь и оглядывал окружающий ландшафт. Он представлял собой главным образом холмы с рыже-коричневой и золотистой в эту засуху землей с сухой растительностью. Однако там и сям он видел фермы с террасированной землей, нетронутые спорадическими войнами в этих местах, но, несмотря на жажду и голод, не испытывал соблазна подъехать к одной из этих деревушек. Каждый силуэт, каждое легкое движение над головой заставляли его предельно настораживаться; каждый куст, дерево или большой камень, казалось, могли служить укрытием для врага.

Кобыла, отнюдь не зараженная его настроением, явно пришла от однообразия и жары в полубессознательное состояние. В конце концов споткнулась на особенно неровном участке дороги, зашаталась, выправилась и попыталась свернуть на обочину.

Юсуф выбранил ее бойко и бегло на понятном ей языке.

— Привет, друг, — произнес кто-то за его спиной, очень спокойно, тоже по-арабски. — Я был бы поосторожнее, проезжая по этим местам.

Юсуф обернулся и увидел, что следом за ним едет молодой человек на гнедом мерине.

— Здесь никогда не знаешь, кто тебя слышит, — добавил он. — По-испански говоришь?

— Говорю, — лаконично ответил Юсуф. Ему надоели расспросы на тему о языке.

— Превосходно, — сказал молодой человек, тут же перейдя на испанский. — Куда держишь путь? И как оказался на этой дороге? Если нам в одну сторону, можно ехать вместе.

— Откуда ты? — спросил Юсуф.

— Из деревни неподалеку, — ответил тот успокаивающе.

— Тогда твое общество на этой дороге будет мне на руку, — сказал Юсуф. — Здешних людей я не знаю.

— Это ясно.

— Я бы хотел купить еды и утолить голод, — продолжал Юсуф. — Но не испытываю желания быть при этом схваченным или убитым. Пока что мои встречи с местными жителями были далеко не самыми приятными.

Молодой человек засмеялся.

— Может, дело в том, что ты говорил по-арабски, и они почему-то сочли, что ты из Гранады. Здесь, если будешь говорить на арабском языке, тебя либо тепло примут, либо прикончат длинным ножом. Откуда ты?

— Это очень долгая история, — ответил Юсуф.

— Отлично, — сказал молодой человек. — Такие лучше всего рассказывать за завтраком. — Запустил в пояс большой и указательный палец, нахмурился. — Кажется, у меня здесь одна-две монетки, на которые можно купить маленький хлебец и немного сыра.

— У меня есть серебряная монета, — сказал Юсуф и полез под камзол. — Вот она. Но больше почти ничего.

— На это мы купим большую ковригу, сыра, вяленого мяса и фруктов, — сказал молодой человек. — Как хорошо, что я тебя встретил. Чуть подальше есть отходящая влево тропинка, ведущая в деревню. Если не ошибаюсь, сегодня рыночный день, и еды будет в изобилии.

— Мне поехать с тобой?

— Учитывая то, что, очевидно, происходило с тобой до сих пор, не советую, — ответил молодой человек. — Возможно, ты по своей натуре привлекаешь напасти.

— До сих пор, — сказал Юсуф, — я умело избегал напастей.

— Положение вещей здесь подчас другое, — туманно ответил молодой человек. — Жди меня здесь.

Однако Юсуф не послушался. Он съехал с дороги, нашел тень и укрытие, откуда была видна тропинка, по которой уехал молодой человек, и стал ждать, не зная, что последует дальше, но готовый ко всему.

Прошли спокойные полчаса, потом Юсуф услышал приближающийся по тропинке топот копыт и увидел своего спутника с корзинкой, казалось, наполненной снедью.

— Эй, — крикнул он, глядя по сторонам. — Ты усомнился во мне?

Несколько смущенный Юсуф выехал.

— Нет, что ты, — сказал он. — Мы с кобылой отдыхали в тени этой рощицы.

— Значит, ты сообразительный, — ответил молодой человек. — Иди сюда, на твою серебряную монету и монетку вдобавок мы устроим настоящий пир.


— Ну, — заговорил Юсуф, — вот тебе моя история. Я потерял отца в этих землях, сам спасся и до сих пор жил на севере. Скопив немного денег, отплыл на судне в Гранаду поискать родных, попал в беду и вынужден был уехать оттуда самым легким путем.

— Чья это лошадь? Или не следует спрашивать?

— Моего родственника, — ответил Юсуф. — Ему будет жалко терять ее, но я выплачу ему ее стоимость. Когда смогу. Но сейчас у меня есть она, кой-какая одежда, меч и немного денег. Мне нужен только кинжал взамен того, что у меня стащили. С ним я буду чувствовать себя увереннее.

— Если у тебя найдется еще одна серебряная монета, — сказал молодой человек, — то у меня найдется еще один кинжал, который прекрасно войдет в твое голенище.

— Превосходно, — сказал Юсуф.

Его бесхитростный спутник достал откуда-то кинжал и положил плашмя на ладони Юсуфа.

— Годится?

Юсуф внимательно осмотрел его, сказал, что да, достал из пояса еще одну серебряную монету и сунул кинжал в голенище.

— Как тебя зовут, — спросил он, — и почему оказался на дороге?

— Скажем, меня зовут Али, — ответил молодой человек. — Я тоже попал в небольшую беду, однако не думаю, что выплачу стоимость мерина владельцу. Он обманом присвоил хороший участок земли, принадлежавший мне, моей матери и младшему брату, и это самое меньшее, что он задолжал мне. Куда держишь путь?

— В Валенсию, чтобы найти судно, которое доставит меня в Барселону.

— Судя по слухам, — сказал Али, — тебе туда не проехать. Тебе потребовался бы для охраны эскорт стражников и солдат. Оставайся лучше вдали от моря, пока не выяснишь, что делается. Поехали со мной, — предложил он. — Я еду в Куэнку, там есть люди, которые могут оказать мне помощь. Поехали, оттуда можешь ехать по дороге в Теруэль, она благополучно доведет тебя до Валенсии или даже до Барселоны, — неуверенно добавил он, словно слабо представлял, где этот город может находиться. — Еды на какое-то время нам хватит, и я знаю людей вдоль этой дороги до самого Альбасете.

Несмотря на сильное подозрение, что, возможно, он совершает большую глупость, Юсуф ответил с улыбкой:

— Похоже, это превосходный план.

И действительно, он был превосходным до конца следующего дня, когда они приехали в Альбасете. На дороге было довольно много людей, они могли пристраиваться к различным группам; знакомый Али предоставил им надежное пристанище и много чистой соломы, на которой они спали в сарае. Али был занятным, смелым, и Юсуф все больше и больше убеждался, что проблема его заключается в принадлежности лошади, а не «хорошего участка земли». Были его мать и младший брат вымышленными персонажами для придания пафоса его истории, или нет, Юсуф не мог решить. Это была история того же рода, какие выдумывал он, когда был беспризорным мальчишкой и старался выжить, не попадаясь в руки работорговцам.

Когда они въехали на окраину Альбасете, Али остановился перед ветхим зданием.

— Здесь мы проведем ночь, — сказал он. — Спешивайся, я отведу лошадей в конюшню. Подожди здесь.

Несмотря на опасения при виде того, как его кобыла скрылась за углом здания, Юсуф остался у фасада. Под виноградной беседкой по одну сторону здания стоял длинный стол; за ним сидели восемь или десять мужчин. Вечер оглашали громкие разговоры и еще более громкий смех. Служанки ходили с кувшинами вина между домом и беседкой; некоторые из сидевших мужчин делали вялые попытки схватить их, когда они проходили мимо. Иногда одна из служанок вступала в серьезный разговор с кем-нибудь из гостей; она уходила в дом, и через несколько минут гость следовал за ней.

— Я думал, ты будешь там, утолять жажду, — сказал Али, появясь, по своему обыкновению, внезапно.

— Не люблю я такие места, — сказал Юсуф. — Это больше похоже на бордель, чем на гостиницу.

— Что ж, кое-кто может назвать ее так, — сказал Али. — Хозяйка предпочитает называть гостиницей. И здесь вполне можно получить хороший ужин, довольно чистую и удобную постель. Более того, утром обычно находишь на месте свои вещи, в том числе и лошадь, на которой приехал сюда. Разве что был до того щедрым и сентиментальным, что подарил их одной из девиц.

Тут из парадной двери быстро вышла хозяйка, вытирая руки о передник.

— Мария, — сказал Али, — я приехал и привел с собой друга.

— Мой дорогой, дорогой мальчик, — сказала Мария, прижимая его к пышной груди, словно давно пропавшего сына. Это была крупная, темноглазая женщина с загорелой кожей, обильной плотью, постоянно норовящей вылезти из-под одежды и видом непоколебимо хорошего настроения. — Тебя не было очень долго. И какого милого мальчика ты привел мне.

— Мария, он не для тебя, — сказал с усмешкой Али. — Мы просто ехали вместе, следуя одной дорогой, ради компании и развлечения.

— О как это верно, — сказала она. — Мы все следуем одной дорогой, к добру или ко злу, не так ли? — спросила она и подмигнула. — Но я вижу, — сказала она, покачивая головой, — конец пути у вас будет один и тот же. Бедняжка. Это печальная участь. — Тут она издала взрыв смеха, взяла Юсуфа за голову и крепко, приветственно поцеловала. — Если пойдете во двор, найдете там лучший ужин во всей провинции.

И действительно, в центре дома был относительно спокойный двор. Когда они сели, другие едоки им дружелюбно кивнули. Девочка принесла им две тарелки тушеной баранины с чечевицей, довольно большую ковригу хлеба и кувшин вина. Юсуф почувствовал, что поразительно голоден, и мысленно поаплодировал выбору Али места для остановки. Другие путники постепенно расходились к своим временным постелям, и вскоре Юсуф и Али остались с блюдом фруктов и остатками хлеба.

Мария вернулась и села рядом с Али. Он негромко обратился к ней по-арабски, и они какое-то время быстро и тихо разговаривали. Попытки следить за разговором на диалекте, очень отличном от изысканного придворного арабского, оказались непосильными для Юсуфа. Он огляделся и стал думать о других вещах. При взгляде на сидевших бок о бок хозяйку, Марию, и своего нового друга Али, ему пришло в голову, что, возможно, она обращается с ним, как с пропавшим сыном, потому что так оно и есть, и по какой-то причине они не узнают друг друга. Пока он носился с этой мыслью, Али обратился к нему, по-прежнему говоря по-арабски:

— Амири говорит, что тебе лучше всего будет направиться к Теруэлю, но сам город, пожалуй, лучше обогнуть.

— Амири?

— Или Мария, если предпочитаешь. Здесь ей лучше называться Марией.


На другое утро Юсуф проснулся рано. Он был один в комнатке, в которой спали они оба; Али определенно поднялся еще раньше. С мрачной мыслью, что обе лошади тоже могли рано покинуть гостиницу вместе с его новым другом, Юсуф одернул одежду и сбежал вниз. Мария была во дворе, наблюдала за тем, как его подметают, и помогала расставлять завтрак для тех, кто в самом деле провел ночь в ее гостинице.

— Позавтракаешь? — спросила она.

— Нужно сперва взглянуть на свою лошадь, — ответил он, направляясь к конюшне.

— Думаю, найдешь, что за ней хорошо поухаживали, — сказала Мария и вернулась к своим делам.

Возвратился Юсуф из конюшни с несколько застенчивым видом. Кобылка была на месте, вычищенная, с блестящей, мягкой сбруей. Сел, взял хлеба и фруктов.

— Должно быть, у вас очень хорошо обученный помощник конюха, — сказал он, предлагая таким образом мир.

— Пожалуй, — ответила Мария. — Только вот Али, к сожалению, узнал о неожиданном деле и был вынужден на рассвете уехать из города. Он очень жалел, что не смог проститься с тобой. Но тут есть группа торговцев, едущих в сторону Теруэля, они будут рады взять с собой такого симпатичного молодого человека, умеющего владеть мечом. Я не стала говорить им, что ты из Гранады и жил в Каталонии. Сказала, что ты кастилец.

— Далеко до Теруэля? — спросил Юсуф.

— Нет. Четыре-пять дней пути, — бодро ответила она. — Даже меньше, если поедешь вместе с этими господами. Только поспеши, они готовятся к отъезду.


И вот в субботу тринадцатого мая с недоеденным, завернутым в платок завтраком Юсуф выехал в Теруэль. Процессия, четверо стражников, восемь слуг, две телеги, нагруженных товарами и запряженных мулами, и четыре процветающего и подозрительного вида торговца, медленно тащилась в молчании. В первый день Юсуф пытался завязать разговоры с различными людьми в этой группе. Его робкие попытки вызвали многочисленные приподнимания бровей и очень мало слов.

— Откуда ты? — спросил один из стражников. — Явно не из этих мест.

— Нет, сеньор, — промямлил Юсуф. — С границы, — добавил он, ему казалось, что этот ответ можно истолковать как угодно.

— Говор у тебя, как у одного моего знакомого из Наварры, — сказал, немного подумав, стражник.

— Моя мать из Наварры, — сказал Юсуф.

— А отец?

— Он… — Юсуф стал лихорадочно думать. — Из Туделы.

Это был первый город на севере, пришедший ему на ум.

— Тогда все ясно, — сказал стражник и поехал дальше в молчании.


Дорога вилась по равнине милю за милей; они держались вдали от деревень, если и спали на обочине, поднимались с рассветом и ехали одним и тем же мерным шагом до тех пор, пока темнота не сгущалась настолько, что животные не видели, куда идут. Время от времени останавливались напоить животных и на час-другой в самое жаркое время дня поесть и поспать, но если не считать этого, двигались в молчании.

Юсуф не представлял, что это за места. Они ехали от равнин к холмам, от холмов к горам и долинам. Пересекли множество сухих русел и несколько речек, настолько глубоких, что их едва удавалось переезжать вброд. О своем продвижении говорили друг с другом вполголоса, краткими фразами, упоминали названия городов и деревушек, о которых он никогда не слышал, земель, принадлежавших владельцам, имена которых были известны ему из нечаянно услышанных в епископском дворце или при королевском дворе разговоров между дворянами, готовящими какой-то дипломатический маневр, или солдатами, говорящими о прежних сражениях и новых походах.

На третий день Юсуф услышал, что они значительно приблизились к Теруэлю. Было жарко, остановились они только под вечер. Дорога некоторое время была вьющейся, труднопроезжей; лошади и мулы заметно ослабли, люди выглядели недовольно.

— Остановимся здесь, — негромко сказал один из торговцев.

Они въехали в рощу на холме у реки, там было прохладнее, чем на склонах, по которым поднимались. Юсуф поехал к реке отдельно от остальных, намереваясь, если получится, вымыться и дать кобыле напиться вволю. Нашел место, где они оба могли спуститься к воде, расседлал кобылу, снял пропитанную потом одежду и погрузился в поток. Замечательно освеженный вышел, надел старую сухую рубашку и растер кобылу пучком сухой травы.

— Побудь здесь, старушка, — негромко сказал он ей. — Я пойду вздремнуть поддеревья.

Босой и почти раздетый Юсуф бесшумно поднялся по склону и растянулся на ложе из опавшей хвои. Только стал засыпать, когда разговор, слишком тихий, чтобы легко его слышать, но слишком близкий, чтобы не обращать внимания, разбудил его. Он сонно поднял голову и посмотрел в сторону голосов. Никого не увидел, но звук долетал до него словно с другой стороны маленького гамака.

— Через Теруэль не поедем, — сказал один человек. — Придется снова свернуть на юг.

— Они будут недовольны.

— Они получат больше, чем условлено. Будут довольны.

— А что с мальчишкой?

— Пока что он нам не потребовался, — сказал второй. — Не понимаю, зачем ты захотел его взять.

— Нам недостает двух бойцов, — сказал первый.

— Это было бы хорошо, будь он на нашей стороне. Но я сомневаюсь в этом. Если его мать из Наварры, то я из далекого Китая. Я знаю, откуда он, как бы мальчишка ни старался это скрыть.

— Откуда?

— Из Валенсии. Нюхом чую. Как только пересечем границу, он свяжется со своими людьми, и это будет конец нашей миссии.

— Ты уверен?

— Уверен. Прислушивался к каждому его слову и все больше убеждался с каждым часом.

— Тогда оставим его позади.

— Хорошо. Сейчас?

— Нет. Когда остановимся на ночь. У меня есть снотворное, которое можно добавить ему в вино. Он проснется только завтра к полудню.

Юсуф бесшумно пополз к реке. Взял свой узел, седло, уздечку, пощелкал кобыле языком и пошел вверх по течению к недалекому изгибу. Кобыла спокойно пошла за ним. За поворотом речки оказался превосходный брод. Они переправятся здесь, пока другие отдыхают. Но сперва ему нужно было кое-что сделать.

Юсуф надел камзол, пристегнул меч и пошел по берегу к тому броду, где дорога и речка пересекались. Там стояли рядом две телеги. Он неторопливо подошел к ним.

— Где ты был? — спросил сонный стражник.

— Купался в реке, — ответил Юсуф. — Но тут жарко. Я думал, может, под телегами будет попрохладней.

— Ты спятил, — сказал стражник. — На твоем месте я бы спал под деревом, но должен оставаться здесь. Приказ.

С этими словами он сел и заснул. Его мерное дыхание перешло в легкое похрапывание; он повернул голову, прислонил ее к борту телеги и погрузился в глубокий сон.

Неторопливо подошел второй стражник. Открыл было рот, и Юсуф торопливо пробормотал:

— Тише, он спит.

— Как он заснул на посту? — негромко спросил второй.

— Может, разбудишь его перед концом смены, а потом поспишь сам? — предложил Юсуф. — У меня при себе меч. Я буду присматривать за ним и разбужу его, если что.

— Ладно, — сказал стражник. — Сам тоже не засни.

— Я купался в речке, вода холодная, напрочь разогнала сон, — прошептал Юсуф.

И остался один.

Юсуф развязал веревки, удерживающие брезент, прикрывающий товары в телеге, и осторожно приподнял его. Почти сразу же опустил, снова завязал веревки и тихо пошел к своей кобыле и вещам.

— Пошли, голубушка, — сказал он, — поедем дальше сами.

2

Понедельник, 1 июня

Ночь была холодной. Небо было безоблачным, но ветер дул прямо с гор и был настолько студеным, что Исаак решил завтракать в доме. Когда июньское солнце начало согревать двор, дом ожил. Юдифь взяла вышивание и вышла наружу. Тут появилась Ракель, взъерошенная и раздраженная.

— Откуда ты? — спросила ее мать. — У тебя такой вид, будто тебе помешали во время уборки дома.

— Из дома, мама, — ответила она. — Показывала рабочим, что делать. Если не осматривать каждый день, не будешь знать, что будет сделано или насколько плохо. — Отряхнула платье, одернула его, потом привела волосы в какой-то порядок. — Там очень ветрено. Я буду рада, когда сделают калитку, чтобы не ходить вокруг из одного дома в другой.

— Скажи, пусть сделают сейчас, — посоветовала Юдифь.

— Мама, ни в коем случае, — сказала Ракель. — Это они сделают в последнюю очередь. Тебе же не хочется, чтобы рабочие могли входить и выходить в любое время, так ведь?

— Если они сделают это быстро и вставят хороший замок, никакой проблемы не будет, — сказала Юдифь.

Хасинта принесла им питья и закусок, и они спорили об относительных достоинствах легкого доступа и уединенности, пока скверное настроение у Ракели почти не прошло.

— Возможно, ты права, мама, — сказала она. — Я поговорю с Даниелем и с бригадиром.

Тут их прервал настойчивый звон колокола у ворот.

— Я открою, — сказала Ракель. — Ибрагим, похоже, снова исчез.

— Ибрагим на рынке, — угрюмо сказала Юдифь. — Надеюсь, он понял, что нужно купить.

Однако все мелкие домашние заботы были забыты за новостью, которую пытался передать мальчик у ворот.

— Мне нужен сеньор Исаак, — сказал он. — Меня послали позвать сеньора Исаака к моему хозяину.

— Какому хозяину? — твердо спросила Ракель. — К кому должен идти сеньор Исаак?

— К сеньору Раймону, — ответил мальчик. — Я ехал быстро, как только мог, но хозяйка сказала, что вам нужно спешить.

— Папа, — позвала Ракель. — Тебя вызывают к сеньору Раймону.

— Слышу, дорогая моя. Дай мне немного поговорить с мальчиком.

— Папа, мне поехать с тобой?

— Ты можешь понадобиться, — сказал ее отец, отвел мальчика в сторону и серьезно заговорил с ним.

— Хасинта! — позвала Ракель.

— Иду сеньора, — сказала девочка, сбегая по лестнице из кухни.

— Беги, скажи моему мужу, что сеньор Раймон очень болен, что я должна ехать к нему с папой и, возможно, не вернусь к обеду, — сказала она и побежала в отцовский кабинет помочь собрать корзинку.

Они ехали быстро, как только могли, но перед домом их встретил не слуга, даже не Гильем, а жена Раймона. Марта стояла в воротах, дожидаясь их появления.

— Мой Раймон мертв, — сказала она, в голосе ее не слышалось никаких чувств. — Сеньор Исаак, говорят, вы обладаете более ясным и острым зрением, чем те, кто видит глазами. Поэтому посмотрите и скажите мне, кто повинен в его смерти. Я должна знать.

— Повинен, сеньора?

— Он умер не обычной смертью, — сказала Марта холодным, ясным голосом. — Я знаю так же, как то, что солнце жаркое, а дождь мокрый.

— Проводите нас туда, где он лежит, и мы попытаемся установить, от чего он скончался, — сказал Исаак.

3

— Я не позволяла никому выпрямить его тело или входить в комнату, чтобы прибраться в ней, — сказал Марта. — Оставила для вас все, как было.

— В комнате какой-то странный запах, — сказал Исаак. — Помимо запаха смерти. Подведи меня к нему, — обратился он к дочери.

Ракель подвела его к кровати; Исаак нагнулся и быстро провел ладонями по одеялу. Стащил его, ощупал конечности, потом тело, застывшее в искривленном положении. Закончив, выпрямил конечности.

— Умер не мирной смертью, — негромко произнес он.

— Да, папа. Простыни в большом беспорядке. Чашка с водой опрокинута. Лицо покрыто крапинками, глаза широко открыты.

— Закрой их, — вполголоса сказал врач. — Они будут беспокоить его жену и детей.

Ракель мягко закрыла глаза.

Исаак подался вперед и уловил легкие, все еще исходящие от него запахи.

— Он умер недавно. Не только еще не остыл, но я все еще ощущаю запах его дыхания.

— Как только мы поняли, что он скончался, — послышался голос от двери, — я забрала своих сыновей и вышла из комнаты. Плотно закрыла дверь и велела им стоять перед ней, строго охранять ее. Потом спустилась вниз. Остановилась на минутку, чтобы успокоиться, потом пошла к воротам, и тут подъехали вы.

— И в комнате никого не было с тех пор, как вы вышли и пока не вошли мы?

— Никого, сеньор Исаак, — ответил Пау. — Роже Бернард и я стояли у двери с тех пор, как это случилось. И как только мы послали за вами, мама не отходила от него и не впускала в комнату никого, кроме нас.

— Вот почему я послала мальчика, а не одного из сыновей, — сказала Марта. — Сыновья мне были нужны, чтобы помочь охранять их отца.

— Был он болен, когда проснулся? — спросил Исаак.

— Да, — ответила Марта. — У него были боли в желудке — не особенно сильные, но такие, что я заставила его оставаться в постели.

— Ел он или пил незадолго до того, как ему стало хуже?

— Да, — ответил Пау. — Выпил одну из ваших успокоительных микстур, чтобы уменьшить боль.

— Где эта микстура?

— Возле окна, — ответил Пау.

— Я дала ему ее, — сказала Марта. — Это та самая микстура, которую вы дали ему, чтобы он лучше спал. Накануне ночью он спал очень мало, и я боялась, что если не будет спать, то умрет от изнурения. Он принимал эту микстуру несколько раз безо всяких дурных последствий.

— Тогда это не может быть та же микстура, — пробормотал Исаак. — Разве он принимал что-то другое примерно в это же время. Ракель, в комнате есть стол?

— Да, папа, — ответила его дочь. — Возле окна.

— Хорошо, — сказал Исаак. — Ракель, будь добра, принеси мне чашку, из которой он пил.

— Чашка уже на столе, — негромко ответила она. — Почти наполовину полная.

В комнате стояла тишина, слышался лишь легкий шелест дыхания и одежды, который живые не могли сдерживать полностью. Время от времени Исаак негромко давал Ракели указания, та, приносила воду, чистые чашки и свечу, чтобы нагреть несколько капель раствора. Наконец Исаак повернулся к остальным.

— Кто был сегодня в доме? — спросил он.

— Все, — ответил Пау. — Кроме Гильема. Он уехал три дня назад в Барселону. Сказал, по какому-то делу.

— Тогда, если можно, я бы хотел поговорить со всеми, кто был здесь, — мягко сказал он. — Это поможет мне точно установить, в какое время происходили эти события.


— В микстуре, которую я дал вашему мужу, оказались две смертоносных травы, — сказал Исаак, обращаясь к Марте. — Кто готовил ее?

Почти все домашние, за исключением нескольких слуг, собрались в столовой вокруг стола.

— Готовила я.

Ясный голос с легкой дрожью, принадлежащий молодой женщине.

— Кто вы?

— Я Сибилла, родственница Франсески, жены Хайме Манета.

— Можно спросить, как вы сегодня оказались здесь?

— Пришла навестить сеньору Марту — и ее мужа. — Голос ее слегка дрогнул. Она откашлялась и взяла себя в руки. — Я принесла сушеных фруктов от сеньоры Хуаны с наилучшими пожеланиями сеньору Раймону. Боюсь, что все здесь давно ждали моего ухода, но я осталась на тот случай, если смогу сделать что-то полезное.

— Сеньора Сибилла, никто не хочет вашего ухода, — сказал Пау.

— Скажите, сеньора, — спросил Исаак, — почему микстуру готовили вы, а не кто-то с кухни?

— Но, сеньор Исаак, — сказала Марта, — вы сами говорили…

— Какую причину вы назвали, сеньора Сибилла? — мягко спросил врач.

— На кухне не хватает людей, — ответила та, — там только кухарка и одна горничная — кухонная служанка, кажется, больна.

— Больна ее мать, она уехала к ней, — сказала Марта.

— Можете точно сказать, что делали, когда готовили микстуру?

— Взяла маленький пакетик с травой — в тазу других не было — положила его в чашку и залила кипятком. Дала настояться, пока жидкость не потемнела, и от нее не пошел сильный запах, как мне было сказано. Потом вынула траву и отдала ее кухарке.

— Подносили вы чашку к носу, чтобы понюхать?

— С какой стати ей это делать? — спросил Пау.

— Из любопытства, — ответил Исаак. — Из интереса. На ее месте я бы понюхал.

— Да, понюхала, — сказала Сибилла. — После того как отдала траву кухарке, я дала чашку Пау… сеньору Пау…

— Был он вместе с вами в кухне?

— Нет, — ответила Сибилла. — Он, кажется, стоял в дверях. Кухарка дала ему кувшин холодной воды из погреба, и он понес его отцу.

— Нет, — сказал Роже Бернар. — Я дежурил вместе с ним. Воду нес я.

— Моя дочь принесет вам чашку настоя, которую сеньор Пау отнес сеньору Раймону. — Ракель встала и бесшумно вышла из комнаты. — Он будет не совсем тем же, уже остывшим, но я прошу вас понюхать его и сказать, тот ли у него запах.

— Конечно, — сказала Сибилла. — И, если хотите, попробую на вкус.

— В этом нет необходимости. Достаточно запаха.

— Принесла, папа, — сказала Ракель.

— Налей немного в новую чашку и дай понюхать сеньоре Сибилле.

Ракель нашла в шкафу чистую чашку и налила в нее немного жидкости. Поставила ее на стол перед Сибиллой.

Сибилла взяла ее, взболтала жидкость и понюхала. Поставила на место.

— Уфф, — произнесла она. — Это не тот настой, который я готовила для сеньора Раймона. У него отвратительный мускусный запах. Противный, такой не захочешь пробовать на вкус.

— Извини, папа, я дала ей не ту чашку, — сказала Ракель. — Минутку. — Принесла из шкафа другую. — Понюхайте эту.

— Это тот самый, — сказала Сибилла. — Пахнет травами. — Умолкла, пораженная новой мыслью. — В первой был тот настой, который пил сеньор Раймон?

— Да, — ответил Исаак. — Кухарка здесь?

— Я приведу ее, — сказал Роже Бернард.

Кухарка вошла в запахах чеснока и специй.

— В чем дело, сеньора? — спросила она.

— Это я хотел спросить вас кое о чем, — мягко сказал Исаак. — О пакетике с травами, которые сеньора Сибилла настаивала для сеньора Раймона. Походил он на другие пакетики, которые я оставил ему?

— Откуда мне знать? — ответила кухарка с дрожью раздражения в голосе. — Хозяйка запретила мне прикасаться к ним. Они хранились в этой комнате, я их и в глаза не видела.

— Находились они под запором?

— Должны были находиться, — ответил Пау. — Но ключ был на кольце вместе с остальными — от погреба, от кладовой, от бельевой. Всех хранилищ. И боюсь, при нынешнем положении вещей, в том числе нехватки рук, кольцо легко переходило от одного к другому. Мы не думали, тем более при том… при том, что сегодня здесь не все.

— Не могли бы вы принести мне тот пакетик? — спросил Исаак. — Тот, который отдала вам сеньора Сибилла?

— Нет, конечно, — ответила кухарка. — Я велела Хустине выбросить его на мусорную кучу. С какой стати мне его хранить?

— Нет, конечно, — негромко сказал Исаак, словно разговаривая сам с собой. — С какой стати? А Хустина та служанка, которая помогает вам на кухне?

— Когда может найти время, — раздраженно ответила кухарка.

— Спасибо. Сеньор Роже Бернард, — сказал Исаак, — может быть, вы сможете найти Хустину и спросить ее о местонахождении этих трав?

— Конечно, — ответил Роже Бернард.


Роже Бернард вернулся через пять-десять минут, в руке у него была тарелочка, на ней лежал сырой, испачканный пакетик бурого цвета.

— Вот он, сеньор Исаак. К счастью, он валялся наверху мусорной кучи, на нем было лишь чуть-чуть кухонных отбросов. Я стряхнул их. Надеюсь, правильно сделал.

— Конечно. Думаю, ваши кухонные отбросы такие же, как у всех остальных, — сказал врач. — Ракель, взгляни, кажется ли он знакомым.

Ракель взяла тарелочку и взглянула на пакетик. Перевернула его кончиком пальца и осмотрела другую сторону.

— Похож на наши, папа, — сказала она. — Хасинта делала такие с нашими обычными лекарствами. Она складывает их, как конверт, потом аккуратно зашивает на том месте, где ставится сургучная печать, и оставляет длинную нитку, чтобы пакетик можно было вытащить, когда настой готов.

— Дай-ка его мне, — сказал Исаак. Понюхал пакетик, положил снова на тарелочку и бережно развернул. Потер между пальцами влажные листики и сломанные стебли, при этом нюхая их. Наконец достал платок, вытер руки и повернулся к остальным.

— Если сеньора Сибилла использовала этот пакетик, в нем нет никаких вредных веществ, — сказал он.

— Тогда как же он мог причинить вред сеньору Раймону? И почему он так пахнул? — спросила Сибилла.

— Я бы хотел спросить эту Хустину, не видела ли она чего-нибудь, — сказал Исаак.

— Хустина так расстроилась, что слегла, — сказала кухарка. — А теперь можно мне вернуться к стряпне? Бедной хозяйке и ее ребятам нужно есть, что бы ни случилось.

— Конечно, — ответил Исаак. — Вы дали мне много пищи для размышлений, большое спасибо. С вашего позволения, сеньора Марта, я вернусь завтра. Если все еще хотите, чтобы я исполнил вашу просьбу.

— Хочу, — сказала Марта. — Я провожу вас к двери.

— Сеньора, давайте я, — послышался голос из коридора. — Вы, думаю, невероятно устали.

— Эстеве, это ты? Спасибо. Пожалуй, я посижу немного в саду.

— Я принесу вам чашу вина, — сказала Сибилла, — а потом Роза, моя служанка, и я оставим вас в покое.

— Не уходите пока, сеньора Сибилла, — сказал Пау. — Я провожу маму в сад, если вы принесете вино.


— Печальное событие, — сказал Исаак. — Есть семьи, в которых утрата отца и мужа не является такой уж трагедией, но, думаю, эта семья не такая.

— Вы правы, — сказал Эстеве. — Сеньора Марта замечательная женщина, красивая, изобретательная, добродушная, муж души в ней не чаял.

— А сыновья?

— Для таких горячих парней они очень любили отца. Веселились с ним, радовались его обществу. Для них это тяжелый удар.

— Как думаете, кто мог это сделать?

— Сеньор Исаак, мне совершенно ясно, когда в этот дом вошла беда.

— Брат?

— Если только он брат. Внешне он похож на сеньора Раймона, но хитрый, нервозный, а не прямой и спокойный. Разница между ними так же ясна, как между верной собакой и хорьком, хотя шкура у них одного цвета — если только можете себе это представить.

— Тогда как же это могло произойти? Сеньор Гильем в Барселоне.

— Есть разные способы, — ответил Эстеве. — Можно нанять людей; яд может долго храниться среди конфет.

— Но какая может быть у него причина? Он не вправе стать наследником.

— Может, он хочет, так сказать, унаследовать хозяйку, — сказал Эстеве. — Жениться на ней, уволить меня и прибрать к рукам ферму — отправив ребят, если они благоразумны, обратно в Льейду. Давайте, помогу вам, сеньор, сесть на мула.

4

Исаак сидел перед огнем в общей гостиной, обдумывая все, что Раймон сказал ему за последние несколько месяцев. В доме было тихо, все либо спали, либо использовали послеполуденный отдых для личных целей, и это время он находил наиболее благоприятным для раздумий.

Услышав звон колокола у ворот, Исаак раздраженно вздохнул. Звон был тактичным, слишком легким, чтобы разбудить хотя бы Юдифь, и определенно слишком слабым, чтобы поднять от послеполуденного сна Ибрагима. Вышел из комнаты, прошел по коридору, спустился по лестнице во двор и подошел к воротам.

— Кто там? — спросил он, не стараясь придать голосу добродушия или любезности.

— Сеньор Исаак, — послышался в ответ негромкий, ясный голос. — Это Сибилла, родственница Франсески. Извините, что явилась в такой неподходящий час, но мне хотелось поговорить с вами наедине.

Исаак открыл ловкими пальцами ворота и впустил ее.

— Ветер холодный, — сказал он. — Вы ехали верхом от усадьбы?

— Да, — ответила она.

— Тогда давайте посидим наверху перед огнем. Если хотите, могу вызвать одного из слуг, чтобы приготовил вам горячего питья.

— Пожалуйста, не надо, — ответила Сибилла. — Это наверняка разбудит всех в доме.

— Возможно, — сказал Исаак. — Хотя, скорее всего, только тех, кого бы нам не хотелось будить.


— Ну, вот, — сказал врач. — На столе вы найдете кувшин вина и кувшин воды, несколько чашек и, возможно, фрукты или орехи. Налейте нам по чашке — я вполне могу справиться и сам, но у вас это получится быстрее. Когда согреете руки и ноги, утолите жажду, мы сможем поговорить о том, что вас беспокоит.

Сибилла рассмеялась.

— Не представляю, как вы узнали, что у меня замерзли руки и ноги и что меня мучит жажда, но вы правы.

— Я живу среди энергичных, полных жизни, трудолюбивых женщин, они не уклоняются от разъездов или усилий, но, кажется, страдают от мерзнущих рук и ног и от жажды, когда прилагают все усилия. Полагаю, вы прилагаете все усилия и при этом сильно страдаете. Я слышу это в вашем голосе.

— Сеньор Исаак, пожалуйста, избавьте меня от любезностей. — Голос ее прервался, и она сделала глубокий вдох. — У меня есть силы, чтобы продолжать, но любезности подрывают их. По счастью, сеньора Хуана очень беспокоится из-за своей снохи, чтобы обращать на меня внимание, иначе давно сжила бы меня со свету.

— Сеньора, я никому не передам ваших слов, если вам не хочется этого, — сказал Исаак. — Теперь — что хотите мне сказать? Наверняка не что вы отравили сеньора Раймона.

— Нет. Я бы ни за что его не отравила. Ни за что, — повторила она. — Сегодня я в третий раз поехала навестить его. Разумеется, моей надуманной причиной приезда было желание повидать сеньору Марту. Все полагают, и в определенной степени — в значительной степени — верно, что я приезжаю в усадьбу повидать Пау. Но подлинной моей целью было познакомиться с сеньором Раймоном.

— Для чего?

— Думаю, вам это станет ясно. В первый день мы болтали, как старые друзья, потому что сразу почувствовали себя друг с другом очень легко. На второй день он много расспрашивал меня обо мне. Сегодня впервые заговорил о себе. Утром я просидела с ним долгое время, потому что он интересовался моей историей, а я его. В конце он рассказал мне о своих сновидениях, включая последнее.

— Когда оно привиделось ему? — спросил Исаак.

— Прошлой ночью, — ответила Сибилла. — И думаю, этот сон очень значителен. Ему снилось, что он маленький мальчик, играющий во дворе у матери, и отец повез его к графу. Там он увидел человека, которого называл дядя Пере. Сказал об этом отцу, тот назвал дядю Пере «еретической нечистью» и в ярости увел сына.

— Но в этом сновидении не было огня?

— Это еще не все. Перед уходом отец взял узел с его одеждой и повез на своем муле к реке Ауде, к излучине реки, где берег широко усеян песком и камешками, вода там очень мелкая. Он не раз играл на этом мелководье с матерью и няней в жаркие летние дни, там же, где я в жаркие дни играла со своей няней, с Розой.

— Вы знаете это? — спросил Исаак. — Или догадываетесь, что это, должно быть, то же самое место?

— Знаю, сеньор Исаак. Знаю. Оно хорошо известно. Однако в тот день никто не играл у реки. В его сновидении там была такая большая толпа, что ему не было видно, на что все смотрят. Потом с громким ревом взвился огонь, и он услышал вопли своей матери. Попытался бежать к ней, но отец схватил его и увез в Арагон через горные ущелья.

— Но почему он рассказал это вам, а не сыновьям или жене? — спросил Исаак.

— Потому что мог, — ответила Сибилла. — Потому что я уже знала ту историю, которую он видел во сне. Она хорошо известна там, откуда я приехала. Горы Раймона — это мои горы. Собственно говоря, у нас много общего. Раймон и я… Но теперь это совершенно неважно.

— Почему вы рассказываете мне это?

— Гильем — вот кто злонамерен в этом доме, — сказала Сибилла. — Гильем знает правду и однако лгал брату лишь для того, чтобы видеть его страдания.

— Но Гильем в Барселоне, — сказал Исаак. — Во всяком случае, так говорят все.

— Я в замешательстве, — сказала Сибилла, и врач услышал в ее голосе слезы. — Не понимаю, как безобидный пакетик трав мог превратиться у меня в руках в смертоносный настой.

— Есть разные способы, сеньора Сибилла, — сказал Исаак.

— Пусть даже так, с какой стати кому-то убивать Раймона? Он оставил все, когда в детстве его увезли от семьи; никому не предъявлял претензий. Только Гильем настолько злонамерен, чтобы убить его, но Гильем ничего не может выиграть от его смерти. Раймон не мог ничего оставить в наследство. Пау получил наследство от своего отца, уже давно умершего. Усадьба принадлежит Марте, она, вне всякого сомнения, оставит ее Роже Бернарду. Что остается незаконнорожденному единокровному брату человека, который начинал, ничего не имея? Если кто-то в этой семье искал мести, то не Раймону, который за всю свою безупречную жизнь никому не причинил вреда, а Гильему и отцу Гильема Арнауду.

— Знал Раймон, что его мать, должно быть, была катаркой? — спросил Исаак.

— Он сказал мне, что его последний сон был наполнен невыносимой печалью и страхом, а не ужасом кошмара, и что это скорее воспоминание, чем сон. Он был уверен, что визит к графу и поездка к реке были реальными, что там он в последний раз видел свою мать. Мы не говорили о религии, — добавила Сибилла.

— Это понятно, — сказал Исаак, и Сибилла посмотрела на него с любопытством.

5

— Почему вы решили, что буду как-то обеспокоен — если не считать того, что Раймон был добрым человеком и принадлежал к моей пастве в этой епархии — его смертью? — спросил Беренгер.

— Я только боялся, что могут возникнуть религиозные проблемы, способные потревожить ваше преосвященство, — ответил Исаак.

— Ох уж эти слухи, — раздраженно сказал епископ. — Сперва я думал, что они совершенно не распространялись, потом, что они пресечены задолго до того, как кто-то за пределами дворца услышал их. Но здесь невозможно хранить секреты. Очевидно, даже вы их слышали.

— Нет, ваше преосвященство. Я не так узнал о возможности того, что Раймон, когда был очень маленьким, воспитывался в семье, считавшейся еретической. Сам он ничего об этом не знал.

— Тогда как же узнали вы?

— Раймон Форастер обратился ко мне, потому что не мог спать. Его мучили постоянные кошмары, в которых сжигали людей, и его преследовали по мрачным, холодным горным ущельям. Это говорило мне о событиях во Франции. Он был мальчиком четырех-пяти лет, когда началась последняя волна преследования катаров. И всем известно, что те, кто находился под подозрением, покинули свои деревни и бежали с гор в это королевство.

— Да, — сказал Беренгер. — Я бы не хотел видеть возрождения этой проблемы, сеньор Исаак.

Трудно было решить, что имел в виду епископ — проблему существования еретиков, их преследования или их выбор убежища.

— Разумеется, ваше преосвященство. Но хотя Раймон, возможно, начал жизнь среди группы еретиков, а мы не знаем этого, к тому времени, когда ему было около пяти лет, он жил в семье, не имеющей никакого отношения к ним. Он не знал никакой религии, кроме своей, до самой смерти. Его жизнь здесь, в вашей епархии, не должна вызвать никаких проблем.

— Признаюсь вам, — сказал Беренгер, — что когда семья Форастеров появилась десять лет назад в этой округе, мой предшественник интересовался ее прошлым.

— Почему?

— Потому что многие бежавшие из Франции катары осели в Льейде — разумеется, отказавшись от еретических взглядов, — добавил он успокаивающе. — Раймон сказал, что приехал из Льейды, и его фамилия наводила на мысль, что он чужеземец. Его преосвященство, мой предшественник, не обнаружил ничего против них. А потом несколько лет назад кто-то — я так и не выяснил, кто — снова распустил слух, что они еретики, искавшие убежища у собратьев-катаров в Каталонии и, возможно, по-прежнему исповедующие свою веру.

— Они ее исповедовали?

— Подозревать их в этом нет никаких оснований. Мы тайком навели справки. Семья его жены и семья, в которой он вырос, не имели никаких связей с катарами. Прошло много лет с тех пор, как существовал хотя бы слух о катарском перфекте в этой провинции, а без хотя бы одного из них, как вам наверняка известно, эта вера не может существовать. Говорил вам что-нибудь Раймон о своих религиозных взглядах?

— Ваше преосвященство, мне бы меньше всего хотелось говорить с пациентами-христианами об их вере; единственное, что сказал мне Раймон о религии — он молился об избавлении от этих снов, и если это делает его еретиком, тогда большинство остальных моих пациентов — еретики, подозреваю, иногда включая и вас, ваше преосвященство.

— В самом деле, самых неверующих из людей скорее поставит на колени перед Господом приступ подагры, чем одна из моих проповедей, — сказал Беренгер. — Однако не думаю, сеньор Исаак, что кому-то из нас нужно беспокоиться по этому поводу. Но я скорблю из-за смерти Раймона. Он был хорошим человеком. Очень хорошим. Чем она вызвана? Он казался крепким, полным жизни. Но мы не знаем часа своей смерти, так ведь?

— Да, ваше преосвященство. Обычно не знаем. Но кто-то знал час смерти Раймона и очень тщательно подготовил его. Раймон был отравлен. Никаких сомнений в этом у меня нет.

Загрузка...